Антуан Венгер рим и москва

Браун в Москве (1939–1945)

В апреле 1942 года в Москву прибыл Роже Гарро, получивший вскоре, 1 июня, аккредитацию в качестве представителя Лондонского Национального комитета Франции при советском правительстве. Вместе с ним прибыли члены военной миссии во главе с генералом Пти. С июля 1941 года до весны 1942-го о. Браун осуществлял официальный надзор за французским посольством, хранителем которого был Николай Князев — советский гражданин, служивший в посольстве до его закрытия. Все иностранные миссии, равно как и само советское правительство были эвакуированы в Куйбышев. Первые встречи Брауна и Гарро были весьма сердечными. Гарро время от времени приглашал Брауна к себе и однажды, во время завтрака, познакомил его с Ильей Эренбургом^cdxvi.

В воспоминаниях Эренбурга рассказывается об этом завтраке. "Среди гостей были французский генерал Пти, журналист Шампенуа, турецкий консул и настоятель московской католической церкви отец Брон (!). <...> Я рассказывал о том, что видел на фронте, и отец Брон возмущался фашистскими зверствами. Вскоре после этого А. С. Щербаков сказал мне, что немцы направили на Восточный фронт словацкие части: "Напишите для них листовку — вы ведь бывали в Словакии..." Я сразу подумал о Броне: среди словацких крестьян было много верующих, и на них должно было подействовать обращение католического священника. Я пошел к отцу Брону, который жил тогда в комфортабельном флигеле американского посольства (дипломаты еще находились в Куйбышеве). Брон мне долго объяснял, что Святой Отец любит терпимость и что с Ватиканом нельзя шутить. Мы говорили о догматах церкви, о положении на фронте, о де Голле. Листовку Брон написал, но после этого начал требовать от меня горючего для своей машины. Я обратился в учреждение, распределявшее бензин, мне ответили, что Брон получает больше положенного. Отец Брон писал, что ему приходится очень много передвигаться, чтобы причащать умирающих <...>"^cdxvii.

Если о. Браун читал эти страницы, он мог бы найти некоторое утешение, обнаружив, что не более лестно отзывается Эренбург о генерале де Голле и о министре иностранных дел Франции Жорже Бидо. Первому вменялось в вину то, что он считал москвичей людьми, живущими в постоянном страхе перед власть имущими. Второй терпеть не мог водку, которую якобы пил не просыхая!

С согласия Гарро Браун снова вселился в свою квартиру во французском посольстве. Но дружба между новым послом и американским священником длилась недолго. Гарро захотел снять на кинопленку торжественную мессу в церкви св. Людовика, чтобы показать всему миру, что католики в СССР пользуются полной свободой. Браун воспротивился этому: вот уже почти десять лет жил он в Москве, был свидетелем постепенного уничтожения католицизма — и не собирался идти против своей совести, убеждая весь мир в том, что католики в СССР совершенно свободны.

Гарро, по тем же причинам, что и американцы, искал подтверждений тезису о том, что в СССР произошли радикальные перемены. Апостольский делегат в Бейруте монсеньор Лепретр передавал в Рим, что, по свидетельству некоего члена французской миссии в Москве (Гарро), советское правительство склоняется к признанию свободы совести и даже к сближению с католицизмом, а следовательно — и со Святым Престолом. Глава французской миссии полагал, что он в силах содействовать этому сближению"^cdxviii.

8 августа 1942 года Тардини подготовил ответ на депешу Лепретра. Вновь были сформулированы прежние принципы: информация, которой обладает в настоящее время Святой Престол, не подтверждает слухи о том, что в религиозной политике советского правительства происходят кардинальные изменения. Но даже если бы такие перемены имели место, это свидетельствовало бы лишь о том, что советское правительство выполняет свой долг; в таком случае Святой Престол с удовлетворением принял бы это к сведению. Учитывая, однако, многократные заявления об атеизме, организацию и всемерную поддержку атеистической пропаганды, учитывая столь длительные и столь тяжелые гонения на религию (в особенности на католичество), направленные на полное ее уничтожение, становится необходимым, чтобы советское правительство на деле показало, как соблюдает права верующих. И лишь по прошествии некоторого периода, внимательно изучив обстоятельства, Святой Престол мог бы определить свое отношение к происходящему. Естественно, подобное решение Ватикана будет обусловлено исключительно высшими интересами религии, а не сиюминутными выгодами политической конъюнктуры.

В тот же день с этим письмом ознакомился папа, который предпочел более краткую редакцию — ограничиться директивами апостольскому делегату и обратить внимание на то, чтобы об этом не стало известно непрошеным посредникам. Таким образом Святой Престол запретил прибегать к услугам Гарро^cdxix.

Испортив отношения с французским послом, о. Браун не пользовался также расположением со стороны властей в Вашингтоне и американских дипломатов в Москве. Он обладал довольно тяжелым характером; к тому же девять лет, проведенных в советской стране, и полное одиночество, наступившее после отъезда Невё в 1936 году, расшатали его нервы. Бескомпромиссность о. Брауна противоречила проходившей в США кампании в поддержку новой религиозной политики Сталина. Кроме того, создается впечатление, что начиная с 1942 года его переписка с Римом и орденским начальством подвергалась американской цензуре. Как бы то ни было, с точки зрения американских властей о. Браун был всего лишь частным лицом, обычным американским гражданином, а цензура в военное время имела право на все.

Браун констатировал, что отношение к нему американского посольства изменилось коренным образом после отъезда посла Доила. Его преемник адмирал Стэндли не согласился признать за ним, как за капелланом посольства США в Москве, никаких официальных функций и не включил его в протокольный список лиц, состоящих на службе в дипломатическом корпусе.

В своих неизданных мемуарах о. Браун признается, что страдал от холода и голода, но еще больше — от непонимания. Он продолжал совершать в церкви св. Людовика богослужения для нескольких французских старушек, которым удалось остаться в Москве или вернуться туда после тяжелых лет ссылок. Когда осенью 1943 года послы вернулись из Куйбышева в Москву, к его прихожанам прибавились дипломаты-католики. Но самое главное, что отныне Браун снова получил возможность сообщать в Рим об истинном положении религии в СССР — по дипломатической почте, которая, впрочем, казалась ему не слишком надежным способом, — и с проезжавшими через Москву курьерами. Уже за эти его труды ему можно многое простить — тяжелый характер, склонность к ссорам, прямолинейность.

В период 1944–1945 годов о. Браун стал нежелательной персоной и для французов, и для американцев. Когда 13 августа 1944 года представителем Свободной Франции при Ватикане был назначен Юбер Герен, он тотчас же потребовал официального признания французского временного правительства и дипломатической миссии, которую он осуществлял в Риме. Тогда же он представил в статс-секретариат следующую ноту по поводу о. Брауна: "Посланник Герен хотел бы получить информацию о французских приходах в Москве и Ленинграде, право на покровительство которым Франция имела еще со времен Екатерины II. До него дошли слухи, что богослужения во французской церкви св. Людовика в Москве совершает американец о. Браун, который, в свою очередь, разрешает служить там еще одному американскому священнику. Является ли о. Браун апостольским администратором? Является ли такое положение долговременным?"^cdxx

С американской стороны инициатором акции против Брауна был друг Рузвельта, католик Флинн. После Ялтинской конференции Флинн поехал в Москву. На обратном пути он побывал в Риме. Горячий сторонник России, Флинн полагал, что можно прийти к заключению конкордата между СССР и Ватиканом. В ожидании этого следовало, используя авторитет, которым пользовались США в СССР, послать в Москву известного священника, который занял бы место монсеньера Невё, — ибо Невё, как и Браун, перестал являться persona grata. Действительно, им было известно слишком много о прежнем режиме. Чтобы урегулировать этот вопрос, достаточно было сообщить обо всем архиепископу Нью-Йоркскому Спеллману, который мог получить из Рима согласие на что угодно. По возвращении в США Флинн встретился с провинциальным викарием ассумпционистов о. Арманё, который сообщил обо всем о. Кенару. Не вызывает сомнений, писал Арманё 27 апреля 1945 года, что Флинн был послан туда по предложению монсеньора Спел-лмана или даже Рима. Флинн провел в Москве около десяти дней и встретился с руководителями советского государства и Православной Церкви. Оттуда он поехал в Рим, "где неоднократно беседовал с папой и монсеньером Тардини". Американские газеты без всяких колебаний принялись писать о готовящемся конкордате.

В Москве Флинн несколько раз виделся с о. Брауном. Именно в связи с этим монсеньор Спеллман обратился к о. Арманё: "Г-н Флинн нашел о. Леопольда очень нервным, страдающим от навязчивых идей и слегка больным... на голову. Отец Браун многое перенес, и можно понять, что нервы его не выдержали такого напряжения. Наши дипломаты не проводят здесь более трех лет. А он провел в этой стране одиннадцать лет — и каких! Один во время гонений на веру, один во время блокады и войны". Конечно же нужно его отозвать и назначить на его место какого-нибудь важного американца, а церковь св. Людовика передать в окормление французскому ассумпционисту. Флинн говорил в таком ключе с апостольским делегатом и предложил ему сделать все для отзыва о. Брауна. К тому же посольство США неоднократно сообщало личному представителю президента при папе Майрону Тэйлору, что о. Браун устал, что он больше не является persona grata и нужно его заменить.

Узнав об этом, Невё возмутился: "У меня создалось впечатление, что г-н Флинн проявляет просто головокружительное простодушие, заявляя, что США пользуются в России огромным авторитетом, — писал он о. Кенару. — С чего это он взял? Кто ему об этом сказал? Просто кое-кому надо избавиться от опасных свидетелей — это совершенно очевидно". Монсеньер Невё был абсолютно прав. Но нельзя ли было как-нибудь использовать новые условия — победу в войне, — чтобы возобновить ассумпционист-скую "миссию" в России? О. Браун стал persona non grata, и ему было сказано об этом. Монсеньор Невё также был persona non grata, но ему сказать об этом не дерзали. Действительно, он слишком много знал о России. Правительству де Голля известно о том, что во время оккупации он с благосклонностью относился к вишистам. Но он по-прежнему оставался апостольским администратором Москвы и не мог быть смещен без согласия Рима. Все это было известно о. Кенару, но, стараясь сохранить достигнутое, он делал все, что было в его силах, терпя порой оскорбления от некоторых низших чинов министерства иностранных дел Франции.

Невё в годы войны

В понедельник 11 марта 1940 года к Невё приходила сестра Мария-Тереза^cdxxi — ей повезло больше, чем самому Невё, ибо удалось побывать в Моне, департамент Жер, и повидать там о. д'Эрбиньи — г-на Эксилиона, как называл его Невё (экс-епископа Илионского). 16 апреля, во вторник, Невё присутствовал на похоронах кардинала Вердье. Вскоре после этого, 10 мая 1940 года, Германия напала на Нидерланды, Бельгию и Люксембург — это была прелюдия к битве за Францию. 11 июня Невё уехал из Парижа и поселился у своего старого друга, знакомого ему еще по Макеевке, барона де Франльё в Кудюре, департамент Ланд. 9 мая 1941 года, в субботу, он вернулся в Париж, в дом ассумпционистов — авеню Боске, 10. 4 июня 1941 года, в пятницу, он снова виделся с сестрой Марией-Терезой, спрашивавшей его о монсеньоре Мишеле. 22 июня 1941 года немцы напали на Россию, и Советы порвали отношения с Виши. Невё, которого всегда прежде всего интересовали политические события, оставил совсем немного записей об этом периоде. Немцы попросили его выступить с антисоветскими заявлениями. Из Виши маршал Петен передал о своем желании встретиться с ним.

Просьбы немцев
Немцы четырежды встречались с Невё^cdxxii. 7 августа 1941 года в Париже епископа посетил некий д-р Курт Райхль, "поверенный в делах" Германии во Франции — в первую очередь он занимался духовенством. Приблизительно на Пасху, в сопровождении переводчицы, полуэстонки, полурусской, очень плохо говорившей по-французски — сам "поверенный в делах" вообще не знал французского языка, — он побывал у о. Кенара. К Невё он пришел в сопровождении переводчика-итальянца по имени Гвидо Анчо. Для начала итальянец сказал Невё:

— Вчера в одной венецианской газете было опубликовано интервью монсеньора Костантини, вице-префекта конгрегации пропаганды, который, как член Католической Церкви, выражает радость по поводу того, что Италия принимает участие в крестовом походе немцев против большевизма. Сегодня вечером кардинал Бодрийар опубликует в газете "Les Nouveaux Temps"^cdxxiii антикоммунистическую декларацию. Кардинал Сюар и монсеньор Курбе дали нам ваш адрес. Так как вы долго прожили в России и некоторым образом тоже пострадали от большевиков, мы хотим спросить вас: не хотели бы вы помочь нашему делу — делу христианской цивилизации, — опубликовав в прессе подобное заявление? Мы пошлем к вам умного немецкого журналиста.

— Нет, — отрезал Невё, — я не занимаю во Франции никакого официального положения, чтобы выступать с подобными заявлениями. Здесь у меня нет никакой юрисдикции, и французские епископы были бы, по крайней мере, удивлены, увидев, что я связался с политикой. Кроме того, я очень не люблю, когда вокруг моего имени поднимается шум, и предпочитаю по возможности оставаться инкогнито. Такое заявление от моего имени, возможно станет причиной расстрела моего собрата, оставшегося в Москве^cdxxiv, и новых испытаний для католиков в России.

— Мы понимаем все это; но если мы возьмем Москву?

— Возьмите Москву — и тогда я, конечно же, смогу сделать и подписать заявление.

— Нельзя сказать, что отношения между Ватиканом и Германией... нормальные. Мы считаем, что иностранные Церкви, например — Церковь Испании, Церковь Франции, — старшая дочь Вселенской Церкви (sic, я почтительно поклонился) — должны постараться улучшить эти отношения.

— Но почему? Все пути для прямых переговоров со Святым Престолом для вас открыты. У вас в Ватикане есть посол, а Ватикан имеет нунция в Берлине^cdxxv.

— Именно это создает определенные проблемы. К вашим словам прислушались бы с большим вниманием.

— Вы думаете? Но почему бы вам не использовать официальные каналы? В Берлине, в ваших учреждениях должен найтись умный чиновник, который нашел бы подход к апостольскому нунцию и изложил бы ему пожелания вашего правительства. Нунций свяжется с Ватиканом, Ватикан изложит свою позицию, и, таким образом, разговор будет начат.

— Нет, так ничего не получится. Все это слишком сложно.

"В этот момент, — продолжает Невё, — я вспомнил годы, проведенные в России". В Москве он познакомился с итальянским послом Аттолико, впоследствии, в 1935 году, назначенным в Берлин, а 10 мая 1940 года — в Ватикан.

— Но в Риме есть один влиятельный человек, который мог бы оказать вам услугу.

— Кто же это?

— Его превосходительство господин Аттолико, бывший посол Италии в Москве и Берлине. Из разговоров, которые мы когда-то вели в Москве, мне известно, что он очень хорошо знает и любит Его Высокопреосвященство кардинала статс-секретаря, с которым по долгу службы должен довольно часто встречаться. Оба они находились в одно и то же время в Швейцарии: кардинал — в Берне, а господин Аттолико — в Женеве. Его Высокопреосвященство даже крестил Джакомино, младшего сына посла^cdxxvi.

— Да, это действительно очень важно. Спасибо за информацию.

И эти господа сделали пометки в своих записных книжках. Затем они продолжили:

— Как вы представляете себе будущее политическое устройство России?

— Это уже относится к области политики и выходит за пределы моих чисто религиозных забот. Однако мне кажется, что форма правления не должна сильно измениться. Во главе страны должен быть один человек — хозяин, царь. Тот, кто командует там сейчас, — это красный царь, бандит, самозванец, убийца. Нужен легитимный правитель, но и он — несмотря на свою легитимность — будет далеко не сразу принят во всей стране.

— Ну, что касается этого, то все уже урегулировано. Все будет как в средние века — Великое княжество Московское. Что касается Украины, то это отдельный вопрос, который тоже решен.

"В этот момент, — замечает Невё, — мне очень хотелось сказать итальянскому переводчику: "В средние века и немного позже Венеция и Генуя имели процветающие колонии в Крыму и на Черном море: вы собираетесь вернуть их себе?" Но итальянцы — тонкие люди, они прекрасно понимают иронию. Я предпочел промолчать".

Вторая встреча состоялась 15 сентября 1941 года в Жьене, куда Невё приехал навестить родственников. Местная газета поместила сообщение о том, что в городе находится "епископ Московский".

"Молодой человек, прибывший из Орлеана, предъявляет карточку сотрудника Государственной полиции.

— А! Вы из Гестапо?

—Да!

— Видите ли... В Орлеане я прочел в газете "Le Giennois", что вы были в Москве.

— Да, я действительно был там.

— И долго вы там были?

— Тридцать лет: с девятьсот шестого по тридцать шестой.

— Коммунисты причинили вам много хлопот?

— Все обошлось более или менее благополучно. Меня двадцать три раза обыскивали, два раза арестовывали, а один раз поставили к стенке, чтобы расстрелять.

— О!..

— В таком случае вы могли бы оказать нам большую услугу, опубликовав заявление против коммунизма.

Естественно, Невё отказался. Полицейский продолжил:

— Между прочим, мы трудимся на благо христианской Церкви!?), а французские католики нам совсем не помогают. Одно ваше слово поможет создать антибольшевистский легион. Число французских добровольцев пока что совсем незначительно^cdxxvii.

— Чего вы хотите? Во Франции не хватает людей даже для того, чтобы пахать землю, восемьсот тысяч французских земледельцев находятся в лагерях в Германии.

— Французские католики нас не понимают: в Орлеане я говорил с молодыми католиками, и они сказали мне, что не хотят сотрудничать с нами, потому что мы возрождаем в нашей стране неоязычество...

— Как вы сказали?

— Неоязычество.

— Но почему они так говорят? Молодой полицейский промолчал.

— Есть энциклика Пия XI...^cdxxviii

— Так что же вы хотите? Если папа сказал — ничего не поделаешь; католики не подвергают сомнению авторитет папы. Они полностью покоряются ему. Папа отнюдь не похож на человека, пишущего тростью на воде: прежде чем обратиться к миру, он наводит необходимые справки.

— Но ведь речь не идет о чем-то фундаментальном; просто есть определенные различия в методах воспитания молодежи...

— Вполне возможно, но в этой области Церкви есть что сказать".

Уместно будет процитировать запись, сделанную Невё 14 октября 1941 года: "Вот и г-н Эрсон, с которым я завтракаю в "Орсэ" (имеется в виду старая гостиница, а не Кэ-д'Орсэ), сообщил мне, что их посол — г-н Отто Абетц — озабочен моим возвращением в Москву". Действительно, в те дни немцы стояли у ворот Москвы и верили, что город скоро падет и станет их добычей.

Третья встреча состоялась 8 января 1942 года, в четверг. Начиная с сентября—октября 1941 года некий сотрудник канцелярии посольства Германии неоднократно говорил одному из друзей Невё о своем желании встретиться с епископом, чтобы предложить ему помощь со стороны Германии в возвращении в Москву. Этот друг наконец свел их. Но в январе немецкие армии вынуждены были отступить от столицы России, и разговор о возвращении в Москву был уже не актуален — речь об этом не шла. "Этот дипломат выглядит очень изысканным, — признает Невё, — он прекрасно говорит по-французски. Во время нашей беседы я сказал ему: "Ваша русская кампания была бы значительно облегчена, если бы вы смогли убедить русский народ и русскую армию в том, что вы не завоеватели, а освободители. Для этого вам следовало послать впереди своих войск русскую армию, которую было бы легко сформировать из эмигрантов^cdxxix и во главе которой стоял бы сам великий князь-наследник; вы показали бы всем, что в страну возвращается царь, чтобы установить в ней порядок и мир. Тогда Красная Армия разделилась бы сама в себе; население с энтузиазмом встретило бы самодержца, с которым вы заключили бы договор до и после кампании". Сотрудник посольства внимательно выслушал меня и ретировался. В настоящее время совершенно очевидно, что и белые русские и красные русские ненавидят немцев".

Четвертая и последняя встреча состоялась несколькими неделями позже — 21 февраля 1942 года, в субботу. Доктор Райхль, "поверенный в делах", неоднократно передавал, что собирается нанести визит. Вызванный на несколько дней в Берлин, 20 февраля он неожиданно уехал из Парижа и послал своего переводчика. Это был русский, родом из Прибалтики, отец которого, офицер русской армии, был расстрелян большевиками. "Он прекрасно говорит по-французски, но д-р Райхль сказал ему, что со мной он может говорить по-русски; и в течение всей нашей беседы мы разговаривали по-русски. Этот мальчик приехал на Запад совсем еще юным, и мне кажется, что он многого не знает о повседневной жизни советской России. Он задал мне много вопросов на эту тему, а также о положении религии и Православной Церкви. Похоже, мои ответы заинтересовали его, но я подозревал, что он должен был спросить меня о чем-то более важном. Действительно, он сказал мне: "Д-ру Райхлю хотелось бы знать, как вы представляете себе служение Католической Церкви в будущей России"^cdxxx.

"Я представляю его себе так, как должен представлять каждый католик — то есть в соответствии с каноническими правилами, которые запрещают нам переманивать восточных христиан в латинский обряд и предписывают в неприкосновенности сохранять их собственный обряд и их богослужебный церковнославянский язык". В этот момент я заметил скептическое выражение на его лице и добавил: "К сожалению, есть такие католики, особенно в Польше, которые не всегда строго соблюдали законы, принятые в Риме. Первоочередной вопрос — это единство в вере и подчинение Святому Престолу; обрядовый вопрос — второстепенный" — "А что думают по этому поводу в Риме?" — "Рим никогда не менял и не собирается менять свое отношение к этому вопросу, несмотря ни на какие политические и географические потрясения, которые могут произойти".

Невё подводит итог этим контактам: "Само собой разумеется, что если когда-нибудь дорога в Москву окажется открытой, я был бы рад, если Святейший Отец благословил бы меня вернуться на мое место. Я не могу вернуться в Москву с немецкими обозами — католики и православные встретили бы меня с недоверием. Но если я вернусь по приказу Его Святейшества, все одобрят это. У меня есть письмо, датированное 21 июня 1941 года — кануном начала войны между Германией и СССР, — и из этого письма я знаю, как много верных католиков ждет моего возвращения".

Этот отчет Невё, датированный июнем 1942 года, показывает, что епископ никогда не был "коллаборационистом" в политическом, уничижительном смысле слова. Именно в свете этих заявлений нужно рассматривать симпатии к маршалу Петену и Пьеру Лавалю, выраженные монсеньером Невё по случаю его поездки в Виши 15–20 января 1943 года.

Визит Невё к Пьеру Лавалю.

Беседы с маршалом Петеном в Виши
В воскресенье 9 августа 1942 года Анри Эрсон организовал в отеле "Матиньон" встречу Невё с Пьером Лавалем. 17 декабря, в четверг, они встретились еще раз. Катала рассказал о монсеньоре Невё маршалу Петену и охарактеризовал его как лучшего во Франции знатока России. Было решено, что Невё посетит Виши. Эта поездка состоялась с 15 по 20 января 1942 года. "Правительственный поезд" (состоявший из локомотива и двух вагонов) отправился с Аустерлицкого вокзала в 11 часов утра 15 января 1943 года, в пятницу. В поезде ехали Катала, Абель Боннар, Ксавье Балла. После скромного завтрака (грибы, жареный цыпленок, рагу из картофеля, цветная капуста, сыр, яблоки, кофе) поезд пересек демаркационную линию в Мулене, где немцы с благосклонностью произвели проверку документов. Поезд прибыл в Виши в 16 часов с минутами; гости Лаваля устроились довольно плохо, еще хуже обстояло дело с питанием: обед в отеле "Лютеция" (суп, картофельное пюре с почками, морковь с репой на воде) и номера в отеле "Адмиралтейство"^cdxxxi.

16 января, в субботу, Невё занимался подготовкой досье, писал, разведывал обстановку: ему сообщили, что маршал "примет нас (Невё и Анри Эрсона) завтра, в 11 часов; и что мы будем обедать с г-ном Лавалем в 13 часов".

В воскресенье, 17 января, Невё совершил мессу на главном алтаре приходской церкви. "В 10.45 мы направились в отель "Парк". В 11 с минутами нас принял маршал. Он хорошо держится, прост в общении: спросил, как я жил в России, интересовался положением религии в этой стране — сохранил ли народ веру. — "Да, вера есть, но несколько расплывчатая. Им не хватает религиозного образования". Он очень интересовался вопросами культуры; я рассказал ему о том, что видел".

Поскольку маршал попросил гостей остаться на обед, им пришлось отказаться от обеда у Лаваля. В 13 часов они направились в отель "Парк", где пробыли до 17 часов. "Сначала нас провели на первый этаж в салоны, прилегающие к столовой маршала. Мы поздоровались с присутствовавшими, среди которых были господа Бутийе и Жардель, бывшие министры. Маршал попросил меня благословить трапезу и усадил меня справа от себя. Хороший простой обед. Приглашенные к обеду просили меня рассказать о России, но сам маршал предпочел говорить с Эрсоном о Лувре". Бессвязный разговор о Морисе Барре, о Луи Вейо... Все идут пить кофе в салон. Маршал просит своего молодого помощника показать Невё выставку подарков, полученных им от благодарных французов: произведения искусства, инструменты, мотыги, лампы, шахтерские каски, модели самолетов, кораблей и т.д. "Потом снова непродолжительная беседа, после чего мы прощаемся с этим великим стариком — таким расторопным, светлым, духовным, прямым и простым".

Затем оба гостя зашли к Лавалю, который, вместе с приглашенными, не вставал еще из-за стола. Там были Абель Боннар, Филипп Анрио, Поль Марьон и еще несколько человек; Невё обратил внимание на даму с густым слоем макияжа.

"Очень долгий и в высшей степени интересный разговор. Г-н Лаваль, которому я поведал, какую неловкость я испытывал, поздравляя его в мае 1935 года с подписанием франко-советского пакта, подробно рассказал о переговорах, которые он вел сначала с Муссолини — очень патетические эпизоды (пенал, пепельница, "я сильнее вас", пустыни, вади, тщетные поиски французов, видевших эту пустыню, и т.д.), а потом со Сталиным; Лаваль получает теперь оскорбления по этому поводу со всех сторон. Гитлер и Эррио; довольно неприглядная роль Франсуа Понсе и т.д. Это длинная лекция по истории, которую нужно внимательно слушать. Премьер попросил принести шампанского. Абель Боннар предложил мне сигареты. Беседа затянулась. Когда все уже поднимаются, сообщают, что пришел министр снабжения Боннафу. Тогда я один прохожу в кабинет Лаваля и говорю с ним о проблемах Илиона, о Райхле (не в официальном тоне, чтобы не забрести куда не надо, — он пытался заговорить с Анри Эрсоном о деньгах, но тот наотрез отказался), о голлисте Огзерре; об Одессе; премьер обещал помочь, если ассумпционисты захотят кого-нибудь туда послать; о монахах (он прекрасно понимает, что для того, чтобы постановления были окончательными, надо утвердить их в Риме). Затем он зовет Эрсона, мы немного беседуем втроем, после чего прощаемся. На часах почти 5 вечера". Невё отмечает, что запомнил не все, о чем шла речь, и пишет: "Я ничего не имею против того, чтобы они захватили Украину, если бы при этом вернули нам Эльзас и Лотарингию (г-н Петен)". "Пускай они возьмут себе Египет, а нам оставят Тунис (г-н Лаваль об итальянцах)".

Когда я вышел, со мной поздоровался г-н Боннафу. Маршал сказал моему спутнику (Эрсону), что если его пригласят на переговоры о мире, он откажется принять в них участие, если: 1) Святой Отец не пришлет на них своего представителя; 2) или там будет хоть один большевик. Абель Боннар записал имя о. Жюжи и название его книги "Византийская схизма". Речь шла и об о. Жилле^cdxxxii.

18 января, в понедельник, в 10.15 Невё отправился к нунцию, монсеньору Валерио Валери. Беседа шла по схеме, подготовленной Невё. Первым пунктом было положение религии в СССР. Никаких позитивных изменений. Райхль — не слишком квалифицированный специалист. Посмотрите на внутреннее положение его страны!!! 2) Мир на компромиссных условиях. Англо-саксонцы и слышать о нем не хотят... 3) Братья Христианских школ.

На следующий день нунций сам зашел к Невё и сказал, что многие ожидают, что после войны во всей Европе произойдет большевистская революция.

В среду, 20 числа, Невё направил благодарственное письмо маршалу, в котором говорил: "Я неустанно молю Святейшее Сердце Иисусово и Пресвятую Матерь Божию благословить Вас, открыть навстречу Вам сердца французов, вложить в эти сердца сыновнее послушание Вам и продлить Ваши дни до полного освобождения Франции". Поезд выехал из Виши в 14 часов. В Мулене у Невё были серьезные неприятности. На контрольном пункте его заставили выйти, потому что он вез с собой брошюры на русском языке^cdxxxiii.

(январь 1943)

На этих страницах монсеньор Невё предстает сторонником Пьера Лаваля и коллаборационистской политики. Такую позицию можно объяснить тем, что Невё слишком хорошо знал, что такое советский коммунизм и его имперские планы; вместе с тем епископ явно закрывал глаза на преступления нацизма.

Касаясь вопроса о Польше, Невё писал: "Нужно провести четкую границу между польским народом — добрым, честным, трудолюбивым и бережно хранящим свою веру, я хорошо знаю этот народ и люблю его — и польским правительством, состоящим из политиканствующих шовинистов и не заслуживающих никакого уважения безвольных паяцев... Прикрываясь личиной ложного католицизма, а на самом деле стремясь исключительно к полонизации, правительство из 383 православных церквей, существовавших перед войной, снесло 50, закрыло 11, а 150 превратило в латинские костелы. И все это происходило в 1937—1938 году — накануне войны".

По поводу войны между нацистской Германией и советской Россией Невё заявляет следующее: "С 1917 по 1936 год я жил под коммунистическим игом. Никто во Франции не знает лучше меня, что это такое. И когда я вижу, что католики желают победы Сталину, я не могу назвать это иначе, как вершиной мерзости". Невё опровергает распространяемые союзниками слухи о том, что Сталин попросил у папы согласия на приезд в Ватикан советского дипломата и что он направил о. Жилле письмо, в котором просил прислать в Россию целый отряд доминиканцев. "И все эти слухи циркулируют сейчас в церковных кругах Парижа и просто среди мыслящих людей".

"В Виши, — продолжает Невё, — я виделся с нунцием и спросил его, происходят ли хоть какие-нибудь позитивные изменения, дающие основания поверить в то, что Советы отменили репрессивное законодательство или хотя бы изменили свою религиозную политику. Он ответил мне, что никаких изменений не произошло". Далее Невё цитирует Феофана Затворника. В одном из писем епископ Вышенский пророчески вопрошает: "Как вы думаете? Подымется ли на нас немчура, а с нею и вся Европа? Мне не верилось, а потом стало подумываться. Почему? Следует наказать нас. Пошли хулы на Бога и дела Его гласные. Некто писала мне, что в какой-то газете — "Свет" № 88, напечатаны хулы на Божию Матерь. Матерь Божия отвратилась от нас, ради Ея и Сын Божий, а Его ради Бог Отец и Дух Божий. Кто же за нас, когда Бог против нас?! Увы!"

Конечно, все это так, но разве нацисты не хулили Матерь Божию и тот образ Божий, которым является человек?

Взгляд, обращенный к России...
Наступление немецких войск вынудило Невё временно перебраться к своему другу барону де Франлье в Кантиран, что возле Кудюра в департаменте Ланд. 10 июля 1940 года Невё встретился с архиепископом Бордосским монсеньером Фельтеном, который рассказал ему о последних событиях, о Петене и Вейгане, о новой политике в области свободного образования. Вернувшись в Париж 10 мая 1941 года, Невё посвятил себя совершению конфирмации. Иногда он совершал до трех чинов конфирмации в день. В отчете, написанном 3 июля 1942 года для кардинала Сюара, Невё писал, что с 22 февраля по 14 июня во время пастырских поездок он конфирмировал 11 170 детей и взрослых. Знание катехизиса у конфирмируемых хорошее, но умение держать себя часто оставляет желать лучшего. 8 июля 1942 года кардинал Сюар ответил: "Эта пастырская поездка весьма заинтересовала епархиальное начальство". Но, оставаясь верным принципам своей пастырской деятельности, уделяя большее внимание тем, кто все еще далек от Церкви, он писал: "Да благословит Господь расширить поле нашей деятельности, ибо много еще у нас трудов, а та часть овец, которая, как нам кажется, пошла за нами, все еще слишком мала".

Невё любил приезжать в Лормуа, что недалеко от Лонпона. Там находилась ассумпционистская духовная школа, Невё совершал там рукоположения учащихся в священный сан. Ученики любили слушать рассказы Невё о России — это помогало им забыть о голоде и о большой опасности: Лормуа был расположен между аэродромом в Бретиньи, откуда каждую ночь немецкие самолеты летали бомбить Лондон и Англию, и двумя железнодорожными узлами — Жювизи и Вильнёв-Сен-Жорж — эти станции находились между Парижем и Югом. Англичане регулярно бомбардировали эти точки, но так и не смогли разрушить мост через Сену, соединявший оба вокзала.

Но сердце Невё оставалось в России. Сдержанные — или, наоборот, несдержанные — записи в его блокнотах, на французском или русском языках, доказывают это: он подробно описывает визиты Марты д'Эрбиньи, свои собственные поездки в Малеструа, где мать Ивонна-Эме имела странные видения о будущем России.

22 октября 1941 года Невё виделся с Бержери, последним послом правительства Виши в Москве. "Что он мне рассказал!" Невё читал биографию Сталина, написанную Борисом Сувариным, и книгу Поля Лесура о явлениях Матери Божией в Фатиме. Лесур попросил епископа написать статью в "Les Voix franchises"^cdxxxv. В воскресенье 28 декабря Невё завтракал у о. Филиппа де Режиса, бывшего ректора иезуитской семинарии восточного обряда в Альбертыне (Польша), и встретился там с о. Владимиром Абрикосовым. Каким интересным, должно быть, вышел их разговор, ибо о. Владимир был человеком необычной судьбы! Невё был близко знаком с его бывшей женой, матерью Анной Абрикосовой, умершей 23 июля 1936 года в Бутырской тюрьме.

Высадка союзников 6 июня 1944 года вызвала у Невё смешанные чувства, а освобождение Парижа не вызвало у него особой радости. Отношение генерала де Голля к кардиналу Сюару, отстраненному от совершения благодарственной службы "Те Деум" в соборе Нотр-Дам, укрепило Невё в его весьма сдержанном отношении к голлизму. 4 сентября 1944 года Невё благословил флаг генерала Леклерка. "Его капеллан служил мессу. Он убежден, что сталинский патриотизм постепенно станет религиозным". Естественно, Невё не смог согласиться с такими прогнозами.

6 ноября, в понедельник, Невё впервые после трехлетнего перерыва получил письмо от Брауна — его привез летчик Мане. 8 декабря Шарпантье сообщил Невё, что его хотят назначить советником в Москву, и спросил, по-прежнему ли хочет епископ туда вернуться. "Я тотчас ответил ему". В то же время Невё послал через нунциатуру письмо в Рим, в котором спрашивал, не будет ли Святой Престол возражать против его поездки в Россию. Пий XII послал свой ответ с дипломатической почтой. Когда монсеньор Пачини пришел на авеню Боске с утвердительным ответом папы, Невё испытал огромную радость.

Получив от Невё сообщение о том, что его краткое послание дошло до адресата (Невё написал об этом 3 ноября 1944 года), Браун послал 1 февраля 1945 года более обстоятельное письмо. Он подробно писал о своих дорогих прихожанках; самые старые из них умерли в ссылках или эвакуации в Казахстане. Букинист

Фадеев умер накануне Рождества 1944 года. "Поскольку поблизости не оказалось православного священника, он попросил меня причастить его Святых Тайн, которые принял с любовью и благоговением". В лаконичной манере сообщает Браун о смерти о. Соловьева, с которым он не был знаком, и о.о. Александра Васильева и Николая Александрова. Аббаты Лупинович и Цакуль пропали без вести. О. Гапоян — на вольном поселении. Прелат Крушинский скончался. Аббаты Лоран, Вардт, Штауб, Нойгум и Якоб по-прежнему находятся в ссылке в Казахстане. Они получают нерегулярную и не слишком богатую помощь. Браун сообщает точные сведения о доминиканках. "Сестра Стефания была арестована — примерно в сентябре 1941 года — и сослана на семь лет в Казахстан. Сестра Мария-Роза, добровольно поехавшая помогать ей, умерла там 11 января 1944 года. В настоящее время в этой тяжелой ссылке находится также сестра Екатерина. Они регулярно получают помощь. За отправку посылок здесь отвечает сестра Антонина. Сегодня утром сестры Люция и Роза были на мессе. Сестра Тереза — после того как ее освободили из Малоярославца — была снова арестована и отправлена в ссылку. Что касается других монахинь, находящихся в ссылке или на вольном поселении, мне известно только о Филомене и Маргарите, которым также, по мере сил, посылают вспомоществования". О сестрах-францисканках Брауну ничего точно не известно. Почти вся житомирская община была арестована, в том числе мать-настоятельница, судьбой которой Браун пытался заинтересовать Польский комитет, находившийся тогда в Москве, но это не привело ни к каким результатам. "Австралийская миссия, представлявшая интересы Польши, больше этим не занимается. Посланник Австралии очень помог мне с ремонтом церкви". Действительно, церковь сильно пострадала, но была несколько подремонтирована к приезду генерала де Голля^cdxxxvi. "В православных религиозных изданиях, — продолжал Браун, — я, увы, не замечал никаких проявлений симпатий или хотя бы понимания в отношении католичества".

8 июня 1945 года Невё снова получил утешительные новости от о. Брауна: в Москве появились еще два католических священника. Первый — о. Буржуа, иезуит, служивший раньше в Таллине, просидевший при немцах два года в тюрьме, а теперь собиравшийся, если получится, поехать в Ленинград и там подождать окончательного урегулирования своего положения. Второй — аббат Робер Лепутр, капеллан соединения "Нормандия", готовившийся к возвращению на родину. В церкви св. Людовика был отслужен торжественный реквием по погибшим летчикам эскадрильи "Нормандия-Неман". Присутствовал весь персонал посольства и военной миссии, а также, само собой разумеется, офицеры и солдаты соединения в полном составе.

11 августа 1945 года, в субботу, Невё был приглашен на обед, устроенный нунцием в честь префекта Ватиканской библиотеки дона Альбареды, бенедиктинца из Солемского аббатства, будущего кардинала. В этот день отмечалась годовщина совершения нунцием своей первой мессы. Любопытно, что Невё отметил в записной книжке: "Болтал с ним о сатане и о св. Иосифе". Став папой, Иоанн XXIII вставит имя св. Иосифа в канон мессы.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XVIII

Глава XVIII