Александр Володин Назначение

Лямин. Не разговаривай! Мне надо сосредоточиться.

Нюта. На чем тебе надо сосредоточиться? Сосредоточиться на своей судьбе!

Зазвонил телефон. Нюта сняла трубку.

– Да!… А кто его просит? Евдокименко?

Лямин скрестил перед собой руки – «меня нет».

– А он как раз вышел. (Положила трубку.)

Лямин. К черту Евдокименко.

Нюта. Куропеев способен на что угодно.

Лямин. К черту Куропеева.

Нюта (смотрит на него с жалостью). Ну хорошо, хорошо, молчу. Как ты изменился за последнее время. Раньше был веселый, остроумный, всех разыгрывал, а теперь?… Сам себе враг. Когда ты кончишь эту чурку, что потом?

Лямин. Потом буду писать большое полотно. Маленькая дверь с надписью: «Входа нет». А в нее входят. Двое.

Нюта. Не верти шеей. Это плохая привычка.

Телефонный звонок. Нюта сняла трубку.

– Да?… Его нет. А кто его просит? А, здравствуй. Постой, там кто-то звонит в дверь, я посмотрю, может быть, это он. (Зажала трубку.) Саня. Подойдешь?

Лямин. К черту Саню.

Нюта (в трубку). Нет, это не он. Ну, звони…

Лямин. Все звонят домой. Что такое? Есть местком, есть партком, есть все. Я официальный человек, пускай обращаются ко мне через секретаршу. Нет дома. Я выключился. Щелк – и меня нет.

Телефонный звонок.

Нюта. Да?… А его нет. А кто спрашивает? Здравствуйте, Иван Никифорович, постойте, там кто-то звонит в дверь.

Лямин сделал страшное лицо.

– Нет, это не он. Ну звоните.

Лямин. Что значит – звоните! Я же сказал тебе, с девяти до половины шестого. Неужели трудно усвоить! Хотите быть оловянными солдатиками – пожалуйста. Вам надо только приказывать? Хорошо, буду приказывать. Вам нужен Куропеев? Хорошо, я буду Куропеевым.

Нюта. Так тоже нельзя, все-таки люди.

Лямин. Слушай, проявляй свою доброту за счет кого-нибудь другого. Ты-то уж видела, я пытался по-хорошему. Не хотят? Что же, не надо. Давайте по-плохому.

Телефонный звонок.

Нюта. Да?… Его нет. А кто его просит? (Растерялась.) Здравствуйте, Николай Степанович. Ой, там кто-то звонит в дверь. Я посмотрю, может быть, это он. (Зажав микрофон.) Куропеев.

Лямин опять отрицательно скрестил руки.

– К сожалению, это не он. Он должен скоро прийти, да. До свидания. (Положила трубку.) Написал бы ты ему эту статью, а? Можешь мне подиктовать. Ты работай и мне диктуй, а?

Лямин. Хорошо, пиши.

Нюта быстро достала бумагу, села на прежнее место.

– (Диктует.) «Действующая ныне система планирования…»

Нюта. Это начало?

Лямин. Начало. «Действующая ныне система планирования убивает инициативу и стимулирует плохую работу…» Пиши. «Планирование взращено на оголтелом недоверии…»

Нюта. Лешенька, прости, что я вмешиваюсь, но, может быть, это не надо?

Лямин. Надо. Как все знают, что надо и чего не надо, поразительно!

Нюта. Но ведь это даже неправильно, что ты говоришь. Разве можно всем доверять? Знаешь, что начнется?

Лямин. Если тебе все так ясно – написала бы сама.

Нюта. Не срывай на мне свое плохое настроение.

В комнату обеспокоенно заглянула мать.

Лямин. У меня хорошее настроение!

Мать (улыбаясь). Что случилось? Вы уже ссоритесь?

Нюта (тоже улыбаясь). Немножко поспорили… На отвлеченную тему. Посидите с нами.

Мать. С удовольствием. (Оглядываясь.) Совсем другая комната. Вы на него хорошо влияете. А то действительно: был в армии, а вернулся такой же беспомощный. (Позвала.) Юра, иди сюда, нас приглашают в гости. Живем как в клетке. К нам никто не ходит. Юрий Петрович стал такой нелюдим…

Отец (вошел). Перестань меня критиковать. Давай хоть один день для разнообразия проведем спокойно.

Нюта. Я тут как раз говорила: Леша хороший человек, но очень уж простой. Иногда надо и подумать, как себя вести. Я понимаю, вы дали ему такое воспитание, что ему не приходилось выкручиваться, о чем-то умалчивать, просто не было нужды. А сейчас так нельзя. Поверьте, я многое повидала в жизни. (Ей нравится роль хозяйки, которая принимает гостей. Но, развлекая их, она разговорилась.) Не вам говорить: иногда приходится и соврать, иногда чем-то воспользуешься… А что, нет? У меня муж был очень уважаемый человек, работал на холодильнике, так там все воровали, одни больше, другие меньше. А перед этим я была близко знакома с профессором. Очень хороший человек, такой беспомощный, неприспособленный. Мы с ним долго были так, не знаю, дружили или как, во всяком случае, он меня не трогал. Один раз я даже у него заснула дома. Но он не погасил свет и всю ночь просидел рядом. Вскоре я к нему переехала, прибралась там, и стали жить, как люди. Но по работе он, главное, старался больше молчать. Он говорил: чем больше ты молчишь, тем тебя больше уважают. А ведь он в своем положении мог себе не то позволить, что Леша.

Пауза. Ее воспоминания произвели на присутствующих сильное впечатление.

Отец. Виноват, вот этот ваш муж, который на холодильнике, он…

Мать. Зачем тебе все знать, не вмешивайся.

Нюта. А что тут такого? Это я просто так говорю «муж». Мы с ним даже не расписались. Я любила его, жалела, но потом оказалось, у него и до меня были такие жены, и после меня, и все ему готовили, обстирывали… Одинокий, холостой, а женщины, знаете, они – как птицы, у них инстинкт скорее свить свое гнездо. Если она знакомится, то ей хочется надолго, в перспективе на всю жизнь. А мужчина, наоборот, поскорее хочет скрыться. Но я, кстати сказать, и претендовать ни на что не могла – у меня дочь…

Отец. Что же, это была не его дочь?

Мать. Какая разница?

Отец. Раз я спрашиваю, значит, мне нужно.

Нюта. Что вы, дочь не его, как она могла быть его, она в это время уже была большая.

Отец. Кто же ее отец, если не секрет? Этот профессор?

Нюта (рассмеялась). При чем тут профессор? Сосчитайте по годам. Он, наоборот, был уже потом. А дочка родилась, когда мне было восемнадцать лет, я была совсем девочка. Хотите, я вам расскажу? Но это долгая история.

Лямин. Не стоит.

Нюта (встревожилась). Может быть, я наговорила что-то лишнее? Тогда простите.

Отец (сыну). Вот что получается, когда человек считает себя умнее всех на свете.

Мать. Юра, нас это не касается.

Нюта. Так и есть. Сама тебя учу, а сама болтаю то, чего не нужно.

Отец. Почему не нужно? Очень нужно. Я бы, Леша, на твоем месте поинтересовался. Просто из любопытства… Перестань долбить свое полено!

Мать. Леша, что с тобой, не верти шеей!

Нюта. Работает на износ. А нервная система не восстанавливается.

Тут Лямин с размаху швырнул в угол свой деревянный молоток и стамеску, поддал ногой чурбан и молча надел пиджак.

Мать. Леша, возьми себя в руки.

Лямин не ответил, направился к двери.

Нюта (уцепилась за него). Никуда не пойдешь. Я не пущу тебя в таком состоянии.

Зазвонил телефон.

Лямин. К черту всех! Меня нет дома.

Нюта (не отпуская его). Подожди, мало ли кто это может быть. Лидия Григорьевна, возьмите, пожалуйста, трубку.

Мать (в трубку). Да?… Его как раз нет дома, это его мать… (В страхе.) Что?… Хорошо, я передам. (Положила трубку.) Леша, не волнуйся, ваша Люба отравилась.

Лямин (опустился на стул). Надо идти.

Нюта. Идем вместе.

Лямин поднялся, он пошел не к двери, а на диван. Лег странно, лицом вниз, боком.

Лямин. Это я виноват. Надо было пустить ее в отпуск с этой Валей Чулко.

Нюта. Мама моя, какой он бледный.

Мать. Ему плохо.

Нюта. Надо вызвать врача. Я знаю телефон, очень хороший врач, он все некрологи подписывает.

Мать. Это инфаркт.

Отец. В таком возрасте инфаркта не бывает. Где там ваш телефон врача?

Нюта. Забыла.

Отец. Тихо все!

Он держит Лямина за руку, глядя на часы и слушая пульс.

Мать (тихо). Что?…

Отец. Дай мне послушать пульс.

Мать. А что я делаю? Я же тебе не мешаю.

Телефонный звонок.

Отец. Что такое!

Нюта. Телефон звонит.

Отец. Никаких звонков! (Слушает пульс.)

Нюта (все же взяла трубку, тихо). Да?… Ну?… Так. (В голос.) Идиот, надо сначала узнать все до конца, а потом звонить, дурак! (Бросила трубку.) Она живая, Леша! Ты слышишь?…

Под взглядом отца стихла. Отец снова, глядя на часы, берет руку сына.

Мать (не вытерпела). Сколько?…

Отец. Не знаю. Вообще-то пульс есть. Врача вызвали?

Мать. Ты же сказал – никаких звонков.

Отец. Что? Немедленно звоните в неотложку.

Лямин (открывая глаза, повернулся). Не надо.

Отец. Погодите минутку. Он что-то сказал.

Мать. Он сказал «не надо».

Отец. Что «не надо»?

Лямин. Ничего не надо. Мне хорошо.

Нюта. Лешенька! Любу спасли, все в порядке! Идиот Санька, не мог сначала все узнать, а потом звонить.

Лямин. А я испугался…

Нюта. Из-за этой глупой дуры чуть не отправился на тот свет…

Мать. Как ты себя чувствуешь?

Лямин. Очень хорошо. Я отдохнул. (Хочет подняться.)

Мать. Лежи.

Лямин. Мне было очень хорошо. Мне показалось, что я умираю.

Мать. Вот смотри, старый, ты все время злишься, нервничаешь, с тобой будет то же самое.

Отец. Хотя бы сейчас оставь меня в покое.

Лямин (беспокойно). Нет, нет, не надо ругаться.

Мать. Не будем, не будем. Юра, помолчи, ему нельзя волноваться.

Отец. Это ты мне говоришь – молчи?

Мать. С утра меня точишь. Я его прошу – давай хоть один день проживем спокойно.

Лямин. Нет, нет! Надо говорить о чем-нибудь другом. Сейчас, когда я лежал, мне пришла в голову мысль, что, собственно, ни один день не повторится, все пройдет: и плохое и хорошее. Так что и этот день не повторится, и вот эта минута тоже не повторится. Вам не приходило это в голову?

Мать. Я все время ему это твержу, не хочет понять.

Внимательный взгляд заметил бы, что с Ляминым произошла какая-то перемена.

Лямин. Как хорошо, что мы все тут собрались, сидим вместе, как прежде, помните? По-моему, когда-то мы жили даже дружно. Или мне казалось?

Мать (Нюте). Мы так интересно жили, что вам и не снилось. Если бы я только перечислила, с кем я разговаривала запросто, как сейчас с вами. Правда, когда они приходили к нам домой, они теряли все свое обаяние. Музыканты вообще глупые люди, а с ним становились особенно.

Отец. Ну, ради твоего удовольствия я не мог держаться с ними запанибрата.

Лямин. Не надо, папа! Ты уклоняешься.

Мать. Но только он ушел на пенсию, все эти гении перестали к нам ходить. Что же, они лауреаты, а он никто и ничто. А благодаря кому они лауреаты, этого уже никто не помнит.

Отец. Это закон природы. Когда человек стареет, к нему перестают ходить в гости.

Лямин. А что, это идея. Давайте позовем гостей.

Нюта. Сейчас? Какие гости!

Лямин. Позвони Сане, позвони Егорову. Папа, позвони своим лауреатам. Даже не надо в магазин – у нас ведь что-то есть.

Мать. У нас есть, но это к празднику.

Лямин. Праздник тоже будет, потом. А сегодня посидим просто так. Нюта, включи радио, может быть, там музыка.

Нюта включила. Музыка.

Отец (подошел к динамику). Концерт для скрипки.

Лямин. Вот видишь!

Мать. Музыка. Всем нормальным людям доставляет удовольствие. Ему же она приносила только неприятности. Выговора, вечная угроза, что его понизят, снимут…

Лямин (слушая музыку). Странно, вот мы здесь сидели, разговаривали, ничего не слышали. А музыка была. А мы не знали, нам было неинтересно. И так – то и дело. Все проходит мимо.

Мать. Леша, все проходит мимо, только если ты сам пропускаешь мимо. Вот тебя повысили в должности, это главное. Ты должен быть доволен, ты должен пользоваться теми возможностями, которые у тебя появились. А ты вместо этого…

Лямин. А может быть, то, что нам кажется важным, – это не так уж важно? А то, что нам кажется второстепенным, – это главное и есть? Тебе не приходило в голову?

Мать. В каком смысле?

Лямин. Я не знал самых примитивных удовольствий, которыми пользуются все кому не лень. Я ни разу не был на футболе. Я не смотрел телевизор и, глулец, гордился этим. Стоит телевизор, а мы его не включаем. Кстати, где программа? Вот… Сколько сейчас? Пожалуйста, пропустили телеочерк «Машины-умницы».

Мать. Зачем тебе, это же передача для школьников.

Лямин. Ну и что? Это же очень интересно. Двадцать пятнадцать. «Запевайте, орлы-комсомольцы» – могли быть неплохие песни. Ладно. Двадцать сорок. Трансляция концерта. Не люблю, когда так пишут: может быть, какая-нибудь ерунда, а может быть, что-нибудь стоящее… Раньше я думал, что эти слова: «Мементо мори» – звучат мрачно. Наоборот! Это весело! Это значит – умей радоваться жизни, умей забывать плохое и помнить хорошее. Не может быть, что у вас никогда не было ничего хорошего. Так не бывает!

Мать. Теперь невозможно поверить, но когда-то я любила его, этого дурня. Помнишь, как ты меня пригласил и повез на извозчике? Я думала, мы едем по крайней мере, в Большой театр, а он привозит меня в захолустное кино. Он вообще не любил оперу.

Отец. Кино «Перекоп».

Мать. «Аврора». Все забыл!

Отец. Стала ужасная память, просто ужасная…

Мать. А ведь когда-то у него была великолепная память, все удивлялись, какая у него память. Если бы у него был слух, он мог бы петь наизусть целые оперы.

Лямин. Вы говорите, говорите!

Мать. Я знаю, я стала ужасная, все время его пилю. А когда-то я была веселая девушка, я вообще легкий человек в общежитии, со мной все уживаются. Я участвовала в самодеятельности, я умела делать фокусы! (Она взяла со стола яблоко, накрыла платком, оно исчезло – и вынула из кармана мужа.)

Отец (взволнован). Перестань!… (Поднялся и вышел из комнаты.)

Мать. Идем, старичок. Он уж хочет спать, в последнее время стал быстро утомляться… (Тоже ушла.)

Нюта (быстро). У нас так никогда не будет, как у них. Я клянусь. И ты поклянись. Скажи – клянусь.

Лямин. Клянусь.

Нюта. Я все время думаю об этой загадке: почему ты на мне женился? Потому что ты порядочный человек? Провел со мной ночь и почувствовал себя обязанным? Думаешь, что со мной никто не проводил ночь? Но им почему-то и в голову не приходило на мне жениться.

Лямин. Нет.

Он подсел к ней, сосредоточенно глядя на ее лицо.

Нюта. Подожди, ответь. Ты поддался настроению минуты, да?

Лямин. Нет.

Он так же смотрит на нее, время от времени с любопытством трогая ее ухо, щеку, волосы.

Нюта. Ты хотел тихую, нетребовательную жену, чтобы с ней было спокойно, да?

Лямин. Вот тут я бы крупно ошибся.

Нюта. А может быть, ты просто ошибся? Да?

Лямин. Нет.

Нюта. Не хочешь же ты сказать, что ты меня безумно полюбил?

Лямин. Хочу.

Нюта. За что же? Я не очень умная, и не очень добрая, и не очень красивая.

Лямин. Кто знает, может быть, это сделано специально.

Нюта. Как специально?

Лямин. В древности торговцы драгоценностями держали камни негранеными. От воров.

Нюта. Не понимаю.

Лямин. Ты – женщина замедленного действия. Ты не сразу начинаешь действовать на человека в полную силу. У тебя своеобразное, редкое лицо. У тебя очень удачно посажены глаза, они могут, не отвлекаясь, заниматься своей основной специальностью: поражать человека. Правда, ты слишком много суетишься. Есть чересчур беспокойные птицы: они все время охорашиваются, поют призывные песенки, а не знают, что главное их достоинство – это то, что они могут просто молча летать.

Нюта (торопливо). Леша, я тогда рассказывала и, может быть, неуместно, во всяком случае, твои родители меня не так поняли. И главное – ты меня не так понял. Да, у меня есть дочка, она уже большая, ей четырнадцать лет. Это была моя первая любовь, вернее, он меня любил. Мы даже чуть не поссорились, когда он уходил в армию… Ну, из-за чего можно поссориться с мальчиком, если я была нетронутая, а он не верил в мою любовь и что я буду ждать. И я его пожалела. А он из армии больше ко мне не вернулся, может быть, не верил, что это его ребенок. Один раз он ко мне зашел, много времени спустя, пьяный – хоть выжимай. Я его как ожгу по щеке… Вообще, знай, я ни об одном из тех мужчин, которых я знала, не могу пожалеть: жалко, это не муж мой. Подожди, я тебе еще хочу сказать. Я очень бедно жила. Дочку оставила у мамы, а там еще три мои сестренки, отца нет. Девочки для коровы сено без лошади таскают по пяти пудов, пилят дрова райпотребсоюзу. Придут из школы и отправляются в две пилы… Конечно, я их поддерживала. Хочется пойти в кино – не иду, трешка в кармане. Хочется чулки купить – не купишь. Хочется к ним съездить – не едешь. Понемногу сэкономишь, а вместе сумма. Ведь я ни разу в театре не была. Иногда даже есть возможность – денег жалко. Стала жадная на деньги. И вот теперь я думаю: ты жил один, а теперь у тебя я, и еще ты хочешь взять дочку, какая это для тебя материальная нагрузка…

Лямин. Нет, что за дикая несправедливость! Женщина всю свою жизнь пытается добиться только одного – она хочет найти человека, которому может понадобиться ее любовь. Она торопится, она то и дело ошибается, она пользуется всеми честными и нечестными способами, она стыдится этого!… Нюта, давай оба думать только о том, чтобы тебе было хорошо. Будем решать только эту задачу.

Нюта (смущена, но независимо пожала плечами). Обо мне? А что обо мне думать. Я сама о себе подумаю.

Лямин. Если я когда-нибудь не исполню твою просьбу или начну на тебя ворчать – сразу же на меня цыкни: «Скажи, мол, спасибо, что я согласилась жить в твоем доме. Тебе когда-нибудь снилось, что тебя полюбит такая женщина?»

Нюта. Если это правда, все, что ты говоришь, то ответь мне на вопрос: кто эта проволочная дама в углу – та самая? Расскажи мне о ней.

Лямин. Зачем?

Нюта. Я же тебе все рассказала… А впрочем, я и так все знаю. Ты думаешь, она тебя любила? Если и любила, то по-ученому, потому что ты стоящий человек, а не потому, что ее просто тянет.

Лямин. Вполне возможно.

Нюта. А хочешь, я тебе скажу, как я называю ее поведение? Когда женщина живет с мужем, а любит другого? Семейная проституция. Если бы это не было все-таки произведение искусства, я бы взяла эту проволоку и смотала, чтобы не мозолила глаза.

Лямин. Не такое уж произведение искусства.

Нюта подошла к проволочной фигуре и начала медленно воодушевленно скручивать ее.

Уже знакомая нам комната, где сейчас работают Саня и Егоров. Стол Любы не занят. Уже знакомая музыка делового дня.

В комнату вошел Лямин, за ним Нюта. Она смотрит на него беспокойно и весело.

Лямин. Хорошо, что я вас застал. У меня какое-то странное состояние, не могу так уйти домой, хочется что-нибудь предпринять, как-то нарушить однообразие. А знаете что? Давайте-ка соберем собрание.

Саня. Какое собрание, все уже разошлись.

Лямин. Ну и что? Кто остался, того и соберем. Нам же не нужен кворум.

Саня. В чем дело, люди работают!

Егоров. Сами говорили, что надо проявлять инициативу, – вот мы и проявляем. И что? Сами же отвлекаете от дела.

Лямин. Рабочий день кончился, я имею право провести собрание!

Егоров. Постойте, значит, это не будет общее собрание? Какое же? Профсоюзное? Тоже не получается. По какому вопросу? Как-то странно.

Лямин. Вот видите, мы сами говорим о формализме и сами так же рассуждаем. Какое собрание? Собрание людей. По какому вопросу? По вопросу о том, как мы живем. Тут же все свои, все друзья.

Егоров. А!… Вы говорите – друзья. Почемуже вы тогда не посмотрели мое выступление по телевидению? До такой степени не интересует? Все смотрели, кроме вас.

Лямин. Видите? Вот это то, о чем я вам только что говорил. Абсолютное отсутствие заинтересованности друг в друге. И больше всех виноват я сам.

Егоров. А говорят, я неплохо выступал. Есть отзывы. Решил все-таки сделать попытку написать воспоминания. Если выйдет – получу гонорар, куплю холодильник. Не знаю, какой лучше. «Морозко» невместительный и энергии потребляет на два рубля. А если купить хороший, стоит дорого, зато энергии потребляет на восемьдесят копеек. Ну-ка попробую подсчитать.

Лямин. Ну зачем заранее подсчитывать, время тратить?

Егоров. А я люблю подсчитывать. Меня всегда в квартире просят подсчитать, кому сколько платить за электричество. Это не так просто, как вам кажется. Надо учесть количество людей, количество электроприборов, кто был в отъезде…

Саня. Представляю, как вы там запутали все расчеты…

Егоров. Там я не путаю. Там ошибок не прощают. Нет, интересно, если бы получились воспоминания, какой холодильник целесообразней купить?

Лямин. Послушайте, хватит, что вы за человек, честное слово!

Егоров. Что я за человек? А я такой человек, за которого никто этим заниматься не станет. Я всех потерял в войну, а сам все живу и живу.

Лямин. Ну зачем так, Иван Никифорович. Все же хорошо. Иван Никифорович…

Егоров ушел.

– Это я виноват, довел старика.

Саня. При чем тут ты, он сам себя довел.

Лямин. Саня, давай съездим к Любе.

Саня. Что ты со мной делаешь? Ты же сам дал мне задание, я работаю, до человека будущего мне осталось совсем немного. И – вдруг.

Лямин. Саня, это необходимо. Она лежит и мучается, что все ее презирают.

Саня. Увы, сочувствия к ней я не испытываю. Из-за такого барахла отравиться!

Лямин. Нет, ты все-таки не отдаешь себе отчета в том, что произошло. Она пошучивала, мы посмеивались. Молчать она не могла, говорить о другом она тоже не могла, но, как интеллигентный человек, не хотела досаждать нам своими переживаниями. И вот она пошучивает, а мы посмеиваемся, и нас это устраивает. А в это время, представляешь, до чего она дошла? Перестать жить! Да, пускай жизнь – это только огонек, который появляется неизвестно откуда и вот-вот исчезнет. Но все равно! Нам свойственно ощущать эту жизнь как что-то важное, вечное, огромное!… Ты меня понимаешь?

Саня. Ну?

Лямин. И вот именно поэтому человек начинает делать то, что заведомо не успеет кончить, что не ему даже понадобится, а другим поколениям людей, и то еще неизвестно…

Саня. Ну?

Лямин. Тебе это трудно, ты мыслишь в одной плоскости. Ничего, я тебе потом объясню, а сейчас надо идти.

Саня. Не пойду.

Лямин. Почему?

Саня. Я сказал… я не умею сочувствовать.

Лямин. Не надо сочувствовать, просто проведаем.

Саня. Нет, надо сочувствовать. У нее несчастье – значит, надо сочувствовать. А я вообще не умею переживать. Сегодня был у своих старух. У них неприятности, а я сижу и не могу переживать, они обиделись.

Лямин. Может быть, ты стесняешься? В таких случаях всегда немного неудобно.

Саня. Ну да, неловко, когда надо что-то чувствовать, а ты ничего не чувствуешь, не знаешь, что говорить…

Лямин. Как ничего не чувствуешь? Ты работал с ней в одной комнате, вместе ходили в столовую, в кино, она с тобой всем делилась. Неужели тебе все равно?

Саня. Слушай, что тебе от меня надо?

Лямин. А теперь она лежит и страдает, что всем доставила столько хлопот. И что она не до конца отравилась, и получается какая-то инсценировка…

Саня. Похоже. Но что я должен в связи с этим предпринять?

Лямин. А мне кажется, ты можешь и не быть эгоистом, просто ты не пробовал.

Саня. Я не эгоист. Свои несчастья я тоже не умею переживать.

Лямин. Врешь.

Саня. Правда. Когда мне было пять лет, у меня умерла мать в больнице. Мне долго боялись об этом сказать, а я уже знал и только думал о том, как мне вести себя, когда скажут. Потом отец женился, меня взяли на воспитание соседки, две сестры. Вот эти самые старухи. Но когда кто-нибудь говорил, что я сирота, это мне было странно. Никаких чувств по поводу сиротства я опять же не испытывал. А теперь всем вдруг понадобились мои чувства, я всем должен быть благодарен. Прежде всего – старухам. Если бы у меня было счастливое детство – у меня, может быть, даже что-то получилось. Но я вспоминаю, как я три раза в день думал о том, как бы поменьше съесть. Старухи были не виноваты, они были деликатные, но бедные. А я виноват? Мало того, я должен испытывать чувства и к отцу и к его жене, которая, как выяснилось, просто жить без меня не может. Давай цени то, давай люби то! Хорошо, я всем благодарен! (Низко кланяется на три стороны.) Благодарю вас! Благодарю вас! Благодарю вас! И оставьте меня в покое. (Ушел.)