Тисово-самиштовая роща, 13 июня

Тисово-самиштовая роща, 13 июня

Сначала идут частые сумрачные самшитники. Кроны деревьев сплошь усыпаны мелкой свежесочной, блестящей листвой. Белые гладкие стволы окутаны яркозеленым, налитым влагой мхом.

Кстати, представление о «безжизненности» самшитников очень ошибочно. Самшитовый лес густо населен. Но население его не так легок увидеть: оно или выходит из своих потаенных убежищ — в дуплах деревьев верхнего яруса — только с наступлением ночной темноты, или живет под корой и в корнях самшита, проделывая глубокие ходы в самую землю. Во время созревания семян в кронах самшита по ночам возятся с шуршанием, писком и цоканьем тысячи полчков, а в корнях живут мириады насекомых.

Вот под одним, другим, третьим деревом, между корней в земле проточены муравьиные ходы, и крупные, черные, большеголовые муравьи деловито снуют по ним взад и вперед. А в корнях четвертого самшита под камнем поселилась колония каких-то плоских красных насекомых с черными головками.

Если поднять камень, то под ним обнаруживаются их белые личинки и темные отверстия ведущих в землю ходов, подобных муравьиным. В эти ходы потревоженные насекомые медленно принимаются уносить своих беспомощных, словно опеленутых, детенышей.

Здесь же я обнаружил, как мне показалось, зеленого червячка, свернутого в очень точную спираль. В одном месте спираль была, подгрызена. После внимательного осмотра я увидел, что это вовсе не червяк, а заросток цикламена. Зато, когда в корнях одного из соседних самшитов я нашел под корой такую же точно по форме и цвету спираль, то она быстро распрямилась и мгновенно зарылась в землю, превратившись в червяка-проволочника: его тонкое, ускользающее из-под пальцев тельце было на ощупь упруго, как сталь. Червячок прекрасно замаскировался под растение, и, повидимому, в первом случае красные насекомые попались на удочку, приняв растение за червяка.

Самшитовые чащи прерываются солнечными полянами в буйных зарослях высоких трав, папоротников, кизила и представителей колхидской флоры: колючей иглицы — рускуса, с узкими мелкими листками, узорчатого падуба, лавровишни, каприфоля и растущего по известняковым уступам спутника самшита — клекачки.

Впереди меня по тропе недавно прошла косуля, оставив четкие отпечатки маленьких копыт.

Тропа то вьется среди этой великолепной третичной растительности, то ныряет в глубину зигзагов и лабиринтов влажно-прохладных каменных балок, наполненных полумраком, то лепится по самому карнизу вдоль отвесной стены, обрывающейся в бездонное ущелье реки Хосты.

Снова зелено-коричневая блестящая листва сплошного самшитника и снова светлое окно. На этот раз из него открывается захватывающий дыхание вид. Выступ гигантских белых скал, подобно фантастическому замку, навис справа над узкой в этом месте пропастью, где слышится грохот реки. Налево сливается с синевой неба неоглядная панорама горных хребтов.

Я выхожу на буковую площадку. Это настоящий парк. Большая ровная поляна залита светом солнца и наполнена до краев голубовато-прозрачным воздухом. Буки-гиганты стоят на таком расстоянии друг от друга, что не подавляют роскошного подлеска самшитов, лавровишни и других колхидских растений.

Особенно поражает один необычайно огромный древний бук: он совершенно прям и на три четверти своей непомерной высоты лишен ветвей и сучьев. Многообхватный ствол его уходит ввысь, как грандиозная колонна, и ее где-то в самом поднебесье увенчивает широколиственная вершина. Другой гигант, как видно, совсем недавно обрушившийся, на десятки метров протянул на земле свое могучее серебристо-серое тело. Среди буков вздымаются к небу такие же древние и мощные тисы в пестрых лохмотьях лишайников и мхов.

В теплом, пронизанном лучами солнца утреннем воздухе на разные голоса по-весеннему — здесь все еще весна — поют и щебечут птицы. Высоко в кронах буков гремит, как отдаленный гром, воркованье дикого голубя. Сначала немного приглушенное, оно крепнет, ширится, и вот уже чудится, что нарастающие раскаты грома и рокота плывут с каждой вершины в лесу…

За буковой площадкой в смешанном лесу самшита, тиса, буков, грабов и лип, в едва проходимой путанице лавровишни и лиан лежат развалины древней крепости.

Справа видно основание толстой каменной стены, уходящее на сотни метров вниз по очень крутому, почти отвесному обрыву берега Хосты. На расстоянии трех десятков метров друг от друга в верхней части этого крыла стены находятся остатки двух башен, похожие на четырехугольные колодцы. Ближе располагались, судя по грудам камней, внутренние здания и две фронтальные башни.

Левое крыло крепости сохранилось лучше; хотя две его башни совершенно завалились изнутри, однако уцелели мощные и, если глядеть снизу, очень высокие наружные стены с бойницами. Это крыло также спускается основанием в глубь речного ущелья, но уже с другой стороны крутой возвышенности, на которой находится центр развалин. Таким образом, широкое пространство, заключающее эту возвышенность и речную террасу за ней, с трех сторон было защищено стенами крепости, а с четвертой — излучиной реки.

Камни стен прочно сцементированы. Развалины покрыты лишайниками и мхами. Сквозь нагромождение камней проросли многосотлетние тисы, самшиты, буки. Громадные деревья растут и на стенах крепости, глубоко пустив в них узловатые корни. Вокруг непролазная чаща самшита и лавровишни. Все это переплетено цепкими лианами.

Облазив и осмотрев развалины крепости, я по крутой и скользкой тропе спускаюсь к реке Хосте.

По обеим сторонам течения реки, сжатой скалами и очень узкой в этом месте, вздымаются колоссальные известняковые стены, совершенно отвесные. Их причудливые изломы и необычные краски роняют на воду отражения сказочной красоты.

Река до этих теснин мчится бурно, а здесь у левого берега, где очень глубоко, течет незаметно для глаза, почти стоит. В этих глубоких и спокойных местах вода мыльно-голубого цвета, а на отмелях правого берега она желто-зеленая и очень прозрачная. Из воды беспрестанно выбрасывается, сверкая и переливаясь на солнце живой ртутью и золотом, рыбья мелочь. Замедленное течение кружит водоросли и мхи. На сотню-другую метров ниже река снова, шумя и пенясь, скатывается через пороги стремительной быстриной. Тут очень много галечных отмелей. По ним можно переходить вброд с берега на берег. Нужно только при этом опасаться глубоких подводных ям.

В реке Хосте и во впадающих в нее ручьях водятся пресноводные крабы. Они невелики и голубовато-белой окраской очень похожи на усыпающую дно известняковую гальку. Они так хорошо приспособились к окружающей среде, что их почти невозможно отличить от настоящей гальки, и только, если крабов потревожить, ожившие «камни» вдруг начинают быстро убегать вкось.

Над двухцветным течением реки — голубым у левого берега и зелено-желтым у правого — дрожит полупрозрачная завеса водяных паров. От этого общий тон освещения в глубине ущелья — мягко-приглушенный, стирающий резкость очертаний и красок. Но зато вверху все необычайно ярко: пронзительная зелень омытых дождями листьев и мхов и слепящая белизна обрывистых, уходящих в недосягаемую высоту известняковых стен.

В почти неподвижной воде глубоких затонов внизу отражаются нежнорозоватые, голубые и желтые с белым оттенком известняки крутых каньонов реки и тончайший узор ветвей и листьев. Эти отражения так легки и неясно-туманны, как след дыхания на стекле.

Отсюда я снова поднимаюсь вверх, к Ахунской тропе, и иду по ней разыскивать еще раз загадочную Стецову поляну.

Я слышал, что в самшитниках при удаче можно встретить красивого синего жука очень больших размеров. Поэтому я все время внимательно приглядываюсь к деревьям самшита по сторонам троны, к каждому сухому листку под ним. От непрерывного напряжения в обычном здесь сумеречном освещении в глазах начинает рябить, а знаменитого жука нет как нет. Я махнул рукой и остановился. Больше никаких жуков! Свертываю папиросу, и вдруг мой взгляд совершенно непроизвольно упал на что-то еще для меня не ясное, находящееся на тропе у самых моих ног. Это «что-то» — странное сочетание синего полуовала и какой-то круглой шишки в черных и белых полосках. Не сразу до сознания дошло: да ведь это тот самый жук!

Наклонившись, я вижу огромную блестящую жужелицу — процерус кауказикус, великолепного сине-стального цвета, уткнувшуюся головой в раструб большой улитки. Когда я вытаскивал жужелицу из ее убежища, мне сначала подумалось, что она со страху пыталась спрятаться в раковине. Но оказалось, что синяя жужелица доедала слизистую мякоть улитки: хрупкая раковина служила ей кастрюлей.

Зазевавшаяся любительница устриц была немедленно водворена вместе с жертвой в футляр бинокля. Так просто и совсем неожиданно в мои руки попала эта довольно редкая находка.

Я подошел к тому роковому повороту, где сбился на днях с главной тропы. Мне объяснили, что она ведет прямо на Стецову поляну, и удивлялись, как я мог взять в сторону и заблудиться.

Внимательно осматриваюсь. Заросли, куда упирается главная тропа, дики и непроглядны: никакого намека на проход. Наоборот, звериная тропа, уводящая вниз, так и соблазняет своей проторенностью. Но раз говорят, что надо идти прямо, — иду, правильнее выразиться, пробираюсь через цепкие кусты, временами лезу, сгибаясь в три погибели, скачу с камня на камень через ручьи, промачиваю ноги в болотцах — уж кажется, вот где настоящая звериная тропа! — и, наконец, к своему удивлению, действительно выхожу на широкое светлое место.

Догадываюсь, что это и есть Стецова поляна, догадываться приходится потому, что сначала я не вижу и подобия поляны. Закрывая горизонт, передо мной поднимается стена крапивы выше человеческого роста.

Заросли сорняков во всех направлениях исхожены дикими козами, кабанами, медведями. Об этом свидетельствуют широкие полосы поваленных животными стеблей. Звериное население рощи привыкло ходить сюда за фруктами: над сорняками, в низине справа и слева, на пологом холме, кудрявятся зеленые верхушки слив, груш и грецкого ореха.

В правом углу поляны над травой возвышаются живописные полуразвалины двухэтажного дома. От верхнего этажа остались одни стропила.

В этом доме, похожем на мельницу из «Русалки», в прошлом году провела не одну ночь жена наблюдателя, мобилизованного в армию. Тут неподалеку ею была посеяна кукуруза. Чтобы сохранить ее от медведей, она протянула в помещение, где ночевала, веревку, к другому концу которой была подвязана деревянная колотушка, опущенная в ведро. Ведро с колотушкой было подвешено к столбу, вбитому среди кукурузы.

Женщина время от времени просыпалась, дергала веревку, колотушка била о ведро, жесть гремела, и ни один медведь не отважился благодаря этому хитрому приспособлению полакомиться кукурузой. Возвращаюсь по тропе через тисовую площадку. Вечером тисовый лес как-то по-особенному могуч и торжественно спокоен.

Золотые пятна теплого солнца сеются сквозь листву тисов и лавровишни, сверкают на коричневом лаке продолговато-овальных листьев. Заиграл на флейте и зазвенел стеклянными бубенчиками певчий дрозд. Кукует кукушка. Нежно переливается и, дрожа, замирает в отдалении трель, выбиваемая дятлом о сухой сук. Высоко над вершинами гор, там, где море, парит орлан.

Я присаживаюсь на кривые корни старого бука и дышу полной грудью сладкими ароматами вянущих трав, разогретой земли и древесных смол.

Не знаю, сколько прошло времени. Вдруг в ближних зарослях пробежал шорох, и в десятке шагов передо мной через тропу цепочкой один за другим промчались по охотничьему следу четыре шакала, опустив носы к земле и насторожив острые уши. Они мгновенно исчезли, как серые тени.

Прощаюсь с великанами-тисами. Мох на их ветвях как будто стал еще гуще и длиннее. Еще злее впиваются толстые лианы в чешуйчатую кору дуплистых стволов. Иссиня-черные вершины неподвижны и молчаливо-загадочны.

В лесу удивительно свежо и тихо. Вечерние голоса птиц только подчеркивают эту хрустальную тишину.

Я ухожу, и в последнюю секунду глаз ловит, как веселый зеленый паучок плывет в воздухе на совсем золотой паутинке.