Докладная записка выдающегося османского ученого-мудреца Эвлия Челеби выдающемуся османскому султану Сулейману Великолепному

3.Размышления однобунчужного адмирал-паши Бекстала о «дурре» – второй жене.

Обычно на османских морских судах, в отличие от европейских, гребцы являлись свободными матросами, одевались в униформу от Адмиралтейства и стояли на казенном котловом и денежном довольствии. На османских кораблях свободные матросы-гребцы зачастую выступали в жестоком бою и абордажными воинами, так экономилось пространство в тесных матросских кубриках, продовольствие на камбузах и сокращались финансовые расходы на содержание боевых корабельных штатов. А европейских капитанов не раз в решающем бою подводили их же невольники-гребцы: пленные и преступники, – которые умудрялись освобождаться из оков и наносить своим хозяевам-мучителям жестокий и смертельный удар в спину, подчас пострашнее нападения откровенного врага.

Из тех же 500 черных невольниц, которые незамедлительно были отправлены на нескольких кораблях в Суэц, чтобы далее быть переправленными по Ак денизу в Истанбул в распоряжение султанского Управления-реислика государственных рабов, несколько приболевших рабынь было оставлено в Бербере. Две из них умерли от малярийной лихорадки, а трое выжили, две из которых были отданы в качестве одалисок (горничных и наложниц) полковнику Ювейсу и капитану Оздемиру. Одна темнокожая молодка-рабыня из Гвинейского залива досталась на долю самого командующего Особым османским флотом в Аденском заливе, однобунчужного адмирал-паши Бекстала. Это была смешливая рослая девица с крутыми бедрами, тонкой талией и торчащими прямо вперед сосками грудей, которые ясно выпирали из под полотняного платья. Отличительной чертой многих этих ширококостных и широкозадых черных гвинейских невольниц был именно их зад, выступающий широко не только по сторонам, но и назад, словно курдюк у жирных анатолийских овец. И причем задняя часть этой темнокожей молодухи колыхалась притягательно-маняще при ее ходьбе. Черная толстогубая хохотушка с белыми зрачками и белоснежными красивыми зубами пришлась по душе белокожей своей хозяйке Зайнагуль-Снежане, супруге боевого однобунчужного адмирал-паши, и как-то вечером за ужином (а ужинала она зачастую вместе с мужем Бексталом) она попросила супруга найти мужа для своей горничной-одалиски.

– Если, разумеется, у вас, мой господин, нет планов сделать ее своей наложницей, – кротко добавила благоверная, подливая в керамическую чашку горячего черного китайского чая.

В Истанбуле богатые мужья имели для разнообразия в своем гареме одну-две такие темнокожие женщины. Некоторые приглашали к себе домой умелых лекарей, которые своими травяными настоями или же острым ножом делали этих черных женщин полностью неспособными рожать детей. Многие же, напротив, рождали себе сыновей и дочерей от таких темнокожих наложниц, ведь нарождающееся потомство, обыкновенно приобретавшее некий средний, светло-коричневый цвет кожи, ни при каких обстоятельствах не лишалось даже доли прав свободного человека, поскольку отцом являлся вольный человек – подданный его величества турецкого султана.

В этой связи командующему Особым османским флотом адмирал-паше Бексталу пришло на ум, что порядки в портовом городе Бербере относительно свободные, насчет доступных женщин. В загородных казармах размещаются 5 тысяч молодых македонских турков капитана Оздемира, а также там пребывает такое же количество анатолийских османов, а в придачу к ним 3,5 тысячи темнокожих гвинейских матросов-гребцов, обучающихся военному делу. И все они получают увольнение в город, чтобы прогуляться, купить себе на рынке сладостей, попить горячего чая и кофе-кахве в портовых тавернах и кабаках. А молодому мужскому организму необходимо обладать женщиной, дабы избежать тех позорных явлений мужеложества, наблюдаемых в различных европейских армиях и флотах. Здесь в полумусульманской-полуязыческой Бербере широко практиковалась старинная мусульманская форма временного брака «завадж аль-мута». Как поясняли портовые шиитские дервиши, исполняющие в ночное время функции мулл, пророк Мухаммед строго осуждал прелюбодеяние и, дабы избежать его, считал допустимым временные браки, от одного дня до нескольких месяцев, особенно для правоверных, находящихся по важным государственным делам вдали от семейного очага. И молодые мужчины-османы, а также и местные парни, получившие месячное воинское жалованье, с превеликой охотой тратили его в «Длинных домах на набережной под красными фонарями» для покупки себе на ночь временной темнокожей супруги-кадын.

Но все дело осложняется излишней застенчивостью и скромностью османских юношей. Воспитанные в духе исламской добродетели и добропорядочности, эти отважные, бестрепетные и стойкие в бою молодые люди решительно терялись в первом ночном постельном общении с женщиной. Они нередко имели лишь смутное представление о том, как надо себя вести с кадынкой и что надо с ней делать.

Командующий Особым турецким флотом с дислокацией в портах Аденского залива, в основном, в Бербере, однобунчужный адмирал-паша и наблюдательный 43-летний муж Бекстал проводил четкое разграничение между отрядами, состоящими из коренных османов, и подразделениями, в которых имелась большая доля некоренных турков.

Так все турецкие флотские экипажи почти на треть состояли из пришлых людей – европейцев, прошедших обряд обрезания и принявших ислам. И эти люди – некоренные турки оказывали огромное влияние на взгляды коренных османских моряков по отношению к женщинам. Они, эти «новые мусульмане», пополнялись за счет бежавших из своих стран, ввиду неполного соответствия их поведения тамошним законам, молодых, а нередко и немолодых, лихих и дерзких людей, для которых обладание женщиной – портовой проституткой было не в диковинку. Скоро научившись османладжи, они рассказывали в матросских кубриках своим коллегам из исконных анатолийских или румелийских турков такие потрясающие, волнующие и интересные вещи из своего жизненного опыта ночного постельного общения с женщинами-кадынками, что те приходили в неистовое возбуждение и, поддавшись на назойливые уговоры «новых мусульман» – некоренных турков, в ближайшем порту вместе с ними посещали самые злачные места, которые никак не могли быть искоренены даже самой суровой исламской моралью, предписывавшей обладание лишь собственной женой-кадынкой, а всякие иные отношения с женщинами, особенно легко податливыми и покупаемыми за деньги, считавшей прелюбодеянием. Также среди некоренных турков, из числа бывших европейских христиан, по мнению любознательного моряка Бекстала, наблюдалась определенная степень отличия их друг от друга. Так, некоренные турки из бывших итальянцев (сицилийцев, флорентийцев, неаполитанцев, генуэзцев и венецианцев), из числа бывших франков-французов, испанцев и португальцев, а также греков-киприотов очень легко входили в контакт с любой женщиной и даже были порой в состоянии уговорить вступить в любовную связь и добропорядочную мусульманку. Они отличались пылкостью по отношению к кадынкам, и добродетель мусульманских жен страдала от них не однажды. Алеманы же, как из собственно алеманских земель, так и алеманы-австрийцы, перешедшие в ислам и ставшие турками в первом поколении, резко отличались от прочих бывших европейцев, а нынешних некоренных турков. Они, также как и добронравные исконные османские парни, относились к женщинам с огромной долей уважения и не стремились к плотским утехам при первых же контактах с ними; «новые мусульмане» из алеманов, в отличие от некоренных турков – бывших итальянцев, франков и испанцев, не стремились во всякую свободную минуту мчаться в припортовые злачные места, где располагались дешевые тайные и дорогие явные публичные дома, в которых можно было за медные, серебряные и золотые монеты, в зависимости от возраста, красоты и «степени изношенности» женщины, купить себе на время «продажную любовь».

Свои корабельные экипажи однобунчужный адмирал-паша Бекстал всегда старался «разбавить» некоренными турками из числа бывших франков, испанцев и итальянцев, которые очень быстро «вводили теоретически» своих новых сотоварищей-матросов по боцманской или штурманской группе, по мачтовой или палубной команде, по артиллерийскому расчету или по гребному отделению из числа исконных османов в курс дела и «наставляли» их всем «премудростям» по обладанию женщинами-кадынками, а для практического подтверждения своей «теории» вели их за собой в припортовые публичные дома. Многоопытный моряк Бекстал полагал, что излишняя застенчивость и добронравность в воспитании коренных османов вредит им в их первой брачной ночи, когда они долго не решаются «приступить к делу», а «свершив дело», впадают в стыд и в стеснение, а эти два последних чувства зачастую сопровождают их всю последующую жизнь. И даже заимев по мусульманскому обычаю четыре жены, они в душе остаются прежними, особо страшась момента, когда какая-либо из жен-кадынок вздумает высказать, хотя и наедине, неудовлетворение его мужским поведением.

У самого командующего Особым османским флотом в Аденском заливе, бравого адмирала Бекстала до 43-х лет была лишь одна законная жена, и потому он не чурался изредка обладать и другими кадынками; обычно таковые, холеные и ухоженные (не те, что обитали во множестве в приморских городах и были доступны многим!), через дорогостоящих свах соглашались стать временной женой, на ночь-две, подвергнувшись исламскому обряду вступления во временный брак «завадж аль-мута»; эти «временные жены» имели свои красивые небольшие особняки за высокими заборами и в отдалении от разноголосого шумящего порта.

В полку-алае исконных македонских османов капитана Оздемира произошел кошмарный случай – 24-летний аскер по имени Сезер убил своего командира отделения – ээрбаши 25-летнего Акташа. Расследование показало такую очередность событий: они оба вместе посетили «Длинный дом на набережной под красным фонарем», «дежурный» смуглокожий местный шиитский мулла свершил обряд временного вступления в краткосрочный брак и каждый из них, взяв за руку по темнокожей «временной жене», удалился в ее каморку, дабы стать на ночь ее «временным мужем». И когда поутру, возвращаясь после увольнения в свои казармы, они беседовали друг с другом о перипетиях прошедшей ночи, то более старший Акташ нелестно отозвался о чернокожей «временной жене» Сезера: мол, знавал я ее, была она и моей «временной женой» и не отличалась особыми умениями и достоинствами. И тогда, взбешенный такими высказываниями ээрбаши Акташа, рядовой – ээр Сезер выхватил из ножен свой кинжал и потребовал извиниться за обидные слова, высказанные в адрес его хотя и «временной», но жены-кадынки. Не подозревавший, что дело зайдет так далеко, старший командир ээрбаши Акташ напрочь отказался приносить какие-либо извинения, мотивируя свои слова тем, что здесь мы имеем, в сущности, никаких не «жен», даже «временных», а самых что ни на есть проституток. Рядовой-ээр Сезер разъярился вконец и одним ударом кинжала-кончара покончил с обидчиком. Военный суд из трех человек во главе с капитаном Оздемиром действовал по османским военно-полевым наставлениям – осман-аскерадету и приговорил убийцу рядового-ээра Сезера, во-первых, за неповиновение и нападение на своего непосредственного начальника к смертной казни через отрубание головы, а, во-вторых, за убийство своего воинского начальника этот Сезер был далее приговорен к захоронению без головы. Факт оскорбления его «временной жены» при недолгом судебном разбирательстве никак не учитывался.

Как обычно, однобунчужный адмирал-паша Бекстал поднимался при заходящем солнце со шлюпки на пирс, он только что приплыл со своего гигантского адмиральского флагмана-галеаса, покачивающегося в центре Берберской гавани, и направлялся домой. На этот раз он залюбовался бакланом-змеешейкой, грациозной морской птицей в черном оперении, с длинной тонкой шеей, с плоской головой и острым гарпуном-клювом. Эта змеешейка, особь немалых размеров, величественно и спокойно плыла недалеко от шлюпки и ее изящная белая шея, изогнутая как у лебедя, отчетливо выделяла на фоне блистающей на солнце воды красоту линий ее, казалось, легкого тела. Черное оперение и белая шея птицы почему-то напомнили адмиралу Бесталу его темнокожую рабыню с белоснежными зубами. А колыхающийся, подобно бараньему курдюку, широкий зад этой невольницы (особенно та ее часть, которая выдавалась назад) никак не уходил из мыслей однобунчужного адмирала. «Неприлично мне, человеку известному, достойному, да еще и знатному, иметь только одну-единственную законную жену-кадын, – подумалось командующему Особым османским флотом в Аденском заливе, – это может вызвать тайные насмешки и в известной степени отразиться на моем авторитете и положении в обществе». Вспомнив слова своей кадын Зайнагуль, высказанные в адрес темнокожей гвинейки, адмирал Бестал укрепился во мнении, что она как первая жена не будет иметь ничего против того, чтобы он, ее благоверный, взял в дом вторую жену – «дурру», как их называют здесь гордые фунджийцы, говорящие на одном из арабских диалектов.

4.По воле всемогущего Аллаха жизнь и смерть всегда идут рядом

– Этот ушедший в райские сады всемогущего Аллаха мусульманин был истинным праведником, – заявил после первой молитвы – дженаза за упокой души старого Мухаммеда приглашенный из мечети Ая София белобородый имам, поднимаясь с молитвенного коврика во дворе, чтобы пройти в домик к усопшему, – коли был призван на небеса в первый день Рамазан Байрама, после месячного поста, когда все правоверные в своих обращениях к Аллаху прославляют имена своих умерших предков.

В соответствии с османскими мусульманскими традициями усопший был предан земле после обеда дня своей смерти, после отпевания у мечети Ая София, самой большой, самой красивой и самой знаменитой мечети Истанбула, ведь именно в Ая Софию прибывают по пятницам все турецкие правители на святые пятничные моления.

После того как доставленного на носилках в белом саване покойного Мухаммеда усадили в нижний боковой склеп свежевырытой могилы лицом в сторону святого камня Каабы-Кыбылы в Мекке, заложили вход в склеп жжеными кирпичами, засыпали могилу землей, насыпали холмик и поверху укрепили временную деревянную табличку с надписью на арабском языке (языке религии и отправления религиозных культов и обрядов) «Покойный – добродетельный мусульманин», все провожавшие покойника в последний путь мужчины: сам Хайреддин, его младший приемный сын 18-летний Алтынбаш, дворовые слуги, соседи, белобородый имам из Ая Софии и кладбищенские муллы – вознесли последнюю молитву на могиле призванного к Аллаху темнокожего мусульманина, получили из рук Барбароссы ритуальное денежное вознаграждение в золотых монетах-акдже (ведь в Хадисе сказано: следует воздавать ближним за их труды по мере своего достатка), покинули кладбище Лалали и направились к ближайшей таверне на краю площади Эт-мейдан, чтобы вкусить от обрядовой поминальной еды, которая в этот день Рамазан Байрама ничем не отличалась от праздничного угощения – пресные лепешки, печенье, сахарный крем, сладкие пирожки, мясные и рыбные кебабы на деревянных шампурах.

Перед поминальной трапезой (видимо, единственной траурной среди радующихся и празднующих людей) в большой боковой почетной комнате таверны хозяин усопшего человека – достойного мусульманина, бывшего невольника-кула, напрочь отказавшегося стать свободным подданным султана, Беглербег всех османских морей денизаскервизирь Хайреддин, сын Джакуба, оглядел всех немногочисленных гостей за столиком – участников похоронного ритуала и сказал по традиции небольшую речь:

– Покойный Мухаммед (да приветствует его на небесах наш всевеликий Аллах!) был хорошим мусульманином: он свято верил в Аллаха, в пророка его Мухаммеда и во все святые книги ислама, он ежедневно совершал пятикратную молитву – намаз, он всегда жертвовал в мечети деньги и зерно в пользу бедных, он неукоснительно соблюдал пост в месяц Рамазан и даже совершил Хадж – паломничество в святые исламские города Мекку и Медину. Он воспитал трех достойных сыновей, двое служат офицерами в нашем Западном флоте на Ак денизе, а один из них, самый старший Хамид, погиб четыре года назад в бою с неверными у алжирских берегов. Я исполнил свой долг хозяина кула и отослал сегодня утром имперской срочной морской почтой печальную весть двоим сыновьям покойного о уходе их отца в мир иной, а также направил такую же траурную весть и его воспитаннику – моему сыну Бексталу. Возблагодарим господа нашего Аллаха о принятии в райскую обитель слуги его Мухаммеда!

И белобородный имам снова приступил к чтению заупокойной молитвы, после чего все присутствующие вознесли руки вверх, воскликнули: «Ооминь!» и приступили к еде.

На Мясной площади – Эт-мейдане расхаживал праздный люд, собираясь толпами возле столов с бесплатным угощением, выставляемым один раз в год на этой площади богатыми горожанами. В толпе было довольно много немусульман в пестрых тюрбанах: славянских и греческих православных, армянских католикосов, евреев-иудеев – и даже персидских огнепоклонников в желтых, расшитых золотом тюбетейках. Ведь Рамазан Байрам был в Османском государстве не только мусульманским праздником, но и немусульманским – для тех, кому были чужды исламские ритуалы и обряды; он являлся воистину всенародным праздником, поскольку мусульманин был обязан угощать всякого гостя, зашедшего к нему домой или же остановившегося у его стола на Эт-мейдане, не спрашивая ни о его положении, ни о его религии. В нескольких местах на площади, а также прямо у двери таверны, где денизаскервизирь Барбаросса давал поминальный траурный обед, играли музыканты, там гудели дудки, гремели длинные трубы, звенели струнные инструменты, стучали барабаны и заливались бубенные колокольчики, этих музыкантов пригласили за счет городской казны.

Еще неделю по вечерам после службы принимал в своем «большом» доме, у старшей жены Айше, хозяин покойного невольника-кула Мухаммеда денизаскервизирь Хайреддин Барбаросса соболезнования от соседей по кварталу, не присутствовавших на похоронах, от знакомых и друзей, число предпоследних было многочисленно, а последних немногочисленно. Рядом с Беглербегом всех османских морей во время выражения соболезнования со стороны заявлявшихся посетителей все эти дни присутствовал его приемный сын Алтынбаш, а в сущности племянник – сын его покойного младшего брата Ильяса, сына Джакуба, после героической гибели которого 17 лет назад его молодая вдова Гульджамал и его тогда еще маленькие дети по древнему османскому, степному обычаю – адету перешли к нему, Хайреддину, сыну Джакуба; вдова стала его младшей женой, а дети, 4-летняя Айнагуль и только что народившийся Алтынбаш, стали считаться его детьми. 18-летний невысокий, коренастый юноша Алтынбаш строением тела был подобен своему низкорослому, но крутоплечему отцу Ильясу, а светло-каштановыми волосами и светло-голубыми глазами походил на свою мать, светлоглазую блондинку Гульджамал. Приемный сын уже третий год учился в Высшей школе управления в Эдирне, прибыл в Истанбул на каникулы по случаю праздника Рамазан Байрама и угодил ко времени на похороны старого темнокожего слуги.

Военно-морской министр империи османов Хайреддин Барбаросса в эти дни по вечерам в ожидании очередных соболезнующих много беседовал со своим приемным сыном Алтынбашем, по отношению к которому он именовался: Хайреддин бабалык – приемный отец, отчим Хайреддин; юноша же имел более длинное османское наименование родства: Алтынбаш Ильяс-оглу ве Хайреддин кабул саатлери – Алтынбаш, (родной) сын Ильяса и приемный сын (пасынок) Хайреддина.

Пасынок Алтынбаш рассказывал много интересного о своей учебе в Эдирне, о своем тамошнем житье-бытье, о своих учителях и особенно восхищался лекциями престарелого мудреца, визиря по иностранным делам Эвлия Челеби. Большой ученый – историк и географ, автор «Книги путешествий» читал в Высшей османской школе управления лекции по отношениям и связям великой Турецкой империи с другими государствами и странами; научал их тому, что самый главный недруг для османов в Европе – это королевская Испания, где властвует король Карл V Габсбург, который одновременно является и императором Священной Римской империи германской нации. Значительный дипломатический успех Османской державы состоит сегодня, во-первых, в том, что ближайший союзник и вассал Карла V, его родной младший брат Фердинанд Габсбург, правитель Австрии, был вынужден признать себя данником великого турецкого султана Сулеймана с ежегодной выплатой 90 тысяч золотых испанских двойных дукатов; подписать перемирие с австрийцами стало возможным только после блестящей победы османского оружия в морской битве при алжирских берегах от 919 года Хиджры – 1541 г. х. л. Во-вторых, позиции братьев Габсбургов на европейском континенте были ослаблены новым подписанием, три года тому назад, обновленного союзного договора с Францией и ее королем Франциском, согласно этого последнего соглашения нападение на одну из договаривающихся стран со стороны третьего государства приравнивалось к нападению на другую договаривающуюся страну. Так что Австрия и Италия, как составные части Священной Римской империи германской нации, оказались как бы сжатыми с двух боков: с востока Турецкой империей, а с запада Французским королевством.

А что же касается Азии, как пояснял увлеченный своим рассказом приемный сын Алтынбаш отчиму Хайреддину, то здесь основным неприятелем выступает сефевидский Иран – Персия, властитель которого Тахмасп из династии Сефевидов готовится отвоевать земли в Междуречье Тигра и Евфрата и по обоим берегам Шатт-эль-Араба.

Остался довольным «дипломатическими» познаниями своего пасынка-кабул саатлери отчим-бабалык Хайреддин. Но все же он посоветовал юноше обращать внимание и на занятия по военному делу, ведь никакая дипломатия не поможет, если за спиной у договаривающейся турецкой посольской миссии не будут стоять железные османские полки-алаи и многопушечные боевые корабли-кайыки.

Также в эти же самые дни, отведенные по османским обычаям для приема соболезнований, свое искреннее сочувствие владелице скончавшегося невольника-кула 62-летней старшей жене денизаскервизиря Айше и вдове покойного 60-летней невольнице-кулке Зехре выразили соседки по кварталу, знакомые по банным помывкам, с которыми обе женщины: госпожа и служанка – в одни и те же дни и часы посещали Новую баню – Ени Хамам у Новой мечети – Ени Джами. Эти женщины, соседки и знакомые, приходили по две – по три, неся на головах завернутые в скатерти траурные угощения: лепешки, головки сахара, сушеные финики и свежие фрукты. На седьмой день вечером на женской половине – хареме дома улуг-кадын Айше собралась вся женская часть семейства военно-морского министра Хайреддина Барбароссы: сама главная жена, вторая жена – икинджи кадын, располневшая в телесах 48-летняя Мариам и ее дочь, также крупнотелая 27-летняя Айдай (приехавшая погостить к отцу-матери из недалекого анатолийского города Балыкесир, где ее муж, 30-летний коренной осман по имени Эмрах, служил окружным судьей-кади) и третья жена – ючюнджу кадын 41-летняя Гульджамал, мать пасынка Алтынбаша, она пришла также с дочерью 22-летней Айнагуль, девушкой выразительной красоты и статности, замужней (ее супруг 26-летний исконный турок Абдул-Азиз служил на флоте Кара дениза и сейчас находился в море, и потому она на некоторое время также приехала погостить к отцу-матери из южного черноморского города Самсуна). Улуг кадын Айше самолично прочитала заупокойную молитву в память об ушедшем семь дней назад на небеса досточтимом мусульманине Мухаммеде, все три жены господина Хайреддина повязали на голову сидящей в центре комнаты темнокожей вдове покойного Зехре темный траурный платок, который она не будет снимать целый год, и, еще раз высказав ей свое чистосердечное сострадание, приступили к поминальной трапезе, состоявшей из плова с мясом, сладкой пшенной каши, чая с лепешками и засахаренных фруктов.

На этом семидневная траурная церемония, посвященная памяти добродетельного мусульманина Мухаммеда, была завершена. Через год в это же самое время снова будут проводиться годичные траурные ритуальные мероприятия: посещение могилы и установление каменного надгробья, сопровождаемые чтением заупокойных молитв, забивание черного валуха и черного бычка с раздачей у мечети половины мяса нищим и неимущим и поминальная трапеза, – но на этот раз уже должны в обязательном порядке прибыть все близкие родственники, сыновья, снохи и внуки покойного.

В начале зимы всегда хладнокровный Беглербег всех османских морей был несказанно поражен, когда в один из вечеров младшая жена – кичик кадын Гульджамал с радостной и в тоже время виноватой улыбкой сообщила, что она беременна. «О всемилостивый и справедливый в решении человеческих судеб Аллах, – подумалось выдержанному во всех случаях жизни, и в жестоком яростном бою, и в большом торжестве и ликовании, 69-летнему улуг адмирал-бакану Барбароссе, – кадынке уже 41 год, и я уже далеко не молод, но это – промысел небесный и провидение божье. Ведь смерть и рождение всегда идут вместе. Только что ушел в мир иной раб божий Мухаммед, и вот уже на подходе новая жизнь. Как говорится в Коране: И мир мне в тот день, когда я родился, и в день, что умру, и в день, когда буду воскрешен живым».

Но помнил всегда невозмутимый денизаскервизирь Барбаросса, что такому заявлению кадын предшествовали неспокойные ночи у нее в постели после принятия лекарственного снадобья из рога единорога; также, видимо, здесь сыграло роль совместное чтение очень популярной в Истанбуле в последнее время нетонкой книги арабского автора Ахарона ибн Хусейна аль-Махадми «Сад наслаждений», написанной еще три века тому назад. Предисловие к книге начиналось легко запоминающимися словами: «Человек создан Аллахом из плоти и крови не за тем, чтобы мучил свое тело, а чтоб наполнял его удовольствием». Этот искушенный в искусстве общения с женщинами араб учил, что обладание женщиной должно длиться три румийских часа, в течение которых она может испытать высшее блаженство девять раз, и тогда ее удовлетворение будет полным. Всякие нужные советы давал премудрый Ахарон ибн Хусейн своим читателям: «Нет ничего более приятного, чем прикосновение губ; Не лежи возле нее как труп, будь в постоянном движении по ее телу, ласкай ее»; и читательницам: «Выполняй все, что скажет муж, но если он попросит перевернуться – откажи». И заканчивалось объемное сочинение по обоюдному сладострастию выдержкой из Корана: «Да зайдет семя в вагину женщины».

Но многого не знал внутренне радостный муж Хайреддин. Не знал он о том, что одна бабка-знахарка давала его третьей жене Гульджамал, бывшей Джанине, дочери испанского идальго Педро Гонсалеса, приворотное коричневое зелье, изготовленное из иссушенных лягушечьих лапок, крови красной рыбы, желчи белой обезьяны и ушей летучей мыши. Ровно два месяца посыпала кичик кадынка воду в тазике зельем, обмывалась этой водой перед сном, и наставления старухи-знахарки о появлении у ней притягательной силы сбылись – немолодой муж желал ее всегда. Также эта многомудрая старая женщина давала ей сухие листья малины и шиповника, цветы календулы, тмина и серое вещество «мумиё», из этих компонентов ючюнджу кадын варила отвар «напиток любви», по семь капель которого добавляла в еду, когда ее посещал благоверный.

Не знал также муж Хайреддин, что снизу изнутри его широких домашних штанов «шальвар-калу» его хитроумная младшая женушка пришила ему специальный тряпочный приворотный амулет. И эта старая знахарка не зря получила в подарок дюжину франкских, персидских, кашмирских и марокканских шалей – младшая жена господина 41-летняя Гульджамал-Джанина понесла под сердцем ребенка, для которого донельзя обрадованный не первой молодости отец приготовил уже имена: «Йетмишбей» – для мальчика, «Йетмишгуль» – для девочки. Сын, или дочь, родившиеся у семидесятилетнего отца, для счастливой жизни должны были иметь в своем имени указание на возраст родителя – семьдесят-йетмиш, таково было древнее османское поверье.

А кичик кадын Гульджамал с едва округлившимся животом, во исполнение указаний старой знахарки, все эти дни старалась держаться подальше от неприятностей, ссор, малопривлекательных предметов и безобразных людей, обходила стороной похоронные процессии и поминки, кладбища и неприятные зрелища пожарищ, а также разрушенные непогодой строения, дабы нарождающийся малыш не имел бы на своем теле нехороших отметин.

5.Значительный успех однобунчужного адмирал-паши Бекстала в Могадишо

Арабские мусульманские купцы из Йемена и Хадрамауты издавна отважно плавали со своими товарами не только по Аденскому, Оманскому и Персидскому заливам, по Красному и Аравийскому морям, но и добирались по огромному Индийскому океану в далекие страны: Южная Индия, Цейлон и Мадагаскар. Они-то и снабдили командующего Особым османским флотом однобунчужного адмирал-пашу Бекстала достоверными сведениями о количестве и о вооружении португальских войск и эскадр, дислоцированных в порту Могадишо и на острове Сокотра.

Город-порт Могадишо находился на юго-западной оконечности Африканского рога, или полуострова Сомали; чтобы добраться до него из Берберы, располагавшейся на северо-западе этого полуострова, необходимо было обогнуть острый выступ Африканского Рога – мыс Гвардафуй, повернуть на юг, проплыть мимо также далеко выступающего в море мыса Рас-Хафуна и двигаться на юго-запад вдоль африканского побережья против прибрежного сомалийского морского течения – и все про все это расстояние было никак не меньше 1500 румийских миль. Остров Сокотра же был намного ближе к острой оконечности Африканского Рога – мысу Гвардафуй, он располагался в Аравийском море в отдалении около 200 миль от африканского побережья.

В Могадишо имелось около 30 португальских военных каравелл и каракк и примерно 3 тысячи хорошо вооруженных солдат, а на Сокотре количество кораблей и солдат было в полтора раза больше. Двое «старых знакомых» начальствовали над королевскими португальскими военными гарнизонами: в порту Могадишо небезызвестный 45-летний старший капитан сухопутных войск дон Криштован да Гама, а на Сокотре известный 49-летний адмирал королевского флота дон Эштован да Гама, оба сыновья знаменитого европейского морехода Васко да Гама, который, якобы, первый в 1497-99 гг. х. л. совершил плавание из Португалии в Индию вокруг Африки и обратно, таким образом, впервые проложив морской путь из Европы в Южную Азию.

В середине лета командующий Особым османским флотом в Аденском заливе Бекстал самолично сплавал в Ходейду и согласовал с командующим Красноморским османским флотом Бири Раисом план нападения на португальские владения на Сокотре и Могадишо. В начале осени объединенная эскадра двух названных флотов в составе 100 судов: галеасов, галеонов, галер, шебекк, сайков, багилл и бумов – с 20 тысячами десантных воинов на борту атаковала на западном побережье острова Сокотра крепко укрепленный одноименный форт.

Общее командование над внезапно – для ничего не ожидавших португальцев – появившимся отрядом морских кораблей и над воинами, посаженными на их борта, осуществлял в соответствии с древними османскими боевыми наставлениями однобунчужный адмирал-паша 43-летний Бекстал. А там насчет такой нештатной боевой ситуации было четко сказано: при равной доле воинских сил, выставляемых от двух и более племен (здесь двух флотов) и при одинаковом воинском ранге обоих или более вождей (здесь двух однобунчужных адмирал-пашей) командование осуществляет тот из них, на территории которого проводятся военные действия (а Сокотра находится на западной окраине Аравийского моря, примыкая к Аденскому заливу, а эти воды подконтрольны Особому османскому флоту). Кстати, там же в степном боевом наставлении, пригодном и для войны на морях, также говорится и следующее: если же такие боевые действия происходят в чужих землях, то тогда над объединенными войсками степи предводительствует при равном воинском ранге вождей самый старший из них.

На 50 боевых судов и транспортов Особого османского флота был посажен анатолийско-турецкий полк в 5000 десантников-башибузуков под началом молодого армейского полковника Ювейс-бея, ему же были приданы 3,5 тысячи темнокожих воинов, освобожденных два года назад в Гвинейском заливе с работорговых португальских кораблей; также на транспортах однобунчужного адмирал-паши Бекстала находились полторы тысячи «темнокожих арабов» – фунгийцев под водительством 28-летнего смелого воина, командира роты – юзбаши Нур ад-Дина, родного племянника правителя – султана княжества Адал – Фунгистан (или Фунджистан) Ахмеда Гырана.

На 50 военных и транспортных судах Красноморского османского флота, командование над которым осуществлял лично сам 58-летний однобунчужный адмирал-паша Бири Раис, разместился артиллерийский полуполк в 1000 янычар при 50 средних и легких орудиях – мортирах и фальконетах, начальствовал над ним военный губернатор – аскербег самой южной османской провинции Хабеш, расположенной на южной границе Южной (Верхней) Нубии, 45-летний янычарский полковник – улуг-чорбаджи Неждан. Султан-имам султаната Йемен и Хадрамаута Мухаммед бен Исмаил направил для войны с ненавистными португальцами три полка-алая в качестве морского десанта, каждый по 3 тысячи муджахидов – борцов за веру, всего 9 тысяч воинов ислама под общим руководства своего зятя, 35-летнего воинского командира Мустафы ан-Наджафа.

Атака на форт Сокотра была предпринята по всем канонам османского морского боевого наставления – были нанесены два одновременных артиллерийских огневых удара, один с суши (при этом десант был скрыто высажен несколько в стороне от форта) и один с моря. Ошеломленные португальцы потеряли инициативу и самообладание, они не успели захлопнуть наружные тяжелые, окованные металлом ворота со стороны суши, а разнести вдребезги внутренние, легкие деревянные ворота для средних мортир с их мощными всепробивающими разрывными ядрами не составило особого труда. Уже пополудни ворвались в узкие улочки каменного форта вслед за дерзновенными янычарами улуг-чорбаджи Неждана отважные османские аскеры и гвинейские воины улуг-дея Ювейса, неустрашимые адальские бойцы юзбаши Нур ад-Дина и йеменские воины ислама старшего муджахида Мустафы ан-Наджафа.

Потери в скоротечном бою были не очень большие – пали смертью храбрых всего 324 башибузука и 12 матросов, последние попали под ответные ядра из фортовых пушек. Было убито 700 и взято в плен около 1 800 португальских солдат и офицеров, захвачены 21 каравелла и каракка. Но оставшиеся в живых португальцы, числом не более 2 тысяч, сумели бежать на 25 судах с острова Сокотра куда-то на восток. И с ними смог избежать позора плена и главный начальник всех португальцев на всем Аравийском море адмирал дон Эштован да Гама. Как предполагал османский однобунчужный адмирал-паша Бекстал, этот португальский адмирал направился в порт Маскат, лежащий на юго-востоке Аравийского полуострова, на западном побережье Оманского (Басрского) залива, где португальцы уже закончили строительство большого, высокого и крепко укрепленного каменного форта, способного выдержать даже долговременную осаду.

Загрузив пленных португальцев на десяток транспортов и отправив их под охраной подразделения йеменских муджахедов в далекий Суэц на самый север Красного моря, объединенная эскадра, сформированная из кораблей Особого османского аденского и Красноморского османского флотов, не мешкая, направилась на юг к порту Могадишо, куда прибыла на девятый день после отбытия с Сокотры, оставив за кормой расстояние около 1000 румийских миль. Такое медленное продвижение по намеченному курсу было вызвано не только сильным встречным сомалийским морским течением, но и тем, что на два дня на море установился полный штиль и корабли даже сносило по течению назад, так что один и тот же путь на море пришлось, в сущности, преодолевать дважды. Особенно много работы досталось гребцам на флагманском османском галеасе «Корабле-кайике султана нашего Сулеймана», единственном турецком судне на южных османских морях, который именовался моряками не «по-османски», по имени капитана, например: галеас адмирала Бекстала, – а «по-европейски», как у них это принято, по имени правителя-короля или святого, в данном случае, по имени правителя – турецкого султана. «Осталось только сделать масляную надпись на борту», – усмехнулся адмирал-паша Бекстал, в очередной раз заслышав название своего корабля-гиганта. Галеас «Кайик султана нашего Сулеймана», ввиду его чрезмерного тяжелого веса и глубокой осадки, было трудно сдерживать в дрейфе веслами на месте, в отличие от нетяжелых, средних и легковесных галер, шебекк, сайков и других судов. Таким образом, вахтенным гребцам на дрейфующих в водном течении большегрузных судах приходилось напрягаться вдвойне. Но несмотря на неимоверно напряженную работу гребных матросов, галеас «Кайик султана нашего Сулеймана» все же к порту Могадишо подошел в самом хвосте морской колонны.

Но к большому удивлению командующего Особым османским аденским флотом Бекстала, турецкую эскадру уже ожидали – неширокий вход в гавань Могадишо был перекрыт гигантской металлической цепью, свисающей с двух боковых фортов, а в середине на воде поддерживаемый бревенчатыми плотами, чтобы ее было хорошо видно издали. Мало того, темные жерла отблескивающих на солнце бронзовых орудий отлично просматривались в многочисленных округлых фортовых бойницах, эти пушки были готовы открыть немедленный губительный огонь по входящим в акваторию гавани кораблям. Для прорыва искусственной металлической преграды на воде пришлось пожертвовать трофейной каравеллой с глубокой осадкой, которую подогнали поодаль от порта к берегу, заполнили ее трюмы каменными глыбами для балласта и ее такую, с распущенными парусами и ушедшую в воду даже чуть выше ватерлинии, пустили на защитную цепь на воде между двумя высокими фортами. Металлические звенья цепи, лежащие на плотах и свисающие в воде рядом с плотами, лопнули звонко, как лопается туго перетянутая струна на испанской гитаре.

Три дня пришлось штурмовать крепость-порт Могадишо, мощно укрепленный бетонными цитаделями и бастионами и отменно вооруженный тяжелыми орудиями, снятыми с брошенных в порту кораблей. Свыше трех тысяч португальских солдат и матросов держали оборону, и никак не удавалось нападающим одновременно с моря и с суши турецким аскерам прорваться в укрепленный город, который, по самым скромным подсчетам, насчитывал не менее 30 тысяч жителей. Уже полегли смертью храбрых при непрекращающемся приступе около полутысячи славных османских и гвинейских воинов аскер-баши Ювейса, адальских аскеров юзбаши Нур ад-Дина и борцов ислама улуг муджахида Мустафы ан-Наджафа. И что самое печальное, среди погибших 500 мусульманских воинов около одной пятой – не менее 100 храбрых бойцов! – составляли янычары улуг-чорбаджи Неждана. И все это свидетельствовало об отчаянной решимости христиан-португальцев стоять до смертного конца, но не сдаваться.

Помощь пришла с совсем неожиданной стороны – восстали мужественные жители Могадишо, смешанные смуглые потомки темнокожих сомалийцев и светлокожих арабов, говорящие на смеси арабского и сомалийского языков. Являясь истинными правоверными, они решились в тяжелую для их собратьев по вере минуту поднять восстание в городе и начать истреблять неверных-португальцев. Все шесть городских ворот были распахнуты настежь и обозленные временной неудачей атакующие исламские аскеры хлынули вовнутрь города-порта, дружными выстрелами из ружей и пистолетов прокладывая себе путь среди отчаянно защищающихся португальских солдат. На четвертое утро Могадишо был в руках турецких воинов и восставших сомалийцев. Полковнику Ювейсу пришлось собирать гвинейскую, темнокожую часть своего воинства в одно место и держать их там в строю, дабы они не занимались бы бессмысленными убийствами уже сдающихся в плен оставшихся в живых португальских солдат и офицеров – так велика была их ненависть к христианам-португальцам, у которых они побывали в качестве рабов – «черного дерева» на их невольничьих кораблях ну никак не больше трех суток, покуда не были освобождены в Гвинейском заливе из неволи моряками Особого османского флота.

Когда к утру шум ночного уличного сражения в городе затих, подсчитали потери – 624 аскера убитыми и около 1000 раненными. Однобунчужный адмирал-паша Бекстал находился в плохом расположении духа: мало того, что имелись такие значительные потери в людях, так не находили в городе среди обороняющихся самого важного португальца, старшего капитана сухопутных войск дона Криштована да Гама. Обыскали все группы пленных португальцев: солдат, матросов и офицеров, – число которых было около двух тысяч, но не было среди них этого самого важного дона. Допрошенные португальские офицеры высказывали предположение, что дон Криштован мог уплыть из Могадишо вверх по реке Веби-Шебеле к своему давнему христианскому союзнику, эфиопскому императору-негусу Либне Данбы-Давуду III.

Многоопытный однобунчужный адмирал-паша Бири Раис самолично прибыл к истоку реки Веби-Шебеле, осмотрел ее досконально и авторитетно заявил, что подыматься на лодках по такому течению вверх не имеет смысла – быстрый поток не даст нужной быстроты движения, которое будет даже медленнее пешеходного, и, таким образом, следы дона старшего капитана следует искать на суше. Оседлав артиллерийских коней, сотня янычар во главе с самим адмирал-пашой Бексталом поскакала по единственной узкой дороге вдоль реки среди густого африканского леса, ведущей в страну Эфиопия. Солнце не попадало на дорожное покрытие из-за высокой кроны эвкалиптов, молодых баобабов, старого бамбука и кофейных деревьев, в разных направлениях переплетенных гигантскими лианами. Продвигались со всеми предосторожностями, выслав вперед сторожевых «слухачей»-сомалийцев, могущих по тревожному крику обезьян и испуганному пению птиц определить нахождение впереди человека. На третьи сутки догнали убегающих португальцев, и среди них – о великодушный Аллах, благодарение тебе! – скакал и сам старший капитан, благородный дон Криштован да Гама, которого однобунчужный адмирал-паша Бекстал лицезрел впервые. Перед ним стоял худой, узкоплечий, невысокий человек со свалявшимися длинными каштановыми волосами, со впалой грудью и бесцветными глазами, на нем был надет нагрудный железный доспех, на спине на кожаном шнуре болтался металлический боевой шлем.

Когда отряд янычар с плененными 12 высшими португальскими офицерами, со старшим капитаном Криштованом да Гама среди них, въезжал со стороны реки Вебе-Шебеле в город, то только тогда уже ставшему умиротворенным осману Бексталу, бывавшему во многих старинных арабских городах, бросилось в глаза, что африканский Могадишо ничем не отличается по архитектурному стилю улиц, площадей, общественных зданий и жилых домов от аравийских, хиджазских и северо-африканских арабских городов, таких, например, как Каир, Аль-Искандария, Тунис, Алжир, Бейрут, Мекка и Ходейда. Но оно и понятно – ведь город Могадишо возводили около шести столетий тому назад арабские купцы, торговцы, моряки, воины и прочие переселенцы.

Многомудрый адмирал-паша Бири Раис взглянул на знатного португальского пленника и сказал Бексталу, сыну своего друга Хайреддина:

– Это твой по-настоящему значительный успех здесь, в Могадишо.

Из бесед с родовитым христианским узником, помещенным под арест в один из кормовых кубриков на срединной шестой палубе флагманского галеаса, однобунчужный адмирал-паша Бекстал выяснил, что их нападения ждали, получив известие через почтовых гончих голубей. На удивленный вопрос османского адмирала: «Как это возможно, ведь никакая птица не преодолеет 1000 миль по морю без передыха?» – португальский капитан отвечал:

– Дону турецкому адмиралу (разговор шел на испанском языке), вероятно, ведомо, что остров Сокотра, откуда прилетел сюда в Могадишо гончий голубь, находится недалеко от африканского побережья, а там есть все условия для почтовой птицы передохнуть на вершинах холмов или в кроне высоких деревьев. Так что птица держала путь большей частью над сушей.

жүктеу/скачать 2.06 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: