Александр Николаевич афиногенов машенька

МАША (входит в столовую, говорит в кабинет). Я… дедушку позову. (Затворяет за собой дверь.) Дедушка… (Бросается к нему.)

ОКАЕМОВ. Хм-хм… Что случилось, Маша? Ну, ну…

МАША. Дедушка, я уйду… ты скажи им, у меня голова болит, я уйду…

ОКАЕМОВ. Хм-м…
В дверях появляется НИНА. Он делает ей знак. НИНА понимающе кивает и исчезает.

Машенька, расскажи мне…

Тот же жест.

МАША. Зачем она… его любит? Зачем?

ОКАЕМОВ (понявший все). Хм-хм… Разве он плохой человек и его нельзя полюбить?

МАША молчит.

МАША (тихо). Да.

ОКАЕМОВ. Сейчас тебе грустно расстаться со своей мечтой… Но твоя грусть пройдет, поверь мне… Растает, как снег в апреле… Ты сама – как апрель. Утром было тепло, а к вечеру вновь мороз. Но апрельские морозы не страшны. Потому что за апрелем обязательно наступит май. И твой май впереди, Машенька. Поэтому я так смело говорю – эта грусть пройдет… А их будущее может сломаться на всю жизнь. Ты ведь не хочешь этого?

МАША (тихо). Нет.

ОКАЕМОВ. Поэтому мы встретим Новый год вместе с Ниной и Леонидом. Поздравим их с Новым годом и новым счастьем. Пусть их новый год начнется сразу со счастья, а?

МАША (грустно вздохнув). Пусть.

ОКАЕМОВ. И радость наших друзей будет нашей радостью. (Подходит к дверям кабинета и распахивает их.) А теперь пожалуйте!
В столовую выходят гости – ЛЕЛЯ, ГАЛЯ, СЕНЯ, ВИКТОР, НИНА, ЛЕОНИД.

Все рассаживаются.

ГАЛЯ. Ха-ха-ха!

ЛЕЛЯ. Галина, остановись! Но как только платок коснется пола, все должны замолчать. Кто не замолчит, с того штраф. Понятно?

ВСЕ. Понятно, понятно…

ЛЕЛЯ. Раз, два, три! (Подбрасывает платок.)
Все начинают смеяться. Громче всех ГАЛЯ. Платок упал. Все замолчали.

Потом ОКАЕМОВ, взглянув на Галю, расхохотался.

ОКАЕМОВ. Какой штраф?..

ВИКТОР. Стать на руки!

СЕНЯ. Нет, нет, сплясать!

ЛЕЛЯ. Да, сплясать!

ГАЛЯ. Ха-ха!.. Лезгинку!

ОКАЕМОВ. Но, позвольте, я не умею…
Его окружают, теребят, просят.
МАША. Дедушка… спой лучше.

ОКАЕМОВ. Что ты, Маша… Я лет сорок не выступал перед аудиторией…

ВСЕ. Спойте, спойте…

ОКАЕМОВ. Ну что с вами делать? Придется… (Сел к роялю, перебрал клавиши, запел.)

Гляжу я безмолвно на черную шаль,

И хладную душу терзает печаль…

Младую гречанку я страстно любил…

ЛЕОНИД (разливает вино, считает удары часов). Десять… Одиннадцать… Двенадцать! Дорогие друзья, поздравляю вас с Первым мая!

СЕНЯ. Галя, с Новым годом! Леля, поздравляю!

НИНА. Маша, где ты?

ГАЛЯ. Леонид Борисович, Василий Иванович, а со мной? Со мной, Василий Иванович!

ВИКТОР (подойдя к Маше). Мария! Вернись, я все прощу – упреки, подозренья… и как там дальше поется. Словом, будем в Новом году дружить по-новому. А если я начну хамить по-старому, ты меня беспощадно крой! Твое здоровье, Мария!

МАША. Спасибо, Витя.

ОКАЕМОВ (тем временем поднял салфетку, увидел книги). Позвольте! Книги?

Все притихли.

НИНА (видя, что Маша молчит). Это подарок Маши. К Новому году. Вам.

ОКАЕМОВ. Мне? Но позвольте… Откуда у Маши деньги?.. Маша, где ты взяла деньги?..

НИНА. Ноты, ноты, Василий Иванович… Срочная переписка нот.

ОКАЕМОВ. Что?.. (Смотрит на Машу.) С Новым годом, внучка. Спасибо… С новым счастье, которое я нашел… (Обнял ее, потом торопливо отер глаза и, отвернувшись, ушел в кабинет.)

ЛЕОНИД. Тише… не останавливайте его. Он нашел свое счастье… Маша! (Дает ей сигнал.)

ЛЕОНИД. Вы – наше счастье, Машенька. Вы наполнили наши жизни собой, и от этого они стали чище, лучше, достойнее!.. Друзья мои! Вы пришли в этот жом вместе с Машенькой. Вместе с нею я обнимаю всех вас. Здравствуй, племя молодое, но знакомое!

В столовой МАША пишет, сидя за столом. ОКАЕМОВ занимается в кабинете.

«Между небом и землей

Песня раздается…»

МАША слушает себя с напряжением и вниманием. ОКАЕМОВ со своего места следит за ней. Песня кончилась. Слышен взрыв аплодисментов. МАША ловит на себе взгляд дедушки, подбегает к радио и выключает его.

ОКАЕМОВ. В мире написано столько книг, что если я не напишу еще одной, ровно ничего не изменится.

МАША. Неправда. Леонид Борисович сказал, что твою книгу ждут во всем мире.

ОКАЕМОВ. Но во всем мире ее ждут восемь человек, которым она как-то интересна… Ты скажи лучше, что это ты с таким старанием выписываешь?

МАША (встает с бумагой в руках.) Заявление.

ОКАЕМОВ. Ты умеешь сочинять заявления… Хм… (Читает.) «Прошу принять меня в ряды Ленинского комсомола…» Хм…

МАША. Да, мне ведь вчера исполнилось шестнадцать лет.. Ой, дедушка, надо еще анкету заполнять… В графе родителей как написать? Кто моя мама?

ОКАЕМОВ. Хм… Мещанка, наверное.

МАША. Что ты, дедушка, разве можно так про маму говорить? Мещанка – это которая сплетничает, склоки любит, жадная…

ОКАЕМОВ. Нет, нет, я имел в виду социальное происхождение, а не нравственный облик.

МАША. Все равно нельзя. Я напишу – домашняя хозяйка, и все. А я живу у дедушки уже полтора года. (Пишет. Потом задумчиво.) Шестнадцать лет… Странно. Позавчера было пятнадцать, а вчера сразу стала на год старше. А через четыре года мне будет двадцать. Поскорей бы!

ОКАЕМОВ. И что тогда?

МАША. Не знаю, просто так… (Подходит к корзине с цветами.) Эту сирень мне подарили за концерт…

ОКАЕМОВ. Хм… Меня тревожат эти цветы… И даже аплодисменты на пленку записаны… О тебе написали в газетах. Снимок твой поместили. Я пятьдесят лет работаю в палеографии и еще не видел своего снимка в печати, а ты выступила на трех концертах – и тебя уже приглашают выступать постоянно. Даже за деньги. Я, конечно, отбил им охоту соваться с подобными предложениями, но, может быть, тебе самой хочется… Может быть, ты в глубине души уже ревниво считаешь, сколько секунд аплодируют тебе и сколько твоей подруге…

МАША. Нет, дедушка, не считаю.

ОКАЕМОВ. Не поддавайся, Машенька, на ранние похвалы. Останься простой и милой, какой я люблю тебя и знаю… А все остальное в жизни придет и пройдет, Маша…

МАША. Дедушка, я никогда не зазнаюсь!.. Ты знаешь, о чем я мечтаю? Вот… исполнится мне двадцать… или двадцать один… и я стану настоящей певицей, знаменитой… Нет, ты постой… Люди от моих песен будут радостными, станут думать о чем-то большом, стремиться к подвигам, помогать товарищам… и любить детей. И вот меня позовут спеть во Дворец Советов. А я перед пением выйду и скажу речь… речь о моем дедушке.

ОКАЕМОВ. Хм… Ну, это лишнее…

МАША. Я скажу им – вот настоящая слава: трудиться, как дедушка, и сделать свой труд целью жизни!.. И все двадцать тысяч зрителей встанут тогда и устроят тебе овацию. Необыкновенной силы овацию! Вот я о чем мечтаю.

ОКАЕМОВ. Хм-хм… (Отвернувшись к книгам.) Я, пожалуй, оглохну…

МОТЯ. Господи!

МАША. Я так хотела, чтоб девочка!

ЛЕОНИД. И я настаивал именно на девочке! Чтобы назвать ее Машенькой! Маша большая и Маша маленькая, каково? Говорил с Ниной по телефону. Просила обнять вас. (Обнимает их.) Необыкновенной силы ребенок! Вылитый отец! Это я – отец! Я! Ха-ха-ха! (Валится на диван.) Отец! Это значит – жизнь продолжается, черт возьми!

МАША. А зачем чемоданы?

ЛЕОНИД. Какие чемоданы?! А!.. Надо же было что-нибудь купить на радостях. Продавщице я купил несессер. Ха-ха-ха!.. Я – отец!

МОТЯ. Бельишка бы лучше приобрели новорожденной.

ЛЕОНИД. В этом чемодане белье, а в том игрушки.

МАША. Где, где? (Вместе с Мотей рассматривают чемоданы.) Да ей же платьишки рано… Ей пеленки нужны!

ЛЕОНИД. Рано? Ничего, вырастет – пригодятся.

ОКАЕМОВ. Судя по началу, она будет самой избалованной дочкой в мире.

ЛЕОНИД. Да, уж вы меня сдерживайте, дорогой старик… Я еще не представляю себе, как я возьму дочку на руки. Уроню, должно быть, на радостях. Или поломаю ручку. Боже, которого нет, как идет время! Я – отец! Я должен бежать, расспросить дежурных, заказать цветы…

ОКАЕМОВ. И от нас – с Машей и Мотей… (Протягивает бумагу.) Я тут написал Нине…

МАША. И я, и я подпишу!.. Передайте ей. (Пишет на письме Окаемова.)

ЛЕОНИД. Все передам. И все перепутаю… (Подхватывает чемоданы, выходит.)

В передней.

МОТЯ. Что вы, Леонид Борисович, что вы… не могу.

ЛЕОНИД. Никаких разговоров! Я знал, что делал, когда дарил вам золотой халат. (Выбегает.)

МАША (задумчиво). Машенька… как будто моя сестричка.

хорошо сохранившаяся женщина.

ВЕРА входит в кабинет.

МАША. Что ты, мама, зачем? Мне хорошо здесь… Дедушка, это ведь моя мама!

ОКАЕМОВ (здороваясь). Рад вас видеть.

ВЕРА (нервно). Рады? Правда? А мне казалось, что вы прогоните меня… Я едва поднялась по лестнице от волнения.

ОКАЕМОВ. Что вы, что вы…

ВЕРА. О, я так благодарна вам, Василий Иванович, за ваши заботы о моей дочери. Вы приютили ее, согрели, мы с Машей будем вечно признательны. Правда, Маша?

МАША. Конечно, мама… Успокойся, присядь… Где твои вещи?

ВЕРА. В гостинице. Ты выросла, девочка, ты совсем взрослая… (Гладит ее лицо.) Моя дорогая! Прости свою маму!

МАША. Мама, милая, не надо так… Я ведь сама, сама…

ВЕРА. Но я не должна была тебя отпускать. Но теперь я с тобой не расстанусь. Ты у меня одна на свете. Я слишком поздно это поняла, доченька… Я была слишком занята собой, своей жизнью… Василий Иванович, мы вам мешаем?

ОКАЕМОВ (на ходу). Вы… хм-хм… вы беседуйте, я тут… по делу… (Выходит из кабинета.)

ВЕРА (обнимает дочь). Мое сокровище! Моя ли ты еще? Или уже чужая, дедушкина? Чья ты, Маша?

МАША. Я не понимаю тебя, мама…

ВЕРА. Кого ты больше любишь? Меня или дедушку?

МАША. Я… Зачем ты спрашиваешь?

ВЕРА. О, скажи мне, что ты моя… что ты поедешь со мной…

МАША. Куда?

ВЕРА. В наш город. Тебя ждут там. Твои подруги по школе.

МАША. А как же дедушка?

ВЕРА. Ты будешь писать ему. Часто-часто.

МАША. Писать?.. Но, мама… А разве нельзя, мама, нам с дедушкой… вместе… тут…

ВЕРА. Нет, Маша.

МАША. Почему?

ВЕРА (после паузы). Он меня не любит, Маша.

МАША. Не любит?.. Но как же?.. Я спрошу его, мама.

ВЕРА. Нет, Маша, нет, не спрашивай. Нельзя. Я тоже не люблю его, девочка. (Пауза.) Пойдем со мной в гостиницу.

МАША. В гостиницу?.. Нет… я в школу должна… Меня ждут… Я пойду, мама…

ВЕРА. Хорошо, ступай. Я приду за тобой в школу. (Провожает Машу и возвращается, шепчет про себя.) Лишь бы хватило сил, лишь бы не показать ему, что я боюсь… Нет, нет… (Выпрямляется, принимает непринужденный вид, когда входит Окаемов.) Все те же книги… Так же стоит диван… Как будто и не было этих семнадцати лет! Разве на столе стало почище… И появились цветы. Цветов раньше не было… А вот Мотя совершенно не изменилась. А я постарела… Да?

ОКАЕМОВ. Вера Михайловна, я не отдам Машу.

ВЕРА (вздрогнув, выпрямляется). Василий Иванович, Маша – единственное, что у меня осталось. Вы однажды уже разбили мою жизнь. Вторично вам этого сделать не удастся.

ОКАЕМОВ. Вера Михайловна, опомнитесь! Когда я разбивал вашу жизнь?

ВЕРА. Вы до сих пор убеждены в своей правоте. Я для вас всегда была капризной и вздорной женщиной, поссорившей сына с вами… Вы объявили мне войну, вы стали между мной и Николаем. Вы хорошо и тонко выставляли ему напоказ мои дурные стороны. Я постоянно оказывалась лишней в ваших умных разговорах… и была всегда виноватой в домашних неурядицах. Я была молода, неопытна, не умела сдержать себя, промолчать или ответить вам по-серьезному. Я просто возненавидела вас и стала злой, раздражительной и упрямой…А будь вы тогда чуточку внимательнее ко мне, ставшей женой вашему сыну… и наша жизнь могла бы сложиться по-другому… Я так стремилась понять вас, быть вами любимой и нужной… А что я встретила? Недоверие, холод, раздражение от того, что вторгся чужой человек. И Николай сам, слышите, сам решил уехать со мной от вас, чтобы спасти нашу любовь… Мы ведь очень любили друг друга, Василий Иванович!.. Потом его смерть… одиночество… новая попытка создать семью… Маша не могла простить, что я изменила памяти обожаемого ею отца, и я отослала Машу к вам… Я еще мечтала тогда о возможности личного счастья… Но теперь, когда и эта последняя попытка потерпела крах, я решила жить только для дочери и найти свое счастье в ней… И теперь вы снова на моем пути… вы хотите отнять у меня единственное, оставшееся мне, - мою дочь!.. Но этого не будет, Василий Иванович!

Молчание.
ОКАЕМОВ (глухим, надтреснутым голосом). Вера Михайловна…
ВЕРА обернулась.
Не отнимайте у меня Машу.

ВЕРА. Василий Иванович, я приехала за своей дочерью, и я увезу ее! (Повернулась, пошла.)

ОКАЕМОВ молча стоит.

Картина седьмая
Та же обстановка. Такое же утро. На диване аккуратно постланная на ночь постель. На столе – недопитый крепкий чай и груда окурков в пепельнице.

Из столовой в кабинет вошел ОКАЕМОВ. Он курит. Осмотрелся, ткнул папиросу в пепельницу, взял книгу, другую. Положил опять. Потом пошел в столовую. Видно, как ходит он там от предмета к предмету, не зная, за что приняться.

В кабинет входит МОТЯ.
МОТЯ. Прилегли бы на часок, Василий Иванович. Вторую ночь, всю как есть, на ногах. (Убирая постель.) Двадцать лет не курили, а тут нáте вам. (Шепотом.) А вы позвоните внучке, в гостиницу. Приходи, мол, и все такое.

ОКАЕМОВ. А? (Смотрит непонимающе, потом.) В возмездие, Мотя, верите? Верьте. Возмездие существует. Что Маша ушла – это мне возмездие. Месть жизни. А жизнь справедлива. За ошибки надо платить. И я – заплатил. Маши нет со мной.

МОТЯ выходит.
(Закрывает лицо руками. Потом, взяв себя в руки, подходит к столу.) Кажется, у меня сегодня лекция… В котором часу? Забыл… все забыл…
Звонок в передней.
(Вздрагивает, бежит, бормоча на ходу.) Сам, сам отопру… (В передней не может сразу отпереть дверь – так сильно дрожат руки.) Отпираю… Сейчас… сейчас… (Отпер.)
Входят ЛЕЛЯ, ГАЛЯ, СЕНЯ и ВИКТОР.
(Заглядывает за их спины, ища Машу.) А-а-а… Вы к Маше? Машеньки нет…

ВИКТОР. Мы к вам пришли, Василий Иванович.

ОКАЕМОВ. Ко мне? Прошу, прошу… (Проводит их в кабинет.) Снова выступать?.. Увольте, не в состоянии… И рад бы, но…

ЛЕЛЯ. Нам нужен ваш совет, Василий Иванович…

ОКАЕМОВ. Совет?.. Какой совет?

ЛЕЛЯ. Вот, Сеня расскажет.

СЕНЯ. Вопрос поставлен нами весьма развернуто. Мы категорически осуждаем поведение гражданки Олониной.

ОКАЕМОВ. Кого?

ВИКТОР. Машиной мамы, Веры Михайловны.

ОКАЕМОВ. Вы осуждаете?.. Хм…

СЕНЯ. Во избежание абстрактности буду конкретным. Гражданка Олонина намерена взять свою дочь из школы до окончания учебного года ввиду переезда в другой город. Но, во-первых, переезд не вызывается такой срочностью, так как вы Машу из дому не гоните.

ОКАЕМОВ. Я?! Что вы!

СЕНЯ. Леля, неплохо бы коротенько фиксировать наше совещание.

ЛЕЛЯ. Говори так.

ВИКТОР. А главное, Вера Михайловна соглашается на включение Маши в концертную бригаду молодых дарований для турне по Крыму и Кавказу.

ЛЕЛЯ. Она говорит – это для того, чтобы развлечь Машу, а то ей очень грустно уезжать от вас.

СЕНЯ. Но, во-первых, нам известно, что турне состоится лишь по окончании учебного года, а во-вторых…

ОКАЕМОВ. Машенька в гастроли едет, а вы… во-первых, во-вторых!.. Да разве ж она певица? Ведь и поет-то она больше сердцем, чем голосом… Молода, правдива, чиста – вот что публику привлекает в Машеньке… Одна такая поездка – и Маша отравлена на всю жизнь.

СЕНЯ. Я об этом и хотел сказать, Василий Иванович. Ну, точь-в-точь… Мы собрали классное собрание, и все в один голос говорили, что это неправильно.

ОКАЕМОВ. Ах, друзья мои, что собрание! У Маши есть мать – и мать за все отвечает. Я, родной дед, и то могу лишь молча разводить руками.

ЛЕЛЯ. Нет, Василий Иванович, это неправильно.

ВИКТОР. Дай я скажу, почему неправильно.

ЛЕЛЯ. Нет, я первая… Василий Иванович, Маша не только дочь или внучка… Маша еще и член коллектива…

ОКАЕМОВ. Какого коллектива?

ЛЕЛЯ. Нашего… классного. И мы не можем просто молчать… если видим, что мать портит Машин талант.

ГАЛЯ. И характер.

ОКАЕМОВ. Да, да, именно характер! Эгоизм, тщеславие, самовлюбленность – вот удел легкого успеха.

СЕНЯ. Мы постановили поэтому, во-первых, поговорить с Машей…

ЛЕЛЯ. Я уже виделась с Машей. Оказывается, мама сказала ей, что умрет, если Маша ее покинет.

СЕНЯ. Во-вторых… (осекается).. то ест не во-вторых, а затем мы поставим вопрос развернуто. И для этого нам нужна ваша помощь.

ОКАЕМОВ. Хм.. Чем я могу быть полезен?

СЕНЯ. Мы просим вас написать статью в «Комсомольскую правду» под заглавием «Воспитание молодых талантов»… И мы будем требовать отмены этого турне. Мы добьемся, я знаю! Мы звонил в редакцию, они вас там ждут.

ОКАЕМОВ. Меня.. В «Комсомольской правде»?

ЛЕЛЯ. Они вам еще хотят статей заказать!..

ГАЛЯ. О подрастающем поколении!..

ОКАЕМОВ. Хм… польщен, но… (Внезапно.) Но статью я им напишу! Сегодня же!

ВСЕ ДЕТИ. Вот спасибо, Василий Иванович!

ОКАЕМОВ. Понимаете… вот я, профессор, интеллигент, испортил жизнь своему сыну, как самый последний невежа. Я стучал кулаком по дорогому роялю – всю жизнь был убежден, что играю на нем. Откуда взялось у меня подобное самомнение? Потому, что свои пергаменты я изучал десятилетиями, это было моей профессией… но никогда не задумывался я над тем, что быть отцом или матерью – это тоже профессия – да, да, вторая профессия каждого. И эта профессия есть наука… нет, искусство воспитания нового поколения граждан. Вот о чем я пишу сегодня статью.

Молчание.
ЛЕЛЯ (подталкивая Галю, шепотом). Ну скажи, скажи…

ГАЛЯ. Василий Иванович… мы хотим еще… чтобы вы и без Маши к нам приходили – на родительские собрания… и выступали у нас… и в гости нас приглашали… иногда.

ОКАЕМОВ. Спасибо. Хм… Обязательно. Приходите непременно… И часто… Да. Вот-с. (Отвернулся к окну.)
Дети потихоньку пятятся к передней, не желая беспокоить его.
(Повернувшись к ним.) Хм… Может быть, вы, так сказать, посидите со мной… сейчас… если не очень торопитесь.

ВСЕ. Конечно… конечно… мы не торопимся!

СЕНЯ. Мы посидим, Василий Иванович. Побеседуем на научные темы.

ОКАЕМОВ. В таком случае – прошу вас. Присаживайтесь. Мотя! Сварите нам кофе, Мотя. Моим друзьям и мне. (Детям.) Присаживайтесь поближе.

СЕНЯ. Василий Иванович, я долго думал и решил наконец. Я хочу стать профессором палеографии, вашим учеником. Можно?

ОКАЕМОВ. Моим учеником? Хм… Разумеется. Прошу вас. Спасибо.

ЛЕЛЯ. А я еще не знаю, кем мне быть. Всего так много – так интересно все…
Звонок. Она хочет отпереть.
ОКАЕМОВ. Нет, сам, сам отопру. (Спешит в переднюю.)
Входит ЛЕОНИД.
ЛЕОНИД (здороваясь с ним, удерживает его руку в своей). Я не знаю всего, что произошло у вас, Василий Иванович, но все равно – вы не будете больше один. (Ласково обняв его за плечи, проходит с ним в кабинет.) Вы уже не сможете жить без тех, кто пришел к вам в дом вместе с Машенькой и остался с вами, несмотря на ее уход. Маленькая Маша ждет своего деда. А товарищи большой Машеньки – ваши друзья. Так ведь?

ВСЕ ДЕТИ. Так, так, Леонид Борисович.

ЛЕОНИД жестом подзывает Лелю, шепчет ей. ЛЕЛЯ выходит в столовую. Вскоре оттуда доносится мелодия вальса.

ОКАЕМОВ (обняв ее, долго смотрит в глаза, потом целует в лоб). Должен, Машенька.