ПЕТР: Не боишься? ПАВЕЛ: Чего?

ПЕТР: Не боишься?

ПАВЕЛ: Чего?

ПАВЕЛ: Да я еще ничего не решил… А вчера в «Сестрах» кто Наталью играл?

ПАВЕЛ: А-а-а… Я так и думал. А дети?

ПЕТР: Дочке скоро десять. (Пауза.) Только я прошу — Наташу к своим душевным монологам не привлекай.

ПАВЕЛ: Начинается!.. Почему?

ПЕТР: Потому!

ПАВЕЛ: Убедительно.

(Звучит мелодия мобильника. Павел выхватывает телефон из кармана.)

ПАВЕЛ: Алло! Алло, не слышно!!! (Мечется по кабинету, бормочет.) Не ловит… (Кричит) Алло! (Выскакивает из кабинета. Слышны его крики из-за двери.) Алло! Это ты? Тебя не слышно! Перезвони мне! Перезвони, пожалуйста!!! (Возвращается в кабинет, говорит очень раздраженно). Где у вас можно нормально поговорить? Сигнал пропадает!

ПЕТР: Что ты волнуешься? Не слышно – перезвонят…

ПАВЕЛ: Могут и не перезвонить.

ПЕТР: Успокойся. Давай еще по одной.

(Выпивают.)

ПЕТР: А ты не изменился. Ассистент по актрисам… Недавно подслушал, как они в гримерке твое интервью обсуждали. В каком-то журнале, про Нью-Йорк… Чё там делал?

ПАВЕЛ: Хэмингуэя ставил. «Снега Килиманджаро».

ПЕТР: То, с чего мы начинали?.. (Цитирует по памяти.) «Килиманджаро – высшая точка Африки. У самой вершины западного пика лежит иссохший труп леопарда. Что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может»…

ПАВЕЛ: Садись, пять.

(Открывается дверь, вбегает Ирина.)

ИРИНА (запыхавшись): Петр Никитич…

ПЕТР: Ира, Вы еще читать хотите?

ИРИНА: В туалете!

ПЕТР: С ума сошли?

ИРИНА: Трубу прорвало! Костюмерную заливает!

ПЕТР: Выносите всё!

ИРИНА: Куда?

ПЕТР: В коридор, в зал… Куда угодно!!!

(Ирина выбегает. Павел идет за ней.)

ПЕТР: Ты помнишь, где?

ПАВЕЛ: Не заблужусь. (Выходит.)

(Петр снимает трубку, набирает номер.)

ПЕТР: Алло! Аварийная?

(Гаснет свет.)
КАРТИНА III
(Зажигается свет. На сцене в беспорядке расставлены стулья, ящики. В центре – дверь в костюмерную. Из нее выбегает Маша с охапкой одежды в руках. Мечется по сцене, не зная, куда ее положить.

Входит Павел. Маша застывает на месте. Павел тоже. Молча смотрят друг на друга.

Из двери, откуда вышла Маша, появляется Ольга. Ее руки тоже заняты костюмами, на голове – смешная шляпа с огромными полями. Увидев Павла, она останавливается. Павел поворачивается к ней. Ольга пытается снять шляпу, удерживая ворох костюмов одной рукой. Снимает шляпу, но роняет костюмы. Павел их собирает.

Вбегает Петр.)

ПЕТР: Маша, чего застыла?! Там же все зальет!

МАША: Куда складывать?

ПЕТР: На стулья. (Скрывается за дверью.)

(Павел и Ольга собирают упавшие костюмы. Маша, бросив всё на стулья, убегает за Петром. Из костюмерной выходит Наташа — она несет в каждой руке по паре сапог.)

НАТАША (Павлу): Здрасьте…

ПАВЕЛ (официальным тоном): Здравствуйте, Наталья… простите, не знаю по батюшке…

(Появляется Петр, он тащит большую коробку.)

ПАВЕЛ: Петр Никитич, может, ты меня представишь?

ПЕТР (запыхавшись): Пашка, я тебя убью! А потом представлю… (Снова убегает в костюмерную.)

(Павел целует Наташе руку, в которой она держит сапоги.)

ПАВЕЛ: Павел Андреевич. Можно просто Паша. Друг детства Вашего невоспитанного мужа.

НАТАША: Наталья Ивановна.

ПАВЕЛ: Позвольте… (Забирает у Наташи сапоги, пристраивает их возле ящика.)

(За сценой слышен крик Петра: «Девочки, миленькие, быстрее! Маша, позови монтеров, пусть тоже носят. И охранников всех — сюда».

Наташа убегает в костюмерную. Павел идет вслед за ней, но навстречу ему выходит Ирина. Она несет перед собой большой тюк, из-за которого ничего не видит перед собой, и поэтому натыкается на Павла.)

ИРИНА (кричит): Ё моё, да уйди же с дороги!

(Павел заглядывает за тюк справа, слева.)

ПАВЕЛ: Где Вы? Разрешите? (Забирает у нее тюк.)

ИРИНА: Ой, Павел Андреевич! Извините… я тут… неприлично выразилась…

ПАВЕЛ: Ничего страшного.

(Ирина скрывается за дверью. Павел тащит тюк в угол. Из костюмерной выходит Ольга. В этот момент опять раздается крик Петра: «Вода!.. Проводка!.. Надо обесточить!» Гаснет свет.

В темноте раздаются женские голоса: «Ирка, ты где?», «Ой, мамочки!», голос Павла: «Нет, Наталья Ивановна, наступите Вы, иначе поссоримся, а у меня на вас большие планы…». Слышен смех Ирины, потом снова голос Павла: «Извините… Позвольте ручку… Ах, это ножка?» Слышен грохот — кто-то опрокинул стул.)

МАША (перекрикивая всех): Тихо, не орите! (В наступившей тишине.) Павел Андреевич, дайте, пожалуйста, спички. Или зажигалку.

ПАВЕЛ: У меня нет. Бросил.

МАША: Тьфу…

(В темноте появляется огонек – это Ольга зажгла спичку. Видно, как Ирина несет на вытянутых руках какие-то тряпки, с них капает вода.)

ИРИНА: Куда мокрое класть?

(В тишине слышен шум льющейся воды. Спичка гаснет. Ольга зажигает следующую.)

ОЛЬГА: Последняя. Есть у кого-нибудь еще?

ИРИНА: Нету.

ОЛЬГА (с иронией): Знаете, у нас в театре никто не курит. Пожара боимся…

(Спичка гаснет. Раздается нервный, но дружный хохот.)

Театральный буфет. По залу расставлены столики и стулья. Стены украшены искусственными цветами. За дверным проемом виден угол барной стойки.

Входят Наташа и Ирина. У обеих в руках – подносы с чашками и тарелками. Актрисы садятся за столик.

ИРИНА: …А по-моему, нормальный текст.

НАТАША: Нормальный?!

ИРИНА: Ну, не так чтобы нормальный… Но ничего ужасного нет. А наши уперлись. Анфиса устроила шоу — нашла валидол, стала таблетку из упаковки выковыривать… Маша с Ольгой сели по разным углам, друг на друга не смотрят…

НАТАША: Да… Они вечно ругаются, а теперь, когда Богомолов приехал…

ИРИНА (делает «большие глаза»): При чем тут он?

НАТАША: А то ты не знаешь?!

ИРИНА: У них что-то было?

НАТАША: Что-то! Он тогда на Маше жениться собирался. Она за свадебным платьем в Москву поехала. А тут – Ольга… Машка вернулась, а платье — без надобности… Потом был скандал из-за спектакля, и он уехал.

ИРИНА: А потом?

НАТАША: Суп с котом… Говорят, что Олю звал. Но она не поехала. Может, конечно, и звал. А может, она сочинила. Чтоб не так обидно…

ИРИНА: А почему не поехала?

НАТАША (передразнивая Ирину): А потому! (Сердито): Хочешь всё знать? Спроси Ольгу!

ИРИНА: Да я так… Интересно. Она зимой и летом — одним цветом… В джинсах. А сегодня вдруг — новый костюмчик!.. Сидит на ней, как на корове седло, правда?

(Наташа молчит.)

ИРИНА: А может, он все-таки из-за Ольги вернулся?

НАТАША: Чё ты так решила?

ИРИНА: Ну… Он — звезда, его на части рвут, и вдруг приехал в нашу дыру…

НАТАША: Может, уже и не звезда? Я в Интернете читала – его последнюю постановку критики разнесли в щепки. Вроде спектакль закрывать собираются.

ИРИНА: Правда? (Пауза.) Ну и что? Мало ли, что критика пишет? Это же не спорт. Не дисквалифицируют. Все равно знаменитый. (Пауза.) А почему его зовут «ассистент по актрисам»?

НАТАША: Он в молодости на киностудии подрабатывал. Ассистентом по актерам. Но многим казалось, что больше по актрисам… (Пауза.) Ладно об этом… Ир, Петр Никитич просил подумать, что Анфисе на юбилей подарить.

ИРИНА: Сервиз!

НАТАША: Ей на прошлый три подарили. От губернатора, от спонсоров…

ИРИНА: Вычеркиваем…

НАТАША: Может, вазу? Будет память. И красиво, и практично…

ИРИНА: Скучно… Подарок надо придумать. Узнать потихоньку, что имениннику хочется, но чего он сам себе не купит…

(Входит Ольга в элегантном костюме. Она подходит к Наташе и Ирине, ставит на столик чашку.)

ОЛЬГА (Наташе): Привет.

НАТАША: Привет. Ну как репетиция?

(Ольга пожимает плечами.)

НАТАША: Ты чего дрожишь?

ОЛЬГА: Замерзла.

НАТАША: Ты что! Здесь жарища.

ОЛЬГА: На улицу выходила. В репетиционной курить нельзя, в буфете – нельзя… (Пьет кофе, греет руки о чашку.)

НАТАША: Надо было что-то набросить.

ИРИНА: Костюмчик обалденный. Китайский?

(Ольга молчит.)

НАТАША: Как тебе пьеса?

ОЛЬГА: Не знаю… Мне кажется, я такое не сыграю.

ИРИНА: А я бы сыграла!

ОЛЬГА: Пожалуйста! Кто тебе не дает?

ИРИНА: Значит, Вы отказываетесь?

ОЛЬГА: Ира, оставь меня в покое!

НАТАША: Девушки, перестаньте! (Смотрит на Ольгу.) Оль, ты чего какая-то…

ОЛЬГА: Голова болит.

НАТАША: Таблетку хочешь?

ОЛЬГА: Не надо. Лучше еще кофе возьму. (Выходит.)

ИРИНА: Она сегодня… чисто Офелия. Я ее такой не видела.

НАТАША: Ты много чего не видела.

ИРИНА: Ой, а знаете, что я заметила? Павел Андреевич волосы красит.

НАТАША: Не может быть! Хотя, сейчас многие мужики красятся.

(Ольга возвращается с чашкой кофе.)

НАТАША: Оля, что Анфисе подарим? Может, золотую цепочку? Или брошь?

ОЛЬГА: У них с Миронычем на лекарства не хватает. Нужны ей цацки!..

ИРИНА: Идея! У меня знакомый художник по фотографиям портреты рисует. Давайте закажем ее портрет! Большой!

ОЛЬГА: Ага. А ты ее сфотографируешь. Опыт есть…

ИРИНА: В каком смысле? У меня же алиби!

НАТАША: Наверное, лучше у нее самой спросить, что ей нужно.

ИРИНА: Тогда – не сюрприз…

НАТАША: А кому нужны сюрпризы? Лучше, когда всё известно заранее.

ОЛЬГА: У Анфисы спрашивать бесполезно. Отшутится.

(Входит Анфиса.)

ОЛЬГА (Ирине и Наташе): Потом договорим…

АНФИСА: Девчата, я к вам помещусь?

НАТАША: Садитесь, Анфиса Михайловна, я ухожу. (Встает.) А где Маша?

АНФИСА: Ушла домой.

НАТАША: А-а… Всем пока. (Уходит.)

ОЛЬГА (Анфисе): Ну вот, Вы жаловались, что костюмы не стирают. Зато теперь все чистое.

АНФИСА: Да, не было бы счастья… И все-таки удивительно: Петя так боится пожара, а нас который раз заливает. То крыша течет, то трубу рвет…

ОЛЬГА: Завтра «Собаку на сене» отменили – платья не отстирались.

АНФИСА: Отменили? Слава Богу! (Достает из сумки фляжку, подливает в чашку с чаем.) Чистый четверг, буду куличи печь… (Пауза.) А мне сегодня такое приснилось! Будто я проснулась… такой сон во сне… Проснулась, а под окном птицы поют…

ОЛЬГА: Птицы – это к переезду.

АНФИСА: Куда?

ИРИНА: В Москву!

(Анфиса смеется.)

ИРИНА: А что? Вдруг Павел Андреевич позовет?..

АНФИСА: Что вы все – в Москву, в Москву… Ты там даже не была! Это я в Москве родилась, выросла, институт закончила. А всю жизнь – здесь… Если бы не Мироныч, вернулась бы. Звали…

(Входит Петр. В одной руке несет чашку, другой прижимает к уху телефон. Устраивается за одним из столиков)

ПЕТР: …Милый мой драматург! Кто вам мой мобильный дал? (Пауза.) Да. Был в Париже. А теперь борюсь с наводнением. Вы русский язык понимаете? Денег нет. И не будет. (Отключает телефон. Поворачивается к актрисам.) Павел Андреевич вас уже отпустил? Так быстро?

АНФИСА: Да.

ПЕТР: И вы — сразу сюда…

ОЛЬГА: «Мы – артисты, наше место – в буфете».

ПЕТР: Где он сам?

ОЛЬГА: Ему позвонили, и он куда-то убежал, с телефоном. Ищет, где связь лучше.

(Ольга и Ирина, переглянувшись, встают и уходят. Анфиса допивает чай.)

ПЕТР: Анфиса Михайловна, не мучьте коллектив. Скажите честно: что Вы хотите в подарок?

АНФИСА: Честно? (Смеется.) Зажигалку. И пепельницу.

(Петр, опешив, молчит. В этот момент звонит его мобильный. Анфиса уходит.)

ПЕТР (в трубку): Алло, Витенька? (Пауза.) Съезд кого? Фелинологов? Это кто? (Пауза.) Я про неприличное успел подумать… Кошатники? Кошек люблю. Правда, готовить не умею… Им только фойе? Нал, безнал? Конечно, беру. Сейчас, Витя, всех беру. У меня потоп, срочно деньги нужны…

(Входит Павел. В руках у него тексты пьесы. Он подсаживается к Петру.)

ПЕТР (в телефон): Извини, Витя, я перезвоню… А кошаков давай! (Убирает мобильный.) Вы чего так быстро? Прихожу – а они здесь сидят. Говорят: «Мы уже кончили».

ПАВЕЛ: Совсем кончили… Мне на мобилку позвонили, я вышел. Возвращаюсь – никого… Только пьесы — стопочкой. (Перебирает экземпляры пьесы.) На одной написано: «Не могу». На другой: «Не буду»… Правда, одного экземпляра не хватает.

ПЕТР: Это Ирка.

ПАВЕЛ: Может быть.

ПЕТР: Распространение порнографии. От пяти до семи. С конфискацией…

ПАВЕЛ: В конце концов, они актрисы! Они должны выполнять любую задачу, поставленную режиссером!

ПЕТР: Так уж и любую?..

(Пауза.)

ПАВЕЛ: У меня ощущение, что я пишу картину, а краски ушли.

ПЕТР: Возьми другие.

ПАВЕЛ: Мне нужны эти.

ПЕТР: Напиши что-то другое. Не надо ню. Сделай портрет.

ПАВЕЛ: Чей? Свой?

ПЕТР: Делай свой. Только не устраивай стриптиз.

ПАВЕЛ: Ладно. Не хотят – не надо. Пусть играют «Трех сестер». Для прыщавых школьников. Которые думают только о Чехове… Боже, до чего ж у вас в провинции душно и скучно! На дуэль, что ли, тебя вызвать?

ПЕТР: Ты кем будешь? Соленым?

ПАВЕЛ: А ты сладким. Чтобы всем было хорошо, чтоб в доме было тихо.

(Молчат. Павел достает из кармана рубашки сигарету, крутит ее в пальцах.)

ПЕТР: Э, ты чего?!

ПАВЕЛ: Так… Привычка. Успокаивает. Верчу, но не прикуриваю.

(Пауза.)

ПЕТР: Не нервничай. С билетом я тебе помогу…

ПАВЕЛ: Не надо.

ПЕТР (в недоумении): Как – не надо?!

ПАВЕЛ: У меня другая пьеса есть.

ПЕТР: Зачем?.. то есть… дай почитать.

ПАВЕЛ: Она еще… не целиком…

ПЕТР: Как это?

ПАВЕЛ: Автор финал пишет. Скоро пришлет.

ПЕТР: Кто автор? Много запросит?

ПАВЕЛ: Молодой. Откажется от авторских.

ПЕТР: Смотри… От одного уже скрываюсь. Умный… голова шире плеч. Начали его ставить — не получается… А теперь каждый день звонит, гонорар требует.

ПАВЕЛ: А по договору?

ПЕТР: При чем здесь договор? Я театр защищаю!

ПАВЕЛ: А драматург кого?

ПЕТР: Ладно, защитник слабых… Так о чем твоя пьеса?

ПАВЕЛ: Она не моя.

ПЕТР: Допустим. Так о чем?

ПАВЕЛ: О любви.

ПЕТР: Все пьесы — о любви.

ПАВЕЛ: Тогда о надежде… и отчаянии.

ПЕТР: Мужиков много?

ПАВЕЛ: Практически нет.

ПЕТР: Хорошо… А женщин?

ПАВЕЛ: Пятеро.

ПЕТР: И как называется? Надеюсь, не…

ПАВЕЛ (перебивает): «Пауза». Или «Антракт». А что? Приличное название. Антракт…

(Опускается занавес.)

На сцене сидят Маша, Ольга, Ирина, Наташа и Анфиса. У каждой – экземпляр пьесы. Кто-то листает пьесу, кто-то смотрит на Павла. Ирина записывает в тетрадку за Павлом.

ПАВЕЛ: Сюжет прост. Больничная палата. В ней — мужчина, в коме. Его навещают женщины – мать, жена, дочь, сестра, любовница. Врачи объясняют, что с больным надо говорить – это может вернуть его к жизни. Правда, никто не знает, слышит он или нет…

ИРИНА (отрываясь от записей): У Альмадовара есть фильм, там похожая история! Только в коме девушка…

ПАВЕЛ: Ну и что?! Пушкинский сюжет – о мертвой царевне. Или Перро – о спящей красавице.

ИРИНА: Да я ж ничего не говорю…

ПАВЕЛ: Всё написали греки. Они, кстати, всё и поставили… А мы только переставляем… Итак, женщины приходят к мужчине. Кто-то из них верит, что он слышит… Кто-то говорит сам с собой. Кто-то молится за него. Кто-то вспоминает о своих обидах… В пьесе — несколько картин. Несколько больничных дней — из многих недель. Это женские… подчеркиваю – женские, а не вагинальные монологи.

НАТАША: Павел Андреевич, проясните нулевую экспозицию. Мужчина — кто?

ПАВЕЛ: Какая разница? Он – мужчина. Чей-то муж, отец, брат… Ваше отношение к сыну или отцу поменяется в зависимости от его профессии или должности? Будет он министром или дворником – за его жизнь будете переживать по-разному?

ОЛЬГА: Судя по некрологам, дворники бессмертны…

ПАВЕЛ (не обращая внимания на реплику): А может, музыкант… Дирижер духового оркестра. Или врач. Анестезиолог. Всю жизнь боролся с чужой болью, а со своей не справился… Главное, он – мужчина. И как каждый мужчина, окружен женщинами. Еще жива мать, уже выросла дочь, есть сестра, жена и – как редко, но бывает, – любовница …

МАША: Одна?

ПАВЕЛ: Одна жена, одна любовница. Чтобы вы не запутались… Они говорят с ним. И вопрос, останется ли он жить, зависит от их любви, веры и надежды.

МАША (с усмешкой): «Жди меня, и я вернусь, только очень жди!» Они его любили, и от любви он вышел из комы!

ПАВЕЛ: А почему вы решили, что вышел?

НАТАША: Разве у нас трагедия? На трагедии ходить не любят…

ПАВЕЛ: Финал будет открытый. Женщины приходят, а палата пуста. Они ждут врача, который скажет им, что случилось: его перевели в другую палату, он пришел в себя или умер. Вот за эти минуты станет понятно, кто из героинь действительно любит его, кто надеялся, а кто заживо похоронил.

ИРИНА: И что скажет врач?

ПАВЕЛ: Спектакль закончится до его прихода.

АНФИСА: А зритель? Ему будет понятно, что с героем?

ПАВЕЛ: Это каждый для себя решит сам. (Пауза.) Репетировать с вами мы будем по отдельности. Вместе – только финал.

(Гаснет свет.)

(Луч высвечивает стоящую на сцене кровать, на которой лежит манекен.

На сцене — Ольга и Павел.)

ОЛЬГА: Павел Андреевич, я всю сцену стою у окна? Или…

ПАВЕЛ (перебивает): Оля, почему ты бросила трубку? Я вчера…

ОЛЬГА (перебивает): Может, я могу ходить по палате?

ПАВЕЛ: Я весь вечер тебя набирал…

ОЛЬГА: Павел Андреевич, давайте репетировать. Я почитаю. С начала? (Пауза.) «Часов нет… В других палатах есть, а здесь нет. (Пауза.) Скоро твоя жена придет. (Пауза.) Интересно, что она тебе говорит? Наверное, вспоминает о прошлом. А я… Что вспоминать? Сначала — роман, потом — повесть… женатого мужчины и одинокой женщины…»

ПАВЕЛ (перебивает): Лёля!

(Ольга замолкает.)

ПАВЕЛ: Я специально репетиции назначил отдельно, чтобы с тобой поговорить.

ОЛЬГА: Нам не о чем говорить.

ПАВЕЛ: Нет, есть. Только не хочется здесь… Может, пообедаем вместе?

ОЛЬГА: Не хочу.

ПАВЕЛ: Почему?

ОЛЬГА: Аппетит пропал.

ПАВЕЛ: Давно?

ОЛЬГА: Лет двадцать как…

ПАВЕЛ: Оля, я ехал сюда… думал – все ушло. А когда случился потоп и я увидел тебя… в мокрой шляпе…

ОЛЬГА: Шляпа была сухая.

ПАВЕЛ: Да? Может, показалось… Помнишь, ты купила похожую… у спекулянтки… Мы пошли гулять – и вдруг дождь…

(Долгая пауза.)

ПАВЕЛ: Лёль, я все понял… Ничего не прошло…

ОЛЬГА: Не называй меня «Лёля»!

ПАВЕЛ: Прости.

(Долгая пауза.)

ПАВЕЛ: Оля, но ведь я звал тебя…

ОЛЬГА: Куда? На сто первый километр? А здесь все бросить? Больную маму… Театр, роли… Чтобы Снегурочку играть на утренниках, которые ты ставил?

ПАВЕЛ: Значит, для тебя театр был важнее, чем я.

ОЛЬГА: А для тебя? Если бы я для тебя что-то значила, ты бы меня послушал. Тебе же все говорили — не пропустят… Здесь не Москва: когда там стригут ногти – у нас рубят руки. А ты никого не слушал. Специально секретаря обкома копировал. Голым королем представлял. Я же просила тебя – не дразни гусей…

ПАВЕЛ: Какие гуси… Волки. Если бы не уехал – могли и посадить. За антисоветскую агитацию… Пять лет в театры не впускали.

ОЛЬГА: Ну, приехала бы я… Сидели бы вдвоем… без работы, без дома…

ПАВЕЛ: Зато вдвоем… Когда я понял, что не приедешь — напился. Прямо в Доме пионеров… В те времена еще пионеры были… Остался на ночь после драмкружка, выпил бутылку водки и стал в горн дудеть…

ОЛЬГА: И что? Прибежали твои пионеры?

ПАВЕЛ: Нет. Даже сторож не пришел. Так и уснул… под портретом Горбачева.

(Пауза.)

ПАВЕЛ: Так к тебе тогда Петр сватался… Не хотел мешать вашему счастью. Тем более, за ним и ехать никуда не надо было…

ОЛЬГА: Нашел причину. Петр… Шампанское водой не запивают… Просто тебе я уже была не нужна… Хорошо было и без меня… А теперь зачем вернулся? Плохо стало?

ПАВЕЛ: Нет, все в порядке.

ОЛЬГА: Не ври. Я же тебя знаю…

(Пауза.)

ПАВЕЛ: Знаешь… Оля, я кажется понял, кто загнал леопарда на ледяную высоту…

ОЛЬГА: Кто?

ПАВЕЛ: Страх.

(Пауза.)

ПАВЕЛ: Тогда не боялся… А сейчас — страшно. Меня всегда ругали, но слово «беспомощность» не употребляли… И чем больше боюсь, тем хуже получается. Чем глубже я его прячу, тем сильнее душит. Прости, но кроме тебя мне об этом сказать некому…

ОЛЬГА: Первый раз вижу тебя таким…

Я натруженный и праздный.

Я – целе- и нецелесообразный».

ОЛЬГА (перебивает): Это не ты. Это Евтушенко. (Пауза.) А «Паузу»… скажи честно — сам написал?

ПАВЕЛ: Ну ты же сама все знаешь…

ОЛЬГА: Не все… Почему не женился? Я читала о твоих звездных романах…

ПАВЕЛ: Читай больше… Они напишут.

ОЛЬГА: А зачем ты предложил Петру эти… интимные монологи?

ПАВЕЛ: Режиссерская провокация.

ОЛЬГА: О провокации придумал после того, как мы с репетиции ушли?

ПАВЕЛ: Да нет… Хотелось Петьку чем-то шокировать. А по большому счету и «Монологи», и «Пауза» — про одно и то же. Только форма разная.

(Пауза.)

ПАВЕЛ: Может, все-таки пообедаем где-нибудь?

ОЛЬГА: Нет. Будем репетировать.

(Пауза.)

ПАВЕЛ: Значит, и ты меня не понимаешь…

ОЛЬГА: Ошибаешься, понимаю… Давай лучше поужинаем. Хотя все говорят, что это вредно.

(Гаснет свет.)
* * *

(На сцене — кровать, на которой лежит манекен. Возле кровати сидит Ирина, рядом стоит Павел.)

ИРИНА (говорит напыщенно, жестикулируя): «Когда я первый раз сюда пришла, мне врачиха сказала: «Говори, он слышит. Зови его». Я поверила. Что ты меня слышишь… Теперь сомневаюсь».

ПАВЕЛ (перебивает): А Вы сами?

ИРИНА: Что – сама?

ПАВЕЛ: Верите, что отец Вас слышит, или нет?

(Ирина пожимает плечами.)

ПАВЕЛ: Отойдите вглубь сцены.

ИРИНА: А меня здесь увидят?

ПАВЕЛ: Всё. В Москву, в Москву!

ИРИНА: Что - «в Москву»?

ПАВЕЛ: Не «что», а «кого»! Когда актриса говорит: «меня не видно», значит, пора в Москву. Там все такие… Попробуйте еще раз.

ИРИНА: «Когда я первый раз сюда пришла, мне врачиха сказала: «Говори, он слышит. Зови его». Я поверила, что ты меня слышишь… Теперь сомневаюсь».

ПАВЕЛ (резко): Нет! Это нельзя произносить так эмоционально! Подумай над словами, прочувствуй… «Теперь сомневаюсь…». Ты растерялась. И не к нему обращаешься! Ты говоришь это себе. Без драматизма… В начале монолога – пожалуйста, выступай с выражением… Как в школе учили… А потом вдруг – ломаешься. Признаешься, что вера ушла. Поэтому для тебя говорить вслух с отцом – значит лгать! Лгать умеешь?

ИРИНА (растерянно): Кому?

ПАВЕЛ: Ну, думаю, есть кому?

ИРИНА (кокетливо): А зачем мне лгать? Я – девушка свободная…

ПАВЕЛ: Учись. Пока я жив… Мне нужно, чтобы ты в этой сцене была… врушей. Чтобы зритель понял: ты притворяться умеешь… Но больше не можешь.

(Затемнение.)

* * *

(Луч выхватывает ту же кровать с манекеном. Рядом — Анфиса и Павел.)

ПАВЕЛ: Я хочу, чтобы вы произносили свой монолог, глядя куда-то в пол.

АНФИСА: Почему?

ПАВЕЛ: Мать окаменела от горя. У нее нет больше сил. Представьте: она приходит к сыну ежедневно. Уже полтора месяца прошло…

АНФИСА: Ну и что? Может, дома она и каменеет, а в больнице будет смотреть на сына, чтобы понять, слышит он или нет. Будет держать его за руку…

ПАВЕЛ: Вы думаете?.. Хорошо. Делайте так.

(Анфиса поправляет под манекеном подушку, берет его за руку.)

АНФИСА: «Здравствуй, сыночка… Ты молодцом, не такой бледный. Вчера не смогла прийти – у папы давление подскочило. Но ты не беспокойся, ему лучше. Я сейчас в коридоре медсестру встретила…»

(Пауза.)

АНФИСА: Нет, я не могу к этой пластиковой чурке обращаться…

ПАВЕЛ: Ну хорошо, давайте так. (Он снимает манекен с кровати и ложится на его место.) Продолжайте.

АНФИСА (берет его за руку): «Все будет хорошо, сыночка. Ты поправишься, и мы с тобой пойдем гулять. Как в детстве – за ручку…» (Пауза.) Ой, нет, Паша, так не надо. Встань!

(Павел встает.)

АНФИСА: На спектакле будет манекен?

ПАВЕЛ: Не знаю. Может, поставим кровать спинкой к залу, зрителям вообще не будет видно, лежит кто-то или нет. (Пауза.) Вот что… Врачи советуют включать для него музыку.

АНФИСА: Какую?

ПАВЕЛ: Ту, что на улицах играют… Духовой оркестр. Вальсы. Марши… Уходя, каждая из женщин будет ставить пластинку.

(Гаснет свет.)
* * *

(Загорается свет. Возле кровати стоит Маша. Павел ходит по сцене.)

ПАВЕЛ: Садись. Нет, не надо… (Рассматривает Машу, которая одета в джинсы и кофточку.) Может, тебе так и играть – в джинсах? Только кофточку поярче…

МАША: Хорошо.

ПАВЕЛ: А сверху — халат. Как полагается в больнице.

МАША: Все в белых?

ПАВЕЛ: Да. В белых. Кстати, в Индии траурные сари – белого цвета. Интересно… У нас – черное. А у них смерть – не мрак, а свет…

МАША: От хорошей жизни, наверно…

ПАВЕЛ: Ладно. Читай с места, где говоришь о свекрови.

(Долгое молчание.)

ПАВЕЛ: О чем молчим?

МАША: Я думала, ты хочешь что-то сказать… Поэтому и назначил репетиции по отдельности.

ПАВЕЛ: Нет, не поэтому. В спектакле одна общая сцена, ее сделаем вместе. А монологи колхозом репетировать — лишнее.

(Пауза.)

ПАВЕЛ: Маш, давай работать…

МАША: Хорошо. Я только хотела узнать…

ПАВЕЛ: Почему приехал?

МАША: Нет. Хотела спросить: у тебя все в порядке? Мне показалось, что-то случилось…

ПАВЕЛ: «Что-то случилось»… Был такой роман. Не читала?

МАША: Нет.

ПАВЕЛ: Зря. Хороший роман.

МАША: Может быть.

ПАВЕЛ: Начинай.

МАША: «Извини, не выспалась. Комары… Откуда они взялись? Холодно уже. Всю ночь гудели!..»

(Гаснет свет.)
* * *

(В луче света – кровать с манекеном. Рядом — Павел. Он изменяет положение рук манекена. Сначала распрямляет их поверх одеяла, отходит на несколько шагов, рассматривает позу. Потом складывает руки манекена на груди, как у покойника. Подходит к проигрывателю, ставит пластинку. Духовой оркестр играет марш. Павел возвращается к манекену и складывает его руки под затылком – так, будто манекен «отдыхает». Садится на стул, сжимает голову руками. Затем вдруг откидывается на спинку стула, вытягивает ноги, сцепляет руки на затылке, повторяя позу манекена, и потягивается. Свет гаснет.)

* * *

(В свете луча на сцене – Павел и Наташа. Наташа читает монолог.)

НАТАША: «Я на сороковой день исповедаться ходила, батюшку спрашивала – как же твоя душа? Батюшка говорит – душа рядом… И видит все… (Пауза.) Эта женщина тоже здесь… Нехорошо. Грех!»

ПАВЕЛ: Нет. Не так. У меня от вашего монолога остается… дурное послевкусие… Ощущение, что ваша героиня не ушла, а ударилась в религию. Часто ходит в церковь и всех достала своей обрядностью… А я хочу, чтобы Вы сыграли верующую женщину. Которую хочется слушать. Вспомните кого-нибудь из знакомых…

(Наташа пожимает плечами.)

ПАВЕЛ: Того, кто верит. Если не в Иисуса Христа, то в свое дело…

(Наташа молчит.)

ПАВЕЛ: Значит, нет таких… И в театре тоже?.. Плохо. (Пауза.) Наталья Ивановна, мы же с Вами… не пирожки печем. Я понимаю, быт заедает… Но иногда надо вспомнить, что это – искусство. Роль с температурой тридцать шесть и шесть сыграть нельзя!

НАТАША: Вы как Петр. Иногда я его не понимаю. Наверное, вы с ним были похожи, когда строили… вашу крепость… Но он изменился… А сейчас нервничает. Не спит.

(Пауза.)

НАТАША: Павел Андреевич, у меня к Вам просьба.

ПАВЕЛ: Какая?

НАТАША: Уезжайте… Уезжайте, пожалуйста. Вам в любом театре дадут ставить…

ПАВЕЛ: А вам я не нужен?

НАТАША: Мне – нет.

ПАВЕЛ: Почему?

НАТАША: Потому что Петр Никитич плохо спит. А я его люблю. И хочу, чтобы у него все было хорошо.

(Гаснет свет.)

* * *

(В свете луча – кровать, на спинку которой наброшен медицинский халат. Рядом с кроватью — платяной шкаф, кресло. На кровати сидит Маша.)

ПАВЕЛ (кивает на шкаф): Это что?

МАША: После вчерашнего спектакля не убрали.

ПАВЕЛ: Бардак… (Пауза.) А может, оставим в палате шкаф? С халатами. Подойдешь, откроешь…

(Маша открывает шкаф. На внутренней створке – зеркало.)

ПАВЕЛ (кричит): Стоп! Класс! Вот так и будет! Шкаф развернем торцом к залу. Открываешь дверцу, набрасываешь халат и поворачиваешься к зеркалу. И монолог читаешь, глядя в зеркало.

МАША: Спиной к залу?

ПАВЕЛ: Чуть развернем, со светом поработаем… Зритель будет видеть лицо в зеркале. Держи. (Протягивает ей халат.)

МАША (набрасывает халат): Значит, я буду смотреть в зеркало, а не на любимого человека?

ПАВЕЛ: А с чего ты решила, что он – любимый? Ты что говоришь? «Устала, бессонница замучила… Со свекровью скандалы…» Только о себе! Представь — дело происходит не в больнице, а на кухне. Муж ест суп, жена картошку жарит — и тот же текст. Бытовуха! А не борьба за жизнь. (Пауза.) Начни с места «Что понадобилось тебе на сто первом километре...».

МАША: «Что понадобилось тебе на сто первом километре, никто объяснить не может. Светка городит ерунду насчет самовара — будто ты в деревне маме в подарок присмотрел… Ну а мама, конечно, уверена, что я тебя довела…»

ПАВЕЛ (перебивает): Маш, ты что, не чувствуешь? Ты же повторяешь, нота в ноту, то, что делала на прошлой репетиции!

МАША: Ну и что? Тебе же нравилось.

ПАВЕЛ: А сегодня не нравится!

МАША: Так что мне играть? Он ее разлюбил?

ПАВЕЛ: Наверно… И она его тоже.

МАША: Когда тебя разлюбили – больно.

ПАВЕЛ: А когда ты – грустно… Вот ей грустно и больно одновременно.

МАША: А вам весело?

ПАВЕЛ: Ты о чем?

МАША: Не о чем, а – о ком… О тебе. И о ней.

ПАВЕЛ: Маш… Столько воды утекло… Зачем нам об этом?..

МАША: Нам? Нам ничего не надо… Только вам… Кстати, я то свадебное платье не выбросила. Не продала. Лежит у меня. В сундучке… На память о твоей… преданности… Что ты там про белый траур говорил?

ПАВЕЛ: Знаешь, почему животные совокупляются со спины?.. Самка не может укусить.

(Маша снимает халат и набрасывает его на зеркало.)

ПАВЕЛ: Не надо режиссерских находок. Сними. Он еще живой.

(Маша берет халат, бросает его в Павла и уходит. Гаснет свет.)

* * *

(В луче света возле кровати – Павел и Анфиса.)

АНФИСА (устало): «Она мне никогда не нравилась, твоя Лина, но я молчала… А сейчас… У нее на прошлой неделе был день рождения, и она пригласила гостей! Как же можно?! Когда ты – здесь…»

ПАВЕЛ (перебивает): Нет, Анфиса Михайловна, вот здесь не надо так ровно. Добавьте эмоций. Со слезой. Пусть все, о чем раньше молчала, что невестке не высказала, сейчас прорвется!.. Продолжайте.

АНФИСА: «Она пригласила гостей! Как же можно?! Когда ты – здесь… Я говорю: «Линочка, не надо праздновать…». А она мне: «Я что – в трауре?». (Плачет.) Дрянь! Ты – тут, а она… Зачем?» (Пауза. Поворачивается к Павлу.) Зачем ты приехал?

ПАВЕЛ: Этого в тексте нет.

АНФИСА: И все-таки, зачем?

ПАВЕЛ: «Если бы знать… Если бы знать…»

(Долгая пауза.)

ПАВЕЛ: Приехал, чтобы поставить пьесу.

АНФИСА: Почему у нас? Тебя же везде зовут.

ПАВЕЛ: Петька позвал. Театру нужна реанимация…

АНФИСА: Реанимация?.. Как образно! Когда у Мироныча был удар, он две недели в реанимации пролежал. Как речь вернулась — начал с радостного: «Анечка, все сделаешь по-простому, без помпы. А стал бы худруком — хоронили бы, как артистов в Москве – с аплодисментами»… (Пауза.) Он стал бы худруком, Павлик, если б не твой «Голый король»…

(Пауза.)

ПАВЕЛ: Как он сейчас? Выходит?

АНФИСА: Гуляем, за ручку, в парке… (Пауза. Анфиса встает.) Павел Андреевич, я не буду играть в этом спектакле.

ПАВЕЛ: Анфиса Михайловна, я Вас очень прошу, не отказывайтесь от роли. Конечно, я приехал не потому, что меня просил Петька… Я же знаю, что он тут, после моего отъезда говорил… и делал… За «Голого короля» меня выгнали с волчьим билетом, а его через пять лет – за тот же спектакль – выдвинули на госпремию. (Пауза.) Я вернулся… Сам не знаю, почему… На место преступления возвращаются раньше, чем через двадцать лет. Не знаю, виноват ли я перед вами… Миронычем… другими… Я делал то, что считал должным.

АНФИСА (перебивает): А теперь?

ПАВЕЛ: И теперь…

(Анфиса, постояв, садится. Затемнение.)

* * *

(На сцене – Ольга и Павел.)

ПАВЕЛ: …Здесь важную роль играет время. Ты чувствуешь?..

ОЛЬГА:

Время – не предмет, а идея.

К нему нельзя прикоснуться.

В него можно верить, старея,

А можно, не веря, вернуться.

ПАВЕЛ: Странно, что ты помнишь… (Пауза.) В этой пьесе время для всех течет по-разному. Для матери – тикает, как метроном. Для дочки — летит, как всегда в молодости… А для твоей героини время остановилось. Она просила любовника выбрать между ней и женой. Но он не выбрал… А сама она не может оторваться. И непонятно, что для нее лучше – чтобы он ожил или умер. Умрет – всем поровну. Вернется – все начнется сначала…

ОЛЬГА: Но сейчас ей достаточно нажать кнопку… повернуть краник… И будет всем поровну. Почему она этого не делает?

ПАВЕЛ: Потому что не способна на поступок. Как большинство из нас… Она просто ждет.

ОЛЬГА: Почему?

ПАВЕЛ: Потому что любила. А сейчас – не знает…

ОЛЬГА: И поэтому хочет его смерти? Или не хочет? (Пауза.) Скажи мне: что я должна играть?

ПАВЕЛ: Надежду и отчаяние.

ОЛЬГА: Мне проще сыграть ожидание… С учетом двадцатилетнего опыта.

ПАВЕЛ: Оль, мы это уже обсудили… Как ты будешь играть ожидание? У окна сидеть, слезы лить? На часы смотреть?

ОЛЬГА: Да нет… Просто жить… (Пауза.) Ты знаешь, я все время боюсь, что ты опять исчезнешь…

ПАВЕЛ: Не исчезну. Я и не исчезал… Просто был далеко. Почему-то... (Пауза.) Ладно, на сегодня хватит. Мне еще нужно с Петром поговорить. Я приду к тебе в восемь.

ОЛЬГА: Я не успею ничего приготовить. Приходи к девяти, ладно?

ПАВЕЛ: А может ты ко мне?

ОЛЬГА: В гостиницу… Нет. Я девушка гордая! И не покупай цветы. Еще старые не завяли…

ПАВЕЛ: Потому что волшебные! (Целует ее.)

(Затемнение.)
* * *

(В луче прожектора – Павел и Ирина.)

ПАВЕЛ: …Не надо делать такие долгие паузы. Живее, живее!

ИРИНА: Вы вчера другое говорили… (Заглядывает в тетрадку.)

ПАВЕЛ: А сегодня надо живее… Хорошо, вернемся к этому месту: «Может, ты из-за этого и попал в аварию? Был рассеянный, постоянно думал об этом…» Не говори это — ему. (Показывает на кровать.) И не в зал! Ты говоришь – себе. Посыл – внутрь…

ИРИНА: А куда смотреть?

ПАВЕЛ: В себя!

(Ирина отворачивается от кровати, становится в пол-оборота к залу, переминается с ноги на ногу, становится другим боком.)

ИРИНА: «Может, ты из-за этого и попал в аварию? Был рассеянный, постоянно думал… об этом… И мама, наверное, всё знала. Она в последний год стала другой»…

ПАВЕЛ: Куда ты смотришь?

ИРИНА (показывает в зал): Туда.

ПАВЕЛ: И обращаешься к креслам?.. Закрой глаза.

(Ирина с готовностью зажмуривается.)

ПАВЕЛ: Покружись.

ИРИНА: Как?

ПАВЕЛ: Ну, покрутись вокруг себя.

(Ирина делает оборот вокруг своей оси.)

ИРИНА (пошатнувшись, жалобно): Я упаду…

ПАВЕЛ: Не бойся, я рядом.

(Подходит и, придерживая за плечи, помогает ей кружиться. Останавливает.)

ПАВЕЛ: Только не открывай глаза.

ИРИНА (нежно): Не буду.

(Ирина кладет ладони на руки Павла, которые лежат на ее плечах.)

ПАВЕЛ (высвобождает руки, отходит в сторону): А теперь читай этот кусок. Не зная, что перед тобой, ни на что не глядя.

(Долгая пауза. Наконец, Ирина читает – совсем не так, как читала раньше.)

ИРИНА (ровно и задумчиво): «Может, ты из-за этого и попал в аварию? Был рассеянный, постоянно думал об этом… А может, мне кажется? Сейчас ты мне не скажешь… Но я буду ждать».

(Затемнение.)
* * *

На сцене – пустая кровать. На ней сидит Павел. Он набирает номер на мобильном.

ПАВЕЛ: Петя, привет… Думаю, через пару дней сделаю прогон первой картины. (Пауза.) Концовки пока нет. Он прислал, но мне не понравилось. Я попросил переделать. (Пауза.) Название? Пусть будет «Антракт»… Вся наша жизнь – антракт… между двумя главными действиями — рождением и смертью… (Пауза.) Петя, не надо прессы. На премьеру соберешь… (Пауза.) Я?!.. Уже ничего не боюсь. Страх прошел… Прости, забыл: в ванной поскользнуться – вот чего я боюсь…

(Затемнение.)

жүктеу/скачать 0.63 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: