Андрей Геращенко

Дым был совсем не едким, но каким-то особенным – с лёгкой и немного пряной горчинкой.

После того, как истлел первый пучок, Мария достала из своей торбы второй и вновь принялась обкуривать Катьку. Постепенно вся хата наполнилась дымом. Стало трудно дышать. У Катьки, Ганны, да и самой Марии на глазах появились слёзы.

Ганна закашлялась, будучи не в силах больше сдерживаться и нетерпеливо спросила:

- Долго ещё?

Мария лишь отмахнулась:

- Терпи и молчи, а то всё испортишь.

Гадалка подожгла ещё один, самый большой пучок травы и, подойдя к Катьке, ещё раз основательно окутала девушку дымом и, не дожидаясь, пока буркун истлеет, потушила его прямо ладонями, истёрла в мелкую труху, просыпала её на голову Катьке и отчётливо произнесла:

- Буркун, дай свою силу! Дай знать, кто мешает жить, кто недоброе задумал? Что за хлопец к Катьке ходит? Что он за человек? Как его отвадить?

При словах о хлопце Ганна внимательно посмотрела на дочь, но та была, словно во сне и лишь покачивалась в такт словам Марии.

- Откуда он? – громко спросила Мария.

- Я не знаю. Я не знаю, откуда, - каким-то чужим, усталым и незнакомым голосом ответила Катька и покачала головой.

Ганне казалось, что она или спит или просто не в себе от дыма.

- Говори. Покажи ей буркун, откуда хлопец. Покажи деревню его, хату его. Видишь, Катька, хату? Видишь деревню?

- Не вижу. Один бурелом, да чаща дикая. Волки да медведи вокруг. Нет никакой хаты. И деревни нет, - всё тем же чужим голосом ответила Катька.

- Он перед тобой! Хлопец твой перед тобой. Помоги, буркун, увидеть его! Помоги нам! Что ты видишь, что чувствуешь? – Мария положила руки Катьке на голову и заглянула ей в лицо.

По лицу девушки пробежали едва заметные судороги.

- Не вижу. Ничего не вижу. Какой-то чёрный тулуп. Его тулуп. Вроде и не он это… Тяжко мне. Тяжко.

- Помоги, буркун-трава, узнать нам, кто спасёт от напасти? Кто поможет отвести лихо? Укажи, кто? – продолжала заклинать Мария. – Что видишь, Катька? Что видишь, говори!

- Отца вижу. Малую Зимницу вижу. Пожар. Колесо у него в руках… От телеги колесо. Больше ничего. Тяжко мне. Отпустите меня! – простонала Катька и в изнеможении рухнула на расстеленные на полу рушники.

- Что ты, Катенька! – всплеснула руками Ганна и бросилась к дочери.

- Теперь уже всё. Не бойся – сейчас она придёт в себя. Надо только водой лицо помочить, да воздуха свежего пустить, - заверила её Мария.

Ганна уже хотела, было, выпроводить от греха подальше Марию восвояси, но потом, убедившись, что Катька и в самом деле пришла в себя после того, как её лицо окропили холодной водой из бочки в сенях, успокоилась и принялась проветривать хату.

- Что у вас тут – не пожар ли? Откуда столько дыма?! – испуганно спросил прибежавший из хлева Василь.

Рябая, уже немолодая, но всё ещё крепкая кобыла медленно тащила сани по узкой, припорошенной свежим ночным снегом дороге. Василь, запахнувшись в кожух, смотрел по сторонам на занесённое снегом поле и вспоминал вчерашнее гадание Марии. Гадалка после окуривания Катьки выглядела растерянной и толком так и не смогла ничего истолковать из сказанного дочерью. Разве что сказала, что парень – нездешний, но это Василь знал и сам. А главного – кто он, да откуда, так и не сказала. Но удивительнее всего было то, что Катька увидела отца в Малой Зимнице. А как раз утром пришли от Старжевских и сообщили, что пан отправляет Василя за лисьими шкурами в зачёт будущих отработок как раз в Малую Зимницу.

Потянуло свежим морозным ветерком, и Василь натянул пониже на голову свой треух. «Может хлопец этот, чтоб ему неладно было, из Малой Зимницы? Так нет – я там всех знаю, вроде. Нет там такого хлопца, кажись. Или есть. Ей Богу – нету! Может, чей родич и приезжает к кому, а заодно и к нам – Катьке голову дурить. Надо будет поспрашивать у тамошнего ловчего Ивана Крюка – может он чего знает и расскажет?

Из-за леса поднялось низкое февральское солнце и осветило всё вокруг чуть розоватыми, холодными лучами. Но даже этого скупого света было достаточно, чтобы на душе у Василя стало радостнее и он, весело свистнув, незлобно щёлкнул Рябую пугой и сани понеслись вперёд – впереди был лишь небольшой лесок, а за ним и первые дворы Малой Зимницы. Василь уже заранее предвкушал хороший обед с дичью и самогоном у ловчего, да и Рябой была хорошо знакома дорога и кобыла не без оснований надеялась, что и ей перепадёт кое-чего в соседней деревне.

Едва проехав лесок, Блин тут же натянул вожжи:

- Тпру! Стой, зараза!

Рябая послушно остановилась.

Василь удивлённо разглядывал ещё не успевшее остыть за ночь пепелище, которое чёрной дырой зияло на месте самого первого дома. От чёрных, обвалившихся останков в небо то там, то тут поднимались едва заметные струйки дыма. Снег вокруг пожарища был утоптан множеством ног. То там, то здесь виднелись ледяные пятна – всё говорило о том, что совсем недавно жители деревни боролись с огнём, но так ничего и не смогли поделать. Теперь тут было безлюдно. «А ведь Ганна сказала, что Катька в бреду видела меня в Малой Зимнице на пожаре. Я и колесо какое-то в руках держал, - удивленно вспомнил Василь Блин, - Не соврала, значит, Мария. Только что к чему?».

Привязав Рябую к стоящему у самой обочины дереву, Василь направился в сторону пожарища – с одной стороны ему было просто любопытно поглазеть на случившееся, а с другой мало ли чего не осталось после пожара, что сгодится в хозяйстве. У людей, конечно, горе и пользоваться этим нехорошо, но раз тут была вся деревня, уж наверняка ничего путного не оставили…

Не дойдя совсем немного до кромки пожарища, Василь неожиданно споткнулся о какой-то предмет, зарытый в снег. Расчистив снег руками, Блин извлёк из него… колесо от телеги. Почти такое же, какие были в его повозке. «Вот и колесо! Не соврала Катька. И вправду есть что-то в этом гадании. Как в воду глядела!», - удивлённо подумал Иван и, позабыв, что хотел осмотреть пожарище, побрёл к своей телеге, продолжая очищать от снега и разглядывать найденное колесо.

Бросив колесо под рогожу, которой была укрыта телега, Василь ещё раз оглянулся на пожарище и поехал прямо к ловчему.
Крюк уже поджидал его дома.

- Здорово, Иван! – поприветствовал хозяина вошедший в хату Василь.

- Здорово, Василь. Проходи, поешь с дороги. Лисьи шкуры уже готовы – как раз двадцать пять штук. Посидим, а там и поедешь – вон моя жинка сколько наготовила, - хозяин сразу же пригласил Василя к столу.

- Добра, - охотно согласился Василь и, сбросив кожух на лавку, окинул взглядом стол.

Стол был знатный – в одном чугунке дымилась каша, из другого доносился аппетитный запах какой-то дичи, рядом стояла большая глиняная миска с квашеной капустой, хлеб, а в самом центре красовалась зелёная бутыль самогона.

- Да у тебя стол, как у пана! – заметил Василь. – Хорошо вы тут живёте.

- Дык и ты не плохо – наверное, Ганна за то, что бабой бывает, немало в дом носит? – довольно улыбнулся Иван, которому понравилась похвала гостя.

- Что есть, то есть. Да только это хорошо, что земля у меня есть, да Ганну бабой то туда, то сюда кличут. А народ-то того - хлеб кончается. Того гляди, скоро хлеб чёрт-ти из чего печь начнут. И землю Старжевский у многих забрал – треть Ректы в безземельных бобылях, у соседей работают, да за других на панщину ходят. С того и живут.

- И у нас то же самое. Половина Зимницы в землянках живёт. Да и огродники все в основном – только так, для себя и сажают, да где с того прокормиться. А земля у меня, да ещё человек у пятнадцати есть, вот и всё, - перестав улыбаться, кивнул Иван. – Хорошо ещё, что под Россию пошли – уж мочи не было под ляхами. Помнишь, как ещё при Польше лет десять назад люди от голода мёрли. Беднее белорусов, наверное, и нет никого.

- Это уж точно. Я в Малороссии под Полтавой был. Вот там живут – ни чета нашему. Землянки так, только кое-где встречаются, а так белые, мазанные известью хаты с соломенными крышами. Тепло летом, хорошо. И чего только не растёт – и яблоки, и груши, и ягоды разные. И земля почти у всех есть. Там в сёлах и хуторах не то, что бобылей безземельных, даже огородников не встретишь.

- Зато леса и зверья у них, говорят, мало. Да и лесной ягоды, и грибов меньше. А ведь я только от охоты и живу. Кабы не лес – тоже сидел бы на мякине да отрубях! Ну, садись – не стой. Давай по чарочке перед едой.

- Давай, Иван. Давно не видались.

Крюк и Блин молча перекрестились на висевшую в углу икону, затем Иван окрестил стол, и приятели, наконец, уселись.

После первой чарки тут же выпили по второй. Беседа пошла значительно веселее.

- А что это у вас хата крайняя сгорела – пожар был? – вспомнил Василь.

- Ещё какой пожар! – кивнул Иван и налил третью чарку. – Давай ещё по одной.

- Давай! – кивнул Блин и быстро опрокинул чарку в рот.

Ему не терпелось узнать про пожар.

- Никто и не видал, как всё загорелось. Когда я прибежал, всё занялось так, что трудно даже было подступиться. Конечно, народ тушил – воду и из колодцев таскали, и снегом забрасывали. Да куда там – всё дотла сгорело.

- А чья хата то?

- Степана Микулича. Был безземельным бобылём, а тут за три года сначала в огородники выбрался, а потом и вовсе землю прикупил. И так ему везло – столько зерна в этом году взял, что половина Зимницы столько не намолотила. Гроши завелись. Говорят, что даже хотел выкупиться у Старжевского на волю. Долго Старжевский не соглашался, больших грошей требовал. Так, говорят, собрал Микулич. Да вот не успел – кончилось его счастье. Закатилась планида. Говорят, грошей было много, но на пожарищи так ничего и не нашли. Сгорело всё дотла. И сам Степан, и жинка его, и четверо детей малых. Их, обгорелых, в церковь завезли – послезавтра будут хоронить. А грошей не нашли. Не все же в ассигнациях были?

- Может люди лихие отобрали, да поубивали и хозяина, и семью его?

- Кто его знает. Ночью всё случилось – никто ничего не видал и не слыхал. Грошей нет, а ведь хранил он монеты дома, - Крюк налил ещё по чарке самогона. – Монет у него хватало – и меди, и серебра. Того гляди, и золото было!

- Э, брат, ты так не спеши, а то я шкуры лисьи в Ректу не довезу. Мало ли что – тогда Старжевский с меня самого шкуру спустит. Попробуй потом, расплатись!

- Расплатишься. Ты не прибедняйся.

- Да и неизвестно отчего хата сгорела. А ну как те самые в лесу нападут, да шкуры отберут. Надо возвращаться засветло – от беды подальше, раз уж такие дела делаются! – возразил Василь, но чарку всё же выпил и тут же закусил вкусной, ещё тёплой лосятиной из стоящего возле него чугунка.

- Мы уже послали гонца к Старжевскому. Пусть сам пан решает – полицию звать или ещё что. На то его воля. Только был ли кто ночью возле хаты Степана или нет, мы всё равно не узнаем – когда тушили, всё затоптали, если и были какие следы.

- А вдруг он закопал гроши в землю в каком-нибудь жбанке?

- И я так думаю. Пока не похоронили их, грех на пожарище копать. А как схоронят – думаю, многие копать там будут. А самое наперво – Старжевский свою дворню пришлёт, и перероют всё. Вот увидишь. Может, и похорон ждать не станут. Для панов свои законы. Да и католик Старжевский – что ему наши обычаи.

- Всё ж душа христианская, хоть и не наша. Ну, да ему виднее. Слухай, Иван, а не знаешь ли ты одного хлопца? Может, видел тут, в Малой Зимнице или ещё где. Повадился к моей Катьке – сладу нет. Если бы я прознал, откуда он, совсем другое дело было бы – я бы ему спуску не да! Сразу же, пёсий сын, забыл бы в Ректу дорогу! – зло сказал Василь и стукнул кулаком по столу.

- Что за хлопец? Ты говори толком? – с интересом спросил Крюк. – Какой из себя? Мало ли какие хлопцы у нас бывают.

- Да есть один, - хмуро пояснил Василь. – Пару месяцев назад стали люди говорить, что на окраине Ректы не раз видели мою Катьку с незнакомым хлопцем. А потом и я застал их вместе, да схватить не успел – тот гад прыгнул на коня и был таков. Хотел Катьку выпороть, да жалко девку. А тут ещё сохнуть стала. Кто этот хлопец – не говорит…

Василь рассказал Крюку всё, что знал о ненавистном ему ухажёре своей дочери, но Иван так ничего путного ему и не сказал. Лишь пообещал, что поспрашивает у односельчан, может, кто знает о таком хлопце или видал где. Впрочем, на быстрый ответ Крюка Василь и не рассчитывал.

- Ну, по последней? – спросил Иван и налил ещё по чарке самогона.

- Хватит уже, - отмахнулся Василь, почувствовавший, что его понемногу начинает разбирать.

- На дорожку. Последнюю. Обычай такой, - продолжал настаивать Крюк.

- Тебе хорошо – дома останешься, а мне ехать, - возразил Блин.

- Ну, не хочешь – не пей! Сколько там тебе ехать. И не заметишь, как в Ректе будешь, – буркнул Иван и хотел, было, уже отставить чарку Василя в сторону, но тот его остановил.

- Ладно, так и быть – давай на дорожку! Чего мне ещё с одной будет – по морозу проветрюсь! – Василь Блин решительно опрокинул чарку, вытер губы и весело заметил: - Ну, теперь пошли лисьи шкуры укладывать.

- Давно бы так, - улыбнулся Крюк. – Ещё засветло дома будешь.

Сегодня с утра настроение Василю вконец испортил безземельный сосед-бобыль, приходившийся ему дальним родственником. У соседа было пятеро детей, зима шла к концу, а у него не только не было муки и зерна, но закончилась даже мякина. Вот он и пришёл к Блинам просить зерна в долг. Просил на коленях, потому что Старжевский прогнал его в шею – сосед не смог расплатиться с паном за прошлый год. Дело его было пропащее, и зерна Василь ему не дал, но, чтобы не обрекать на голодную смерть и своего несчастного родственника и его детей, отсыпал полмешка овса. Сосед благодарил, обещал вернуть (чему сам Блин нисколько не верил), но было видно, что просивший всё же рассчитывал на зерно.

Дождавшись, пока он уйдёт, Василь вышел в сени, приставил лестницу к входу на чердак и полез наверх – там, под крышей, было припрятано три мешка ржи. Их должно было хватить надолго. С одной стороны Блин хотел ещё раз насладиться своим богатством, а с другой посмотреть, может и вправду тайком от Ганны отсыпать соседу зерна.

Под крышей, перекрытой этим летом новой дранкой, было холодно, но сухо – зерно хранилось хорошо. Наверху царил полумрак – единственное слуховое окошко не могло разогнать тьму, хотя сейчас был полдень. Но глаза быстро привыкли к темноте и Василь Блин, глядя себе под ноги, чтобы не зацепиться за что-нибудь по дороге, уверенно направился в один из углов. Мешки были на месте, но, странное дело, издали казалось, что их больше. Василь подошёл к мешкам и всплеснул руками от удивления и неожиданности – в углу и в самом деле вместо трёх мешков стояло шесть. «Может, Ганне привезли за что, пока меня не было? Да только кто же их втащил наверх? Чужих она бы сюда не пустила. Дети малые ещё… Да и кто среди зимы три мешка отдаст с зерном? А с зерном ли?», - Василь развязал один из незнакомых ему мешков и запустил в него руку. Внутри было зерно. Взяв в ладонь горсть зерна, Блин подошёл к окошку и с удивлением принялся перекатывать по своей ладони извлечённые из мешка зёрна – они были ни чета его ржи – крупная, светлая пшеница.

- Пшеница! Ей богу пшеница! Ну и дела? А что в двух других мешках? – сам у себя спросил Василь и тут же испуганно замолчал, словно кто-нибудь мог его услышать.

Два других мешка тоже до краёв были заполнены качественной, отборной пшеницей. Василь немало подивился неожиданно свалившемуся на него богатству и, аккуратно поставив мешки на место, пошарил вокруг себя в поисках привезённого из Малой Зимницы колеса – переднее колесо на его телеге основательно поизносилось и нуждалось в замене. Когда было много снега, Василь ездил на санях, но сейчас, когда снега мало, без телеги не обойтись.

Колеса возле мешков не было. Не было его и нигде поблизости, сколько ни шарил в его поисках руками Василь. Блин спустился вниз, взял с собой сальную свечку, но и она не помогла – Василь не поленился перевернуть на чердаке весь скопившийся хлам, но колеса так и не нашёл.

- Что за дела такие? Надо будет у Ганы спросить – может она куда дела? – сам себе сказал Василь и, ещё раз радостно пощупав неизвестно откуда появившиеся мешки с пшеницей, несмотря на пропажу колеса, с довольным видом спустился в хату.

- И колеса нигде нет, что я на пожарище в Малой Зимнице нашёл, - шепнул жене Василь. – Я всё горище перевернул – нигде нет.

Ганна посветила свечой вокруг и неожиданно ойкнула:

- А это что за жбанок стоит – у нас такого не было?!

- Не знаю, - не меньше жены удивился Василь. – Что в нём, интересно, а?

- Возьми да посмотри, чего спрашиваешь?

- Может, тоже зерно? – Василь осторожно подошёл к жбанку и поднял его руками. – Ух ты, тяжеленный-то какой. Камни в нём, что ли?!

Василь поднёс жбан к Ганне, поставил его у ног жены и с трудом запустил в широкое горло руку. Блиниха присела и поднесла свечу поближе, чтобы лучше было видно.

- Гроши! Ей богу гроши! Чистая медь! – радостно закричал Василь, достав из жбана пригоршню тускловатых, отдающих зеленью медных монет.

- Чудеса, да и только! Откуда же у нас тут гроши? – всплеснула руками Блиниха. – Вначале пшеница появилась, теперь – гроши.

- Сколько же тут их, а? – изумлённо разглядывал монеты Василь.

- А ну, сыпь сюда – посмотрим! – Ганна вытащила из-за мешков старую рогожу и расстелила её перед мужем.

Василь осторожно высыпал содержимое жбанка. Среди медных монет попадались и серебряные, а в самой середине кучи нашлись и четыре золотых.

- Ну, дела, Ганна – это ж целое богатство. Чьи же это гроши то, а? – почесал затылок Василь.

- Раз в нашей хате, то и наши гроши! – уверенно заявила Ганна.

- А если они того, нечистые. Проснёмся утром, а там одни глиняные черепки? – с сомнением спросил жену Василь. – Уж больно всё как-то чудно.

- Возьмём жбан в хату! А утром посмотрим, что к чему! – решительно заявила Ганна.

- Может, тут оставим?

- С собой заберём. Кто-то же принёс эти гроши. А вдруг ночью заберёт?

- Дверь запрём. По-другому на горище не попасть.

- Всё равно – лучше с собой заберём! – упрямо стояла на своём Ганна.

Василь, наконец, сдался, и они, собрав монеты, спустились вниз, прикрыли жбан какой-то тряпицей и вошли в хату.

Ганна, убедившись, что и Катька на лавке, и младшие дети на печи давно спят, открыла заслонку и поставила жбан прямо в печь.

Наутро, едва проснувшись, Ганна открыла заслонку и вытащила жбан. Гроши были на месте.

- Настоящие! На месте! – радостно шепнула она вопросительно глядящему на неё Василю. – Спустись под пол, и спрячь жбан там от чужих глаз подальше. Чьи бы это гроши не были, а теперь стали нашими.
Несколько дней не происходило ничего особенного, пока вечером в пятницу Василь вновь не обнаружил на чердаке очередной «подарок» - два мешка с овсом и жбан с серебряными монетами. Грошей было даже больше, чем в первый раз.

- Тут дело нечистое – не могут гроши и мешки просто так появляться! – убеждённо заметил Василь. – Может, отца Андрея покличем – пусть горище окропит. Да и всю хату, а? – нерешительно спросил у жены опешивший от очередной находки Блин.

- Совсем рехнулся. Если бы это были нечистые гроши, давно бы в черепки превратились – про то всякий знает. Откуда бы они не были, а всё теперь наше. Грошей и добра надолго хватит. Сможем даже выкупиться у Старжевского. А то – окропить горище! Ишь, чего удумал. Ты возьми и сразу скажи отцу Андрею, а лучше – всей Ректе, что у нас мешки да гроши сами собой появляются. Тут тебя к Старжевскому и отведут, а он или сам батогов за воровство даст или, чего хуже, в полицию отправит! – сердито ответила Ганна.

- И то верно. Я к Старжевскому – опять куда-то ехать надо. Похоже, в Большую Зимницу. Подморозило, а снега то почти нет. Колесо в телеге переднее совсем слабое. А то, что я нашёл – как сквозь землю провалилось! На санях – не поедешь.

- Так возьми и купи новое – гроши теперь есть. Только смотри, в корчме не пропей! – предупредила мужа Ганна.

- И то, правда! Возьму меди, да и куплю колесо, - кивнул Василь, подумав про себя, что уж корчму то он точно не объедет стороной.

«Надо будет часть грошей от Ганны припрятать – а то проклятая баба и в самом деле руки на гроши наложит так, что и на корчму у неё не выпросишь», - решил Василь, выезжая со двора.

«Надо пересчитать все гроши, а то ведь, чёрт проклятый, и в самом деле тайком от меня будет в корчму хаживать», - в свою очередь подумала Ганна, провожая мужа.

Вечером, покормив единственную козу, Ганна вышла из хлева и направилась к хате. Неожиданно весь двор озарился странным, багряным свечением. Подняв глаза вверх, Ганна увидела, как вокруг её хаты на уровне крыши застыл какой-то огненный, ярко-красный комок.

- Что же это такое-то? – прошептала испуганная баба.

Красный, искрящийся комок тем временем двинулся влево и исчез. Ганна не успела ещё, как следует, придти в себя, как комок огненных искр появился с другой стороны крыши, приблизился к дранке и, пройдя сквозь неё, исчез.

- Прямо на горище! Только бы не загорелось – тогда беда! Ой, Господи! – закричала Ганна и бросилась к хате.

Судорожно приставив лестницу к лазу на чердак, Блиниха быстро схватила деревянную кадку с водой, вскарабкалась наверх, забралась на чердак и остановилась, выпустив от неожиданности кадку из рук. Холодная вода тут же окатила её по ногам, но Ганна даже этого не заметила.

В углу крыши, прямо на мешках сидел незнакомый дед и внимательно, с лёгкой насмешкой, смотрел на взобравшуюся на крышу хозяйку. С первого взгляда было ясно, что дед этот особенный – он весь светился изнутри каким-то красным огнём. Точнее, светился он не весь, а только лицо и руки – те места, которые не скрывала обычная, крестьянская одежда – полотняные штаны, рубаха и самые обыкновенные лапти. По широкой, окладистой бороде и копне седых волос порой пробегали едва заметные красные искорки.

- Воду разливать не надо! – назидательно заметил дед и довольно похлопал по мешку, на котором сидел: - Жито. Два мешка принёс вам, неблагодарным. И жбан с серебром. Золото ещё рано носить – привыкнут люди, что у вас гроши есть, тогда и золото носить буду.

Только сейчас Ганна заметила, что у ног деда стоит очередной жбан.

- Ты кто? – испуганно спросила Блиниха и хотела перекреститься.

- Не крестись – не люблю я этого! – строго остановил её дед.

- Кто ты, дедушка?

- Хут. Повезло вам. Теперь зерно вам буду таскать мешками, да гроши в жбанках.

- Как же так… А почему именно нам?

- А кому же ещё? Твой Василь колесо привёз из Малой Зимницы, что на пожарищи нашёл, помнишь?

- А как же. Оно пропало потом, когда мешки и гроши появились.

- Так это я и был. Я в колесо обратился. Раньше я у Степана Микулича жил в Малой Зимнице. У которого хата сгорела. Грошей ему наносил, зерна разного. Микулич даже на волю хотел выкупиться.

- Так ведь хата у него сгорела. Как же так? Это за гроши и зерно расплата такая нечистая, да? Дедушка, оставь ты нас от греха подальше. Забери ты это зерно и гроши забери, только хату не пали! Что хочешь, проси, а хату не пали, как Микуличу! – взмолилась Ганна.

- Вот глупая баба! – рассердился хут и сверкнул красными глазами так, что из них посыпались искры. – Я не могу уйти сам – только, если хата сгорит или сам спалю.