Антуан Венгер рим и москва

Агент ГПУ или его жертва?

Нам хорошо знакомо имя его отца — о. Иоанна Дейбнера, одного из основателей общины русских католиков, исповедника веры, находившегося в заключении в изоляторах Суздаля и Ярославля (1923–1932) и убитого 12 ноября 1936 года в маленьком городке Весьегонске, где он жил в ссылке. Сестра Иоанна Дейбнера вышла замуж за сына Клары Цеткин, уважаемой кремлевской советницы, овеянной славой участия в боях за дело мировой революции в Германии и скончавшейся 26 июня 1933 года в Архангельском под Москвой. Между Дейбнерами были довольно странные отношения: сестра о. Иоанна не сделала ничего, чтобы помочь ему, когда он получил десять лет тюремного заключения, но не порвала отношений со своей Невёсткой, Марией Дейбнер, урожденной Панне, француженкой из Франш-Конте^cclviii. У Дейбнеров было трое детей — старший Александр, средняя дочь Надя и младший сын Иван.

Александр Дейбнер родился 15 августа 1899 года в Ильинском Тобольске, в Сибири, учился и поступил в новициат в Бюре, в Бельгии: именно туда посоветовали о. Иоанну отправить сына петербургские ассумпционисты. В марте 1913 года Александр вернулся по состоянию здоровья в Россию, а в сентябре того же года вместе с отцом снова отправился в Бюр. О. Иоанн Дейбнер, насколько нам известно, возвратился в Петербург только лишь к Пасхе 1914 года. В монашестве Александр принял имя Спиридон — в честь известного греческого аскета — и дал свои первые обеты в Лувене 29 сентября 1919 года. Пьер Паскаль, который в 1917 году был близок к петербургскому кружку последователей Владимира Соловьева, издававших журнал "Слово Истины", бывал у Дейбнеров несколько раз. Он знал всех членов этой семьи: самого о. Иоанна, его жену, дочь и младшего сына. "Их старшему сыну 18 лет, и он находится в Бельгии, у ассумпционистов"^cclix.

Шокированные неровным характером брата Спиридона, ас-сумпционисты решили, что ему не место в их монастыре. Тем не менее они разрешили ему продолжить духовное образование в Кадикёйской семинарии (Константинополь). Спиридон обратился с просьбой о рукоположении к Андрею Шептицкому, рукополагавшему его отца. Львовский митрополит согласился принять его в свою епархию и попросил совершить хиротонии Дейбнера — вплоть до пресвитерской — константинопольского униатского епископа Калавасси. 23 апреля Спиридон был рукоположен во субдиакона, на Страстной седмице — во диакона, а 2 мая 1926 года — на греческую Пасху — во пресвитера.

Сначала о. Александр мечтал о возвращении в Россию и апостолате среди русских униатов. Но поскольку Советы отказали ему в выдаче паспорта, о. Жерве порекомендовал молодого священника кардиналу Синсенро, секретарю Конгрегации Восточных Церквей. О. Александру было поручено окормлять русских католиков в Ницце и Каннах. Вскоре проявилась нестабильность его убеждений: под влиянием архимандрита Льва Жилле^cclx священник, собиравшийся посвятить себя католической миссии в России, сам перешел в православие. Но уже немногим более чем через год он вернулся в католичество. 23 октября 1928 года Дейбнер написал о. Жерве Кенару письмо, полное сожалений о случившемся. По его словам, возвращаясь в Рим, он испытывал чувство глубокого и искреннего покаяния, желал осознать свои заблуждения и подчиниться тому, кого Иисус Христос поставил видимым главой Своей Церкви. Краткий опыт пребывания в Православной Церкви показал ему, что представляла из себя эта конфессия: "Интеллектуальный, нравственный и дисциплинарный развал — увы, такие плоды принес раскол нашей дорогой и возлюбленной Православной Церкви!" О. Александр констатировал, что о католицизме православным вообще ничего не известно, да и о своей Церкви знания у них весьма поверхностные, часто почерпнутые из католических источников. Конечно, именно тогда Восточная Конгрегация, по просьбе о. Кенара, порекомендовала Дейбнера монсеньеру д'Эрбиньи; епископ нашел в нем сотрудника, необходимого для перевода вырезок и статей из советских газет, которые регулярно присылал ему Невё. Монсеньор Невё хорошо знал семью Дейбнеров со времен пребывания в Петербурге. В 1923 году младший брат Александра, Ваня, даже жил у него в Макеевке — мальчику нужно было успокоиться и поправить здоровье после того, как был арестован и приговорен к десяти годам заключения его отец и без суда брошена в тюрьму его сестра Надя. Когда Невё приехал в Москву, одной из первых, с кем он встретился, была Мария Дейбнер. Епископ говорил с Марией перед ее поездкой на свидание к мужу в Суздаль и сразу же по ее возвращении оттуда. Отец и мать очень переживали, не получая никаких вестей от Александра. "Тем не менее, — писал Невё 21 марта 1927 года, — Александру не стоит возвращаться сейчас в Россию; если даже он получит советскую визу, то на следующий день по прибытии в СССР будет брошен в тюрьму".

23 июля 1928 года Невё писал: "Племянница о. Иоанна сообщила мне, что он находится в Ярославле. Он спрашивает, что слышно о брате Спиридоне". Сам Невё тоже начал беспокоиться и в письме от 25 июня 1928 года прямо спрашивал о. Кенара, что случилось с братом Спиридоном: "Он с нами или ушел от нас? Я ничего не скажу его родителям. Его отец — исповедник веры. Бедный о. Иоанн! Его сестра развелась с мужем и вышла замуж за сына старой немецкой коммунистки Клары Цеткин. Теперь она живет в Кремле, вместе с этой интернациональной сворой псов! Естественно, она ничего не сделала, чтобы смягчить участь брата! Если Спиридон сейчас не у нас, надо, чтобы он нашел себе какую-нибудь работу, чтобы заработать на жизнь".

В октябре 1932 года Мария Дейбнер сообщила Невё, что о. Иоанна выпустили из ярославского изолятора. Получив "—12" (запрещение жить в двенадцати основных городах СССР), он поселился в Шуе — городе, в котором в 1922 году вспыхнуло одно из самых известных волнений в связи с изъятием церковных ценностей. Силы о. Иоанна были истощены. Мария Дейбнер, получив по почте извещение о местонахождении мужа, собралась в Шую. Теперь надо было найти жилье и питание. 10 октября 1932 года Мария Дейбнер встретилась с Невё, и он смог дать ей денег. В тот же день епископ писал: "Передайте это о. Александру, скажите ему также, что его маленький племянник — сын его сестры, и маленькая племянница — дочь брата, чувствуют себя хорошо и подрастают на радость родителей и бабушки с дедушкой".

Увы! В конце 1932 года разразилось дело Дейбнера. Александр Дейбнер неожиданно оказался в центре внимания общественности в связи со скандальным делом о шпионаже. Д'Эрбиньи счел своим долгом предупредить об этом Невё. "К сожалению, — писал он 12 ноября 1932 года, — я должен сообщить вам очень печальную новость. Я не могу больше медлить, ибо очень важно, чтобы вам стало известно об этом именно от меня, а не из других источников. С бедным Александром Дейбнером всегда было не все в порядке. Вам немного известно о его прошлом. Несколько лет он более или менее успешно справлялся со своей работой, но потом его опять повело в сторону — на этот раз уже не в сторону православия. В печальной памяти майский день он сообщил мне, что знаменитая Клара Цеткин, которая приходилась ему то ли теткой, то ли сестрой тетки, вовсе не была Невёрующей, что над кроватью у нее висели иконы... "Откуда вам это известно?" — В ее отсутствие он ночевал в ее кровати...; у тетки или у теткиной сестры — что здесь ненормального?.. Он сильно изменился. Наконец, мне стало ясно, что на него старается повлиять какая-то немка из Берлина, более или менее коммунистических взглядов. У него не было денег, и он продал пишущую машинку, принадлежавшую Восточному институту. Несчастный уже не отдавал себе отчета в том, что он делает: три недели назад он собрался было вернуться и приехал в Париж с этими деньгами, вырученными от продажи машинки. Исповедался, попросил, чтобы мне передали о его раскаянии и возвращении... Но вдруг по дороге к поезду он резко изменил маршрут и направился на Восточный вокзал и вместо Лиона и Рима отправился в Берлин... Он поехал к своей немке, чтобы "жениться на ней", выразив при этом глубочайшую признательность Святому Отцу и лично мне, но написав, что ничего не может с собой сделать, ибо он "покорен".

Теперь они постараются "покорить" его окончательно, — продолжает д'Эрбиньи (заметим, что это подробное описание состояния души несчастного Александра Дейбнера не лишено определенной доли самооправдания), — теперь нетрудно будет привлечь его на сторону СССР, склонить к сотрудничеству, использовать для скандала вокруг его отца и близких. Его уже называют моим секретарем, хотя это не соответствует действительности. Дейбнер — тяжело больной человек, и для того, чтобы принимать его по два, три, четыре, десять раз за утро, нужно обладать огромным терпением. Возможно, его попытаются использовать против вас, возможно — склонят написать статью в "Безбожник"... Следует ожидать всего. Такая ситуация не сохранится слишком долго, ибо — повторяю — это тяжело больной человек, и однажды, быть может, он сподобится быть расстрелянным или просто убитым за то, что раскается в нынешнем отступничестве и снова исповедует свою веру. Он не отвечает за себя. Думаю, не стоит ничего рассказывать его родственникам до тех пор, пока они не узнают об этом из других источников".

"Дело Дейбнера вызывает крайне горестные чувства, — отвечал Невё 21 ноября 1932 года. — Лишь бы он не знал, что я являюсь вашим постоянным корреспондентом. Как бы то ни было, стоит больше опасаться за него, чем за меня. От бедного безумца нельзя будет в течение долгого времени добиваться того, что им угодно. Здесь не обошлось без наследственности. Папаша тоже часто страдал тяжелыми приступами острой неврастении. Я не решился задавать подобные вопросы г-же Дейбнер, чтобы не огорчать эту храбрую и в высшей степени достойную женщину, прошедшую здесь через самое настоящее чистилище, но мне кажется, что долгие годы, проведенные ее мужем в одиночной камере, едва ли могли способствовать улучшению состояния его душевного здоровья. У Александра была тетка по отцовской линии, вышедшая замуж в Ростове-на-Дону. Однажды, двадцать четыре года тому назад, я видел ее у о. Иоанна в Петербурге. О. Иоанн деликатно сказал мне, что у его сестры весьма вольные нравы... Вы же знаете — русская натура широка... Больше я ни разу не слышал об этой даме. В 1926 году г-жа Дейбнер, собиравшаяся на свидание к мужу в Суздаль, сказала мне, что она должна зайти в Кремль. "Как так?" — "Дело в том, что моя золовка — вы ее знаете — вышла замуж за сына самой Клары Цеткин. Может быть, она хоть как-нибудь поможет своему брату". Клара испугалась предпринимать что бы то ни было. Она то в Германии, то — гораздо реже — здесь. Говорят, что здешним медведям, которых вид крови только приводит в раж, она кажется чересчур сентиментальной. Что ж, получается, что со стороны тетки исходит нравственная распущенность и чуждые идеи. Именно оттуда исходит удар".

Невё отнесся к происходящему крайне серьезно и стал готовиться к защите. "Вам, дорогой монсеньор, — продолжал он, — нужно быть постоянно в курсе дела: нунциатура, монсеньор Шрай-бер^cclxi, другие люди, которых вы знаете, могут обеспечить вас необходимой информацией и — при возможности — дать этой заблудшей овце добрый совет и объяснить Дейбнеру, чем это все закончится для него, если он дерзнет-таки приехать сюда и устроить весь этот скандал".

"О несчастном Александре Дейбнере, — писал Невё 30 января 1933 года, — стали уже сообщать информационные агентства. В пятницу, 27 числа, у Пайяра — советника французского посольства — я встретил графа Ионинского (он пришел, чтобы попрощаться), который сказал мне: "Корреспондент американского газетного треста "Херст" встретился со мной, чтобы узнать сведения о некоем Александре Дейбнере, о котором ему телеграфировали из Берлина (несомненно, Советы уже начеку), что это католический священник, работавший в комиссии "Про Руссиа" и имевший доступ к важной информации. В Берлине говорят, что он перешел советскую границу и стал причиной ареста многих десятков католических священников. Вы знаете этого Дейбнера, монсеньор?" — спросил Понинский. По тому, как держал себя во время разговора Пайяр, я понял, что он — и, следовательно, посол тоже — были в курсе дела. Позже я узнал, что еще в четверг польский военный атташе, полковник Ковалевский, заходил в наше посольство и рассказывал об этой новости: все это еще раз доказывает, что слухи распространяются с огромной скоростью. "Я знаю этого Дейбнера с 1906 года, — сказал я Понинскому — его отец, священник, находится сейчас в Шуе. Что касается его самого, то он явный неврастеник и плохо отдает себе отчет в своих поступках. Он никогда не имел никакого отношения к комиссии "Про Руссиа" — просто чтобы дать ему возможность заработать и предотвратить какие-нибудь неожиданные поступки, ему давали кое-какие переводы. Я знаю, что он уехал из Рима и что его тетка по отцовской линии — Невёстка живущей в Берлине Клары Цеткин. Дейбнер не посвящен ни в какие тайны, и по его доносу не могло быть арестовано так много священников — нас слишком мало, и, если бы действительно кто-то был арестован, мы бы уже знали об этом".

"По возвращении в посольство, — продолжал Невё, — я рассказал об этом послу: он выглядел крайне обеспокоенным. "Новость сама по себе очень неприятная, — сказал Дежан. — Я беспокоюсь за вас. Пайяр сообщил мне о совместном труде монсеньора д'Эрбиньи и этого Дейбнера^cclxii. У них были контакты, и монсеньор д'Эрбиньи мог сказать ему о ваших письмах или о тех вырезках, которые вы ему посылаете. В этом случае мы — Пайяр и я — подумаем, как лучше вас защитить, если они примутся и за вас". — "Успокойтесь, господин посол, — отвечал Невё, — монсеньор д'Эрбиньи прекрасно понимал, с кем имеет дело. Он не из тех, кто говорит лишнее. Вы можете быть уверены, что Дейбнер, которому я писал всего один раз семь или восемь лет назад, не знает, из какого источника черпает монсеньор д'Эрбиньи свою информацию. Кроме того, я не единственный его корреспондент. Из всего того, что мне известно, у меня создалось впечатление, что он пока что находится в Берлине; я сомневаюсь, чтобы ему очень хотелось приехать в Россию — хотя, быть может, его и пытаются склонить к этому. У этого типа слишком слабая воля, чтобы всерьез бояться его". — "Вы успокоили меня, — сказал граф Дежан. — Признаюсь, мне вся эта история показалась гораздо более трагичной".

В начале января 1933 года г-жа Дейбнер отправила сыну в Берлин два письма: одно через Кремль (где, конечно же, все уже было известно), другое через Невё и итальянское посольство. 13 февраля 1933 года Невё сообщает, что посол Дежан привез из Ленинграда письмо г-жи Дейбнер (как тяжело ей было сейчас выносить все это) своему сыну, адресованное в определенное место (конечно же, в Берлине). Невё добавил несколько слов на латыни, без подписи. Письмо было отправлено через итальянское посольство и несомненно дошло до Берлина. 6 марта 1933 года д'Эрбиньи извещает, что послание дошло до блудного сына — по-прежнему находившегося в смятении чувств. 20 января 1933 года д'Эрбиньи писал Невё: "Отец его "Невёсты" повесился 30 декабря. Тогда Дейбнер испугался и захотел спастись. Он пошел к православным, которые не захотели вступать с ним в общение".

Дело Дейбнера породило новую кампанию против комиссии "Про Руссиа" и восточного обряда. "Из Дейбнера, — писал д'Эрбиньи, — сейчас делают моего секретаря, агента ГПУ, переодетого священником или рукоположенного по моему указанию. Пишут, что он захватил документы, благодаря которым многие священники в СССР были арестованы. Все это, как вы знаете, — чистая фантазия, но все газеты тиражируют эти слухи. Дейбнер не унес ни единого документа и не имел никакой информации об этих документах. Он занимался исключительно обзором «Безбожника» и «Антирелигиозника»".

Наиболее широкий размах кампания вокруг имени Дейбнера приобрела в Польше. Из него делали "одно из самых влиятельных лиц в Ватикане". Он якобы прихватил с собой многие досье комиссии "Про Руссиа", что привело к арестам священников в СССР. Естественно, он был "доверенным лицом" монсеньора д'Эрбиньи. Нужно немедленно запретить восточный обряд на территории Польши, запретить Ватикану способствовать деятельности комиссии "Про Руссиа". "Заметьте, — добавляет д'Эрбиньи, — в Польше увеличилось число православных епископов, открылся православный богословский факультет, но — за пределами территории бывшей Галиции — в этой стране запрещается создание новых епископских кафедр. И все это из-за склоки со священником, недовольным... Позже, если обстоятельства позволят, я напишу вам о подробностях этой кампании" (9 февраля 1933 года).

Во Франции "L'Action frarujaise" воспользовалась делом Дейбнера, чтобы выступить с очередными нападками на папу, называя самого Дейбнера "русско-немецким прихвостнем самого немецкого за всю историю понтификата". Надо помнить, что в апреле 1928 года Пюжо призывал Дейбнера возглавить французское православие... "Бедняга находится сейчас в Берлине, ожидая от Святого Престола разрешения на брак, а от своей "Невёсты" — не то дважды овдовевшей, не то дважды разведенной — согласия стать его супругой... Бедняга душевно болен, ему нечем зарабатывать на жизнь, его отвергли и так называемая "Невёста" и епископ Тихон, к которому он пошел представиться. Мы надеемся, что он раскается и вернется. Молите Бога, чтобы я принял его, как это сделал Сам Господь. Он не завладел никакими секретными документами, да и просто не мог быть агентом ГПУ в состоянии столь тяжелого душевного расстройства. Он не видел никаких документов, кроме печатных материалов" (там же).

Дело Дейбнера нанесло сильнейший удар по монсеньору д'Эрбиньи. В январе 1933 года к власти в Германии законным путем пришел Гитлер. Сначала он ввел в заблуждение католиков: в своей речи при вступлении в должность рейхсканцлера Гитлер дерзнул даже просить Всемогущего Бога благословить его труды. 28 февраля 1933 года был подожжен Рейхстаг, и это дало повод начать гонения на коммунистов — было произведено около 4000 арестов. Но еще в депеше по поводу дела Дейбнера от 13 февраля 1933 года, полученной только 27 февраля, германский посол при Святом Престоле Диего фон Берген писал, что, несмотря на все опровержения Ватикана, не исключено, что Дейбнер — агент большевиков.

Еще в большей степени, чем немцы, использовать дело Дейбнера для дискредитации д'Эрбиньи хотели поляки. Посол Польши при Святом Престоле Скжынский 9 апреля 1933 года информировал свое правительство, что дело Дейбнера породило такую путаницу, в которой разобраться Ватикану будет весьма непросто.

В римских церковных кругах считают, что именно дело Дейбнера стоило монсеньору д'Эрбиньи кардинальской шляпы. Перед консисторией 13 марта 1933 года все были уверены, что д'Эрбиньи будет удостоен кардинальского сана. Но лишний раз подтвердилось, чего стоят слухи. Что же касается фактической стороны дела, то 8 марта 1933 года Александр Дейбнер был арестован в Пассау за попытку нелегального перехода австрийской границы. Министр внутренних дел Пруссии санкционировал расследование и 26 мая 1933 года информировал Ватикан, что Дейбнер не был членом большевистской организации; не удалось также доказать, что он состоял агентом ГПУ.

Александр Дейбнер вернулся в Италию. Будучи проездом через Югославию в Любляне, он зашел к монсеньору Гривецу, профессору Римского восточного института, и по его совету написал 9 июня 1933 года заявление, которое было опубликовано только в лондонском еженедельнике "Tablet" за 24 июня того же года. В этом заявлении Дейбнер признает, что он уехал из Рима без разрешения д'Эрбиньи, чтобы повидаться с родственниками в Берлине. "Естественно, я поддерживал связь с моей семьей в России и делал это и во время пребывания в Риме. В России находятся моя мать, брат, сестра, а также мой отец — священник, бывший близким другом Владимира Соловьева. Похитить документы или заняться шпионажем значило бы для меня попрать честь своих благородных предков и монсеньера д'Эрбиньи, сделавших так много для России. Эти обвинения не только безосновательны, но и имеют вполне определенную цель: скомпрометировать и, если возможно, разрушить дело воссоединения Церквей в Польше и полностью уничтожить комиссию "Про Руссиа" и ее председателя"^cclxiii.

Когда о. Дейбнер вернулся в Рим, монсеньор д'Эрбиньи решил, что нужно отправить его в такое место, где он будет вне досягаемости журналистов и, кроме того, не сможет совершить еще какой-нибудь непредвиденный поступок. Таким местом показался епископу монастырь Субиако. 24 июня 1933 года, накануне праздника Святейшего Сердца Иисусова, д'Эрбиньи писал Невё: "Мы с монсеньером Слоскансом были в Субиако и видели бедного Александра Дейбнера — все еще не до конца умудренного своим опытом, но, тем не менее, с меньшей степенью сопротивления внимающего тем советам, что ему дают". Он просил лишить его статуса клирика, писал в Берлин, умоляя "ее" ответить ему. В конце концов он так надоел аббату Субиако дону Эчеверри, что тот решил найти ему работу, чтобы он сам мог прокормить себя. Тогда Дейбнер бежал из Субиако; в час ночи он явился к о. Кириллу Королевскому, другу Шептицкого и его отца; день 5 июля он провел в Риме, чтобы позвонить в Ватикан. "Больной, сумасшедший. Он уехал в Триест или Удине. Однажды его арестуют, и тогда всем станет ясно, что это больной".

В Москве Невё и посол Дежан были сильно раздосадованы новостями из Рима. Монсеньор д'Эрбиньи мог сколько угодно говорить, что Дейбнер — больной, что он не имел доступа к документам, что он ничего не похитил — дело разворачивалось, как самый настоящий детектив, и посольство Франции и Невё рисковали стать одними из главных действующих лиц этого детектива.

31 июля 1933 года Невё, в свою очередь, передал следующую информацию: Александр был задержан итальянской полицией в доме ассумпционистов во Флоренции — несомненно, уже после отъезда из Рима. Бедная г-жа Дейбнер: она пошла в Кремль, к своей золовке, тетке Александра и Невёстке Клары Цеткин. "Тетку не очень заинтересовали похождения племянника, но мамаша видела там некоего молодого человека, сестра которого живет в Германии, а отец, обладавший, как говорят, на редкость тираническим нравом, повесился. Я объяснил г-же Дейбнер, что этот самый папаша и был отцом суженой ее сына". О том, что отец "Невёсты" Александра Дейбнера повесился, Невё узнал из письма д'Эрбиньи от 20 января 1933 года. Такая, казалось бы, маленькая подробность придает этой детективной истории несколько другое звучание.

В письме от 8 мая 1933 года Невё, после приветствий прибывшему в Рим монсеньору Слоскансу, добавляет по-русски: "Что слышно о несчастном Александре? Где он?" В депеше монсеньера д'Эрбиньи от 1 июня, посвященной делу Тани (см. выше, с. 354), было приложено письмо Александра, адресованное его матери. Новый посол Франции в СССР Альфан отвез это письмо г-же Дейбнер в Ленинград, куда он приехал тогда впервые. 20 июня 1933 года Клара Цеткин умерла в Архангельском — дворцовом ансамбле под Москвой, принадлежавшем сначала князьям Голициным, а потом — Юсуповым (теперь это богатый музей, в котором хранятся картины Ван Дейка и Тьеполо, скульптуры Фальконе). Советские газеты сообщили по этому поводу о присутствии ее снохи, "пресловутой тетки, сыгравшей немаловажную роль в окончательном повреждении рассудка и без того больной головушки" (3 июля 1933 года).

Тем временем сама Мария Дейбнер оказалась под подозрением в связи с делом о так называемом "католическом заговоре против Сталина", которое началось после ареста сестер Фюсснер и доминиканок. Ей досталось по наследству 700 франков во Франш-Конте. Поскольку дело с передачей денег затягивалось, она зашла к французскому консулу в Москве Арману на Гранатный. Вскоре ее вызвали в ГПУ. "Зачем вы заходили к Альфану? Вы знакомы с Амудрю и епископом Невё?" (Последнего она действительно знала с 1906 года!) 12 марта 1934 года Невё писал, что после трех месяцев ареста Мария Дейбнер получила три года ссылки в Омске. Она не теряла присутствия духа, неся наказание за мужа и Александра.

Отзвуки дела Дейбнера утихли не сразу. 28 июня 1934 года во время пребывания в Риме Невё удостоился чести сопровождать Пия XI к гробнице апостола Петра. 30 июня, в 11 часов вечера Александр Дейбнер, узнавший об этом из публикации в "Osservatore romano", явился в учебный дом ассумпционистов на Тор-ди-Нона в Риме. Невё, собиравшийся уехать на следующее утро в Гренобль, отказался его принять. "Это опасный человек. Он бывает в советском посольстве". 23 июля 1934 года Невё писал из Франции о. Брауну: "Будьте осторожны с Дейбнерами. Александру не нужно давать ничего. Ване и Наде можно помочь". Последнее упоминание о Дейбнере мы находим в письме Невё от 19 ноября 1934 года: "О. Иоанн практически впал в детство. Александр недавно уехал во Францию, к родственникам по материнской линии".

На этом мы теряем следы Александра Дейбнера. Недавно Ханс Якоб Штеле, специалист по восточной политике Ватикана, рассказал нам, что он жив и обитает в Праге. Он не имел никакого отношения к передаче Советам документов, присланных монсеньором Невё из Москвы. Действительным виновником этой утечки информации был монсеньор Плеттнер-Чиппико^cclxiv, работавший в то время архивариусом комиссии "Про Руссиа". После смерти этого прелата в 1983 году Штеле узнал о существовании его дневника. Обнаруженные заметки подтверждают версию Лесура, который в своей книге о д'Эрбиньи утверждает, что похитителем документов был именно нечистый на руку архивариус, которого, помимо этого, итальянское правосудие обвинило в передаче секретных документов одной иностранной державе. В 1948 году он был осужден светским судом, а также лишен статуса клирика. Иоанн XXIII простил его и снял запрещение в священнослужении.

Невё продолжал — насколько это было в его силах — помогать Дейбнерам. 25 августа 1935 года он писал: "Я получил письмо от о. Иоанна Дейбнера, который сейчас отбывает ссылку в Весьегонске на реке Мологе, притоке Волги, на самом севере Тверской губернии. Он постоянно спрашивает меня о своем печально известном сыне Александре, который ему ни разу за все это время не написал. Мне ничего не известно об этом несчастном безумце".

22 декабря 1936 года о. Флоран сообщал вернувшемуся во Францию Невё о смерти о. Иоанна Дейбнера: "В ночь на 12 ноября 1936 года о. Дейбнер был убит вместе со своей служанкой. Причины трагедии неизвестны, но она произвела здесь очень тяжелое впечатление".

Всю эту историю с "делом Дейбнера" мы могли бы охарактеризовать как "много шума из ничего". Действительно, кое-кто хотел скомпрометировать монсеньора д'Эрбиньи в связи с делом о шпионаже, которое на самом деле оказалось лишь печальной историей неразделенной страсти больного, потерявшего душевное равновесие священника. По этому поводу д'Эрбиньи писал 2 февраля 1933 года своей сестре Марте, обеспокоенной всем тем, что писали о деле Дейбнера в прессе: "Я не жалею ни о чем из того, что сделал для этого человека, и продолжил бы ему помогать". Д'Эрбиньи считал, что друзья монсеньора Около-Кулака в Польше и друзья Мориса Пюжо и Шарля Морра во Франции пытаются выйти на Святого Отца, минуя его самого. Несмотря на все это, хроника обычно связывает первую опалу монсеньора д'Эрбиньи именно с делом Дейбнера. Действительно, д'Эрбиньи не был назначен кардиналом, но 25 мая Пий XI назначил его ассистентом при папском троне — эта должность влекла за собой возведение в дворянское достоинство с графским титулом ad personam. И тем не менее...

Удаление из Рима и первая опала

монсеньора д'Эрбиньи (октябрь 1933)
2 октября 1933 года монсеньор д'Эрбиньи уехал из Рима. На протяжении тех двадцати четырех лет, которые ему оставалось жить, он никогда больше не появится в этом городе. Каковы же были причины столь неожиданного отъезда, который история не может назвать иначе как опалой? Поскольку архивы Ватикана и ордена иезуитов бережно сохраняют данные обстоятельства в тайне, обратимся к объяснениям самого героя этой покрытой мраком истории. Ведь если он и не слишком откровенен, то, по крайней мере, высказывает некоторые намеки, позволяющие сделать определенные выводы.

У монсеньора д'Эрбиньи было в Риме немало врагов — как по религиозным, так и по политическим мотивам. Его не любило фашистское правительство Муссолини, считавшее, что пропагандистские выпады д'Эрбиньи против гонений на веру в СССР мешают установлению хороших отношений между Италией и Кремлем (в тот период Италия еще не выбрала себе окончательно круг союзников).

С особой враждебностью относилась к д'Эрбиньи Польша. Были для этого и религиозные, и политические мотивы, сводившиеся, в сущности, к одному: монсеньора д'Эрбиньи и возглавляемую им комиссию "Про Руссиа" обвиняли в поддержке восточного обряда в ущерб латинскому, русских и французов — в ущерб полякам. Генерал иезуитов о. Ледуховский, сам поляк, все меньше и меньше терпел вмешательство д'Эрбиньи в управление орденом. Дело в том, что д'Эрбиньи часто выдавал свое личное отношение к тому или иному члену, а также к конкретным делам ордена за позицию папы. Но важнее всего, что за последние годы монсеньор д'Эрбиньи совершил столько ошибок и просчетов, что нам просто не понятно, почему Пий XI так долго продолжал ему доверять. Ни обвинения, выдвинутые против него в России (дело фон Коттена^cclxv), ни дело Дейбнера, вызвавшее такую неразбериху в Ватикане, ни жалобы кардинала Синсеро на вторжения д'Эрбиньи в область чужой юрисдикции — например, на рукоположение им итальянского полковника, члена военной миссии по поиску пленных, "для преподания св. Причастия в России", — ни даже молчаливая оппозиция кардинала статс-секретаря Пачелли, который явно не одобрял методы д'Эрбиньи, предпочитая излишнему шуму и гласности тонкую дипломатию, — все это, насколько можно судить извне, так и не повлияло на доверие Пия XI к монсеньору д'Эрбиньи.

Но вполне возможно, что доверие это было все-таки сильно подорвано изнутри и для его окончательной утраты хватило бы одной лишь маленькой неосторожности — как всего одна капля может переполнить сосуд. И чем большее доверие испытывал папа к монсеньору д'Эрбиньи, тем строже оказались санкции, принятые наконец против него в 1933 году. Нам кажется, что каплей, переполнившей чашу терпения папы, стало крещение в Риме, 10 сентября 1933 года, одной еврейки. Предоставим слово самому монсеньору д'Эрбиньи. "Я получил ваше письмо от 11 сентября, — писал он монсеньору Невё 26 октября 1933 года. — Все то, что говорится в нем об обращениях среди евреев и о тех преследованиях, которые выпадают на их долю, перекликается с одним крещением — почти трагическим, — которое я совершил в тайне, накануне того дня, когда вы написали это письмо, — 10 сентября. Я крестил одну важную израильтянку, приехавшую оттуда вместе со своей крестной матерью, часто выезжающей из СССР в зарубежные командировки. Они пробыли в Риме две недели. Не могу сообщить вам все подробности, не могу также приложить никаких документов, но поверьте — это совершенно необычный случай, и он вселяет большие надежды: плодотворность крови мучеников, обращающих в веру даже своих палачей, не оскудевает. Если когда-нибудь вы встретите вернувшуюся в Россию (возможно, это случится через несколько месяцев) некую Веру Х.Х., родившуюся 5 февраля 1892 года, которая скажет вам, что она приняла в Риме тайное крещение, — можете поверить ее рассказу".

В то время вновь стали распространяться слухи о возможном заключении конкордата между Святым Престолом и СССР. Монсеньор д'Эрбиньи был в центре всей этой суеты: "Во многих газетах пишут, что готовится заключение конкордата между Святым Престолом и СССР. Никаких оснований, но целый ливень журналистов (двое из "Temps", один из Голландии, один из Англии, один из Соединенных Штатов.... всего за один день — что скажете по этому поводу?). Я думаю, что новость эту распространяют сами Советы — может быть, чтобы привлечь внимание мировой общественности к какому-нибудь очередному лицемерному смягчению гонений (они заявили, что собираются "вернуть" Литве полтора десятка литовских священников в обмен на коммунистов). Но главная причина — попытка побороть в США сопротивление — особенно среди католиков — признанию их власти. Может быть, произойдут некоторые изменения к лучшему? Я не решаюсь даже думать об этом, но после того, что вы сказали г-ну Альфану, мечта о том, что визит Эррио сможет способствовать установлению отношений между Святым Престолом и СССР, быть может, станет реальностью: буду признателен вам за все ваши соображения по этому поводу — положительные и отрицательные".

Вполне очевидно, что, составляя это послание, монсеньор д'Эрбиньи отнюдь не собирался покидать Рим. Однако тремя днями позже, 29 сентября 1933 года, он был вызван к Святому Отцу. "Он решил — после того, как ему был вручен доклад нашего Отца Генерала, — что мне необходимо в течение некоторого времени заняться своим здоровьем и отдохнуть. Возможно, потребуется даже хирургическая операция, чтобы избавить меня от недомогания в области кишечника. Что это: абсцесс, язва, непроходимость, рак? Похоже, что разбираться с этой болезнью нужно как можно скорее, и поэтому на днях я ложусь в клинику в Брюсселе, где смогу немного отдохнуть от посетителей и от дел комиссии. Святой Отец считает, что вы по-прежнему можете отправлять ваши письма мне, а что касается газет, то их можно посылать (возможно, через Италию) монсеньору Джоббе. Мой адрес: Брюссель, улица Ван-дер-Ноот, 29, клиника Сен-Реми".

Монсеньор д'Эрбиньи старался убедить Невё, что все идет хорошо. Он собирался уехать лишь 12 октября — на следующий день после посещения папой базилики Санта-Мария-Маджоре. Судя по всему, поначалу он так и не понял, что удаление из Рима было знамением опалы (хотя, может быть, и осознавал, что его отъезд вызовет вполне определенные разговоры и комментарии). "Возможно, кое-кто захочет отыскать политические причины моего отъезда. Нет, политика никоим образом не повлияла на него, как не повлияла она и на мою болезнь... но многие здесь и в Польше обрадуются". В заключение д'Эрбиньи пишет: "Живем ли мы, умираем ли — главное, что мы принадлежим Господу, и все, что ни делается, делается для дорогой нам России — для вашей паствы, возлюбленный Монсеньор".

Монсеньору д'Эрбиньи было суждено покинуть Рим 2 октября. Вскоре он лег в больницу, и 12 октября состоялась операция. Болезнь оказалась неопасной. 28 октября д'Эрбиньи обратился к Святому Отцу с просьбой освободить его от руководства комиссией "Про Руссиа", чтобы "обезоружить таким образом оппозицию со стороны представителей определенных наций".

Факт тайного крещения советской еврейки остался неизвестен прессе, и различные печатные органы выдвигали свои версии причин опалы д'Эрбиньи — чаще всего, разумеется, главной причиной назывались политические ориентации епископа. Говорили, что он вмешивался в процесс признания Советского Союза Соединенными Штатами. "Другие газеты — особенно, центральноевропейские и швейцарские — посвятили целые страницы изложению "ожесточенных споров", которые я якобы вел со Святым Отцом. Согласно одной версии, я старался убедить его заключить конкордат с Советами, согласно другой — отговаривал его от этого!.. Разумеется, все это чистой воды газетные утки".

"Все это дает основания предположить, — продолжал д'Эрбиньи, обращаясь к Невё из Брюсселя, — что моя отставка позволит Святому Отцу чувствовать себя более свободно. Возможно также, что он решит упразднить и саму комиссию, подвергающуюся сейчас таким злобным нападкам исключительно по причине своего названия^cclxvi, и передаст ее дела в ведение статс-секретариата..." (13–14 ноября 1933 года)^cclxvii.

Д'Эрбиньи пишет, что был бы очень рад увидеть в качестве своего преемника находившегося тогда в Риме Слосканса: "Ни итальянцы, ни поляки не смогут пожаловаться, что это "не их" человек; его нельзя упрекнуть в незнании польского или в плохом знании русского. Его престиж и авторитет мученика позволят достичь примирения с теми, для кого мое присутствие было невыносимым. Если Святой Отец возведет его в кардинальский сан — это будет достойной наградой за страдания и исповедничество. Вы, должно быть, сами понимаете, с какой радостью, увидев "моего сына" — он сам так себя называет — на том месте, где он сможет наилучшим образом послужить Церкви, я смогу произнести свое "Ныне отпущаеши", готовясь перейти если не к смерти, то к значительно отличающимся от моей прежней деятельности трудам, которые не столь заметны с первого взгляда, но не менее плодотворны и угодны Господу, Церкви и пребывающим во тьме человеческим душам, — к безмолвию и молитве. Вообще, иезуиты призваны воздерживаться от высоких церковных должностей, и поэтому такая жизнь, сокрытая в Господе, гораздо больше подходит для меня как члена этого ордена"^cclxviii.

В том же письме, написанном 13 и 14 ноября в брюссельской клинике на улице Ван-дер-Ноорт, д'Эрбиньи сообщает Невё о видении, посетившем его вскоре после тайного крещения той советской еврейки: "Буду вам очень признателен, если вы сможете узнать хоть что-нибудь по одному интересующему меня вопросу. Я уже писал вам о том необычном крещении, которое я совершил 10 сентября, даже не выдав свидетельства о совершении таинства: крещаемая занимала высокий пост в вашем К-Бисетре, еврейка, долгое время ненавидевшая священников, мать нескольких детей, собиравшаяся окрестить также трех младших (двое старших уже вступили в комсомол, и их она крестить не думала). И вот, в ночь с субботы, 11-го числа, на воскресенье, 12-е, около часа ночи (что соответствует трем часам московского времени) она (несомненно, это был ее голос) позвала меня на помощь — она просила помочь ей и ее детям; я тотчас проснулся — я тогда спал — и решил, что это был сон. Во время мессы и в продолжение дня я ограничился обычными молитвами о верующих в России, не поминая никого особо. Но на следующую ночь, с 12-го на 13-е число, около трех часов, предварительно проснувшись, я присутствовал при совершавшейся там казни матери с тремя детьми, а потом — двух остальных детей. Они были выстроены напротив палачей, среди которых был их отец. Это было одновременно жутко и восхитительно. Чтобы не поставить никого под удар, я не сообщаю ни подробностей, ни имен — вдруг все-таки это была галлюцинация (в чем я сильно сомневаюсь); я явно не спал, был спокоен, та обстановка, в которой я оказался, была какой-то сверхъестественной — как будто бы я присутствовал при мученичестве св. Перпетуи".

"Не могли бы вы узнать, — спрашивал д'Эрбиньи, — не было ли в последнее время арестов и казни — возможно, тайной — высокопоставленной еврейки за оказание помощи нашей миссии в Берлине и принятие крещения в Риме? Конечно, надо соблюдать максимальную осторожность, но все же, если это возможно, прошу вас узнать хоть что-нибудь".

Поиски Невё оказались безрезультатными: сначала он решил, уплатив сорок копеек, воспользоваться услугами справочного бюро, но 18 ноября вынужден был написать: "В справочном бюро отказываются найти человека, если неизвестно место рождения". 8 декабря 1933 года д'Эрбиньи отвечал: "Имя крещеной — Мария. Имя Вера, которое я назвал вам, должно было стать чем-то вроде пароля, по которому вы узнали бы друг друга. Она должна была прийти к вам как только смогла бы сделать это и показать свою маленькую крещальную свечку. Ее мученическая кончина, вместе с детьми, кажется мне промыслительным ответом на ее молитвы, на ее дары, на потребность их душ; я с благодарностью приму все сведения и подробности, которые вы сможете узнать".

Невё так ничего и не узнал. Может быть, какой-нибудь эксперт по криминологии однажды обнаружит имя этой еврейки по имени Мария (?), родившейся 5 февраля 1892 года в Москве, занимавшей, судя по всему, важный пост в Кремле, матери пятерых детей, приехавшей в Рим в августе 1933 года, побывавшей перед этим в Берлине и крещенной монсеньором д'Эрбиньи 10 сентября 1933 года. Такова фактическая сторона дела. Расстрел в Кремле, в ночь с 12 на 13 ноября 1933 года, матери с пятью детьми относится к области видений монсеньера д'Эрбиньи и не был подтвержден Невё, который никоим образом не мог провести подобное расследование. Мы вернемся к этому факту ниже.

Во время пребывания в больнице монсеньор д'Эрбиньи рукоположил во священника профессора-бактериолога Гаве, вдовца, надеясь отправить его в СССР. Монсеньору Невё он сообщил об этом лишь в депеше от 19 марта 1934 года. Ранее д'Эрбиньи ограничивался кратким сообщением о возможном визите в Советский Союз доктора Гаве, профессора бактериологии, не уточняя, кто это такой. И вот теперь он сообщал, что рукоположил этого профессора в священный сан. Предвидя удивление Невё, д'Эрбиньи излагал подробности этого события: "Профессор бактериологии готовился в течение восьми лет к принятию той благодати, которая, посредством меня, снизошла на него пятикратно (два раза во время малых посвящений, три раза — во время великих) за время моего пребывания в больнице. Финал (священническая хиротония) состоялся в день памяти св. Франциска Ксаверия, в воскресенье, 3 декабря прошлого года. Я получил вполне ясные указания Его Святейшества по этому поводу — хотя моя отставка уже была к тому времени утверждена — и сообщил о хиротонии только епископу диоцеза, уроженцем которого был ставленник (епархия Турне), епископу диоцеза, где он проживал (кардиналу Малинскому, в епархию которого входил Лувен), епископу-ректору Лувенского университета, двум его дочерям (соответственно, матерям восьми и четырех детей) и двум зятьям. Вдовец на протяжении многих лет, сдавший все канонические экзамены профессорам теологии в Лувене, членам ордена иезуитов (все это проходило в тайне), все еще очень крепкий физически, несмотря на свои 67 лет, не знающий ни слова по-русски, он совершает богослужения у себя дома при закрытых дверях и готовится — по окончании подготовки — к своей первой поездке, которая состоится в конце июня. Конечно же, он представится вам. Я советую ему постараться сделать так, чтобы Советы сами пригласили его, — это сыграет существенную роль в той сложной финансовой ситуации, в которой он (вероятнее всего) окажется. Он был близко знаком с доктором Ру из Института Пастера — д-р Ру уже умер, но Советы сами высказали желание пригласить к себе в страну специалистов из этого института, так что он надеется оказаться среди "приглашенных". Если вы можете предложить какой-нибудь более надежный вариант, напишите. В числе "приглашенных" он будет в большей безопасности". Похоже, д-р Гаве так и не попал в СССР. Напротив, его "тайное" рукоположение вскоре стало известно студентам Лувенского университета, о чем они мне впоследствии говорили.

Монсеньор д'Эрбиньи выписался из больницы 13 декабря и вскоре уехал в Париж к своей сестре Марте. Вечером 20 декабря он отправился на отдых в Ниццу и на Лазурный берег — в дом отдыха для священников, выбранный его отцом-секретарем. Он прибыл туда утром 20 числа "с чемоданами, привезенными из Рима". Его удаление из Рима по-прежнему порождало самые разнообразные слухи. Д'Эрбиньи сообщал Невё о статье Шарля Пишона в газете "Echos de Paris" за 17 декабря, перепечатанной в сокращенном виде бельгийскими газетами за 18-е число. Содержание статьи сводилось к следующему: "Монсеньор д'Эрбиньи, утверждавший что католические богослужения в СССР по-прежнему совершаются регулярно и нормально, подал в отставку после того, как — по прибытии монсеньора Слосканса — папа узнал о гонениях на веру в России". "Deo gratias! — пишет по этому поводу д'Эрбиньи. — Кое-кто изрядно повеселится, узнав, какие новости передает из Ватикана "глубокомысленный" французский журналист".

Нельзя сказать, что во время всех этих событий посольство Франции оставалось где-то в стороне. Посол Франсуа Шарль-Ру явно не испытывал особых симпатий к монсеньору д'Эрбиньи. Когда в августе 1933 года епископ просил посла содействовать въезду в СССР двух католических священников (доминиканца в Ленинград и ассумпциониста в Москву), Шарль-Ру ответил, что Святому Престолу следовало бы быть более последовательным и прекратить свои антисоветские кампании. Д'Эрбиньи возразил, что "в течение некоторого времени папа отклонял просьбы об участии в антисоветских выступлениях и кампаниях". Что касалось самого монсеньора д'Эрбиньи, то он — едва ли приход к власти Гитлера казался ему неминуемым — сам предпринял некоторые шаги, чтобы заглушить антисоветскую кампанию Ватикана, что и было сделано, как уверял он посла Шарль-Ру, по согласованию с папой.

20 декабря 1933 года из Парижа в посольство в Риме было передано следующее сообщение: "Монсеньор Шапталь сообщил г-ну Кане, советнику по религиозным делам, что отставка монсеньора д'Эрбиньи окончательна и является актом, согласованным с Польшей и Италией. Польша мечтает о латинизации, Италия — о протекторате над католиками, подобном тому, который имеет Франция на Востоке. Третьим мотивом были доклады некоего доминиканца из Лилля, настроенного относительно России гораздо менее пессимистично, чем монсеньор д'Эрбиньи"^cclxix.

Невё в Москве ощущал себя крайне растерянным. Он не знал, кому теперь отправлять корреспонденцию. Из Рима не поступало никаких официальных сообщений об отставке д'Эрбиньи. В этих условиях д'Эрбиньи считал, что следует по-прежнему отправлять письма на его адрес. Папа жаловался, что он ничего не получает, но никаких распоряжений не давал. Комиссия "Про Руссиа" имела на этот счет некоторые сомнения. "Действительно, — писал д'Эрбиньи монсеньору Невё 19 февраля 1934 года, — я не посылаю ваши письма в Рим. Ранее Святой Отец предписал мне не передавать эти письма в комиссию и не показывать их кому бы то ни было — чтобы обеспечить безопасность и секретность. Он даже не позволял мне оставлять их у него, опасаясь, что такая неосторожность может обернуться опасностью для вас. Я читал их ему — регулярно. О, если бы вы знали, с каким интересом он слушал, прерывая чтение замечаниями по поводу написанного. Но сразу же после этого я уносил их и запирал на ключ в моих собственных архивах. Подав в отставку, я спросил, что мне делать. Ответ: "Продолжайте переписку, как и раньше". И действительно, как вам известно, даже все деньги шли через меня. Кроме того, мне казалось, что без вашего личного разрешения я не могу пересылать ваши письма секретарю — даже столь достойному, как монсеньор Джоббе. Я ограничивался тем, что передавал всю информацию и ваши просьбы. От вас я узнаю, что ваши сообщения — я не говорю о ваших газетах — не были использованы. Право, мне хочется поставить при этом знак вопроса — может ли быть такое?"

Что же делать дальше? Монсеньор д'Эрбиньи считал, что ответ должен учитывать два момента:

"1) Письма, отправленные в Рим, попадут в архивы комиссии "Про Руссиа" и станут доступны (по крайней мере) четырем ее членам, оценки которых будут в дальнейшем учитываться; трое из этих четверых — итальянцы, а один — русо-украинец^cclxx.

2) Поскольку мой преемник еще не назначен, мне кажется разумным не ставить снова вопрос об отправке ваших писем".

Отставка монсеньора д'Эрбиньи с поста председателя комиссии "Про Руссиа", принятая 27 октября, была освещена только в "Osservatore romano". Произошло это "около 3-х часов пополудни, в Великую Пятницу, 31 марта. Почему? Новый "Annuario Pontificio" за 1933 год, вышедший в Вербное Воскресенье, все еще именует меня председателем комиссии. Отсюда — волнение тех, кому сильно мешает мое присутствие в Риме; их старания привели к этой публикации в Великую Пятницу^cclxxi. Это утешает".

Мы имели свои собственные суждения относительно опалы монсеньера д'Эрбиньи и, получив в июле 1985 года доступ к его фондам, с удовлетворением могли отметить, что — если верить корреспонденции о. Ледуховского и заметкам самого епископа — наши предположения были верны: причин для удаления монсеньора д'Эрбиньи было много — как политических, так и церковных, но поводом послужило именно крещение советской еврейки 10 сентября 1933 года. К сожалению, многочисленные записи монсеньора д'Эрбиньи по этому поводу (в основном за 1933 год, когда он был в Брюсселе, 1937-й — в период новой опалы и, наконец, 1955— 1957 годы, когда составлялось его "Жизнеописание") очень запутанны и противоречивы. Судя по всему, монсеньор д'Эрбиньи готовил новообращенную к крещению в гостинице, в которой она остановилась, что тем не менее вызвало подозрения фашистской полиции. Он крестил ее, а позже конформировал, в салонах г-жи Ласкараки, "старой больной женщины, придерживавшейся греко-русского обряда и ставшей католичкой благодаря трудам о. де Беллуа^cclxxii". По этому поводу состоялся прием, во время которого были произнесены кое-какие антифашистские речи, о чем о. Такки-Вентури, друг дуче, сообщил последнему. Именно поэтому полиция начала расследование и были отправлены соответствующие сообщения о. Ледуховскому и в Ватикан. Пий XI вызвал генерала ордена иезуитов, и было решено, что монсеньор д'Эрбиньи отправится на лечение в Брюссель.

Нам неизвестно, в чем конкретно заключалась неосторожность монсеньора д'Эрбиньи. Но в письме о. Ледуховского монсеньору д'Эрбиньи от 21 августа 1937 года (в это время по делу последнего снова велось расследование) генерал ордена предостерегал: "Не возвращайтесь к событию, имевшему место в Риме в 1933 году. Его обстоятельства свидетельствуют скорее против вас, ибо тогда было допущено столько неосторожностей, что, говоря чисто по-человечески, трудно представить себе, что можно допустить их больше... Действуя таким образом, вы могли серьезно подорвать авторитет не только Отца генерала, но и Святейшего папы". Что касается распространившихся среди некоторых отцов слухов относительно того, что именно генерал добивался удаления д'Эрбиньи из Рима, то это "как вы знаете, дорогой Отец, совершенно не соответствует действительности".

Сами мы сперва считали, что монсеньор д'Эрбиньи допустил серьезную оплошность, окрестив высокопоставленную кремлевскую еврейку, приехавшую в Рим в отпуск и имевшую намерение завязать контакты с самим д'Эрбиньи, чтобы — под предлогом постижения истин католической веры — узнать, откуда он получает информацию о России. Каково же было наше удивление, когда мы обнаружили в фондах д'Эрбиньи три почтовые карточки ценой в 10 копеек, отправленные из Москвы "его" крестницей, свидетельствующие о том, что крещение действительно имело место и крещаемая вела себя вполне искренне. Все три карточки были отпечатаны на машинке, две первых в один день, 9 октября, на двух машинках, без подписи. Вот их текст:

1. "9 октября. Храня в памяти события минувшего месяца, мы снова благодарим Вас. Продолжайте помогать нам. Крести. мать и крестница. Москва, 9 октября, год 1933". Адресовано: "Италия — Рим — Пьяцца Мариамаджоре Д. 7- М. ла Винья"^cclxxiii. Обратный адрес: "Москва 63 10-10 — 1933 — Фрунзенский, 9".

2. Идентичная карточка, напечатанная на другой машинке — первая курсивом, вторая — прямым шрифтом, — адресована мадемуазель д'Эрбиньи, авеню Виллар, 15-бис, Париж VII. Обе карточки были отправлены из Москвы 10 октября с Фрунзенского почтового отделения, в память о крещении, состоявшемся 10 сентября.

3. Третья почтовая карточка сообщает о крещении трех младших детей крещеной еврейки. Вот ее текст: "28 октября состоялось крещение трех самых маленьких. Молитесь за старших, чтобы они приобрели ту же радость, что и я. Крестница. 10 ноября 1933". Эта карточка была отправлена из Москвы 10 ноября. Она была адресована мадемуазель д'Эрбиньи, к которой дошла — если верить штемпелю — 14 ноября.

Однако именно в ночь с 12 на 13 ноября в Брюсселе монсеньора д'Эрбиньи посетило ночное видение о мученичестве новокрещеной. В этих условиях можно понять, что д'Эрбиньи принял свою отставку не без волнения и желания как-то утвердиться. Его записи и черновики писем по этому вопросу гораздо менее спокойны, чем его переписка с Невё. По просьбе генерала ордена 27 октября, находясь в Брюсселе, д'Эрбиньи подал в отставку с поста председателя комиссии "Про Руссиа". 1 ноября о. Ледуховский передал это прошение Пию XI, а 2 ноября он уже написал монсеньору д'Эрбиньи, что тот освобожден от всех дел, связанных с Россией. "Готовьтесь передать дела комиссии "Про Руссиа" монсеньору Тардини". Далее Ледуховский сообщает, что дело, о котором писал монсеньор Невё в письме от 9 октября, должно рассматриваться префектом Трибунала Священной Пенитенциарии кардиналом Лаури. Речь шла о священнике восточного обряда, который, под предлогом того, что латинское право неприменимо к восточным христианам, дерзнул отпускать грехи лицам, соучаствовавшим с ним в тяжких прегрешениях.

7 ноября Ледуховский направил д'Эрбиньи сообщение о решении Трибунала, чтобы тот довел его до сведения Невё. С другой стороны, папа дал свое согласие на рукоположение доктора Гаве, о котором д'Эрбиньи подробно писал Невё. Кроме того, в этом письме Ледуховского содержатся намеки на некий проект, о существовании которого нам ничего не известно, и мы не знаем, были ли у этого плана какие-нибудь последствия. "Что касается Луази, — писал генерал иезуитов, — то Святой Отец разрешает установить контакт, если этот Луази действительно хочет этого. Вместе с тем он рекомендует Вашему Преосвященству соблюдать при этом крайнюю осторожность ввиду того, что до сих пор Луази многократно показывал себя с плохой стороны".

В фонде д'Эрбиньи мы обнаружили черновик письма, предназначенного, в принципе, Святому Отцу. Этот документ (возможно, само письмо так и не было отправлено) показывает, в каком состоянии был тогда д'Эрбиньи.

"Подобно Петру, которого Иисус спрашивает: "Любишь ли ты Меня?", отвечаю: "Я недостойный раб". Но люди, занимающиеся русскими делами — в частности, монсеньор Невё, — задают себе вопросы. Если ответ будет: "Не паси овец Моих", я со смирением облобызаю руку Его Святейшества, находящегося в единении с Распятым Христом. Но не получится ли так, что тот скандал, которого на самом деле не было, но о котором все говорят, разразится лишь с еще большей силой, если мы поддадимся шантажу со стороны лиц, уличенных во лжи, которые скорее сами будут осуждены гражданскими судами за ложь и клевету, чем добьются осуждения тех, кого они обвиняют. Я жалею и прощаю их, но, воодушевляясь мученичеством женщины, крещенной 10 сентября, и ее пятерых детей, дерзаю сказать с искренней сыновней любовью: "Святейший Отец, довольно сдерживать проявления доверия и расположения к Вашему недостойному слуге и сыну; после бури наступит tranquillitas magna — великое спокойствие. Если требуется реорганизация комиссии — пусть будет так, но рыбак с нетерпением ждет, чтобы ему сказали: Принеси рыб, ибо они готовы".

Монсеньор д'Эрбиньи действительно решил начать уголовный процесс против своих обвинителей, о чем сообщил в письме о. генералу от 16 ноября. 25 ноября Ледуховский побывал на аудиенции у Святого Отца, после чего на следующий день написал монсеньору д'Эрбиньи: "На обвинения в ваш адрес, поступавшие от внешних, никто не реагировал — принимались во внимание лишь ваши собственные поступки и объяснения. На просьбу об освобождении вас от всех дел, связанных с Россией, и от председательства в комиссии "Про Руссиа" Святой Отец ответил согласием". Что касается планов привлечь к суду "обвинителей", то об этом не следует и помышлять. Не следует помышлять также и о поездке в Колле-Амено, близ Анконы, где у Восточного института было владение, переданное монсеньору д'Эрбиньи его племянницей Свечиной. Папа отказал в этой просьбе, поскольку монсеньор д'Эрбиньи был также освобожден от должности почетного президента Восточного института.

Таковы были причины удаления д'Эрбиньи из Рима в октябре 1933 года и его отставки с поста председателя комиссии "Про Руссиа". Возможно, он действительно вел себя крайне неосторожно, но столь строгие меры были, несомненно, вызваны враждебным отношением к епископу со стороны поляков. Для обоснования этого тезиса я сошлюсь на довольно любопытную статью^cclxxiv о перспективах объединения Церквей в тогдашней России. Автор нисколько не скрывает своих антипатий к комиссии в том виде, в каком она была задумана монсеньером д'Эрбиньи, и своих симпатий к польским планам. Он считает, что комиссия "Про Руссиа", оказывающая особое покровительство в России общинам униатов восточного обряда, а за рубежом — православным эмигрантам, не может не показаться большевикам неким антисоветским центром — более того, одним из главных таких центров на Западе: "Движение за объединение с Римом на основе восточного обряда смыкается в кремлевском политическом мышлении с антисоветскими планами зарубежья, исходящими от некоторых империалистических кругов, так и не отказавшихся от идеи интервенции".

Гораздо лучше, считает автор статьи, оказывать-поддержку латинским приходам в больших центрах — таких, как Ленинград, Москва, Харьков, Киев, Одесса, Тифлис, Владивосток^cclxxv. В этих городах часто бывают иностранцы, а большевики пока что весьма заинтересованы в том, чтобы показать всему миру, что в их стране соблюдается свобода совести. События 1933 года — приход к власти Гитлера и визит фон Папена в Ватикан — только усилили недоверие со стороны Советов. "Борьба против католицизма в России, — утверждает автор, — может лишь обостриться в результате пропаганды в пользу союза — или, как говорят здесь, унии — с Ватиканом, которая проводится в пограничных с СССР странах". Здесь содержится явный намек на поддержку Святым Престолом униатов в Польше: если и раньше на территории этой страны имелось три греко-католических епископских кафедры — Львовская, Станиславская и Перемышльская, — то в январе 1931 года был назначен еще один епископ — апостольский визитатор Чарнецкий, член ордена редемптористов. Автор считает, что главной задачей останется, как и прежде, установление хороших отношений между Церковью и государством, чтобы "светские власти поняли, что им выгодна безопасность и свободное развитие католических епархий, расположенных на границах России и символизирующих рубеж древней христианской западной цивилизации". Все это является повторением тезиса о Польше antemurale — пограничном оплоте христианского мира. Религиозная пропаганда, ставящая на карту нынешнее православное духовенство и крепко держащаяся за устарелые формы, может только мешать делу объединения Церквей.

Не следует полагать, что монсеньор д'Эрбиньи плохо справлялся с обязанностями председателя комиссии "Про Руссиа". После приезда во Францию (17 мая 1934 года) Невё неоднократно встречался с д'Эрбиньи. Когда Невё был в Риме, монсеньор Пиццардо попросил его написать доклад о деятельности комиссии "Про Руссиа". Невё серьезно отнесся к этой просьбе и даже предложил изменить название комиссии, казавшееся ему чересчур политизированным. Он посоветовал следующий вариант: "Комиссия по религиозным (или — духовным) делам русских". Пий XI уже отложил к тому времени мысли о реорганизации комиссии, равнозначной ее упразднению, хотя сформулировал свое решение по этому поводу несколько позже: в папском "моту проприо" от 21 декабря 1934 года. Русские католики восточного обряда переходили в юрисдикцию Конгрегации Восточных Церквей. Русские католики латинского обряда оставались в ведении комиссии "Про Руссиа", но сама она фактически становилась частью статс-секретариата. Реформа курии, произошедшая после принятия 15 августа 1967 года конституции "Regimini Ecclesiae", по сути дела ничего не изменила в положении комиссии. Заметим, однако, что "Annuario pontificio" за 1985 год сообщает, что членом ее является также временный секретарь секретариата по вопросам христианского единства^cclxxvi.

Чтобы закончить эту главку, я процитирую похвальные слова Пия XI, произнесенные им 21 декабря 1934 года по случаю реформы комиссии: "Осуществлению этого святого дела (задач комиссии "Про Руссиа") немало способствовал Наш Достойный Брат Мишель д'Эрбиньи, титулярный епископ Илионский, проявивший на этом поприще незаурядную компетентность, истинную пастырскую заботу и не жалевший сил ради этого дела".
Невё во Франции (май—сентябрь 1934)
В воскресенье, 8 апреля 1934 года, после завтрака посол Альфан предложил Невё провести отпуск во Франции. Епископ, так долго мечтавший о возвращении на родину, отнесся к этому предложению на удивление спокойно, даже безразлично. В депеше, датированной 9 апреля, он просил о. Кенара проконсультироваться с папой и в статс-секретариате по данному поводу, уточняя при этом, что у него уже была выездная и въездная виза. Он просил никому, кроме монсеньора д'Эрбиньи, не говорить о его возможной поездке во Францию. Ответ Рима был положительным. После этого Невё ознакомил о. Брауна с тем, кому он выдавал материальную помощь — священникам, совершавшим служение на приходах и находившимся в заключении или в ссылке.

В понедельник 14 мая из Москвы выехала группа французов. В эту группу входили: сам посол Альфан с супругой, их младший сын, дочь, интендант, горничная, шеф-повар и их постоянный гость — титулярный библиотекарь посольства монсеньор Невё. Утром 17 мая они прибыли в Париж.

В тот же день монсеньор Невё встретился с нунцием монсеньором Мальоне, а в ближайшие после прибытия дни побывал в ассумпционистских общинах — женской и мужской. Можно представить, с какой радостью на следующий день после приезда он встретился в Севрском новициате сестер-облаток со своей дорогой Таней. 24 мая Невё вместе с монсеньером д'Эрбиньи был приглашен на завтрак к кардиналу Вердье; 27 мая — вместе с тем же епископом — к Альфану. Ранним утром 28 мая Невё уехал в Рим. В то время поезд шел из столицы Франции до столицы Италии 24 часа. В 5.35 утра 30 мая Невё поставили в известность, что на следующий день, в 10.30, его примет папа. Письмо Невё о. Кенару позволяет нам восстановить ход этой аудиенции, которая продолжалась около полутора часов^cclxxvii.
Аудиенция у Пия XI (31 мая 1934)
В день праздника Тела Господня в назначенное время монсеньор Невё был принят Пием XI. Этот день был особо знаменателен для папы — 31 мая 1857 года он родился на свет. Невё преподнес Святейшему две иконки — одну от себя лично, другую — от имени Варфоломея Ремова, православного епископа, тайно воссоединившегося с Католической Церковью. Последний образ был написан в Сергиеве, в Свято-Троицкой лавре, и подарен преосвященному Варфоломею старцем Алексием Соловьевым, членом собора 1917 года, которому было суждено — когда вопрос о выборе патриарха решался жеребьевкой — вытянуть бумажку с именем митрополита Тихона. Старец Алексий, умерший в 1928 году, говорил Варфоломею, что надеется на воссоединение Церквей. Положение епископа Варфоломея стало первым вопросом, обсуждавшимся во время аудиенции. Невё говорил о допросах епископа. Вопрос: "Подчиняетесь ли вы папе Римскому и каким образом?" неизменно задавался на допросах ГПУ — вне зависимости от того, были ли допрашиваемые католиками или православными, поддерживавшими отношения с Невё.

Невё долго говорил об о. Амудрю, о его страданиях, о его тяжелой работе; затем — об о. Брауне, недавно прибывшем в Москву. "Я рассказал ему, как г-н де Лабулай убедил президента Рузвельта обсудить с Литвиновым религиозный вопрос и каким образом для поездки в Россию был выбран о. Браун. Похоже, что Святому Отцу не были известны подробности этого дела, и он заинтересовался ими". "Италии следовало поступить таким же образом", — позволил себе заметить Невё. "Надо поговорить об этом с Муссолини", — ответил папа. Услышав рассказ об отъезде Невё из Москвы вместе с Альфаном и о состоявшемся при этом обмене рукопожатиями с Литвиновым, Пий XI широко раскрыл глаза и улыбнулся. Затем Невё показал папе полученную им от Советов визу на возвращение в Россию. Пий XI долго изучал ее, расшифровывал гриф Ягоды, пролистал весь паспорт и улыбнулся, увидев фотографию Невё, одетого в костюм русского мужика.

Затем Невё коснулся вопроса о своей переписке, которая отправлялась два раза в месяц через французского дипкурьера: "Я с благодарностью отозвался о деятельности г-на Альфана, и папа благословил его и его семью". Затем Невё набрался смелости и сказал: "Монсеньера д'Эрбиньи больше нет в Риме. Что мне делать в дальнейшем?" Папа спросил, виделся ли Невё с д'Эрбиньи. "Да, Ваше Святейшество, он находится сейчас в Париже, чувствует себя очень хорошо. Он совершает многочисленные поездки, во время которых проводит конфирмации. Монсеньор просил меня передать Вам свои заверения в почтении и послушании". Папа ничего не сказал по этому поводу^cclxxviii.

Невё возвратился к вопросу о передаче информации и предложил в качестве адресата ассумпциониста, ранее служившего в России, а в то время — находившегося в Румынии, — о. Эврара. "Он долгое время жил в Киеве, прекрасно знает русский язык, работал в «Documentation catholique»". Папа счел это предложение разумным и пообещал встретиться с о. Эвраром — после первого же его рапорта^cclxxix.

Затем Невё перешел к более конкретным вопросам: "Я объяснил Святому Отцу, какую роль играет в советской жизни ГПУ, и на конкретных примерах показал ему, что даже народные комиссары боятся этого учреждения. Я повторил ему слова Литвинова, который сказал Эрбетту, кивая в сторону здания на Лубянке: "Там не до любви". Я сделал все, чтобы он понял, что именно ГПУ является непосредственным гонителем верующих; я рассказал ему о реформе ГПУ, планируемой Сталиным: это заинтересовало папу, и я добавил: "После публикации письма Вашего Святейшества кардиналу Помпили большевики постоянно злоупотребляют словом "крестовый поход", чтобы убедить своих союзников в том, что Ваше Святейшество и католики хотят политической контрреволюции, тогда как на самом деле речь шла о молитвенном крестовом походе; было бы очень уместно, если бы при случае Ваше Святейшество опровергли эти ложные обвинения и объяснили истинное значение своих слов". — "Я так и поступлю; я бы давно так поступил, если бы знал об этом. — (Между тем монсеньор д'Эрбиньи прекрасно все знал и, соответственно, должен был проинформировать папу.) — При необходимости я придумаю повод, чтобы сказать об этом".

Затем был поднят вопрос о помощи Святого Отца заключенным: в 1933 году на их поддержку ушло 87 000 бумажных рублей, то есть 20 000 долларов. Непросто было распределить эти деньги; священники не решались посылать запросы открыто по почте. "И после всего этого, — заметил папа, — меня обвиняют в том, что я оплачиваю обращение русских!"

В тот же день папа вручил Невё золотую медаль Святого Года (посвященного 1900-летнему юбилею Искупления) и частицу мощей св. Терезы из Лизье и попросил епископа оставаться в Риме до праздника святых апостолов Петра и Павла. "Накануне праздника, вечером, папа — в окружении одних лишь членов Папской Семьи — будет молиться у мощей апостола и освящать паллии. — "Я хочу, чтобы вы были рядом со мной". Это приглашение лучше всего показывает, какое место в сердце вселенского пастыря занимало будущее христианства в России.

Вторая аудиенция (28 июня 1934)

2 июня, в субботу, Невё нанес визит послу Франции при Святом Престоле Шарль-Ру и приветствовал советника-канониста монсеньора Видаля, который с 1919 по 1921 год был настоятелем церкви св. Людовика в Москве. 3 июня, в воскресенье, он был принят статс-секретарем монсеньором Пачелли, "истинным аскетом"; беседа длилась более часа. К сожалению, в бумагах Невё мы не смогли найти никаких подробностей этой важной встречи. 8 июня, в пятницу, Невё встретился с кардиналом Синсеро, префектом Восточной Конгрегации. Невё отмечает в своей записной книжке: "Заверения в любви к Мишелю (д'Эрбиньи), но вместе с тем и критика в его адрес; любезность и тревога — впечатления весьма противоречивые". Невё встретился также с кардиналом Леписье, патриархом Таппуни, монсеньора-ми Тардини и Джоббе — сотрудниками статс-секретариата, с Ванёфвилем и Фонтелем из "La Croix". He забыл он и своих русских друзей — князя Волконского и графа Толстого.

Вечером 13 июня он нанес визит кардиналу Гаспарри и подробно рассказал ему об обстоятельствах своей хиротонии. 14 июня ассумпционистская община на Тор-ди-Нона устроила завтрак в его честь: были приглашены монсеньор Будинон, настоятель св. Людовика, монсеньор Видаль, бывший настоятель храма в Москве, монсеньор Сипягин, бывший депутат Государственной Думы, перешедший в католичество восточного обряда. Епископу нанес визит граф Пьетромарки, президент конференций св. Винсента де Поля, дочь которого, Элеонора Аттолико, с восторгом отзывалась о монсеньоре Невё.

В полдень 28 июня, в четверг, Невё был вторично принят папой. Беседа продолжалась сорок минут. Мы узнаем о ее содержании из письма монсеньора Невё о. Жерве Кенару^cclxxx: "Он намекнул мне на работу, которую попросил меня сделать монсеньор Пиццардо, и дал понять, что знаком с характером поручения; он улыбнулся, но не высказал никакой оценки^cclxxxi. Когда я сказал папе, что вы намерены отправить сюда орденского священника для установления связи, он попросил меня поблагодарить вас и сказал: "Пусть отец генерал пришлет его!" Святой Отец вручил мне также большую золотую юбилейную медаль для г-на Альфана; это очень кстати".

Разговор вновь зашел о монсеньоре д'Эрбиньи, который являлся каноническим настоятелем маленькой общины Сестер, основанной по инициативе папы. "Они попросили меня узнать, к кому им теперь обращаться. Папа задумался: "К монсеньеру Шапталю. Я передаю ему все полномочия; передайте это ему"^cclxxxii. Он снова заговорил со мной об о. Амудрю, с которым переписывался еще с тех пор, когда был нунцием в Варшаве. Он вспоминал, что Амудрю писал крайне неразборчиво, как курица лапой — это действительно так. Я спросил: "Святой Отец, не соблаговолите ли вы дать мне директиву по одному вопросу: порой я с серьезной озабоченностью спрашиваю себя, должен ли я — конечно же, соблюдая все меры предосторожности — попытаться протянуть руку советским государственным деятелям, чтобы добиться смягчения нынешних гонений". — "Этим людям нельзя доверять, — отвечал Пий XI. — Подождите, пока они как-нибудь подтвердят искренность своих намерений^cclxxxiii. И да сохранит вас Бог до этого часа!" Он рассказал мне, как Лев XIII пришел к решению предписать читать после мессы особые молитвы, и добавил: "Многие архиепископы и епископы в Италии и за ее пределами просили меня отменить эти молитвы, поскольку они не имеют прямого отношения к литургии, но я считаю, что сейчас они должны возноситься за Россию — это очень важная интенция..." Папа благословил конгрегацию, семью Альфанов, семью Аттолико и добавил: "Сегодня вечером вы будете молиться вместе со мной у гробницы св. Петра; у вас останутся яркие воспоминания; на прощание я скажу вам: "benedicat te, benedicat vos omnipotens Deus!"

Невё отправился на завтрак к советнику посольства Шамбрену. "В 7 часов 45 минут вечера я был в Ватикане с прокурором ассумпционистов о. Ромуальдом. В 8.15, когда папа в сопровождении свиты и гвардейцев вышел из своих покоев, его ждал я один; появившись, он рукой подал мне знак подойти, а монсеньер Качча указал мне место справа от папы, совсем близко от него. Монсеньор Джоббе возглавил молитвы Розария и другие молитвы перед исповедью. Затем Святой Отец спустился вниз, чтобы поклониться раке мощей св. Петра. Стоит ли говорить вам, с каким усердием я молился в это время за орден Успения и за бедную Россию! После благословения паллиев папа со своей свитой направился в пещеры к могилам Пия X и Бенедикта XV. Когда мы уже поднялись наверх и выходили из базилики, Святой Отец сказал мне: "Такого вы не увидите в Москве!" Он добавил еще несколько доброжелательных слов, по-отечески благословил и попрощался со мной. Похоже, он был очень взволнован. "Такого вы не увидите в Москве!" Конечно, не увижу. Там я вижу только мерзость и скорбь! На Тор-ди-Нона я возвратился из Ватикана в машине; вместе со мной ехали монсеньор Джоббе и другой прелат; было 9.30 вечера".

Невё успел быстро дописать это письмо, когда в 10 часов вечера ему сообщили, что встречи с ним добивается совершенно непредвиденный посетитель. "Только что, — писал Невё в постскриптуме, — Дейбнер выкинул еще одну шутку, он прислал мне записку, в которой говорит, что, узнав из статьи в "Osservatore romano" о моем пребывании в Риме, хочет встретиться со мной. Я велел передать ему, что уезжаю отсюда через несколько часов. Этого несчастного видели возле советского посольства! Судите сами, насколько нужно быть осторожным!"

В этой записи, сделанной Невё сразу же после встречи с папой, особого интереса заслуживают указания Святого Отца проявлять твердость по отношению к Советам, а также его интерес к судьбе ленинградского священника о. Амудрю, который станет нам впоследствии понятен.

29 июня, в день памяти святых апостолов Петра и Павла, монсеньор Невё уехал из Рима. Он побывал в Гренобле, потом, 31 июля, совершил паломничество в Лизье. 7 августа, во вторник, он встретился с монсеньором д'Эрбиньи, а также с приехавшим в Париж Джоббе, с Азаряном — его армянским другом, у которого он жил первое время в Москве, — и с о. Флораном. Значит, уже в то время провинциал доминиканцев решил послать его в Ленинград. 15 августа в Лурдском храме Невё молил Деву Успения помочь России. 3 сентября, в понедельник, он принял провинциала доминиканцев, а на следующий день, 4 сентября, в тетрадке, куда Невё записывал интенции для месс, под номером 10 942 (нумерация велась со дня его рукоположения) появилось загадочное слово "Пиргос". Это был будущий епископский титул о. Амудрю. Пий XI принял решение о тайной хиротонии Амудрю во епископа, предоставив Невё право самому выбирать наиболее благоприятный момент для совершения этого таинства.

В последующие дни Невё успел уделить внимание следующим лицам: Франсуа Пари (другу ассумпционистов, пригласившему его в Макеевку; Пари было вскоре суждено осуществить свою давнюю мечту: 12 мая 1935 года в Мутье он был рукоположен во священника), князю Гике (ставшему священником 6 октября 1923 года), монсеньору Евреинову и монсеньору Лажье^cclxxxiv, о. Манилье (он вышел на покой и жил недалеко от Парижа, помимо проблем России, интересовался историей Пор-Рояля и янсенистов), монсеньору де Гебриану (начальник Заграничных Миссий в Париже, посетившему Невё во время пребывания в Москве), Зине Златовой^cclxxxv (начальница института, основанного д'Эрбиньи), Марте д'Эрбиньи, Тане.

Вечером 14 сентября Невё в обществе г-жи Альфан, ее детей Мари-Виктуар и Эрве и двух щенков сел в поезд, отправлявшийся в Москву. После того как была пересечена советская граница, г-жу Альфан попытались заставить уплатить стоимость билета третьего класса за провоз собак. "Полно вам, — сказал Невё. — Вы же маленькие люди. Потом проведут расследование, и вам же за это достанется".

На протяжении всех трех ночей и двух дней, что длился путь из Парижа в Москву, колеса вагона, как заметил Невё, постоянно выстукивали три главных принципа русской философии: "Ничего, все равно, как-нибудь". Холодным утром 17 сентября, миновав Бородино и Можайск, в 11.40 путешественники прибыли в Москву. Их встречал посол со всем своим персоналом. Был среди встречающих и о. Браун.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XII

Глава XIII