ОЛЬГА (напевает): В Москву, в Москву, в Москву… Фу-у-у, накурили!

ОЛЬГА (напевает): В Москву, в Москву, в Москву… Фу-у-у, накурили!

ОЛЬГА: На сцене — натурализм… От военных несет перегаром. А от Тузенбаха — еще и луком. Ему Чиполлино играть… Я бы на месте Никитича первый ряд не продавала – во избежание удушья.

МАША: Оль, куда ты торопишься? Мне еще дохлопать не успели, а ты уже несешься со своей репликой, как с вилкой в заднице… Тебя ж все равно не слышно.

ОЛЬГА: Почему?

МАША: Из-за аплодисментов…

НАТАША: Куда Ирка поскакала? Новый кавалер?

МАША: Старых разводит. Чтобы не случилось, как в прошлый раз…

ОЛЬГА: Тебе на чужие синяки грима жалко?

МАША: Представь, мне даже на свои жалко.

НАТАША: Ты-то при чем? Вот у Ирки — страсти!

АНФИСА: А на сцене – пельмень сибирский.

МАША: Ей современное играть – разморозилась бы. А так… Вечером пасьянсы раскладывает, а ночью в ресторане… не щадя живота своего…

НАТАША: Она же вечно на диете?!

МАША: А танцу живота диета только в помощь.

ОЛЬГА (приподнимает платье и подтягивает колготки): Я бы тоже что-нибудь современное сыграла. В джинсах. Сил нет эти тряпки по полу волочить.

Кстати, я после Чехова себя плохо чувствую. Может, потому, что до меня в этом платье Галка играла?

МАША: Ну и что?

ОЛЬГА: Она же подвеянная. Нормальные люди в монастырь не уходят.

МАША: Нормальные люди в театре не работают. И при чем здесь платье?

ОЛЬГА: Правильно, в театре работают талантливые… А одежда впитывает ауру.

АНФИСА: Грязь она впитывает. Платью лет пять, а стирают — раз в пятилетку… Я костюмерше говорю: «Вы когда мое постираете?» А она мне – «Мойтесь почаще!»… Пойду завтра к Пете. Объясню, что в генеральском доме прислуга в чистом ходила…

(Входит Петр.)

ОЛЬГА (завизжав, опускает подол): Петр Никитич! Опять без стука?

АНФИСА: Легок на помине!

ПЕТР: Дамы, пардон… Ольга Викторовна, что случилось? Вы забыли, что вам во втором акте на сцену выходить?

ОЛЬГА (приложив ладонь к воображаемому козырьку): Разрешите получить замечание, товарищ худрук! Форс-мажор! Змейка разошлась. Искала шаль. (Поворачивается к нему спиной, сбрасывает шаль.)

ПЕТР: Ясно. А вы, Марь-максимна, сегодня чересчур эмоциональны. Что за верхнее ля на ровном месте?

МАША: Петр Никитич, я старалась…

ПЕТР: Стараться надо дома с мужем. (Ольге): А вы что ляпнули? «Андрей проиграл вчера в карты двести долларов». В Перми?! В тысяча восемьсот девяностом году?! Если у Чехова вы найдете хоть один доллар, я подарю вам сотню!

ОЛЬГА: Кстати, в зале никто не заметил.

ПЕТР (всем): Так, завтра в час дня — репетиция. То, что вы играете – это не классика, а порнография.

АНФИСА: Что поставили – то и играем.

ПЕТР: Анфиса Михална, если вы думаете, что вместо Вас ввести некого…

ОЛЬГА: Петр Никитич, я завтра не могу. У меня во второй половине дня съемка.

ПЕТР: Перенесите.

ОЛЬГА: Петр Никитич, как я смогу…

ПЕТР: Вы у кого снимаетесь? У Тарантино?

ОЛЬГА: Вы же в курсе…

ПЕТР: Завтра – репетиция! Кто не понял – пишите заявление.

АНФИСА: Петр Никитич! Один вопрос! Я к юбилею торт буду заказывать… Как думаете, десять килограмм – хватит?

ПЕТР: А какой торт?

АНФИСА: «Графские развалины».

ПЕТР: Ну зачем же? Вы еще всем молодым фору дадите! Закажите лучше «Монастырскую избу». (Наташе.) Наталья Ивановна, можно Вас на минутку? (Выходит вместе с Наташей.)

АНФИСА: Прибежал, раскомандовался… Император!

МАША: О! Закажите «Наполеон»!

АНФИСА: Я ему «Кутузова» закажу… На прощание. (Пауза.) Тьфу! Про костюмершу забыла! Ладно, завтра скажу…

МАША (Ольге): Ты чего визжала, когда Добрыня зашел? Он увидел что-то новое?

ОЛЬГА: Мне повизжать не трудно, а Наташке – спокойнее будет… Добрыня совсем озверел. «Съемку перенесите». Как он это представляет? И на черта мне репетиция? В сотый раз слушать про способ конструктивного действия, про надежду и отчаяние чеховских героинь? Мне за съемочный день платят больше, чем за месяц в театре.

МАША: Не переживай. У тебя на прошлой неделе и съемки были, и спектакли…

ОЛЬГА: Каждый день! Но съемки-то днем.

МАША: Каждый? (Пауза.) Ну как-то сложится…

ОЛЬГА: Скоро я сложусь, как карточный домик…

(Пауза.)

МАША: У Наташки колечко новое видела?

ОЛЬГА: Не заметила.

МАША: Ну да, она когда в театр приходит – сразу его переворачивает, камушком вниз. Чтобы не пялились и не болтали о Добрыниных доходах.

АНФИСА: Да… Аренду раздает направо и налево. Не театр, а прокатная площадка.

ОЛЬГА: Колечко переворачивает, а вот загар не спрячешь. Сразу видно – солярий. Причем, регулярно.

МАША: И тренажерный зал. Она недавно жаловалась, что хочет пару килограмм сбросить – и не получается.

ОЛЬГА: Могу ей новую диету рассказать: целый месяц ешь всё, что хочешь, но – на нашу зарплату. Минус пять кэгэ гарантирую.

МАША: А помнишь, какая она пришла, в девяностом?

ОЛЬГА: В девяносто втором. Ее тогда сразу в «Доходное место» ввели.

МАША: Во вьетнамских джинсах ходила и в кофточке из люрекса.

ОЛЬГА: Тогда люрекс, теперь – бриллианты. Любит блестящее.

АНФИСА: Девчонки, чего вы на нее набросились? Каждая из вас могла эти камушки заработать. Надо было перед Петрушей активнее задом крутить.

МАША: Чем?

АНФИСА: Доходным местом! (Все трое хохочут.) А вообще, десять лет пользоваться одним туалетом с худруком – еще не значит разбираться в системе Станиславского. (Ольга и Маша смеются.) Я когда сорок лет назад в театр пришла, примой была Матвеева. Народная, вся в орденах. Как поддаст – говорит: «Знаю я этого Станиславского. Юбочку повыше задерешь – и публика кричит: «Браво, Матвеева!» Вот и вся система».

(Отсмеявшись, умолкают. Сидят за столиками, поправляют грим. Анфиса подливает себе из термоса. Маша начинает тихонько напевать.)

Миленький ты мой,

Возьми меня с собой,

Там в краю далеком

Буду тебе сестрой.

(Дальше тихо напевают все вместе.):

Милая моя,

Взял бы я тебя,

Там в краю далеком

Есть у меня сестра.

Миленький ты мой,

Возьми меня с собой…

МАША (поежившись, набрасывает на плечи кофту): Похолодало…

ОЛЬГА: Так Пасха скоро.

МАША: Ну и что?

ОЛЬГА: За неделю погода всегда портится. (Встает.) Пойду в костюмерную. (Выходит из гримерки.)

МАША: Вроде не она. А я про нее в первую очередь подумала…

АНФИСА: Из-за той истории? Вы же вроде помирились. Тем более – ничья. Ни тебе, ни ей.

МАША: Не помирились, а смирились. Столько лет прошло. Но – кто ее знает… Бывает, что вырванный зуб долго болит…

АНФИСА: И у тебя?

МАША: У меня пломба. (Неожиданно поет):

Я отдала тебе, Америка-разлучница,

того, кого люблю,

храни его, храни!

АНФИСА: Он что — в Америке?

МАША: То в Америке, то в Европе… Только в Африке не ставил.

(На ее столике тренькает мобильный.)

МАША: Алло! Да, Витя, могу. Антракт. (Пауза.) Павлик поел? (Пауза.) Уложи его пораньше. (Пауза.) Нет, сама доберусь. Пока. (Кладет трубку на столик. Напевает.) Там, в краю далеком, буду тебе женой…

АНФИСА: Маш, не сходи с ума. Ты что, мало в жизни соленой воды нахлебалась? Витя – деловой, с деньгами. Женился. Зачем тебе Вершинин? Голь перекатная… Хочешь, как Олька, прокладки рекламировать?

МАША: Надоело каждый день бизнеспланы слушать. Скушно.

АНФИСА: Тоже мне – Печорин! Скушно ей! Смотри, уже какой-то паперони объявился…

МАША: Паперони – это колбаса. А папарацци этого я на чистую воду выведу!

Анфиса Михална, можно глоточек?.. Для успокоения…

(Анфиса достает фляжку. Маша пьет, возвращает фляжку.

Звенит первый звонок. Входит Наташа.)

НАТАША: Только что Ирину видела с кавалером.

МАША: Да?! Ну и как он?

НАТАША (Анфисе): Что Вы про торт говорили? Руины?

АНФИСА: «Графские развалины».

НАТАША: Во-во. Правда, не знаю, были ли в роду графья…

МАША: Старый?

НАТАША: Кажется, Ирка готовится к роли богатой вдовы.

МАША: Доиграется! Разведется с ней Владик.

НАТАША: Чтобы развестись, надо сначала жениться.

АНФИСА: Как? Они не расписались?

НАТАША: Разве что на стенке. А паспорт у нее чистый.

МАША: Значит, гражданский брак…

НАТАША: Скорее, военный.

(Входит Ольга.)

ОЛЬГА: Костюмерше позвонили – мастер пришел, телевизор чинить. Домой убежала, и ключи не оставила.

МАША: Давай зашивать.

(Достает нитку с иголкой. Ольга поворачивается к ней спиной, и Маша зашивает «змейку».)

ОЛЬГА: Наташа, у меня завтра съемки – никак не вырваться…

НАТАША: Оля, театр – не жизнь, две роли сразу не сыграешь. И потом завтра Петр Никитич такую новость объявит!

ВСЕ (хором): Ну?!

НАТАША: Нельзя. Я обещала. Ни-ко-му!

ОЛЬГА: Наташ, пожалуйста. Миленькая… Я умру до завтра!

НАТАША: И на съемки не пойдешь?

АНФИСА: Наташка, ну не томи!

НАТАША: По поводу новой постановки…

ОЛЬГА: Угадаю с трех нот. Кто-то из покойников. Шекспир. Или Гоголь Гонорар платить не нужно, а школьников – полный зал.

НАТАША: Дело не в том, Кого будут ставить, а – Кто будет ставить.

АНФИСА: Пренеприятное известие – к нам едет ре… жиссер…

ОЛЬГА: Ну? И кто?

НАТАША: Лучше сядь, а то у Маши иголка в руках…

МАША: Наташ, у меня действительно иголка, так что ты рискуешь. Говори уже!

НАТАША: Только без угроз! Петр Никитич сказал…

(Звенит второй звонок. В гримерку вбегает Ирина.)

ИРИНА: Ой, кого я видела!!! В зале сидит…

АНФИСА: Кто?

ИРИНА: Я в кулисы пошла, хотела посмотреть, вернулся Влад в зал или нет. Смотрю осторожненько из-за занавеса и вижу – в зале сидит… Знаете, кто?

ВСЕ (хором): Ира!!!

ИРИНА: Богомолов! Собственной персоной!

(Пауза. Все молчат.)

АНФИСА: Ты не обозналась? Ты же его живьем никогда не видела.

ИРИНА: Журнал видела, с фотографией. У Маши. Он там такой… в кожаной куртке на фоне небоскребов.

МАША: Господи… Не может быть.

ИРИНА: Сейчас на сцену выйдем – сами посмотрите. В пятом ряду, справа. В черном свитере.

АНФИСА (Маше): А ты говоришь – в Америке.

НАТАША: В зале он. Это и есть новость. Богомолов будет у нас ставить бомбу.

ОЛЬГА: Название такое?

НАТАША: Название — неприличное.

АНФИСА: Как это – неприличное?

НАТАША: Ой, девчонки… (Смеется.) Мне же ничего говорить нельзя. Петр Никитич сам все скажет.

МАША: Он уже один раз поставил… с неприличным названием. После этого и пропал. На двадцать лет. С правом переписки…

АНФИСА: Ты про «Голого короля»?

ОЛЬГА: И с кем же он переписывался? С тобой, что ли?

(Третий звонок. Голос из динамика: «Все актеры, занятые в первой картине второго акта – прошу приготовиться к выходу».)

АНФИСА (встает, крестится): Ну, хватит о суетном. Пошли на сцену.

(Маша и Оля бросаются к зеркалам, опять поправляют прически, грим и костюмы.)

АНФИСА: Эй, сестры! Хватит красоту наводить! Он все равно вас еще увидит, причем без грима… Вы, главное, текст не забудьте.

(Маша и Оля одновременно плюют через плечо и вслед за Анфисой выходят из гримерки.)

ИРИНА: Наталья Ивановна, скажите, что за пьеса? Бомба импортная? Или отечественного производства?

НАТАША: Ира, я и так получу нагоняй.

ИРИНА: А женских ролей сколько? Я на главную, конечно, не претендую, но… Наташа, замолвите за меня словечко!

НАТАША: Перед кем? Тут решать будет Богомолов.

ИРИНА: А мне кажется, что в нашем театре все решает другой человек.

НАТАША: Ладно, попрошу. Но без гарантий.

ИРИНА: Знаете, я когда долго не выхожу на сцену, начинаю играть дома. Для кошки. Для вещей. И роли себе придумываю… странные… Снега, дождя, травы под этим дождем… Солнца, которое эту траву сушит… Как этюды на экзаменах. Не могу без театра. У вас такое бывает? Вы одна играете?

НАТАША: Нет. Мне нужен зритель. Хотя бы один. Зритель для актера – воздух для самолета… Самолет без воздуха не полетит, только ракета. Ты, Ирочка, наверно реактивная.

(Голос из динамика: «Исполнительница роли Наташи – на сцену!» Наташа идет к выходу. Ирина приподнимает подол – она обута в кроссовки.)

ИРИНА: Ой, ёлки… Я сейчас.

НАТАША: Давай быстрее.

ИРИНА: Ничего, у меня еще пять минут.

(Наташа выходит. Ирина набирает номер на мобильном и говорит, одновременно переобуваясь.)

ИРИНА: Алло! Ленка? Спасибо, все получилось. Классная фотография. Доказательство на лице! Даже на двух. А у меня – алиби!.. Она чуть со сцены не упала, когда увидела. (Пауза.) Мне зачем?!.. Вечно замечания делает! (Передразнивает.) «Ирочка, генеральская дочка не может смотреть на мужчину так плотоядно. Ее воспитывали в строгости». (Нормальным голосом.) Всё, проехали. С меня – «Рафаэлло». Кстати о конфетах… Театр в театре – Влад с Олегом чуть не столкнулись. (Пауза.) Да, с этим надо кончать… Вопрос – с кем из них? (Смеется.) Ленка, ты дура!.. «Если бы губы Никанора Ивановича да к носу Ивана Кузьмича…» Ой, еще новость! Ты стоишь? Сядь… Приехал сам Богомолов! (Пауза.) Кто это?! Теперь я сяду… Да-а, далеки мы от народа… Режиссер, знаменитость! Второй Эфрос. (Пауза.) Эфрос кто? Долго объяснять… В общем, классный мужик, и я буду у него играть! (Пауза.) Как это – не назначит? Куда он денется?! Меня же в строгости не воспитывали! (Пауза.) Кажется, нет. Завидный жених!

(Из динамика раздается голос: «Ирина – на сцену».)

ИРИНА: Ой, Ленка, мой выход! Пора бежать. Пока!

(Ирина отключает телефон, гасит свет и выходит.

Приглушенно слышны музыка и аплодисменты.)
КАРТИНА II
Кабинет худрука. Входит Петр Никитич.

ПЕТР (секретарю в приемной): Меня ни с кем не соединять!

(Садится к телефону, набирает номер.)

ПЕТР: Сережа, привет! Ты узнал, что я тебя просил? (Пауза.) Да, явился. Вчера на спектакль. Тень Гамлета-старшего… Не знаю, еще не виделись. (Пауза.) Сам позвал. Ну и что? Из вежливости. Тещу тоже зовут в гости, но это не значит, что ее хотят видеть! (Пауза.) Старая дружба? Не ржавеет. Но высыхает, как мумия… Что же он десять лет из Лондона с Парижем не вылезал, а меня никуда не вытащил? Даже в Болгарию. Мол, так да так, друг, режиссер хороший… (Пауза.) Пьесу прислал… Стыдно вслух произнести. (Пауза.) Худруком? У меня? Два медведя в одной берлоге? (Пауза.) Спектакль снимают или хотят снять? (Пауза.) Опять из-за политики? Главное – узнай, из-за чего. Мало ли… Может, Павел тут и не при чем… (Звонит мобильный.) Секунду. (Берет мобильный.) Алло! Витенька, подожди минутку… (В трубку.) Извини… Ну, договорились? Только не слухи, а чтоб точно всё… За мной не заржавеет.

(Кладет трубку, берет мобильный.)

ПЕТР: Да. (Пауза.) Аренда мне нужна, но партийцы твои… Сегодня съедутся, завтра в оппозицию уйдут, а послезавтра со мной контракт не подпишут… Сам понимаешь. (Пауза.) При чем здесь американец? Я кстати, сначала кассету попросил с его шоу… прости, Господи, – проповедью. (Пауза.) Кстати, деньги заплатили, как за Киркорова. И целый ряд для артистов оставили. (Пауза.) Про что? Про любовь. Христианство – вера лирическая. Не знаю, возлюбят ближнего, как самих себя, но мастерству поучились. (Пауза.) Нет, Витя, не могу. Певцов, гипнотизеров, юбилей фирмы – пожалуйста… Мне все равно, нал или безнал, лишь бы цена была. А вот с оранжевыми, розовыми, голубыми – иди лучше в оперный… от греха подальше.

(В кабинет входит Павел.)

ПЕТР: Так, Вить, я тебе перезвоню. (Выключает мобильный. Встает навстречу.) Здра-а-авствуйте, Павел Андреевич!

ПАВЕЛ: Здра-а-авствуйте, Петр Никитич!

ПЕТР (подчеркнуто вежливо): Присаживайтесь. Чего ж не позвонили заранее? Я бы встретил. На спектакль пришли, а ко мне не заглянули… Народный артист, режиссер московских театров, лауреат таких премий, что и не выговорить, – а сидите в зале, как простой инженер… Я подсуетился, коньяк открыл, стаканы протер… Ждал-ждал, а Вы так и не объявились. Неужели заблудились?

ПАВЕЛ (с иронией): Не поверишь, Петр Никитич… «Я шел к тебе, но, проходя перед трактиром, услышал скрипку…». То есть мобилку. Звонили из Москвы. Зацепился… Потом подумал – может, тебя и нет?

ПЕТР: Ладно, Моцарт. Не хотел – не зашел.

(Обнимаются. Хлопают друг друга по плечам.)

ПЕТР: Как доехал?

ПАВЕЛ: Спальный вагон повышенной комфортности. Напитки, как в самолете, на шару. Правда, отопление отключили…

ПЕТР (достает из шкафа бутылку коньяка и бокалы): Сейчас тебя согреем! (Открывает бутылку.)

ПАВЕЛ: А вчерашний – выдохся?

ПЕТР: Да. В присутствии художника и завлита.

(Павел прохаживается по кабинету, рассматривает фотографии на стене.)

ПАВЕЛ: Стена плача. Скольких уже нет… О! И я тут! Не ожидал.

ПЕТР: Характер у Вас, Павел Андреевич, отвратительный… но мы любим Вас не только за это.

ПАВЕЛ (смотрит на фото): Какой год?

ПЕТР: Восемьдесят третий. Юбилей Васильева. Пятьдесят.

ПАВЕЛ: Надо же! Мне он тогда стариком казался…

ПЕТР: Не про нас сказано… Ты, кстати, как юбилей отмечать собираешься?

ПАВЕЛ: Дожить бы… Вообще, я не любитель юбилеев. В них что-то есть от панихид...

ПЕТР: Чего так грустно? Полтинник – промежуточный старт.

ПАВЕЛ: Для кого старт, для кого — финиш.

ПЕТР: Ты пессимист? Давно?

ПАВЕЛ: Недавно. А ты как отмечать будешь?

ПЕТР: Реалистично-прагматично. Адреса в кожаных папках, картины «Утро в сосновой роще»… штуки три… банкет, торт — без свечек, чтобы пожара не было. Все по традиции.

ПАВЕЛ: Не скучно?

ПЕТР: Стабильно… (Пауза.) Как мама?

ПАВЕЛ: Нормально. Скрипит по возрасту… Привыкла к Москве, даже акцент появился. Привет тебе передавала…

ПЕТР: Спасибо.

(Звонит телефон, Петр снимает трубку.)

ПЕТР: Я же сказал – не соединять! (Пауза.) Драматург? Тем более, меня нет. (Пауза.) В Париж, по делу, срочно.

(Петр кладет трубку, наполняет бокалы, один вручает Павлу.)

ПАВЕЛ: У тебя закусить не найдется? А то как-то…

ПЕТР: Найдется.

(Достает из шкафа блюдце, на котором лежит половинка яблока, и ножик. Аккуратно отрезает от половинки два ломтика, один из них протягивает Павлу.)

ПАВЕЛ (поднимает бокал): Ничего, что в рабочее время?

ПЕТР: А у нас ненормированный рабочий день.

(Чокаются.)

ПЕТР: Да, Паша, удивил ты меня. Я тебя сколько раз звал, ты мне в ответ свой график рассказывал: Париж, Женева… А вчера говорят – в зале сидит! Так просто! (Пауза.) Ну, за возвращение.

ПАВЕЛ: Лучше — за встречу!

(Выпивают.)

ПАВЕЛ: А вообще как дела?

ПЕТР: Нормально. Кручусь. А в целом… Как и по стране… А ты, медведь-шатун, почему столько лет без своего театра?

ПАВЕЛ: Не медведь, а волк. Одинокий. Как все мы.

ПЕТР: Не все. Я стаю люблю.

ПАВЕЛ: Значит, ты – исключение…

ПЕТР: И все-таки?

ПАВЕЛ: Театр возглавить? Предлагали. И сейчас веду переговоры… С таким громким названием, что говорить не хочу…

ПЕТР: А может, вернешься? Будешь худруком, я – директором…

ПАВЕЛ: Да? Два медведя в одной берлоге?..

(Немного затянувшаяся пауза.)

ПАВЕЛ: Хороший коньяк.