Алтайский вестник №1 (7), 2005

«Там шатер всех путников и искателей» — говорит об Азии Николай Рерих, и ему, творящему новую сказку Востока, воплотившему в бессмертные образы лик священных Гималаев, я посвящаю эти мои страницы.

Не могу здесь, мимоходом, не коснуться личных дум и впечатлений. Не могу не вспомнить своей первой встречи с Рерихом и не сказать, как знаменательно в ней все до мельчайших подробностей.

Пришедший с севера России, от варягов, взросший в обстановке изысканнейших образов туманного и величавого Петербурга, Николай Рерих был уже творцом его первых серий знаменитых картин, когда пишущий эти строки, еле оторвавшись от нищеты алтайского рудокопа, лишь робко помышлял о поездке в Петербург для литературной карьеры. А в 1912 году, когда я попал в северную столицу и готовил к изданию свою первую книгу, о Рерихе было уже написано более, нежели о многих других его современниках. А. Бенуа уже признавал Рериха главою особой художественной школы, Стравинский уже посвящал Рериху свою «Весну священную», Максим Горький называл Рериха величайшим интуитивистом современности, Балтрушайтис посвятил ему свой «Венец Грааля», Сергей Городецкий, в то время уже автор «Яри» и представитель дерзающей молодежи, приносил Рериху свое поклонение.

Прошло новых десять лет, чреватых грозными событиями. Я очутился за границей. И вот летом 1923 года я решил написать письмо Н.К. Рериху из Германии в Париж и получил ответ от 18 июля не только дружеский, но и отечески любовный, и эта дата, 18-е июля, стала для меня славной годовщиной. Так много радости, обновления, обогащения дум и устремлений принесло это знакомство. И никогда нельзя забыть первых дней личного общения со всей семьей Рериха, и нельзя этого описать с достаточною яркостью. Одно скажу: никогда, нигде, ни от каких других людей не излучалось столько света и безотчетной радости, как от супругов Рерихов. Это были дни высочайшего подъема духа.

Рерихи тогда направлялись в Индию и временно остановились в доме за номером первым на Рю де Мессин в Париже. И мы носились к ним точно на крыльях, боясь пропустить лишнюю минуту уделенного нам времени и упрашивая дать нам лишний вечер на неделе. Так и до сих пор, когда знаем всю красоту подвига Рерихов и когда улыбка и доверие этих людей могут так чудесно вдохновлять на труд, на подвиг и на самую жестокую борьбу.

Знающие тайну глубокого духовного прозрения и устремленные к истокам древних истин, сохраняемых в пустынях Азии, Рерихи одним прикосновением к моей душе утвердили во мне жившее дотоле сознание того, что я есть подлинный сын Азии, что Сибирь — Азия, а не Европа и что все будущее моих лучших дум и образов оплодотворится только в Азии и для всего священного Востока.

Припоминаю, как еще в беседах с мудрым вождем Сибири Потаниным во мне вспыхивали искры азиатского мышления, и подчас непроизвольно загорался протест против тех моих соотечественников, которые старались унизить азиатов, называя их дикарями, невеждами, полулюдьми.

Если бы я стал отщепенцем или хотел бы переменить мою веру — я сам первый осудил бы в себе эту мысль и счел бы ее изменой русскому народу, к которому принадлежу и веру которого чту и храню, как самый лучший дар отцов. Но я потому и храню свою веру, что, как вижу теперь, самое глубокое в ней, самое влекущее — дар той же Азии. Разве в торжестве нашего церковного богослужения, в красочности и очаровании свадебных обрядов, в пестроте и роскоши праздничных одежд, а главное, в глубокой тайне русских песнопений — разве там не лучший, не самый увлекательный зов Азии, зов к истинному Богу, зов к единению всех вер и святых Божьих церквей? А ектенья нашей литургии «о мире всего мира», разве это не зов вечно мирного и мудрого буддизма Азии?

Теперь, когда, благодаря Рерихам, мы соприкасаемся с глубиною азиатской мысли и веротерпимости, которые учат действовать не Господом моим и не для моего спасения, а Господом твоим, для твоего спасения, разве может на нас воздействовать все красноречие человеконенавистнических проповедей, которые раздаются из уст даже многих, так называемых «человеколюбцев»? Ибо нет ничего более преступного, как уродливое толкование основных начал Евангелия, а тем более кощунственное искажение столь ясных и простых заветов Самого Христа.

Поэтому, как знаменательно, что Николай Рерих, не только как художник, но и как философ, как мудрец, несущий миру проповедь о единении религий и об изучении заветов Будды, взял на себя столь своевременную проповедь о создании истинного братства всех народов. И с этой стороны он лучший первосвященник и лучший толкователь истинного христианства. Следуя древнейшей мудрости Востока, Рерих обновляет ее собственными откровениями, и недаром многие из писавших о нем здесь в Америке провозглашали его пророком новой эры на земле. Ибо, если Толстой учил, что Бог внутри нас, то Рерих это же учение действенно проводит в жизнь, не только мыслью и своим искусством, но и личным подвигом, личным совершенствованием и действенным строительством. И, как Толстому, Рериху хочется принести все лучшие помыслы, все покаяния, все дерзновенные желания. И не в Европе, не на Западе, а именно в Азии может дать реальные плоды его пророческий зов об объединении всех религий. И это не будет зов одного Рериха, но это будет зов всей Азии, дух и упования, которой Рерих зорко угадал еще в долинах Севера.

Но в то же время мы отлично помним, что трагедия народов всей земли заключается в том, что, как и заветы Христа, и Будды, животворящие идеи великих людей всегда обречены на искажение. А чаще всего они становятся предметом корыстолюбия мелких и крупных проходимцев. В лучшем случае последователи, от избытка своего усердия, замораживают все великие идеи в формы леденящего безжизненного сектантства. Что тогда делать истинно-верующим пилигримам? Идеи остаются сами по себе, для немногих избранных, а все народы со своими предрассудками и сектами бредут по миру сами по себе.

Вот почему Рерих, идя своим истинно-благословенным путем и часто призывая к подвигу и жертве, к лучшим устремлениям духа, в то же время проповедует земные практические пути достижений. Выбрав для немногих своих спутников именно пустыни Азии, с ее доверчиво-простыми народами, с ее древнейшими устоями религий, с устоявшейся в тысячелетиях простотою и естественностью жертвы, которая является надежнейшей хранительницей всех основ духовного богатства, Рерих в то же время руководит раскинутыми по многим странам и основанными им художественно-просветительными учреждениями, построенными на строго-деловой кооперации. Тверже всего он укрепил свои дела в Америке, и надо восхищаться той дисциплиной, которой добровольно и с любовью к делу подчиняются все его сотрудники в Америке и Европе, выполняя волю своего руководителя с точной неуклонностью. Между тем Рерих ведет эти дела на расстоянии тысячи миль. И каждая подробность его дел и начинаний, все связано с мирным строительством народов. Никогда ни в одном слове его писем или поручений нет ни намека о самом себе, ни одной заботы о семье или о близких, никогда, нигде не прозвучит хоть какая-либо жалоба на неудобства, на усталость или на постоянные, чинимые при путешествиях, препятствия. Но зато всегда, во всем звучит одна основная нота — клич к действию, к преодолению всех препятствий, к созиданию, к радостному творчеству для блага всех людей; для блага будущих, грядущих поколений. И удивительная постоянная любовь ко всем и в особенности любовь к народам Азии, Америки, России и Сибири.

Между прочим, очень знаменательно, что в Сибири Рерих в 1918 году был даже официально похоронен. Панихиды и некрологи привязали имя Рериха к Сибири. Вообще, немного у нас таких людей, чье имя еще при жизни сопровождалось бы такими легендами, как имя Рериха. <…>.

Об Азии написаны тысячи книг. Около Азии сплетаются самые замысловатые узоры политических интриг и вожделений. Отдельные части Азии непрерывно делят меж собой великие державы. Созданы опасные вопросы: желтый и цветной, армянский и турецкий, мусульманский и индусский, персидский и кавказский, сибирский и монгольский, сахалинский и дальневосточный, и, наконец, самый новый и угрожающий спокойствию Европы и Америки — вопрос о русском коммунизме, вернее, о грозных Скифах, по Александру Блоку. Но едва ли кто-нибудь из разрешающих огнем и мечом эти вопросы может указать размеры и границы Азии.

Едва ли кто-нибудь из написавших тысячи прекрасных книг об Азии может с полной искренностью утверждать, что сам он чистокровный Европеец или Американец. Разве в центре Австро-Венгрии не обитают чистокровные потомки древних угров? Разве не смешались со спартанцами и римлянами цветнокожие гунны и галлы? Разве из прекрасных черных глаз множества изысканных французов не смотрит вкрадчивая и нигде не истребимая Азия? Разве кровь старинного дворянства русского не была наполовину смешана с татарщиной и разве, наконец, рассеянный по всему миру еврейский народ не завершает полное и законченное смешение границ Европы и Азии?

Даже территориально, разве можно провести границу между Европой и Азией, когда целые большие азиатские государства, как Турция, находятся в центре европейских стран, или когда, напротив, десятки европейских городов раскинуты во всех далеких странах Азии? И, наконец, в Америке, разве не существуют целые большие штаты с чисто азиатским населением?

Поэтому можно смело оказать, что существует единственная граница между Азией и странами Европы и Америки, это взаимное невежество. При этом наше западное кичливое просвещение настолько ослепило разум европейцев, что большинство из них даже Китай и Индию, страны с древнейшею, насчитывающей до десяти тысяч лет высокою духовной и материальною культурою, считают странами варваров и полудикарей. Что же говорить о большинстве государств, возраст которых исчисляется редко сотнями, а чаще десятками лет? И многие ли из наших христианских проповедников знают, что на Востоке, даже в народных сказках, например у мусульман, с молитвенным благоговением упоминаются как высшие пророки Аллаха — Иисус, Моисей и Будда? Даже на лучших персидских стенных гобеленах Христос, Будда, Моисей и Магомет изображаются рядом на самом почетном месте. Не по невежеству ли христиан общение с мусульманами, с буддистами и с прочими «нехристями» считается грехом и еретичеством?

И с этой стороны призывы Николая Рериха к пониманию основ, на которых держится вся неувядаемая юность древней Азии — являются воистину новою апостольскою проповедью. Он первый после Потанина и Пржевальского возвысил голос в защиту Азии перед европейскими книжниками и духовниками, он первый сказал: «Хочется, чтобы наши священнослужители так же мыслили о Будде, как просвещенные ламы говорят о Христе. Только в таком благостном понимании залог будущего строительства».

Однако я вовсе не собираюсь в этой статье заниматься пропагандою буддизма и азиатизма. Я лишь хочу указать на современность подхода Рериха к вопросам культа Азии и как поэтому все, европейцы и американцы, должны прислушиваться к тому, пока еще безмолвному зову Азии, который, как труба Архангела Гавриила, должен разбудить дремлющую в мире красоту духа и, объединив все лучшее среди людей, позвать их к новым идеалам, к новому смыслу жизни. И тогда сами собой упадут все перегородки между странами и народами, между крайними идеями и пагубным сектантством, порождающим вражду народов и бесконечные, разрушительные воины. И какова же основная идея Рериха для этого объединения? Идея самая простая, самая доступная и свойственная даже дикарям — это идея красоты в искусстве, красоты в мыслях, и красоты в духовных устремлениях. Идея, в которой нет и не может быть ни политических, ни религиозных, ни расовых различий или споров.

Конечно, все отрицатели назовут это утопией или фантазией. Но мы повторяем, что фантастика и сказки не только существуют в жизни, но и подтверждаются научно. И нет ничего радостнее, как участие в создании такой сказки наяву, которую творил наш современник Рерих в Азии, на Гималаях и в Тибете.

Но, в сущности, я умалил бы главные идеи Николая и Елены Рерихов, если бы ограничился сказанным в предыдущих главах. О главной сущности этих идей, ведших супругов Рерихов в глубь и на вершины Азии, я думаю, сказать нельзя, ибо для этого необходимо обладать теми духовными достижениями, какими могут обладать немногие.

Воистину, все самое сокровенное и совершенное постигается в молчании и, стало быть, всякие, даже самые гениальные слова, могут только помешать проникновению мысли в эту радостную тайну тишины.

Но мы можем и должны пытаться приподнять завесу в эту тайну не из обывательского любопытства, а потому, что каждый мыслящий является носителем священного сосуда духа, и этот дух всегда стремится к своему первоисточнику — к вечной истине, которая покоится в пределах космоса.

И стоит лишь направить духовное зрение не только к неиссякаемому эпосу Азии, но даже к повседневной жизни ее простых и столь разнообразно-пестрых народов, как отовсюду будет слышен этот благостный зов к самопостижению, к познаванию внутреннего мира каждого живущего, к началу и к бесконечности божественного Я, которое носит в себе каждый.

Уже не говоря о древних совершенных образцах человеческого мышления Китая или Индии, не углубляясь в огневые опыты йогов, не вдаваясь в разные подробности священных воспоминаний, в любой стране великой Азии вы найдете чудеса сегодняшнего дня.

Послушайте простое завывание полусонного калмыка на Алтае — и вы услышите слова мистерии, в красоте и силе выражения которых мог бы с ними равняться только Байрон или Лермонтов.

«О, ак-яик, Белый дух, обитающий на серебряном престоле Белухи. Это ты посылаешь на землю кристальные струи для орошения цветущих лугов твоим верным сынам. Это ты наказываешь неверных плетью, сплетенною из молний…»

Или кто научил просто нищего баксу, распевающего сказки на киргизском базаре где-либо в Семиречье, создавать образы в простом речитативе:

«Ангел Гавриил — самый близкий друг Аллаха. Крылья его развернуты в небесах на расстоянии пятисот лет пути».

«Я не хочу господствовать над миром, ибо это кажется мне жизнью в подземелье».

«Все животные и птицы, насекомые и гении — все повиновались падишаху Сулейману (т. е. Соломону) ибо мудрость его была дыханием Бога, царь царям».

А в Туркестане всякая женщина знает длинную сказку о царевиче Санаубаре, которому однажды во сне привиделась обитательница страны полуночной из сказочного города Шабистана, по имени «Гуль-няри-зат, смотрящая вкось, родом из высшего мира». И вот бросил царевич все свои забавы, всех друзей и отчий дом, и пустился в поиски за образом из сновидений. И прошел он все муки земные, прошел все искушения и испытания и все-таки достиг своей возлюбленной, ибо оказалась она воплощением наивысшей жертвы человеческой.

Много есть различных сказок на Востоке, и почти каждая из них несет в себе какую-либо мудрость или божественное откровение. Но вот одну из них, именно индусскую сказку о красавице Савитри, я хотел бы назвать самой символической из всех восточных сказок, ибо она является ключом к одной из сокровенных мудростей Востока.

Савитри, посланная в жены молодому князю Сатьявату из высших сфер, последовала за ним на все жертвы. Но вот злой Ям взял у её возлюбленного душу, она последовала и за Ямом и своей покорностью, своей готовностью никогда и нигде не покинуть Сатьявата до такой степени изумила, а потом и покорила Яма, что Ям вернул ей душу Сатьявата, а вместе с нею и вознаградил ее и всех ее близких за все прежде случившиеся с ними несчастия.

Эта совершенная любовь женщины, это живое воплощение жертвы и готовности до конца, это и есть одно из тех чудес восточной мудрости, перед которым даже зло начинает творить добродетель.

И этот зов Азии к жертве, во имя другого, к безграничной действенной любви в наш жестокий век материализма и безбожия — является тем чудом, которое творит сказку в жизни повседневной. Вот почему часто во взгляде нищего азиата светится истинная духовность, красота, и благословение жизни, тогда как в мутном взгляде европейского или американского миллионера — отражается тоска, отчаяние, проклятие и озлобление. <…>.

V

Ныне мы видим только первые шаги на этом новом пути, но они так верны и так плодотворны, что нет сомнения в счастливом его завершении, вновь увенчивающем творение мастера, всегда твердого «самим собою», верного «смолоду своей единой, суровой, волшебной мечте, непреклонно чтящего заветы живописи и сильного волей великих древних поколений, чудесно воплотившейся в современности».

Художник Борис Григорьев как-то сказал о Рерихе:

—  Художник в исканиях все молодеет!

И действительно последние картины Рериха, написанные в Индии, в Тибете, в Монголии и на Гималаях звучат как радостный гимн утру жизни. Ибо здесь воистину раскрывается божественный лик Востока, не географического и не этнографического, но Востока горного, Гималаев, названных «Крышею мира» и «Обителью снегов».

Перед этими Гималаями, окрашенными восходящим солнцем и окутанными тонкой кисеею дали, чистоты и святости, хочется молитвенно обнажить голову и благоговейно следовать по зову тех, кто может действенно и мужественно достигнуть горних вершин и воплощать прекрасную мечту в действительность.

Хобдский университет,

Среди выдающихся людей, сыгравших важную роль в политической, религиозной и культурной истории Монголии, весьма заметное место занимает Рабжамба Зая Пандита Огторгуйн далай (1599-1662) — великий монгольский просветитель, получивший классическое религиозное буддийское образование. В 1639-1662 гг. Зая Пандита Огторгуйн далай активно участвовал в политической и религиозной жизни Монголии, многое сделал для защиты независимости страны, распространения духовных основ буддизма и общего развития культуры монгольского народа.

Родом он был из Четырех Ойратов аймака Хошуд. Хошуды ведут родословную от Хавт Хасара, младшего брата Чингисхана. Дедушка будущего просветителя слыл мудрым человеком в Четырех Ойратах, получив прозвище Хунгуй Заяач. Отец Зая Пандиты — влиятельный аристократ Баавхан, о жизни которого, к сожалению, сохранилось очень мало сведений.

Зая Пандита Огторгуйн далай родился в 1599 году, будучи пятым сыном в семье Баавхана. Как подчеркивают исследователи, в детстве его звали Шар Хаваг. Имя Намхайжамц было присвоено ему во время обучения в Тибете. По-монгольски это звучит «Огторгуйн далай» и на русский язык переводится как «Космическое (небесное) море».

С начала XVII века в Ойратской Монголии была установлена традиция — отправлять своих сыновей в Тибет для получения религиозного образования. Такая судьба и выпала на долю Зая Пандиты. Осенью 1616 года через озеро Кукунор, расположенного на территории Внутренней Монголии, Зая Пандита выехал в Тибет и в следующем, 1617 году, начал обучение в городе Лхасе, в монастыре Цогтберейвун.

С детства он был выносливым и прилежным мальчиком. Вскоре он в совершенстве овладел тибетским языком и хорошо освоил буддийскую религиозную доктрину. 10 лет проучившись в монастыре Цогтберейвун, он блестяще провел сложный религиозно-философский диспут с прославленными своей ученостью тибетскими ламами. По его итогам он и получил звание «Рабжамба». Это тибетское слово означает «беспредельно знающий». По принятым в Тибете правилам он должен был учиться 13 лет. Но Зая Пандита на 3 года раньше закончил классическое религиозное образование. Далее он еще в течение ряда лет продолжал учиться, совершенствуясь в буддийской теории и мистической практике. Всего 21 год провел он в Тибете /1617-1638 гг./, стяжав славу выдающегося ученого и мудреца.

В 1638 году по велению трех Богда^1[45] (Далай ламы, Панчен-Эрдэнэ и Галдан-Ширэта) Зая Пандита был назначен учителем государства и религии в 7 Халхасских хошунах и в Четырех Ойратах, т.е. официально отправлен с духовно-просветительской миссией на свою родину. Перед его возвращением в Монголию Далай лама V Агваанлувсанжамц обратился ему с наказом: «Ты, молодой мой ученик, помоги монголоязычным народам в переводах религиозных книг»^2[46].

Общественно-политическая деятельность
Зая Пандиты

Человек всегда является сыном своего времени. Деятельность Зая Пандиты связана с нелегким периодом в жизни монгольского народа, когда Цинская империя проводила в Центральной Азии захватническую политику, прямо угрожая государственной независимости Монголии.

По возвращении в Монголию осенью 1639 года, Зая Пандита зиму провел в Тарбагатае у влиятельного политика того времени Очирт Цэцэн хана. Опираясь на свой духовный авторитет и высокую образованность, он принял деятельное участие в подготовке документов для объединенного съезда западных и восточных монгольских князей, которым необходимо было преодолеть старые амбиции и рознь для активного отпора общему врагу.

В начале 1640 года в Тарбагатае такой сход состоялся. Идея объединения сил Халхи и Ойратии для сопротивления Цинам воплотилась в итоговом документе — «Их Цааз» (Великое уложение), где провозглашалась обязанность всех слоев населения защищать независимость Монголии.

Многие исследователи, такие, как К.Ф. Голстунский, Ш. Норов, Х. Лувсанбалдан, С. Цолмон, А. Тайваа, считают, что в работе этого съезда самое активное участие принял сам Рабжамба Зая Пандита, что стало началом его активной общественно-политической деятельности на благо своей Родины.

Весной 1641 года Рабжамбу Зая Пандиту пригласили крупнейшие политические деятели Монголии — Дзасакту хан, Тушету хан и Цэцэн хан. Цель его поездки в Халху заключалась в разъяснении закона «Их Цааз», направленного на сохранение и защиту независимости Монголии. Выполнив свою объединительную миссию, Зая Пандита в 1642 году вернулся обратно в Ойратию, после чего отправился в Калмыкию на Волгу. Там он уговаривал калмыцких князей возвратиться на Родину. Однако Шухэрт дайчин отправил в Ойратию лишь 3000 семей, а сам остался в Калмыкии с основным ушедшим туда ойратским населением.

В 1650 году Рабжамба Зая Пандита посетил в Тибет с важной миссией. Возвращение в Тибет через 12 лет было связано с решением вопросов внешней политикой Монголии в отношении Тибета и Цинской империи. Одновременно великий монгольский просветитель прилагал массу усилий по прекращению внутренних распрей в Четырех Ойратах и по возобновлению диалога между различными монгольскими правителями.

До 60-ых годов 17 века, пока Зая Пандита вел активную посредническую политическую деятельность, основные аймаки Четырех Ойратов открыто не враждовали между собой, хотя между ними и возникали ссоры. Он лично несколько раз останавливал вооруженные столкновения и примирял зачинщиков, используя свой дар убеждения и колоссальный личный авторитет^1[47].

По немногочисленным сведениям, дошедшим до нас, время широкого распространения буддизма в Ойратской Монголии относится к концу XVI — началу XVII веков. В распространении буддизма в Четырех Ойратах большую роль сыграли Байбагас из Хошуда, Сайн Тэнэс мэргэн Тэвэнэ, Цагаан номын хан из Тибета. В 1615-1616 гг. ойраты провозгласили буддизм своей государственной религией.

Одним из наиболее активных распространителей буддизма в Четырех Ойратах несомненно был и Рабжамба Зая Пандита. Особенно активно он боролся против шаманистских верований, имевших большое распространение среди монголов.

После приезда в Монголию из Тибета Рабжамба Зая Пандита основал «Их хурээ» — Ойратский религиозный и культурный центр. К сожалению, до нас не дошли точные сведения о том, когда и где он был создан. По нашим представлениям, этот центр Зая Пандита организовал в 1644 году. Он впервые упоминается в произведении «Сарны гэрэл». Цель создания Хурээ обусловлена целым рядом причин. Во-первых, необходимо было вести систематическую борьбу против шаманизма и распространять буддизм в Монголии из единого духовного центра. Во-вторых, надо было переводить религиозные буддийские книги на родной язык и распространять их среди соплеменников, одновременно ведя с ними разъяснительную религиозную работу. В-третьих, важно было подготовить профессиональный контингент буддийских священнослужителей и переводчиков религиозных текстов с тибетского на монгольский языки.

В это время в Ойратии уже существовало несколько буддийских монастырей. Почему монастырь, созданный Рабжамба Зая Пандитой, был назван «Их Хурээ»? Это, по видимому, связано с тем, что данный монастырь действительно стал подлинным центром Ойратской религии и культуры, откуда распространялся буддизм, переводились книги и создавались сутры, осуществлялись централизованные сношения с Тибетом. Монастырь Зая Пандиты был не стационарным, а кочующим монастырем, размещавшимся в войлочных юртах. Из этой обители впоследствии вышли такие знаменитые ламы и мудрецы, как Раднабадраа, Ачит цорж, Эрх цорж, Хэлмэрч Нанс, Цултэмжамц, Ванжилжамц, Тарсан банди, Пандита цорж, Уран Хонжин.

Когда Рабжамба Зая Пандита ездил в Тибет в 1650 году, то одной из целей поездки было отдать на обучение в тибетские монастыри более 250 ойратских мальчиков. Кстати, одним из послушников был и семилетний Галдан бошокту, будущий знаменитый вождь ойратов. Зая Пандита передал тибетским монастырям от ойратов большую дань — 110 тыс. лан серебра^1[48]. Это — одно из ярких свидетельств того, какого уровня достигло распространение буддизма в Монголии.

Помимо забот о своем главном детище — монастыре «Их Хурээ», Рабжамба Зая Пандита помогал благоустройству Иртышского и Булнай монастырей. При ведении просветительской религиозной деятельности он использовал 2 языка — тибетский и монгольский. «Их Хурээ», где монахи блестяще владели двумя языками, стал настоящим центром переводческой деятельности. Здесь работали писцы, действовала ксилографическая мастерская, существовала богатая библиотека буддийских рукописей и ксилографов. Благодаря такой многоплановой деятельности Зая Пандиты удалось полностью обеспечить потребности монгольских монастырей и верующих в качественно переведенной религиозной литературе.