Андре Конт-Спонвиль Философский словарь

Человеческая Натура (Nature Humanie)

В 1960-е годы считалось хорошим тоном придерживаться мнения, что никакой особенной человеческой натуры не существует: человек, дескать, это культура и свобода. Однако, будь все это так просто, разве стали бы мы пугаться генетических манипуляций с зародышевыми клетками, ответственными за передачу генотипа человека? Истина, на мой взгляд, заключается в том, что человеческая природа все-таки существует или, во всяком случае, существует природа человека, в каждом из нас проявляющаяся как результат естественного процесса антропогенеза. Наша натура это все то, что мы получаем при рождении и генетическим путем передаем, хотя бы частично, своим потомкам. Сегодня мы все лучше начинаем осознавать, насколько важен этот процесс. Все остальное – задача гуманизации, т. е. воспитания и обучения. В этом контексте допустимо говорить о том, что человеческой натуры не существует – не потому, что в человеке нет ничего естественного, т. е. природного, а потому, что его природная составляющая не делает из него человека. Иными словами, подлинно человеческое в человеке заложено не природой и не носит естественного характера. Мы рождаемся мужчинами и женщинами – такова наша природа. Но затем мы становимся людьми – в соответствии с нашей культурой и стоящей перед нами задачей.

Человечество (Humanité)

Слово имеет два смысла – описательный и нормативный. Человечество, и это в общем-то единичный случай, есть одновременно вид животного и добродетель. Здесь используется не метафора (ср.: «Отважный, как лев» – о храбром человеке), а метонимия, т. е. перенос значения целого (человеческий вид) на его часть (поскольку некоторые представители вида могут быть названы бесчеловечными); изначально заданного – на результат (человечество есть то, во что человеческий вид превратил самого себя и что должен в себе сохранить); природы – на культуру; факта – на ценность; существования – на требовательность; принадлежности – на верность. Не случайно науки о человечности именуют гуманитарными – в них находит отражение прошлое человечества, его настоящее и вырисовываются контуры будущего. «Не может быть новейших гуманитарных наук, – пишет Ален. – Настоящее обязательно должно быть освещено прошлым, без чего современники предстанут в наших глазах чем-то вроде загадочных животных». Человечность видится нам маячащим впереди идеалом только потому, что мы ощущаем ее присутствие за своей спиной – в виде истории, памяти, верности. То, что мы должны заботиться о потомках, – очевидность. Но внушили ее нам вовсе не потомки.

Честность (Honnêteté)

Справедливость от первого лица, особенно проявляющаяся в отношениях собственности, обмена и договора. Уважение не только законности, принятой в данной стране, но и равенства, во всяком случае правового, между всеми заинтересованными лицами. Например, я продаю квартиру и не сообщаю покупателю о ее скрытых дефектах или, скажем, нежелательном соседстве. Вполне возможно, что я при этом не нарушил ни одного закона (здесь все зависит от состояния законодательства, но, насколько мне известно, нигде не существует закона, согласно которому продавец обязан сообщать покупателю, что его сосед – хулиган или просто шумный человек). Тем не менее я поступил по отношению к покупателю не вполне честно, потому что воспользовался существующим между ним и мной неравенством (во владении знанием, т. е. информацией), и извлек для себя выгоду за его счет. Таким образом, эталон честности является эталоном справедливости, необходимость которой проявляется в отношениях, особенно торговых или договорных, человека с другими людьми. О честности хорошо сказал Ален: «Заключая любой договор или приступая к любой сделке, поставь себя на место другого человека, вспомни все, что тебе известно, прикинь, насколько ты свободен от обязанностей, и посмотри, одобрил бы ты на его месте эту сделку или этот договор». Если я могу ответить на этот вопрос утвердительно, значит, сделка честная; в противном случае – бесчестная. Честность – явление более редкое, чем это принято думать.

На практике понятие честности чаще всего употребляется по отношению к собственности. Быть честным значит уважать чужую собственность. Пытаться незаконно завладеть ею значит совершать нечестный поступок. Для собственников это, конечно, очень удобно. И никто не станет спорить, что вору, даже самому бедному, не хватает честности. Тот, кто хоть раз стал жертвой ограбления, это прекрасно понимает: несправедливо, когда у тебя без твоего согласия и без всякого возмещения забирают то, что тебе принадлежит. Но разве мало богачей, которые, никого не ограбив лично и в этом смысле оставаясь вполне честными людьми, самим фактом своего чрезмерного богатства и вполне осознанного эгоизма попирают справедливость? Ведь равенство людей не может быть замкнуто в тесном мирке права, сделок и контрактов. Честность – это справедливость собственников или по отношению к собственникам. Но нравственную ценность имеет не собственность, а справедливость.

Честолюбие (Ambition)

Жажда успеха, часто нацеленная на будущее и выражающаяся в конкретных действиях. Честолюбие характеризует не столько нынешнее состояние (в отличие от гордыни) и нынешнюю деятельность (в отличие от рвения), сколько проекцию того и другого в будущее. Это непомерная страсть к будущему преуспеянию. Однако для осуществления своих амбиций честолюбец должен располагать определенными средствами, иначе это будет уже не честолюбец, а мечтатель или неудачник. Честолюбие предполагает перспективу, но действует в настоящем времени.

В зависимости от возраста человека честолюбие оценивается по-разному. В молодости и зрелости оно полезно, поскольку играет роль стимула; в старости становится бессмысленным, если нацелено на посмертные «достижения» (славу, благодарность потомков, спасение души), или попросту гнусным, если отражает стремление во что бы то ни стало сохранить власть и богатство или продлить жизнь. Пожалуй, самым приемлемым из честолюбивых помыслов можно было бы назвать стремление избавиться от честолюбия. Этому способствует успех, а также неудачи и усталость.

Честь (Honneur)

Достоинство в глазах других людей. Или самолюбие, принимающее себя всерьез. Честь способна толкнуть к героизму, но также к войне или убийству (так называемые преступления чести). Чрезвычайно двусмысленное чувство, им нельзя восхищаться, но нельзя его и полностью презирать. Это благородная страсть, но всего лишь страсть, а никак не добродетель. Я согласен с тем, что в обществе без понятия чести обойтись нельзя. Но это лишь лишний довод за то, чтобы лично относиться к нему с большой осторожностью. «Национальная честь, – пишет Ален, – подобна заряженному ружью». А что можно сказать о чувстве чести подростков, которые убивают друг друга прямо на школьном дворе из-за косого взгляда или грубого слова? На счету чести убитых больше, чем на счету стыда, а убийц больше, чем героев.

Чистосердечие (Bonne Foi)

Любовь к истине или уважение к истине. Чистосердечный человек любит то, что считает правдой, и готов покориться этой правде. Тем самым чистосердечие отличается от веры (которая считает истинным то, во что верует) и потому ценится выше веры. Чистосердечие – единственная вера, имеющая действительную ценность.

Чистота (Pureté)

Все, что считается незапятнанным и не входящим в состав какой-либо смеси. Например, чистая вода – это вода, не смешанная ни с чем, ничем не загрязненная, не содержащая ничего, кроме самой воды, вода как таковая. Следовательно, это мертвая, невозможная в реальности вода. Отсюда чистота есть качество, не свойственное ни природе, ни человеку.

Метафорически под чистотой понимают также определенный настрой человека, демонстрирующего свое бескорыстие. Например, выражения «чистый художник», «чистый ученый», «чистый борец» означают, что перед нами люди, ставящие свое искусство, свою науку или свое дело выше карьеры или эгоистических соображений. Кульминации понятие достигает в выражении «чистая любовь», использованном Фенелоном, – это бескорыстная любовь, ни на что не надеющаяся, во всяком случае для себя, любовь, ради которой человек «забывает себя и ни на что не рассчитывает». В этом смысле чистым может быть и удовольствие (когда, по мнению Лукреция, не остается ничего, кроме удовольствия), в отличие от фрустрации.

На севере Урала есть радиоактивное озеро, из-за сброса в него ядерных отходов ставшее стерильным. Вода в нем отличается необыкновенной чистотой, однако в ней напрочь отсутствует жизнь. Впрочем, наше «однако» здесь явно лишнее: чистота и смерть неразделимы, и всякая жизнь грязна. Стерилизация означает убийство, из чего нетрудно догадаться, что означает жизнь.

Нынешним летом я несколько дней провел в гостях у друга, в прелестном и глухом уголке Альп. Друг показал мне бассейн, наполненный дождевой водой – мутно-зеленоватого цвета, с какими-то плавающими в ней подозрительными штуковинами… Несмотря на жару, я сильно колебался, прежде чем нырнуть в этот бассейн, и приятель, видя мое затруднение, сказал: «Это всего лишь водоросли и микроорганизмы. Не бойся, в них нет ничего страшного. Вот, смотри!» И он вылил в бассейн приличную дозу жавелевой воды. Через несколько минут вода действительно стала посветлей. А на следующий день она вообще была совершенно прозрачной, и мы с удовольствием искупались. Жизнь отступила, но мы расценили это как решительный шаг к чистоте. Ну а почему бы и нет? Разве не с той же целью отмывают больничные палаты и чистят те же бассейны? Хотя при этом мы все-таки чувствуем, до каких пределов можем дойти, чтобы чистота не обернулась опасностью. Все, что живет, пачкается; все, что наводит чистоту, убивает. Попробуйте-ка поинтересоваться у микробов, что они думают про мыло. А у маниакально приверженной чистоте домохозяйки спросите, что она думает про детей.

Всякая жизнь грязна, как я уже говорил, и отдать предпочтение чистоте можно, только сознательно сузив жизнь рамками убийственной идеологии. Больничная палата не может служить моделью общества, она не может служить даже моделью жилой комнаты. Впрочем, зародыши живых организмов все равно проникают в стерильную чистоту палаты, и каждое новое их поколение отличается все более высокой резистентностью, что в конечном итоге приводит к гибели больных. Отсюда, на мой взгляд, напрашивается важный вывод, приложимый к сфере политики. Здоровье народа, как этническое, так и нравственное, зависит не от его чистоты, а от его способности абсорбировать посторонние включения и поддерживать между составляющими его элементами шаткое, но жизнеспособное равновесие (живое не может быть стабильным), наконец, худо-бедно справляться с возникающими между различными элементами конфликтами. Не придавая этой «биологической» метафоре большего, чем она заслуживает, значения (народ не организм, а человек – не зародыш), мы, тем не менее, можем на ее основе по-новому осмыслить феномен уральского озера – прозрачного и мертвого, как мечта инженера или тирана. В бывшей Югославии ходили разговоры об «этнической чистке» – что это, как не оправдание массовых казней и массовой депортации? И во Франции есть люди, мечтающие о чистоте страны, которая, на их взгляд, должна стать такой же стерильной, как описанное озеро, такой же, как это озеро, искусственной (Франция никогда не была чистой в этническом отношении) и так же обреченной на незапятнанную гибель. Хорошо бы эти люди хоть иногда вспоминали про уральское озеро с его чистой и прозрачной голубизной.

Из всего сказанного напрашивается еще один вывод, теперь уже приложимый к сфере морали, и заключается он в том, что мы не должны терять бдительности под напором морали. Наконец-то мораль возвращается, радуются некоторые, как это хорошо! Я достаточно много сражался против нигилизма и слабоволия, чтобы не сознавать, чем они грозят. Но мораль – своего рода средство гигиены, она должна служить жизни, иначе неизбежно ее превращение в опасную манию. Именно здесь и пролегает водораздел между моралью и морализаторством, между порядочными людьми и сторонниками цензуры. И что такое нравственный порядок, как не стремление перевернуть эту систему с ног на голову, поставить жизнь на службу морали, т. е. именно такой морали, дабы изгнать из нее все нечистое. Это мечта безумца, это мечта о смерти. Если и существует душевная чистота, то она выражает нечто прямо противоположное. Это очень тонко подметила Симона Вейль: «Чистота есть способность созерцать нечистое». Скажу больше: это способность принимать нечистое, привыкать к нему и сосуществовать с ним. Так душа приемлет тело и одухотворяет его. Не ведая стыда, страха или презрения.

И непристойности желания противостоит чистота любви.

Членение (Двойное) (Articulation, Double -)

Расчленять означает разделять. В лингвистике с легкой руки Андре Мартине (243) двойным членением называют разделение единиц языка по двум разным параметрам: смыслу (членение на монемы) и звучанию (членение на фонемы). Например, рассмотрим слово «переделаю». Оно состоит из четырех монем: пере-дел-а-ю. Если заменить хотя бы одну из монем, слово приобретет другой смысл: недоделаю, передумаю и т. д. Одновременно оно состоит из 10 фонем (п’-э-р’-э-д’-э-л-а-й-у). Постольку, поскольку одни и те же фонемы используются для образования множества разных монем, как и сами монемы используются для образования множества разных слов (которые, в свою очередь, используются для построения самых разных предложений), двойное членение предстает крайне эффективным с точки зрения экономичности принципом: десятки тысяч слов того или иного языка (и бесчисленное множество уже написанных и ждущих своего написания книг) состоят из всего лишь нескольких тысяч монем, которые, в свою очередь, состоят из каких-нибудь десятков фонем. Если бы не принцип двойного членения, нам пришлось бы для каждой мысли, которую мы хотим выразить, изобретать какой-нибудь особенный крик, и очевидно, что наши голосовые связки не справились бы с задачей, заданной мозгом. А так нам хватает примерно 40 минимальных шумовых единиц (фонем каждого языка), упорядочив которые мы способны, не закрывая рта и не повторяясь, говорить до скончания времен. Приходится признать, что в данном случае на высоте оказался отнюдь не мозг.

Чувственный (Sensible)

Наделенный способностью чувствовать, а также воспринимаемый органами чувств. В философии слово более часто употребляется во втором значении. Так, со времен Платона чувственный мир противопоставляется сверхчувственному миру, точно так же, как все то, что может быть воспринимаемо органами чувств, противопоставляется тому, что может быть познано с помощью ума. Наш мир, однако, – единственный, какой мы способны познать на опыте, – является единством того и другого.

Чувствительность (Sensibilité)

Способность чувствовать. Чувствительность может обозначать явление физического (ощущение), эмоционального (чувство) и даже интеллектуального порядка (здоровое чувство, то есть адекватное восприятие реальной действительности). После Канта мы привыкли рассматривать чувствительность как чисто пассивное, рецептивное свойство. «Способность (восприимчивость) получать представления тем способом, каким предметы воздействуют на нас, называется чувственностью. Следовательно, посредством чувственности предметы нам даются, и только она доставляет нам созерцания; мыслятся же предметы рассудком и из рассудка возникают понятия» («Критика чистого разума», «Трансцендентальная эстетика», § 1). Однако пассивным здесь выступает только дух. Что касается тела, то оно активно выполняет свою работу, которая заключается в реакции на внешние или внутренние раздражения. Вот почему мы просыпаемся от света, шума или боли. Чувствительность никогда не спит. Чувства – это труд тела и отдых духа.

Чувство (Sentiment)

То, что мы чувствуем, то есть осознание того, что происходит в нашем теле, изменяющее, как учит Спиноза, нашу способность существовать и действовать, в частности то, что заставляет нас радоваться или печалиться. Если эти чувства продолжительны, их обычно в отличие от эмоций называют аффектами (Аффект) . В отличие от ощущений чувства затрагивают не столько тело, сколько дух («сердце»).

Тело ощущает, дух чувствует – в этом более или менее и заключается различие между ощущением и чувством. Ощущение есть изменение тела (affectio) ; чувство – изменение души (affectus) . Впрочем, слишком настаивать на противопоставлении того и другого не стоит. Если тело и душа суть одна и та же вещь, как утверждал Спиноза и как думаю я, разница между чувствами и ощущениями носит не сущностный, а концептуальный характер: в одном случае мы рассматриваем ее с точки зрения физиологии организма, в другом – с точки зрения психологии аффектов. В то же время субъективно эта разница остается заметной: чувствовать боль и испытывать грусть – далеко не одно и то же. Одно дело – стукнуться лбом о стену, совсем другое – почувствовать «стену» страха в своей душе. Одно дело – увидеть чье-то лицо, совсем другое – влюбиться в его обладателя. Ощущение есть отношение к телу и окружающему миру; чувство – отношение к себе и другим людям.

Чудо (Miracle)

«Надо располагать поистине жалкими аргументами, чтобы быть вынужденным пойти по воде аки посуху!» – заметил мне как-то Марсель Конш. В этих словах примерно заключено все, что я думаю о чудесах. Чудесами называют события, представляющиеся необъяснимыми, и для их объяснения прибегают к вмешательству сверхъестественного, которое тем более необъяснимо. Но что же способно доказать двойное непонимание?

В своем «Исследовании о человеческом познании» (глава Х) Юм показал, что чудо по определению более невероятно, чем его отсутствие. Допустим, вам говорят, что некий человек воскрес из мертвых. Даже если лживость этого свидетельства для вас маловероятна (один шанс на сто или на тысячу), вероятность воскресения из мертвых еще ниже (нам неизвестен ни один проверенный случай из миллиардов возможных). Почему же вы должны поверить именно этому свидетельству?

Но, допустим, речь идет не о чужом свидетельстве, а о непосредственном опыте. Здесь работает тот же самый аргумент. Вы наблюдаете, как некий человек идет по воде. Гораздо вероятнее, что вы находитесь во власти галлюцинации, или что перед вами ловкий иллюзионист, или что этому явлению есть естественное объяснение, которого вы не знаете, чем то, что перед вами подлинное чудо, т. е. якобы сверхъестественное нарушение нормальных причинно-следственных связей. А если такое объяснение у меня есть? Значит, передо мной уже не чудо как событие по определению невероятное и исключительное. Глупость и слепота гораздо более вероятны.

Итак, чудо есть событие невероятное, в которое мы, тем не менее, верим; событие необъяснимое, которое мы тем не менее пытаемся объяснить. Верить в чудеса значит не просто верить не понимая – это-то как раз случается сплошь и рядом, это значит верить именно потому, что не понимаешь. Но это уже не вера, а легковерие.

Чужой (Autrui)

Другой человек как самостоятельная личность; не мое второе «я» (alter ego) , а чужое «я» («я», не являющееся мной). Следовательно, чужим может быть любой человек, при условии, что он человек. Чужой – потенциально и неопределенно ближний человек. Он не может быть объектом любви (нельзя любить кого ни попадя), но может служить объектом уважения, которое мы оказываем ему как бы «авансом». Если мы ничего не знаем о человеке, это еще не повод считать его недостойным уважения.

жүктеу/скачать 3.81 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: