Андреас Эшбах Выжжено Предуведомление

Летом дневная температура воздуха в Эр-Рияде никогда не опускается ниже 45 градусов по Цельсию, а наружная температура имеет роковое свойство становиться внутренней, если не принять предупредительных мер. И потому кондиционеры работали на полную мощность, а все солнечные отражатели на окнах были опущены, что погружало офисные помещения в своеобразные таинственные сумерки.

Несмотря на это, все потели. Глен Майерс сидел за письменным столом, утонув в своём кресле и погрузившись в темноту, лишь капли пота блестели на лбу.

– Мне очень жаль, – сказал он, бросив папку на стол перед собой. Она была не особо толстой и эффектного шума не произвела. – Мне очень жаль, но это сообщение я не могу передать по инстанции.

Таггард поднял брови.

– Ваша подпись вовсе не означает, что вы разделяете мою точку зрения.

– Да-да. Теоретически. На практике же самое позднее завтра утром последует звонок из Лэнгли.

– Из-за чего же?

Лицо Майерса выступило из тени кресла.

– Как долго вы здесь? Три месяца? Четыре?

– Четыре.

– Как время летит. И, тем не менее: вы все ещё новичок в империи Аллаха всемилостивейшего. Вы только-только перестали быть туристом.

– Другими словами, – ответил Чарльз Таггард, – мой взгляд на эту страну ещё свеж и непредвзят. Свободен от зашоренности.

Глаза его начальника сузились.

– Вы приписываете мне зашоренность?

– Вот уж точно нет, – заверил Таггард, и это было искренне. – Потому что вы бы так не волновались, если бы не знали сами, насколько я прав в моём отчёте.

– Да?

– И я ещё был достаточно сдержан.

Таггард откинулся назад. Его рубашка прилипла к коже.

– Если бы за долгие годы я не научился благословенному искусству дипломатии, я бы просто написал: Саудовская Аравия – это кошмар, и если это империя Аллаха всемилостивейшего, то он, должно быть, учредил здесь совместное предприятие с шайтаном. Единственная трудность, которую я испытал с отчётом, состояла в том, что я почти не знал, с чего начать. Мне не удалось выяснить, чем Саудовская Аравия отличается от Северной Кореи или какой-нибудь другой диктатуры, за исключением того факта, что мы набиваем карманы семейства Сауд деньгами, потому что нам нужна их проклятая нефть.

Майерс издал рычание:

– Ну, хотя бы это вы поняли.

Таггард начал перечислять по пальцам.

– У людей здесь нет конституции, нет парламента, нет партий. Они даже не знают, что такое профсоюз, а пресса печатает только то, что правительство желает видеть напечатанным. Глен, эта страна – практически частная собственность Саудов. И семейство Сауд, богатейшее семейство в мире, грабит собственный народ. Мы наблюдали это вдвоем, когда ещё не прошло и трёх дней с момента моего прибытия. Они разрушают средний класс. Они сделали всю страну зависимой от их подачек, а деньги им на это даём мы!

– Чарльз, – возразил Майерс, – они за эти деньги продают нам нефть. Нам совершенно всё равно, что они потом делают с этими деньгами.

– Может быть, но нам не всё равно, что Сауды делают с этой страной. – Это всё из-за жары: язык Таггарда говорил, прежде чем мозг успевал подумать, что сказать. – По прошествии десятилетий здесь, кроме нефти, так и не было создано никакой экономики, заслуживающей это название. Мало того, страна по уши в долгах! Мне трижды пришлось перечитать это, прежде чем я смог поверить. Больше двухсот миллиардов долларов долга! Если пересчитать это на душу населения, то на каждого придётся больше долгов, чем их было в Аргентине, когда страна обанкротилась. Так же и валовой внутренний продукт в пересчёте на жителя Саудовской Аравии, несмотря на всю нефть, недотягивает даже до половины того, что приходится на душу населения самых беднейших стран Организации экономического сотрудничества и развития.

– Причина просто в том, что здесь расплодилось слишком уж много этих душ населения, – ответил Майерс. – Со временем и это нормализуется.

Таггард не собирался горячиться. То, что Майерс не захочет подписывать его отчёт, можно было предвидеть. Майерс был кабинетный человек, и его интересовало только, чтоб в его ведомстве всё было тихо и спокойно.

– Нет. Это не нормализуется. Саудовская Аравия – пороховая бочка. Половина жителей – моложе восемнадцати лет, и работы нет практически ни у кого. И даже если бы была, люди к ней не подготовлены. Из трёх здешних выпускников университета двое – специалисты по исламской теологии. – Таггард подался вперёд и снова подвинул к Майерсу папку со своим отчётом. – Мы ведь не хотим, чтобы в Саудовской Аравии вдруг воцарилась демократия, потому что первые же выборы с громадным перевесом приведут к власти исламский режим, по сравнению с которым режим аятоллы Хомейни покажется Вашингтону дружественным. Да что там, первым избранным президентом окажется, скорее всего, Усама бен-Ладен! И тогда уже один баррель нефти будет стоить сто сорок долларов. Вот истинная причина, почему мы держим Саудов у власти: чтобы эта страна не стала демократической. И это, Глен, позор для Америки.

Майерс снова спрятался в тень. Его рука потянулась к папке, подняла её вверх, подержала на весу и потом пренебрежительно швырнула через край стола в корзину для бумаг, где она приземлилась, издав металлический «клонк».

– В Штатах не хотят это знать, Таггард. Никто, поверьте мне.

По крайней мере, ничего, что можно было бы увидеть.

Время замерло, но в голове его идёт работа. Что-то он проглядел. Не заметил какую-то взаимосвязь. В разговоре с Майерсом была затронута струна, ведущая к пониманию, и она всё ещё вибрирует.

Исламизм. Ключ где-то здесь.

Воздух над крышами Эр-Рияда дрожит от зноя. Машины на широких улицах скользят, как маленькие тёмные игрушки. Небо невероятно чистой, безукоризненной голубизны.

Во время своих рискованных прогулок по городу Чарльзу У. Таггарду случалось видеть наводящих страх мутавайинов, полицейских религии, которые днём и вечером во время молитвы ходили по торговым улицам, стуча палками в стёкла и решётки лавок, чтобы призвать хозяев закрыть заведение и отправиться в ближайшую мечеть на молитву. Он видел, как мутавайины гнали тех женщин, которых считали недостаточно закутанными, и даже били их своими палками.

Кошмар, на его взгляд. Но среди населения мутавайины пользовались признанием и даже уважением.

Он, по виду явно американец, останавливался возле медресе, которым здесь, казалось, не было числа. С простодушным выражением лица он слушал, как его высмеивали и ругали. Иной раз ему с трудом удавалось притворяться, что он не понимает по-арабски. Медресе казались ему инкубаторами лютой ненависти. Как видно, там учат не любви к Аллаху, а ненависти к Америке.

Чарльз У. Таггард спрашивал себя: чего он, собственно, ждет от своего пребывания здесь?

Он приехал не для того, чтоб выявлять здесь подстрекателей и закулисных организаторов атаки на Нью-Йорк. Это однозначно. И отнюдь не жажда мести руководит им. Он уже не раз за это время говорил себе, что его дочь всё равно умерла бы, разве что чуть позже. Нет, совсем не мести он хочет.

Но чего же тогда?

Его мысли возвращаются назад, к медресе. Вот он стоит там и спрашивает: «Извините, не говорит ли кто-нибудь из вас по-английски?» Большинство саудовцев говорят по-английски, без знания языка не станешь никем, однако молодые люди, выходящие из здания школы, делают вид, что не понимают ни слова. Они называют его сукиным сыном, собакой. Несколько минут назад они штудировали священные тексты, а теперь говорят о том, что надо его убить. Как же они ненавидят его! И только потому, что он американец.

Эти учебные заведения содержатся на деньги Саудов, союзников Америки.

Что же тут не сходится?

Начиная со времён основателя государства и первого короля Ибн Сауда – это Таггард знает из исторических книг, – королевский дом существует лишь с санкции ваххабитских религиозных вождей, претендующих на то, что они исповедуют истинный, «чистый» ислам. У него не укладывается в голове, как эти учёные мужи могут закрывать глаза на образ жизни королевской семьи, который по любым меркам, даже по меркам декадентской Америки, является аморальным и коррупционным. Ему уже приходилось читать отчёты, в которых говорилось о дворцовых интригах, зависти, даже убийствах внутри семьи, и поэтому дом Аль-Сауд видится ему чем-то вроде мафиозного клана. Принцы корыстолюбивы сверх всякой меры, мстительны и склонны к насилию. Эти властители уже созрели для того, чтоб их смело народными волнениями.

Однако народ не восстаёт. Благодаря деньгам. Благодаря обилию нефти.

Сауды финансируют свои учебные заведения, ратующие за «очищение ислама», и тем самым укрепляют позицию ваххабитов внутри исламского мира. В ответ ваххабитские духовные лидеры защищают положение Саудов. Вот в чём сделка.

Проигрывает в этой сделке арабский народ, лишённый прав, лишённый слова.

А США не хотят знать, что происходит. Потому что ситуация – такая, как есть – для Америки удобнее всего.

Когда Чарльз У. Таггард в своё время пошёл в ЦРУ, он сделал это под впечатлением «холодной войны». Он хотел защищать свободу своей страны, но также и свободу других людей. Одно другому не противоречит, даже и теперь, даже несмотря на весьма сомнительные вещи, которые ему уже пришлось делать в профессии. В прежние времена он не хотел бы оказаться на месте молодого кубинца, молодого русского, – теперь он не хотел бы быть молодым арабом, жителем Саудовской Аравии…

Вдруг всплывает одно воспоминание: он вечером идёт по Эр-Рияду, и ему бросается в глаза множество машин, у которых на заднем стекле закреплён лист с номером мобильного телефона. Так обычно делают, когда хотят продать машину, но почему цифры номера настолько крупные, что их можно различить даже на таком расстоянии, на каком не различишь марку машины? И почему эти машины едут так неторопливо, задерживаясь перед жилыми зданиями? За рулём – сплошь молодые люди, а ведь молодые обычно славятся быстрой ездой.

И наконец он понял. Эти машины не продаются. Мужчины «выгуливают» свои телефонные номера перед домами, где есть женщины, – в надежде, что какая-нибудь запишет номер и потом отважится позвонить.

Таггард припомнил, что, осознав это, он стоял как громом поражённый. Разумеется, он читал об этом. Во всех брошюрах для туристов, въезжающих в страну, написано, что женщины обязаны выходить закутанными, дом они могут покинуть только в сопровождении мужа, брата, отца или близкого родственника – и затем придерживаться лишь тех зон, которые закреплены за женщинами. Мужчины и женщины в Саудовской Аравии живут строго раздельно, и вот перед ним последствия: молодые мужчины не имеют никаких шансов познакомиться ни с одной женщиной. И в отчаянии они пытаются прибегнуть к хитрости, настолько безнадёжной, что хоть кричи.

Таггард выпрямился, положил руки на стол и понимающе кивнул. Вот оно что! Сауды экспортируют свои проблемы. Страна кишмя кишит молодыми, сексуально неутолёнными мужчинами, лишёнными всякой перспективы. Собственно, эти люди и должны протестовать против своих тиранов, должны ненавидеть королевский дом, должны восстать. Но Саудам удаётся этот фокус – перевести ненависть арабских парней с себя на Запад, на США, и это тем более захватывает дух, что им одновременно удаётся заставить Запад верить в то, что они – его союзники.

Потому-то молодые люди, у которых, вообще-то, есть всё, чтобы вести долгую и благополучную жизнь, вовлечены в войну против Америки…

Чарльз У. Таггард берёт в руки свою потрёпанную адресную книжку, листает её. Находит имя. Дональд Р. Хартфельд. Бывший товарищ по учёбе, который, как выясняется, отвечает за контакты с членами правительства и ключевыми руководителями бизнеса.

Он найдёт способ передать свой отчёт этому человеку.
Настоящее

Уж в пустыню Абу Джабра Фарука влекло всегда. Если он подолгу жил в городе, у него накапливалась и становилась нестерпимой потребность вскочить на спину верблюда и пуститься в путь по раскалённым пескам, в непроницаемое безмолвие под совершенным, пустым небом. Только там он чувствовал себя по-настоящему близко к Аллаху; шумная суета города, как он считал, оскверняла душу.

Видимо, давала себя знать бедуинская кровь его предков.

И хотя он был уже несколько стар для езды на верблюде, верхом он ездил охотнее, чем на джипе, который приносил за собой шум города. Километрах в ста пятидесяти от Эр-Рияда, в оазисе его ждал простой шатёр, у входа в который он мог сидеть и часами смотреть на несколько скудных пальм и дюны на горизонте, есть финики и предаваться своим мыслям.

А ему было над чем подумать. С некоторого времени его терзало смутное чувство, которое он не мог понять, хоть и вгрызался в собственную душу, как мышь в мешок с запасами. Чувство, что некоторые вещи вышли из-под контроля, да, собственно, давно уже совершенно разладились.

Наплыв людей перед больницей, например. Ему было стыдно привлекать к себе столько внимания. Ещё подумают, что он профинансировал эту операцию лишь для того, чтобы заставить говорить о себе.

Однако если прислушаться к себе, то симпатия, исходившая от людей, была ему приятна. Хоть его братья и высмеивали его инициативы.

Его братья…

Да. Вот где сидела заноза.

Абу Джабр Фарук был последним сыном короля Ибн Сауда. Однако его мать была всего лишь рабыней; она ухаживала за владыкой в его последние, отмеченные недугами годы жизни. После рождения сына она была отпущена на волю и получила компенсацию, но этого ей показалось мало: она всю жизнь боролась за то, чтобы её сын был признан принцем. Не было ни дня в его детстве, чтобы она не напомнила ему о его королевском происхождении и о необходимости вести себя соответственно. А её представления о поведении принца были высоки, недостижимо высоки.

Всё-таки она дожила до того времени, когда он был официально признан принцем, хотя и до сих пор его имя введено не во все списки. Но он уже мог носить фамилию Ибн Абдул-Азиз Аль-Сауд, получал содержание принца первой степени родства и имел доступ во дворец короля.

К счастью, ей не довелось увидеть его первую встречу с королевской семьёй.

Какое это было разочарование! Он знакомился с семидесятилетними мужчинами, которые женились на пятнадцатилетних девочках. С мужчинами, которым отстраивали дворцы из лазурита, чтобы они предавались там разврату со шлюхами. С мужчинами, которые откупоривали бутылки с виски в самолёте, как только тот отрывался от саудовской земли. С мужчинами, которые ежевечерне просаживали миллионы в казино Монте-Карло и Ниццы. Которые брали взятки, потому что им не хватало их колоссального содержания, перевозили наркотики или торговали оружием.

Те высокие принципы, которыми он жил, для них просто не существовали. Вся самодисциплина, всё его стремление к добродетели и совершенству, подобающему принцу, чтобы быть готовым взять на себя ответственность, были напрасны и бессмысленны.

Ему становилось тошно при одной только мысли оказаться замешанным в дворцовых интригах. Неужто и он должен тратить свои деньги на бриллианты, ловчих соколов, яхты, дорогие автомобили и личные самолёты? Не было, на его взгляд, ничего бессмысленнее такой жизни.

Итак, он отступил. Поступок, который остальным был только по душе.

Для него было очевидно, что семью испортил лишь контакт с Западом: обилие денег и соблазны, которые Запад в своей испорченности всегда держит наготове. Ради алкоголя и золотых дверных ручек они отреклись от истинного своего наследия: заповедей Аллаха и жизни в кристальной ясности пустыни.

Нефть, принёсшая Саудам колоссальные богатства, явилась вовсе не благодеянием Аллаха, как многие считают, а испытанием, ниспосланным Им. И вот почти никто не выдержал этого испытания. Это было горько.

Облако пыли на горизонте привлекло его внимание. Кто-то ехал сюда – на большом, тяжёлом джипе, слишком быстром для песчаного грунта.

Абу Джабр сидел и ждал. Ещё издали машина показалась ему знакомой; когда она подъехала ближе, он увидел, что предчувствия его не обманули. То была очередная любимая игрушка его второго сына Саида, мощный внедорожник, который остановился, поблёскивая чёрным лаком, покоясь на чудовищных шинах и гудя кондиционером, разогнавшим всю тишину оазиса.

Саид. За него Абу Джабр тоже испытывал немалую тревогу. Отцу никогда не удавалось пробудить в Саиде ту же любовь к пустыне, которая наполняла его самого. Саид стал бизнесменом, и время от времени до отца доходили слухи, что в его бизнесе не всё легально. Абу Джабру оставалось лишь надеяться, что эти слухи – сплетни завистников. Король призвал Саида в Совет – головокружительная карьера для такого молодого человека. Хотя, на вкус Абу Джабра, сын из-за этого слишком много вращался среди американских советников короля.

Они поздоровались. Абу Джабр предложил ему место рядом с собой и миску фиников. Потом они сидели, ели и молчали, как будто шипенье и клёкот кондиционера были концертным номером, который они решили прослушать.

Однако ощутимо чувствовалось, что Саид нетерпелив и напряжён. Он приехал не для того, чтобы просто посидеть рядом с отцом, а потому, что чего-то от него хотел. Чего-то неотложного, иначе подождал бы несколько дней, пока Абу Джабр сам вернётся в Эр-Рияд.

– У тебя много дел? – прервал молчание Абу Джабр.

– Да, это так.

– Слишком много, чтобы рассиживать тут со старым отцом в его старом шатре?

Саид склонил голову в непривычном для него жесте почтения.

– Я приехал просить тебя кое о чём, отец.

– Ты всегда можешь на меня рассчитывать. Ты это знаешь.

Саид кивнул, полез в карман, достал сложенную вчетверо бумагу и протянул ему. То была страница, вырванная из английского журнала, как понял Абу Джабр, развернув её. Реклама на всю полосу с женщиной, чьё тело было едва прикрыто.

– На другой стороне, – пояснил Саид.

Абу Джабр перевернул лист и прочитал заголовок. Сообщение о чём-то медицинском.

– Клиника в Германии разработала новый метод лечения, – продолжал Саид, – который может дать надежду нашему Мандуру. Я говорил с врачом по телефону. Он говорит, что есть шансы полностью вылечить болезнь.

– Ин ша'алла, – пробормотал Абу Джабр, впечатлённый этим. Маленький Мандур от рождения страдал затруднением дыхания, оно прогрессировало, и врачи до сих пор предсказывали ему только раннюю смерть. – Тогда не медли. Бери сына и поезжай.

Саид кивнул.

– Так я и хотел сделать. Уже обо всём договорился. Но дядя Салман – я имею в виду, король – поручил мне дело, которое не терпит отлагательства. Я не могу уехать. Это исключено.

Старик знал, что если Саид сам не говорит о причинах, то и спрашивать не надо. Без сомнения, речь шла о чём-то таком, что требовало сохранения секретности и имело высшее политическое значение.

– Может, тебе и не обязательно сопровождать сына самому, – заметил он.

– Об этом я и думал. Я отправлю с мальчиком Васиму, но хотел бы, чтобы ты сопровождал её.

Абу Джабр удивлённо поднял брови.

– У тебя хватает взрослых сыновей, которые могли бы сопровождать мать Мандура. Абдулла, например.

– Теоретически да, – сказал Саид мрачно. Его желваки на скулах ходили ходуном, пока он искал подходящие слова. Наконец он выдавил: – Васима любит западную цивилизацию и все её «прелести». Она любит её несколько избыточно. Абдулла с нею не управится. Да и никто из остальных не управится. – Он посмотрел на своего отца. – Ты единственный, кого она уважает.

Абу Джабр спросил себя, что же привело его сына к такому заключению, однако во взгляде у того стояла такая настойчивая мольба, что не ответить согласием было нельзя.

– Когда надо ехать?

Облегчение Саида можно было потрогать руками.

– Самолёт завтра днём.

Как раз в этот момент кондиционер в джипе отключился и возвратилась тишина. Слышалось лишь потрескивание остывающего мотора.

– Я сделаю это ради твоего сына, – сказал Абу Джабр.

Блок некоторое время раздумывал, нахмурив брови, и наконец сказал:

– Ну хорошо.

После этого они покинули конгресс – немедленно и ни с кем не прощаясь – и отправились в Нью-Йорк.

– Почему именно в Нью-Йорк? – уже сидя в машине, спросил Блок с вновь проснувшимся недоверием.

«Он ещё не смирился», – отметил Маркус и начал объяснять. Повёл разговор. Речь отдела продаж на языке сбыта – из категории «уболтать клиента вусмерть». Он проговорил всю Индиану. Пока Карла Вальтера Блока не сморила усталость из-за перелёта и смены часового пояса.

Когда стемнело, сонливость одолела и Маркуса. После Толедо они решили, что на сегодня хватит, и остановились в маленьком мотеле, выдержанном в ярко-жёлтом и кактусово-зелёном тонах. Только фиолетовое в цветочек постельное бельё в комнате Маркуса никак не хотело сочетаться с этой гаммой.

После ужина – мексиканская кухня, тортиллы, энчилады и сносное пиво – они ещё немного посидели в пустоватом и не особенно уютном баре, поглядели на машины, проносящиеся мимо, и Маркус чувствовал, как по его жилам разливается приятная тяжесть. Но тут Блок неожиданно сказал:

– Нам надо записать всё, что мы тут зашнапсили.

– Зашнапсили? – Маркус устало задумался о смысле этого нового слова.

– Так у нас говорят, когда о чём-нибудь условятся. Придут к согласию. – Блок похлопал ладонью по столу. – Всегда лучше, если на руках есть что-то письменное.

– Да. Конечно. Мы это сделаем в Нью-Йорке при помощи адвоката.

– Мне было бы лучше сейчас. Мы можем написать это и от руки. Лишь бы что-то было написано.

Маркус преодолел тяжесть.

– О'кей. Нет проблем. – Он встал. – Пойду спрошу насчёт бумаги и ручки.

Похожий на медведя, явно скучающий бармен перестал полировать стаканы, когда Маркус направился к стойке, и, казалось, был разочарован тем, что от него хотели.

– Найдём, – буркнул он и достал из-под стойки шариковую ручку с кактусами и несколько листов жёлтой писчей бумаги.

Маркус невольно осклабился, глянув на Блока. Бумага была покрыта логотипами заводов, где гнали шнапс.

– Ну, что вы на это скажете? – спросил он, положив бумагу перед Блоком. – Идеально, чтобы закрепить то, что зашнапсили, а?

Блок был искренне озадачен.

– Как вы это устроили?

– Вы нашли партнёра, какого надо, – обронил Маркус, сел и начал писать:

– Я думал, вас зовут Марк, – сказал Блок.

Маркус кашлянул.

– Вы же знаете, американцы плохо воспринимают чужие имена на слух. Вместо «Мерсе́дес» они говорят «Мёрседис», вместо «Порше́» говорят «Порш» и так далее…

– Но Маркус – это, на сей раз, ваше настоящее имя?

– Да.

– Запишите ещё дату и место рождения – мои, а потом ваши.

Пришлось Маркусу сбегать и за своим паспортом, чтобы Блок был доволен. Всё остальное пошло уже проще, поскольку основную часть они обсудили еще по дороге. Они договорились открыть совместную фирму под названием «Block Explorations», при этом Блок был назначен техническим, а Маркус финансовым директором. Разделение долей – в соответствии с предложением, высказанным Блоком с категорической решительностью, – было следующим: три четверти принадлежали Блоку и одна четверть – Маркусу. Маркус испытал безграничное облегчение, записывая это: он-то по дороге боролся с собой, стоит ли ему осмелиться запросить для себя хотя бы десять процентов.

Затем Блок настоял на пункте, что Маркус берется обеспечить необходимый стартовый капитал в течение месяца, в противном случае договор считается недействительным.

– Никаких проблем, – улыбнулся Маркус. – Даже месяца не понадобится.

– Тогда мы можем так и записать, – ответил Блок, однако по его лицу было видно, как он боится, что его снова обманут.

– Конечно, – согласился Маркус. – Конечно, так и запишем.

Этого человека можно было брать мягкими бархатными рукавицами.

– Я не могу себе представить, где вы сможете их раздобыть, – рычал Блок, нахохлившись на своём сиденье и вцепившись в потёртую кожаную папку на коленях. – При всём желании не могу представить. С этим всегда одно и то же. Мне всё время что-то обещают. Как с этим идиотским конгрессом. Сколько можно оставаться таким легковерным?

Когда они добрались до Кливленда, Блок потребовал, чтобы Маркус заехал в город: Карлу там нужно было кое-что сделать.

– В Кливленде? – У Маркуса не было желания покидать автостраду; до Нью-Йорка было ещё далеко, и ему не хотелось терять время.

Голос Блока посуровел.

– Вы должны немножко считаться со мной, если хотите, чтобы я в этом участвовал.

Бархатные рукавицы! – напомнил себе Маркус и ответил:

– Хорошо, хорошо, заедем.

Беспощадный Блок потребовал довезти его до центра города и высадить там у Tourist Office.

– Вы будете ждать меня здесь? – удостоверился он, выходя из машины и зажав под мышкой свою папку. С озера Эри дул холодный ветер, но ему это, казалось, не причиняло неудобств.

Маркус кивнул.

– Я не сдвинусь с места, даже если вы задержитесь там на целый день.

– Хорошо, – сказал Блок.

Маркус смотрел, как он входил в Tourist Office, видел сквозь стеклянную дверь, как он разговаривал с женщиной, которая вначале отрицательно качала головой, однако потом, когда Блок настоял на своём, взялась за телефонную трубку и сделала несколько звонков.

В конце концов он вернулся назад, держа в руке маленькую схему города Кливленда.

– Теперь я знаю, куда надо ехать, – пояснил он, вполне довольный собой, но ничего не объяснил, а стал указывать Маркусу, как туда добраться. – Ещё мне нужно бы немного денег, – сказал он, когда они уже припарковались. – Не могли бы вы мне одолжить долларов двести?

Маркусу уже пришлось заплатить за мотель, поскольку Блок покинул Европу всего лишь с двадцатью долларами в кармане, но он уже смирился с тем, что австриец так и так будет висеть у него на шее. Двести долларов наличными у него нашлось, и Блок взял их с лаконичным «спасибо».

– Придётся немного подождать, – добавил он.

– Понял. Но имейте в виду, что до Нью-Йорка нам ехать ещё минимум девять часов.

Блок изумлённо поднял на него глаза.

– Девять часов? А что, туда нет автострады?

– Мы и поедем по автостраде. – Как видно, даже много повидавший Карл Вальтер Блок имел неверные представления о расстояниях в США.

– Хорошо. Я буду иметь в виду.

Он ушёл и действительно отсутствовал долго. Маркус обыскал весь радиодиапазон, потом разминал ноги, пока не замёрз, и снова влез в машину, когда мимо проходила группа подростков-шалопаев. Потом наконец показался Блок, прижимая к себе кожаную папку, и они смогли тронуться в путь.

– С одной стороны, вы говорите, что раздобудете миллионы, а с другой – у вас нет денег заплатить за нормальный отель? Как одно с другим согласуется?

– Деньги у меня есть, – ответил Маркус, у которого ныло в затылке и стучало в висках, – только по большей части они ещё в Германии. В банке. Их надо ещё перевести. Это потребует времени и кое-каких затрат – и начать эти операции я смогу самое раннее завтра.

Блок поморщился.

– Да. Такие вещи и мне приходилось использовать в качестве отговорки.

– Давайте-ка пойдём спать, – попросил Маркус. – Утро вечера мудренее. Завтра достаточно будет сделать несколько звонков, и дело сдвинется с мёртвой точки.

– Интересно будет посмотреть, – буркнул Блок.

На следующее утро австриец не оставлял его ни на минуту, настаивая на своём присутствии во время этих «нескольких звонков». Так и сидел с подозрительным взглядом стервятника на краю неприбранной постели Маркуса, когда тот звонил в «Lakeside & Rowe», в головной нью-йоркский офис, прося назначить ему время важной деловой встречи с мистером Роу.

– Мне очень жаль, – сказала ему секретарша, – однако мистера Роу в ближайшее время не будет на месте.

Но это не могло быть правдой. Чтобы Саймон Роу, марафонец, не появился на месте? Да он каждое утро за руку здоровается с ночным дежурным. Для него работа – эликсир жизни.

– И когда он снова появится?

– Это пока неизвестно, но не раньше двадцатых чисел. – То есть больше недели. Через три дня после того, как команда локализации улетит в Европу.

– Всё увёртки! – заявил Блок и встал после того, как Маркус опрометчиво объяснил ему положение дел. – Ничего из этого не выйдет. Пойду, попытаюсь перерегистрировать свой обратный билет, с тем чтобы улететь домой из Нью-Йорка. – Он сделал гневное, но вместе с тем по-детски комичное движение сжатым кулаком, рассекая наискосок воздух. – Мне-то плевать. Посмотрим, как мир управится без нефти.

– Погодите! – воскликнул Маркус. О чёрт, однако же до чего обидчив этот человек! – Погодите, прошу вас. Это ещё далеко не причина, чтобы сдаваться. Я этого добьюсь, поверьте мне.

Блок упрямо помотал головой, опять напоминая строптивого ребёнка.

– Я не верю. Ничего не получится.

Маркус глубоко вдохнул, затем выдохнул. Только не отчаиваться. Излучать уверенность.

– Если бы вы сразу сдались, – сказал он и твёрдо посмотрел старому человеку в глаза, – вы бы так и не нашли вашу нефть, ведь так?

Блок выдержал его взгляд, это длилось минуту. Потом, понурившись, сдался и снова сел на кровать.

– Ну хорошо. Тут вы правы.

Маркус улыбнулся, хотя ему было не до улыбок, и снова взялся за телефонную трубку. Он лихорадочно соображал, но ему так и не пришло в голову ни одной мысли: что же теперь делать дальше.
Настоящее

В Лондоне им придётся пересесть, но они летели самолетом «Saudi Air». Для них зарезервировали переднюю часть салона первого класса, отгородив её тяжёлым занавесом, и пилот приветствовал их лично.

Мандур, с волнением следивший за взлётом, наконец заснул. Васима сидела спокойно; может, она тоже спала, но за паранджой этого не было видно. Абу Джабр попросил стюарда принести последний выпуск «Al Riyadh».^[22] Как сообщалось, король заседал по важному поводу с некоторыми советниками, однако не было никаких подробностей.

В Хитроу они вышли из самолёта, заспанного Мандура мать вела за руку. Самолёт прибыл вовремя, и всё, казалось, шло как по-писаному. Но когда они вошли в транзитную зону, Васима сняла с головы свою паранджу и засунула её в чёрную сумку, висевшую у неё на плече.

Это и было то, о чём говорил Саид.

– Не могла бы ты мне объяснить, что это ты делаешь? – спокойно спросил Абу Джабр.

– Вы же сами видите. – Она тряхнула волосами так, что они рассыпались по плечам. – Я сняла паранджу.

– Это я вижу. Мой вопрос имел целью узнать, что побудило тебя это сделать.

– Мы же больше не на саудовской территории. Я приспосабливаюсь к здешним обычаям.

Абу Джабр смотрел на неё. Он и не знал, как хороша собой его невестка, гордая красавица с зелёными сверкающими глазами, прямым носом и блестящими густыми волосами. Она была дочерью сирийского дипломата и много поездила по миру; без сомнения, она лучше него ориентировалась в обычаях других стран. И тем не менее это было недопустимо.

– Васима, твой муж хочет, чтобы ты одевалась, как подобает правоверной мусульманке.

Она гневно сверкнула глазами.

– В Коране нигде не написано, что женщина должна укутываться. Ни слова. Я читала его. Да что там, я знаю его наизусть. В отличие от моего мужа, кстати, если это вас интересует. Паранджа, – прошипела она, – это не более чем саудовский обычай. И, если вы хотите знать моё мнение, обычай отвратительный.

Сила её протеста, шокирующее неприличие поведения, которое она демонстрировала, нанесли Абу Джабру ощутимый удар. Ему пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы сохранить самообладание.

– Скажи мне одно, Васима! – попросил он наконец сдержанным тоном. – Знала ли ты обычаи Саудовской Аравии до того, как вышла замуж за Саида?

Он не спускал с неё глаз, пока она не ответила:

– Да.

– Была ли ты каким-то образом принуждена к этому браку?

– Нет, – призналась она наконец.

Он спокойно кивнул.

– Хорошо. Так вот, мужчина, за которого ты вышла замуж, не хотел бы, чтобы ты его позорила. Решай, пожалуйста, как тебе это сделать.

Васима недоверчиво оглядела его, не говоря ни слова. Неужто она ожидала, что он будет её принуждать?

Он подозвал жестом Ялилу, одну из служанок.

– Да, господин, – прошелестела та. Её глаза под паранджой казались испуганными.

Абу Джабр указал на магазин, торгующий в транзитной зоне галстуками, платками и прочими аксессуарами.

– Сходи туда с Васимой, – приказал он ей, – если она решит купить там себе платок.

Прошлое

Кейт! Да, вот именно. Почему это раньше не пришло ему в голову? Если кто и мог помочь, если и есть ещё какой-то путь остаться в игре, то… Маркус быстро глянул на часы. Почти десять. Да, Кейт Пеппер мог уже оказаться на месте. Он набрал номер, и вот удача: тот снял трубку.

Теперь главное – сохранять непринуждённость.

– Это я, о всеведущий мастер информации, укротитель всех актуальных данных. Марк. И мне нужна справка.

Кейт, кажется, был в прекрасном расположении духа и обрадовался его звонку.

– Ты смотри-ка, принудительный отпускник истосковался по фирме. И где же ты сейчас обретаешься?

– В Нью-Йорке. Мне необходимо переговорить с Роу, но мне говорят, что его нет на месте. Не знаешь ли ты, где он ошивается?

– Это из-за того дела с Мюрреем?

– В каком-то смысле, да. Но история слишком долгая для телефонного разговора, я расскажу тебе её в другой раз. – Ему в голову пришла успокоительная мысль. – Вот если бы Роу заболел, об этом стало бы известно?

– Вообще, может, и нет, но мне бы стало, – самоуверенно заявил Кейт. – У меня, можно сказать, есть прямое подключение к «сарафанному» радио. Но не беспокойся, я думаю, Роу просто-напросто дома. Может, обдумывает новые бизнес-стратегии, кто его знает? А может, просто отлёживается.

Маркус заморгал и поднял глаза. Перед окнами дома напротив как раз завис на канате в своей подвесной люльке мойщик окон.

– А я думал, Роу каждый день появляется в конторе первым.

– Если приходит, то да – он первый. Но он приходит не каждый день. Это всё пропаганда. Хорошо воздействует на средства массовой информации, я думаю. Но ведь парню девяносто шесть; чудес не бывает. Время от времени он остаётся на какое-то время дома и подзаряжает свои батарейки.

Маркус подтянул к себе блок для записей с гербом отеля.

– О'кей. И где же находится его дом?

– У него вилла за городом, на Лонг-Айленде. Местечко называется Кедар-Спрингс. Если ты хочешь поехать к нему… Ты ведь хочешь поехать к нему?

– Разумеется.

– Тогда поезжай в сторону Ист-Хэмптона, а там спросишь. Местечко, я слышал, найти непросто.

Весь фасад указывал им на тщетность попытки. Блок от самого Нью-Йорка молчал и посматривал скептически. Сейчас главное было не поддаться. Со всей демонстративной уверенностью, какую только мог продемонстрировать Маркус, он зашагал к порталу и нажал на маленькую, безупречно поблёскивающую золотом кнопку звонка.

Открыл молодой азиат в униформе дворецкого и выслушал с неподвижным лицом, что господам необходимо переговорить с мистером Роу по неотложному делу.

– Но вам не назначено, – это был не вопрос, а констатация факта.

– Да, действительно, не назначено, – признал Маркус, борясь с желанием сглотнуть.

Дворецкий кивнул и сказал:

– Не смогли бы вы минутку подождать? – Он исчез, однако дверь не захлопнул, а лишь притворил.

Время шло. Физиономия Блока омрачалась с каждой минутой всё больше. Он выразительно посматривал на часы и разглядывал небо, словно прикидывая, лётная ли погода.

Однако дворецкий опять появился, широко раскрыл дверь и сказал:

– Мистер Роу ждёт вас, господа.

Холл размером с самолётный ангар был весь выдержан в белом мраморе, с которым контрастировала мебель из различных сортов тёмного дерева, по большей части антикварная. Несмотря на простор, пространство казалось тесно заставленным.

Дворецкий шёл впереди и в конце холла открыл дверь из чёрного, украшенного глубокой резьбой дерева. За дверью располагалось просторное помещение с высокими окнами, откуда открывался восхитительный вид на залив: парусные яхты скользили по синей сверкающей воде, крутые скалы и песчаные пляжи окаймляли берег, по склонам поднимался лес.

В помещении буквой «П» были выстроены длинные столы, и на этих столах стояли компьютеры. Не обычные компьютеры, как определил Маркус, а нечто большее. И перед одним из экранов сидел Саймон Роу, вперившись в программный код.

– Сам-то я давно уже не программирую, не беспокойтесь, – расплывшись в улыбке, вместо приветствия объяснил старик. – Мне просто нравится эстетика языков программирования всех видов. Одна из немногих слабостей, которые мне остались в моём возрасте. – Он приглашающим жестом указал на два стула из кожи и стальных трубок. – Однако прошу вас, господа, садитесь же.

Дворецкий наколдовал откуда-то из воздуха поднос с чашками, кофе и печеньем и кружил вокруг них, пока Роу коротким кивком не отпустил его. Затем он сказал, помешивая свой кофе:

– Вы, должно быть, Марк Уэстман. – Он испытующе оглядел Маркуса. – Я знаю, что вы из Германии, что мистер Нолан, чьё мнение я очень высоко ценю, хотел взять вас в наш технический сервис, но мистер Мюррей, чьё мнение я тоже очень высоко ценю, решил отправить вас назад, в Германию. Это и есть причина вашего прихода?

«В конечном счёте, да», – подумал Маркус, но вслух сказал:

– Нет. – Он спросил себя, каким образом Роу так быстро смог получить все эти сведения. У него действительно было чему поучиться в деле управления информацией. – Я не сделаю ни того, ни другого. Скорее всего, я вместе с моим партнёром, Карлом Вальтером Блоком, открою фирму, причём здесь, в США. Пришёл же я, потому что хотел бы представить вам нашу бизнес-идею – в надежде, что вы, если найдёте её интересной, выведете нас на контакт с «Peak Performance Pool».

Роу оглядел его, подняв брови и, как показалось Маркусу, с благожелательным интересом.

– Понимаю, – сказал он. – Правда, и я попрошу вас понять, что время старого человека дорого. Я ценю, что вы сразу перешли к делу. – Он откинулся на спинку кресла. – У вас есть полчаса, чтобы убедить меня.

Блок встал, прошёлся нервно по комнате туда-обратно, затем задумчиво остановился и уставился в пустоту, как будто совсем забыл, для чего явился сюда. Маркус смотрел на него, и с каждой секундой, уходящей в молчании, ему всё больше становилось не по себе. Неужто Блок сейчас провалит всю затею?

Но Блок не провалил. Он начал говорить, вначале тихо, проникновенно, потом всё оживлённее и жарче. Как будто кто-то переключил тумблер, и та харизма, которую он излучал в Чикаго, вновь вернулась к нему. Пророческая энергия, движущая им, опять давала себя знать.

Пока Блок говорил, Маркус совсем забыл о присутствии Роу; и только когда его партнёр закончил свой доклад, он снова заметил председателя правления и потенциального инвестора. И посмотрел на него. В глазах Роу что-то блестело, и Маркус не сразу понял, что это было.

Алчность. Саймон Роу почуял наживу.

В это мгновение из облаков выглянуло солнце – неожиданно ярко, – и деревянные полы под ногами засветились медовой желтизной. «Эту минуту я должен запомнить», – сказал себе Маркус. Свершилось. Он был у самой цели!