ВТОРАЯ ВЕРСИЯ КОГНИТИВНОГО ПОДХОДА (С. Аш, Д. Креч, Р. Крачфилд)

3. ВТОРАЯ ВЕРСИЯ КОГНИТИВНОГО ПОДХОДА (С. Аш, Д. Креч, Р. Крачфилд)

Сложный процесс поведения человека может быть понят толь­ко при условии рассмотрения «менталистских» переменных, та­ких, как перцепт, идея, образ, ожидание и пр. Адекватным мето­дом исследования может быть только холистский, или молярный, подход, рассматривающий поведение как нечто целостное. Невоз­можно понять единое поведение, исследуя по отдельности его ком­поненты («молярные элементы»). Поведение не просто молярно организовано, но важнейшим элементом этой организации явля­ется познание (cognition). Перцепция рассматривается как отно­шение поступающих данных к когнитивной структуре, а науче­ние — как процесс когнитивной реорганизации.

Краткое резюме этого подхода авторы выражают такими сло­вами: «Поведение организовано. Эта организация молярна. Наибо­лее важный ее элемент — познание» [Krech, Crutchfield, Ballashey, 1962, p. 187].

Нетрудно заметить, что общая концептуальная схема объеди­няет эту теорию с другими когнитивными теориями и вместе с тем отличает ее от теорий соответствия. Для Креча и Крачфилда характерен еще более широкий (или более общий) круг прини­маемых посылок. Собственно, теории здесь вообще нет, так как отсутствует ее содержательная сторона. Скорее, здесь в «чистом виде» сформулирован определенный методологический подход, дающий набор некоторых самых общих принципов исследования. Но коль скоро эти принципы реализуются в экспериментальной практике, связанной достаточно тесно с исследованием совер­шенно определенной группы феноменов, прежде всего таких, как перцепция, аттитюды, аттракция и т.д., вместе с этим массивом экспериментальных работ идеи Креча и Крачфилда именуют «ког­нитивной теорией».

В таком же смысле, т.е. в наиболее методологической ее ипос­таси, когнитивистская теория может быть зафиксирована и в ра­ботах С. Аша. В его работах формулируются, конечно, определен­ные теоретические принципы, но большую известность приобре­тает серия экспериментальных исследований. В этой связи здесь уместно обратиться к той проблематике, которая преимуществен­но разрабатывается в рамках когнитивистской ориентации на уровне эксперимента. В фокусе исследований — проблема социальной пер­цепции, хотя не всегда при однозначном употреблении этого термина. Впервые сам термин «социальная перцепция» был введен Д. Брунером в 1947 г., когда была сформулирована программа «Но­вый взгляд» («New Look»). В первоначальном употреблении термин «социальная перцепция» подразумевал влияние всей совокупнос­ти социальных и культурных факторов на восприятие. Позднее же, в основном социальными психологами, термин стал употреблять­ся в значении «восприятие социальных объектов», хотя практи­чески исследования охватили не проблему восприятия всех воз­можных социальных объектов (а под ними понимались люди, груп­пы, социальные общности), но лишь восприятие другого человека, другой личности. Поэтому в качестве синонима выражению «соци­альная перцепция» в социально-психологических исследованиях стал употребляться термин «восприятие личности» («person perception») или «межличностное восприятие» («interpersonal perception»). Именно в плане исследований восприятия другого человека и была впервые применена модель Хайдера Р-О-Х.

Идеи «Нового взгляда» были положены в основание исследо­ваний по социальной перцепции, прежде всего в той их части, где утверждалось, что восприятие избирательно организовано (т.е. что новая информация об объекте соединяется с предшествую­щим знанием, вследствие чего возникают упорядоченные катего­рии, которые значимы и функциональны для индивида), что пер­цептивные процессы осуществляются таким образом, что новые впечатления категоризируются на основании сходства с прежни­ми и т. д. Эта идея «перцептивной интеграции» была, в частности, положена в основу многих исследований С. Аша.

Точка зрения Аша в социальной психологии является прило­жением идей гештальтпсихологии о том, что перцептивная орга­низация имеет тенденцию быть настолько хорошей, насколько это позволяют преобладающие условия. В конечном счете эта мысль преобразуется у Аша в тезис о том, что человек имеет тенденцию быть настолько «хорошим» (для Аша это — «мыслящим связанно», «понимающим», «отвечающим условиям среды»), насколько это допускают обстоятельства. В этом смысле взгляды Аша противо­стоят той традиции в истории психологии, которая приписывает человеку иррациональность поведения, крайний эгоцентризм и т.д. По Ашу, человек, стремясь построить максимально ин­тегрированную систему своих представлений о мире, организует ее каждый раз в соответствии с обстоятельствами, в частности с условиями места и времени. Именно в русле таких рассужденийАш строит свой получивший широкую известность эксперимент [Asch, 1946].

Двум группам испытуемых (90 и 76 человек) был предложен список прилагательных, обозначающих свойства личности некое­го якобы реально существующего человека. Список включал по шесть одинаковых прилагательных: «энергичный», «уверенный», «ироничный», «любознательный», «практичный», «осторожный», а седьмое прилагательное было разным для двух групп. В одном случае это было слово «теплый», а в другом — слово «холодный». На основании перечисленных характеристик было предложено дать общее описание некоей воображаемой личности, обладающей эти­ми характеристиками. После этого испытуемым в обеих группах дали лист с перечислением восемнадцати черт характера и попро­сили указать, какие черты свойственны, по их мнению, выше­описанной личности. Оказалось, что относительно многих из во­семнадцати предложенных черт (например, щедрый, добродуш­ный, обладающий чувством юмора, популярный, обладающий воображением) наблюдался довольно большой разброс мнений в зависимости от того, принадлежал ли испытуемый к группе, где фигурировало слово «теплый», или к группе, где фигурировало слово «холодный». Таким образом, различие сопоставлений опре­делялось тем, что «теплый» и «холодный» были восприняты как центральные характеристики личности, вокруг которых и строи­лась вся конфигурация черт воображаемого человека. Однако для других черт (настойчивый, реалистичный, серьезный, честный, хорошо выглядящий) приписывание их воображаемой личности не в такой сильной степени зависело от присутствия свойства «теп­лый» или «холодный».

Аш сделал вывод, что при восприятии другого человека про­явилась тенденция объединять воспринимаемые характеристики в организованные смысловые системы, причем введение всяких но­вых характеристик направлено к тому, чтобы эти смысловые сис­темы пополнить. Кроме того, было установлено, что при органи­зации этой смысловой системы воспринимаемые характеристики попадают в определенный контекст, в котором особенно очевид­на роль одной характеристики, воспринятой как центральная. Связ­ное, целостное представление о личности в значительной мере организуется вокруг этой центральной характеристики.

Модификация образа некоторой воображаемой личности в связи с той окраской, которую придает ее чертам добавление лишь одной, но оказавшейся значимой характеристики («теплый», «хо­лодный»), интерпретируется Ашем и в более широком теорети­ческом плане. Он делает вывод, что при построении образа како­го-либо предмета, явления для человека «идентичные данные не являются теми же самыми в различных контекстах» [Asch, 1946, р. 440]. Это положение распространяется, в частности, на позна­ние социальных явлений: «Рассматриваем ли мы исторические дви­жения или экономические и политические идеи, сохраняет место факт, что каждый акт приобретает свое значение и важность в его отношениях с условиями места, времени и обстоятельств» [op. cit., р. 442]. Само по себе бесспорное, это положение приходит, одна­ко, в противоречие с той конкретной практикой эксперименталь­ных исследований, которая создала Ашу широкую известность. Так, в исследованиях по конформизму, проведенных в условиях лабо­ратории, оказался недооцененным именно факт значимости того явления, по поводу которого группа оказывала давление на инди­вида [см. Андреева, 1999]. Мы не рассматриваем сейчас вопрос о более глубоких основаниях критики, которые связаны с некор­ректностью основной теоретической модели группы у Аша [см. Петровский, 1973], но даже с точки зрения введенной автором же идеи «контекста» эксперименты по конформизму вызывают зас­луженную критику.

Подобный разрыв между резонным положением, сформули­рованным на уровне теоретического рассуждения, и эксперимен­тальной практикой, вообще говоря, не такое уж редкое явление в науке. Но в работах социальных психологов когнитивистского на­правления эта слабость кажется особенно вопиющей, потому что сам смысл всей ориентации формулируется как концентрирова­ние исследования на «значениях» вещей и явлений, презентированных в когнитивной структуре индивида. И когда именно эта сторона оказывается недооцененной, стоит только «спуститься» от теории к эксперименту, методологическая погрешность прояв­ляется особенно отчетливо.

Что же касается экспериментальной практики, то эта ветвь когнитивистских теорий дала довольно обильные плоды. Экспери­менты Аша были повторены Келли (1950), Лачинсом (1948), Коллином (1958), и все эти исследования, в общем, так же трактуют­ся, как приложения когнитивистских теорий. Однако на примерах видно, что принципы когнитивистских ориентации здесь пред­ставлены лишь в достаточно общей форме и, по существу, никакой специальной теории (даже на принятом и допустимом уровне ее неформализованности) не образуют. Отнести эти исследования к когнитивистской ориентации позволяет, однако, тот факт, что в конечном счете и здесь заявлена попытка прогнозировать отно­шение человека к «миру (или по крайней мере к другим людям) на основании формирования некоторого целостного впечатления о событиях или о другом человеке, на основании построения ин­тегрированной, связанной системы представлений. Никакие «вы­ходы» не только в практическую деятельность, но даже просто в традиционно понимаемое «поведение» здесь не присутствуют. Все когнитивистские теории так или иначе объединены именно этими исследовательскими установками. Поэтому теперь можно сформу­лировать отличие программы когнитивизма от программы бихеви­ористской ориентации.

В общем виде когнитивистские теории выступили, конечно, как своеобразный антипод бихевиоризму. Основные пункты про­тивопоставления просматриваются по следующим линиям:

1. Главная идея бихевиористской ориентации — оперантное или классическое обусловливание, научение, в то время как главная идея когнитивных теорий — образование поня­тий, мышление, знание.

2. Основной источник данных для бихевиоризма как в психо­логии вообще, так и в социальной психологии в частно­сти — наблюдаемое поведение. Источник данных для ког­нитивизма — менталистские образования (знаки, значения, понимание и пр.), хотя предполагается, что они могут быть выведены из поведения.

3. Для бихевиоризма в конечном счете процессы поведения подчиняют себе процессы познания, т.е. доминируют именно процессы поведения. Для когнитивизма в фокусе находятся процессы познания, и оно подчиняет себе поведение.

4. Бихевиоризму в большей мере свойственна идея «молеку­лярного» анализа поведения (выявление его поэлементного строения), в то время как для когнитивистской ориента­ции одна из наиболее значимых идей — идея «молярного» анализа, т.е. фиксация исследования на целостном процес­се [Shaw, Costanzo, 1970, p. 171].

Тот факт, что вся ориентация когнитивизма есть ориентация на анализ «внутренних» характеристик человеческого поведения, создает известную психологическую привлекательность этому на­правлению. В методологическом плане такая ориентация как бы снимает ряд неразрешимых проблем лабораторного эксперимента. Если одно из возражений против применения этой методики в социальной психологии заключается в том, что полученные здесь данные с трудом экстраполируются на реальную ситуацию, по­скольку она неизмеримо сложнее любых воссозданных в лабора­тории условий, то когнитивизм предлагает своеобразный контрар­гумент подобным упрекам. Констатация в лабораторных условиях чисто психологического факта, а именно некоторого состояния ког­нитивной структуры индивида, может в принципе претендовать на то, что зафиксирована модель, действующая точно в таком же виде и в реальной ситуации. Проблема большей сложности вне-¹ шних условий, снижающих возможность экстраполяции, здесь просто обходится, эксперимент сознательно ограничивается рам­ками установления определенной феноменологии.

Конечно, такое самоограничение остается в значительной мере формальным: верно, что в когнитивных теориях фиксируются та­кие переменные, которые свойственны именно человеческому поведению; верно, что в этом смысле когнитивизм преодолевает неразрешимую для бихевиоризма проблему перехода от экспери­ментов на животных к выводам относительно поведения человека; верно, что «рисунок» когнитивных характеристик поведения, по­лученный в лаборатории, в основных чертах повторяется в реаль­ных ситуациях. Но остается открытым вопрос о том, насколько же все-таки все эти находки когнитивистских теорий позволяют дать адекватное описание именно социального поведения человека и так ли уж ценна способность теории отвлечься от специфики подлин­ного социального контекста такого поведения.

Популярность когнитивистских теорий связана в значитель­ной степени с кажущейся возможностью преодоления «дегуманистической» традиции бихевиоризма. Идея «гуманизации» психо­логии в целом вообще свойственна последнему периоду развития этой дисциплины на Западе. Много симптомов подтверждают та­кую характеристику: и развитие так называемой экзистенциаль­ной психологии, и авторитет школы транзактной психологии, и, наконец, «второе дыхание» левиновской традиции. Когнитивизм в определенной степени претендует на место в этом ряду, хотя содержательный анализ предлагаемых теорий свидетельствует о том, что «гуманизация», декларируемая здесь, остается именнодекларацией, поскольку ни одна из выдвинутых теорий не в со­стоянии подняться до анализа подлинно человеческих проблем, если под «человеческими проблемами» понимать проблемы об­щественного человека, прежде всего человека в его деятельном проявлении.

Источником многих затруднений, препятствующих продуктив­ному использованию результатов исследований, проводимых в русле когнитивистской традиции, является, по-видимому, прежде все­го разрыв когнитивных процессов и предметной деятельности, который с самого начала задан той моделью человека, которая принимается сторонниками названного подхода. Эта модель харак­теризуется тем, что человек рассматривается как разумное суще­ство, способное понять значение ситуации, в которой ему прихо­дится действовать и строить свое поведение в зависимости от этого понимания и в соответствии с ним. Хотя сам по себе факт такой зависимости очевиден, предлагаемая модель, как видно, не обла­дает необходимыми объяснительными функциями.

Прежде всего остается необъясненным факт возникновения «когнитивной структуры» личности (совокупности ее убеждений, мнений, знаний, установок и пр.). Но если даже принять каким-то образом возникшую когнитивную структуру, как она суще­ствует на данном этапе развития личности, затруднения вызывает объяснение ее изменений, данное в терминах «реорганизация», «переструктурирование» и т.п. Объяснение, даваемое этому фено­мену в рамках когнитивизма, исходит из презумпции комфортно­сти для личности состояния равновесия, гомеостаза. Строго гово­ря, на уровне общих соображений методологии здесь снимается проблема активности личности, хотя формально термин «актив­ность» и присутствует. Активность сохраняется на уровне познава­тельной активности, причем в строго заданном направлении, а именно в направлении восстановления комфортного состояния, баланса когнитивной структуры. При сведении активности к это­му ее единственному проявлению все многообразие человеческих мотивов и потребностей остается за бортом, поскольку другая форма активности — нарушение состояния равновесия с целью выйти за пределы данной системы связей, а значит, и потреб­ность в этом, оказывается исключенной [Ярошевский, 1976]. Адек­ватную иерархию в системе мотивов и потребностей личности, очевидно, можно построить лишь при условии понимания воз­никновения и организации когнитивной структуры не на основе абстрактной «активности», но в ходе предметной деятельности человека.

Парадокс основной идеи когнитивизма заключается в том, что, выступив против бихевиористской схемы поведения как не­посредственно зависящего от внешней среды, подчеркивая в со­циальном поведении роль «менталистских» образований как эле­ментов внутренней, когнитивной организации человека, когнитивизм в конечном счете вновь приходят к зависимости поведения от чисто внешних факторов, хотя и с противоположной стороны. Когнитивная активность личности полностью зависит от внешне­го воздействия в том смысле, что личность постоянно организует свою независимость от этого воздействия путем восстановления равновесия. Эта зависимость «наизнанку» сохраняется и при том условии, что сама потребность в гомеостазе объявляется потреб­ностью личности. По существу, такая потребность выступает здесь лишь как защитный механизм, охраняющий личность от наруше­ний состояния равновесия когнитивного поля. Активность приоб­ретает крайне односторонний характер прежде всего потому, что сфера ее ограничена когнитивным полем, она не выведена в об­ласть предметной деятельности человека, а только иерархия деятельностей, как отмечает А. Н. Леонтьев, раскрывает многообра­зие проявлений человеческой личности [Леонтьев, 1975]. Поэто­му анализ когнитивных процессов и вообще, и в собственно социально-психологической проблематике приобретает новые перспективы именно в рамках теории деятельности.

Аксиоматически принятая идея комфортности когнитивного гомеостазиса распространяется в анализируемых концепциях и на область межличностных отношений: их «сбалансированность» также объявляется оптимальным («комфортным») способом существо­вания группы. Но это полностью исключает необходимость ана­лиза содержания групповой деятельности как условия развития самой группы, формирования групповых мотивов, потребностей, ценностей. «Деятельность» группы по приведению в «соответствие» межличностных отношений, несмотря на несколько модифици­рованную терминологию, повторяет идею разрыва эмоциональ­но-контактных отношений и отношений, складывающихся по поводу собственно деятельности группы. И хотя само по себе вы­явление групповой когнитивной структуры, которое логически может следовать из дальнейшего исследования когнитивных про­цессов в социальной психологии, есть перспективный и интересный аспект анализа, в отрыве от деятельностного подхода оно вряд ли приблизит исследователя к пониманию сущности соци­ального поведения.

Проблема связи когнитивных структур и реальных действий личности еще более остро встает при исследовании связи когни­тивных структур и реальной деятельности группы. В другой терми­нологии это проблема реализации знаний в деятельности, а имен­но она становится особенно актуальной, если социальная психо­логия действительно предполагает изучение реальных проблем общества.

Распространение идеи когнитивного соответствия в социаль­ной психологии не может быть рассмотрено вне общей панорамы развития науки. Выдвинутая в 20-е годы в физиологии идея гоме­остаза приобрела большую популярность в других областях зна­ния. Наиболее вульгарно она оказалась использованной в социо­логии, где начиная с 40-х годов надолго утвердилась «парадигма равновесия», представленная «теорией социального действия» Т. Парсонса. В своих социально-политических выводах эта теория (как и другие варианты идеи гомеостаза в социологии) приводи­ла к весьма реакционным выводам о «стабильности» капитализ­ма, отвечая тем самым на определенный социальный заказ.

Своеобразное приложение идея гомеостаза нашла и в соци­альной психологии — в виде теорий когнитивного соответствия. Будучи по своему происхождению чисто психологическими, эти концепции не содержали в себе каких-либо вульгарно-социоло­гических включений и не касались в прямой форме проблемы рав­новесия социальных структур. Но, претендуя на объяснение меха­низмов поведения и локализовав идею гомеостаза в области ког­нитивных структур, эти концепции оказались в общем русле «парадигмы соответствия, хотя в отличие от социологических кон­цепций, настаивающих на «равновесии», «соответствии» соци­альных систем, социальная психология просто ушла от оценки этих систем, т.е. от оценки реальных общественных отношений. Но если связность, рациональность когнитивного мира человека не объясняется через его соответствие связному, рациональному внешнему миру, то социальная психология, желая или не желая того, приходит к осознанию другого факта, а именно тщетности попыток построить внутренний гармоничный, связанный, раци­ональный мир в условиях нерационального, полного конфликтов внешнего мира.