Переговоры с восточнорумийскими послами

14.Переговоры с восточнорумийскими послами

Под конец этого теплого осеннего дня пологие берега старицы, пролегавшей параллельно холодноструйной Мораве с западной стороны, огласились конским ржанием и людским славянским говором. Верхоконные воины антских и венедских отрядов соскакивали со своих лошадей, распрягали и отгоняли их к неширокому пожухлому лугу, ставили палатки, рубили кустарник, разводили вечерние костры и начинали готовить свою вечернюю пшеничную кашу с салом. Воду набирали из неглубокого русла, заросшего жимолостью, бузиной, терном, боярышником, меандром; над низкой водой там склонились многолетние вязы, стрекотали по колючим кустам белобокие сороки, выводил свою ночную песнь выхухоль и сразу же откликалась глубоким эхом выпь. Не умолкал всеперекрывающий шум лягушачьего хора. Славяне-анты во главе с тамгастанабаши гуннского государства, воем¹³⁹ и грамотным телмечем Дерябой пришли из города Белеграда, со стороны захода солнца. С противоположной стороны от устья Дуная прибыли славяне-вeнеды, предводительствуемые туменбаши, коназом седоволосым и широкоплечим Радомиром¹⁴⁰, которому в ту пору исполнилось уже пятьдесят пять лет. Всего славянских нукеров было около одной тысячи молодых крепких джигитов.

Из северной части Паннонии подошла тысяча гуннов-хуннагуров под водительством самого великого гуннского кагана Беледы. Его сопровождал тридцатилетний вождь германских остготов, конунг Валамир из Виндобоны, германец с ярко-рыжими волосами, широкогрудый и крепкорукий, роста выше среднего, начальствующий над парой сотней своих отчаянных германских воинов. Также вместе с великим каганом Беледой прибыл еще один германский предводитель, двадцатисемилетний гепид Ардарих из Саварии, большого гепидского города в восточных Альпах, худой, среднего роста, также рыжеватый молодой человек, которого оберегала одна сотня его гепидских нукеров.

И самой последней, уже глубокой ночью, в обусловленное место сбора подошла верхоконная группа численностью не более полутысячи отважных гуннских воинов. Это была хуннагурская и сабирская почетная охрана восточного гуннского хана Аттилы, вместе с ним находился его дядя по материнской линии аба Айбарс. Также сенгира Аттилу сопровождал глава и херицога¹⁴¹ остготов и гепидов, проживающих на полуострове Крым, вместе со своею немногочисленной воинской группой гепид Лаударих, стройный молодой человек двадцати пяти лет.

Несмотря на глубокую ночь, все новоприбывшие военные аристократы степной державы собрались в просторной юрте общегуннского тамгастанабаши Дерябы, как наиболее старшего, авторитетного и опытного дипломата среди них всех. Ведь все они являлись воинами и не служили никогда в тамгастане – ведомстве, занимающимся не только таможенными делами, но и подготавливающим и проводящим переговоры всех уровней с послами и главами иностранных держав.

Во главе скатерти-дастархана, уставленного самой вкуснейшей гуннско-славянско-германской снедью, разместился великий гуннский каган Беледа, по его правую руку сел восточный хан Аттила, а по левую — тамгастанабаши Деряба. Далее по обе стороны расселись все остальные знатные степные люди. После вознесения молитвы высочайшему степному богу Коко-Тенгири и благославительных возгласов «Оомин!», что означало понятие «Защити нас, о небо!», испили из серебряных чаш белого пенистого перебродившего кобыльего напитка – кумыса и приступили к обсуждению вопроса о завтрашних переговорах с восточнорумийскими послами.

Слово было предоставлено верховным ханом Беледой самому осведомленному человеку в этом вопросе, начальнику гуннского таможенно-димпломатического учреждения вою Дерябе, суть доклада которого сводилась к следующим моментам. Ему, тамгастанабаши, стало известно, что с противоположной стороны прибыл еще один очень искушенный в переговорных процессах посол, которому в последний момент было доверено восточнорумийским императором-августом Федосием главное руководство всеми константинопольскими дипломатами. Этот человек немолодой, ему где-то уже под шестьдесят, он знает в совершенстве много языков, и среди них гуннский, он прихрамывает на одну ногу, его звать Хрисафор.

При упоминании этого имени младший гуннский хан Аттила вздрогнул, ведь он в детстве не раз видел этого хромого человека в родительском доме; это тот самый грамотный эллин, ровесник, близкий приятель и друг его отца Мундзука, он учился несколько лет вместе с его отцом в Константинопольской высшей академической школе. Это уже было для восточного гуннского хана благосклонное предзнаменование и хорошее начало.

Далее всегуннский тамгастанабаши Деряба продолжал:

– Я знаю этого старшего посла Хрисафора, нам не раз приходилось сталкиваться друг с другом на общих жизненных дорогах. Это очень упорный, хитрый и пронырливый дипломат. С ним надо ухо держать востро. Восточные румийцы настаивают на том, чтобы в завтрашних переговорах участвовало только по три человека с каждой стороны, а также по три писаря.

Великий каган Беледа, сверкая в ночной полутьме юрты красными камнями эфеса канжара и драгоценными бриллиантами перстней на пальцах обеих рук, тоном, не терпящим возражений, объявил:

– Наша посольская группа пойдет втроем: я, второй хан Аттила и тамгастанабаши ага Деряба. Деряба-ага, пошли прямо сейчас же к ним парламентеров с условием – мы будем переговоры проводить на конях, а они как хотят. Все, наверное, помнят, какие нам давал наставления и напутствия атталак Усур. Он поставил нам задачу – добиться почетного мира, не потеряв лицо, быть предельно жесткими, но не перегибать лук. Ведь каждому гунну известно, что тонкий ствол урючного или орехового дерева отменно годится для средней части нашего трехсоставного лука. Такие стволы надо готовить, выдержав в специальном подсоленном травяном растворе, размешанном с бараньей желчью, а потом осторожно закалять на солнце, сгибая до определенного предела. Если перестараешься, то будущее полукружье лука трескается, ломается и пропадают результаты многодневного труда. Также и с румийцами из Византа, мы не должны перегибать дерево, а то сломается.

«Складно говорит мой двоюродный братец, – немного завистливо подумал хан восточного гуннского крыла Аттила. – Не зря он был аманатом в Константинополе, самом просвещенном городе всей известной земли».

Едва первые утренние осенние лучи упали на еще мокрую от ночной росы желтую высохшую траву, как стражники на высоких стенах достославного восточнорумийского кастелла Маргуса с нескрываемым удивлением созерцали огромный городок из войлочных юрт, кожаных шатров – шатыров и полотняных палаток – алачугов. В середине возвышались две белые куполообразные крыши жилищ, в которых остановились оба гуннских правителя: каган Беледа и хан Аттила. Между временным гуннским становищем и укреплениями города Маргуса простиралось широкое поле с выцветшей растительностью, расстояние между двумя поселениями: постоянным румийским и временным гуннским – было в один окрик пастуха.

Не прошло и более одного румийского часа со времени восхода солнца, как открылись западные окованные ворота кастелла и на равнину выехали три верхоконных византийца. В середине на вороном, как смоль, толстом упитанном жеребце ехал главный константинопольский посол эллин Хрисафор, пожилой темноглазый, с непокрытой головой, с курчавыми тронутыми сединой волосами, в богатых румийских одеяниях: красном пурпурном плаще, из-под которого виднелись края белоснежной тоги с малиновой окантовкой, на ногах были надеты голубые кожаные утепленные зимние сандалии на толстой трехслойной подошве из шкуры вепря. Из оружия на внутреннем поясе тоги под верхней накидкой виднелась богато отделанная драгоценными камнями рукоятка длинного узкого сирийского кинжала. Двое его спутников помоложе, также византйские греки Эпиген и Плинт, были одеты немного поскромнее, что выражалось лишь в том, что их красные плащи не отливали блестящим пурпуром. Худой и длинный Эпиген на гнедом коне занимал место по правую руку эллина Хрисафора, а толстый и короткий Плинт на булавой лошади – по левую.

Вслед за восточнорумийскими послами вышел по центуриям пехотный легион почетной охраны с символами -орлами и вымпелами-штандартами и под командой своего легата начал построение поодаль от них, как бы готовясь для торжественного прохождения в триумфальном марше. Ярко начищенное оружие, шлемы, латы, ножны, щиты, поножи, наконечники копий блистали и отсвечивали тысячами солнечных бликов.

И после того, как движение восточных румийцев было завершено, от войлочно-кожаного временного степного орду отделились, идущие на медленных рысях, три всадника, все на чисто белых кавказских стройных лошадях-тарпанах. В середине на более крупном коне ехал великий каган Беледа, на голове высокий белый гуннский войлочный головной убор, отороченный соболиным мехом, в желтом парчовом бешмете, в зеленых кожаных штанах и остроносых красных широких гуннских сапогах – мокасах, на поясе дорогой гуннский канжар с ручкой из рога горного козла – бокона. По его левую сторону трусил немолодой гуннский тамгастанабаши ант Деряба, также имеющий на себе роскошные дорогие одеяния. Лишь хан Аттила, двигающийся верхом с правого бока от великого кагана, был одет более чем просто, как обычный гуннский нукер: серые широкие шерстяные штаны-шальвары, коричневая короткая кожаная епанча, невысокие легкие полусапожки – маасы, простой охотничий нож с деревянной ручкой на боевом поясе.

На полет стрелы¹⁴² сзади посотенно выдвигались конные гуннские воинские тысячи. Боевые верхоконные сотни располагались на некотором отдалении друг от друга по фронту и в глубину и потому не было возможности у румийских партнеров по переговорам установить их точное количество.

На открытом возку из городских ворот в центр равнины между дипломатическими конными троицами византийцев и гуннов подвезли и стали выгружать три стола и шесть стульев. Гуннский туменбаши Деряба поскакал к месту разгрузки, с другой стороны верхом приблизился румиец Хрисафор. О чем говорили между собой гуннский ант и византийский грек, не было слышно остальным членам посольских групп, но было ясно, что гунны воспротивились восседанию на стульях за столом. Когда старший посол Хрисафор вернулся к своим сопровождающим дипломатам, то тучный и низкий эллин Плинт едва повернул свою голову с вопросом:

– Гунны хотят, вероятно, вести переговоры, сидя на кошмах на земле, ведь они к такому сидению привычные?

– Нет, – раздраженно отвечал глава византийских послов, – они будут вести переговоры в седлах.

– Как в седлах? – недоуменно переспросил жилистый и тощий грек Эпиген.

– Да очень просто, сидя на конях, – раздражение у главного византийского дипломата нарастало, – что же тут непонятного!

И съехались в середине широкого поля под стенами восточнорумийского города Маргуса две верхоконные посольские группы. Первое слово взял эллин Хрисафор на правах старшего из византийских хозяев – ведь все же находились во владениях Византа-Константинополя:

– От имени нашего богоподобного императора Федосия мы, облеченные его доверием слуги, приветствуем тебя и желаем тебе долгих лет жизни, о великий правитель гуннской державы, прославленный каган Беледа! Также мы рады выразить свое приветствие и тебе, вождь гуннских племен хан Аттила! И тебя также мы рады видеть здесь, почтенный тамгастанабаши Деряба!

Ответное слово взял верховный гуннский предводитель Беледа:

– Я признателен вашему императору Федосию, которого вы любите и в порыве восхищения сравниваете с небесным богом, за хорошие пожелания для меня. Я, мой соправитель хан Аттила и уважаемый тамгастанабаши Деряба также имеем честь высказать вам всем слова нашего приветствия. И перейдем конкретно к делу, ради которого мы здесь собрались, обговорим условия нашего дальнейшего мирного, добрососедского и дружеского сосуществования.

Эллин Хрисафор, из растительности имевший на лице лишь короткие усы, затем-то пощипал их левой рукой и подхватил по-гуннски нить переговоров:

– Ваши условия нам известны, они были сформулированы и переданы нам еще две зимы назад (здесь толковый эллин употребил именно гуннское счисление годов, ведь степняки говорят не «два года», а «две зимы», то есть ведут счисление от окончания зимы и от начала гуннского нового года в ночь с 21 на 22 марта). Наш богоравный августейший правитель Федосий был опечален, получив это послание. Там высказаны лишь одни требования к нам, византийцам. Во-первых, покойный каган Ругила (царство ему небесное!) потребовал увеличить нашу ежегодную помощь вам в золоте с 350 фунтов¹⁴³ до 700. В то время у вас в степи был джут¹⁴⁴ (грек Хрисафор опять употребил истинно гуннское слово «джут»), пало много скота и наш милосердный август-император сам, по своей доброй воле, хотел оказать вам, степным своим сыновьям, помощь; выделить вам золотых слитков, чтобы вы могли бы купить себе у западных румийцев или у сассанидских иранцев пропитание и зерновой фураж. А такое нахальное, беспардонное требование очень обидело нашего доброго августа и он послал нас намерено к вам, чтобы разобраться в этом щекотливом вопросе. Император полагает, что такой тон письма был обусловлен отчаянием, голодом и безысходностью. Если это так, то он всегда готов чистосердечно помочь своим гуннским степным сыновьям.

Хан левого крыла Аттила смотрел на старого восточнорумийского посла и думал о том, как тесен этот поднебесный мир, где зачастую приходится сталкиваться с близкими друзьями своего отца, которые находятся, в сущности, в неприятельском стане.

Гуннская сторона сохраняла молчание. Наконец, слово взял великий каган Беледа. Он говорил почему-то глядя не на своих оппонентов по переговорам, а на начальника общегуннской таможенной службы воя Дерябу, и при этом в солнечных лучах поверх конского мурду¹⁴⁵ ясно выделялся его острый длинный нос над остриженными светлыми усами:

– Я полагаю, что, возможно, тон этого послания был несколько вызывающим, но, в основном, там правильно и правомерно изложены все условия, на соблюдении которых мы всегда настаиваем. И к тому же не так же и старым, по-моему, является по количеству прожитых зим ваш правитель Федосий, чтобы мы могли бы годиться ему в сыновья. Дальше уже аркан моей мысли протянет наш многоуважаемый и почтенный тамгастанабаши Деряба, которому мы, я и хан Аттила, точно уж подходим, в силу многих прожитых им зим, в сыновья.

Тамгастанабаши Деряба молодо сверкнул своими светло-синими глазами, тряхнул темноватыми с проседью волосами, рассыпавшимися по плечам, и четко продолжил далее по-гуннски:

– Коли ваш августейший Федосий загорелся желанием оказать нам,гуннам, материальную поддержку, то мы не против. 700 фунтов золота в год будет нам существенным подспорьем для закупки продовольствия и фуража в третьих странах, это, во-первых. Во-вторых, милосердие вашего добросердечного властителя могло бы простереться и до того, чтобы дать указание соответствующим наместникам– президам ваших придунайских провинций открыть круглогодичные беспошлинные, общие для вас, румийцев, и нас, степняков, рынки для взаимовыгодной торговли и обмена товаров. Мы бы желали открытия, по меньшей мере, трех таких совместных рынков около городов Сингидуна– Белеграда, Ратиарии¹⁴⁶ и около Дуростора¹⁴⁷. И, в-третьих, пусть ваш многомилостивый правитель Федосий окажет также нам любезность выслать назад некоторых задержавшихся в ваших землях наших, гуннских, подданных, поскольку среди них есть и такие, которые нарушили наши степные законы смертоубийством, воровством и грабежами. А подобных людей у всех народов называют преступниками. Список таких преступивших закон людей мы вам уже передали. Если вы не против, то вечером мы можем встретиться снова и подписать соответствующий договор на пергаменте. Если же по каким-либо причинам ваш мягкосердечный и великодушный властитель не приемлет эти наши скромные предложения, то тогда мы, гунны, будем вынуждены сами отыскивать бежавших от нас нарушителей закона в ваших владениях. А поскольку на ваших территориях расположено огромное количество городов, сел, поселков, латифундий и вилл, где бы эти нехорошие люди могли бы скрываться, то постольку для их поимки поневоле придется задействовать определенное количество наших поисковых воинских туменов. А вы сами знаете, что эти тумены у нас все конные и численность в каждом из них десять тысяч человек.

Переговоры были по предложению старшего восточнорумийского посла Хрисафора до вечера прерваны. К вечеру при садящемся солнце тамгастанабаши Деряба, со стороны гуннов, и глава дипломатической группы Хрисафор, со стороны Византии, подписали, сидя на лошадях, пергамент, который держали высоко в руках расторопные восточнорумийские и гуннские писцы. Пергамент начинался высокопарной фразой с перечислением всех титулов и званий императора Византа Феодосия II, который, как было начертано далее, «...руководствуясь человеколюбием и движимый чувствами сострадания и милосердия, желает оказать посильную помощь своим задунайским северным степным братьям – гуннам...»

Больше всего втайне радовался этому соглашению сенгир-хан Аттила, поскольку левое восточное гуннское крыло, которым он предводительствовал, находилось прямо напротив северных византийских провинций. На пару зим (на время похода в Галлию и в страну бургундов) мир здесь был, наверняка, обеспечен. «Кто же будет сначала отдавать свои деньги, а потом идти войной, чтобы забрать их назад?» – пришла в голову восточному гуннскому хану очень простая и здравая мысль.

– Мне представляется, тамгастанабаши-ага, – обратился великий каган Беледа уже поздно ночью за совместной торжественной трапезой к руководителю таможенной службы Дерябе, – что верховный хан Ругила так же выставлял требования к Византии, чтобы они не вступали в союз с теми странами, которые являются враждебными нам? Я имею в виду их союз с Западным Румом.

– Я об этом хорошо помню, но требовать больше того, чего мы сегодня достигли, просто неразумно и к тому же опасно, – старый дипломат пощелкал по-гуннски пальцами правой руки как бы в знак тревоги, – тогда мы можем все себе сами напортить.