Аммиан фон Бек Хайреддин Барбаросса – легендарный османский адмирал Исторический роман

Глава XII.Год 1544

1.Знаменательная беседа двух великих людей – султана Сулеймана и мудреца Эвлия Челеби

Великий султан Сулейман Законодатель-Кануни пригласил этого многомудрого пожилого человека к себе в Топкапу на весь день. Османский повелитель не видел старого мудреца вот уже многие годы, не менее пятнадцати лет. Встретились два великих человека: халиф-хранитель исламской веры, султан-правитель огромного Османского государства 49-летний Сулейман и ученый философ, обладатель величайших познаний во многих отраслях человеческих наук 84-летний Эвлия Челеби. Оба высокие ростом, оба светлоглазые, оба орлиноносые, только молодой Сулейман с темноватыми волосами на голове, усами и бородкой на лице, а старый Эвлия имел на голове и на лице седую растительность, и у второго было в три раза больше, нежели чем у первого, глубоких морщин на лбу и на шее. Одежды их были полностью различными, хотя и одного покроя: великий султан имел на плечах расшитый золотом роскошный длинный халат, а на голове объемный белоснежный шелковый тюрбан, в то время как скромный длиннополый халат выдающегося мудреца был серого цвета, а небольшая льняная чалма на голове – зеленого.

После взаимных мусульманских приветствий с пожиманием друг другу правых рук оба замечательных мужа, молодой и старый, обменялись древними сельджукско-османскими приветственно-ритуальными вопросами и ответами:

– Все ли хорошо у вас?

– Спасибо, все благополучно.

– Здоров ли ваш скот?

– Спасибо, скот пребывает в добром здравии.

– Сохранил ли Танри ваши степи от джута?

– Благодарение всемогущему небесному Танри, джут обошел нас стороной.

– В добром здравии ли ваше семейство?

– Благодарность Танри, все живы-здоровы.

– Благополучен ли был ваш путь?

– Все было благополучно.

И уже после этого всезнающий немолодой ученый выразил соболезнование своему более молодому собеседнику в связи с безвременной кончиной в прошлом году его юного 22-летнего сына Мехмета. И уже в соответствии с мусульманскими традициями оба великих человека опустились на колени, обратив свои взоры на юго-восток в сторону священного камня Кыбылы – Каабы в Мекке, и пожилой соболезнующий Эвлия Челеби прочитал молитву-дженаз в память усопшего мусульманина Мехмета, сына Сулеймана.

Поскольку эта встреча двух знаменитых османских мужей – молодого правителя и старого подданного – происходила в начале лета, когда все вокруг радовалось яркому теплому солнцу и всепоглощающей зелени, постольку завтрак для них был подан на низком столе крытой Мраморной террасы возле крытого же Мраморного бассейна. Еда была по-османскому простая: чечевичный суп – мерджимек чорбасы, жаркое из барашка – кузу кызартмасы, мясные голубцы – койун долмасы, хлеб – екмек и кислое молоко – айран. За этими нехитрыми, но сытными кушаньями ученый Челеби поблагодарил султана Сулеймана за оказанное ему, простому философу, высокое доверие – за заочное назначение его два года назад визирем по сношениям с иностранными государствами с почетным титулом Рейс-Эффенди – Начальствующий Господин. И сразу же без обиняков посетовал на то, что он, путешествующий человек, да и к тому же далеко немолодой, вряд ли будет полезен на столь ответственном государственном посту, поскольку продолжительное его отсутствие в метрополии лишило его многих познаний в области дипломатических сношений различных по мощи держав друг с другом. Великий султан Сулейман Кануни молчал четверть румийского часа, основательно прожевывая кусок жареного мяса и заедая его ржаным хлебом – чавдар екмеком, а потом медленно ответствовал:

– Мой дорогой мудрец – билге адам, я ожидал такого разговора и отвечу вам так: эта должность министра иностранных дел – визиря по внешним сношениям навсегда, пожизненно остается за вами. Основную работу станет делать ваш заместитель – кичик визирь, а вы изредка, когда будет позволять время, будете давать ему советы и консультации. Ведь ваши практические познания местоположения, хозяйствования, племенного подразделения, обычаев и обрядов, а также воинских традиций чужеземных народов, да и к тому же в доступной форме изложенные письменно, являются неоценимым благом, сокровищем и руководством для всей нашей Богохранимой державы в области внешних сношений.

По окончанию завтрака, омыв руки и сполоснув рты, оба высокородных собеседника перешли в соседнее здание – Хранилище Священной мантии. Самые ценные вещи Дома Османов находились здесь под неусыпным обережением стражников из черных евнухов. Одной из них являлась мантия пророка Мухаммеда, которую некогда привез из аравийской области Хиджаз, где размещаются священные исламские города Мекка и Медина, отец Сулеймана его величество девятый султан из Дома Османов Селим, сын Баязида II. Именно обладание этой священной исламской реликвией и позволило султану Селиму Грозному, а также и его сыну Сулейману Великолепному присовокупить к немалому количеству своих титулов и почетных названий самый важный из них: «Халиф – хранитель исламской веры». Ну, а властвование над святыми городами мусульман в Хиджазе Меккой и Мединой, а также сокрушение враждебного государства мамлюков в Египте предоставили османским султанам право именоваться оберегателями святынь Мекки и Медины (раньше так называли прежних хозяев этих прославленных исламских городов – египетско-мамлюкских султанов).

Кроме этой мантии, являющейся предметом поклонения всех мусульман мира как памяти о единственно истинном пророке Мухаммеде, здесь в двухэтажном каменно-кирпичном здании, крытом красной черепицей и с зарешеченными толстыми железными прутьями узкими окнами-бойницами, сохранялись и другие огромной ценности предметы, имеющие прямое отношение к Дому Османов. Во-первых, это был длинный, прямой, двуручный стальной меч, имеющий двое ножен: исконные из толстой кожи с железными наклепками и более поздние дорогие из серебра, окованные золотом и отделанные драгоценными красными рубинами и зелеными изумрудами. Некогда он принадлежал человеку огромного роста и неистовой силы, каковым являлся богатырь –бахадыр Эртогрул – отец первого султана новообразованного государства Османа Гази. Именно это холодное оружие носило название «меч Османа», именно этим мечом опоясывались вступающие на трон правители-османиды, начиная с первого из них Османа, сына Эртогрула. Кроме этого священного меча, здесь пребывали в покое тихих прохладных залов и другие османские реликвии: свято чтимые конские хвосты – бунчуки, которые утверждали власть османских султанов; седла, стремена, уздечки; даже изношенные конские подковы, на которых, прибитых к конским копытам простыми гвоздями, ездили верхом османские правители; старые шубы из овчины и ставшие ветхими от долгого хранения разнообразные платья, в которые одевались все предыдущие турецкие владетели – Осман Гази, Орхан Гази, Мурад I, Баязид I, Мехмед I, Мурад II, Мехмед II, Баязид II и Селим.

«Когда я покину этот бренный мир, мои вещи и мое оружие также будут переданы сюда на вечное хранение», – подумалось десятому турецкому правителю.

Двое знатных собеседников – молодой султан и старый визирь-ученый – прошли в небольшую библиотечную залу на втором этаже, где на стеллажах в пергаментных свитках хранились самые ценные рукописи, не доверяемые султанской библиотеке; там они могли быть испорчены от ненадлежащего отношения, поскольку общая султанская библиотека Третьего двора Топкапы была учебным местом, оживленно посещаемое многими поколениями султаногланов. А эти рукописи, из этого библиотечного зала Хранилища Священной мантии, были в единичных экземплярах и насчитывали по 10-15 веков с момента своего создания. Различные арабские и персидские переписчики некогда записали на пожелтевших сегодня от времени пергаментных свитках интересные подробности из жизни и деяний величайших полководцев древности: земляка османов из европейской Румелии Искандера Двурогого – Зулкарнайна, сына Филиппа, другого земляка турков (из Туниса) из северо-африканского государства Карфаген Ганнибала, сына Гамилькара, а также прямого гуннского предка степных сельджуков-османов Аттилы, сына Мунчука.

У входа в библиотечную залу на нижней полке настенного деревянного стеллажа в бумажных тетрадях – дефтерах, уложенных в переплетенные папки, содержались описи всех святых, драгоценных и бесценных предметов, вещей и рукописей, которые покоились в многочисленных залах прохладного летом и теплого зимой дворца Хранилища Священной мантии пророка Мухаммеда. Присев на две скамьи, стоявшие по противоположные стороны большого деревянного стола, оба собеседника – султан и его подданный – приступили к беседе. Великого правителя Сулеймана интересовал один вопрос: что нового о древней истории османов и сельджуков, равно об их происхождении, скажет этот знаменитый ученый Эвлия Челеби?

Интуитивно осознавая тему беседы, известный во многих мусульманских странах ученый, творивший не только на государственно-административном тюркско-османском языке, но и на религиозно-классическом арабском и литературно-поэтическом персидском – фарси, начал свое неспешное повествование:

– Мой султан, шесть лет я путешествовал в далеких восточных странах, где проживают мусульманские и немусульманские народы. Перед прибытием в мою благословенную турецкую землю я около четверти года находился в государстве Мавераннахр и в его столице Самарканде, чудном и незабываемом мусульманском городе, наполненном ароматами зелени и благоуханием цветов, прохладой журчащих арыков и сверканием золоченных куполов. Это тот самый город в междуречье Сырдарьи и Амударьи, в котором свыше ста лет тому назад правил внук и сын царей-эмиров Улугбек, один из самых значительных ученых по своему вкладу в математику и геометрию, астрономию и астрологию. Его труд «Астрономические таблицы» является сегодня настольной книгой каждого астронома и астролога. Этот Улугбек основал Высшее медресе точных наук, в котором сам преподавал математику. Не зря мудреца Улугбека, внука Амира Темура, прозванного Тамерланом или Темур Ленгом, и сына эмира Шахрука, до сих пор считают падишахом ученых, могущественным, справедливым и великодушным. На обратном пути домой я занимался в основанной этим выдающимся царственным ученым богатой библиотеке, где изучил в оригинале, а не в толковании, наполненные величайших сведений труды самых знаменитых тюрков, живших много столетий тому назад: созданный на тюркско-чагатайском языке «Трактат о премудростях» – «Акили яссы» Абу Насыра аль-Фараби, на тюркско-уйгурском языке «Благодатные знания» – «Кутадгу билиг» Юсуфа аль-Баласагуни и написанную, однако, на арабском языке «Сведения о тюркских языках» – «Дивана лугат – ат-тюрк» Махмуда аль-Кашгари. Я извлек из них интересные сведения о нашем османском народе. Мы османы, да и сельджуки также, раньше, десять столетий тому назад, назывались гуннами и наша древняя родина находилась на необъятных равнинах восточной части Дешти-Кипчака между двумя высочайшими горами: Алты-Тао – Шестигорье и Ала-Тао – Пестрые горы –, в огромной долине Йедисув – Семиречье, на одной из больших рек под названием «Или» у озера, называемом «Балхаш». Оттуда наши предки гунны ушли походом на Европу, где под предводительством легендарного Аттилы они покорили румийцев, франков, алеманов и византийцев и осели на свободной территории в междуречье Дуная и Тиссии, которую назвали Пушта-Бошта – Пустая (незаселенная) земля. Но на нашей далекой родине тогда произошли большие непорядки, туда вторглись чужие народы с востока, и мы были вынуждены по зову пребывавших в Йедысув немногочисленных наших родственных племен и родов, оставленных там для обережения исконных наших владений, спешно вернуться назад. Но в обратный путь отправился не весь гуннский народ. Племена сельджуков и османов были направлены через Босфорский пролив в малоазийскую Анадолу²²-Анатолию для разведывания новых земель, пастбищ и лугов, пригодных для кочевания и поселения.

Долго, почти до пополудни, говорил многоведающий мудрец и историк османского народа Эвлия Челеби. С огромным вниманием слушал его великий султан Сулейман, сам очень грамотный и знающий многие науки отличный выпускник Высшей Османской школы управления в Эдирне. Только о двух вещах попросил по окончании долгого повествования у рассказчика всесильный турецкий повелитель:

– Мой любезный мудрец, возьмите-ка себе в помощь самых лучших переписчиков-каллиграфов и изложите сказанное вами на крепкой бумаге, дабы бесценные сведения эти стали бы достоянием всего нашего османского народа. А также мой премудрый учитель – позвольте мне считать вас таковым! – прошу вас: станьте учителем и троим моим младшим сыновьям: 21-летнему Абдулле от третьей жены – ючюнджу кадын Махидевран, 12-летнему Селиму от второй жены – икинджи кадын Роксоланы и 13-летнему Джихангиру, также от икинджи кадын Роксоланы.

2.Османская эскадра остается на зимние квартиры в Марселе и Тулоне

Недолго размышлял улуг адмирал-бакан Истанбульского Денизлиманреислика, испытывающий некоторые сомнения: а вправе ли он, денизаскервизирь великого султана Сулеймана, подвергать грабежам этот хитрый город, коли его жители уже стали слугами и верноподданными французского короля Франциска – союзника османского султана? Но потом нашел мудрое решение, объявив вертлявому парламентеру графу Энгиенскому, что коли этот порт Ницца уже находится под французским управлением, то горожане и городские власти должны снабдить дружественную Франции османскую эскадру всем необходимым: продовольствием, водой, порохом и запасом ядер, – на что им предоставляется три дня времени. В условленное время храбрые турки получили все необходимое, на погрузку провианта, боеприпасов и воды ушел целый световой день, к ночи весь турецкий морской отряд поднял все свои паруса и, подгоняемый попутным ночным бризом, дующим в это время суток с суши на море, ушел на юг к большому острову Корсика, находящемуся под властью императора Священной Римской империи германской нации Карла V Габсбурга. Дабы не мешать друг другу при штурме и взятии небольших корсиканских приморских городов, оба флота разошлись в курсах. Флот Мраморного моря под водительством трехбунчужного адмирал-паши Хайреддина Барбароссы пошел вдоль восточно-корсиканских берегов, где занял с боем два портовых города – Бастию и Алерию. Янычары генерала Кудеяра взяли огромную добычу в невольниках: молодых мужчинах (около 3 тысяч) и женщинах (такое же количество). Флот Эгейского моря под командованием двухбунчужного адмирал-паши Назыма Арслана, с янычарским десантом полковника Лютфи-бея на борту, прошел мимо западно-корсиканских берегов, где взял приступом два порта – Кальви и Аяччо. Там также было захвачено такое же количество молодых пленников и юных пленниц.

В соответствии с планом похода оба флота, каждый по 75 боевых кораблей и транспортов, развернули носы своих судов на северо-запад и пришвартовались к пристаням и пирсам в гавани большого французского города Тулон, где были встречены союзными французскими властями с большим уважением и почетом. Чтобы разгрузить свои корабли от излишнего груза – пленников-мужчин с Корсики, которых к тому же надо было ежедневно два раза кормить, Беглербег всех османских морей распорядился продать их на тулонском невольничьем рынке. Они сразу же были скуплены французской казной в качестве галерных гребцов за две трети от запрашиваемой цены. «Воистину жадность этих европейцев не знает предела, – думалось денизаскервизирю Барбароссе, – ради получения выгоды они готовы приковать цепями к гребным банкам на галерах своих же единоверцев – христиан». Местные торговцы рабами несколько раз наведывались в порту на османские суда, выясняя, когда же они начнут распродажу молодых рабынь, руки которых были бы кстати в ткацких мастерских, но им было твердо заявлено, что женщины выставляться на торги не будут, они будут увезены в Турцию как будущие жены храбрых османских матросов и янычар.

150 же боевых судов и транспортов из состава Западного средиземноморского и Египетского османского флотов, шедшие курсом на север вдоль восточно-испанских берегов, атаковали только один портовый город Картахену, из которого буквально в последний момент ускользнул испанский генерал-капитан Эрнандо Кортес, он смог бежать на малой эскадре из трех каравелл куда-то на северо-восток в направлении главного острова Балеарнского архипелага Мальорки. Оба командующих флотами – Западным ак-денизским двухбунчужный адмирал-паша Сидик-Али и Египетским турецким также двухбунчужный адмирал-паша Зенон, – не сговариваясь, немедлено бросились в погоню, оставив на произвол судьбы вот-вот готовый сдаться большой приморский город Картахену. Но след этого испанского завоевателя-конкистадора Кортеса затерялся в водах промеж дюжины больших и малых Балеарнских островов. Целый месяц в конце лета и начале осени крейсировали галеасы, галеоны, галеры, шебекки, каравеллы и сайки обоих османских флотов вокруг этих островов, надеясь найти след затерявшегося где-то здесь рядом испанского генерал-капитана. Огромные боевые османские корабли – галеасы и галеоны – предпочитали оставаться на внешнем рейде, в то время как средние и малые галеры, шебекки, каравеллы и сайки с неглубокой осадкой рыскали в самых отдаленных островных бухтах и лагунах. Они действовали так же, как некогда вели себя на облавной степной охоте воинственные османские предки: в то время как легковооруженные загонщики (средние и легкие корабли) выгоняли зверя из зарослей в чистое поле (открытое море), там их поджидали тяжеловооруженные охотники (тяжелые суда). Но все было безуспешно – беглый дон Кортес словно в воду канул, хотя и на самом деле он исчез где-то в водных проливах и заливах между Мальоркой, Меноркой, Ивисом и Форментерой.

Раздасованные турецкие флотские начальники двухбунчужные адмиралы Сидик-Али и Зенон и десантные командиры полковники Абдуменаф Дегерли и Усаме-Али прекратили бесполезное преследование и отдали приказ забрать в неволю всех молодых женщин и девушек, встреченных на островах, ведь женщины всегда были нужны османам для продолжения их древнего рода. Только один турецкий бег – наместник острова Монте-Кристо иудей-выкрест Бальтазар Коссига на своих 10 каравеллах, каракках и бригантинах продолжил дальнейшие поиски неуловимого дона Кортеса.

В начале зимы все 150 судов Западного средиземноморского и Египетского османского флотов бросили якоря в гавани и на рейде французского города Марсель, где были встречены местными начальниками с огромным подобострастием.

Оба южно-французских приморских города, Тулон и Марсель, расположены недалеко друг от друга – на расстоянии, не превышающем 40 румийских миль. И потому военно-морской министр османского султана Хайреддин Барбаросса мог осуществлять командование всеми своими четырьмя флотами оперативно. Его приказы и распоряжения доставлялись из Тулона в Марсель очень быстро – за половину светового дня по суше, или за треть светового дня по морю.

Оба сановных приятеля – флотский начальник Барбаросса и десантный командир Кудеяр – расположились в Тулоне в большом белом двухэтажном дворце генерал-губернатора провинции Прованс, небезызвестного худого и подвижного герцога Франсуа Бурбона, графа Энгиенского, который получил от своего сюзерена – французского короля Франциска письменное предписание «приютить на зиму в портах и городах Тулон и Марсель господина-мессира Барбароссу, направленного к французскому королю его восточным османским собратом Великим Турком, с турецкой же армией и командирами в количестве 80 тысяч человек. В целях благополучия названной армии, а также для поддержания благосостояния подданных французской короны, всех жителей города, проживающих до двух миль от побережья, необходимо выселить в загородные дома и деревни, а их жилища следует предоставить, исходя из обычаев гостеприимства, упомянутой выше армии и ее военачальникам». Королевский курьер из Парижа, привезший письменное предписание короля Франциска генерал-губернатору герцогу Бурбону, на словах передал ему также, что его величество король высказал пожелание о нецелесообразности общения жителей Тулона с турками, поскольку это чревато возникновением сложных проблем.

Денизаскервизирь Османской империи Хайреддин Барбаросса потребовал от тощего, живого и исполнительного генерал-губернатора провинции Прованс герцога Франсуа Бурбона, графа Энгиенского лишь одного – прекращения звона монастырских колоколов, которые своим постоянным гулом, особенно ночью, заставляли его вздрагивать – такие перезвоны напоминали ему тревожные удары в судовой колокол.

Зимой все моряки были размещены на зимние квартиры в Тулоне и Марселе, на кораблях оставались лишь вахтенные команды да боцманы – ответственные за пороховой запас и боеприпасы.

Наступил христианский новый год. Генерал-губернатор Прованса, большей частью удовлетворявший всяческие желания и прихоти родовитого турецкого гостя – Беглербега всех османских морей, организовал в здании городской ратуши большой праздник, на который собралась местная знать и благородные турецкие гости. Поедали зажаренных целиком упитанных овец, жирных гусей, запеченных с яблоками внутри; толстых рыбин, копченых до золотистого цвета, и много еще чего вкусного и лакомого. Запивали все это самыми лучшими сортами вин: белым, легким, бьющим в нос бужеле; розовым, терпким и ласкающим ноздри провансом; красным, духовитым и щекочущим язык шамбери и бордовым, густым и постепенно туманящим мысли драгиньяном.

Вокруг стола бегал французский шут внушительного роста и веса, с белой бородой, в красном стеганом халате, красных же сапогах и высоком прямоугольном красно-белом колпаке, напоминающем головной убор янычар. Этот фигляр болтал по-французски какие-то глупости, чему хозяева-французы радовались и хлопали. Но когда этот скоморох-гаер достал из своего большого мешка деревянный янычарский ятаган и сходство с янычаром стало прозрачным, тогда военно-морской министр Османской державы повелел удалить его из зала, дабы он не портил турецким гостям аппетит. Долго еще оправдывался перед недовольным Беглербегом всех османских морей угодливый хозяин герцог Франсуа Бурбон, что шут этот в красных одеждах, называемый Санта-Николаусом, а сокращенно Санта-Клаусом, просто-напросто неотъемлемая часть Нового Года и Рождества Христова, он-де даже выходец из Турции; там в турецкой Анатолии он называется по православно-славянски Николай Мирликийский; мол, этот Святой Николай родился в 280 году христианского летоисчисления неподалеку от города Миры Ликийские, который находился точно в центре Малоазийского полуострова; якобы, этот Святой Николай помогал бедным, делал подарки детям, причем старался творить добрые дела тайно; будто бы однажды Святой Николай бросил золотые монеты в трубу дома, где жили три бедные сестры; монеты попали точно в чулки, сушившиеся у очага, и, якобы, отсюда пошел обычай ночью перед Рождеством ставить к дверям башмаки или вешать чулки у кровати, чтобы утром найти в них подарки; мол, Святого Николая с тех пор считают покровителем детей, а также и мореплавателей.

При последних словах вертлявого и боязливого генерал-губернатора «детей, а также и мореплавателей» с удовольствием поедающий гусиную ножку с хрустящей кожицей трехбунчужный адмирал-паша Хайреддин Барбаросса заинтересовано поднял свой взор, уставился на стоящего перед ним и докладывающего губернатора Франсуа Бурбона и сказал смягченно:

– То, что наш земляк Святой Санта-Николаус покровительствует детям и морякам – это хорошо. Ведь матросы сродни детям, любят побаловаться и пощупать женские груди. Но все равно пусть этот Святой Николай со своими алыми щеками, красным носом и белыми пушистыми бровями у нас в этом пиршественном зале не появляется. А кстати, по вашему закону при таком торжестве полагается и присутствие женщин. Позови-ка юных красавиц и молодых жен, пусть они позабавят нас своими плясками и пением так, как это предписывается вашими франкскими обычаями.

3.Османский военно-морской министр и французский король беседуют наедине

Тощий, вертлявый и болтливый генерал-губернатор герцог Франсуа Бурбон, граф Энгиенский, любезно предоставивший свой дворец на набережной для пристанища высокородного турецкого гостя, военно-морского министра Османской империи, главного шеф-адмирала Истанбульского Адмиралтейства, трехбунчужного адмирал-паши и Беглербега всех османских морей Хайреддина Барбароссы, а сам переселившийся на время в свое загородное поместье, был неприятно поражен, когда его знатный постоялец объявил сразу же после христианского Нового Года, что он желает во что бы то ни стало встретиться с французским королем Франциском. На настойчивые увещевания графа Энгиенского, что это желание высокочтимого гостя едва ли выполнимо («Ведь Франциск ­– король, а Барбаросса – простой министр» – думал про себя при этом генерал-губернатор Прованса), родовитый турецкий квартирант не обратил никакого внимания и заявил:

– Я могу ожидать франкского султана-короля Франциска столько времени, сколько он пожелает, мне торопиться некуда.

И после этого около полумесяца османский военно-морской министр стал пропадать с раннего утра и до позднего вечера на судоремонтных верфях и доках, где за счет принимающей французской стороны проводился текущий ремонт турецких судов и смолились их кили; на временных артиллерийских полигонах и ружейных стрельбищах, оборудованных среди недалеких от города холмов, где десантные аскеры и янычары вовсю проводили учебные стрельбы также за счет французских боезапасов – пороха, ядер и пуль из городских тулонских и марсельских арсеналов; на наскоро оборудованных за городскими стенами плацах, где молодые десантники-башибузуки постигали искусство рукопашного абордажного боя, и на французских портовых имитационных учебных гребных рядах-банках, где новопризванные и потому малоопытные османские матросы-гребцы последовательно научались по пронзительной трели боцманской дудки глубокому с разворотом и неглубокому с притормаживанием взмахам огромного весла. Ровно через полмесяца торжествующий худой генерал-губернатор герцог Бурбон объявил сановному квартиронанимателю Барбароссе, что его величество король ждет для встречи его превосходительство министра турецкого флота в Париже в начале весны, на что последний ответствовал:

– Прошу его величество короля Франциска прибыть сюда в Тулон или же в Марсель и принять меня здесь, поскольку я как министр флота не могу и не имею права оставить свои корабли и своих людей без присмотра, – и добавил в подтверждение правоты своего мнения, – а иначе мои буйные моряки и воины могут учинить здесь непорядок в городских кварталах, ведь они уже полгода не видели своих жен.

Молча кивнул болтливый губернатор Прованса своей головой в знак согласия: мол, это уважительная причина, поскольку обусловлена полугодовым воздержанием турецких матросов и солдат, – и снова поскакали срочные гонцы на перекладных на север, в далекую столицу королевства Франции. А тем временем прошел еще один месяц и наступила весна, а турецкие десантники – канониры и мушкетеры, турецкие аскеры абордажных отрядов, турецкие матросы-гребцы продолжали совершенствовать свое военное мастерство на полигонах, стрельбищах, плацах и учебных гребных банках, потребляя французский порох, снаряды и пули, угощаясь французским хлебом, мясом и маслом, и между делом, обычно тайно по вечерам и ночам, посещая портовые кабаки, таверны и харчевни, где, кроме дешевой еды, можно было купить недорого, за серебряные османские акдже, на определенное время любовь, ласку и тело жгучих французских женщин не очень серьезного поведения. Только в последнем случае с веселыми портовыми французскими женщинами прибывшие османские гости имели собственные денежные расходы и не содержались за счет казны французского короля, видимо, его величество король не имел полной власти над этими своими смешливыми подданными женского пола, чтобы заставить их трудиться бесплатно.

И все же в середине весны военно-морской министр Османской империи Хайреддин Барбаросса был принят его величеством французским королем Франциском в большом загородном дворце какого-то христианского религиозного начальника – кардинала в пригороде Марселя. В огромной дворцовой зале, освещаемой светом вечерних свечей в настенных подсвечниках, на возвышении, на высоком троне, отделанном золотом и драгоценными каменьями, восседал король Франции Франциск в темной бархатной куртке, поверх которой была накинута желтая парчовая мантия с воротом из шкуры горностая, на голове у французского правителя была надета треугольная шляпа лилового цвета с плюмажем из павлиньих перьев. Трехбунчужный адмирал-паша обратил внимание на нос короля, большой, с горбинкой, как у хищной птицы. Такие носы можно было повсеместно встретить в Истанбуле. «Истинно турецкий нос», – подумалось Беглербегу всех османских морей. Но удивило турецкого сановного гостя другое – весь зал был заполнен многочисленными придворными вельможами и дамами в роскошных одеяниях, которые, конечно же, приехали из далекого Парижа, сопровождая своего властителя. «И надо было тащить всех этих кадынок из Парижа в такой далекий путь, словно бы не нашлось других женщин здесь, на юге Франции!», – подумал военно-морской министр Турции Барбаросса. Герольд объявил во всеуслышание все звания и титулы высокородного турецкого гостя.

Небольшая заминка наступила тогда, когда его величество король встал во весь свой немалый рост и сошел с трона и возвышения, чтобы по церемониалу поднять за плечо с правого колена склонившего голову знатного посетителя. Перед рослым 50-летним атлетического телосложения королем стоял такой же высокий, широкоплечий и с таким же крючковатым носом 68-летний османский министр. «И этот человек есть гроза морей и ужас всей прибрежной Европы», – пронеслось в сознании французского властителя, и он был искренне признателен этому грузному человеку, осману Барбароссе, когда тот только едва заметно склонил перед ним свою седую голову в огромном белоснежном тюрбане, хоть таким образом признавая его королевское достоинство. Накануне утром вертлявый губернатор Прованса пытался обучить Беглербега всех османских морей французскому дипломатическому этикету: мол, обязательно надо встать перед королем на правое колено и глубоко склонить голову, на что получил от него однозначный ответ:

– Голову я склоню, ведь как-никак это – французский султан-король. Но на колено я не встану, османский министр встает на колени только перед Богом и своим османским султаном.

Турецкий улуг адмирал-бакан взирал в лицо царственного франка: король имел недлинные светло-каштановые волосы, более темную бороду трехмесячной давности и карие глаза с краснотой в белках, кожа на щеках отливала зимней матово-молочной белизной, большая темная родинка выделялась под правым глазом.

После соблюдения последующего дипломатического протокола (передачи французскому королю пергаментного письменного послания от турецкого султана; вручения османскому посланнику ценных даров от Франциска в виде роскошной одежды и драгоценностей) в соседней обеденной зале состоялся торжественный королевский ужин в честь султанского представителя. И уже после ужина оба собеседника – французский король и турецкий министр – уединились в небольшом кабинете без переводчика, поскольку оба владели в той или иной степени испанским языком.

– Мой султан уполномочил меня заявить, чтобы вы франки также плыли с нами на новые заморские земли называемые Новым Светом, – сказал Беглербег всех османских морей.

– Так там же испанцы, – возразил с сомнением в голосе французский король, и страх 17-летней давности (не покидавший его до сих пор с того времени; тогда он был освобожден из испанского плена по личному вмешательству султана Сулеймана) таился в его голосе.

– Испанцы уже побеждены при Алжире и наша совместная задача, наша османов и ваша франков, не дать им оправиться, надо нанести им удары там, где они меньше всего ожидают, а именно, в их новых землях, названных также Америкой.

– Но им на помощь могут прийти португальцы, а они очень сильны на море…

– Мы вместе должны опрокинуть и этих португальцев. Мы османы лично уже начали бить и побеждать их в наших южных аравийских и индийских морях. А если мы и вы объединимся, то сможем покончить и с португальским владычеством на морях.

– Но для покорения новых земель и вытеснения оттуда испанцев и португальцев необходима огромная армада, не меньше тысячи большегрузных, хорошо вооруженных и отлично оснащенных судов…

– Да, это так, мы османы уже приступили к широкомасштабному корабельному строительству, стройте и вы, и чем раньше, тем лучше.

– Мы французы не можем строить более 50 больших кораблей в год, нам для строительства 500 больших судов потребуется 10 лет.

– 10 лет – это много, вы французы должны построить 500 судов за пять лет, а на шестой год мы сообща должны выступить в поход. Но и пять лет ждать нельзя, надо постоянно воевать и побеждать на морях испанцев и португальцев, а иначе они, имея много завоеванного золота, также успеют построить 500, а то и 1000 галеасов, галеонов и галер. Первый совместный поход на западное атлантическое побережье Испании, а также Португалии, где нас пока никак не ожидают, мы должны совершить уже через пару лет, а то, как докладывают лазутчики, на всех верфях портовых городов: Кадиса, Лиссабона, Порту, Виго, Ла-Коруньи и других – уже заложены до сотни новых крупных кораблей, их строительство надо порушить.

– Да, я об этом слыхал. Мало того, эти испанцы сейчас бесчинствуют и в Бискайском заливе, не давая прохода и пуская на дно наши суда из Ла-Рошели, Бреста, Гавра, Кале и Дюнкерка.

– Так давайте же совместно защищаться, чтобы эти испанцы не бесчинствовали. А для этого надо бесчинствовать самим! Как говорится, нападающий уж защищен… хотя бы спереди…

Но турецкая эскадра отбыла на родину не сразу после аудиенции у французского короля. Все османские адмиралы: командующий Эгейским флотом Назым Арслан, командующий Западно-средиземноморским флотом Сидик-Али и командующий Египетским османским флотом Зенон – по заданию своего денизаскервизиря и одновременно командующего флотом Мраморного моря Барбароссы с десяток дней провели на французских судостроительных верфях и в судоремонтных доках, высматривая, что же нового, полезного и в силу этого необходимого можно там позаимствовать. Лично сам военно-морской министр Турецкой державы трехбунчужный адмирал Хайреддин Барбаросса выделил для себя два новшества, применяемых при строительстве новых французских судов. Во-первых, ему пришлась по душе медная обивка подводной части судна, которая на долгое время предохраняла ее от обрастания ракушками, водорослями, а также от поедания древоточцами, только надо было твердо соблюдать одно условие – набивать обивку медными, а не железными гвоздями, поскольку железо, сочетаясь в воде с медью, быстро разрушало последнюю, на ней появлялись дыры и набитая медная обивка отставала от донной части корабля. Во-вторых, османский денизаскервизирь отметил необычное сочетание на мачтах парусов разных типов: если на центральной грот-мачте выставлялись сплошь квадратные паруса, то на кормовых бизань-мачтах – только треугольные, а на носовых фок-мачтах – исключительно косые. Такое комбинированное выставление парусов, как пояснили французские судовые капитаны, способствует повышению маневренности корабля в бою, когда господствует переменчивый ветер: то легкий береговой бриз, то сильная морская Бора. На вопрос заинтересованного турецкого адмирала о влиянии такой парусной комбинации на ход корабля, идущего по прямому курсу, сопровождающий его французский связной морской офицер лейтенант Жак Пуатье, граф де Труа отвечал, что скорость движения остается прежней, только на перемене курса наблюдается некоторое снижение, обусловленное долгим процессом перестановки разнотипных парусов применительно к ветру.

Из письменного донесения, переданного через посольство Франции в Истанбуле, французского связного офицера Жака Пуатье, графа де Труа, прикомандированного французской стороной к военно-морскому министру дружественной Османской империи Хайреддину Барбароссе: «…Возвращаясь из Тулона в Истанбул, Барбаросса наводил ужас на население тех местностей Священной Римской империи, которые посещал. Прибыв в Геную, которую он год назад захватил и разгромил, он потребовал, чтобы на портовых стенах были вывешены красные османские флаги. Страшась его гнева, горожане развесили повсеместно в порту и в городе оные. Миновав Геную, Барбаросса овладел островом Эльба и разграбил его, а также разорил Тосканское италийское побережье, совершил нападение на остров Джильо, опустошил порт Чивитавеккья. Зачем-то пощадив папские владения, он повел свою огромную эскадру в Неаполитанский залив и разгромил там ряд мелких островов, пришвартовался в Паццуони и совершил стремительный марш к воротам Неаполя, правители которого, спасаясь от избиения, покорились Барбароссе и выдали золото, деньги и драгоценности, а также молодых нерожавших дев. У Мессинского пролива турецкий флот полностью разграбил население Липарских островов».

4.Однобунчужный адмирал-паша Бекстал наносит визиты вежливости в южных османских морях.

Дважды выпускник Высшего мореходного училища в Измире (по специальностям: «корабельное артиллерийское дело» и «морское судовождение»), командующий Особым османским флотом с базой дислоцирования в порту Бербера, на самых южных турецких водах – в Аденском заливе, 42-летний однобунчужный адмирал-паша Бекстал Хайреддин-оглу обустроил свой быт неплохо. Его благоверная Зайнагуль, полная белокожая дама 37 лет, со светлыми глазами и белыми волосами, резко выделяющими ее на фоне окружавших чернявых людей, была привычна в качестве жены-кадын османского морского офицера часто менять местожительство. Как она помнит, на своем относительно недлинном веку она вначале жила со своим супругом, а вернее, ждала его на берегу, в восточно-ак-денизском городе Бейруте, потом ей пришлось долгое время проживать в египетской приморской Александрии – Аль-Искандарии, затем несколько лет она имела местожительство в порту Суэца, на северном берегу Красного моря – Шап дениза, и вот уже год она пребывала в городе-порту Бербере, втором по величине городе мусульманского государства Адал, находящегося на южном побережье Аденского залива, на севере полуострова Сомали. Вместе со своими немногочисленными невольниками, невольницами, слугами и служанками она привела в порядок свой новый двухэтажный дом, сложенный из розового камня и располагавшийся на главной Набережной улице, разместив мебель на женской половине – хареме и мужской – селямлике по своему вкусу, застелив везде на полу пушистые персидские и ворсистые османские ковры, чтобы не было свободного, непокрытого пространства. После того как два года назад ее ненаглядный 15-летний сынок уехал учиться в метрополию в Высшее измирское мореходное училище, которое некогда закончил и его отец, однобунчужный адмирал Бекстал, она ударилась в рукоделие, с помощью одной старой соседской женщины – турчанки, матери османского начальствующего офицера Оздемира, освоив старинное османское женское умение лоскутного шитья. Немолодая турчанка, оставшаяся одна в Анталье после смерти пожилого мужа, гражданского чиновника – калам-аскера, была вызвана сюда, в далекий африканско-сомалийский Адал, своим сыном, начальником османского военно-гражданского гарнизона в этих адалских землях 34-летним капитаном – ортан-деем Оздемиром.

«Лоскутное шитье – парча дикмек – это целое искусство, оно берет начало в кочевом прошлом османов. На годичных поминках в память умерших соплеменников всегда раздавали лоскуты-парчу тканей самых разнообразных расцветок и видов, – рассказывала старая османская женщина с худым морщинистым лицом, рассматривая очередную комбинацию из кусочков яркой материи. – И в кочевом доме османов – юрте на женской половине накапливались эти простые и долговечные знаки памяти. Их пришивали на одежды детей, если умерший прожил долгую жизнь, чтобы маленький мальчик или девочка жили так же долго. А в конце концов женщины-кадынки придумали способ долго хранить память об ушедшем на небеса достойном человеке – они стали пошивать из этих лоскутков-парчей лоскутные вещи: одеяла, наволочки, покрывала, сумки, настенные коврики. Так родилось это древнее османское женское рукоделие».

Много интересных вещей узнала некоренная турчанка Зайнагуль, в девичестве славянка из Задрестровья по имени Снежана, от исконной османской старухи об искусстве парча дикмека. Определенное расположение лоскутов ткани, оказалось, несет в себе определенный символический смысл. Так, лоскутные одеяла с чередующимися равнообъемными квадратиками светлых и темных тонов способствуют приплоду скота, а чисто белый и чисто черный цвета лоскутов такого одеяла являются сильной защитой против дурного глаза. Большой круг в середине настенного коврика с четырьмя пересекающимися в центре линиями символизирует солнце и веру в то, что кочевые предки османов жили в центре Земли. Белые звезды и полумесяц на красном фоне – символ беспрестанного воспроизводства рода и богатства. «Вот откуда берет свое начало красное османское боевое знамя с белой восьмиконечной звездой и белым полумесяцем», – мелькнуло в голове у догадливой кадынки Зайнагуль-Снежаны. Также ей стало понятно из дальнейшего пояснения пожилой османки, почему одним из наиболее широко используемых для личного обережения амулетов, носимых на шее, является глаз, а точнее, верблюжий глаз – деве гёз, маленький синий овальный круг со зрачком посреди белого квадрата: именно верблюд – деве жаждет всем своим существом, чтобы у хозяев все было хорошо.

Сын этой немолодой османки ортан-дей Оздемир, представляющий здесь в Адале османскую державу, имел в своем подчинении хорошо вооруженный воинский полк-алай в 5 тысяч коренных македонских турков при 50 легких орудиях-фальконетах, размещенный в загородных казармах южнее Берберы. Этот же невысокий, но коренастый офицер среднего ранга начальствовал, а вернее, покровительствовал немногочисленным мусульманским чиновникам-арабам, приглашенными вассальным союзником великого султана Сулеймана Великолепного – 49-летним правителем мусульманского княжества Адал Ахмедом Гыраном. Ортан-дей Оздемир, хорошо знакомый командующему Особым османским флотом однобунчужному адмирал-паше Бексталу, появился в Бербере только в начале этого года. Почти весь прошлый год он со своими боевыми аскерами-османами находился в военном походе на западе полуострова Сомали, в гористых верховьях реки Веби-Шебелли, оказывая помощь мусульманским войскам адальских фунджи – черных мавров, занятых изгнанием из своих владений христианских воинских отрядов эфиопского императора-негуса Либне Данбы- Давуда III.

44-летний рослый, русоволосый и зеленоглазый янычарский полковник – улуг-чорбаджи Неждан – начальник над 5 тысячами «новых воинов», прибывших в вассальное государство княжество Адал, называемое также еще Фунгистаном (Фунджистаном) или просто Сомали, на кораблях Особого османского флота, – не задержался в Адале, а был отправлен со своими янычарами далее на этих же кораблях в красноморский порт Массауа, находящийся в 750 румийских милях севернее Берберы. За умелое руководство янычарскими десантными башибузуками в том достопамятном морском сражении при Алжире, где османы нанесли флоту объединенной Европы сокрушительное поражение, он был назначен туда с повышением, в качестве военного губернатора – аскер бега создаваемой новой турецкой провинции Хабеш, а город-порт Массауа, находящийся на южной границе Южной Нубии, становился главным городом этого образуемого бегства-пашалыкства. Эта новая территориальная единица гигантской Османской державы, самая южная в государстве, только создавалась, и в обязанности военного губернатора входило проследить за правильным укомплектованием всех имперских должностей – особенно в высокодоходных учреждениях, таких как: таможенная и налоговая службы, шариатские и нешариатские суды (суды обычного права-адета), городская стража, старосты базаров и рынков и другие, подобные этим, – чтобы они замещались в равной пропорции: мусульманин-турок – местный мусульманин-бербер – православный христианин-абиссинец – местный темнокожий житель-язычник.

В начале весны командующий Особым османским флотом адмирал Бекстал проводил в обратный путь в метрополию, однако, не вокруг Африки, а более коротким – по Красному морю до Суэца, там далее на верблюдах недолгое расстояние до Ак дениза и уже оттуда морем напрямую в Истанбул – своих попутчиков, с которыми он в последний год крепко сдружился: заместителя военно-морского министра по картографическому ведомству, главного флагман-штурмана Адмиралтейства однобунчужного адмирал-пашу Насина Калкана и немолодого большого ученого – географа, историка и литературоведа Хаджи Хальфа; они некогда приплыли на его кораблях в окружную через южно-африканский мыс Доброй Надежды, сейчас они отбывали в Суэц на быстрой шебекке турецкой почтовой службы.

К началу лета молодой армейский полковник – улуг-дей Ювейс со своими 5 тысячами исконно-турецких воинов закончил строительство временных кирпичных казарм рядом с постоянными казармами ортан-дея Оздемира. Таким образом, исконные анатолийские османы улуг-дея Ювейса познакомились с коренными македонскими турками ортан-дея Оздемира не в метрополии и даже не на территории Блистательной Порты, а далеко за ее пределами, в сомалийском государстве Адал-Фунгистан. Также стали симпатизировать друг другу 34-летний капитан Оздемир и 25-летний полковник Ювейс, поскольку они стали тесно общаться между собой на совместных воинских учениях, которые проводились согласно османскому боевому наставлению не реже одного раза в два месяца, ведь основные правила ведения боев и сражений в пехоте у македонских турков ортан-дея Оздемира и в морском десанте (а десант есть ни что иное, как посаженная на корабли пехота) у анатолийских османов улуг-дея Ювейса совпадали, это была прицельная стрельба из ружей и пушек-фальконетов, рубка на саблях и ятаганах, обхват противника с флангов и заход с тыла, а также одновременное яростное наступление на врага или же единовременный ложный отход с заманиванием неприятеля в засаду.

В середине лета однобунчужный адмирал-паша Бекстал, соблюдая все правила приличия, вежливости и субординации, навестил сначала в Ходейде, расположенной примерно на расстоянии 350 румийских миль на восточном побережье Шап дениза в Южной Аравии – Йемене, своего старшего сотоварища – 57-летнего однобунчужного адмирал-пашу и командующего Красноморским османским флотом Бири Раиса, старого друга по жизни и подчиненного своего отца, кряжистого, широкоплечего, широколицего и длинноусого араба, сына арабского шейха, полное его имя было: Бири Раис Абу Абдаллах Бану. Этот смелый человек, не раз сражавшийся бок о бок с отцом Бекстала, беем Хайреддином, и многократно смотревший в лицо смерти, был сильно обрадован и взволнован, завидев молодого человека – сына своего друга в высоком адмиральском звании с широким красным обрамлением на белоснежном шарфе и с широкой поперечной красной полосой на таком же белом объемном тюрбане. Добрый человек от великой радости не знал, где усадить и чем угостить своего дорогого гостя. За послеобеденным китайским чаем и арабским кофе – кахве он внимательно выслушал из уст молодого Бекстала все перипетии разгрома османами объединенного европейского флота из 600 кораблей со 180 тысячным экипажем и воинами десанта у алжирских берегов.

– Значит, именно за отвагу в бою и за умелое руководство боевыми кораблями ты и получил звание адмирала и должность командующего флотом, – довольно констатировал добросердечный друг отца Бекстала, однобунчужный адмирал-паша Бири Раис.

Находясь в Ходейде, новоявленный командующий Особым османским флотом адмирал-паша Бекстал не мог не засвидетельствовать свое уважение верному союзнику османов, султану-имаму султаната Йемен и Хадрамаута (равнинного и горного Йемена), благообразному старику Мухаммеду бен Исмаилу. Приняв приглашение на торжественный ужин в султанском дворце, адмирал Бекстал в который раз выслушал от забывчивого старого йеменского правителя все ту же историю о давнем коварном убийстве португальцами на рейде гавани Ходейды 38 доверчивых рыбаков, которые были сами приглашены подлыми европейцами на предмет покупки у них рыбы.

Из Ходейды командующий Особым османским флотом Бекстал со своей небольшой эскадрой в 7 галер и шебекк не сразу вернулся в Берберу, а пройдя с севера на юг в обратном направлении Макдебский пролив, связывающий Красное море с Аденским заливом, зашел в приморский город Зейлу, столицу Адала-Фунджистана, где имел свою резиденцию другой преданный туркам союзник, правитель-султан этого княжества 59-летний Ахмед Гыран. Этот худой, невысокий, с маленькой головой, но с умными и проницательными глазами правитель народа фунджи (фунги) – черных мавров, имел темную кожу, но не иссиня-черную, как у тех гвинейцев, освобожденных в прошлом году у западного побережья Африки с кораблей португальских работорговцев, однако, и не такую матово-коричневую, как у эфиопов-абиссинцев, а нечто среднее, буро-коричневое, и этот сероватый отлив его кожи, вероятно, позволял ему утверждать, что он и возглавляемый им народ адалов-фунджийцев (фунгийцев), якобы, происходят из самого благородного города на земле – из Мекки, и притом не от кого-либо, а от самого мекканского племени Омейев, следовательно, все фунджийцы-фунгийцы являются благородными омеядами.

Отобедав у гостеприимного омеяда – султана Ахмеда Гырана, командующий Особым османским флотом вернулся назад, за 250 румийских миль на юг, на свою базу в город Берберу, где его уже ожидало письмо из далекого приморского города Эль Кувейта, расположенного на северо-западном аравийском берегу Персидского залива, от командующего Персидским османским флотом однобунчужного адмирал-паши Салиха. Этот араб из Туниса (также как и адмирал Бири Раис), тоже друг по жизни и бывший подчиненный по службе отца Бекстала, 52-летний Салих (рослый и крупнотелый человек с густыми мохнатыми бровями, насколько помнил его адмирал Бекстал) поздравлял в своем послании с новым званием и должностью сына своего давнего товарища Хайреддина, желал ему всяческих благ и предлагал объединить силы обоих их флотов для изгнания нечестивых европейцев из пределов Аравийского моря, особенно из города-порта Маската на юго-востоке Аравийского полуострова, где пока прочно укрепились португальские морские разбойники и пираты, главарем которых является некий португалец, именуемый доном Эштованом да Гама. В этой связи однобунчужный адмирал-паша Бекстал вспомнил, как они около года назад плыли от Мадагаскара сюда в Аденский залив, стараясь держаться подальше от южно-сомалийского порта Могадишо, где крепко обосновались португальцы во главе с неким Криштованом да Гама, родным младшим братом этого Эштована да Гама, а оба этих господина являлись сыновьями известного португальского отца, морехода Васко да Гама. «А кстати, этого Эштована я один раз бивал около острова Сокотра, ему тогда едва удалось ускользнуть от меня», – самодовольно подумал однобунчужный адмирал-паша и командующий Особым османским флотом Бекстал.

жүктеу/скачать 2.06 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: