Анатолий Вассерман Сундук истории. Секреты денег и человеческих пороков

Съедобная химия³³

Ha упаковках большинства нынешних видов продовольствия состав напечатан мелким шрифтом. В контрактах им обычно печатают особые условия. Те самые, по коим телеграмму могут доставлять верблюжьим караваном, а за беспроцентный кредит приходится отдать вдвое больше, чем брал.

Общества защиты потребителей рекомендуют читать мелкий шрифт ещё внимательнее основного текста. При взгляде на еду этому совету тоже стоит следовать. И первое, что замечает внимательный глаз, — многочисленные повторы слов «идентичные натуральным». А в товарах зарубежной разработки — ещё и набор непонятных «Еххх».

Эти обозначения особо страшны непосвящённым. Ходит даже страшилка: кодами «Е» зашифрованы всякие яды и канцерогены, а список засекречен, чтобы не пугать рядовых граждан, обречённых заговорщиками на истребление.

На самом деле европейский список пищевых добавок общедоступен. Так, на http://immunologia.ru/l-spe.html не только чётко указаны их назначение, названия, статус. Там ещё и сообщено, какие добавки в России ещё запрещены (ибо не прошли весь надлежащий цикл испытаний), какие уже запрещены (ибо российские нормы по многим показателям жёстче даже западноевропейских, а медицинские исследования продолжаются)…

Носить список с собой не обязательно. Кушанья с добавками, запрещёнными у нас, могут попасть в страну разве что по явному недосмотру: особой выгоды от их импорта нет — нет и особых причин подкупать таможенников именно по этому поводу (тем более что служба Онищенко строже даже отделов внутренней безопасности). Да и реальная угроза возможна разве что при многолетнем регулярном употреблении. Не зря же западные медики разрешают, например, формальдегид (Е240) — антисептик и консервант столь сильный, что даже ничтожная его концентрация, просачивающаяся из древесностружечных плит, делает низкосортную мебель опасной. Но с мебелью мы общаемся годами…

Многие названия просто длинноваты даже для мелкого шрифта: например, кальций динатриевая соль этилендиаминтриуксусной кислоты (Е385) — антиоксидант. Хотя иной раз и красивы: солнечный закат (Е110) — жёлтый краситель.

Европейские коды придуманы не только ради сокращения текста этикеток. Реальные названия многих пищевых добавок — в том числе и из европейского списка — могут напугать несведущего человека. Так, название «бензойная кислота» (Е210) звучит устрашающе для тех, кто не знает: этот сильный антиоксидант, укрепляющий клеточные мембраны, и антисептик содержится в обычной бруснике — не зря её прибавление придаёт стойкость многим домашним заготовкам. А если резкий брусничный привкус не нужен — используют соли бензойной кислоты (Е211—Е213). Они же пригодятся и астматикам — чистая бензойная кислота может спровоцировать приступ.

Понятно, нынешней пищевой промышленности не хватит всей брусники мира. Большинство красителей, ароматизаторов и прочих добавок (в том числе и не из европейского списка), даже если когда-то были обнаружены в природе, сейчас производятся химией (или в лучшем случае биохимией). Насколько они идентичны натуральным?

До недавнего времени вопрос был сложен. Обычные химические технологии были не способны воспроизвести все тонкости сложной структуры больших органических молекул. Например, размещение крупных блоков по одну сторону от двойной связи между атомами углерода — цис — или разные — транс — может радикально повлиять на усвоение: большие белковые молекулы биологических катализаторов — ферментов — чаще всего очень точно подогнаны к той форме обрабатываемого вещества, какая встречается в природе, и резко отказываются взаимодействовать с иными вариантами. Классический же синтез и с задачами попроще не справлялся: скажем, при производстве тринитротолуола (тротила) основной отход — динитротолуолы, где две нитрогруппы крепятся к бензольному кольцу в таких положениях, что третьей уже не уместиться. Понятно, промышленность давала поровну цис- и транс- изомеры, лево- и правовращающие (то есть зеркально симметричные друг другу)…

Бывают, конечно, и удачи. Если есть доступное сырьё с подходящей структурой, надо только поменьше нарушать её. Скажем, ванилин уже чуть ли не век не столько добывают из стручков ванильного дерева, сколько синтезируют из лигнина — природного клея, скрепляющего нити целлюлозы в древесине. К сожалению, подходящее сырьё бывает не всегда. А уж манипуляции с ним чаще всего безнадёжно разрушают природную упорядоченность.

По счастью, сейчас положение радикально изменилось. В 1964-м Циглер и Натта нашли новые технологии катализа, дающие стереорегулярные (с правильным размещением звеньев в пространстве) полимеры. С тех пор создаются всё новые способы правильного выстраивания молекул. А в особо тяжёлых случаях на помощь приходит генная инженерия: ферментную систему для выработки нужного вещества встраивают в легко размножающийся микроорганизм — чаще всего дрожжи — и извлекают готовую продукцию прямо из питательного бульона. Остаётся только тщательно очистить.

И стереорегулярный синтез, и высокая очистка — не самые дешёвые удовольствия. Качество — всегда и везде — прежде всего вопрос цены. Пушкинскую заповедь «не гонялся бы ты, поп, за дешевизною» следует блюсти не менее строго, нежели библейские.

Увы, «пряников сладких всегда не хватает на всех». Даже в благополучнейших Монако и Люксембурге найдутся люди, думающие о цене своего питания не меньше, чем об его качестве. Мы же долго ещё будем есть «по правилу левой руки» — закрывая ею названия в меню и глядя только на колонку цен.

Остаётся надеяться на неподкупность санитарных инспекторов и тщательность биохимических исследований. Да и список добавок, пожалуй, всё же берите в магазин — спокойнее будете.

Застывшая музыка оптимизма³⁴(*)

В припеве старой песни сказано:

Метро, метро московское!

Красивое ты самое!

Поэма из металла,

Мелодия из мрамора!

Тебе нет в мире равного.

Московское метро!

Когда я ещё жил в Одессе — любил при частых заездах в Москву устраивать знакомым москвичам экскурсии по метро. Реакция была всегда одинаковая: рано или поздно человек хлопал себя по лбу и восторженно кричал: «Ну я же здесь каждый день езжу! Как же я мог этого не замечать!»

Уже 13 лет я — москвич. И сам понял, «как же я мог этого не замечать». Увы, всё дело в привычке. А я к московскому метро привык за эти годы настолько, что уже на добром десятке станций не удосужился побывать ни разу — хотя, будучи одесситом, неукоснительно заезжал на каждую вновь открытую. Да и метро других городов, где бывал, изъездил во всех подробностях.

Когда проезжаешь «Маяковскую» чуть ли не ежедневно, да ещё в часы пик — вряд ли захочешь выйти из вагона и задрать голову, чтобы рассмотреть цикл из 34 мозаик Александра Александровича Дейнеки «Небо нашей родины». При создании станции суточный цикл отображали 35 мозаичных панно, но потом одним пришлось пожертвовать ради обустройства гермозатвора у выхода. И уникальные по смелости, архитектурные решения Алексея Николаевича Душкина тоже мало кто заметит из вагонной давки. А ведь один вынос стального каркаса на поверхность колонн был по тому времени инженерным и эстетическим подвигом. Да и тему мозаик для осветительных ниш Дейнека тоже не без ведома Душкина выбирал. Не зря в 1938-м архитектура станции удостоилась Гран-при всемирной выставки в Нью-Йорке.

Даже если не просто проезжаешь станцию, а идёшь вплотную к шедевру — его тоже не замечаешь, проносясь привычной московской рысцой. Один из выходов с «Комсомольской» Сокольнической линии украшен керамическим панно Евгения Евгеньевича Лансере «Метростроевцы». Ежедневно сотни тысяч людей спешат мимо — на вокзалы и с вокзалов. Многие ли из них хотя бы скользнут глазами по творению талантливого художника и театрального декоратора?

Лучшие камнерезы подбирали мрамор, чтобы разница оттенков соседних плит была совершенно не заметна глазу обычного пассажира, но в то же время — в полном соответствии с замыслом Нины Александровны Алёшиной — один конец станции «Кузнецкий мост» был тёмно-серым, другой — густо-красным, а середина — ярко-жёлтой. Ни один из моих московских знакомых не заметил этой тонкости, пока я им не показал. Неужели все мастера тут старались зря?

Правда, иной раз находки художников и архитекторов дают о себе знать при совершенно неожиданных обстоятельствах.

В одном из пересадочных узлов три станции были названы по соседним улицам, а те в советское время звались в честь великих писателей. Когда улицам вернули дореволюционные названия, переименовали только одну станцию. «Пушкинская» построена в стиле классицизма, соответствующем роли Александра Сергеевича в нашей культуре, да ещё и украшена чеканными панно с видами памятных мест и соответствующими фрагментами его стихов. На стенах «Чеховской» мозаики в духе пьес Антона Павловича, а рядом с люстрами свисают складки театрального занавеса из меди. А вот стиль «Горьковской» нейтрален и стыкуется с любым названием. Вот и назвали заново только ту станцию, где лишь статуя самого Алексея Максимовича Пешкова на площадке эскалатора, ведущего к «Чеховской», напоминает о буревестнике революции.

Строящуюся станцию «Достоевскую» тоже отделывают мозаичными иллюстрациями. Правда, мне больше по вкусу архитектурное решение одноимённой станции питерского метро. Там нет ни одного изображения. Но светильники в виде уличных фонарей, скамейки вроде уличных, форма колонн, цветовая гамма отделки воспроизводят именно те характерные стилистические черты Санкт-Петербурга третьей четверти XIX века, кои не раз обрисованы на страницах романов Фёдора Михайловича.³⁵

Но всё же станции оформляют не для защиты от переименований, а для удовольствия пассажиров. Они же всей архитектурной прелести, как правило, не замечают. Может быть, и не стоит заботиться о подземной красоте?

Первая в мире, столичная, подземная железная дорога — лондонская, открытая в 1863-м — и не могла блистать. Хотя бы потому, что её поезда ходили на паровой тяге, и пассажиры прибывали на свою станцию изрядно закопчёнными. А уж художественную отделку пришлось бы отмывать чуть ли не ежечасно.

Но и более поздние подземки, как правило, весьма скромны. Даже в Париже, претендующем на титул всемирной столицы изящества, бетонные стены и своды оформлены только рекламными плакатами. Из всех метрополитенов несоветских стран разве что стокгольмский архитектурно замечателен. Правда, скандинавским стилем — оригинальным, но неброским.

У нас, к сожалению, «неброским» считают просто некрасивое. Зато красоту зачастую передозируют. Так, «Комсомольская» Кольцевой линии — самое аляповатое творение великих — несмотря на эту станцию — архитектора Алексея Викторовича Щусева и художника Павла Дмитриевича Корина.

По этому качеству с нею соперничает разве что «Арбатская» Арбатско-Покровской линии. По архитектурной легенде, создателя «Арбатской» Леонида Михайловича Полякова спросили: зачем ему безудержное изобилие лепнины и подвесок в стиле нарышкинского барокко. Он сказал: народ тратит на строительство метро громадные деньги — пусть видит, на что они идут.

Цинично? Но по схожей легенде, главный проектировщик трансатлантического лайнера «Королева Елизавета Вторая» на подобный вопрос ответил: «Вся сверхроскошь отделки — всего 1/20 общей стоимости судна. Хотите, чтобы я сэкономил эти гроши? Так ведь на то корыто, что у вас после этого получится, никто не захочет брать билет — и постройка вовсе не окупится!»

Никита Сергеевич Хрущёв твёрдо верил: архитектурные красоты не стоят истраченных денег. Поэтому постановил бороться с излишествами в архитектуре — в том числе и подземной.³⁶ Станции метро, спроектированные при нём, более всего напоминают общественные туалеты. Но экономия оказалась сомнительна. Кафельное безобразие стен осыпается куда быстрее мрамора, поскольку крепление плитки на цементе не обеспечивает должной вибростойкости. Поэтому, например, «Беговую» Таганско-Пресненской линии уже переоблицевали мрамором, а на «Академической» Калужско-Рижской линии стены закрыты алюминиевыми панелями — правда, с сохранением расцветки былого кафеля.

Не так давно переоблицованы мрамором и две станции сталинской эпохи — «Чистые пруды» Сокольнической линии да «Белорусская» Замоскворецкой. Но на них кафель был, как ни странно, знаком богатства. Его производство у нас перед войной практически отсутствовало, а потому был он куда дороже мрамора. Так, при дворе Наполеона III самая роскошная столовая посуда делалась из алюминия: до открытия технологии электролитического разложения его окиси он выделялся из неё химическими манипуляциями, а потому был куда дороже золота. Кафель на довоенных линиях воспринимался как безудержная роскошь.

Но дело всё-таки не столько в демонстрации державного величия и неисчерпаемости ресурсов страны. Куда важнее другое назначение подземных дворцов — борьба с бичом большого города: транспортной усталостью.

Житель мегаполиса проводит в дороге несколько часов в сутки. Даже если едешь не в часы пик и всё это время сидишь и читаешь — шум и тряска выводят организм из рабочего состояния. А под землёй они особо ощутимы: грохот колёс по рельсам отражается от стен тоннеля, а не рассеивается. В таких условиях секунды созерцания красоты — жизненно важная разрядка.

Даже если не замечаешь прелести окружающего пространства — она откладывается в подсознании. И немало способствует душевному благополучию. А значит — в конечном счёте помогает комфортнее отдыхать и лучше работать.

Инфраструктурные блага, как известно, окупаются не столько прямой платой за пользование ими, сколько формированием единой крупномасштабной среды для единообразного эффективного решения житейских и деловых задач. Архитектурная красота — едва ли не предельный случай инфраструктуры: за взгляд на неё никто не платит напрямую, и в то же время она решает одну из ключевых задач — повышает если не материальный, то духовный уровень жизни.