Через Белореченский перевал

Через Белореченский перевал

Ростов-Дон — Хамышки, 20–23 августа 1948 года

И вот я опять в пути. В семь часов утра пассажирский самолет, стремительно пробежав по широкой ровной площадке, отрывается от накренившейся на миг земли и уносит нас в безоблачное небо. За чертой города, внизу, под нами, блеснул стальной широкий меч Дона.

Дальше стелются степи Донщины, без края и границы, все расчерченные, как огромная карта, на прямоугольники колхозных и совхозных полей. Хлеба уже убраны, и прямоугольники, окрашенные в нежные зеленоватые и серебристо-серые тона испещрены вдоль и поперек вытянутым в нитку светлым пунктиром. На обоих концах прямоугольников тонкой спиралью узорятся закругления борозд, оставленных трактором на поворотах при пахоте.

От встречных скирд и построек (их видно сверху только в два измерения) в неоглядной степи ложатся густые черные тени. Пейзаж внизу кажется как будто двойным: плоские прямоугольники и квадраты построек, плоские, круглые и овальные зеленые пятна деревьев и черные их отражения, по которым только и можно судить, что их оригиналы — дома и деревья.

Лиловые ленты, разветвления и спирали между акварельным разноцветьем жнивья и пастбищ — грейдерные и проселочные дороги и перекрестки.

И снова река, но уже другая. Кривые синие шашки крутых и узких излучин ее просекают путь в щедрой поросли лугов, деревьев и плавней. По ее берегам, в зелени садов, белеют там и здесь вольно раскинувшиеся колхозные станицы. Это Кубань.

Самолет пролетает над рекой. Ровно через час десять минут, нырнув раз-другой в воздушную яму и вновь накренив землю, самолет опускается на аэродроме.

Вскоре я опять поднимаюсь в воздух на открытом бипланчике «ОП». Встречный ветер усиливается, режет лицо и изрядно болтает утлую воздушную лодку. Но легкий четырехкрылый аэроплан, ни на секунду не сбиваясь с курса, идет упрямо к цели. Вот уже проплыли подо мной и скрылись кривые лезвия Кубани, просторные луга и поля кубанской долины. Начались волнообразные подъемы кудрявых лесных предгорий. Бипланчик минует их и летит над светлой широкой поймой реки Белой.

Далеко впереди на фоне синего неба чуть выделяются зигзаги Главного Кавказского хребта.

Самолет пересекает проложенное вдоль поймы железнодорожное полотно, реку и, сделав круг, снижается и бодро прыгает, как кузнечик, по аэродрому.

…Следующим вечером я выехал поездом до станции Хаджох и отсюда на поляну Гузерипль, где находится управление заповедника.

Со мной едет заместитель директора и секретарь партийной организации Кавказского заповедника Николай Феофанович Федоренко — член Тульского райкома партии и депутат Хамышинского сельсовета. С ним я уже встречался в Тебердинском заповеднике накануне войны. Он был тогда директором заповедника. Во время оккупации Теберды гитлеровцами Федоренко воевал против фашистских захватчиков в партизанском отряде, действовавшем в скалистых ущельях Гуначхира и Домбая. Вместе с ним была и вся его семья: жена Наталья Степановна, семилетний сын Олег и четырехлетняя дочь Лиля. Первый бой с фашистами партизаны вели в альпийском лагере ЦДК на Гуначхире… Под вражеским огнем и бомбежками с воздуха не раз до пояса в ледяной воде они переходили вброд бурные горные реки. В этом же партизанском отряде находились научные работники заповедника, и среди них — бывший старший лесничий Кавказского заповедника Владимир Николаевич Степанов, командовавший одной из групп партизанского отряда, его жена Зоя Владимировна Ломакина, по мирной своей специальности энтомолог, и комсомолка Мария Валентиновна Курапова — охотовед.

…Остановившись под вечер в Хамышках, мы ужинали. Стукнула дверь, и в комнату вошел одетый в синий, военного покроя костюм юноша. На голове его была такого же цвета фуражка, сдвинутая на затылок. Из-под нее выбивался чуб темных волос. По живому, смелому блеску глаз, косоватому разлету почти черных бровей и какой-то особенно открытой улыбке я узнал старшего сына Якова Лукьяновича Бородавкина — Николая. Только он стал взрослей, шире в плечах и груди по сравнению с тем, как он выглядел при нашей встрече два года назад.

Я спросил у него о младшем брате, учившемся в офицерской школе.

— Игорь кончил школу. Он теперь в Берлине, — ответил Николай, — а я, как видите, все здесь, инвалид… Но родных гор не забываю. Притягивают они меня к себе, зовут. Вот в августе прошлого года я ходил проводником с ростовским геологом Михайловым по Березовой на Чугуш. Забрались в самые кручи и камень. Вы знаете, какие там скалы! В одном месте Михайлов чуть по погиб: сорвался при переходе через расщелину с отвесной стены, а внизу — прямо бездна. Чудом задержался, и мы с коллектором успели втащить его наверх.

Когда поднялись на вершину Чугуша — это было, помню, седьмого августа, мы увидели в альпике множество туров, и серн. Они мирно паслись. Вдруг в присколках повыше раздался рев вроде оленьего, только иной все же — грубый. Следом с присколков показался барс. Дымчато-серого цвета, толстоголовый, с широкой кошачьей мордой, коротколапый. Хвост его, с полметра длиной, был вытянут, как палка. Барс быстро спустился широкими прыжками.

Туры растерялись от его рева, заметались бестолку. Барс прыгнул в середину стада, схватил молодого туренка и унес его в скалы. Все это происходило метрах в полутораста от нас, не больше. Мы были без оружия и немедленно ушли оттуда.

Хамышки — Гузерипль, 24 августа

Подхлестывая бегущую ровной сильной рысью пару, наш возчик, молодой паренек Петя, весело восклицает:

— Два мула — все равно, что автомашина. Катись с горы на гору: сначала уши, потом морда!

До Гузерипля не близко, и в пути я беседую с Федоренко о жизни заповедника за последние годы. Николай Феофанович говорит:

— Вся наша научная работа направлена на то, чтобы скорее восстановить естественные богатства заповедника, очень пострадавшие от гитлеровцев, увеличить их и помочь государству в социалистическом преобразовании природы путем глубокого исследования жизненных процессов в животном и прежде всего растительном мире.

Растительность гор Западного Кавказа — основа жизни животных этих районов. Вместе с тем она дает ценнейшую древесину и охраняет воды, задерживая снег, предотвращает смывание и сползание почвы, регулирует режим огромных речных бассейнов: Белой, Большой и Малой Лабы, Мзымты, Головинки (Шахе).

Не удивительно, что ее изучение занимает первостепенное место в нашей научной деятельности. Уже полностью обследованы высокогорные луга заповедника.

Найдено много неизвестных на Западном Кавказе видов. В списке растении заповедника, без Хостинской рощи, — 1500 видов, а девять лет назад их насчитывалось только 1072. Флора заповедника очень богата эфироносами и медоносами, дубильными, лекарственными и декоративными растениями.

На полянах Гузерипль и  Сенная , в обходе кордонов Цице, Киши и Бабук-Лула найдены бересклеты. Семена наиболее гуттаперченосных кустов высеяны в питомнике для наблюдения за сохранением и развитием гуттаперченосности в потомстве. Старший лесничий Николай Елизарович Лаврентьев, — он руководит этими работами, говорит, что среди кустов европейского бересклета встречаются рекордисты, дающие до тридцати процентов гутты.

Я задаю Николаю Феофановичу вопрос, насколько за это время двинулось восстановление кавказского зубра и вообще фауны заповедника.

— Работа по выведению кавказского зубра, которой, как вы знаете, мы заняты с 1940 года, — единственный в мире опыт возвращения к жизни, путем ингабитации, полностью исчезнувшего с лица земли вида животного.

Стадо зубро-бизонов уже достигло двадцати голов. Кроме того, пять животных отправлено в зоопарки СССР. После уничтожения фашистами зубро-бизонов в Аскания-Нова и в Крыму, Кавказский заповедник — единственное место в стране, где они сохранились.

Ингабитация зубра — одно из ярких и смелых проявлений советского творческого дарвинизма, возглавляемого мичуринской школой. Она имеет не только научно-культурное, но и большое хозяйственное значение, прежде всего, для охотничьих высокогорных районов нашей страны.

Сейчас из Польши нами получено пять зубров в обмен на большую партию белок, медведей, лосей, верблюдов и бобров. Четыре из них, беловежские, направлены в центральный зубровый парк Серпуховского заповедника под Москвой, а пятый, кавказский, — в зубровый парк Кавказского заповедника.

Как говорят наши научные сотрудники, уже видевшие его, это могучий, красивый бурый бык, по всему обличию горный зубр. Он имеет крайне интересную родословную. Сорок лет назад, весной, егерь Кубанской охоты Телеусов поймал на территории нынешнего Кавказского заповедника, на склоне Пшекиша, в пихтах, только что родившегося зубренка-бычка и выкормил его. Подросший зубренок был потом привезен в Гатчину. Отсюда он попал в Германию к известному торговцу дикими зверями Гагенбеку, а из Германии в Польшу.

От этого бычка и беловежских зубриц и произошли зубры кавказской крови. Наиболее породистый из них, правнук пойманного Телеусовым, снова вернется в родные горы Кавказа, в тот самый район, где родился его прадед.

В заповеднике появились новые виды животных.

В 1948 году в Загедане, на границе Восточного отдела Кавказского заповедника, лесником была убита белка, проникшая сюда из соседней Теберды. Зимняя пепельно-серая шкурка ее хранится у нас в научном отделе. Сотрудник заповедника Таширев видел летом того же года, в районе Хаджоха, белку, раздавленную колесом автомашины. Можно предполагать, что белки прошли уже всю территорию заповедника, хотя и встречаются пока единицами.

Восемнадцатого августа этого же года начальник охраны Малашенко и старший наблюдатель Кишинского кордона Шеховцев, идя по берегу Киши, увидели метрах в двухстах выше кордона, на речке Беланке, впадающей в Кишу, енотовидную собаку. Енот ловил рыбу. Бывшие с Шеховцевым подростки побежали за енотом, настигли его и принесли начальнику охраны. Это, видимо, был старый енот, тяжелый на ноги, невысокий, с выпяченным животом, с длинной шерстью темнобурого цвета, и хвостом, как у волка. Малашенко снова выпустил его в лес. Несомненно, этот зверь проник сюда также из района Теберды. Как и белка, он прошел от Восточного до крайней точки Северного отдела, то есть через весь Кавказский заповедник.

Так за последние восемь лет к фауне заповедника добавилось четыре новых вида: зубро-бизон, зубр и уссурийская енотовидная собака и алтайская белка, выпущенные и очень размножившиеся в Тебердинском заповеднике до войны. Успешная акклиматизация и быстрое распространение этих животных говорит о громадной роли человека в направленном изменении природы.

Наблюдатель Гузарипльского кордона Алексей Федотович Циркунов подтверждает появление в Кавказском заповеднике также барса. Осенью 1947 года Циркунов слышал его рев на горе Джуге.

…Сеется мелкий дождь. Вскоре он зачастил, и мы надели плащи. Заповедник обязательно встречает меня дождем!

Сквозь дождевую сетку синеют ущелья, встают все выше зелено-коричневые хребты. Дождь прекращается, и миллионы сверкающих капель дрожат на хвое и листве столетних деревьев. Гремит, роя каменные теснины, река Белая. Грохот ее кажется весенним громом и воздух влажен и свеж, как весной.

Мы проезжаем мимо кордона Лагерная. Рядом с пепелищем прежнего дома наблюдателей, сожженного фашистами, возвышается срубленный из еще белых, слезящихся смолой стволов новый просторный дом. Раны войны залечиваются. Большинство кордонов, превращенных в черные головни и золу, уже отстроено. Через Белую, Кишу и другие реки переброшены новые мосты. Расчищены подорванные, минированные, перекрытые завалами и ставшие непроходимыми горные тропы. С календаря слетают осенние листки, но в жизни заповедника сейчас весна, возрождение освобожденной природы и творческого труда.

Над горами, обступившими Гузерипль, клубятся тучи. Колеса простучали по новым мостам через Белую и Малчепу. Мелькнула справа, под крутым берегом Малчепы, белая бревенчатая башня только что построенной гидроэлектростанции, за ней — также свежеструганная, дощатая, разбитая упорами и креплениями на звенья, 220-метровая змея лотка, огибающего у самой воды сланцевый выступ берега, и мы остановились под знакомыми древними дубами на дворе усадьбы заповедника.

Жители Гузерипля спешат нам навстречу: газеты и письма доставляются сюда регулярно, и все же живые впечатления побывавших там, за хребтами и лесами, как будто приближают Большую землю, делают ее ощутимее.

Метеоролог Иван Андреевич Никитин пригласил нас к себе.

В чистой убранной комнате по углам в кадках фикусы, посредине накрытый белой скатертью стол. Нас встречает пожилая женщина, такая же маленькая и приветливая, как и Никитин, — его жена, Мария Васильевна. У Никитиных сейчас проводы и оттого по-дорожному хлопотно.

Они отправляют в Москву дочерей-комсомолок, Женю и Галю. Обе девушки участвовали в защите Гузерипля от гитлеровцев, строили дзоты, ходили в караулы и обе награждены медалями «За оборону Кавказа». Теперь Женя кончает институт торговли, а Галя — химико-технологический. Девушки спешат уложить чемоданы, потому что им ехать с обратной подводой, а она скоро уходит.

За чаем Иван Андреевич я Мария Васильевна рассказывают о своей жизни на Гузерипле. Иван Андреевич двадцать один год заведует метеостанцией, и все это время Мария Васильевна является его верным помощником (она штатный заместитель Ивана Андреевича).

Более двух десятков лет в суровых условиях горно-лесной обстановки эти советские труженики ведут свою незаметную плодотворную работу. Двадцать долгих лет, буквально из часа в час, они, сменяя друг друга, следят за погодой, днем и ночью беспрестанно проверяют показания измерительных приборов, шлют телеграфные сводки. Несколько раз чуть не замерзли во время зимних снегопадов, сбившись с тропы к измерительным приборам, которые установлены в самом конце Гузерипльской поляны. Оба они по заслугам отмечены правительственными наградами.