Антуан Венгер рим и москва

О. Флоран в Ленинграде

Юрисдикция Невё не простиралась на Флорана, автономного викария высланного из страны апостольского администратора Амудрю. Но в меру полномочий, полученных от Пия XI, монсеньор Невё координировал деятельность разных администраторов, и поэтому о. Флоран держал его в курсе церковной жизни северной столицы. "Все по-прежнему, — писал он. — Сохраняется статус-кво. Более того, вышел приказ закрыть храм Святейшего Сердца Иисусова у Невской заставы. Я направил запрос в Москву, но не думаю, что это может что-нибудь изменить". Затем Флоран сообщает новости с Соловков: "Я видел одного из наших друзей — Павла Хомича. Он вернулся после десятилетнего заключения. Сообщил мне хорошие новости: вместе с ним сидели 37 священников, они до сих пор находятся там, 12 из них — в одиночных камерах. Никто не отрекся от веры — это не вызывает сомнений. Умерли: в феврале 1936 года — армянский администратор Бакаратян; 29 мая — о. Александров, священник восточного обряда; также в мае скончались Змикровский из Киева и Матушевич. Этот наш друг (Хомич), которому, к сожалению, не разрешено жить в Ленинграде, попросил меня, чтобы я позволил ему жить в Костроме. Другой, Адольф Филип, поехал в Витебск — может быть, ему там удастся служить в церкви, я точно не знаю.

Есть еще одна новость, печальная: в ночь на 12 ноября о. Дейб-нер был убит вместе со своей служанкой. Причины этой трагедии неизвестны, но все это произвело здесь очень тяжелое впечатление^cccxxviii.

Насколько позволяют средства, я посылаю помощь нашим братьям. Надо сказать, что люди, возвращающиеся из тюрем, даже несколько осложняют наше положение — они не понимают, почему им запрещают жить и служить здесь, и скоро могут начать во всеуслышание осуждать нас, "иностранцев" за то, что мы не хотим их принимать. Их претензии могут показаться тем более обоснованными, что о. Епифаний (Акулов), оказавшийся в таком же положении, получил право служить. Никакой логики!

О. Николай нашел себе приход в Крыму, он живет там вместе с викарием апостольского администратора^cccxxix. Он не просил меня ни о каком документе, ни о какой аттестации. Попросил только дать ему облачения и богослужебные книги.

В церкви св. Екатерины очень хорошо прошли праздники в честь св. Розария. Народ любит свой храм. Что меня сильно огорчает, так это необразованность этих несчастных людей в вопросах религии. Но что я могу тут поделать?"

Положение Католической Церкви

в Ленинграде в 1937 году

Ленинградский аббат Шавдзинис Мечеслаус, который, отсидев десять лет на Соловках, был освобожден в 1936 году, снова арестован в Брянске, вместе с тамошним настоятелем и многочисленными верующими. Ленинградский аббат Павел Хомич, также отсидевший десять лет, пока что на свободе и живет сейчас в небольшой деревне под Костромой.

Аресты
В течение июня аресты участились, так что почти все священники — граждане СССР арестованы. В Ленинграде массовым арестам и ссылкам подверглось католическое население. Хотелось бы, конечно, назвать какие-то более или менее точные цифры, но можно лишь сказать, что арестов было очень много и продолжаются они до сих пор. Самый тяжелый удар направлен на молодежь. Женатых молодых людей разлучают, отправляют отдельно друг от друга в концентрационные лагеря, а их малолетние дети попадают в государственные детдома; можно догадаться, что это означает. Многие из арестованных католиков посылаются в северные концлагеря, тогда как члены их семей ссылаются на поселение в республики Средней Азии. Иногда арестовывают даже семидесятипятилетних стариков. Сейчас здесь царит такой террор, который еще недавно мог показаться невозможным. Все это организовано с большим знанием дела.
Борьба с религией
С начала этого года антирелигиозная кампания с каждым днем становится все более ожесточенной. Прошлый год был гораздо спокойнее. Результаты переписи, проходившей 6 января 1937 года, вскоре после принятия новой конституции, которая вселяла большие надежды, были весьма отрадными с точки зрения религии. Слишком многие граждане написали, что они верят в Бога: в некоторых районах Ленинграда верующих оказалось от 50 до 60% населения. Затем результаты переписи были объявлены Невёрными (июль 1937 года), а все средства массовой информации — радио, печать, лекционная пропаганда — обрушились на религию, обвиняя ее в связях с троцкизмом и фашизмом. В этой связи весьма интересно просмотреть текущие номера таких журналов, как "Антирелигиозник" или "Под знаменем марксизма". Утверждается, что все, что ни делает папа, направлено на поддержку угнетателей — будь то его отношение к событиям в Эфиопии, Испании, Китае. Невозможность проверить достоверность такой информации приводит к тому, что даже некоторые представители образованных слоев общества принимают подобного рода инсинуации за чистую монету.

Удар направлен на все религии, но создается впечатление, что в этом году больше всего достается католицизму; несомненно, причиной тому — польское или какое-нибудь другое иностранное происхождение верующих-католиков, интернациональный характер католической религии и, конечно же, сплоченность католиков и их крепкая вера.

Число браковенчаний сократилось в связи с многочисленными арестами среди молодежи и страхом наказания за венчание в церкви: за молодежью следят особенно пристально. Но почти все продолжают крестить своих детей. Религиозная практика вызывает тем большее восхищение, что в Ленинграде сейчас всего один священник и прийти на исповедь или окрестить ребенка довольно непросто — одна езда в транспорте занимает много времени и дорого стоит.

Большой трудностью для всех является практически абсолютная невозможность давать и получать религиозное образование. Публичная катехизация запрещена, на всякую религиозную проповедь смотрят с подозрением, добровольные катехизаторы — как только властям становится известно об их деятельности — немедленно подвергаются аресту как контрреволюционные пропагандисты. Исповеди приходится проводить очень быстро — ведь одному-единственному священнику приходится, насколько хватает сил, окормлять все церкви, а иначе они будут закрыты под предлогом, что в них не совершается богослужение.

Из всего вышесказанного ясно, что, хотя все проявляют добрую волю и искренне желают учиться, уровень образования оставляет желать лучшего, особенно у молодежи, тем более что католическое население в значительной степени пополняется за счет рабочего класса и в целом малообразованно. Как только ситуация улучшится, предстоит огромная восстановительная работа, ибо к пшенице подмешались плевелы.

Надо также отметить, что религиозная литература, хранящаяся в семьях, написана в основном на польском языке, а все младшее поколение (от 8 до 15 лет) если и понимает по-польски, то не умеет читать на этом языке. Им нужны катехизисы и молитвословы на русском языке, а это большая редкость, да и небезопасно, если учесть все, что было сказано выше.

Атмосфера крайне тяжелая, и, приходится признать, надежды остается мало. Конечно, каждый день верующие продолжают ходить в церковь, но как горько выслушивать их жалобы, видеть их слезы, выслушивать от них недоуменные вопросы: "Почему Господь попускает все это? Зачем молиться — все равно зло побеждает. У врагов Божиих все получается. Завтра мы останемся без священников, без церквей, без таинств. Что нам делать, чтобы сохранить веру? Наши семьи разлучены, те, кого мы любим, томятся в тюрьмах и ссылках; наши жены сосланы, наши дети оторваны от нас. О чем же думает Бог? Не ошибались ли мы, считая, что Он защитит нас? Действительно ли Он всемогущ? Не лучше ли служить злу?"

Не надо рассматривать эти строки как жалобу, как сожаление, как проявление уныния. Нет, мы по-прежнему исполнены глубочайшей благодарности к Богу за все Его щедроты, мы по-прежнему восхищаемся Его таинственными замыслами — просто мы выражаем опасение, что скоро будет уничтожено и то, что сохранилось до сих пор. Ничто не вызывает такого горя, как тщетные усилия и неравная борьба, которую ведут эти несчастные верные чада Церкви, видя, что уже никто из людей не поддержит их. И конечно, ничто не вызывает такого горя у священника, как ощущение тщетности своих собственных усилий, несбыточности своих желаний, собственного недостоинства и внутренней нищеты. А для того, чтобы иметь силы жить в таком одиночестве, надо обладать огромным духовным богатством!

От всей души наши верующие призывают молиться за страждущую Церковь в России! Они просят тех, кто имеет счастье свободно молиться, поддержать их. Но верующие Ленинграда исполнены силы достойно встретить Невёдомые пока испытания грядущих дней, которые пошлет им Господь, они сохраняют верность Христу и Его Церкви и по-прежнему исполнены искренней сыновней любви к Верховному Понтифику, близость которого, несмотря ни на что, продолжают ощущать".
Мы решили привести отчет Флорана полностью — распределив его на параграфы, — ибо этот довольно краткий документ красноречивее любого долгого описания. Развитие событий с 1939 по 1941 год было именно таким, как предвидел о. Флоран. Ему самому 19 марта 1938 года было сделано уведомление, что он должен покинуть территорию СССР до 1 апреля. Эта дата была выбрана не случайно: в то время посол Кулондр находился во Франции. Поверенный в делах Даниэль Леви резко протестовал. О. Флоран уже забрал запасные Дары из Лурдской церкви, когда 31 марта, пополудни, ему было сообщено, что решение о выдворении отменено и ему разрешено пробыть в стране еще полгода.

Сообщая эту радостную новость монсеньеру Тардини, о. Флоран писал 2 апреля 1938 года, что, вполне возможно, католикам придется дорого заплатить за это выбитое у Советов разрешение: "Я прекрасно знаю, что меня ожидает, ибо нельзя поверить, что все обойдется без репрессивных мер. Вот уже несколько месяцев продолжаются повальные аресты, ссылки. Они следят за церковью, за моим домом, за каждым моим шагом. Все мои посетители тотчас же становятся объектом подозрения, те, кто слишком часто заходят в сакристию, — тоже. Я знаю, что на каждом углу есть уши, которые все подслушивают. Но я целиком полагаюсь на Бога, на заступничество св. Терезы и — скажу вам совершенно откровенно — на молитвы Отца: если бы не эта уверенность, как могли бы мы еще на что-то надеяться, откуда черпали бы необходимые силы?"

После нападения Вермахта на Советский Союз 22 июня 1941 года и разрыва дипломатических отношений между СССР и правительством Виши о. Флорану пришлось против воли покинуть Россию, а Ленинграду суждено было вынести 900-дневную блокаду, отмеченную мученическим героизмом его жителей.

О. Флоран и Сталин

22 декабря 1941 года кардинал Мальоне телеграфировал апостольскому делегату в Бейруте монсеньеру Лепретру: "Из надежных источников известно, что о. Флоран собирается в скором времени отбыть в Москву, чтобы стать представителем генерала де Голля при советском правительстве. Прошу Ваше Преосвященство проверить, верна ли эта информация, и если верна, то потрудитесь напомнить вышеупомянутому отцу о положениях канона 139 § 2" (запрещающих священникам занимать выборные или руководящие должности без разрешения Святого Престола)^cccxxxv.

5 августа 1942 года, будучи проездом в Тегеране по пути в Лондон, посол Польши в СССР сказал апостольскому делегату монсеньору Марине: "Советское руководство восхищено моральной силой Ватикана. Кажется, сейчас наступило подходящее время для контактов. Католицизм — это единственная религия, которую уважает народ и сами руководители. Но надо соблюдать предельную осторожность, потому что Советы прекрасно информированы. Ведь что случилось с о. Флораном, который был уже хорошо известен в Москве: когда он заявил о переходе на сторону генерала де Голля, советское правительство не разрешило ему въезд в Россию"^cccxxxvi. Что ж, во всяком случае, в этом позиции Сталина и Тардини совпали. О. Мишель Флоран отправился к де Голлю в Лондон, последовал за ним в Алжир, где совершал мессы, транслировавшиеся по радио. Его проповеди во время этих месс были опубликованы^cccxxxvii. В 1945 году он — снова безуспешно — пытался вернуться в Ленинград. Сейчас Мишель Флоран живет на покое в доминиканском монастыре в Дижоне.

Царство террора в Москве.

Браун один среди бури (1936–1939)
О. Браун остался в Москве один. Он еще не владел достаточно свободно русским, но английский язык, который Невё знал плохо, помогал ему в контактах с англоязычными дипломатическими миссиями. Конечно, у него не было такого опыта, как у Невё; не было у него и такого чувства юмора и терпения.

Едва уехал Невё, Браун узнал о смерти матери Анны Абрикосовой: "23 июля мать Абрикосова, уже некоторое время тяжело болевшая и чувствовавшая себя очень слабой, отказалась от посылки с продуктами, которую ей передали через политический Красный Крест (которым руководит первая жена покойного Максима Горького). Мать сказала, что ей не надо ничего, кроме небольшого количества сахара, молока и т.д. Позже, 2 августа, когда в тюрьму пришли еще раз, последовал ответ, что заключенная умерла. И никаких комментариев. Ничего не известно об останках покойной, хотя, вероятнее всего, они кремированы, как это принято в тюрьмах. Следовательно, мать Анна умерла между 23 июля и 2 августа 1936 года. Ей минуло 56 лет, девизом монахини было: "Иисус не сошел со креста; Его сняли мертвым". 30 августа о. Брауну из надежного источника стало известно, что Абрикосова действительно умерла 23 июля и тело ее было кремировано 27 июля. В соответствии с указаниями Невё, вместо нее настоятельницей доминиканок стала сестра Стефания.

С 19 по 24 августа проходил процесс троцкистско-зиновьевского террористического центра, письменный отчет о котором был опубликован наркоматом юстиции на французском языке^cccxxxviii. Когда читаешь эту книгу, тебя охватывает дрожь при описании техники "сотрудничества" обвиняемого с прокурором. Когда А. Вышинский спросил Каменева: "Как вы оцениваете свои статьи и заявления, написанные вами в 1933 году, в которых вы заявляете о своей верности партии? Ложь?" — "Нет, хуже, чем ложь." — "Измена?" — "Хуже". — "Хуже, чем ложь, хуже, чем измена? Найдите сами это слово? Предательство?" — "Вы нашли это слово!"^cccxxxix А когда Вышинский сказал Каменеву, что, занимаясь контрреволюционной деятельностью, он боролся против социализма, тот ответил: "Вы делаете вывод историка и обвинителя"^cccxl. Признанные виновными в убийстве Кирова, в контрреволюционной деятельности, в подготовке террористических актов против Сталина, Ворошилова, Жданова, Кагановича и Орджоникидзе, шестнадцать подсудимых были приговорены к высшей мере наказания — смертной казни^cccxli.

"Вероятнее всего, — писал о. Браун 6 сентября 1936 года по поводу процесса Каменева, расстрелянного 24 августа, — газеты не все рассказали об этом страшном деле о шпионаже. Никто не знает, действительно ли приговоренные были расстреляны. В народе говорят, что Сталин жутко боится за свою шкуру. Об этом говорили уже давно, но сейчас это все больше и больше подтверждается. Отзвуки знаменитого процесса слышны до сих пор. Народ в ужасе, причем не только простые пролетарии, но и важные шишки всем телом дрожат от страха. Прокатилась волна арестов. Все боятся собраться по какому угодно поводу, ибо это может повлечь за собой обвинение в троцкизме. Похоже, ночные хороводы в здании напротив нашей церкви закружились еще быстрее, чем обычно. Бедные люди! Теперь появился еще один предлог избавляться от них".

Я нашел в корреспонденции Брауна, адресованной Невё, некоторые сведения о католических священниках и церквах. В начале августа 1936 года в Москве побывал аббат Иоганн Германн из Саратова. Вот цифры, подводящие итог его служению с 1 июля 1935 года: 5400 исповедей, 11 000 причащений, 107 обращений из лютеранства и православия, 708 крещений, 200 венчаний. Он сообщил также, что в шести населенных пунктах Саратовской области — Цуге, Шёншене, Люцерне, Брабандере, Сталинграде, Витманне — католические храмы были закрыты.

В Одессе не оставалось ни одного священника. Декан, аббат Нойгум, арестован и неизвестно, жив ли. Из трех католических церквей осталась открытой одна, французская, но и там нет священника. Большой Преображенский собор (православный) разрушен. Из двадцати православных церквей осталось пять или шесть. Лютеранская церковь закрыта; та же судьба постигла кальвинистскую. Судя по всему, осталось еще две синагоги.

Одна приехавшая недавно из Крыма католичка рассказала, что монсеньор Фризон по-прежнему находился в симферопольской тюрьме. Суд над ним должен был состояться 15 августа 1936 года. Его держат в тюремном подвале, у епископа сильно болят глаза, он очень ослаб. Его племянница, арестованная одновременно с ним, работает в той же тюрьме. В Розентале, что в тридцати километрах от Симферополя, католическую церковь превратили в клуб с танцзалом. Местные власти захотели снять крест, венчающий здание, но никто из жителей села не захотел взяться за эту святотатственную работу. Наконец нашли какого-то русского, который согласился сделать это за пятьсот рублей.

Один человек, побывавший проездом в Киеве, обнаружил, что католическая церковь закрыта. Священник объяснил ему, что имеет разрешение служить мессу только частным образом, но не публично. В этом городе оставались открытыми одна католическая церковь, пять православных и одна или две синагоги.

Перепись 1937 года

и новая религиозная политика

Вопрос № 5 звучал так: "Являетесь ли вы верующим? Если да, то какой религии?" Эта перепись стала настоящим испытанием для миллионов верующих, ибо при положительном ответе на этот вопрос они рисковали в лучшем случае потерять работу, в худшем — стать жертвами более суровых преследований. О. Браун, которого сотни прихожан спрашивали, как следует им отвечать, советовал поступать по велению совести. Хотя новая конституция 1936 года гарантировала в статье 124 свободу совести, все равно для некоторых людей положительный ответ на вопрос об отношении к вере был чреват тяжелыми последствиями для себя лично и для членов семей. "Можно ли в таких условиях, — писал о. Браун в Рим, — требовать от всех без исключения верующих неукоснительно заявлять о своей вере в Бога? Что касается стариков и старух, которым, в принципе, уже нечего бояться, то их я призвал ответить "да". Что касается других — особенно тех, кому положительный ответ может причинить огромный вред, — я посоветовал отвечать по велению совести. Если верующие попытаются уберечь себя от опасности, отвечая уклончиво, нельзя считать это апостасией".

Результаты переписи оказались для Сталина неприятным сюрпризом. Данные материалы никогда не были опубликованы, но, по оценкам о. Брауна, от 60 до 70% населения заявило о своей вере в Бога; современные историки согласны с этой оценкой. В итоге декретом от 25 сентября 1937 года результаты переписи были объявлены неправильными, а сама перепись — недействительной. Сталин заявил, что перепись не только проводилась некомпетентными лицами, но и была использована врагами народа, шпионами из троцкистско-бухаринской банды, "грязными агентами фашизма". Они намеренно занизили количество населения и не учли повышение уровня благосостояния. Единственным утешением было то обстоятельство, что "враги народа, саботировавшие перепись, жестоко поплатились за это". Новая перепись была назначена на 17 января 1938 года. Из шестнадцати пунктов, включенных в ее опросный листок, ни один не касался религии^cccxlii.

Массовый ответ "да" на вопрос "Являетесь ли вы верующим?" объясняет некоторые колебания в религиозной политике Сталина в течение 1937 года, тогда как в целом волна террора в стране не спадала.

19 марта 1937 года вышла в свет энциклика Пия XI "Divini Redemptoris", посвященная атеистическому коммунизму. 7 апреля 1937 года Браун писал монсеньору Джоббе: "До сих пор я не встречал в советской прессе никаких статей по поводу энциклики. Невё надеется, что примерно через месяц ему удастся вернуться, и спрашивает, не заподозрили ли большевики, что он причастен ко всему этому. Тогда, вероятно, они станут чинить ему препятствия, и получить въездную визу в СССР окажется делом непростым". Невё спрашивал также, правда ли, что власти запретили советским гражданам посещать иностранные церкви. "Я ни разу не слышал о таком запрете, — отвечал Браун. — На Пасху в нашем храме было очень много русских. Сейчас за рубежом ходит много ложных слухов, и я заметил, что "Journal de Geneve" часто публикует такого рода неподтвержденную информацию. У нас и так достаточно печальных новостей, и поэтому нет нужды придумывать что-то вдобавок — к тому же это только раздражает местные власти".

На собрании рабочих одного большого завода — здесь трудятся несколько тысяч человек — было во всеуслышание заявлено, что какие бы то ни было издевательства над религией или неуважение к верующим строго запрещены. Следить за этим поручено членам партии. Создавалось впечатление, что антирелигиозная кампания несколько поутихла, если не считать "органов", специализировавшихся на этой деятельности. В "Правде" за 3 апреля можно было прочитать: "Верующий — не враг нашей власти". Все это, возможно, происходило потому, что неопубликованные результаты январской переписи смутили руководство страны. "Лично мне кажется, — писал Браун, — что Сталин оставляет некоторую свободу для обоих течений: для антирелигиозного, пыл которого никогда не остывал; и для течения, проявляющего терпимость к верующим, но в этом направлении все выглядит гораздо скромнее, нерешительнее, — никому ничего не гарантируется. Возможно, что, понаблюдав за обоими течениями, Сталин постарается понять, откуда дует ветер, и примет соответствующие меры — какими бы незначительными они ни казались поначалу".

Зарубежная пресса сообщила о создании Атеистического интернационала. "Ни в советской прессе, ни в каких других источниках я не видел информации об этом, — писал Браун 21 апреля 1937 года. — Напротив, в мартовском номере "Безбожника" появилось официальное опровержение главы Союза воинствующих безбожников Емельяна Ярославского: "В последнее время в зарубежной буржуазной печати появились сообщения из Варшавы о том, что в феврале с.г. в Москве предстоит мировой конгресс безбожников для создания Интернационала безбожников.

ЦС СВБ сообщает, что все эти сообщения, усиленно распространяемые буржуазией и поповской печатью, лживы от начала до конца. Никакого международного конгресса свободомыслящих в Москве не созывается. Не созывается в ближайшее время и съезда безбожников СССР.

Сообщения зарубежной печати о "мировом конгрессе безбожников в Москве" — очередная антисоветская выдумка наших врагов".

Конечно, констатирует Браун, все осталось на прежних позициях: и пресса, и радио, и театры. Но они ведут эту пропаганду с явным безразличием, за что подвергаются критике в некоторых газетах.

5 мая 1937 года Браун сообщал, что 3 мая был арестован аббат Михаил Цакуль, настоятель церквей Петра и Павла и Непорочного Зачатия. Будучи советским подданным, он имел неосторожность отслужить, по просьбе польского посольства, мессу в день национального праздника Польши. Помимо этого поверенный в делах Польши М.Т. Янковский обратился к о. Брауну с просьбой совершить 12 мая богослужение в память маршала Пилсудского. Браун сначала согласился, но потом, поняв, что подвергает себя большой опасности, отказался, сославшись на недомогание. Он забрал Святые Тайны из обеих польских церквей. Запасные Дары не числились в инвентарных книгах, и поэтому "Советы не смогут обвинить меня в нарушении закона или воровстве". Вместе с тем нужно отметить, что не все еще католические церкви на территории СССР были закрыты: о. Брауна просили передать св. елей в Могилев, где все еще служил Петр Авгло, в Тифлис, Ростов, Краснодар, Саратов, Брянск, Смоленск, Ленинград и некоторые другие места.

Ежовские чистки

В одну ночь арестовывали до тысячи человек. В городе только и говорили, что об арестах. Послы были поражены количеством исчезновений людей, занимавших высокие посты (1 ноября 1937 года). Одна за другой подвергались арестам посланницы Церкви — слабые женщины, обладавшие вместе с тем недюжинной силой, доминиканские монахини и совсем юные девушки — их хватали без всякого суда и отправляли в неизвестном направлении лишь за то, что они носили посылки несчастным узникам.

В январе 1938 года Браун писал: "Чистка, проводившаяся в течение последних шести месяцев — с июля по декабрь 1937 года, — затронула от 300 000 до 400 000 человек. Жданов хочет закрыть в Ленинграде все иностранные консульства за исключением польского и финляндского. Но если будет закрыто французское консульство и уедет вся французская колония, во французской церкви не останется больше прихожан — тогда церковь закроется, а присутствие о. Флорана станет ненужным. Одесскую церковь тоже закрыли. Все, кто хоть как-то был связан с храмами, исчезают: это настоящее чудо, что в таких условиях люди — в том числе, даже некоторые русские — продолжают ходить в церковь". Были арестованы все, кто когда-либо поддерживал связь с родственниками или друзьями за границей, все родственники политических заключенных: матерей и жен сажали лишь за то, что они переписывались со своими сыновьями и мужьями, за то, что, отстаивая длинные очереди к тюремным окошкам, пытались узнать, где их близкие, за то, что приносили им посылки и официально разрешенные пятьдесят рублей в месяц. Воистину, наступило царство "зверя": чтобы самим не быть арестованным, арестовывали и осуждали тех, кого было легче всего обвинить, но и это не гарантировало доносчиков и палачей от такой же участи.

Именно тогда был арестован профессор Московского гидравлического института Альберт Отт, эльзасец по происхождению, советский гражданин, муж старосты церкви св. Людовика г-жи Отт. Г-жа Отт и ее дочь Алиса напрасно ждали его домой вечером 5 марта 1938 года. Когда стало ясно, что Альберт не придет, они пошли в милицию. При выходе из дома женщины натолкнулись на агентов ГПУ, направлявшихся к ним производить обыск. У г-жи Отт не было ключа от письменного стола мужа — зато у гэпэушников этот ключ оказался. Тогда она поняла, что Альберта арестовали прямо на улице при выходе с работы.

1 июня 1938 года г-жа Отт писала Невё: "Новости у нас очень печальные; от моего мужа никаких известий за исключением того, что я знаю, что он в Лефортовской тюрьме. Я ходила туда 8 и 22 числа относить деньги: их можно носить два раза в месяц, и вся сумма не должна превышать пятидесяти рублей. Никакой переписки, никаких известий — это так жестоко, особенно после того, как он перенес тяжелую болезнь. А как беспокоится он, не получая никаких известий от нас!"

20 января г-жа Отт и ее дочь получили почтовое уведомление, в котором сообщалось, что во втором денежном переводе отказано "по причине смерти арестанта". И ни слова больше. Не был получен и ответ на новую телеграмму с оплаченным ответом, посланную на имя начальника владивостокского концлагеря. НКВД прислало через ЗАГС свидетельство о смерти (письмо от 10 апреля 1939 года).

В истории эта эпоха повального и слепого террора осталась под именем "ежовщины": террором руководил шеф НКВД с 1936 по 1938 год Ежов (1894—1939); в 1938 году его сменил на этом посту Берия, а сам он был расстрелян. Об этой страшной эпохе говорится в предисловии Анны Ахматовой к "Реквиему":

"В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то "опознал" меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

— А это вы можете описать? И я сказала:

— Могу.

Те немногие священники, что оставались еще на свободе, блуждали из города в город, не имея дома, ночуя на вокзалах, меняя как можно чаще места ночлега. Были отведены войска от границ с Персией и Афганистаном, а тем временем в страну прибывали испанские дети — их было около 3000, — они бродили по городу, ожидая отправки в лагеря коммунистического перевоспитания, где из них должны были сделать "профессиональных революционеров".

Когда число заключенных и ссыльных стало исчисляться миллионами, была прекращена помощь политическим заключенным, осуществлявшаяся Пешковой и тесно сотрудничавшим с ней Международным Красным Крестом. Поскольку все священники и все католики были осуждены по 58-й статье, оказывать им материальную помощь стало теперь невозможно.

С июня по август 1938 года проводилась конфискация имущества закрытых церквей и аресты членов "двадцаток"; были записаны все, кто жертвовал деньги на налоги с церквей. Таким обра-

—Цитируется по: Ахматова А. Реквием. М., 1989. С. 302 (Примеч. пер.)

зом, появились новые списки лиц, подлежавших арестам. Церковь Петра и Павла была закрыта, находившиеся в ней ценности конфискованы 21 июля. Священные сосуды были отданы в музей. Браун выражал глубокое сожаление в связи с тем, что польское посольство никак не отреагировало на это. 30 июля пришел черед второй польской церкви — Непорочного Зачатия: на шпиль храма забрался рабочий, чтобы сбить крест. Теперь храм св. Людовика оставался единственной католической церковью во всей Москве, и все это случилось после того, как заместитель министра Потемкин пообещал разрешить польским католикам иметь своего священника. 31 июля, в воскресенье, в ленинградской церкви Лурдской Богоматери о. Флоран, которому еще недавно угрожала высылка за пределы СССР, объявил с кафедры, что отныне он не имеет права служить нигде, кроме этого храма.

5 сентября 1938 года о. Браун писал монсеньору Невё: "С великим огорчением должен сообщить Вам, что во всей стране не осталось больше ни одного священника, который служил бы на своем приходе, за исключением о. Флорана и Вашего покорного слуги. По мере того, как в моих письмах сообщалось об арестах, Вы должны были сами понять, что этим все и закончится, но сколь тяжело писать об этом, как о уже случившемся. Об армянских католиках мне ничего не известно. Сильно опасаюсь, что мужественный аббат Гапоян уже арестован. Старый армянский священник, служивший в Харькове, находится сейчас в тюрьме в этом же городе. Председатель приходского совета курской церкви был арестован вместе с органистом, которого затем расстреляли. Церковный совет обвинили в краже, совершенной три года назад; тогда были похищены большие ценности. В свое время прихожане обратились в милицию, но та не обратила никакого внимания на их заявление. А недавно комиссия, устраивавшая в церкви ревизию, в своем отчете обвинила "двадцатку" в плохом обращении с государственным имуществом и, в частности, с органом, который — после полученных во время ограбления повреждений — не был отремонтирован. Ожидается, что церковь обязательно конфискуют.

В Харькове через месяц после ареста аббата Гашинского забрали его сестру. Та же участь постигла около половины "двадцатки"; было конфисковано их имущество. Несмотря на это, прихожане составили новый список из пятидесяти имен, который потребовали местные власти. Во всем Харькове осталась одна католическая церковь, одна маленькая синагога (в большой устроили клуб) и две православные церкви. Недавно закрыли лютеранскую церковь — дней десять назад ее здание было опечатано. В Курске представители власти сказали верующим буквально следующее: "Да, действительно, ваши священники арестованы, но не за то, что они священники, а за то, что они контрреволюционеры".

Московское внешнеполитическое ведомство получило указание оказывать американскому послу и его жене как можно больше знаков внимания. Жена Литвинова прекрасно справилась с этим поручением^cccxlvi. Дэвис был единственным послом, который во время посещения председателя ВЦИК Калинина и премьер-министра Молотова 5 июня 1938 года по случаю своего отъезда сподобился встречи со Сталиным, "случайно" зашедшим в кремлевский кабинет Молотова именно в тот момент, когда там находился американский посол. До этого Дэвис ни разу не встречался со Сталиным — он только видел его издалека во время парада 7 ноября. Посол США поздравил Сталина с теми изменениями, которые он заметил в промышленных районах России, и сказал советскому вождю, что он войдет в историю как созидатель, во многом превзошедший Петра Великого и Екатерину II. Сталин скромно ответил, что это вовсе не его заслуга и что причиной всех успехов являются пятилетние планы, задуманные не им, а Лениным. Он сказал Дэвису, что международная обстановка очень напряженна и за лето может еще больше обостриться^cccxlvii. В этом Сталин был прав: после вторжения Гитлера в Чехословакию и аннексии Судетской области стали неизбежны Мюнхен и война. Встреча Сталина с Дэвисом потрясла дипломатический корпус, который не привык к такого рода милостям. Уже в то время Сталин вел двойную игру: он стремился заручиться дружбой президента Рузвельта и расположением со стороны США, но в то же самое время смещение Литвинова и назначение Молотова на пост главы внешнеполитического ведомства 5 мая 1939 года было шагом по подготовке пакта о ненападении между гитлеровской Германией и сталинской Россией.

26 сентября 1939 года Браун писал, что польский посол ожидает консулов и весь польский персонал — всего 115 человек. Уже готов поезд для их отправки. Но отправки куда? Вопрос о польской церкви больше не обсуждался. Браун отмечал, что советский народ не питал особых симпатий к Рейху. Но правительства обеих держав нашли общий язык. Риббентроп снова приехал в Москву.

В 1940 году, во время войны с Финляндией, Советы решили очистить Ленинград как территорию, находящуюся в непосредственной близости от театра военных действий, от всех иностранцев. 29 января должна была покинуть Ленинград и вернуться во Францию вместе с дипкурьером г-жа Мишель из французского приюта. Опасность высылки снова нависла над о. Флораном. Но если бы вдруг он перебрался в Москву, не могло ли выйти так, что им, как французским подданным, пожелают заменить американского подданного о. Брауна на посту настоятеля церкви св. Людовика? Как бы то ни было, монсеньор Тардини решил напомнить, что Флоран, заменяющий Амудрю, является его "автономным викарием" в Ленинграде, независимым от Москвы, а Браун — всего лишь викарием апостольского администратора Москвы, которым по-прежнему остается Невё. Эти местнические интересы в разгар всеобщей беды могут вызвать лишь недоумение. 29 февраля Браун начал отправлять за границу самые дорогие книги из коллекции монсеньера Невё: Требник Петра Могилы, "Камень веры" Стефана Яворского, русскую Библию с 208 гравюрами и т.д.

3 июня 1940 года Нажьяра сменил на посту посла Франции в СССР Эрик Лабонн. Затем правительство Виши назначило на это место Гастона Бержери. Оккупация Франции нацистской Германией и вторжение Советов в Прибалтику в июне—июле 1940 года затруднило переписку с Францией. Тем больший интерес представляет собой длинное письмо, богатое информацией на различные темы, которое о. Браун строго конфиденциально послал Невё 27 мая 1940 года. Последнее письмо Невё датировано 13 марта, получено — 29-го. Последнее письмо Брауна было отправлено 20 мая.

"13 мая Ваш покорный слуга, — писал Браун, — имел счастье получить весточку от достойнейшего священника Карапета Дилургяна, апостольского администратора армяно-католиков: он просил меня выслать ему св. елеев и "хинина" — денег. Я послал ему св. елей 1939 года и записку, написанную ему монсеньором Абрамяном. Этот старый священник (ему 73 года), живший после возвращения из ссылки (1939 год) в Краснодаре, вынужден был покинуть этот город и переехать в Очамчиры, что между Сухумом и Батумом. В своей довольно краткой записке он пишет, что "шесть человек находятся в таком же праздном состоянии". Это значит, что шесть священников вынуждены, как и он, скитаться из города в город. Свое служение, поневоле ограниченное, они совершают по домам". Через надежного человека Браун послал ему деньги за мессы, не поставив при этом никаких условий, которые могли бы показаться затруднительными,

"Мне только что сообщили, что католическая церковь в Смоленске используется теперь для архивов НКВД^cccxlviii. Лютеранскую церковь превратили в клуб. Из двух городских синагог одна остается открытой, в другой устроен кинотеатр. Из сорока православных церквей остались открытыми только три. Католическая церковь в Астрахани была закрыта в 1934 году. Из этого города мне сообщили, что последний священник, аббат Петер Деш, арестованный за две недели до закрытия церкви, в течение четырех месяцев находился в астраханской тюрьме. Отпущенный наконец на свободу, он умер от рака желудка 7 октября 1937 года в возрасте 54 лет. Католическая церковь пока еще стоит и служит амбаром. Лютеранская церковь была разрушена. Из 10 или 15 существовавших ранее мечетей осталась всего одна действующая. Из 20—30 православных церквей — лишь две действующих. Католики собираются на молитву на кладбище. В феврале и марте голод (продолжающийся до сих пор) был таким сильным, что на каждого человека выдавали всего по 1 /2 кг хлеба.

Сообщаю Вам, монсеньор, некоторые подробности и о положении в Житомире. Все храмы там закрыты, в том числе, 5 или 6 синагог. Евреи собираются на молитву по домам. Католики и православные ходят молиться на кладбище.

Один человек, которому удалось увидеться со своей дочерью, высланной из Белоруссии (польской) в Архангельскую область, сообщает, что вскоре после вторжения советских войск из этих областей было практически одновременно отправлено 10 эшелонов с ссыльными. Их используют на лесоповале. Они получают 1 рубль 20 копеек плюс килограмм хлеба в день. Дети имеют право на 250 граммов хлеба в день. В Каменце-Подольском вот уж два года как закрыты все церкви. В католической церкви устроили кинотеатр. В этом городе евреи тоже собираются на молитву по домам.

Доминиканки живут здесь в постоянном страхе. Некоторым из них с огромным трудом удалось найти работу — к тому же очень скромно оплачиваемую. Теперь они остались вдевятером, стараются по мере возможности не оставлять свою монашескую практику. Они регулярно получают помощь и, в свою очередь, помогают сестрам, находящимся в ссылке, — хотя бы немногим, потому что до сего дня (с января 1940 года) остается в силе ограничение на почтовые посылки.

Житомирские францисканки продолжают влачить жалкое существование. Снабжение там ужасное — гораздо хуже, чем здесь, — и поэтому жить им очень тяжело. Все они довольно пожилые. Последнее время у них появился "дядя" — священник, который "кормит их вкусным завтраком" — служит мессу. Удалось послать ему из Москвы немного вина, которое совершенно невозможно раздобыть в тех местах, и "хинина" — денег. Естественно, все это совершается без шума и в строжайшей тайне. До сих пор Вашему покорному слуге не известно даже имя этого человека.

Аббат Якоб Вольф поехал вместе со своим братом в Горький, надеясь найти там работу. Увы! Он не только не нашел ее, но вдобавок ко всему еще и заболел. Ему послали "хинин" самым быстрым из доступных способов. Этот священник подтвердил получение посылки. Он пишет, что жалеет об отъезде из того места, где жил в ссылке, — настолько трудная у него сейчас жизнь. Его не хотят здесь прописывать, тем более — давать работу, а там, недалеко от Берингова пролива, он мог еще кое-как зарабатывать на жизнь! В какие же тяжелые и плачевные условия попадают несчастные священники, оказываясь на свободе!"

Затем о. Браун перешел к одному весьма щекотливому вопросу, затрагивавшему безопасность нефранцузских прихожан церкви св. Людовика. Моссовет потребовал от г-жи Отт, как от старосты и председательницы "двадцатки", составить список всех верующих, посещающих церковь, за исключением выходцев из Франции и лиц, имеющих иностранные паспорта. Из советских подданных нужно было выбрать пятерых человек для образования исполнительного органа и еще троих для ревизионной комиссии. Эти восемь человек должны были заполнить следующую анкету: имя — дата и место рождения — местожительство и род занятий с 1914 года по настоящее время — были ли вы под судом? — если да, то по какой статье? — адрес — подпись.

Чиновник попросил также, чтобы имя монсеньора Невё было исключено из числа служителей культа ввиду его отсутствия. Он задавал вопросы о налогах, о детях, прислуживавших у алтаря, о певчих и т.д.

"Из тех коротких сообщений, которые были отправлены 20 мая, — писал Браун монсеньеру Невё, — Вы могли уже понять, что над церковью св. Людовика нависла серьезная угроза; цель всех этих коварных нападок — лишить храм покровительства со стороны французского посольства, которым он до сих пор пользуется. Официальный демарш со стороны поверенного в делах был сделан 21 мая. Должен сказать, что французские власти, прекрасно отдавая себе отчет во всей серьезности этого дела, внимательно изучили его, используя меморандум, копию которого я Вам тогда послал. Первая беседа по этому поводу состоялась между поверенным в делах и Лозовским, одним из первых подручных Молотова. 25 мая, в день истечения срока, установленного городскими властями, первый секретарь посольства имел встречу с Богомоловым. Естественно, со стороны посольства не было представлено никакого списка. Надеемся, что вопрос замнут. На всякий случай французское посольство направило в милицию письмо, в котором обстоятельно разъяснялось, что требование Моссовета затрагивало вопросы, относящиеся к интересам посольства, и что автор этого письма, сообщив о настоящем деле в министерство иностранных дел, оставляет за собой право в случае необходимости обсудить вопрос с этим ведомством. На сегодня, 27 мая, от городских властей, которые ранее неоднократно требовали, чтобы список был вручен им 25 мая в 11 часов, ничего не слышно. Слава Богу! Лишь бы они не касались больше этого вопроса и оставили нас хотя бы в относительном покое!"

В этом конфликте вся аргументация Советов строилась на узком толковании термина "местное" из 4-й статьи постановления о религиозных объединениях от 8 апреля 1929 года. Этот текст определяет религиозное объединение следующим образом: "Религиозное общество есть местное объединение верующих граждан, достигших восемнадцатилетнего возраста, одного и того же культа, вероисповедания, направления или толка, в количестве не менее 20 лиц, объединившихся для совместного удовлетворения своих религиозных потребностей".
Но в соответствии с декретом № 329 НКВД РСФСР от 1 октября 1929 года термин "местное" мог быть применен к гражданам, проживавшим:

а) в одном городе, или

б) в одном городе, включая прилегающие села, или

в) в одном селе,

г) в нескольких селах, находящихся в одном районе.

Памятная записка, составленная от лица прихода св. Людовика, напоминает о гарантиях религиозной свободы, содержавшихся в договорах Рузвельт—Литвинов, и подчеркивает, что богослужения совершаются в церкви в соответствии со всеми требованиями советского законодательства.

Далее в письме описывается атмосфера, которая, с точки зрения о. Брауна, царила тогда в Москве: "Голос народа весьма далек от того, чтобы быть всего лишь отголоском прессы и радио. Как много раз за последние дни выражалось глубокое сочувствие по отношению к христианской цивилизации, которой нанесли столь жестокий удар бессовестные захватчики. Совсем недавно на проходившем здесь собрании педагогов, где обязательно должны были присутствовать "приглашенные", некий академик (член партии) выступил с докладом по современной международной обстановке. Бедняга, должно быть, хотел понравиться начальству, долго ругая папу. Мне передали, что многие из тех, кому пришлось присутствовать на этом докладе, выражают недоверие и неодобрение по поводу слов и оценок докладчика.
Я знаю, что некоторым старым университетским профессорам приходится часто выслушивать признания студентов, которых мучат сомнения по поводу природы духовных явлений и религии в целом. Один из профессоров говорил, что еще вчера он считал подобные разговоры провокацией, но сегодня понимает, что эти студенты совершенно искренни. Некоторые из них сомневаются в правильности марксистской доктрины".

Великая Отечественная война (1941 —1945), героями и многомиллионными жертвами которой им предстояло вскоре стать, явилась для них с этой точки зрения решительным вызовом.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XV

Глава XVI