ДВА ЕПИСКОПА В "ИЗГНАНИИ"ccci

Монсеньор д'Эрбиньи: последнее испытание

12 марта 1936 года секретарь Конгрегации по чрезвычайным делам кардинал Пиццардо от имени папы посоветовал д'Эрбиньи заняться писательским трудом в одном из орденских домов. Когда д'Эрбиньи ответил, что у него нет под рукой достаточного количества книг и документов, Пиццардо выразил по этому поводу удивление и воспользовался случаем, чтобы напомнить епископу, что тот, в нарушение правил, увез с собой из Рима документы комиссии "Про Руссиа". "Я узнал от Вашего Преосвященства, — писал он 21 июня 1936 года, — что у Вас нет под рукой необходимых документов, потому что Вы оставили их в комиссии "Про Руссиа". Было бы вполне естественно и справедливо, чтобы все документы, собранные Вашим Преосвященством в то время, когда Вы трудились в папской комиссии, напрямую подчиняясь Святому Престолу, были бы после освобождения Вашего Преосвященства от должности председателя комиссии переданы непосредственно Святому Престолу, и я был счастлив узнать, что, осознавая свою величайшую ответственность, Вы отдали соответствующие распоряжения с тем, чтобы Святой Престол вступил во владение этими архивами, в которых хранятся документы, имеющие отношение к России и которые Вы с величайшей заботой и предосторожностью хранили у себя. Ваше Преосвященство будет удивлено, узнав, что отданные Вами распоряжения до сих пор не выполнены и после Вашего отъезда из Рима архивы эти так и не возвращены в комиссию. Утверждают, что документы хранились под замком в нескольких разных ящиках, но о местонахождении этих ящиков никому не известно".

Со своей стороны кардинал Пачелли регулярно выражал д'Эрбиньи признательность за его отчеты. 29 марта 1936 года, например, в день десятилетия совершения им епископской хиротонии д'Эрбиньи, он благодарил епископа за добрые пожелания и за его усердные труды по защите верующих "от влияния коммунизма и большевизма"^cccii. 22 марта 1937 года, на следующий день после публикации энциклики об атеистическом коммунизме, Пачелли направил д'Эрбиньи письмо на французском языке, содержавшее высокую оценку деятельности епископа. В частности, выражалась благодарность за "апостольское служение, направленное на то, чтобы предостеречь верующих от коммунистических заблуждений, столь же опасных, сколь распространенных".

Но уже через месяц, 18 апреля, кардинал Пачелли направил монсеньору д'Эрбиньи письмо, выдержанное в совершенно ином тоне. Содержание этого документа также заметно отличается от предыдущего.

Ватикан, Статс-секретариат, 18 апреля 1937.

№ 1373/37

Ваше Преосвященство,

До Святого Отца дошли похвальные отзывы о том благом деле, которое совершает Ваше Преосвященство, выступая с лекциями и принимая участие в других мероприятиях; за все это Его Святейшество благодарит Божий промысл. Тем не менее ему кажется, что Вы смогли бы более плодотворно употребить полученные от Бога дары, если бы полностью посвятили себя апостолату пера в одном из домов Вашего ордена под руководством орденского начальства.

Для того чтобы облегчить Ваш путь в этом направлении, Его Святейшество отечески призывает Вас обратиться к Святому Престолу с просьбой о разрешении сложить епископские инсигнии, как уже поступали многие епископы и апостольские викарии из рядов Вашего ордена, подавая тем самым благой пример своим собратьям и всем верным чадам Церкви. Это позволит Вам с большей свободой и углубленностью посвятить себя писательской деятельности.

О. Аделяр Дюгре, ассистент Общества Иисуса для Англии и Бельгии, который в скором времени окажется в Бельгии по своим делам, будет уполномочен принять от имени Святого Престола Ваш отказ от ношения епископских инсигний. Вам надо будет только вручить ему прошение в письменной форме. Святой Отец, по великой своей доброте, поручил мне передать свое апостольское благословение лично Вам и Вашим трудам.^ccciii

Письмо кардинала Пачелли было вручено д'Эрбиньи в понедельник 10 мая пополудни. Вот как он сам рассказывает об этом: в связи с тем, что 10, 11 и 12 мая в Париже не было конфирмации, монсеньор д'Эрбиньи вернулся в Брюссель. О. Дюгре, пришедший к нему вскоре после полудня, изложил епископу вышеизложенные обвинения. "Эти факты были мне совершенно неизвестны, — отмечает д'Эрбиньи в своих записях. — В заключение меня уведомили о приговоре от 18 апреля 1937 года. Я решил принять это со спокойствием и молитвой, но тем не менее доказать, что никогда не был в этих местах, даже названия их слышал в первый раз^cccvi. Просмотрев свою записную книжку за 1936 год, я вспомнил, где находился в указанное время: с 16 по 20 сентября я жил у сестры, на улице Гюисманса, занимаясь подготовкой ре-коллекции священников Аррасской епархии, открывшейся 21 сентября и завершившейся — 27-го".

На клочке бумаги д'Эрбиньи оставил еще одну запись по этому поводу. Она не датирована, но, судя по всему, относится к 1937 году: "Точные даты и часы, когда Y и Z, как они утверждают, видели Ж. Б. Это так же нелепо, как если бы кто-нибудь утверждал, что видел меня в Париже прошлой ночью".

Вечером 12 мая д'Эрбиньи вернулся в Париж, чтобы 13 числа совершить конфирмацию. У своей сестры он нашел письма и документы, подтверждавшие его присутствие в Париже с 17 по 20 сентября 1936 года. Что же касалось его местонахождения в ноябре, д'Эрбиньи мог с помощью своей переписки доказать, что он был в это время в Лозанне. Послушаем свидетеля, заслуживающего не меньшего доверия, чем две санитарки, имена которых так и остались неизвестны для истории. "Мишель, — писала его сестра Марта, — приехал ко мне 16 сентября в 21.30, а уехал 21-го в 8.45. 18 и 19 числа его навещал и в моем доме г-н Шарль Дежарден (его двоюродный брат, сенатор от департамента Эн) и маркиза де Мор-тмар; утром 19 сентября, в субботу, он заходил к д-ру Лорансу. Эти факты неоспоримы. Днем 14 ноября он был у меня, а после ужина уехал в Лозанну и вернулся 16-го числа, в понедельник, около 6.30. Наконец, он приезжал ко мне 24 сентября, в годовщину смерти нашей матери^cccvii; он пробыл у меня до 13 часов 29 ноября. После обеда он уехал в Метц. Как можно при всем этом, спустя три месяца, продолжать выдвигать против него такие обвинения? Конечно, человек, претерпевший клевету, сподобляется венца святости, но нельзя же забывать о том, как влияет все это на его здоровье!"^cccviii

Судя по всему, подоплека истории связана с именем Мари-Луизы Арриво. Эта женщина была членом организации "Добровольцы для России", входившей в состав Ассоциации Святых Апостолов. Осенью 1936 года она побывала в СССР. Ее гидом во время этой поездки был о. Браун. Поскольку у нее была машина, Арриво оказывала услуги монсеньору д'Эрбиньи в его разъездах по Парижу, часто отвозила его с одного вокзала на другой. Вероятно, именно это послужило поводом для доноса, (Замечу сразу, что впоследствии она оказывала такие же услуги и монсеньору Невё.) Д'Эрбиньи хотелось, чтобы Невё объяснил Мари-Луизе Арриво, что стало поводом для учиненного Римом расследования. 14 июня 1937 года он с горечью писал своей сестре Марте: "Пожалуй, самое печальное в этой истории то, что я был так сильно унижен, подвергнут абсурдным обвинениям за исполнение своего долга..."

Как бы то ни было, у монсеньора д'Эрбиньи оставались обязанности, отказаться от которых в одночасье было не так просто. 16 мая 1937 года о. Ледуховский позволил ему доделать все дела, связанные с выполнением данных ранее обещаний, в срок до 20 июня. Что касается всего остального, "Ваше Преосвященство сможет объяснить заинтересованным лицам, что у Вас есть другие важные поручения, которые вынуждают Вас отказаться от выполнения некоторых обещаний".

Монсеньор д'Эрбиньи был в полной растерянности: помимо всего прочего, орден требовал, чтобы расследование осталось в тайне, но надо было каким-то образом объяснить кардиналу Вердье и монсеньору Шолле, почему он не мог больше совершать конфирмации. В то же время д'Эрбиньи торопил Марту сделать что-нибудь — попросить того же кардинала Вердье, монсеньера Шолле, а также монсеньора Невё, нунциатуру в Париже, — чтобы решение Рима было отменено. В конце концов о. Ледуховский разрешил ему осуществлять епископское служение до 5 ноября 1937 года. 5 июля монсеньор д'Эрбиньи подписал наконец прошение, которого требовал Ватикан. Но вместо предложенной формулы: "Я, нижеподписавшийся, Мишель д'Эрбиньи, титулярный епископ Илионский, простершись у ног Его Святейшества, смиренно прошу позволить мне сложить с себя все знаки епископского достоинства и прочие привилегии, чтобы быть во всем подобным простому священнику и монаху Общества Иисуса", он, судя по всему, подписал следующий текст: "Я, нижеподписавшийся, Мишель д'Эрбиньи, до сего дня по милости Божией и по распоряжению Апостольского Престола, титулярный епископ Илионский, прошу о милости позволить мне сложить с себя епископское достоинство со дня, который покажется подходящим уполномоченным или посланникам Его Святейшества".

6 июля, сохраняя видимое спокойствие, д'Эрбиньи отправился в Лизье, где, по случаю закрытия национального евхаристического конгресса, должен был присутствовать кардинал Пачелли. Вечером 9 июля, в пятницу, опальный епископ выступил с внесенным в программу конгресса докладом: "Евхаристия, сила мучеников". Кардинал Пачелли, прибывший в Лизье в субботу, выразил ему, как говорят свидетели, знаки особой дружбы и уважения. Д'Эрбиньи и Невё остановились в Лизье в одной квартире. В воскресенье днем хозяева ушли на крестный ход, взяв с собой ключи. Но монсеньору д'Эрбиньи нужно было уехать из Лизье именно в тот самый день, 11 июля, чтобы не опоздать на встречу с о. Дюгре, которую тот назначил ему на утро 12 числа в Париже, на улице Франклина. В итоге для того, чтобы найти хозяев и ключи, пришлось делать объявление прямо во время торжественной процессии. Как рассказывали мне свидетели, это очень удивило всех присутствовавших.

Оправдания монсеньора д'Эрбиньи не смогли убедить о. Дюгре в невиновности епископа. "Говоря по совести, — писал он монсеньору д'Эрбиньи 9 июля 1937 года, — я не могу взять на себя ответственность позволить нести столь важное послушание человеку, который, быть может, подвержен столь серьезному повреждению нравственного или ментального порядка. Мы не можем позволить себе такой риск, ибо если те поступки, о которых говорилось выше, будут вновь совершены лицом, облеченным столь высоким достоинством, авторитету Церкви будет нанесен сильнейший удар"^cccix.

На следующий день, 13 июля, монсеньор д'Эрбиньи возвратился в Брюссель. 1 июля он поехал в Динан, где должен был провести реколлекцию у урсулинок. Генеральная настоятельница ордена мать Мария св. Иоанна Мартен написала кардиналу Пачелли письмо, в котором просила его уговорить Святого Отца защитить монсеньера д'Эрбиньи, чтобы он смог продолжить свое плодотворное служение по окормлению ее монахинь. "Вы просите Святого Отца произнести свое слово, — ответил ей кардинал Пачелли 5 августа 1937 года. — Что ж, Его Святейшество, сохраняя по отношению к монсеньору д'Эрбиньи глубокое уважение и отцовское благоволение, сказал следующее: вам не следует впредь думать о том, о чем вы написали тогда". "Я сразу же понял, кто был автором этой фразы и всего остального письма", — писал д'Эрбиньи, явно имея в виду отца генерала. Настоятельница кармелитского монастыря в Лизье тоже послала письмо кардиналу Пачелли, но, по ее же словам, поняла, что решение Ватикана по поводу д'Эрбиньи окончательное и обжалованию не подлежит. Другие духовные чада монсеньора д'Эрбиньи — особенно Мари-Луиза Арриво — тоже с трудом могли смириться с мыслью, что отныне они будут лишены окормления со стороны этого ревностного пастыря. В ответ на целый ряд писем д'Эрбиньи высказался 29 августа 1937 года: "Помышлять о встрече бесполезно. Считайте, что я умер и вскоре могила моя будет завалена надгробным камнем".

На протяжении сентября—октября 1937 года монсеньор д'Эрбиньи трудился не покладая рук, и можно лишь восхищаться его мужеством, ибо, несмотря на страшное испытание, он продолжал исполнять свое служение. Проведя реколлекцию для урсулинок в Динане, он проповедовал в Сен-Сольве, что неподалеку от Камбре, перед ста двадцатью монахинями; затем — перед кармелитками в Монжероне. В сентябре он провел две реколлекции для учащихся большой семинарии в Лионе-Франшвилле. Успех был столь велик, что епископ Лурдский монсеньор Жерлье, исполнявший обязанности архиепископа Лионского, в ответ на письмо генерального викария монсеньора Бештуаля, в котором тот сообщал ему об этой реколлекции, писал: "Трудно представить себе, что какой-нибудь епископ смог бы оказать нашей епархии большую помощь, чем та, о которой вы сообщаете".

Именно тогда д'Эрбиньи получил письмо от Невё, датированное 19 сентября 1937 года и написанное по-русски, чтобы затруднить деятельность возможных цензоров. "Я стал беспокоиться за Вас, — обращается Невё к своему другу. — Со всех сторон слышу клевету в Ваш адрес. Я удивлен, что люди, так много говорившие о своих дружеских чувствах, теперь столь бесцеремонно отворачиваются от вас. Я отвечаю им, что не случайно же Акилле (Ратти, папа) испытывал к вам такое уважение и любовь. Я говорю, что ничего не понимаю и никому не верю"^cccx. Далее Невё писал: "Из нашей страны, из России, поступают печальные известия. Продолжаю ждать, оставаясь на том же месте. Да будет воля Божия". В конце письма стоит подпись: "Ваш первенец" (напомним, что он был первым епископом, рукоположенным монсеньором д'Эрбиньи). Невё должен был поехать в Бельгию, чтобы возглавить церемонии облачения монахинь в орденские одежды и принесения ими обетов. Он назначил д'Эрбиньи встречу в Париже после того, как тот вернулся бы из Малеструа, где должен был проводить очередную реколлекцию.

Отменить это мероприятие было бы непросто. Мать Ивонна-Эме-де-Жезю на протяжении целого года переписывалась с д'Эрбиньи, чтобы точно установить дату реколлекции, на которой впервые должны были собраться двадцать восемь настоятельниц монастырей, объединенных в орден августинок. Аббат Лорантен опубликовал в 1985 году биографию матери Ивонны-Эме из Малеструа под заглавием "Любовь превыше естества"^cccxi. Префект Конгрегации вероучения кардинал Ратцингер отменил — только по этому поводу и только для этой книги — декрет Святейшей канцелярии от 1 июня 1960 года, приостанавливавший исследование о матери Ивонне-Эме и запрещавший публиковать что-либо о ней. Выход в свет этой книги, где изложены обстоятельства, связанные с организацией реколлекции, позволяет нам уточнить некоторые детали.

Перед реколлекцией монсеньер д'Эрбиньи писал: "Мать настоятельница — Монетт, простая и добрая женщина — сказала мне, что Господь наш может еще сделать так, чтобы все те тяжелые испытания, которые я ожидаю, обошли меня стороной... Господь наш еще в 1925 году повелел ей молиться обо мне — тогда она еще ни разу не слышала, что есть такой Мишель д'Эрбиньи, и даже не была еще монахиней. Во время паломничества в Рим по случаю канонизации св. Терезы из Лизье она узнала, что должна молиться за некоего о. д'Эрбиньи, который станет епископом. С тех пор она не оставляла меня в своих молитвах. Она не знает, что пожелает совершить Благой Господь, но чувствует, что Он не оставит меня".

21 октября тотчас по приезде в Малеструа д'Эрбиньи писал своей сестре Марте: "Воистину, это дом святости, исполненный знамений Божиих". 22 октября вновь обращается к ней: "Мать Ивонна-Эме-де-Жезю со спокойствием и смирением говорила со мной о Господе и Пресвятой Деве. Господь щедро одарил ее духом веры и любви. С самого раннего детства она сподобилась встретиться с Ним и служить Ему через служение Его убогим. Господь не переставал являться ей и в дальнейшем, часто посылая Своих ангелов. Например, вчера утром во время литургии (я служил в 6.45 ) она не причащалась. Это произошло потому, что — как объяснила мне мать ассистентка — святое Причастие было получено ею иным образом в два часа ночи. Это часто случается с ней — иногда ангелы, иногда Сам Господь причащают ее. Об этом странном и необычном чуде мать ассистентка, бывшая настоятельница, говорила со мною удивительно просто". Д'Эрбиньи говорил, что ее охраняют два ангела — Lumen (Свет), "светлый, могущественный, деятельный, сестры призывают его в своих молитвах", и Laetare (Радуйся), "который приумножает число радостей и утешений для Матери и ее дочерей".

Перед реколлекцией в Малеструа д'Эрбиньи проповедовал перед епископами Авиньонской митрополии в Нотр-Дам-де-Люмьер. После Малеструа он в последний раз проповедовал на реколлекции духовников и учащихся экстернатов Боссюэ, Фенелона и Массильона в Париже. 4 ноября, в четверг, состоялась его встреча с Невё. Д'Эрбиньи и Невё — епископы, которых связывало так много, которые посвятили всю жизнь делу России, — виделись тогда в последний раз. Когда 14 августа 1939 года, накануне войны, о. Кенар и монсеньор Невё хотели навестить д'Эрбиньи во Флоренне, где он тогда находился на покое, настоятель вежливо отказал им: "Встретиться с монсеньором д'Эрбиньи нельзя".

Будучи в последний раз в Париже, монсеньор д'Эрбиньи увиделся также с матерью Ивонной-Эме, которая 31 октября, в праздник Христа-Царя, написала ему из Малеструа, что с 4 по 7 ноября будет в столице, чтобы встретиться с о. Соважем и обсудить с ним конституцию федерации августинок: "Нельзя ли будет мне в один из этих дней — всего на несколько минут — увидеть вас? Мы можем встретиться у мамы, на улице Шанфлёри, 5". Это письмо показывает, какое уважение испытывала к д'Эрбиньи мать Ивонна-Эме — монахиня поистине святой жизни^cccxii.

9 ноября 1937 года монсеньор д'Эрбиньи выехал в Брюссель, а 13 ноября он уже был во Флоренне, чтобы, по его же словам, быть погребенным заживо. Расследование о. Аделяра Дюгре было приостановлено ввиду заслуг монсеньера д'Эрбиньи и тех оправданий, которые он направил отцу генералу. 21 августа 1937 года о. Леду-ховский, находившийся в то время во Фраскати, ответил на письма опального епископа: "Что касается истинности всех выдвинутых против Вас обвинений, то я еще не имел возможности вникнуть во все подробности... Если это будет необходимо, Вы сможете, как я уже писал Вам, лично высказать мне все, что считаете нужным произнести в свое оправдание". Отец генерал предостерегал д'Эрбиньи от дальнейшего разглашения хода дела: "Мне кажется, что Вы и так слишком многим об этом рассказали — в том числе монашествующим. <...> Советую вам полностью положиться на Божественный промысл, который всегда disponit omnia fortier et suaviter (распоряжается всем с силой и мягкостью)".

Д'Эрбиньи ответил на это письмо 26 августа 1937 года, находясь в кармелитском монастыре в Монжероне: он писал, что вынужден был рассказать о причинах опалы своей сестре, поскольку к ней обращались с вопросами следователи и именно у нее д'Эрбиньи находился в то время, "когда происходили заслуживающие всяческого порицания события". Что касается обещанной встречи, д'Эрбиньи так и не удалось встретиться с отцом генералом. Расследование продолжил о. Дюмулен, голландец из фламандской провинции ордена. Он допрашивал Марту д'Эрбиньи и — в течение более двух часов — Мари-Луизу Арриво. Дюмулен встречался также с монсеньором Невё, который 6 декабря 1937 года записал в своем блокноте: "Отец Дюмулен!!! Если учесть, что он еще допрашивал в течение двух часов Мари-Луизу..." Нам неизвестно, что сказал о. Дюмулен монсеньору Невё. Три восклицательных знака и тон, в котором Невё говорит о допросах Марты д'Эрбиньи и Мари-Луизы Арриво, свидетельствуют о том, что следователь-иезуит явно не заслужил его уважения.

Между тем начиная с декабря 1937 года Невё стал с большей осторожностью относиться к делу д'Эрбиньи, сохраняя при этом верность и полное доверие к своему другу-епископу. Несомненно, о. Дюмулен не преминул рассказать Невё о том, какая участь ожидала д'Эрбиньи. Невё очень хотел, чтобы все письма, посланные им монсеньору д'Эрбиньи начиная с 1926 года, вернулись к нему. 14 декабря 1937 года д'Эрбиньи писал Марте: "Приготовь для Невё всю корреспонденцию, полученную мною от него — печатные материалы и рукописи (от него и от Эрбетта). Думаю, мне эти документы больше не пригодятся. Через о. Дюмулена я уже передал монсеньору Невё, что он может вступить во владение этими письмами. Пожалуйста, приготовь их для него и передай ему, что я испытываю глубокое уважение к нему, очень сожалею, что ему пришлось вынести некоторые неприятности и — несмотря ни на что — продолжаю оставаться с ним в молитвенном единении. Можешь отнести ему эти бумаги, можешь подождать, пока он зайдет за ними, — решай сама". 12 января 1938 года Марта д'Эрбиньи отнесла монсеньору Невё его письма. Она не отдала ему корреспонденцию посла Жана Эрбетта, адресованную ее брату, полагая, что данные документы к монсеньору Невё не имеют никакого отношения. Заметим, что в фондах д'Эрбиньи мы этих писем не обнаружили.

Тем временем расследование продолжалось, и 11 декабря 1937 года о. д'Эрбиньи подписал уведомление в том, что он признан виновным по всем пунктам обвинения, очередной раз заявив при этом о своей невиновности. 17 января 1938 года, в понедельник, он получил письма от о. Ледуховского, датированные 7 и 8 января, в которых сообщалось, какому наказанию он подвергнут: "Ad nutum Patris Generalis — по воле Отца генерала — Вам запрещается осуществлять всякое священническое служение за исключением совершения святой мессы и преподания святого Причастия. Вам запрещаются любые публичные выступления — будь то лекции, беседы и т.д.". О. д'Эрбиньи не имел права никуда ездить без socius'a — сопровождающего лица, назначенного орденским начальством. Вся корреспонденция, которую бы он получал или посылал, должна была перлюстрироваться местным настоятелем. Так как д'Эрбиньи считал, что, поскольку он был епископом, отец генерал превышал свои полномочия, Ледуховский заявил: "Кажется, Вы выразили сомнения в полномочиях Отца генерала. Вот документ, доказывающий, что Вы ошиблись: "Статс-секретариат, Ватикан, 29 декабря 1937 года, № 5244/37: По распоряжению Святого Отца сообщаю, что о. Мишель д'Эрбиньи полностью находится и должен впредь находиться в юрисдикции Общества Иисуса наравне с другими членами этого ордена. Подпись: Пачелли. Копию заверяю: Дюмулен". О. д'Эрбиньи получил это письмо 17 января. Решение Ватикана, как и решение отца генерала, было окончательным. Все, кто пытался заступиться за д'Эрбиньи, получили отказ, — либо явный, либо молчаливый.

Что можно сказать об этом деле? Фонды д'Эрбиньи позволяют понять — как и в случае опалы 1933 года, — что было главной причиной этой опалы монсеньора д'Эрбиньи. На этот раз Святой Престол и Общество Иисуса вменили ему в вину непозволительную связь с женщиной. Можно было бы сказать, что обвинения эти банальны, если бы не касались столь известного епископа, на протяжении длительного периода пользовавшегося доверием Пия XI и занимавшего столь высокие посты.

В ответ на все выдвинутые против него обвинения монсеньор д'Эрбиньи отвечал, что он абсолютно невиновен. Он утверждал, что стал жертвой заговора. Советы, считавшие его одним из главных своих врагов, решили покончить с ним, как покончили они с генералом Миллером, военным предводителем русской эмиграции, похищенным в Париже в 1937 году. Поскольку д'Эрбиньи помешал осуществлению плана похищения, выношенного неким Водником, Советы инсценировали дело с женщиной, подставив двойника монсеньора д'Эрбиньи, который расписался в книге записей клиентов гостиницы как Бургиньон, — мы уже говорили выше, что полная фамилия епископа была Бургиньон д'Эрбиньи. 15 октября 1937 года д'Эрбиньи писал своему провинциалу, о. Лейбу, из Нотр-Дам-де-Люмьер, где он проповедовал перед епископами Юго-Востока: "Горько видеть, каким образом и посредством кого Советы достигают намеченных целей". Он имел в виду позицию Ледуховского. 4 октября 1937 года в черновике письма о. Лейбу он перечисляет все обвинения в свой адрес и полностью опровергает их: "Я понимаю, что наш Отец генерал помнит о тех обвинениях, которые выдвигались против меня в сентябре 1933 и в сентябре 1936 года. Со своей стороны, я смог полностью опровергнуть эти обвинения: что касается 1933 года, то все дело завершилось настоящим чудом — 10 сентября я совершил крещение, а вскоре обратилась и крестная мать в Берлине, и двое человек стали мучениками за веру; что касается 1936 года, то совершенно очевидно, что существовал заговор, целью которого было похитить меня в той самой машине, в которой уже катался Отец секретарь, но тогда ничего не вышло. Бодник снова берет на вооружение тактику крещения, а Лееминг готов на все — в том числе на координацию других большевистских провокаций".

Я не стану приводить странные и непонятные записи, содержащие обвинения в адрес других лиц, сделанные о. д'Эрбиньи в состоянии глубокого расстройства. После изучения фондов д'Эрбиньи в моей душе осталось чувство горечи и сострадания. Но, будучи историком, я придерживаюсь правила, которое является законом для каждого историка: audiatur et altera pars — пусть будет выслушана и другая сторона. Однако архивы Общества Иисуса и статс-секретариата по-прежнему хранят молчание по поводу этого дела. Мы не ставили своей задачей исследование биографии д'Эрбиньи. Но поскольку на протяжении многих лет этот человек находился рядом с Невё — главным героем нашей книги, — я поступил бы вопреки профессиональной совести историка, если бы, указав, что в таком-то году д'Эрбиньи отошел от активной деятельности, не коснулся бы его дальнейшей судьбы.

Во время пребывания д'Эрбиньи во Флоренне возвращались отправителям только письма духовных чад — послания, отправленные членами семьи или церковными деятелями, вручались адресату. Так, 18 октября 1938 года кардинал Вердье направил д'Эрбиньи письмо, в котором благодарил его за соболезнования по поводу смерти его сестры: "Незадолго до того, как начать это письмо, я встретился с монсеньером Невё, который по-прежнему верен Вам. Мы говорили о Вас с восхищением"^cccxiii. Архиепископ Парижский писал далее по поводу Мюнхенского соглашения от 28 сентября 1938 года: "Мы получили мир. Но этот мир нам дорого обошелся. И нам придется сделать еще очень много, чтобы снова стать способными оказывать влияние на европейские дела — если, конечно, это нам еще суждено. Но я надеюсь, что политические неудачи послужат тому, чтобы мы забыли наши ссоры и возродили истинные духовные ценности: многое надо привести в порядок: семью, труд, взаимоотношения между гражданами, политику, принципы и традиции".

После начала войны, 22 ноября 1939 года, о. д'Эрбиньи покинул Флоренн и переселился в более надежное место — в Мон, департамент Жер, где у иезуитов был новициат в замке маршала Франции герцога де Монтебелло. Находясь в этом замке, опальный епископ занимался редактурой различных духовных творений, машинопись которых по сей день находится в фондах д'Эрбиньи. Обширной была его переписка с Мартой, которая сообщала брату обо всем, что могло бы указывать на изменение отношения к нему со стороны ордена иезуитов или Святого Престола. Некоторые иезуиты полагали, что избрание на апостольский престол в марте 1939 года Пия XII приведет к смягчению участи д'Эрбиньи. Очевидно, они не были знакомы с мнением самого д'Эрбиньи, который считал, что после Ледуховского именно Пачелли был главным виновником его опалы.

17 октября 1940 года д'Эрбиньи писал из Мона сестре: "Часто мне кажется, что Господь смилостивится, и всем станет ясно, что по отношению к одному из малых сих была совершена ошибка. Но сказать об этом должен не я. Господь найдет путь, чтобы — в нужное время — явить это Святому Отцу. Может быть, через мать Агнессу или ее сестру, может быть, через мать Марию-Терезу или тех, кого она окормляет, может быть, через мать Эме-де-Жезю". Д'Эрбиньи приписал еще одну строку: "Может быть, как-нибудь еще. А может быть, Он не захочет этого вообще — но да будет во всем воля Его".

Избрание в 1946 году о. Янссенса генералом иезуитов ничего не изменило в судьбе д'Эрбиньи. Генерала ознакомили с материалами дела о.о. Буан и Дюмулен, которые не испытывали симпатий к бывшему епископу. Отметим, что 25 августа 1945 года один из племянников д'Эрбиньи Жорж, священник Вестминстерской епархии, писал Марте, что имел частную аудиенцию у Святого Отца: "Пий XII, несмотря на то, что он прекрасно обо всем информирован, внимательно выслушал мою просьбу, которую я излагал ему в течение двадцати минут. Во время всей беседы он выражал искреннюю заинтересованность и отеческую заботу. Его Святейшество напомнил мне, что именно он совершал хиротонию Мишеля. «Все очень сложно, — сказал он. — Этот вопрос нельзя решить в одночасье»"^cccxiv.

Когда закончилась война и вновь стала возможна переписка с Бельгией, д'Эрбиньи поинтересовался у эдингенского библиотекаря судьбой своих книг и бумаг. О. Делаттр, друг д'Эрбиньи, ответил ему 23 января 1946 года: "На двух ярусах книгохранилища свалено в кучу много ваших вещей, но это, в основном, книги и коллекции почтовых открыток. Все бумаги стали жертвой пожара, устроенного о.о. Монно и Вильме, которые несмотря на протесты Дюбе и Пти за несколько недель "с явной радостью" сожгли без всякого разбора целые кипы бумаг... Эта печальная участь постигла и вашу корреспонденцию, столь тщательно классифицированную. А ведь немцы даже носа не показывали в том зале, где хранились ваши ящики". Судя по всему, документы комиссии "Про Руссиа", за исключением личных бумаг д'Эрбиньи, которые он передал Марте, и документов, которые перешли к Невё, погибли во время этого аутодафе.

В период 1945—1947 годов в жизни д'Эрбиньи появился небольшой проблеск света: поскольку он в совершенстве владел немецким языком, ему было позволено проповедовать перед немецкими военнопленными в лагере под Моном и исповедовать их. В фонде д'Эрбиньи хранится много писем этих пленных — как католиков, так и протестантов, — которые по возвращении в Германию сохранили чувство глубокой признательности и восхищения по отношению к своему лагерному пастырю.

Еще одна радость для о. Мишеля: через Марту он узнал, что церковь св. Людовика в Москве по-прежнему оставалась действующей. 3 апреля 1947 года д'Эрбиньи написал ответ двум Алисам (Отт), своим "храбрым племянницам". Он просил их меньше писать и выражал свою радость по поводу "чуда, которое произошло с нашим дорогим храмом (св. Людовика) — он сохранен, спасен, в нем совершается служба, он излучает свет... в него стекаются дипломаты. И наш дорогой монсеньор Невё, уже на небесах, молится за успех того дела, для которого избрал его Пий XI".

Несколькими месяцами позже он получил письмо от о. Филиппа де Режиса, датированное 16 октября 1947 года, в котором тот сообщал ему новости о "Руссикуме". О. де Режис уезжал в Аргентину, где было много русских эмигрантов, но продолжал оставаться ректором "Руссикума". На время поездки де Режиса его обязанности временно исполнял вице-ректор о. Веттер. Де Режис определил на будущее основные направления своего апостолата: полный отказ от прозелитизма и — насколько это будет возможно — тесное сотрудничество с православными. Такой же метод практиковался в Париже, в Медонском интернате, отцом Майе, у которого было около ста учеников, тогда как в "Руссикуме" их было всего полтора десятка.

14 декабря 1951 года уполномоченный отца генерала о. де Буан передал д'Эрбиньи следующее послание о. Янссенса: "Да будет нашему дорогому отшельнику утешением в его страданиях и одиночестве молитва. Dominus providebit — Господь все устроит. Викарий Христа на земле имеет благодать давать нам советы и руководить нами".

17 августа 1955 года о. Кенар послал д'Эрбиньи свою книгу "Вчера. Воспоминания восьмидесятилетнего"^cccxv вместе с письмом, в котором сообщал, что о. Жан Николя вернулся из воркутинского лагеря. "Я убежден, — писал о. Жерве, — что нашим внучатым племянникам суждено увидеть Россию, воссоединенную с Вселенской Церковью. Я понял это еще в 1906 году, находясь в России, когда вы писали "Владимира Соловьева". Празднуя Успение, я думал о московском Успенском соборе, который сегодня открыт^cccxvi. Искренне ваш, Жерве". 20 августа 1955 года д'Эрбиньи написал ответ о. Кенару. Вспоминая историю о. Николя, он размышляет: "Да, Господь делает там Свое дело. По-прежнему остается надежда, что нам еще придется потрудиться. Может быть, даже там. Сила еще есть. А Господь может склонить сердца людей к тому, что Он сочтет нужным". Далее д'Эрбиньи сообщает, что днем ранее в Нанси скончался в возрасте 80 лет его брат, о. Анри д'Эрбиньи, бывший миссионером в Китае: "Пребывая на небесах, он еще молится о том, чтобы Успенский собор был вновь открыт. Новициат, в котором я сейчас живу, должен быть вскоре закрыт в связи с отсутствием послушников. Говорят, это случится года через четыре. Риму придется подыскать для меня новое укромное местечко. Если бы только было возможно послать меня в Москву! Искренне ваш, Мишель д'Эрбиньи, О. И.".

Новым "укромным местечком" стал орденский дом Пещеры св. Марии в Эксе. Здесь о. д'Эрбиньи суждено было окончить свой крестный путь. 4 октября 1957 года отмечалось шестьдесят лет со дня принятия им монашеских обетов. О. Янссенс передал д'Эрбиньи, что молится за него, пообещав отслужить за него шестьдесят месс, а кардинал Мальоне передал ему благословение Святого Отца. Настоятель о. Шарме проявил по этому случаю особую благожелательность к о. д'Эрбиньи. 23 сентября 1957 года отец генерал написал лично д'Эрбиньи: "Я храню в памяти счастливые годы biennium'a и молю Божественного Учителя щедро вознаградить Вас за все то, что сделали Вы для моего образования".

В декабре 1957 года в орденском доме вспыхнула эпидемия гриппа. Утром 22 декабря, в воскресенье, о. д'Эрбиньи передал настоятелю записку, в которой говорилось, что можно рассчитывать на его помощь в совершении трех рождественских месс. В тот же день пополудни он почувствовал недомогание и слег в постель. 23 декабря, в понедельник, о. Мишеля перевезли в больницу, где его навестил архиепископ Экса монсеньор де Прованшер. Пришедшему в больницу священнику врач сказал, что состояние больного не опасно и в совершении елеосвящения надобности нет. Священник ушел. Когда через несколько минут после его ухода сестра-сиделка поднялась в палату, о. д'Эрбиньи был уже мертв. Это произошло 23 декабря, в понедельник. Вечером того же дня тело усопшего было перевезено в дом Пещеры св. Марии. Положение во гроб состоялось 24 декабря, в канун Рождества. Похороны состоялись 26 декабря; литургию совершал о. Шарме, а монсеньор де Прованшер прочитал разрешительную молитву. У иезуитов здесь не было своего склепа, и д'Эрбиньи был временно похоронен в склепе архиепископии, где погребали священников.

Кончина Мишеля д'Эрбиньи не поставила точку в конфликтах, связанных с именем покойного. На имущество, остававшееся в его комнате, претендовали иезуиты. Однако 27 декабря душеприказчики д'Эрбиньи — его племянники — от имени родственников опечатали эту комнату — к великому недовольству Марты д'Эрбиньи и монсеньера де Прованшера. Таким образом, часть документов о. Мишеля, его корреспонденция, написанная им самим "Жизнь" перешли во владение семьи и хранятся ныне в Национальной библиотеке.

Марта д'Эрбиньи не присутствовала на похоронах брата. Настоятель Шарме послал ей 27 декабря трогательное письмо, в котором рассказывал о последних днях о. д'Эрбиньи. Поль Лесур поведал о них в своей книге, а мы уже касались этого ранее. "Так завершилась, — подводит итог о. Шарме, — жизнь этого человека, жизнь, казавшаяся нам столь таинственной и загадочной".

Для нас тоже многое в биографии д'Эрбиньи остается таинственным. Если он действительно совершил тяжелые проступки, то как мог до самой смерти в переписке с близкими утверждать, что был невиновен? А если он был невиновен, то как могли его судьи до самой смерти обвиняемого — более того, даже до сего дня — утверждать, что он виновен? Историк-иезуит пытается примирить эти две в корне противоречащие друг другу позиции, утверждая, что д'Эрбиньи страдал типичным раздвоением личности. "Во всех случаях, — пишет Шарме, — о. д'Эрбиньи повторял одну и ту же молитву — Deo gratias — слава Богу за все". Такими же словами молился св. Иоанн Златоуст, находясь в ссылке в Кукузе и вплоть до самой своей смерти в Команах на берегу Эвксинского Понта.

13 января 1958 года епископ Монако монсеньор Ривьер совершил заупокойную мессу по о. д'Эрбиньи в капелле Иностранцев, на улице Севр, 33. Именно здесь 13 октября 1926 года монсеньор д'Эрбиньи, тогда еще совсем недавно рукоположенный во епископа, совершал богослужение. Его стезя начиналась во славе и завершилась на Голгофе.

Невё в Риме (1937)
Монсеньор Невё, так рвавшийся прочь из СССР в июле 1936 года, был сильно разочарован тем, что он увидел по возвращении во Францию. Это было время правления Народного фронта — время поддержки испанских республиканцев, время антирелигиозных карнавалов. Монсеньор д'Эрбиньи, срочно приехавший из Нанта, чтобы встретить Невё на парижском Северном вокзале 2 августа, встречался с ним также 3, 4, и 5 августа. Нам неизвестно, о чем они говорили. У Невё секретов не было, но они были у д'Эрбиньи. Затем Невё отправился на лечение в Руайя, где ему была сделана операция по удалению камней, которые вызывали у него страшные боли в почках и из-за которых он и вынужден был уехать из России. Едва оправившись, он целиком посвятил себя участию в богослужениях и выступлениях в разных женских и мужских общинах ордена Успения. Он совершил паломничества в Лизье и Лурд. Но сердце его оставалось в России. Это подтверждает переписка с о. Брауном. В записной книжке, в которой Невё каждый день отмечал, сколько месс совершил со дня рукоположения, он записывал также, с кем встречался. 2 декабря 1936 года, в среду, он благословил брак Пьера Шарпантье и Мари-Виктории Альфан, дочери посла, — обоих молодоженов Невё знал еще по Москве.

Пий XI, которому исполнилось уже 80 лет, был тяжело болен и, продолжая по-прежнему руководить церковными делами, отменил все аудиенции. Но монсеньору Невё очень хотелось встретиться хотя бы со статс-секретарем кардиналом Пачелли, с монсеньором Пиццардо, секретарем по чрезвычайным делам, с монсеньором Джоббе, который курировал то, что осталось от комиссии "Про Руссиа", и конечно же с французским послом Франсуа Шарль-Ру.

Невё выехал из Парижа в субботу, 16 января 1937 года, в 7.30 утра. Его спутниками во время этого приятного путешествия были монсеньор Тюрктиль, епископ Эскимосский, и один югослав, католик-далматинец, агент пароходства, живший в Буэнос-Айресе. Поезд прибыл в Рим в воскресенье 17 января в 8.15 утра, 18 января, в понедельник, Невё имел длительную беседу с монсеньором Джоббе, в ходе которой обсуждались многие проблемы взаимоотношений Рима и России. 26 января он был принят статс-секретарем кардиналом Пачелли; встреча эта продолжалась более часа. "Я рассказал ему обо всем, что у меня наболело, — писал Невё о. Брауну, — и он, воистину, Божий человек, прекрасно понял меня и постарался ободрить. Он только что виделся со Святым Отцом, которому монсеньор Пиццардо уже сообщил о моем приезде и который выразил желание принять меня как только это будет возможно. Во всяком случае, Пий XI чувствует себя явно лучше. Он не только полностью сохранил ясность ума, но и продолжает много работать, лично руководя всеми делами, внимательно изучает бумаги, которые ему приносят и, несмотря на болезнь, подает пример терпения, мужества и верности долгу. Монсеньеру Тардини, который после длительной аудиенции извинился перед Святым Отцом за то, что, должно быть, утомил его, папа добродушно ответил: "Это только слова; все хорошо..." В приемной кардинала, — повествует Невё, — я встретил монсеньора Костантини, бывшего делегата Святого Престола в Китае, теперь он является, по сути дела, главной пружиной Конгрегации пропаганды. Он сделал мне столько комплиментов, что я покраснел".

"Сегодня утром, — продолжал о. Пи, — я имел длительную беседу с послом Франции г-ном Франсуа Шарль-Ру. Он заинтересовался моими сообщениями и пообещал в случае необходимости оказать всяческую помощь и поддержку. Расхваливал, кстати, г-на Кулондра, которого он хорошо знает и который, по словам посла, очень серьезный и сильный человек. Слава Богу!"

Сообщение о положении трудящихся в СССР
Ожидая аудиенции у папы, Невё составил по просьбе монсеньора Пиццардо "Сообщение о методе, с помощью которого можно узнать истинное положение трудящихся классов в советской России — особенно рабочих"^cccxvii. Этот текст, врученный Пиццардо 1 февраля 1937 года с тем, чтобы тот передал его Пию XI, в некоторых своих положениях предвосхитил опубликованную 19 марта того же года энциклику "Divini Redemptoris".

"Сатана, вдохновитель революций, — писал Невё, — является отцом лжи, и большевики, которые с одержимостью бесноватых распространяют по всему миру величайшую ложь — самую страшную ересь, заключающуюся в отрицании бытия Божия, — поступают как истинные приспешники Сатаны. Их гнусный режим держится только на одном: на ЛЖИ! Но подобно тому, как наши прародители после совершения первородного греха устыдились своей наготы, большевики, отдающие себе отчет в пороках их строя, сделали себе опоясание из листьев смоковницы, чтобы скрыть от цивилизованного мира нищету и беззаконие, царящие в их стране.

Вдоль своих границ они установили самую настоящую стену, перейти которую невозможно: никому из граждан СССР, за исключением платных большевистских агитаторов, не позволено покидать пределы советской империи. Судите сами! Если бы иностранцам стало известно о кошмарах жизни в России, а советские подданные, воочию убедившись в том, что жизнь даже совсем небогатых людей за Западе не идет ни в какое сравнение с их нищенским существованием, решили бы не возвращаться на свою несчастную родину, это причинило бы правительству тиранов двойное огорчение: во-первых, весь мир узнал бы, что представляет из себя на самом деле их режим, а во-вторых, они лишились бы крайне дешевой, если не совсем бесплатной рабочей силы, которую представляют из себя миллионы несчастных каторжников, трудящихся на гигантских стройках коммунизма — на работах, осуществляющихся ценой невообразимых страданий и целых гор трупов христиан.

Есть у большевиков и другие фиговые листки, с помощью которых они стараются прикрыть свою наготу. Это газеты, выходящие в Москве на английском, немецком и французском языках; их задача — распространять в основных странах Европы и Америки панегирики в адрес продолжающегося "развития" СССР и "великих людей этой страны".

По мнению Невё, для того чтобы узнать, каково истинное экономическое положение Советского Союза и социальные условия жизни рабочих в этой стране, достаточно более внимательно изучить советскую прессу. "Факты, — как говорил сам Ленин, — упрямая вещь, и с ними ничего не поделаешь". Рабочие наших стран, узнав о том, что в наиболее бедственном положении находится в России именно рабочий класс, заподозрят большевиков во лжи и перестанут впредь верить этим проповедникам революционной борьбы и безбожия. Дело мира в душах человеческих, дело мира в мире и дело Церкви могут лишь выиграть от проведения в прессе такой кампании, ибо все смогут увидеть, что благосостояние советского народа — не более чем миф, что Советский Союз не имеет никаких оснований присваивать себе титул родины мирового пролетариата и что так называемый коммунизм — всего лишь опасная утопия, мечта людей, ненавидящих окружающую их действительность, свободу и человеческое достоинство, использующих любые средства для достижения цели, которую они даже не скрывают: ВЫТЕСНИТЬ ОТОВСЮДУ БОГА.

"Вполне возможно, — писал далее Невё, — что поначалу переводы советских статей могут вызвать недоверие. Но в конце концов истина должна победить заблуждения, и не надо отчаиваться при виде временных неудач — надо снова и снова браться за начатое дело".

Для того чтобы составлять такие бюллетени, нужна была группа людей, хорошо знающих русский язык и Россию. Найти таковых вполне возможно, "Есть образованные священники, знающие русский язык; есть монашеские общины, в которых изучается и употребляется в общении русский язык; наконец, во Франции немало русских католиков и французов, знающих русский язык достаточно хорошо, чтобы справиться с этой важной задачей. Святому Престолу остается только призвать верующих проявить добрую волю и употребить свои знания на благое дело: с Божией помощью все получится".

Апостол наших дней, Невё не забывал и о возможности использования радио: "Большевики наводнили эфир своими антирелигиозными и революционными радиопередачами, вред от которых огромен; не найдется ли в Европе такая радиостанция, которая передавала бы — с соответствующими комментариями — те же отрывки из советской прессы, о которых я писал выше? Радиостанцию Ватикана слышно в Москве чисто, но очень тихо; но мне кажется, что за трансляцию антисоветских передач следует взяться другим радиостанциям. Нельзя ли заручиться где-нибудь в Швейцарии, Голландии, Германии поддержкой владельцев радиовещательных корпораций, которые были бы честными людьми и с охотой взялись бы за то, чтобы показать всему миру истинное лицо большевизма? Как хотелось бы, чтобы передачи такого рода, а также религиозные программы велись НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ! Просто необходимо атаковать врага на его территории. Ведь радиовещание очень распространено в России. Большевики устанавливают всюду где только возможно радиоприемники и громкоговорители; об этом, к сожалению, либо забыли, либо просто не знают. Нельзя ли использовать этот канал для того, чтобы католическая истина проникла в эту несчастную страну именно на русском языке, на котором говорят или, по крайней мере, который понимают около 200 миллионов человек, лишенных ныне какого бы то ни было религиозного образования и слышащих только хулу на Бога?

Пусть эта бессмертная истина, облеченная силой и сладостью прекрасного русского языка, придя в Россию кратчайшим путем — по воздуху, по свободному Божию небу, — принесет утешение миллионам страждущих христиан — наших братьев, являющих собой пример настоящих исповедников веры; пусть она заставит трепетать нечестивцев и заставит их осознать свои преступления против Бога и людей и, если только это возможно, раскаяться в них; пусть она ускорит наступление того дня, когда шестая часть обитаемой земли, после стольких веков ожидания, после крушения стольких надежд, станет доступна для наших миссионеров и для Католического действия, и пусть это свершится под отеческим окормлением преемника святого апостола Петра; да приидет Царствие Иисуса Христа!"^cccxviii

Аудиенция у Пия XI

В этом письме о. Брауну, датированном 8 февраля, Невё подробно рассказывает о том, как проходила аудиенция, какое впечатление она на него произвела, но ничего не пишет о содержании беседы с папой: "Святой Отец похудел, мне показалось, что он стал бледнее, чем раньше. Он все еще страдает от своих болезней, хотя чувствует себя получше. Но, пока еще есть силы, он готов неукоснительно выполнять свои обязанности, его энергия вызывает восхищение. Ему сделали специальное кресло, обитое красной тканью, с довольно высокой спинкой. Он может сидеть в этом кресле, вытянув ноги под рабочим столом, который по высоте доходит ему до груди и не дает видеть ноги. Его память и ясность ума остаются великолепными. Я был восхищен. Пий XI выразил Невёроятную доброту по отношению ко мне и сказал многое, делающее мне честь".

Пий XI сказал, что он особенно высоко оценивает деятельность отца генерала и издательства "Бонн пресс", выпускавшего "La Croix", "Pelerin", "Documentation catolique". "Прощаясь с Пием XI, я встал на колени, чтобы облобызать его руку и перстень. Чувства переполнили меня; мне казалось, что там, рядом со Своим викарием, находился Сам Господь; я не мог удержать слез, и Пий XI, который так хорошо умеет сдерживать свои чувства, тоже расплакался..."

Второе сообщение Невё:

"Очерк коммунизма"
В своем письме Невё просит о. Брауна никому не сообщать об этой аудиенции, о которой даже не было сказано в "Osservatore Romano". Ватикан поручил ему работу, и Невё держал все в тайне. Как бы то ни было, на следующий день после аудиенции он принялся за составление нового документа — "Очерка коммунизма", который был завершен 12 февраля 1937 года^cccxix.

"Что такое коммунизм? — спрашивает Невё. — Теоретически, это отмена капиталистического строя путем установления диктатуры пролетариата, общественной собственности на все блага и средства производства с тем, чтобы ни один человек не мог эксплуатировать другого и чтобы каждый, в меру своих способностей принимая участие в коллективном труде, получал бы от коллектива вознаграждение в меру своих потребностей. На практике и в действительности, подобного коммунизма не существует нигде, и с каждым днем в СССР все дальше и дальше отходят от такого определения. Почему этот "коммунизм" имеет столь много сторонников и так страшен? — Потому что он обещает наступление нового золотого века. "От каждого — по способностям, каждому — по потребностям". Так записано в статье 12-й новой советской конституции, принятой 5 декабря 1936 года. Коммунизм льстит некоторым благородным сторонам человеческой природы: сочувствию к страждущим, врожденной любви к свободе, вполне законному желанию простых людей иметь право на участие в работе высших государственных органов. Наконец, он открывает дорогу самым низким страстям". Невё не забывает написать и о том, что некоторые представители капиталистического общества неосознанно являются союзниками коммунизма. Например, те бесстыдные католики, которые пытаются сделать из Евангелия ширму для своего собственного эгоизма, которым явно не хватает любви и справедливости, которые забыли о благотворении и общительности, завещанных Апостолом (Евр. 13, 16), и своим поведением провоцируют ненависть к религии со стороны малых мира сего.

Что такое коммунизм? "Это террористический режим, — отвечает Невё. — Шпионаж и доносительство стали законом. Родители боятся своих детей. Рабочие и крестьяне боятся друг друга. Ученые и интеллигенты вынуждены — для того чтобы получить кусок хлеба — преклонять колена перед неотесанным идолом и утверждать, что наука должна быть материалистической! Беспартийные боятся коммунистов. Коммунисты боятся друг друга. Сталин, знаменитый генеральный секретарь, этот некоронованный деспот, боится всех и вся. Подобно тому, как Иван Грозный отправлял на смерть бояр, которые ему чем-то не понравились, он умерщвляет бывших руководителей своей партии; они стоят не больше, чем он сам, но он их боится. И социальная революция пожирает своих творцов... Но с наибольшей силой обрушивается террор на верующих христиан — все административные козни и все жестокости направлены на то, чтобы лишить их священников, церквей, таинств и чтобы, если только получится, довести их до отступничества от веры. Стоит ли говорить о тюрьмах, о лагерях и о том ужасе, который наводят они на тела и души людей?

В своей политике по отношению к религии коммунизм ставит себе задачу полностью уничтожить Царство Божие на земле: в гражданской жизни — через полное подавление личности государством; в экономической — стремясь к уничтожению всех некоммунистических государств. Коммунисты являются хозяевами одной шестой части земли с населением около 170 миллионов человек. Основой их экономики, с каждым днем становящейся все более закрытой для иностранцев, является огромное число работников, весьма скромно оплачиваемых этими бумажными деньгами, утечка которых за границу строго запрещена. Существует также огромное количество практически бесплатной рабочей силы — по оценкам специалистов, от шести до семи миллионов мужчин и женщин находятся на каторжных работах. Официальная статистика показала, что прокладка Беломоро-Балтийского канала стоила жизни 300 000 человек!

Как следует относиться к коммунистическим заблуждениям? Непримиримо: нельзя примирить истину с ложью. Об опасностях этого заблуждения нужно говорить, используя все дозволенные средства, особенно те, которые могут оказать влияние на многочисленных верующих или колеблющихся: проповедь, прессу, радиовещание, Католическое действие".

Невё заканчивает свой очерк словами, полными надежды: "Справедливость требует признать, что, несмотря на все совершенные ими разрушения, несмотря на то, что им удалось добиться отступлений от веры, коммунисты, сами того не осознавая, именно через свою ненависть к Церкви и папству, привлекли к католичеству внимание и симпатии многих людей, до сих пор не обращавших внимания на Католическую Церковь и викария Христова на земле. Они навсегда уничтожили все конторы, консистории, пресловутую римско-католическую коллегию и весь арсенал ограничительных законов, составленных русским цезаропапизмом для того, чтобы ограничить власть римских понтификов, которым пришлось так много вынести от этих алчных царей, которые довели верующих своей огромной империи до такого состояния, что они оставались католиками лишь номинально и теоретически, будучи по существу схизматиками.

Коммунисты расчистили почву. В час, когда это будет угодно Богу, папа сможет возобновить разговор с Кесарем (каков бы он ни был) этой страны, чтобы получить возможность созидать и насаждать, и тогда Господь благословит приращение Его Церкви, единой, святой, католической и апостольской"^cccxx.

Внимательно изучив этот текст, мы заметили, что он оказал определенное влияние на энциклику Пия XI "Divini Redemptoris", опубликованную 19 марта 1937 года и посвященную атеистическому коммунизму. В частности, влияние это ощущается в главах: "Доктрины и плоды коммунизма", "Учение Церкви о Боге и человеке" и особенно — в "Средствах и способах", а также — в "Служителях этого дела и их помощниках".

В приведенном тексте находим намеки, кажущиеся достаточными для заключения о том, что Невё действительно оказал влияние на концепцию и окончательный вариант энциклики. В пункте 32-м Пий XI признает, что коммунисты в России достигли, "не проявляя разборчивости в средствах, некоторых материальных успехов; но неопровержимые свидетельства, в том числе полученные нами недавно, говорят о том, что намеченные ими цели так и не были достигнуты". Примечания к энциклике, сделанные иезуитским издательством "Action Populaire", отсылают к книге Жида "Возвращение из СССР", к сэру Уолтеру Ситрайну, президенту международной федерации профсоюзов (1935 год), к Клеберу-Лежэ^cccxxi. Но мы все же считаем, что в энциклике содержится явный намек на свидетельство Невё, "недавнее и неопровержимое" — недавнее, потому что Невё встречался с папой 3 февраля 1937 года, и неопровержимое, потому что он был свидетелем всей истории коммунизма в России с 1917 по 1936 год.

Невё и события в России (февраль 1937)

В прессе сообщалось, что процесс "контрреволюционеров" привел к столкновениям между армией и ГПУ. Невё не верил этим слухам:

"В московских газетах говорится о безграничной радости по поводу приговора, вынесенного Пятакову, Сокольникову и К°. Страницы советской печати пестрят сообщениями о праздниках, посвященных столетию со дня смерти Пушкина — великого поэта, которого большевики хотят теперь использовать с выгодой для себя. Ничто не указывает на какие-нибудь волнения.

Да и как могли бы возникнуть такие волнения? Коммунисты без конца повторяют, что их партия монолитна. Будьте уверены: они не допустят никаких расколов, никаких фракций, они уничтожат всех, кто не пожелает погрузиться в их монументального вида конформизм, они отсекут всякую голову, которая попробует подняться выше регламентированного уровня посредственности или не захочет склониться перед Сталиным. Поймите: настоящих коммунистов в СССР не больше миллиона, людей, убежденных в правоте большевистских идеалов, ничтожно мало, так что любой раскол приведет к тому, что на них обрушится весь гнев остальных 169 миллионов человек, населяющих советскую империю.

Существуют некоторые разногласия, но они заглушены. Каждый руководитель предпочитает думать о том, как ему удержать в руках ту часть власти, которой он наделен, и о том, как пользоваться льготами, которые ему полагаются. Советские руководители — это такие люди, которые крепко приросли к тепленьким местечкам. Они хорошо едят и пьют, может быть, плохо спят — потому что чувствуют, что являются предметом зависти. Но к своей власти они относятся очень ревностно и ни за что не согласятся отказаться от тарелки с маслом ради любви к народу"^cccxxiii.

"Однако, — не преминул заметить интервьюер, — перед тем как противникам Сталина был вынесен приговор, они выступили с публичным покаянием...

— А что в этом удивительного? — парировал Невё. — Это необходимая деталь всех публичных процессов в Советском Союзе. Обвиняемые должны бить себя в грудь, всячески демонстрировать раскаяние, выражать твердое намерение исправиться. Церемониал публичного покаяния соблюдается неукоснительно. Панегирики в адрес Сталина обязательны даже в последнюю минуту: "Ave, Caesar, morituri te salutant!"

— А как же признания?..

— У ГПУ есть на вооружении специфические методы, с помощью которых они добиваются любых показаний, и при этом все выглядит так, как будто они не пытали обвиняемых — ни морально, ни физически, — а те сами во всем добровольно признались.

— Но все эти согласующиеся друг с другом показания доказывают, что жизнь Сталина действительно находится в опасности.

— Да что вы! Есть некая организация, которая заинтересована в том, чтобы ежедневно охранять жизнь Сталина — дорогого, великого, гениального и т.д. Эта организация — ГПУ. Полномочия ГПУ безграничны. Это государство в государстве. В его руках находятся честь, имущество и жизнь каждого советского гражданина, в том числе — Сталина. Это огромная сила. Сталин знает об этом и не может не считаться с такой силой. Если ГПУ захочет, то завтра же Сталина вышвырнут вон.

Сталин прекрасно понимает, что произвол ГПУ настраивает против режима вполне мирно настроенных людей и создает советскому правительству и всему коммунизму весьма печальную репутацию за границей. И что же! Если Сталин только попробует упразднить ГПУ или просто ограничить его беспредельные полномочия, сразу начнется такое... И дорогой товарищ Сталин трепещет от страха, он боится, что не сможет уберечь себя, а ведь это так необходимо для блаженства и процветания народов Советского Союза и всего земного шара. И вот он приговаривает к смерти важных коммунистов, бывших своих товарищей по революционной борьбе, и узнает о их казни глазом не моргнув, сунув трубку в клюв^cccxxiv, а тем временем в ГПУ от радости потирают руки, ибо остаются еще потенциальные вредители, и с карательными органами снова заключается контракт на опыты над морскими свинками в СССР, целью которых является привнесение счастья in anima vili. Так что не стоит удивляться тому, что ГПУ вынуждено любой ценой отыскивать заговорщиков и конспираторов, находить свежие жертвы.

— Что же тогда ожидает Россию в будущем?

— Я не пророк, — отвечал Невё, — но одно мне известно точно. Сталин — грузин, ставший генеральным секретарем своей партии, и определяет ее генеральную линию, отклоняясь то вправо, то влево, порой отступая назад. Сталин забыл о той скромности, которая, по его же словам, должна быть присуща каждому коммунисту. Он гнусно и льстиво восхваляется всеми советскими газетами — такого не было ранее ни с одним самодержцем. Сталин никогда не позволял полностью опубликовать текст ленинского завещания, потому что Ленин не доверял ему. Я знаю, что Сталин ходит по канату, который натянут так сильно, что рано или поздно он не может не порваться. Тогда прольются еще реки крови, но в итоге на русской земле смогут взойти ростки настоящей свободы. Будем молить Бога, чтобы это произошло поскорее!"

Сталин умер 5 марта 1953 года. Режим, претерпев некоторые внешние изменения, пережил "великого вождя", оставшись, по сути дела, таким же.

Утром 5 марта, в пятницу, монсеньор Невё уехал из Рима. Шел дождь. В Париж он приехал 6 марта, в субботу, в 8.15. Монсеньор д'Эрбиньи, по поводу поступков которого Святой Престол и руководство ордена иезуитов вели совместное каноническое расследование, встречался с Невё 10 марта и 20 апреля. 21 апреля в ассумпционистской резиденции на проспекте Боске, 10, праздновали одиннадцатую годовщину епископской хиротонии Невё. Д'Эрбиньи сидел во главе стола. 21 апреля 1926 года хиротония совершалась в катакомбных условиях. Теперь, одиннадцать лет спустя, монсеньор д'Эрбиньи был удален из Рима, его ожидал долгий крестный путь; что касается монсеньера Невё, то он вынужден был уехать из Москвы и имел все основания опасаться, что больше никогда не вернется в этот город.

Дело об обратной визе
С самого прибытия Невё во Францию дело о возвращении его в Россию приобрело какой-то загадочный характер. 26 июля 1936 года в посольство Франции при Святом Престоле была отправлена из Москвы депеша за номером 245: "По поводу монсеньора Невё. Для ознакомления; просьба возвратить". В депеше сообщались условия предоставления визы монсеньору Невё властями СССР: они выдали ему выездную визу, пообещав — и это было зарегистрировано в посольстве Франции в Москве — выдать обратную визу в советском консульстве в Париже. Возможно, что плохое самочувствие Невё навело отъезжавшего из Советского Союза посла Альфана на мысль о том, что епископ уже не вернется в Москву. Г-жа Отт, которая перед тем как уехать в отпуск в Гельсингфорс видела Невё 24 июля, писала 2 августа 1936 года монсеньору д'Эрбиньи из столицы Финляндии: "Уезжая, он (Невё) был очень печален, говорил, что больше ни на что не годится и, может быть, даже не вернется обратно".

На депешу, полученную из Москвы, поверенный в делах Франции при Святом Престоле Жак Трюэль 26 сентября 1936 года ответил, что по сообщению о. Кенара, "монсеньор Невё в настоящее время не думает, что ему не придется вернуться на свой пост". О. Жерве попросил назначить ему в помощь викария, но все еще надеялся, что Невё вернется в Москву. Отправка в Москву этого помощника была бы тем более кстати, писал Кенар, что салезианец дон Гарелли, библиотекарь и капеллан итальянского посольства, подвергся бы большому риску, взяв на себя функции апостольского администратора.

6 января 1937 года новый посол в Москве Кулондр направил на Кэ-д'Орсэ депешу, "По поводу монсеньора Невё и католической общины в СССР". Этот документ был передан в посольство Франции при Святом Престоле в бордеро № 29 с "просьбой возвратить". Поверенный в делах Франции при Святом Престоле Ж. Ривьер ответил 8 февраля 1937 года (депеша № 57 / EU), что монсеньор Невё, уже несколько недель находящийся в Риме, "полагает вернуться в Москву с наступлением весны". 20 апреля 1937 года посол Шарль-Ру, в свою очередь, констатировал, что, по его сведениям, монсеньор Невё по-прежнему собирается вернуться в Москву и "намерен как можно скорее приехать в Париж (если он еще этого не сделал), чтобы получить заграничный паспорт".

Нам неизвестно точное содержание депеш, посланных из Москвы, так как по распоряжению советника МИДа Франции по религиозным вопросам Кане они были возвращены в Департамент. А в 1940 году, когда к Парижу приближались немцы, вся министерская корреспонденция за последние пять лет была уничтожена. После войны эта переписка была восстановлена на основе вторых экземпляров депеш, хранившихся у заинтересованных лиц, занимавших ответственные дипломатические посты. Так как посольству при Святом Престоле не разрешалось оставить у себя именно эти две депеши, а наше посольство в СССР уверило нас, что и в Москве их больше нет, мы сочли эти документы потерянными.

Заслуживает внимания еще один нюанс: дело в том, что монсеньор Невё считал, что Кэ-д'Орсэ пытается сделать все, чтобы он не вернулся в Москву. Он объясняет это в письме Кулондру от 24 мая 1937 года: "24 июля прошлого года Альфан добился, чтобы в письменной форме было подтверждено обещание выдать мне обратную визу — ранее такое обещание делалось устно; этот документ должен храниться в архивах посольства. Недавно в Риме мне было сообщено, что будут предприняты шаги с целью помешать моему возвращению в Москву и назначить вместо меня другого французского священника... Такая информация не была для меня неожиданной. Я был готов к этому, потому что на протяжении последних месяцев мог заметить некоторые предзнаменования такого оборота дела.

Во-первых, в декабре прошлого года один надежный человек предупредил меня о том, что с Кэ-д'Орсэ в министерство обороны была послана записка, касающаяся меня. Из Москвы также поступила бумага — автор мне неизвестен, — в которой говорилось, что я действительно хорошо разбираюсь в русских делах, но для установления хороших отношений между Францией и СССР мое присутствие в Москве было бы крайне нежелательно.

Во-вторых, когда в марте я заходил в МИД к г-ну Шарпантье, секретарь посольства сказал мне: "Ну что вам делать в России? Разве вы мало натерпелись в этой стране?" Особенно меня потряс тот тон, с которым были произнесены эти загадочные слова. В-третьих, 22 апреля сего года г-н Альфан любезно пригласил меня провести несколько дней у него в Берне, сказав: "Формальности с визой продлятся еще долго". Наконец, перед своим отъездом из Москвы г-н Пайяр признался о. Брауну: "У меня сложилось впечатление, что против вас что-то готовится". Теперь я понимаю, почему один высокопоставленный церковный иерарх, имени которого я не могу назвать, писал мне из Рима: "Боюсь, что уже начал осуществляться какой-то план... но после всех предпринятых вами усилий надо тем более крепко держаться за место в Москве — каких бы трудов это ни стоило".

Это письмо удивило Кулондра. 6 августа 1937 года он отвечал Невё: "Монсеньор, я очень огорчен, что получить визу оказалось для Вас так непросто. Здесь все умеют прекрасно соображать, и боюсь, что после всего, что Вы мне рассказали, Вам придется преодолеть серьезные препятствия. Я написал в МИД, чтобы узнать, на какой стадии находится решение вопроса, и попросить их сделать что-нибудь. Как только получим ответ, мы тоже начнем действовать. Хочу надеяться, что скоро сможем увидеть Вас здесь, в Москве, где все с нетерпением ждут Вашего возвращения".

Кулондр был протестантом. Поэтому его послание к католическому епископу, пославшему ему перед этим не слишком любезное письмо, может считаться верхом почтительности.

Подозрения монсеньера Невё были, конечно, лишены оснований, потому что Кэ-д'Орсэ неоднократно предпринимал настойчивые шаги, чтобы добиться предоставления ему визы. В письме о. Кенару 27 декабря 1937 года Невё признает это.

"В сентябре, в Женеве, г-н Ивон Дельбо сделал по моему поводу представление Литвинову. Тот ответил, что его наркомат не имеет возражений по поводу моего возвращения, но все упирается в позицию ГПУ, которое явно не хочет видеть меня в СССР. Наш посол был в отпуске во Франции; он пообещал сделать все, чтобы сломить сопротивление. Но ситуация в Москве такова, что неясно даже, к кому следует обращаться. Это самый настоящий террор. Шестеро бывших послов из ведомства Литвинова арестованы: двое уже расстреляны. Советский посланник в Афинах Бармин, тоже еврей, понимая, что дело плохо, навострил лыжи и бежал во Францию. Советник их посольства в Париже Гиршфельд дрожит при мысли, что его могут вызвать в Москву; его начальник, посол Суриц, уже попросил одного француза позаботиться о самых дорогих книгах из его собрания, если Сталин отзовет его в СССР. Вы, наверное, понимаете, какое усердие могут проявить эти господа в решении моего вопроса; на них совершенно невозможно рассчитывать — они сами трясутся от страха, а тут еще какой-то поп пристает со своей визой! Пойти ему навстречу значило бы скомпрометировать себя, а такого героизма ожидать от них бесполезно.

Кроме того, Альфан — я видел его дней десять назад и жаловался ему на свои невзгоды — сообщил мне следующее: "Когда я еще был в Москве, Литвинов сказал мне, что боится вас". — "Не может быть! Но почему?" — "Он считает, что вы способны устроить заговор". — "Воистину, большевики подходят ко всему со своей меркой".

Г-н Кулондр недавно снова встретился с этим типом и написал мне 30 ноября 1937 года: "Я беседовал с Литвиновым о Вашем возвращении и настаивал, чтобы он дал необходимое разрешение. Реакция его была не столь уж плохой; он не только не стал формулировать отказ, но, как мне показалось, даже проявил интерес к Вашей судьбе. Значит ли это, что в Вашем положении что-нибудь изменится? Не решаюсь ничего предсказывать. Если в ближайшее время виза не будет предоставлена, я снова займусь этим делом".

Из Парижа посланник Ивон Дельбуа сообщал послу о всех шагах, предпринимаемых в столице Франции. "Наркомат иностранных дел дал г-ну Альфану гарантию, что нашему соотечественнику будет разрешено вернуться в СССР. 4 августа 1937 года по запросу моего кабинета г-н Гиршфельд пообещал обратиться в советское консульство, чтобы ускорить выдачу визы, которую требует монсеньор Невё. Но эти шаги не привели ни к каким результатам. 28 сентября я встретился в Женеве с г-ном Литвиновым и спросил у него, как идут дела. Нарком иностранных дел ответил мне, что лично он не возражает против возвращения монсеньора Невё, но против этого выступает НКВД; он пообещал обратиться в НКВД и постараться уладить вопрос". Наркомом внутренних дел был тогда Ежов. Это поясняет одну из пометок в записной книжке Невё: "Видел на Кэ-д'Орсэ г-на Берара. Он сказал мне, что г-н Макс (Литвинов) не против, но "ёжик" не хочет"(8 октября 1937 года).

19 апреля 1938 года Кулондр писал Невё: "К сожалению, у меня пока нет для Вас никаких новостей: в деле о Вашем возвращении в Москву, которого с нетерпением жду я сам и все Ваши прихожане, ничего не сдвинулось с мертвой точки. Я уже послал один письменный запрос, потом сделал еще один устный. Я снова вернусь к этому делу. Мы уже получили визу для г-на Лонга. Так что не будем отчаиваться". 21 сентября 1938 года (это было как раз во время Судетского кризиса, накануне подписания Мюнхенских соглашений) Кулондр писал: "Надеюсь, что международная обстановка улучшится и я смогу вернуться во Францию в октябре; тогда обязательно встречусь с Вами. Я продолжаю делать все, что в моих силах, чтобы Вам разрешили вернуться; до сих пор все мои шаги не привели ни к какому результату, но это не отбило у меня волю к действию. С удовлетворением убедился в том, что точка зрения МИДа в Париже полностью совпадает с моей. Не теряйте надежды; я понимаю Ваше беспокойство и желание как можно скорее вернуться сюда — ведь этого возвращения от всего сердца желают Ваши прихожане. Будьте уверены: я приложу все усилия, чтобы они как можно скорее испытали радость встречи с Вами".

24 октября 1938 года, менее чем через месяц после заключения печальной памяти Мюнхенского "мира", Кулондр был назначен послом в Берлин. К сожалению, ему не удалось ничего сделать для предотвращения планов Гитлера и его сообщников по разжиганию войны.

Касаясь деятельности Невё в течение этих лет ожидания и "изгнания", мы подробно остановились лишь на его поездке в Рим и на тех усилиях, которые он делал, чтобы получить визу. Нельзя не отметить, что записные книжки епископа за 1937—1939 годы свидетельствуют, что все его мысли были посвящены России. Именно к Невё обращались друзья опального д'Эрбиньи — сестра Марта и кардинал Вердье — за помощью и советом. Но был ли сам Невё посвящен во все подробности этого дела? 5 июня 1937 года он записал: "Очень важный визит монсеньора д'Эрбиньи". О характере этой встречи — ни слова. 7 июля, в среду, монсеньор Невё отправился на Евхаристический конгресс в Лизье. Он встретился с кардиналом Пачелли и монсеньером д'Эрбиньи. Два епископа, как нам уже известно, виделись последний раз 4 ноября в Париже. Именно д'Эрбиньи привлек внимание Невё к личности матери Ивонны-Эме из Малеструа, которая приезжала в Париж, чтобы пригласить его выступить в Малеструа с серией лекций о России. 12 января 1938 года Марта д'Эрбиньи передала Невё материалы его переписки со своим братом (1926–1934 годов), а также целый ряд документов комиссии "Про Руссиа", имевших к нему отношение. 15 января 1938 года Невё поехал в Малеструа. Мать-ассистентка сообщила ему столь странные факты, что епископ был просто потрясен. Она поведала историю о сожженном письме, о котором пишет также в уже упомянутой нами выше книге о матери Ивонне-Эме аббат Лорантен^cccxxv. Дело в том, что викарный епископ Ваннской епархии монсеньор Пико якобы направил Ивонне запрещение поступать в монастырь Малеструа. Но это письмо было подложным, и подпись епископа подделали. 19 января, в среду, Невё записал: "Причастил Монетт. После завтрака мать-ассистентка подтвердила все, что сказала раньше, и представила доказательства. Матери Ивонна и Анна (ассистентка) совершали визиты. Читал "Монетт"^cccxxvi. Ужинал вместе с о, де ла Шеванри, О. И., нантским настоятелем".

Монсеньор Невё неоднократно встречался с матерью Ивон-ной-Эме и обсуждал с ней вопросы, связанные с Россией и о. д'Эрбиньи. Когда 25 января, во вторник, Невё уезжал из Малеструа, мать Ивонна сняла его на кинопленку. 26 января, в среду, Невё отслужил мессу в кармелитском монастыре в Лизье. Он встретился с матерью Агнессой и говорил с ней о д'Эрбиньи.

10 февраля 1939 года умер Пий XI. Невё был одним из первых, кто пришел выразить соболезнования нунцию Валерио Валери: "Мы плакали". В нунциатуре он встретил посла США во Франции Буллита, бывшего посла в Москве. Во время заупокойной службы, состоявшейся в соборе Нотр-Дам 17 февраля, в пятницу, Невё прочитал разрешительную молитву. Избрание Пия XII, состоявшееся 2 марта, в четверг, вызвало у епископа огромную радость. 21 марта Невё записал: "Необыкновенный сон. Я в течение долгого времени видел Святого Отца. Он был полон любви и говорил со мной по-русски". 1 сентября 1939 года, в пятницу, Гитлер напал на Польшу. Разразилась Вторая мировая война.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XIV

Глава XV