Антуан Венгер рим и москва

Митрополит Сергий переходит на позиции лояльности

18 августа в "Известиях" была опубликована декларация митрополита Сергия, датированная 16/29 июля 1927 года. Официальный документ представлял собой листовку размером 53 х 36 см, изданную тиражом 5000 экземпляров. Ее разослали по приходам. Архимандрит Иоанн Снычев пишет в своей диссертации (существующей лишь в машинописном варианте), что около 90% приходов возвратили декларацию отправителю. Именно по причине этого почти всеобщего отказа, считает Снычев, правительство и решило опубликовать декларацию в "Известиях".

В верхней части листовки изображен православный крест. Ниже помещен следующий текст:^ccxvi "Божией милостию, смиренный Сергий, митрополит Нижегородский, Заместитель Патриаршего Местоблюстителя и временный Патриарший Священный Синод.

Преосвященным Архипастырям, боголюбивым пастырям, честному иночеству и всем верным чадам Святой Всероссийской Православной Церкви".

Напоминая о завещании патриарха Тихона, Сергий заявляет, что сохранил верность его духу. Правительство разрешило сформировать временный патриарший синод. Но увы! "Теперь, когда мы почти у самой цели наших стремлений, выступления зарубежных врагов не прекращаются: убийства, поджоги, налеты, взрывы и им подобные явления подпольной борьбы у нас всех на глазах. Все это нарушает мирное течение жизни, создавая атмосферу взаимного недоверия и всяческих подозрений. Тем нужнее для нашей Церкви и тем обязательнее для нас всех, кому дороги Ее интересы, кто хочет вывести Ее на путь летального и мирного существования, тем обязательнее для нас теперь показать, что мы, церковные деятели, не с врагами нашего Советского государства и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и с нашим правительством"^ccxvii.

"Мы хотим быть Православными, — пишет далее Сергий, — и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи^ccxviii. Всякий удар, направленный в Союз, будь то война, бойкот, какое-нибудь общественное бедствие или просто убийство из-за угла, подобное варшавскому^ccxix, сознается нами как удар, направленный в нас. Оставаясь Православными, мы помним свой долг быть гражданами Союза "не только из страха, но и по совести", как учил нас Апостол (Рим. 13,5). И мы надеемся, что с помощью Божией, при нашем общем содействии и поддержке, эта задача будет нами разрешена".

Далее Сергий объясняет, что враждебное отношение государства к Церкви вызвано антисоветской позицией самой Церкви или, по крайней мере, некоторых ее епископов, клириков и мирян, не распознавших "знамений времени" и забывших, что все исходит от Бога: "Мешать нам может лишь то, что мешало и в первые годы Советской власти устроению церковной жизни на началах лояльности. Это — недостаточное сознание всей серьезности совершившегося в нашей стране. Утверждение Советской власти многим представлялось каким-то недоразумением, случайным и потому недолговечным. Забывали люди, что случайностей для христианина нет и что в совершившемся у нас, как везде и всегда, действует та же десница Божия, неуклонно ведущая каждый народ к предназначенной ему цели. Таким людям, не желающим понять "знамений времени", и может казаться, что нельзя порвать с прежним режимом и даже с монархией, не порывая с Православием. Такое настроение известных церковных кругов, выражавшееся, конечно, и в словах, и в делах и навлекшее подозрения Советской власти, тормозило и усилия Святейшего Патриарха установить мирные отношения Церкви с Советским Правительством. Недаром ведь Апостол внушает нам, что "тихо и безмолвно жить" по своему благочестию мы можем лишь повинуясь законной власти^ccxx (I Тим., 2,2); или должны уйти из общества. Только кабинетные мечтатели могут думать, что такое огромное общество, как наша Православная Церковь со всей Ее организацией, может существовать в государстве спокойно, закрывшись от власти".

Как и покойный патриарх, Сергий осудил русскую эмигрантскую Церковь и заявил о подготовке созыва второго Поместного Собора — первый состоялся в 1917—1918 году — для избрания патриарха.

Ознакомившись с этим текстом по известинской публикации, Невё был просто потрясен. 23 августа, с первой же дипломатической почтой, он послал д'Эрбиньи следующие комментарии: "На днях состоялся еще один концерт — я имею в виду недавнее послание митрополита Сергия, в своем просоветском рвении обогнавшего и Бориса Можайского и, пожалуй, даже обновленцев: это самый настоящий соблазн, который явно не приведет к миру среди православных. Вы найдете этот Factum бывшего распутинского друга вместе с комментариями "Известий" в конверте, отправленном на улицу Виллар" — по адресу Марты д'Эрбиньи, сестры епископа.

Следующая дипломатическая почта — от 6 сентября 1927 года — доставила еще один комментарий по тому же поводу: "Воззвание преосвященного Сергия встречает решительное осуждение. Этот его поступок не способствует объединению Церкви, называющей себя православной^ccxxi. В воскресенье, 28 августа, я в течение двух часов беседовал с преосвященным Варфоломеем. Он осуждает митрополита. Варфоломей обнял меня, выразив надежду, что когда-нибудь мы сможем сослужить". 17 октября 1927 года Невё писал д'Эрбиньи: "Мне конфиденциально сообщили важную деталь, касающуюся пресловутой декларации преосвященного Сергия. Некий епископ выразил ему свое скорбное недоумение по поводу того, что митрополит признал красное правительство столь безоговорочно и в таких смиренных выражения. Митрополит расплакался и сказал: я старался сохранить достойный тон — это они вставили целые фразы, которых я не писал".

Позже, 30 апреля 1928 года, со ссылкой на Варфоломея, Невё писал: "После убийства Войкова в Варшаве митрополита Сергия вызвали в ГПУ. "Контрреволюция подняла голову; мы расстреляем двадцать ваших епископов". — "Но за что?" — "Если вы хотите спасти им жизнь, подпишите декларацию о поддержке советской власти". Полтора месяца митрополит боролся с собой. Потом он опубликовал этот документ".

19 октября 1927 года в Москве митрополит Тверской Николай, друг Невё, упрекал Сергия за издержки тона декларации. "Митрополит Сергий с грустью объяснил, что текст, опубликованный в "Известиях", сильно отличался от того, что был составлен иерархами. Советская администрация по собственному произволу изменила его перед опубликованием".

Все это весьма правдоподобно. Сначала митрополит передал правительству текст, в котором — наряду с провозглашением духовной свободы Церкви — содержался призыв к православным проявлять лояльность по отношению к Советам. Правительственный уполномоченный по делам религии Е.А.Тучков разработал свой вариант декларации. Некоторые другие архиереи получили аналогичный текст даже раньше, чем Сергий: это были митрополит Кирилл, скончавшийся в ссылке в 1936 году, митрополит Агафангел и ряд других иерархов. Православный эмигрант Андреев называет декларацию митрополита Сергия актом канонического предательства русской Церкви: она развязала руки властям, которые могли теперь делать все, что им вздумается. Так отнеслись к декларации за рубежом. Но и в самой России поступок Сергия вызвал очередной раскол. Сила оказалась на стороне Сергия; те, кто оказался не с ним — не поддержавшие декларацию тихоновцы и иосифляне (сторонники митрополита Петроградского Иосифа, выступившего против Сергия), — подверглись гонениям: их расстреливали, сажали в тюрьмы, отправляли в ссылку. По официальным данным Института криминологии, из всех приговоренных к заключению в лагерях в 1928 году 20% составляли люди, осужденные за религиозные "преступления".

Первый же номер "Журнала Московской Патриархии" — в обмен на подписание декларации большевики пообещали Сергию разрешить издание этого печатного органа — был в январе 1928 года отправлен на рассмотрение цензуры. "Он так и не вышел и, очень может быть, не выйдет никогда". Журнал все-таки вышел — но только в 1931 году.

Так и не получив возможности управлять Православной Церковью, Сергий стал послушным исполнителем приказов, исходивших от власть предержащих и передававшихся ему через Тучкова. В сентябре 1928 года, например, ГПУ распорядилось, чтобы Сергий прекратил поминать патриаршего местоблюстителя Петра Крутицкого и запретил делать это своим епископам и священникам. "Конечно, несчастные сторонники Сергия не получили ничего из того, что им обещали дать за провозглашение лояльности в прошлом году! Ни семинарии, ни академии, ни малейшего намека на выход журнала", — писал Невё 12 ноября 1928 года.

Но наиболее резкое сопротивление клириков и мирян вызвала введенная Сергием молитва за советскую власть. Невё пишет о религиозном диспуте, состоявшемся по этому поводу 3 января 1928 года в московской консерватории. "Митрополит Сергий отдал распоряжение поминать в ектениях "власти". В адрес несогласных последовали угрозы. Часть ленинградских приходов публично разорвала с Сергием, отказавшись при этом присоединиться к обновленцам. Клир рассержен, народ возмущен. Тогда ГПУ настояло на том, чтобы тихоновцы устроили диспут, на котором постарались бы доказать, что за Советы молиться нужно. Бывший адвокат Кузнецов^ccxxii говорил более двух часов в сергианском духе; епископ Самарский Анатолий^ccxxiii (человек образованный — он учился в Париже) взял слово, чтобы разъяснить позицию Сергиевского синода, но, не обладая ораторским даром, так и не смог привлечь внимание собравшихся. Аудитория, состоявшая в основном из верующих, отказалась слушать комсомольцев и еще какого-то еврея, которые выступали с атеистическими речами. Сидевшие в президиуме архиереи не моргнув глазом терпели, как их же паства выливает на них ушат холодной воды. Кузнецов отвечал очень долго, уставшая публика не хотела слушать ответы на записки из зала, диспут завершился за полночь — думаю, именно этого и хотели организаторы мероприятия". "Но ГПУ нашло очень простой способ наказывать священников, отказывающихся молиться за советское правительство, не сажая их в тюрьму. Сообщают их имена митрополиту Сергию, который сам вызывает их, проводит с ними инструктаж и грозит извергнуть из сана упорствующих ослушников" (19 марта 1928 года). Потомственные священники почти все сдались. Упорствовали священники из дворян, принявшие сан по призванию.

Чтобы завершить анализ перехода Сергия на сторону советской власти и последствий этого перехода, приведем следующую мысль епископа Варфоломея: в глубине души Сергий не был столь ярым врагом католицизма, как могло показаться при чтении официальных документов. Точно так же он по секрету говорил тем, кто высказывал ему свои возражения: "Я вынужден был сделать то, что я сделал, но если эти молитвы не дают вам покоя, не произносите их" (6 января 1928 года).

Будучи реалистом и имея исчерпывающую информацию от епископа Варфоломея — советника Сергия по богословским вопросам, — Невё должен был понять, что митрополит поступил подобным образом, чтобы спасти Церковь — даже если уступки, последовавшие со стороны большевиков, были просто смехотворны, а последующее развитие событий снова поставило Церковь на самый край гибели. Тогда Невё подумал, что этой Церкви можно прийти на помощь извне, из-за границы — пробудив общественное мнение и начав молитвенный крестовый поход. К сожалению, это благое начинание лишь углубило пропасть между Римом и Москвой.

Молитвенный крестовый поход за Россию.

Декларация митрополита Сергия 1930 года

Между тем Невё отправил на Запад достаточно информации, чтобы позволить "La Croix" развернуть целую кампанию — хотя публиковать приходилось фиктивные корреспонденции из "Вильны", "Берлина", "Варшавы" и даже из "Ковно", подписанные славянскими фамилиями, заканчивающимися на "-ский" или "-вич".

8 сентября 1928 года Пий XI издал энциклику "Rerum orientalium", в значительной степени посвященную Папскому Восточному институту и его размещению при церкви Санта-Мария-Маджоре, которое, стало возможным благодаря дару одного недавно скончавшегося епископа и одного благочестивого американского гражданина. Библиотека института пополнила свои собрания благодаря вкладам известной испанской благотворительницы доньи Виктории де Ларринаги, которая продала с этой целью один из своих дворцов и учредила несколько стипендий. Тогда институт активно принялся за поиски редких книг на Востоке, все чаще и чаще обращаясь за содействием к Невё.

В то же время Пий XI, вне всякого сомнения уделявший России особое внимание, основал коллегию "Руссикум" для подготовки священников, которые — в те дни, когда Россия вновь открыла бы свои двери для католического апостолата, — смогли бы взяться за выполнение этой миссии^ccxxv. "Руссикум" был основан на средства, дарованные кармелитским монастырем в Лизье, сильно разбогатевшим после канонизации Терезы Младенца Иисуса — в благодарность за чудеса, совершаемые по молитвам маленькой святой, люди жертвовали в монастырь много даров. Пий XI посвятил новую коллегию новой святой, и в тот же день он получил письмо от настоятельницы монастыря в Лизье матери Агнессы, сестры св. Терезы, к которому был приложен значительный денежный вклад. Первый камень в здание "Руссикума" был заложен 11 февраля 1928 года, в канун годовщины коронации Пия XI, а занятия в коллегии начались 1 ноября 1929 года.

Касаясь молитв за Россию, в письме от 18 октября 1928 года монсеньор д'Эрбиньи спрашивал Невё, что он думает по поводу первоначального проекта Пия XI, заключавшегося в том, чтобы обратиться по радио "к католическим епископам, священникам и мирянам различных обрядов и ко всем тем, кто через крещение являются Нашими возлюбленными чадами, не зная этого". Д'Эрбиньи спрашивал, может ли вызвать такое обращение подъем широкого народного движения за свободу. 30 октября он писал, что составляются первые молитвы св. Терезе о России и Мексике. "Может быть, в документе, в котором будут содержаться эти молитвы, стоит уточнить, что в течение некоторого времени — может быть, до окончания гонений — во всех странах мира священникам надлежит посвящать молитвы "Sancte Michael Archangele", читаемые в конце мессы, России и Мексике".

Примерно в то же время, 11 февраля 1929 года, в Риме кардинал Гаспарри подписал Латеранские соглашения, ознаменовавшие примирение Италии с папством. Эти соглашения были восприняты в России как возвращение папе светской власти. "Еще один самодержец в Европе появился", — сказал Литвинов итальянскому послу Черутти. Невё хотелось надеяться, что теперь Советский Союз признает государство Ватикан. В Москве появился бы нунций, и все бы изменилось. Почему бы не назначить на этот пост монсеньера д'Эрбиньи? "Тогда православные наконец поймут, что никто не собирается их ополячивать". Но мечты остались лишь мечтами.

9 декабря 1929 года Невё направил Пию XI поздравление по поводу пятидесятилетнего юбилея его рукоположения во пресвитерский сан, отмечавшегося 21 декабря. Со слезами на глазах он переписал для папы молитву из первой мессы, отслуженной будущим понтификом, пришедшейся на четвертое воскресенье Адвента: "Восстани, Господи, молим Тебя и Твою крепость, и прииди с силою многою на помощь нам, дабы через Твою милость, долготерпение и благоволение совершилось вскоре то, чему препятствуют наши грехи". Вечером 17 декабря д'Эрбиньи прочитал папе поздравление Невё. "Папа, — писал он, — с глубоким волнением принял эти поздравления от мучеников за веру и, несомненно, именно они окончательно убедили его в необходимости объявить молитвенный крестовый поход".

9 декабря 1929 года Невё послал письмо монсеньору Шапталю, уполномоченному по делам русских католиков в Париже. 25 января 1930 года Шапталь находился в Риме, куда он ездил вместе с монсеньером Вердье, возведенным в кардинальский сан 16 декабря. Церемония посвящения в кардиналы была совершена Пием XI 29 декабря в Сикстинской капелле. Вердье сопровождали монсеньоры Бадрийяр и Шапталь. 25 января 1930 года Шапталь написал Невё ответ: "Я передал Его Святейшеству вашу идею о дне молитвы и покаяния. Святой Отец принял ее благосклонно. Он решил поручить провозглашение этого дня комиссии "Про Руссиа", которая, как он мне сказал, должна быть не только административным органом, но и апостольским учреждением. Похоже, что до сих пор Святой Отец отвергал эту идею, и монсеньор д'Эрбиньи, которому я тотчас же сообщил о нашем разговоре, был очень доволен".

Действительно, Пий XI долго колебался, начинать или не начинать кампанию молитв за Россию, опасаясь за судьбу Невё и российских католиков. "Я думаю, — добавлял Шапталь, — что готовится официальный акт, который приведет в движение весь католический мир. Произойдет ли это до июня месяца? Я ничего не знаю. Очень важно, что к вашему совету прислушались". События развивались гораздо быстрее, чем предполагал монсеньор Шапталь. 10 января 1930 года д'Эрбиньи писал Невё: "Когда это письмо дойдет до вас, кардинал Пачелли, возможно, уже станет статс-секретарем... В разгар юбилейных торжеств Святой Отец продолжает уделять особое внимание событиям в России. И кардинал Пачелли сделает все, что в его силах, для выполнения намерений Святого Отца — по крайней мере, в том, что касается общих молитв".

Повлияло ли на решение папы назначение на пост статс-секретаря кардинала Пачелли^ccxxvi, бывшего нунция в Мюнхене и Берлине, прекрасно осведомленного в российских делах? В 1925 — 1927 годы Пачелли старался найти modus vivendi между Святым Престолом и Советами, ведя переговоры с послом СССР в Берлине Крестинским. Похоже, д'Эрбиньи намекает, что именно так оно и случилось, хотя в его письмах чувствуется определенная сдержанность по отношению к Пачелли. Епископ Илионский не без основания опасался, что кардинал станет лично заниматься российскими делами, которые д'Эрбиньи считал своей вотчиной.

26 января д'Эрбиньи информировал своего московского корреспондента о решении Пия XI: "19 марта в соборе св. Петра Святой Отец совершит торжественную службу за Россию, за окончание гонений и соединение Церквей с сугубыми молитвами святым покровителям, святой Терезе Младенца Иисуса". Это послание свидетельствует о том, что д'Эрбиньи было уже тогда известно содержание письма Пия XI кардиналу-викарию Базилио Помнили, в котором он сообщал о предстоящем богослужении в Ватиканской базилике. Письмо, датированное 2 февраля 1930 года, было опубликовано в "Osservatore romano" за 9 февраля и в "Acta Apostolice Sedis" под заголовком: "За восстановление Божественных прав, жестоко попираемых на территории русского государства" (in ditione Russica). Это был самый торжественный акт в истории отношений Святого Престола с Россией со времени основания советского государства: осуждение политики Советов по отношению к религии было высказано четко и однозначно^ccxxvii.

Сначала папа напомнил о своих попытках помочь России в ходе Генуэзской конференции, когда он выступил за свободу совести, религиозного образования и за возвращение Церкви ее имущества: "Мы поспешили также обратиться к государствам—участникам Генуэзской конференции с призывом заключить совместное соглашение, которое могло бы избавить Россию и весь мир от многих бед: оно заключалось бы в том, что необходимым предварительным условием признания советского правительства ставилось бы обязательство этого правительства гарантировать свободу совести, свободу совершения богослужений и сохранять неприкосновенным церковное имущество".

Папа сожалел, что представители держав-участниц не прислушались к его призыву: "Но эти три пункта, касающиеся, в первую очередь, церковных структур, не состоящих, к сожалению, в единении с Католической Церковью, были проигнорированы в угоду временным интересам, которые, в свою очередь, могли быть удовлетворены гораздо полнее, если бы все правительства прежде всего уважали права Бога, Его Царство и Его справедливость".

Далее Пий XI перечисляет свои выступления в защиту патриарха Тихона, говорит о деятельности папской комиссии по помощи голодающим: "Мы были рады тому, что смогли оказать действенную помощь патриарху Тихону — главе этой, к сожалению, отделенной от вселенского единства, иерархии. В то же время щедрые пожертвования католического мира спасли от голода и страшной смерти более 150 000 детей, которые ежедневно получали пищу из рук Наших посланников, и это продолжалось до тех пор, пока эти посланники не были вынуждены оставить свое дело милосердия, поскольку кое-кто счел, что лучше обречь на смерть тысячи невинных людей, чем позволить милосердным христианам кормить их".

Эти напоминания, как считал Пий XI, обосновывали его нынешний шаг. Папа приветствовал епископов, томившихся в тюрьмах за веру, — Болеслава Слосканса, Александра Фризона, а также экзарха Леонида Федорова. Сам он засвидетельствовал свою отцовскую заботу о России, основав комиссию "Про Руссиа" и "препоручив русский народ покровительству чудотворицы из Лизье, святой Терезы Младенца Иисуса".

Далее в письме говорится о жутких антирелигиозных кампаниях — основным источником для их описания стали письма Невё, и вполне естественно, что папа не мог открыто сослаться на них, — а потом сообщается, что 19 марта, в праздник святого Иосифа, в соборе святого Петра состоится церемония искупления и покаяния. Пий XI выражал надежду, что весь христианский мир объединится в этой молитве.

10 февраля 1930 года монсеньор д'Эрбиньи писал Невё: "Готовы ли вы выдержать контрудар? Именно опасаясь за неприятные последствия для вас, Святой Отец так долго откладывал этот шаг. Но после долгих молитв он все-таки решился осуществить этот торжественный акт, отзвуки которого будут услышаны во всем мире". Действительно, не только католики, но и весь остальной христианский мир — русские православные эмигранты, англикане, протестанты — с воодушевлением откликнулся на призыв Пия XI^ccxxviii.

Какова же была реакция на призыв папы в Советском Союзе? Как отозвалось на него правительство, глава Православной Церкви митрополит Сергий, сам Невё? Первая реакция Невё была криком радости. "Спасибо Святому Отцу, — писал он 17 февраля 1930 года монсеньеру д'Эрбиньи. — Его письмо кардиналу Помпили дало нам гораздо больше, чем мы могли ожидать". Он добавлял: "Смешное и лживое выступление бедного митрополита Сергия, опубликованное вчера во всех московских газетах, возмутило истинных православных". Митрополит Сергий сделал по поводу папского письма два заявления — одно, от 16 февраля, для советских журналистов, а второе, от 17-го, для зарубежных журналистов, аккредитованных в Москве^ccxxix.

Во время первой пресс-конференции советский журналист спросил: "Верно ли, что священнослужители и верующие подвергаются репрессиям за свои религиозные убеждения, арестовываются, высылаются и т.д.?"

Ответ: "Репрессии, осуществляемые советским правительством в отношении верующих и священнослужителей, применяются к ним отнюдь не за их религиозные убеждения, а в общем порядке, как и к другим гражданам за разные противоправительственные деяния. Надо сказать, что несчастье церкви состоит в том, что она в прошлом, как это всем хорошо известно, слишком срослась с монархическим строем. Поэтому церковные круги не смогли своевременно оценить всего значения великого социального переворота и долгое время вели себя как открытые враги соввласти (при Колчаке, Деникине и пр.)".

Другой журналист спросил: "Как вы относитесь к недавнему обращению папы римского?" Митрополит ответил: "Считаем необходимым указать, что нас крайне удивляет недавнее обращение папы римского против советской власти. Папа римский считает себя "наместником Христа", но Христос пострадал за угнетенных и обездоленных, между тем как папа римский в своем обращении оказался в одном лагере с английскими помещиками и франко-итальянскими толстосумами. Христос так не поступил бы. Он заклеймил бы такое отступление от христианского пути.

Тем более странно слышать из уст главы католической церкви обвинения в гонениях на инаковерующих, что вся история католической церкви есть непрерывная цепь гонений на инаковерующих, вплоть до пыток и сожжения их на кострах. Нам кажется, что папа римский в данном случае идет по стопам старых традиций католической церкви, натравливая свою паству на нашу страну и тем поджигая костер для подготовки войны против народов СССР".

Митрополит добавил: "Мы считаем излишним и ненужным это выступление папы римского, в котором мы, православные, совершенно не нуждаемся. Мы сами можем защищать свою православную церковь... У папы есть давнишняя мечта окатоличить нашу церковь, которая, будучи всегда твердой в своих отношениях к католицизму как к ложному учению, никогда не сможет связать себя с ним, какими бы то ни было отношениями"^ccxxx.

Под этим заявлением стоят подписи: Сергий, митрополит Нижегородский; Серафим, митрополит Саратовский; Алексий, архиепископ Хутынский; Филипп, архиепископ Звенигородский; Питирим, епископ Орехово-Зуевский.

Интервью зарубежным журналистам 17 февраля 1930 года заключалось в составленной заранее, врученной этим журналистам и опубликованной 18 февраля агентством ТАСС декларации. Со ссылкой на туринскую газету "Stampa" "Osservatore Romano" за 22 февраля 1930 года сообщал, что митрополит ограничился кратким заявлением: "Вы задали мне некоторые вопросы относительно отношений между советским правительством и Православной Церковью: вот ответы в письменном виде. До свидания". Представленные как дополнение к первому интервью, ответы митрополита Сергия касались, среди прочего, численности приходов и верующих: "Количество приходов, принадлежащих нашей патриаршей церкви, составляет около 30 000. Каждый приход, само собой разумеется, имеет священнослужителей. Необходимо сказать, что число священнослужителей гораздо больше, чем число приходов, так как в каждом приходе имеется от 1 до 3 священников и даже более.

Все эти приходы находятся в духовном окормлении^ccxxxi архиереев, находящихся в каноническом подчинении патриархии<...>" Еще в более резких выражениях, чем накануне, митрополит Сергий осудил папу Римского: "Вы спрашиваете, на каком основании мы считаем папу врагом православия? Как же нам думать иначе, если католическая церковь, возглавляемая папой, в одной только Польше за один только 1929 год насильственно отобрала у православных прихожан около 500 православных церквей, обратив их в католические костелы. Нам неизвестно, чтобы какие-нибудь епископы в Англии, Америке или другой стране выступили против этих насильственных действий католической церкви.

Декларации митрополита вполне соответствовали пропагандистской тактике "Правды", которая 13 февраля опубликовала пасквиль — "Святейший" спекулянт во главе "крестового похода". "Раньше этот "наместник" бога на земле<...> предпочитал отмалчиваться. Он рассчитывал, что ослабление православной церкви, расчистит в Советском Союзе... дорогу к католичеству! Теперь, когда он убедился, что трудящиеся массы СССР выметают из своей страны все и всяческие суеверия без различия "исповеданий", он решил выступить в защиту "гонимой религии".

<...> Римский папа, как и всякий эксплуататор — капиталист, финансист, — друг всякой реакции и враг трудящихся масс. Поэтому он призывает державы "поставить свободу религии условием признания СССР". Призыв этот означает разорвать дипломатические отношения с СССР, так как совершенно очевидно, что советское правительство не допустит чьего бы то ни было вмешательства в свои внутренние дела, в том числе и в свою политику в области религии".

Несдержанный тон декларации Сергия и обстоятельства вручения ее прессе показывают, что этот текст был навязан митрополиту в ГПУ. Но, несмотря на это, монсеньор Невё резко осудил поступок Сергия. Патриарх Тихон, писал он, подал пример капитулянтства. Его преемник просто подражает ему, "дрожа под взглядом господина Тучкова, который на прошлой неделе проводил у митрополита целые дни". 2 марта 1930 года он писал: "Несомненно, письмо Святого Отца стало камнем из пращи Давида, пущенным в Голиафа... Сергий дал по этому поводу два интервью, Рыков — одно, а сегодня настала очередь выступить советским ученым. Что ж, хорошо. Интересно, какую награду получит за это Сергий? Во вторник, 18 февраля, преосвященный Варфоломей через надежного человека передал мне (это было на следующий день после интервью), что он был просто возмущен заявлением митрополита".

3 марта Невё писал о. Кенару: "Важным событием последних дней стало письмо Святого Отца, изрядно обеспокоившее наших новоявленных "отцов". Они так стараются добиться осуждения этого письма со стороны всех покорных и раболепных людей, что голос любого католического епископа или священника, согласного с их позицией, доставил бы им неописуемую радость. До сих пор ни старообрядцы, ни мусульмане, ни протестанты какой бы то ни было конфессии, ни даже члены Живой Церкви не пожелали склонить колени и выполнить это пожелание Лубянки".

Невё сурово осудил декларацию Сергия, хотя ему было известно, что митрополит был, по сути дела, заложником Советов. Особенно возмутила Невё та часть декларации, в которой говорилось, что письмо Пия XI является вмешательством во внутренние дела СССР и содержит в себе призыв к великим державам прервать дипломатические отношения с Советским Союзом вплоть до пересмотра большевиками своего отношения к религии. При этом всем было известно, что борьба с религией вплоть до ее полного уничтожения была частью марксистской программы действий, положенной в основу советской конституции.

Не только Невё сурово осудил митрополита Сергия. "Эта декларация, — писал посол Эрбетт, — придает гонениям какое-то особое лицемерие". В тот же день в "Известиях" был напечатан призыв переплавить колокола и сообщалось, что в одном только Серпуховском районе закрывается пятнадцать церквей, — все это, по мнению авторов статей, должно было способствовать подъему тяжелой промышленности. В постскриптуме к своей депеше Эрбетт констатирует: "Мне кажется, что интервью митрополита Сергия было составлено под воздействием Тучкова, ставшего, в своем роде, преемником прокуроров Святейшего Синода. Можно сказать, что эти интервью составлялись в ГПУ". Эрбетт пишет, что журналистов отвели в резиденцию митрополита — маленький деревянный дом в глубине двора. Митрополит вышел в сопровождении викарного епископа. Он был в фиолетовой рясе, с золотым крестом, вид у него был, можно сказать, страдальческий. Один из журналистов спросил его об избирательных правах служителей культа и о лишении их продовольственных карточек. Действительно, в официальном документе разъясняется, что на лиц, лишенных права участия в выборах (кулаков, служителей культа, коммерсантов и т.д.), не распространяется система взаимопомощи, но сами они обязаны принимать в ней участие. "Вот оно, настоящее интервью", — писал в заключение Эрбетт.

Другие отнеслись к поступку Сергия с большим снисхождением. Сошлемся на статью в "Kolnische Zeitung" от 27 февраля 1930 года, в которой проводится параллель между мучениками слова и мучениками молчания, которых заставили лгать: "Не правы те близорукие верующие, которые обвиняют преосвященного Сергия в предательстве; не правы те священники, которые перестают поминать его в своих молитвах. Если Церковь хочет спасти свою политико-церковную самостоятельность, то это единственная возможность спасти ее. Если она до сих пор сохранила свои силы, то несколько машинописных листков — интервью Сергия — не упразднят их. Если удастся сохранить Церковь, это будет означать, что жертва Сергия не была напрасной — может быть даже, его еще будут почитать как святого".

Мне бы хотелось добавить по этому поводу одно соображение более общего плана — оно принадлежит Дмитрию Шостаковичу и касается западных журналистов, которые при любых обстоятельствах, ничем не рискуя сами, но ставя в крайне опасное положение интервьюируемых — будь то иерархи, деятели искусства или писатели, происходило ли это на Западе или в России, — задавали им самые нескромные вопросы. "Кто они такие, чтобы допрашивать и осуждать Шостаковича? Они ничем не рискуют. Разве у Андре Мальро спросили, почему он решил прославить строительство Беломорканала? А книга Фейхтвангера "Москва, 1937"^ccxxxii, в которой говорится, что Сталин был простым человеком, а московские процессы неотделимы от демократии? А Бернард Шоу^ccxxxiii, отрицавший существование голода в России, потому что он нигде так хорошо не ел..." "Когда у Анны Ахматовой спросили, что она думает о заявлении Жданова, в котором ее смешивали с грязью, — продолжает Шостакович, — она смогла ответить только одно — что считает это заявление совершенно справедливым. И конечно, она была права, ответив именно так... Она могла сказать, что ей казалось, что она живет в сумасшедшем доме, что она презирает и ненавидит Жданова, как и Сталина. И это был бы конец"^ccxxxiv.

Все это можно отнести и к митрополиту Сергию, лично испытавшему на себе давления и угрозы властей. Профессор С.Троицкий, сначала эмигрировавший из России, а затем, в 1945 году, возвратившийся на родину, в изданной в 1931 году в Белграде брошюре "Почему и как закрывают храмы в Советской России" упоминает о письме из Новороссийска, которое "свидетельствует, что три агента советской власти — Тучков, Смидович и Полянский — поставили м. Сергию ультиматум: подписать продиктованный ими ответ корреспондентам, угрожая в противном случае расстрелять все находящееся в заключении духовенство. Митрополит схватился за голову и сказал: «Пишите что хотите — подпишу все»".

Но, как бы то ни было, дружественных чувств к папству и папе митрополит Сергий, судя по всему, явно не испытывал.

В послании "Преосвященным архипастырям, пастырям и всем верным чадам Православной Российской Церкви" он заявляет: "Вам всем известны усилия римского папы поднять общественное мнение христианских государств против СССР, якобы в защиту нашей Православной веры и Церкви.

Выступления папы, исполненные всякой неправды и преследовавшие цели, совсем, казалось бы, не свойственные смиренному служителю алтаря, вынудили нас в феврале прошлого 1930 года в известной нашей беседе с представителями советской и иностранной печати на эти выступления дать подобающий ответ.

Как верные сыны нашей родины, мы не можем промолчать, слыша и читая разные измышления о ней, и всякий, кто искал правды и только ее, мог ясно видеть, нуждаемся ли мы в подобном непрошеном заступничестве папы и желаем ли его.

Однако папа, а за ним и все католическое духовенство за границей продолжают свое дело, продолжают проповедовать своеобразный "крестовый поход" против нашей родины.

В этой проповеди нет недостатка в изъявлениях жалости к положению нашей Православной Церкви в Советской стране, нет недостатка призыва помочь нам и пр.

Но искушенная многовековым историческим опытом Православная Церковь хорошо знает, как часто самые злые утеснения ее со стороны папства совершались под личиной благорасположения к ней и под знаменем ее защиты. Слишком много у нас воспоминаний подобного рода. <...>

<...> Да не прельстят вас льстивые речи векового врага нашей Православной Церкви, теперь надевшего личину друга. Да не скроют от вас эти речи подлинных намерений папы: склонить вас к измене Православию, похитить у вас самое драгоценное сокровище — Святую Православную веру".

На дипломатическом уровне посол Эрбетт старался убедить своих собеседников, в частности заместителя наркома иностранных дел Литвинова, что письмо Пия XI кардиналу Помпили касалось исключительно религиозных вопросов и не имело никакого отношения к политике. Нунций в Париже монсеньор Мальоне, узнавший об этом от д'Эрбиньи, который, в свою очередь, получил информацию от Невё, сообщил об этом в Ватикан. Новый статс-секретарь кардинал Пачелли не замедлил попросить посла Франции при Святом Престоле передать французскому правительству и лично Эрбетту, что "Святой Отец весьма удовлетворен"^ccxxxv действиями посла Франции в Москве. Что касается отношения верхов к происходившему, то Сталин постарался было замять дело. Испугавшись размаха возмущения общественности за рубежом, он решил несколько прижать активность воинствующих безбожников. В "Правде" от 2 марта публикуется его знаменитая статья "Головокружение от успехов". Сталин обрушился на коммунистов, считавших, что большим шагом в сторону коммунизма могло стать сбрасывание колоколов с церковных колоколен. "Я уж не говорю, — писал он, — о тех, с позволения сказать, "революционерах", которые дело организации артели начинают со снятия с церквей колоколов. Снять колокола, — подумаешь какая революционность!"

В отправленной в тот же день депеше Эрбетт отмечает, что критика этих антирелигиозных акций со стороны Сталина показывает, что Макдональд, заявивший в своей речи в парламенте, что молитвенный крестовый поход возымел лишь отрицательный эффект, был не прав и что, напротив, "папа и католическое духовенство оказали огромную услугу представителям различных конфессий, осудив антирелигиозные гонения в СССР". "Русские коммунисты, — продолжал Эрбетт, — позволяют себе такие мерзости — ибо преследованиям подвергается не только религия, сообщения, поступающие из сельской местности, просто ужасны, — лишь потому, что весь остальной мир не выступает достаточно решительно против этого. Когда становится слышен голос мировой общественности и это может привести к определенным политическим или финансовым затруднениям для правительства СССР, г-н Сталин тотчас же берется осуждать ниспровергателей колоколов".

Умнейший человек, к своему великому огорчению понимавший, что к его словам стали прислушиваться слишком поздно, Эрбетт предостерегал: "Было бы ошибкой полагать, что большевики образумились. Борьба, начатая диктатурой Сталина против других правительств, не может закончиться мирным урегулированием. Коммунисты представляют опасность для всех держав: преимущество последних весьма относительно. Пока что один Ватикан вступил в открытый бой с большевизмом. Но такое положение не должно сохраняться впредь. Державы почувствуют опасность и будут искать пути для защиты или для достижения договора. В свою очередь, Сталин изо всех сил пытается предотвратить создание международного союза, который мог бы свернуть голову русскому коммунизму". Эти пророческие строки датированы 10 марта 1930 года. Впоследствии документ опубликовали нацисты, в ходе оккупации завладевшие архивами Кэ-д'Орсэ, где хранились депеши Эрбетта^ccxxxvi.

На более низком уровне советская пресса продолжала контрнаступление. "Правда" от 7 марта 1930 года опубликовала резкий памфлет против Ватикана, который занял 21 колонку в подвале.

Статья называлась "Финансовый капитал в мантии папы", а автором ее был Н.И.Бухарин, стремившийся вернуть себе благосклонность ЦК. Бухарин бахвалился своими познаниями в науке, в иностранных языках и истории. Он упоминал подложный "Константинов дар", историю папессы Иоанны, инквизицию, дурные нравы пап, злоупотребления миссионеров и т.д.

Невё решил ответить в том же духе и написал злой памфлет, который, по его замыслу, должен был бы выйти под псевдонимом на Западе^ccxxxvii. Лейтмотивом этого выступления стало напоминание о монолитной идеологии Кремля и о далеко оставившей позади все злодеяния инквизиции деятельности ГПУ. Бухарин ссылался на сочинения Ульриха фон Гуттена, в которых тот поносил нравы пап эпохи Ренессанса. В ответ на это Невё говорил о целых стаях негодяев, роившихся вокруг посольств с целью опорочить честных людей или выудить из них какие-нибудь секреты. "Стоит приехать в Москву иностранному инженеру, промышленнику или коммерсанту, как тут же, прямо в гостинице или в ресторане, в ноги ему бросится какая-нибудь светская особа, находящаяся на службе у ГПУ, и предложит свои услуги, свое знание иностранных языков, чтобы пойти с несчастным гостем Страны Советов в театр, в кино и, если понадобится, в постель. Объектами нападения, как правило, становятся молодые секретари и атташе посольств — и горе тем неосторожным, что позволяют обольстить себя этим Евам. Тот, кто поддастся, уже никому не страшен — в минуту откровенности он может выдать важный секрет, и все это может окончиться весьма печально". Желая окончательно разделаться с Бухариным, Невё обвиняет его в участии в черных мессах, совершавшихся в Москве на Пречистенке. "Он приводит с собой женщину, а она — смею вас уверить, — не какая-нибудь простолюдинка. Это настоящая княгиня, из рода князей Кугушевых".

Невё с полным основанием полагал, что никому не придет в голову, что автором этого текста является епископ. Но он напрасно ожидал, что его памфлет будет опубликован на Западе. О. Кенар отредактировал текст, но ни "La Croix", ни "La Liberte", ни "L'ami du Peuple", газеты Эрве и Коти, не согласились его печатать. Еще больше опечалил епископа Московского тот факт, что коммунистическая "L'Humanite" с 1 по 7 марта под рубрикой "Фельетоны" перепечатала памфлет Бухарина. Оскорбления в адрес папы и Святого Престола остались без ответа.

Декларация минского генерального викария

монсеньора Петра Авгло

20 марта де Фонтенуа сообщил, как происходила церемония: кардинал статс-секретарь передал послам, собиравшимся присутствовать за этим богослужением, что им не надо приходить в дипломатической униформе и что для представителей дипломатического корпуса не будет выделено отдельной трибуны. "Все воздержались", — писал де Фонтенуа о послах государств, поддерживавших дипломатические отношения с СССР. Из представителей дипкорпуса на мессе присутствовали: посол Бельгии, посланники Венгрии, Никарагуа, Гондураса, Сан-Марино, Мальтийского Ордена, поверенные в делах Колумбии, Испании, Чили. Что касается Италии, то де Фонтенуа отмечал, что палаццо Киджи — несмотря на призывы итальянского посла в Москве Черутти проявить твердость — решил занять осторожную позицию.

Монсеньор Невё, столь резко осудивший декларации митрополита Сергия, вскоре, к своему великому огорчению, узнал, что и некоторые католические прелаты России подписали подобные заявления. Это был монсеньор Багратян, окормлявший армяно-католические приходы на Кавказе, которого вынудили заявить, что в СССР нет гонений за веру, и апостольский администратор Минской епархии монсеньор Авгло, который также подписал подобное заявление. 19 марта Невё отслужил в церкви св. Людовика покаянную мессу. Он не стал произносить проповеди, чтобы не дать повода осведомителям ГПУ обвинить его в нелояльности, но в конце мессы было пропето "Miserere", смысл которого был вполне ясен всем верующим. По окончании мессы, когда Невё находился в сакристии, ему передали письмо от генерального викария Минска и Могилева Петра Авгло. Прочитав его, Невё побледнел. "15 марта, — сообщал монсеньер Авгло, — ко мне пришел начальник минского ГПУ в сопровождении трех представителей прессы. Я только что совершил долгую службу и чувствовал себя очень усталым. Чередуя обещания с угрозами, они пытали меня на протяжении нескольких часов. Я перестал отдавать себе отчет в своих действиях и подписал бумагу, которую прилагаю. Когда я пришел в себя и прочел копию подписанной мною бумаги, я пришел в ужас. Я раскаиваюсь и, не имея другой возможности, прошу Ваше Преосвященство как можно скорее объяснить Риму, что со мной случилось"^ccxxxviii.

Вот отрывок из декларации Авгло.

Вопрос: "Известны ли вам случаи преследования католического духовенства за совершение религиозных обрядов?"

Ответ: "Я должен заявить, что мне не известен ни один случай такого рода. Я знаю, что аресту подвергались священники, которые, к моему великому сожалению, занимались антиправительственной деятельностью, несовместимой с их прямыми обязанностями, некоторые из них были даже агентами иностранных государств. В этих условиях виновные призывались к ответу наравне со всеми другими гражданами, что вполне соответствует советским законам. Я не могу рассматривать эти аресты как гонение за веру в Советском Союзе". Два других вопроса касались преследований католических мирян и закрытия церквей.

Пораженный случившимся, Невё хотел сначала обратиться лично к Литвинову, чтобы сообщить ему о давлении, оказанном на Авгло, и предотвратить публикацию декларации в советской печати. Эрбетт объяснил ему, что это бесполезно. Тогда он сообщил обо всем д'Эрбиньи через дипломатическую почту. Ожидая ответа, Невё попросил Авгло оставаться на своем месте и послать папе письмо обычной почтой, чтобы получить из Рима официальный ответ. Письмо Авгло дошло до Ватикана только через месяц — к тому времени папа, через дипломатическую почту французского посольства, уже успел отправить несчастному генеральному викарию распоряжение оставаться на своем посту.
Дело архиепископа Филиппа
Чтобы закончить рассказ о последствиях объявленного Пием XI молитвенного крестового похода и об опровержениях митрополита Сергия, надо упомянуть об отношении ко всему происходившему архиепископа Звенигородского Филиппа (Гумилевского). Он был членом Синода, который Сергий сформировал 20 мая 1927 года с разрешения правительства. Хотя преосвященному Филиппу и приходилось подписывать все декларации Сергия, они вызывали в нем чувство глубокого несогласия. Филипп попросил одного православного священника, регулярно встречавшегося с Невё, узнать, не может ли епископ обеспечить ему надежный канал для отправки письма в Рим. Священник передал Невё, что Гумилевский с похвалой отзывается о католиках и считает, что сейчас настал наиболее благоприятный момент для воссоединения Церквей. В ответ на просьбу Филиппа Невё сказал, что может передать в Ватикан любое устное послание, но письменное послание переправить не берется. Тогда Филипп послал письмо через другой канал. Должно быть, оно пришло в Рим довольно скоро, поскольку уже 24 марта 1930 года д'Эрбиньи писал о нем Невё. "История Сергия весьма поучительна, — высказывается д'Эрбиньи. — Его митрополит Филипп передал сюда письмо, в котором просит прощения за свою личную слабость и сообщает некоторые ужасные подробности о давлении, оказанном на них".

Совершенно очевидно, что монсеньор д'Эрбиньи намекал именно на послание Филиппа, когда в заключение своего труда о гонимых русских епископах писал: "В 1930 году после письма Святого Отца кардиналу Помпили и откровенно лживых заявлений Советов, подтвержденных тем не менее митрополитом Сергием, верующие люди России и ее духовенство еще больше отдалились от "сергианского синода". Один из его митрополитов передал в Ватикан письмо с объяснениями и извинениями, в котором, в частности, говорилось: «Митрополит Сергий подписал текст своего интервью по двум причинам: с одной стороны, на него оказывалось сильнейшее давление со стороны ГПУ, с другой — он сделал это, чтобы спасти жизни многим заключенным... Мы находимся в пасти льва и не можем ничего свободно сказать — ибо под угрозой жизнь всех тех, кто остается верен Церкви. Помогите нам...»"^ccxxxix

Архиепископ Филипп был арестован в ночь с 15 на 16 февраля 1931 года. В ту же ночь было схвачено 120 человек — католиков и сочувствовавших католичеству. Это доказывает, что сам Филипп подвергся репрессиям именно по причине своих прокатолических настроений. Архиепископ Варфоломей сообщил Невё, что "архиепископ Филипп был арестован и брошен в тюрьму за связи с католиками. Прошел слух, что он расстрелян. Но это не соответствует действительности".

Для нашего исследования очень важна точная дата ареста Гумилевского. Дважды в "Журнале Московской Патриархии" (1982. № 3. С. 17; 1983. № 2. С. 31) упоминалось, что архиепископ Филипп совершил пресвитерскую хиротонию Пимена (Извекова), будущего патриарха Московского, 12/25 января 1932 года. Как мог Филипп рукоположить Пимена, если он находился в то время в заключении? В "Вестнике Западноевропейского экзархата Московской Патриархии" № 70—71 за апрель-сентябрь 1970 года (с. 93) помещены другие данные, позволяющие сделать вывод, что официальный журнал допустил ошибку. В биографии митрополита Пимена, в то время — патриаршего местоблюстителя, — мы читаем: "16 июля 1930 года в Богоявленском соборе в Дорогомилове Пимен был рукоположен во иеродиакона архиепископом Филиппом Гумилевским, управлявшим Московской епархией. 12 января 1931 года в том же соборе архиепископ Филипп рукоположил его во иеромонаха". 12 января старого стиля соответствует 25 января нового стиля. Таким образом, Филипп, арестованный 15—16 февраля 1931 года, вполне мог рукоположить в этот день Пимена.

Поскольку слухи о гибели архиепископа Филиппа продолжали распространяться, было запрещено поминать его в молитвах за здравие и за упокой. "В Москве в смерти архиепископа Филиппа обвиняют монсеньера д'Эрбиньи, — писал Невё 31 августа 1931 года, — потому что через последнего стало широко известно об отношении Филиппа к пресловутому заявлению Сергия об отсутствии в СССР гонений за веру". На Рождество 1931 года д'Эрбиньи написал ответ: "Я действительно был бы очень огорчен, если бы в его трагической судьбе была доля моей вины. Но одно обстоятельство снимает с меня ответственность: к письму, адресованному папе, была вложена записка — тоже написанная его рукой, — в которой он просил, чтобы этот протест был — без указания имени — опубликован, к каким бы последствиям это ни привело. Это было нужно ему для того, чтобы совесть не осуждала его перед Богом и людьми за соучастие во лжи и подлости".

В письме от 21 декабря 1931 года Невё с радостью сообщал д'Эрбиньи, что "Филипп не расстрелян, как говорили православные. Он был посажен в Бутырки — в одну камеру с о. Васильевым. Филипп приговорен к трем годам концлагеря. Ему инкриминировали связи с Ватиканом. Архиепископ сказал, что рад пострадать за это, и попросил о. Александра засвидетельствовать передо мной его уважение и передать привет". Жена о. Александра Васильева, Надежда Сильвестровна, сообщила об этом Невё. Архиепископ не получал никаких посылок, но держался молодцом. Вскоре Невё передал эти известия православным.

Итальянское правительство, которое после появления антифашистского письма "Non abbiamo bisogno" было настроено против д'Эрбиньи, получив через посольство в Москве сообщение о том, что архиепископ Филипп не расстрелян, поспешило использовать эту информацию для нанесения удара по д'Эрбиньи. Оно направило в статс-секретариат вербальную ноту, в которой выражалось сожаление по поводу того, что в прессе была опубликована ошибочная информация о гонениях в России, полученная несомненно от монсеньора д'Эрбиньи. Нота противопоставляла д'Эрбиньи монсеньору Невё, который говорил в итальянском посольстве в Москве, что такого рода информация может только повредить заинтересованным лицам: "Так случилось и с преосвященным Филиппом, который перед войной был священником в русском посольстве в Риме. Его заставили подписать вместе с другими епископами хорошо известную ноту, направленную против письма папы, в котором осуждалась антирелигиозная борьба в СССР. В этой ноте отрицалось, что в Советском Союзе проводится антирелигиозная политика"^ccxl.

16 февраля 1932 года комиссия "Про Руссиа" дала ответ на вербальную ноту, в котором говорилось, что "Osservatore Romano" никогда не публиковал эту информацию, оказавшуюся впоследствии ошибочной; тем не менее для того, чтобы противостоять советской пропаганде, католическая пресса обязана публиковать информацию о гонениях за веру.240.

18 января 1932 года Невё узнал, что Филипп отправлен в Мариинск-на-Амуре. "Оттуда ему будет нелегко связаться с Западом"^ccxli. Епископ работал сторожем в лагерном парикмахерском киоске. В конце 1933 года профессор Протасов, жена которого была родственницей Филиппа, рассказывал, что архиепископ работал ассенизатором на мурманской железной дороге. Освобожденный в ноябре-декабре 1933 года, он приехал в Москву и навестил архиепископа Питирима, своего преемника по управлению Московской епархией. Питирим сказал ему, что он может оставаться в столице. Но на следующий день ГПУ потребовало, чтобы Филипп покинул город. Он поселился возле Клина, в шестидесяти верстах от Москвы по ленинградской железной дороге. 26 декабря 1933 года Филиппа снова забрали в ГПУ. Архиепископ Варфоломей полагал, что его отправили во владимирский изолятор.

О. Леопольд Браун, прибывший в Москву в 1934 году и после отъезда Невё из СССР (31 июля 1936 года) заменивший его на посту, 29 сентября 1936 года сообщал монсеньору Джоббе — после удаления д'Эрбиньи из Рима 2 октября 1933 года всю информацию из Москвы получал он, — что Филипп умер в заключении во Владимире, где он находился на самых грязных работах. Архиепископ был лишен медицинского ухода и не имел права получать посылки.

Трагическая судьба архиепископа Филиппа показывает, сколь опасно было для православного епископа или священника войти в контакт с Римом или просто католиками. Если они даже не были провокаторами, из них старались сделать таковых. Общение с католиками влекло за собой арест, тюрьму, ссылку, смерть.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ IX

Глава XI