ПЕТЕРБУРГСКАЯ ОБЩИНА РУССКИХ КАТОЛИКОВ

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ОБЩИНА

РУССКИХ КАТОЛИКОВ

Своеобразие деятельности отцов Буа и Борена в Петербурге заключалось в том, что они создали общину русских католиков. С одной стороны, члены этой общины не порывали с православной традицией, в чистоте сохраняли славянский обряд, проповедовали на русском языке, целиком ощущали себя гражданами православной России и верными подданными царя; с другой стороны, они находились в полном общении с папой Римским, которого считали преемником апостола Петра, главой Вселенской Церкви и — помимо примата папы — принимали такие элементы католического вероучения, как догматы Филиокве и о непорочном зачатии Девы Марии.

Предтечи идеи русского католицизма
Как таковая, идея русского католицизма восходит к Владимиру Соловьеву, который в своей известной брошюре "Русская идея" и особенно в книге "Россия и Вселенская Церковь", написанной по-французски и опубликованной в парижском издательстве "Савин" в 1889 году, выразил мысль о том, что союз Русской Православной Церкви и Престола святого Петра предначертан всем ходом русской истории: православный царь, являющийся в то время единственным верующим самодержцем, должен был выполнить миссию осуществления Царствия Божия на земле, исповедуя истинную веру, средоточием которой мог быть только Престол св. Петра. Вскоре Соловьев оставил мысли об утверждении Царства Божия в силе и славе и создании его силою православного государя, но остался верен своей идее в другом: он стал католиком, не порвав с православием, хотя официальная Православная Церковь отказалась признать такое положение дел, считая его абсурдным.

Николай Толстой

и обращение Владимира Соловьева
У истоков движения русских католиков стоял также священник Николай Толстой, совершивший чин присоединения Владимира Соловьева к Католической Церкви. Вопреки распространенному мнению, он приходился родственником не писателю Льву Толстому^xxvii, а поэту Алексею Толстому (1817—1875) и Софье Петровне Хитрово, племяннице графини Софьи Толстой. Отец Николая Толстого, Алексей, был церемониймейстером императорского двора.

Николай почувствовал призвание к священству, и в 1893 году его мечта осуществилась — нижегородский епископ совершил его пресвитерскую хиротонию. Толстой поступил в Петербургскую духовную академию и вскоре подружился с Владимиром Соловьевым. В духовной академии он чувствовал себя неуютно. Во время путешествия на юг о. Николай обратил внимание на то, что латинские влияния на церковные обряды чувствовались даже в Киеве; в Константинополе его постигло сильное разочарование при виде того, с каким нерадением совершают богослужения греки. Толстого тянуло к Католической Церкви. Он был знаком с настоятелем московского храма св. Людовика аббатом Вивьеном. Еще в бытность Толстого офицером Вивьен давал ему читать апологетические труды, которые, впрочем, совсем Толстого не заинтересовали. Однажды Вивьен познакомил о. Николая с приехавшим в Москву итальянским доминиканцем о. Ваннутелли, двоюродным братом двух кардиналов Ваннутелли. Он с величайшим почтением относился к православию и не считал Православную Церковь схизматической. Кроме того, Толстой смог увидеться с барнабитом о. Тондини^xxviii, человеком более образованным, чем Ваннутелли, и обладавшим в большей степени, чем тот, даром убеждения. Наконец, в Москву приехал епископ Журдан де ла Пассардьер^xxix, осуществлявший попечительство над французскими католиками, жившими в России. Этот иерарх испытывал большие симпатии к православию, почитал православных святых и часто молился за православными богослужениями. Он посоветовал Николаю Толстому формально присоединиться к Римской Церкви, считая, что оставаться "католиком в душе" недостаточно. "Но, — ответил тот, — я вовсе не хочу пополнять ряды Шуваловых, Гагариных, Мартыновых, перешедших в латинство и навсегда потерянных для своей отечественной Церкви"^xxx. Пассардьер сказал, что такого перехода никто и не требовал — о. Николай мог оставаться женатым священником и продолжать служить России, в восточном обряде.

В конце июля 1894 года, когда аббат Вивьен был на каникулах, монсеньор Журдан де ла Пассардьер в присутствии викария, аббата Лемонье, сказал Николаю Толстому: "Напишите ваше исповедание веры, чтобы я передал его Святому Отцу". Толстой написал по-французски: "Я, нижеподписавшийся, священник Нижегородской епархии такой-то, твердо верую и исповедую все, чему верует и учит Святая Католическая и Апостольская Церковь Римская, а именно относительно исхождения Святого Духа от Отца и Сына, первородного греха и чистилища, непорочного зачатия Пресвятой Девы Марии и верховенства Петрова преемника, папы Римского. Признаю все бывшие в св. Церкви вселенские соборы и принимаю их учение, наипаче же Флорентийский, Тридентский и Ватиканский. Отри-цаюся всех осужденных ими ересей и расколов и признаю непогрешимое учительство верховного архиерея викария Христова, которому обещаю в делах веры и нравственности полное повиновение. Обещаюсь оставаться до самой смерти, чего бы мне этого ни стоило (coute que coute), верным и послушным сыном Святой Католической Церкви и святого Римского Престола". Затем он прочел этот текст в присутствии двух свидетелей. Документ был подписан им самим и обоими свидетелями — аббатом Лемонье и секретарем монсеньора Журдана де ла Пассардьера аббатом Аделином. Произошло это на Малой Лубянке, в квартире аббата Лемонье.

О переходе Толстого в католичество стало известно, и в России начали относиться к нему с подозрением. О. Николай уехал за границу. 8 декабря (н. ст.) 1894 года, в праздник Непорочного Зачатия, он прибыл в Рим, а на следующий день, 9 декабря, Лев XIII удостоил его частной аудиенции. Толстой открыто признал себя католическим священником и совершил литургию в своем обряде. Посол Извольский от лица обер-прокурора Синода Победоносцева поставил его в известность о том, что он запрещен в священнослужении. Несмотря на это, Толстой решил совершить богослужение в катакомбах в присутствии большого числа молящихся. Некоторое время спустя он получил от нижегородского архиерея бумагу о запрещении в служении. Извольский обратился к Льву XIII с просьбой также применить к Толстому меры канонического прещения. Вместо этого папа, затребовав из Синода его дело, постановил разрешить Толстого от несправедливого запрещения, выдал ему celebret и предоставил право исповедовать, принимать в католичество желающих присоединиться, причащать латинян под двумя видами и миропомазывать. Вице-прокурор Святейшего Синода Саблер уведомил о. Николая о вызове его на духовный суд к нижегородскому епископу. Для того чтобы избежать решения суда о разводе, Толстой вернулся в Россию и стал готовиться к защите.

На суде Саблер задал ему вопрос: "Каким чином вас приняли?" — "Никаким; меня не перекрещивали, не перемиропомазывали, не пересвящали..."^xxxi

В Москве, в квартире Владимира Соловьева, Толстой основал подобие прихода. Когда наступило время Великого поста, на второй его неделе Соловьев говел, исповедовался о. Толстому и причастился за литургией.

В этой связи писалось, что, будучи верным своим принципам и признавая обе Церкви истинными, Соловьев только лишь провозгласил свое знаменитое исповедание веры, которым завершается введение в его книгу "Россия и Вселенская Церковь"(Париж, 1889. С. VI—VII): "Как член Истинной и досточтимой православной Восточной или греко-российской Церкви<...> я признаю верховным судьей в деле религии... апостола Петра, живущего в своих преемниках и не напрасно слышавшего слова Господа: "Ты, Петр..." и т.д. На самом деле Владимир Соловьев провозгласил исповедание веры Тридентского собора и каноны I Ватиканского.

В связи с тем, что перед смертью Соловьева причастил Божественных Тайн православный священник, степень его конфессиональной причастности к католичеству вызывала сомнения. Николай Толстой направил в редакцию "Русского слова" письмо, которое было опубликовано 21 августа 1910 года, а 9 сентября 1910 года появилось на страницах "L'Univers". Поскольку присоединение Владимира Соловьева к Католической Церкви все еще подвергалось сомнению, свидетели этого события выступили в печати с заявлением о том, что произошло 18 февраля (ст. ст.) 1898 года в часовне, устроенной Николаем Толстым в квартире Соловьева на Остоженке, во Всеволожском переулке. "После исповеди перед о. Толстым Владимир Сергеевич в нашем присутствии прочел Исповедание веры Тридентского собора на церковно-славянском языке, а затем за литургией, совершавшейся о. Толстым по греко-восточному обряду (с поминовением Святейшего Отца Папы), причастился Св. Тайн. Кроме нас при этом достопамятном событии присутствовала еще только одна простая русская девушка, находившаяся в услужении в семействе о. Толстого, имя и фамилию которой восстановить в настоящее время оказалось, к сожалению, невозможным. Публично принося наше настоящее свидетельство, мы полагаем, что им должны раз и навсегда прекратиться сомнения по вышеозначенному поводу". Подписи: священник Николай Алексеевич Толстой, княжна Елена Васильевна Долгорукова, Дмитрий Сергеевич Невский (СПб. 1914. Вып. II.).

В своих воспоминаниях Толстой писал: "Я был очень растроган тем, что мне выпало счастье принять исповедание веры и совершить присоединение к Католической Церкви моего учителя, который сам привел меня к ней". Вскоре о присоединении Соловьева к католичеству стало известно полиции. Толстой был вынужден снова покинуть пределы России. Ему удалось пересечь границу благодаря протекции Наталии Ушаковой. Особо примечательным представляется свидетельство, которое мы находим в книге "Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева", написанной его племянником о. Сергием Соловьевым. "Мне лично этот факт был всегда известен, — утверждает Сергий Соловьев, — я слышал о нем от моего отца и от Новского. Вскоре после причащения Соловьева Толстому пришлось в переодетом виде, в брюках Новского и в шубе Соловьева, убегать за границу. Помню, как Владимир Соловьев, придя к нам, рассказывал за обедом: "Сейчас я, надев на отца Толстого мою шубу, отвез его на Николаевский вокзал". В Петербурге Толстой получил заграничный паспорт через иностранных послов и морем отплыл в Рим". Лев XIII предоставил ему еще одну аудиенцию.

Николай Толстой

у парижских ассумпционистов
"Кажется, в самый день моего приезда, — вспоминает Толстой, — я был принят Папой, который поручил меня парижским ассумпцио-нистам или августинцам Успения Божьей Матери. Это новый сравнительно миссионерский орден, очень деятельный, занимающийся изданием газет, брошюрок, икон, паломничествами в Святую Землю, спасанием на водах и школами на Востоке.

Прокуратор о. Эммануил дал в честь меня обед и при прощании просил меня благословить всех членов его общины. После этого меня отправили в Париж.

Ассумпционисты приняли меня с замечательным радушием, отвели мне прекрасную келию и всячески старались развлечь меня, видя, как я грущу по своей родине. Настоятель, о. Пикар, первое время постоянно приглашал меня к себе обедать, чтоб поближе меня узнать. Когда я немного освоился, меня познакомили с газетным делом, и я стал им давать статейки на религиозные вопросы.

Вставали очень рано: в половине четвертого утра начиналась утреня, но меня будили к пяти, и я в шесть служил обедню, при чем мне прислуживал о. Иаков, престарелый и больной монах, совершенно слепой; он был восточного обряда и миссионером в Болгарии. Другой, молодой иеромонах о. Христофор, предназначавшийся тоже для болгарской миссии, был ко мне приставлен, и без него меня никуда первое время не выпускали.

Вернулся из Палестины о. Бальи, ближайший помощник о. Пикара и брат о. Эммануила, прокуратора в Риме. Он оказался настоятелем общины улицы Франсуа Премье, которая меня приютила. Он сразу занялся мною и дал мне дело. Во-первых, он предоставил мне возможность выступить публично в служении, возил меня в разные монастыри своего и других орденов, где я совершал службы. Потом в праздник Тела Господня дал мне участвовать в ризах в процессии Св. Даров; возил меня на разные церковные торжества; дал широкое применение моим знаниям в своих многочисленных изданиях, так что я наряду с другими монахами участвовал в редактировании их ежедневной газеты.

Чтобы я всегда имел карманные деньги, о. Бальи распорядился мне ежедневно выдавать два франка на расходы. Вечером я возвращал пустой кошелек привратнику, и никто не спрашивал у меня отчета, куда я их тратил. Мало того, для меня выписывали "Новое время", покупали специально для меня русский чай, который уже я сам заваривал в своей келий. Когда наступили Петровки и я перестал есть мясо, для меня готовили особый рыбный стол.

Наконец, меня пригласили быть профессором археологии и восточной литургики в их семинарии в Ливре, где они готовили для Востока миссионеров. Два раза в неделю я туда ездил читать лекции и совершать богослужение для ознакомления их с восточным обрядом. Мне поручили двух диаконов, с которыми я занимался особо, готовя их к переходу в греческий обряд. Между прочим, я учил желающих церковно-славянскому (богослужебному) языку.

Я теперь восхищаюсь энергичной деятельностью о. Викентия Бальи! Как он умел найти каждому подходящее дело и вдохновлять на него! И вместе с тем какая вера в Промысел Божий! Перед каждым обедом дежурный чтец провозглашал имя того, кто в тот день жертвовал на содержание иноков. И никогда никто не терпел недостатка. При мне раз вечером пришло известие о гибели спасательной лодки "Св. Петр", собственности ордена. "Хорошо, — сказал о. Пикар. — Объявите завтра в газете о сборе пожертвований на постройку двух лодок: "Св. Петр" и "Св. Павел".

Начался такой прилив денег, что через месяц обе лодки были готовы и спущены на воду".

Толстой много пишет об ассумпционистских монахинях: "Как в большинстве католических монашеских институтов, параллельно с мужскими монастырями и под тем же началом существуют женские обители и общежития, преследующие ту же цель и доставляющие женский труд туда, где он требуется. Еще в миссиях я это заметил, путешествуя. Стирка и починка белья, шитье ряс для монахов — все это производится обыкновенно монахинями того же ордена.

Духовники и старцы в женских монастырях бывают и соответствующих мужских, и игуменьи, как и игумены, подчинены тому же генералу. У ассумпционистов были дамы ассумпционистки, были сестры "облатки" (посвятившие себя служению Церкви), и еще какие-то сестры для простонародья. Облатки работали наборщицами в типографии и имели свой монастырь в Пасси, на берегу Сены, в живописной местности. Я часто у них служил, и раз, когда их постоянный капеллан куда-то уезжал, о. Пикар назначил меня временно исполнять его должность. И вот о. Пикар внушил мысль игуменье уделить на территории монастыря небольшое пространство для устройства русской униатской каплицы, с закрытым алтарем и иконостасом. Работа закипела, и я, понятно, страшно ею увлекся и все свободное время посвящал ей, наблюдая, чтобы все строилось в совершенно православном духе. Церковь должна была быть посвящена Св. Кириллу, учителю славян".

Несмотря на все это, Толстого мучила тоска по родине. Он вернулся в Россию, но легче от этого ему не стало:

"<...> Тогда против меня оказались все. Родные — православные, требовали отречения от веры и от священнического сана. Единоверцы мне чужие, католики, требовали, чтоб я немедленно ехал за границу и отрекся бы от семьи. Я не мог сделать ни того, ни другого.

Жеребцов^xxxii меня ругательски ругал за мое возвращение, посылал своего управляющего наблюдать за мной, что я делаю в посаде. Вивьен, который приезжал меня исповедывать, был того же мнения и настаивал на моем отъезде.

Все католические патеры возмущались моим возвращением в Россию и обвиняли меня чуть ли не в ренегатстве. Могли лк они понять, что у меня в душе?

Между тем, странное дело, православное духовенство, за исключением очень немногих, относилось ко мне с нескрываемым сочувствием.

По приезде в Посад я посетил своих лаврских знакомых. Несмотря на мой статский костюм, меня все принимали, как своего. В Гефсимании предложили благословить трапезу. Там же один иеромонах снял с себя только что полученный наперсный крест и, надев на меня, сказал: "Тебе подобает его нести, как пострадавшему за православную веру!" В тот же день некоторые посадские жители мне тоже поднесли крест, латинского образца, думая, вероятно, что я стал латинским ксендзом. Я принял крест, но успокоил их, что в латинство не переходил, и они тому порадовались. Но оба эти креста счел я за знаменье того, что мне впереди предстоит еще более тяжелый крест, чем тот, который я перенес. И этот крест не замедлил своим появлением.

Меня вызвали в жандармское правление и объявили, что начато дело о разводе. Потребовали подписку, что я отказываюсь от детей...

Я принял решение вернуться за границу".

Здесь следы Николая Толстого теряются. Впрочем, можно поверить исправлению архивариуса русских фондов ассумпцио-нистов в Риме, который переправил (на основании почтового штемпеля) дату на письме Толстого со 2/14 февраля 1896 года на 2/ 14 февраля 1897 года. Судя по содержанию этого послания, дела у о. Николая в феврале 1897 года шли не так уж плохо. Он писал генеральному настоятелю ассумпционистов о. Пикару: "Не имея никаких сведений о том, что произошло после моего отъезда в Россию, я осмеливаюсь спросить Вас, существует ли славянская часовня и смогу ли я по возвращении взять на себя обязанности священника русских униатов в Париже. Мне хотелось бы также узнать, не вызовет ли это неудобств, если я вернусь с семьей и поселюсь вместе с ними в Париже".

Уехав за границу — куда, нам неизвестно, — Николай Толстой вернулся в Россию вскоре после того, как вступил в действие манифест о свободе совести от 17 апреля 1905 года. Однако о. Николай не имел непосредственного отношения к организации общины русских католиков, которая была основана некоторое время спустя в Петербурге. К рассказу о ней мы сейчас и переходим.

Община русских католиков

Не похожи судьбы каждого из этих трех русских священников. О. Алексий Зерчанинов, рукоположенный в Православной Церкви, перешел в католичество в итоге личных религиозных исканий. О. Евстафий Сусалев был рукоположен у старообрядцев Белокриницкого согласия, восстановивших себе иерархию. Для того чтобы благословить переход Сусалева в католичество, Льву XIII пришлось провести расследование о законности этой иерархии.

Рим признал законность хиротонии о. Евстафия, и он был принят в лоно Католической Церкви в сущем сане.

Отец Иоанн Дейбнер происходил из знатной семьи, занимавшей шестое место в чине русского дворянства, в котором насчитывалось двенадцать степеней. Получив юридическое образование, в 1899 году под влиянием Соловьева он принял католичество. Дейбнер женился на француженке Мари Паннэ, родом из Франш-Конте. Это была очень благочестивая и смелая женщина. Служить ему довелось под началом Столыпина, тогда — саратовского губернатора. Духовник Дейбнера, настоятель петербургского католического храма св. Екатерины, посоветовал ему встретиться с Андреем Шептицким, митрополитом Лембергским (Львовским). Восточная Галиция, столицей которой был Львов, входила в то время в Австро-Венгерскую империю. Митрополит Андрей, горячо увлеченный идеей создания в России униатской Церкви, рукоположил его во священника и приписал к своей епархии. Вернувшись в Россию, о. Иоанн Дейбнер служил сперва тайно, но, устав от конспирации, ко всеобщему удивлению попросил скромный пост мирового судьи в небольшом сибирском местечке, недалеко от Тюмени. Именно там, в Ильинском Тобольске, 15 августа 1899 года родился Александр Дейбнер, которому предстоит еще оказаться в центре нашего повествования: став секретарем монсеньора д'Эрбиньи, в 1932 году он был обвинен в шпионаже в пользу Советского Союза.

В 1905 году, благодаря принятию закона о веротерпимости, о. Иоанн Дейбнер смог открыто заявить о своей принадлежности к Католической Церкви. Он вернулся в Петербург, где примкнул к католической общине. Дейбнер не сразу покинул гражданскую службу, исполняя обязанности смотрителя благотворительных заведений вдовствующей императрицы Марии Федоровны, но потом ушел в отставку, чтобы целиком посвятить себя священнослужению.

Священникам, пришедшим в Католическую Церковь столь разными путями, было не так просто найти общий язык. Великой заслугой Наталии Ушаковой является то, что она смогла сохранить единство общины и позаботилась о ее материальном обеспечении в годы войны и в тяжелое время революции. Кроме того, что Ушакова была поистине неутомима в своих трудах по созданию и сохранению католической общины, нам известно о ней сравнительно немного. Она была кузиной Петра Аркадьевича Столыпина, который 9 мая 1906 года стал председателем Совета министров; Солженицын без колебаний называет это назначение настоящим чудом в русской истории. По причине дружбы, которую Столыпин всегда питал к своей кузине, это назначение является также чудом и для нашей истории. Как говорится в одном польском исследовании^xxxiii, Наталия Ушакова, внучка киевского генерал-губернатора генерала Драгомирова, своим обращением в католичество была обязана тайному иезуиту о. Пыдынковскому, который интересовался также о. Алексием Зерчаниновым, перешедшим в Католическую Церковь с помощью о. Фульмана (в своих письмах Невё называет его Фюрманом), служившего тогда священником прихода ссыльных поляков в Нижнем Новгороде, а позже стал епископом Люблинским. Наталия Ушакова скончалась от рака желудка летом 1918 года, примерно в то же время, что и мать Леонида Федорова.

Нелегко было двум ассумпционистским монахам возгревать духовную жизнь столь разношерстной группы, вызывавшей своей подчеркнутой русскостью и приверженностью восточному обряду враждебное отношение поляков и неминуемо — настороженность православных. Пользуясь поддержкой некоторых кругов русской аристократии, они старались держать Святой Престол в курсе положения этого ядра русских католиков. Их донесения попадали в Рим или обычным путем — с письмами, адресованными о. Эмма-нюэлю, — или же через людей, отправлявшихся за пределы России. Чаще всего отцы использовали свои каникулы в Европе для того, чтобы приехать в Рим и лично проинформировать обо всем статс-секретаря кардинала Мерри дель Валя.

В феврале 1908 года о. Борен составил для статс-секретариа-та очень четкое донесение о силах общины и перспективах дальнейших действий^xxxiv. К "силам" он относил троих уже известных нам священников — Алексия Зерчанинова, Иоанна Дейбнера, Ев-стафия Сусалева. Борен упоминает также о. Веригина, совершавшего служение в русских часовнях в По и Биаррице; он был личным другом князя Белосельского, который доставил доклад Борена в Рим. Наконец, о. Федоров — будущий архимандрит и мученик, о котором Борен сказал в 1908 году: "Это сила для будущего".

Все эти священники находились в каноническом подчинении у митрополита Андрея Шептицкого. Однако митрополит, живший в Лемберге (Львове), в Австрийской Галиции, не являлся русским подданным и не мог официально осуществлять юрисдикцию на территории России, тем более что Святой Престол был связан с Россией конкордатом. В 1907 году Шептицкий совершил тайную поездку к петербургским католикам, но об этом стало известно полиции. Правительство было возмущено и заняло враждебную позицию по отношению к этой маленькой общине.

В Докладе говорится также о двух священниках, которые называют себя "сочувствующими". Это иезуит о. Урбан, который находился в Петербурге всего шесть месяцев, но подпал под польское влияние. "Мы позволяем о. Урбану, — пишет Борен, — ополячиваться сколько ему угодно, а сами все больше и больше работаем с русскими". Другой сочувствующий — о. Штерн: для этого немецкого бенедиктинца обряд имеет прежде всего археологическую ценность; он проповедует восстановление обряда в таком виде, каким он был в IV веке. В Риме о. Штерк сопротивлялся "русской идее": по его мнению, не следовало допускать создания Католической Церкви славянского обряда; верных, принимавших католичество, следовало латинизировать. Исключение, считал о. Штерк, можно было предоставить для священников: они могли бы служить в своем обряде, но при этом не получали бы приходов.

В большей степени, чем священники, потенциал группы составляли миряне. Помимо Наталии Ушаковой, это были князь Белосельский, княгини Елена Долгорукова и Мария Волконская, сестра помощника председателя Думы, жившая, однако, в Риме, девицы Гончарова и Яновская (студентка университета), а также г-жи Потемкина, Федорова (мать будущего экзарха Леонида). Есть и сочувствующие — граф Бобринский, князь Оболенский, который 15 октября 1905 года сменил Победоносцева на посту обер-прокурора Святейшего Синода, но спустя два года по причине своих либеральных взглядов и терпимости вынужден был покинуть этот пост; наконец, Хомяков — брат председателя Думы.

Много препятствий создают поляки, которые плетут интриги, стараясь показать себя в глазах Рима "народом-мучеником". Они считают, что славянский обряд отдаляет от Рима и приближает к схизматикам. "Поляки, — отмечает о. Борен, — ловкие дипломаты и опытные интриганы".

Что касается отношения русской прессы к восточному обряду, то оно чаще всего враждебно. Пресса обрушивается на галиц-ких униатов, требующих восстановления Каменецкой кафедры, униатской Холмской епархии, а также — провозглашения Львовского митрополита униатским патриархом.

В конце доклада говорилось о финансовом положении общины и о той помощи, в которой она нуждалась. Помощь эта была бы, во всяком случае, более оправданна, чем "та, которую получают от Конгрегации пропаганды монахини, занимающиеся воспитанием юных светских барышень и при этом не только никого не обращающие в католичество, но даже не дающие основы катехизации". Весной 1908 года князь Белосельский отвез этот доклад в Рим. Он остановился у своей племянницы, княгини Волконской. О. Борен просил устроить князю аудиенцию у Пия X и у статс-секретаря кардинала Мерри дель Валя. Все это должно было остаться вне поля зрения двух русских послов, один из которых — при Святом Престоле — Сазонов, возможно, даже имел прокатолические симпатии. "Устройте ему встречу с кардиналами Ваннутелли и Бениньи, — продолжает о. Борен в письме о. Эмманюэлю. — Рамполла слывет чрезмерным полонофилом; полагаю, так оно и есть. Было бы хорошо, если бы Белосельский повидался и с ним".

Признание общины автономной миссией
Внимательно изучив доклад Борена и информацию, регулярно поступавшую в Рим от митрополита Андрея Шептицкого, секретарь Конгрегации по чрезвычайным делам кардинал Гаспарри назначил, от имени Пия X, о. Алексия Зерчанинова главой миссии, непосредственно подчинив его Святому Престолу. Вот перевод латинского текста этого документа, датированного 22 мая 1908 года^xxxv:

"В последнее время католики греко-славянского обряда из числа подданных Российской империи, ныне весьма многочисленные, неоднократно обращались к Святому Престолу с просьбой о назначении для их общины духовного руководителя (moderator), придерживающегося того же обряда, что и они.

Я, нижеподписавшийся, секретарь Конгрегации по чрезвычайным делам, уполномочен заявить: руководствуясь заботой о верных чадах Вселенской Церкви, Святой Отец счел разумным удовлетворить это справедливое прошение и благоволил учредить пост начальника миссии ad nutum Sanctae Sedis, подчиняющегося непосредственно Апостольскому Престолу, который бы окормлял верных греко-славянского обряда — клириков и мирян — проживающих на территории Российской империи.

Своей апостольской властью Верховный Понтифик поручает исполнение этой обязанности дорогому сыну Алексею Зерчанино-ву, священнику, отмеченному строгостью жизни, ревностью о спасении душ, верностью учению Церкви и благоразумием.

Его Святейшество изволил предоставить о. Зерчанинову следующие полномочия durante munere:

1. Принимать в лоно Церкви бывших еретиков и раскольников.

2. Освящать часовни греко-славянского обряда.

3. Освящать чаши и священные сосуды для совершения Евхаристии в его обряде.

4. Исповедовать верных чад Церкви.

5. Во время Великого поста освобождать верных от воздержания четыре дня в неделю, но так, чтобы пост неукоснительно соблюдался по средам, пятницам и субботам.

В заключение Его Святейшество просит о. Зерчанинова блюсти в чистоте каноны греко-славянского обряда, никоим образом не допуская его смешения с латинским или каким-либо иным, и следить за тем, чтобы это правило строго соблюдалось всеми клириками и мирянами, ему подчиненными.

Подписано: Пьетро Гаспарри (Конгрегация по чрезвычайным церковным делам)''.

В начале мая 1908 года Буа и Зерчанинов были приняты премьер-министром России. О. Алексий рассказал Столыпину, в каком положении находится католический священник славянского обряда: вскоре после своего обращения он в течение длительного периода находился под арестом. Став католиком по убеждению, он не собирался переходить в латинский обряд. Католическая Церковь не только благословляла восточный обряд — она предписывала строго его придерживаться. Такое положение никоим образом не было предусмотрено законодательством Российской империи.

О. Буа представил проблему в более общих чертах. Столыпин слушал с интересом и заметил, что создателей славянской католической общины можно было заподозрить в скрытом прозелитизме. Однако он обещал обсудить возможности решения этого вопроса с обер-прокурором Синода и начальником департамента иностранных исповеданий.

После этой встречи брат Столыпина, редактор "Нового времени", опубликовал в своей газете, поддерживавшей политические идеи премьера, две статьи, весьма благосклонные к русским католикам. Отцы отправили перевод статей в "La Croix", которая напечатала первую статью 9 мая, а вторую — 31 мая 1908 года. В споре о праве русских католиков на существование, считал журналист Столыпин, следовало выделить богословский и политический аспекты.

С точки зрения богословия у католиков и православных общее прошлое. Западная Церковь почитает русских святых вплоть до Сергия Радонежского. Русская Церковь празднует 9/22 мая перенесение мощей святителя Николая из Мир Ликийских в Бари. Ни одна, ни другая Церковь не является Церковью во всей ее полноте. Прав Соловьев, который, ссылаясь на Иннокентия III, говорит, что Восточная Церковь есть по преимуществу Церковь Духа Святого.

С точки зрения политики можно сказать: наконец предоста-вилась возможность лишить польских шовинистов их излюбленного оружия — "монополии на католичество" в Российской империи. Теперь русский, который пожелает перейти в католичество, сможет сохранить свои национальные особенности, включая обряд и язык. Именно так живет петербургская община.

"La Croix" сопроводила статью богословским комментарием, вдохновителем которого был Борен. В нем говорится об отношении Католической Церкви к понятию церковной полноты: Рим признает Православные Церкви Церквами и желает встречи и воссоединения с ними на соборе. II Ватиканский собор частично выполнит это пожелание и провозгласит — почти что словами Боре-на, — что Церковь Христова осуществляется в Католической Церкви, но полнота церковная не исчерпывается католиками.

Положение общины оставалось двусмысленным. С одной стороны, Святой Престол поручил быть советником о. Зерчанинова настоятелю санкт-петербургской доминиканской общины и капеллану австрийского посольства о. Шумпу. Шумп был австрийским подданным, и это давало повод считать, что таким образом сохраняется юрисдикция над русскими католиками другого австрийского подданного — митрополита Андрея Шептицкого. С другой стороны, летом 1909 года, во время своего визита в Рим, глава ассум-пционистской общины о. Буа был назначен советником Зерчанинова. Об этом свидетельствует официальное письмо статс-секретаря кардинала Мерри дель Валя генеральному настоятелю ордена ассумпционистов о. Эмманюэлю Байи от 27 июля 1909 года (регистр. № 38775), в котором определяется роль о. Буа^xxxvi. Вот перевод с итальянского этого письма:

"Вашему Преподобию хорошо известен тот живой интерес, который испытывает Святой Престол к зарождению и росту общин католиков греко-славянского обряда и к возможности покровительствовать этому движению в целях распространения католицизма в России. Именно поэтому Святой Отец, по достоинству оценивая заслуги возглавляемой Вами конгрегации в деле служения Востоку, и особенно славянским народам, изволил поручить члену этой конгрегации, благочестивому священнику отцу Жану Буа, оказать содействие недавно созданной в Петербурге общине русских католиков. С этой целью Его Святейшество поручил о. Буа вступить в связь с руководителем и членами этой общины с тем, чтобы помогать им советами, способствовать сохранению чистоты греко-русского обряда, не допуская его смешений с латинским, и оперативно, регулярно оповещать Святой Престол обо всем происходящем.

С другой стороны, Верховный Понтифик намеревается направить в свое время о. Буа определенную денежную субсидию с тем, чтобы он использовал эти средства по своему усмотрению на благо дела, сообщая о расходах непосредственно Святому Престолу.

Мы надеемся, что Вы, досточтимый отец Настоятель, поможете столь важному для дела русских католиков начинанию и всячески поддержите его своими мудрыми наставлениями.<...>"

Принятое Римом решение придало миссии о. Буа официальный характер, но нисколько не облегчило его взаимоотношений ни с общиной русских католиков, ни с поляками латинского обряда. Первые чувствовали себя оскорбленными тем, что над ними был поставлен священник-иностранец, к тому же — латинского обряда; вторые с явной недоброжелательностью отнеслись к тому, что Святой Престол вообще признал католическую общину славянского обряда. Что уж говорить о враждебности со стороны православных, опасавшихся создания пропагандистского центра русских униатов, которых они считали волками в овечьих шкурах!

Являясь официальным советником, о. Буа регулярно направлял кардиналу Мерри дель Валю доклады о жизни общины^xxxvii. В первом докладе от 25 августа 1909 года он сообщал, что вручил администратору епархии монсеньеру Денисевичу письмо из Рима, в котором говорилось о необходимости сохранить за русскими католиками право следовать восточному обряду. Даже внутри самой общины Буа заметил соперничество между Зерчаниновым и Сусалевым. Последний имел какие-то дела с полицией и нанес визит православному митрополиту Антонию. О. Буа составил также набросок сметы — по его расчетам на нужды общины следовало выделить от 5500 до 6000 франков. Например, для Зерчанино-ва и Сусалева Буа предлагал установить месячное жалованье в размере 60 рублей: 720 х 2 = 1440; о. Дейбнер, как отставной чиновник, получал пенсию и в жалованье не нуждался.

В другом докладе от 12 октября 1909 года о. Буа подробно описывает переговоры Н. Ушаковой с премьер-министром Столыпиным. Ушакова послала Столыпину письмо с просьбой признать общину русских католиков как старообрядческую^xxxviii — ей казалось, что это лучший способ отмежеваться от "официального православия". Столыпин послал ей ответ с нарочным. На конверте стояла печать и личный гриф премьера. Вернувшись, нарочный бросился в ноги министру: он потерял письмо. "Я не уверен, что он сказал правду, — говорил потом Столыпин своей кузине, — возможно, письмо было похищено или отправлено кому-то другому: у меня много врагов, которые весьма заинтересованы в обладании такими документами — они готовы на все, лишь бы очернить меня в глазах императора или в прессе". Столыпин предполагал, что это дело рук партии "истинно русских", люто ненавидевшей премьер-министра.

После пропажи письма Столыпин телеграммой вызвал Ушакову к себе. Председатель Совета министров сказал своей двоюродной сестре: "Вы, конечно, не староверы, потому что признаете папу, а это к настоящим староверам не имеет никакого отношения. Под таким названием вас никогда не признают. Вот что я вам посоветую: через несколько месяцев будет назначен латинский архиепископ (Столыпин назвал сестре его имя); мы попросим его создать русский приход в его юрисдикции. В ожидании этого существованию часовни на Полозовой улице ничто не будет грозить".

Премьер-министр посоветовал Ушаковой повидаться с начальником департамента иностранных исповеданий Харузиным, которому и позвонил в ее присутствии. В разговоре с Ушаковой Хару-зин проявил определенную осведомленность. "Вы старообрядцы?" — "Да, но мы признаем власть папы". — "Тогда вы католики". — "Да, но славянского обряда". — "Латинская Церковь его отвергает". — "Вы плохо осведомлены". — "А вы, вы осведомлены хорошо?" — "Да, я встречалась с Львом XIII и знаю кардинала Мерри дель Валя". Тогда Харузин предложил то же решение, что и Столыпин. Ушакова ответила, что это поставило бы русских католиков в полную зависимость от польской иерархии.

В своем докладе о. Буа писал, что верит в искренность Столыпина; он считал, что премьер-министр настроен благоприятно по отношению к русским католикам; их община для него — оружие против поляков. Но Столыпин опасается западно-украинского влияния: не без горечи напомнил он Ушаковой о визите униатского митрополита Андрея Шептицкого.

Могилевская курия согласилась признать общину русских католиков, но при условии подчинения общины этой курии (в крайнем случае Могилев был согласен на назначение зависимого от него епископа), тогда как Рим решил вопрос в пользу полной автономии славянской общины. Означало ли это, что латинская архиепархия заранее обсудила такой вариант с русским правительством? Департамент иностранных исповеданий потребовал от монсеньора Денисевича сведения о Зерчанинове и Сусалеве. Затем, 8 сентября 1909 года, в день Рождества Богородицы, в часовню нагрянула полиция.

В своем третьем докладе от 25 октября 1909 года о. Буа пишет, что "решение, принятое Римом относительно юрисдикции монсеньора Шептицкого, встречено здесь весьма сдержанно, особенно о. Дейбнером, который был рукоположен митрополитом". Три священника (Дейбнер, Зерчанинов и Сусалев) сообщили Шеп-тицкому, что они продолжают оставаться его духовными чадами. С другой стороны, едва успел вернуться из Сибири викарий вакантной Могилевской кафедры Цепляк, — капитульный викарий Денисевич попросил его выяснить у Буа, действительно ли тот получил в Риме чуть ли не епископские полномочия. Монсеньор Цепляк был недоволен тем, что вот уже год о. Алексий Зерчанинов имел полномочия superior missionis — начальника миссии, подчиняющегося непосредственно Риму, а ему об этом даже не сообщили. В субботу, 17 октября 1909 года, Цепляк посетил часовню на Полозовой и заявил, что отныне община русских католиков находится в латинской юрисдикции. О. Зерчанинов согласился: он устал от постоянных замечаний о. Буа и Наталии Ушаковой по поводу употребления таких элементов латинского культа, как розарий и поклонение Святым Дарам, которые он хотел сохранить.

19 октября (ст. ст.) о. Буа встретился с монсеньером Цепля-ком. Их разговор ничего не прояснил. По мнению Буа, положение было таково: Цепляку и Урбану удалось настроить Дейбнера, Зер-чанинова и Сусалева против него, Буа, и они сами направили в Рим просьбу отменить независимость их юрисдикции. Чтобы вполне удостовериться в этом, Буа поехал в Лемберг к Шептицкому. Впоследствии кардинал Мерри дель Валь сделал ему выговор за эту поездку. Очевидно, Ватикан не хотел, чтобы получила огласку двойная игра: Пий X под строжайшим секретом поручил Андрею Шептицкому юрисдикцию над русскими католиками восточного обряда, в то время как в официальных письмах, посланных статс-секрета-риатом Лембергскому митрополиту в 1908 году, утверждалось, что Шептицкий не имеет никаких полномочий на территории России. На праздник Рождества Христова 1909/1910 года петербургскую общину посетил прибывший из Лемберга о. Леонид Федоров. О. Зерчанинов строго соблюдал богослужебный устав (доклад от 25 января 1910 года).

1/14 июня 1910 года о. Буа отправил свое последнее официальное сообщение. Поскольку на Могилевскую кафедру был назначен новый архиепископ — Винцент Ключинский, — община попросила встречи с ним, чтобы объяснить свое положение. Епископ пожелал принять одну только Ушакову, которой и заявил, что не располагает по данному поводу никакими инструкциями из Рима. Эта недоброжелательность по отношению к русским католикам, по мнению о. Буа, была вызвана исключительно тем, что епископ не имел юрисдикции над ними. Вообще, Буа считал, что настала пора провести серьезные изменения в управлении общиной: о. Алексий Зерчанинов, по его мнению, не справлялся со своими обязанностями, два остальных священника также не подходили на это место. Буа настаивал на том, чтобы община русских католиков была переведена в личную юрисдикцию монсеньора Ключинского и чтобы впоследствии к новому архиепископу обратились с просьбой открыть славянский приход в подходящем для этого помещении. В том же докладе о. Буа подчеркивал, что большинство в Думе и Государственном совете занимает реакционную позицию. В политике это проявилось в присоединении к России Кольского полуострова, бывшей части Великого Герцогства Финляндского, автономии которого, таким образом, был нанесен удар, и в учреждении в западных губерниях земств — это был способ русифицировать окраины Польши. В области религии реакция выразилась в отказе доминиканцам в открытии монастыря в Петербурге, а редемптористам — в продлении их пребывания в Польше.

В то время как о. Буа официально занимался делами общины русских католиков, Борен внимательно прислушивался к событиям политической жизни России. Он регулярно посылал в "La Croix" корреспонденции из Санкт-Петербурга. Конечно, депеши агентства "Гавас" приходили в Париж гораздо быстрее, но у статей Борена были свои преимущества: он умел серьезно анализировать события и часто верно предугадывал развитие политической и религиозной ситуации в России. Обширная личная переписка Борена содержит много подробностей, которые он не решался излагать в статьях, подписанных "L. B." (Льевен Борен) — Льевен было его монашеское имя. Так, 8 июня 1909 года он отмечает: "Вчера Дума проголосовала за закон о праве перехода из одной религии в другую; теперь этот закон должен быть обсужден в Совете и утвержден императором. Любой гражданин, достигший 21 года, имеет право переходить из одной религии в другую, если она не запрещена уголовным кодексом (имеются в виду изуверские секты). Лица от 14 лет до 21 года имеют право менять вероисповедание с согласия родителей или опекунов. В Думе разгорелась борьба по поводу того, можно ли позволить переходить из христианства в язычество, так как существуют опасения, что многие русские в некоторых областях перейдут в мусульманство, "чтобы иметь право на многоженство". В сущности, это отступление от христианства и цивилизации перед лицом безрелигиозности".

Борен, посвятивший все свои помыслы будущему ассумпцио-нистов в России, предлагал руководству конгрегации назначить монаха-ассумпциониста на немецкий приход, который был признан русскими властями, но не имел постоянного священника. На эту роль, по мнению Борена, прекрасно подошел бы немецкий подданный эльзасец о. Сезер Кайзер, опубликовавший на немецком языке книгу "Миссии ордена Успения" и занимавшийся среди немецких католиков сбором средств в пользу миссий в Турции. Но о. Эмманюэль, потерявший к тому времени всякую надежду на успех ассумпционистской миссии в России, оставил это предложение без внимания.

Конец автономной русско-католической миссии
Столкнувшись с явным недоверием со стороны общины и открытой враждебностью со стороны монсеньора Цепляка, о. Буа поехал в Рим, чтобы объяснить сложившуюся ситуацию и заявить об отставке. Поскольку община находилась теперь в личной юрисдикции монсеньора Ключинского, статс-секретариат прекратил ее финансирование. Буа решил, что ресурсы можно поискать в лионском Обществе распространения веры.

Вскоре о. Эмманюэль направил директору общества монсеньо-ру Морелю письмо, в котором просил его не оказывать никакой помощи о. Буа. "Мне известно из надежных источников, что сам Ватикан намерен оставить это дело, как невыполнимое в современных условиях; это весьма огорчает о. Буа..." Он направил также указания настоятелям всех домов конгрегации, в которые мог заехать о. Буа на обратном пути в Россию, как на севере — будь то Сан-Ремо, Виново, Аскона, Локарно, Лувен, Бюр, Цепперен или Ле-Бизе, — так и на юге — будь то Адрианополь или Константинополь: "Имею сообщить вам, что о. Буа направился в путь, не получив разрешения ни из Петербурга, ни из Рима. Он утверждал, что ему необходимо было заехать в Лион по вопросам, связанным с паспортом. Я позволил ему сделать этот крюк, и о. Буа должен продолжить свой путь через Швейцарию и Германию. Если он отступит от полученных предписаний и появится у вас, просим отказать ему в гостеприимстве и обращаться с ним как с вышедшим из послушания монахом, подпавшим под запрещение a divinis".

Приказы эти, отданные о. Эмманюэлем, приводят в оцепенение: ведь их подписал человек, который так много говорил о духе семейных отношений, являвшемся, по его словам, характерной чертой ассумпционистов. К тому же он явно пренебрегал уставными нормами, которые требовали разделения конгрегации на провинции и регулярного посещения генеральным настоятелем домов ордена. Монахи, жившие в России, долгое время настойчиво просили, чтобы к ним приехал о. Эмманюэль или его представитель. Генеральный настоятель оставил все эти просьбы без ответа.

В конце марта Рим принял официальное решение прекратить миссию, порученную о. Жану Буа 27 июля 1909 года, что следует из письма кардинала Мерри дель Валя от 20 марта 1911 года (регистр. № 49620)^xxxix:

"Преподобнейший Отец, имею честь сообщить Вашему Высокопреподобию, что Святой Отец, стремясь более совершенно — в той мере, насколько это позволяют нынешние условия, — осуществлять управление католической общиной греко-славянского обряда, счел подобающим временно подчинить ее юрисдикции монсе-ньора Ключинского, архиепископа Могилевского, как представителя Святого Престола. Таким образом, завершилась миссия, доверенная о. Жану Буа, о которой я сообщал Вам в письме от 27 июля 1909 года. Пользуясь случаем, благодарю Ваше Преподобие за тот вклад, который внесла возглавляемая Вами конгрегация в дело вышеназванной общины".

В этот же период правительство развязало настоящую травлю католических священников. Церковные власти требовали от Николая Толстого дать разъяснения относительно своей конфессиональной принадлежности, и он опубликовал в "Новом времени" статьи против латинства и прозелитизма, которым, в частности, якобы занимались латинские священники в Москве и Петербурге. Московский вице-декан о. Верчинский — действительно иезуит — был выслан из страны. Та же судьба постигла о. Бартело, викария прихода св. Людовика в Москве. 16 мая 1911 года полиция допросила о. Буа. Полицейские чины проявили интерес и к о. Борену, у которого выясняли, когда и как он приехал в Россию, занимался ли он субсидированием, каковы его материальные ресурсы и т.д.

В августе того же года капеллан французской колонии в Киеве о. Эврар также получил предписание покинуть Россию. Ему удалось лично увидеться с премьер-министром, прибывшим в Киев для встречи царя Николая II, который должен был присутствовать на открытии памятника Александру II. В Киеве Столыпин пал жертвой покушения, о чем будет сказано позже.

Что касается двух петербургских ассумпционистов, то смерть Столыпина, казалось, никак не ухудшила их положение. Наталия Ушакова, которая поистине была их добрым гением, имела связи и с новым премьером, Коковцовым. Наметилось даже некоторое улучшение обстановки: новый начальник департамента иностранных исповеданий Менкин, заменивший на этом посту Харузина, казался более либеральным и более деловым человеком^xl. До этого он служил в Люблине и занимался вопросами Холмщины — предмета вечных споров между русскими и поляками. Почти все католическое население этой области составляли бывшие униаты. В июле 1912 года департамент иностранных исповеданий передал через монсеньора Ключинского, в личной юрисдикции которого находились русские католики, бумагу для о. Иоанна Дейбнера, в которой признавалась русская католическая часовня, а о. Дейбнер назначался ее настоятелем. Ему было поручено вести метрические записи рождений, крещений, браков, смертей. Тогда община — несмотря на несогласие Ключинского и Цепляка — приобрела новое помещение по адресу: ул. Бармалеева, 2. Расходы были оплачены жившей в Риме княгиней Марией Волконской.

Поляки ставили им в упрек иконы, молитву за благоверного государя, пропуск Филиокве (пропущенного также в изданиях Конгрегации пропаганды, предназначенных для униатов). "Сейчас, — писал Борен 5 декабря 1912 года, — после открытых гонений на католиков, наступило какое-то потепление. Представилась возможность встретиться с новым министром внутренних дел Макаровым, объяснить ему положение русских католиков и пожаловаться на департамент иностранных исповеданий. Удалось также написать объяснительные записки председателю Совета министров Коковцову и некоторым влиятельным депутатам Думы".

7/20 января 1913 года Борен сообщил, что сбылась главная его мечта, связанная с русской миссией, — появился журнал "Слово Истины": "Да благословит Бог это маленькое издание, которое понесет свет католицизма в русское общество".

Этот тоненький журнал на шестнадцати страницах был встречен в штыки православными и отвергнут поляками; он стал причиной несчастья, которое обрушилось на общину русских католиков. 10/23 февраля викарий Санкт-Петербургской митрополии епископ Никандр прибыл в сопровождении полиции в часовню на Бармалеевой. Он прервал службу и заявил присутствующим, что в, них ошиблись и что эта церковь не имеет ничего общего с Православием. Он сказал, что те, кто не выйдут из часовни вместе с ним, будут преданы анафеме. Никто не последовал за епископом, и о. Дей-бнер продолжил службу.

Печать живо откликнулась на это происшествие: следуя общепринятым стереотипам, стали писать о кознях иезуитов, хотя справедливости ради стоит отметить, что они-то как раз были здесь совершенно ни при чем. Мы уже писали, что в те годы в России было всего двое иезуитов — о. Урбан в Петербурге и тайный член ордена Верчинский в Москве, — но, во-первых, они не испытывали никаких симпатий к восточному обряду, а во-вторых, были к тому времени уже за пределами империи. Поляки, сторонники латинского обряда, воспользовались этим случаем для того, чтобы положить конец русской католической часовне. Борен и Дейбнер отправились с протестом к Ключинскому, который заявил Дейбнеру: "Вы говорите по-русски, а не по-католически". — "Зачем противопоставлять Россию и католицизм? Существуют миллионы русских католиков". — "Миллионы? Где же они?" — "В Галиции". — "Они не русские". — "Они такие же русские, как поляки, живущие в Галиции, — поляки". — "Вы говорите не как священник, а как русский". В заключение Ключинский добавил: "Воистину, все это русско-католическое дело — наказание Божие".

Можно догадаться, что именно архиепископ Могилевский спровоцировал подозрительное отношение к "Слову Истины" в Риме и у о. Эмманюэля. О. Тибо, который ранее держался в стороне от общины, встал на защиту журнала. "Журнал, — писал он 20 февраля 1914 года, — не принадлежит ни Борену, ни Дейбнеру. Это — достояние группы принявших католичество людей, именующих себя "соловьевцами" (действительно, в июле 1913 года появилось такое название). Борен и Дейбнер оказывают журналу лишь содействие и дают советы, которые могут быть полезными для новообращенных. Основывая свой журнал, соловьевцы не без причин предполагали, что правительство при посредничестве архиепископа непременно постарается закрыть это издание. Пытаясь выдержать такое противостояние, они решили не вносить изменений в свои документы, полагая, что им удастся как-нибудь использовать свое "православие", когда последует распоряжение о закрытии журнала... У меня не было свободного времени, — признается Тибо, находившийся тогда в Париже, — чтобы достаточно подробно изучить журнал соловьевцев, но все мои знакомые польские священники, которым довелось вникнуть в это издание, очень его хвалят. Некоторые провинциальные ксендзы подписались на журнал и каждую неделю получают его. Издание имело успех даже среди православного духовенства. Русское правительство не так боится создания униатской Церкви, как появления такого журнала, что, несомненно, говорит в пользу этого издания. Переводы из журнала, поступающие в Рим, следует очень внимательно проверять, — вполне возможно, что даже в Риме у журнала есть противники, заинтересованные в его исчезновении".

О. Эмманюэль так отозвался на это письмо: "Неуместная защита русского журнала; мы должны положиться здесь на наших судей; полученные материалы свидетельствуют о том, что Борен является главой движения, наносящего явный вред Церкви. Похоже, что Борен начал это дело без благословения церковных властей... Чего стоит один только девиз "ART". (Действительно, журнал имел девиз, совпадавший с девизом ассумпционистов: "Adveniat Regnum Tuum" — "Да приидет Царствие Твое".)

Дни Борена в России были сочтены. Обвиненный архиепископом Могилевским, оставленный Римом, он стал легкой добычей для царского правительства. 15/28 декабря 1913 года Борен получил приказ покинуть страну. Тотчас же он сообщил своим друзьям из издательства "Бонн пресс", что его могли выставить за дверь, как обыкновенного нигилиста: "Даже турки не позволяют себе такого! С точки зрения политики русские заинтересованы только в наших деньгах. Не уверен, что в случае войны они нам помогут. У русских слишком много внутренних проблем — тут не до вступления в войну. Каким будет 1914 год? Лишь бы не отступить от Господа — это главное"^xli.

Посол Делькассе лично вручил 16/29 декабря 1913 года подписанный им протест министру иностранных дел Сазонову, попросив передать его министру внутренних дел Маклакову. 3/16 января 1914 года о. Борен направил царю следующую телеграмму: "Его Императорскому Величеству (Царское Село). Государь, приношу к ногам Вашего Императорского Величество чувство глубокого уважения и искренней преданности и имею честь смиренно сообщить Вам о том, что происходит со мной: 15 дня декабря месяца 1913 года департамент духовных дел иностранных исповеданий предписал мне, через министра внутренних дел, немедленно покинуть Россию. Это означало бы поломать жизнь человеку, который провел здесь десять лет и считает эту страну второй родиной и по-сыновнему любит ее".

Николай II ответил 7/20 января 1914 года: выслушав доклад министра внутренних дел, он решил оставить прошение без последствий. 11 /24 января пять француженок, престарелых больных, направили вторую телеграмму в защиту Борена. Никакие шаги, даже предпринятые членами императорской фамилии, ни к чему не привели. Очевидно, было сочтено, что о. Борен представляет собой опасность для веры ста миллионов православных!

Из Одессы он пишет в "Бонн пресс", что его выслали из России за то, что он якобы прибыл туда нелегально, тогда как на самом деле он был приглашен ректором академии, три года преподавал там и официально получал жалованье. О. Тибо, вставший на защиту Борена перед начальством, не менее достойно защищал его в глазах общественности. 11 февраля 1914 года на первой полосе "La Croix" появилась его ядовитая статья "Россия и католицизм". Она была помещена под рубрикой "День", где обычно печатались редакционные статьи или материалы, отражавшие позицию газеты:

"Яростная борьба против католицизма в России приняла неожиданный размах. Насилие, хитрость, клевета — Россия пускает в ход все эти средства, чтобы достичь своих православных целей. Так, путем угроз ей удалось — по крайней мере, в одном случае — запугать архиепископа и заставить его принять глубоко оскорбительные, угодные ей меры^xlii.

Мы полны решимости выступать против этих отвратительных преследований, какой бы гнев ни вызывали кое у кого наши статьи; чем яростнее будет Россия гнать католиков, тем громче будет наш голос. Это наш долг как католиков. Да, мы верные союзники России в области внешней политики, и тем удивительнее, что эта страна с такой легкостью рискует настроить против себя католиков, которые — слава Богу — еще не совсем перевелись во Франции".

Монсеньор Ключинский, неблаговидная роль которого в этом деле была отражена в статье, направил в редакцию "La Croix" телеграмму, в которой сообщал, что намеревается прислать подробное письмо и объяснить, что же произошло на самом деле. Мы так и не нашли это письмо, потому что в 1940 году немцы захватили архивы издательства "Бонн пресс" — вероятно, для того, чтобы с их помощью переписать заново историю Первой мировой войны. Как бы то ни было, Ключинский потерял уважение и польских католиков, поскольку согласился передать русскому правительству списки бывших униатов, перешедших в католицизм после принятия закона о свободе совести. Подробности этой операции сообщает тот же о.Тибо в письме, отправленном 29 мая/11 июня 1914 года из Петербурга^xliii.

"Монсеньор Ключинский, — пишет он, — денонсировал свой пресловутый циркуляр, но опасные последствия этого документа чувствуются до сих пор. Монсеньора уведомили о том, что он должен составить список бывших униатов, возвратившихся в католичество в течение первых восьми месяцев после издания указа о свободе совести, и отправить этот список минскому губернатору. Последний занят в настоящее время разбирательством каждого случая, говоря при этом, что он в принципе согласен с возможностью перехода в католичество, если будут соблюдены необходимые формальности, а жена и дети переходящего останутся православными".

"Монсеньор Ключинский, — добавляет о. Тибо, — хочет любыми путями удержаться на своей кафедре, и это вызывает серьезные опасения — все убеждены, что он не замедлит пойти на новые несправедливости, поскольку дело здесь не в отдельных ошибках, которые можно было бы исправить, а в специфике его менталитета и неспособности к действиям. Суффраган могилевской архиепархии монсеньор Цепляк, направленный вместе с монсеньором Буржинским на Лондонский евхаристический конгресс, должен приехать в Рим и постараться все уладить. Он нанесет вам визит на Ара Цели'44^xliv. Само собой разумеется, что ни ему, ни монсеньеру Буржинскому, который должен посетить "Бонн пресс" в Париже, ни под каким видом не следует сообщать, кто собрал материал для опубликованной 11 февраля статьи "Россия против католицизма".

Конец Буа и Борена

Как говорится в том же докладе, представленном Совету конгрегации, о. Жан Буа, понимая, что ему больше нет места в ордене Успения, попросил разрешения сложить монашество и считаться секулярным священником. После того как его отказались принять в клир Морьеннской и Лионской епархий, Буа обратился в Конгрегацию монашеских орденов с просьбой считать его свободным от монашеских обетов ad tempus. He дождавшись ответа и несмотря на запрещение о. Эмманюэля, он возвратился в Петербург. О. Жана стали считать "беглым". "Надо написать епископу Морь-еннскому и епископу Могилевскому и известить их о неканоничности этого монаха".

"По словам монсеньора Бениньи, — говорится далее в отчете о заседании совета, — Могилевский преосвященный должен был запретить в служении о. Буа, написавшего соблазнительное письмо одной православной даме". В отчете не говорится, о каком соблазне идет речь — в области морали или в области веры; с точки зрения монсеньора Бениньи, ревностного защитника католического интегризма, любое письмо, содержавшее высказывание в пользу православия, не могло не быть "соблазнительным".

Карточка, заведенная на Буа в архивах ассумпционистов, имеет пометку, что в 1921 году он принят в организацию для мирян, а это означает, что Жан Буа не был тогда "в бегах" и не женился. На закате жизни он полностью примирился с Церковью, так как в тех же архивах мы нашли прошение об отмене постановления о лишении прав клирика. 25 марта 1953 года Конгрегация монашеских орденов постановила: "firma manente lege sacri coelibatus" — Жана Буа признать соблюдающим законы священного целибата, но в прошении на восстановление в правах клирика ему отказать. Постановление подписано префектом конгрегации кардиналом Валерио Валери и заверена ее секретарем о. Ларраоной. Жану Буа было тогда 78 лет. Где же был и чем занимался Буа с 1912 по 1953 год? Увы, мы не знаем ответа на этот вопрос. Архивы ассумпционистов в Риме лишь немного приоткрывают покров тайны. В отчете Генерального совета от 12 июня 1953 года говорится, что один ассумпционист из Буэнос-Айреса обратился к орденскому начальству со следующей информацией: священник-салезианец, занимавшийся вопросами урегулирования положения о. Жана Буа, попросил принять последнего в качестве пенсионера в один из домов ордена Успения в Аргентине и что "на это имелись материальные ресурсы". Совет постановил, что вопрос должен быть решен на месте буэнос-айрес-ским настоятелем о. Гоффаром. Похоже, что просьба не была удовлетворена. По крайней мере, мы узнали, что Жан Буа находился в то время в Аргентине.

О судьбе о. Борена нам известно несколько больше. После высылки из России он обосновался в Иерусалиме, где провел несколько лет и женился. В 1923 году у него родилась дочь. Потом Борен переехал в Алеппо, где и скончался 22 февраля 1934 года.

В письме, отправленном 26 февраля 1934 года из Алеппо, иезуит о. Лежен сообщает иерусалимской общине ассумпционистов о смерти г-на Поля Борена, последовавшей в четверг, 22 февраля. "Перед смертью он исповедался и причастился у преподобного о. Андре, алеппского францисканца-француза". В течение многих лет Борен был преподавателем в мусульманском лицее в Алеппо и снискал уважение за свою эрудицию и доброту. Он имел благодарность от правительства Сирии, собирался возвратиться во Францию.

Письмо его вдовы о. Шардавуану, отправленное 14 января 1935 года из Сен-Поль-ле-Дакс, что находится в департаменте Ланд, подтверждает эту информацию. "Ваш друг, г-н Поль Борен, — пишет она, — поручил мне перед своей смертью, последовавшей после долгой и мучительной четырехмесячной агонии, написать Вам, что он умирает в мире с Богом и Церковью. Он приступил к последнему Причастию в полном сознании". "После посещения о. Жерве, — добавляет г-жа Борен, — мы полностью изменили образ жизни".

Действительно, о. Жерве Кенар, старый товарищ Буа по русской миссии, ставший генералом ассумпционистов, нанес ему в 1926 году отеческий визит и призвал привести свое положение в соответствие с каноническими нормами. Первое условие, которое выдвигал апостольский делегат монсеньор Джаннини, было покинуть Алеппо. Тогда Борен стал искать, кому можно было бы продать дом, "этот столь дорогой для нас старый арабский дворец, в который мы вложили столько трудов и денег". "Не было больше праздников, развлечений, роскошных приемов, которые я так любил!" По случаю отпуска Борен приобрел дом и небольшое хозяйство в Ланде. Но разлука с больной дочерью, к которой он испытывал поистине страстную любовь, была для него невыносимой. Казалось, от этого он и заболел. Борен вернулся в Алеппо и там скончался. Он сам сочинил эпитафию на своей могиле: "Под этим крестом лежит Поль Борен, который не был и не будет не чем иным, как душа, стремящаяся к Богу".

Журнал "Слово Истины". Дух и содержание
Журнал "Слово Истины", принесший столько невзгод о. Борену, наиболее полным образом выражал идеалы и цели общины русских католиков. История этого издания заслуживает подробного анализа, особенно если учесть, что его хронологические рамки — с 1913 по 1918 год — совпадают с глобальными изменениями во всех сферах российской жизни.

Первый номер увидел свет в январе 1913 года. (Редакция находилась по адресу: С.-Петербург, Полозовая ул., № 11, кв. 5.) Название "Слово Истины" имело уточнение: "православно-католический журнал". На обложке — православный крест между двух девизов: слева — "Да приидет Царствие Твое"; справа — "И будет едино стадо и един Пастырь". Этот скромный по объему журнал (всего шестнадцать полос) выходил ежемесячно в тяжелую пору войны и революционных потрясений вплоть до августа 1918 года. В общей сложности выпущено шестьдесят восемь номеров (с 1914 года — сквозная пагинация: с. 1—774). Номер журнала 31/32 за июль—август 1915 года был купирован цензурой из-за статьи о положении униатов в Галиции, о чем наглядно свидетельствуют девять чистых страниц (с.302—310).

В первом номере соловьевцы опубликовали свой манифест под заголовком "Наша программа". Приводим этот текст полностью.
Наша программа
Мы не можем созидать Церковь на развалинах любви.

Слова Пия X — священникам Северной Америки
В начале общественного бытия своего журнал "Слово Истины" должен оправдать появление свое на свет Божий. В самом деле, издания ныне плодятся в таком великом количестве, что каждый периодический орган, рассчитывающий обслуживать общественную мысль и не желающий затеряться в этом множестве, должен выяснить перед читающею публикою достаточные основания, вызвавшие его к жизни. Так и наш журнал, выступая на общественное поприще, считает своим долгом выяснить смысл своего бытия. Делает это он охотно, в уверенности, что и простое изложение цели, с какой он возникает, привлечет к нему симпатии читателей.

Со времени смерти знаменитого нашего мыслителя Вл. С. Соловьева прошло уже около 12 лет. Во всех слоях русского общества существуют и отдельные лица и группы лиц, так или иначе связывающие свои воззрения с именем Вл. С-ча. Но все эти лица и группы, вследствие духовного богатства и "многогранности" славного философа-богослова, восприняли лишь известные стороны его мировоззрения. Мало того, центральный пункт и идеал его христи-анско- и национально-исторического мировоззрения воспринят весьма немногими и не подвергается разработке. Мы говорим о великой мечте этого "вселенского христианина" — о соединении Восточной и Западной Церкви воедино. И именно распространение и развитие этой великой идеи великого русского мыслителя и является главной задачей, вдохновляющей группу лиц, издающих "Слово Истины".

В каком духе будет исполняться эта задача? Для всякого искреннего ума несомненно, что кто действительно хочет содействовать осуществлению великой идеи соединения всех христиан воедино, тот должен делать это в духе мира и любви. Таков дух Христа, и в таком духе решал этот великий вопрос B.C. Соловьев. По мысли его, в грядущем соединении обеих Церквей все положительное догматическо-обрядовое содержание той и другой должно быть сохранено. Это — требование любви. В самом деле, любовь ничто не разрушает, но все созидает. Разрушение есть дело ненависти и раздражения, а не любви. Поэтому и мы будем твердо держаться данного B.C. Соловьевым направления.

Установив начало мира и любви, в духе коих мы должны действовать, нам нужно также определить отношения, в которых мы мыслим себя к историческим факторам, с которыми нам приходится соприкасаться в этом деле. Эти факторы суть:

1) всемирный центр христианства — кафедра верховного Петра в Риме; 2) православие и 3) Россия.

1) Характер нашего отношения к Риму и Западной Церкви вытекает из установленного нами принципа мира и любви: подобно тому, как при воссоединении Церквей все положительно-догматическое содержание Восточной Церкви должно быть сохранено и признано, точно так же не могут быть отвергнуты или игнорируемы те истины, те догматы Христовой веры, которые исповедуются Римом. Это долг не только любви, но и справедливости.

В самом деле, истины о вселенском первенстве Римского Архиерея, о Непорочном Зачатии Богоматери и другие не только не находятся в противоречии с догматическим учением православного Востока, но, напротив, содержатся и в восточных литургических книгах, и в творениях восточных отцов Церкви и засвидетельствованы актами соборов, собиравшихся на Востоке и вообще церковною практикою Востока; словом, являются совершенно православными.

Поэтому мы находимся в полном догматическом единении со всею Кафолической Церковью и безусловно послушны видимой Главе ее, Римскому Архиерею.

Что же касается западного обряда, то, ревниво охраняя чистоту своего восточного обряда, мы с уважением относимся к нему, как равночестному.

2) В каком отношении мы находимся к православию? Если под православием разуметь совокупность многоразличных форм и обрядов, в которых кристаллизовалось восточное благочестие, то именно в этой сфере мы живем и спасаемся, и полагаем, что кафолическое единение даст новый лучший расцвет восточно-обрядовому благочестию, одухотворит его и сделает более интенсивным. Если же православием называть догматы, исповедуемые восточно-православными церквами, то они должны остаться нерушимыми, тем более что они уже заключаются в полноте кафолической веры.

Вот почему, будучи христианами кафолическими — ибо мы находимся в общении со всею Вселенскою Церковью и с ее Верховным Пастырем, Римским Папою, — мы в то же время остаемся и именуемся, как в литургии, так и в жизни, православными; соединяем православие и кафоличество воедино. Отсюда является понятным, почему и орган наш мы называем православно-кафолическим.

3) Из предыдущего вытекает и наше отношение к нашему родному русскому народу, мы — плоть от плоти его и кость от костей его и живем его религиозно-народною жизнью, чтим наши исторические святыни, наших русских святых, ибо все это как драгоценное достояние должно войти в св. единство.

Любя наше отечество, мы повинуемся нашему Богодарованно-му Государю, как Помазаннику Божию и молимся о нем. С точки зрения исторической — он символ единства нашей могучей родины. Мы, последователи B.C. Соловьева, верим, что национальная задача Руси — соединение Церквей, что она не напрасно именуется св. Русью.

Вот в кратких словах начала, на которых будет издаваться "Слово Истины".

Это — положительные начала примирения и любви. Мы обращаемся к людям доброй воли и разумения, которые сумели бы вместить кафолическую полноту веры Христовой, тождественную с истинным православием; ибо только в этой вселенской полноте может осуществиться слово Господне, что "будет едино стадо и един пастырь"(Иоанн, X, 16)".

Из трех пунктов программы последний — самый слабый. Торжественное заверение в верности императору было условием sine qua поп существования группы и появления журнала. Соловьев, на авторитет которого в данном случае опирается редакция, к концу жизни отказался от теократической идеи создания христианского общества на основе союза папы и русского царя. Объединение христианских Церквей произойдет не в силе и в славе, но в истине.

В первом номере "Слова Истины" помещены также следующие материалы: статья о святом Клименте, епископе Римском, который был в ссылке в Херсонесе; статья Ивана Александрова "Бог Сокровенный" (Александров останется неизменным корреспондентом журнала, а позже — будет сотрудничать с редакцией "L'Union des Eglises" — однако нам не удалось выяснить, какие именно публикации в "L'Union..." принадлежат его перу; очерк православного богослова Суворова о разделении Церквей, взятый из его курса церковного права (Ярославль, 1889. Т.1. С. 88—91.); статья "Вслед за Соловьевым", написанная Владимиром Балашевым; наконец, церковная хроника "В России" и "За границею". Кроме того, опубликован список книг, выручка от продажи которых — на углу улиц Бармалеевой и Б. Пушкарской, в православно-католической церкви Святого Духа — должна была идти на издание журнала. Список этот свидетельствует о некоторой, можно сказать, пиетистской тенденции: "Источник милосердия. Сборник восточно-кафолических славянских молитвословий"; брошюры "Дон Боско", "Лурдская Богоматерь", "Россия и Вселенская Церковь" Владимира Соловьева в русском переводе с французского Балашева, отличном от перевода Рачинского, который издатели журнала считали во многом Невёрным. Кстати, начиная с 7-го номера редактором "Слова Истины" становится В. Балашев.

Возникновение "Слова Истины", весьма скромного и сдержанного журнала, привело к тому, что Синод, по сути, навлек на часовню общины налет полиции с епископом Никандром во главе. Прервав службу, которую совершал о. Иоанн Дейбнер, он предал общину русских католиков анафеме. 21 февраля 1913 года церквушка была закрыта. В мартовском номере члены общины делятся своими горькими сожалениями по поводу того, что они не могут молитвенно объединиться с теми, кто по всей стране молится за дом Романовых по поводу его трехсотлетия^xlv. В четвертом номере сообщается: "Наша церковь "Сошествия Св. Духа" на углу Бармалеевой и Б. Пушкарской все еще стоит закрытой. Бог весть, будет ли открыта даже на Пасху. Но мы верим, что наша "православно-кафолическая" идея не умрет. Господь с нами!"

Хотя поляки и предоставили общине капеллу в католической польской церкви св. Екатерины, редакция пишет о том остракизме, который постиг русских католиков: "...трудно было бы понять, почему поляки, литовцы, немцы, эстонцы, армяне, татары и пр. жители России могут иметь больше прав, чем коренные русские; а так как первые свободно могут смотреть на Папу как на своего духовного главу по требованию своей совести, очевидно, что последние также вольны действовать согласно своим религиозным убеждениям".

Эти сетования на свое положение пронизывают весь журнал... В октябре 1916 года появляется редакционная статья, озаглавленная "Долго ли?":

"Лишенные церкви своего греко-славянского обряда православно-кафолические христиане, живущие в Петрограде, собираются по праздникам слушать божественную литургию Св. Иоанна Златоустого в церквах — Мальтийской Св. Иоанна Крестителя (при Пажеском корпусе) и Св. Екатерины (на Невском), причем в последней означенные верные молятся даже не в церкви, а в особой при ней комнате. Наступает месяц октябрь, сплошь посвященный молениям Пр. Богородице. Вся кафолическая церковь будет молиться, и лишь мы одни лишены возможности делать это в церкви своего обряда... Долго ли это будет продолжаться?"

Несмотря на многочисленные просьбы, доходившие до самого императора, церковь Святого Духа оставалась закрытой. Открытие ее стало возможно лишь после отречения Николая II и падения самодержавия. Поэтому с неподдельной радостью журнал приветствовал в марте 1917 года приход к власти Временного правительства: "Слава великой свободной России! Слава освободителям! Жертвам революции — вечная память!" В том же номере в разделе "Хроника" была опубликована такая информация: "Наш поверенный в делах в Ватикане телеграфирует министерству иностранных дел, что статс-секретарь св. престола кардинал Гаспарри выразил ему по поручению папы удивление и радость по поводу беспримерного в истории переворота со столь незначительными жертвами. При этом статс-секретарь заявил, что папа выражает уверенность, что отныне отношения между св. престолом и Россией только окрепнут и улучшатся, залогом чего служит программа нового Временного Правительства, предусматривающая уничтожение всех исповедных ограничений (Совр. Слово. 9 марта)". Мартовский номер "Слова Истины" — поистине исторический — объявил о прибытии в Петроград 18 марта Шептицкого. В течение всех лет войны журнал регулярно информировал читателей о судьбе митрополита. Через несколько дней после взятия русскими войсками Львова, 15 августа 1914 года, Шептицкий был арестован. 2 сентября его доставили к генералу Брусилову. После нескольких дней домашнего ареста Шептицкий был переведен в Киев, где он совершил епископскую хиротонию преосв. Бочана, за что впоследствии его упрекали поляки и по поводу чего он был вынужден оправдываться перед Бенедиктом XV, которому не было известно о широких полномочиях, предоставленных митрополиту Пием X. Из Киева Шептицкого отправили в Нижний Новгород, а затем в Курск, где его весьма враждебно встретил архиепископ Тихон. Попытки Австрии обменять Шептицкого на адмирала Мюллера закончились ничем по причине смерти последнего. Предложение обменять митрополита на сотрудника газеты "Новое время" Янчевича было отвергнуто. 7 сентября (ст. ст.) 1916 года митрополит был переведен в монастырскую тюрьму Спасо-Евфимиевского Суздальского монастыря, в распоряжение епископа Павла, викария архиепископа Владимирского Алексия. Освобожденный декретом Керенского (министра юстиции в правительстве князя Львова), Шептицкий прибыл в 11 часов утра 18 марта 1917 года в Петроград, на Николаевский вокзал: его встречали сто пятьдесят человек, среди них — епископ-суффра-ган Могилевской архиепархии Цепляк, представители украинских политических и культурных организаций, а также группа русских католиков. Шептицкий заявил корреспонденту "Нового времени", что дни русской революции были одним из самых счастливых событий в его жизни.

Тотчас по прибытии в Петроград митрополит Андрей, пользуясь полномочиями, предоставленными ему Пием X, решил проблему юрисдикции общины русских католиков, создав экзархат. В воскресенье, 29 мая 1917 года, в Мальтийской церкви он рукоположил во священника Владимира Владимировича Абрикосова. 31 мая Шептицкий провел заседание Синода и назначил экзархом Леонида Федорова, с предоставлением ему полномочий на всей территории России, кроме Украины и Белоруссии. На церемонии присутствовали архиепископ фон Ропп, также освобожденный в ходе революционных событий, и епископ Цепляк.

Июньский номер журнала за 1917 год опубликовал призыв "Общества поборников воссоединения Церквей". Журнал рассматривал последние события как настоящее чудо и напоминал слова Пия X, который назвал царскую власть "gubernium diabolicum" — властью диавола! И. Александров выражает радость по поводу возрождения святой Руси:"... мы приветствуем возрождение свободной Украины, Польши, Финляндии, Литвы, Грузии и всей многоплеменной Руси".

В номере журнала за июль—август 1917 года появилась критическая статья Пьера Паскаля, посвященная очерку Сергея Булгакова "Человечность против Человекобожества", который был напечатан в майско-июньском номере "Русской мысли". Пьер Паскаль служил тогда во французской военной миссии. Он был хорошо знаком с общиной петроградских русских католиков и с симпатией и юмором описывал в своем "Русском дневнике"^xlvi дискуссии о софиологии между о. Иоанном Дейбнером и Н. Ушаковой. Нам приятно отметить, что Пьер Паскаль избрал именно "Слово Истины" для того, чтобы проанализировать на его страницах некоторые статьи Сергея Соловьева и Сергея Булгакова. Первый из них был племянником Владимира Соловьева, второй — в некотором роде его учеником, но кое в чем он превзошел своего учителя, создав, основываясь на понятии о Софии, связную богословскую систему. Пьер Паскаль с удовлетворением констатирует, что Сергей Соловьев осуждает славянофильство, приведшее к подчинению Церкви государству, и видит выход из создавшегося положения в сближении русской Церкви с Западом. Не с Западом протестантским, к которому тяготел Петр Великий, но с Католической Церковью, сердце которой — Франция, а голова — Рим. "К сожалению, — продолжает Паскаль излагать мысли С. Соловьева, — мы мало знаем о Католической Церкви. Воссоединение Церквей требует огромного терпения. Рим должен признать наши ценности; мы, православные, должны признать ценности Римской Церкви. Современная жизнь Католической Церкви во Франции, деятельность кардинала Мерсье в Бельгии, молитвы Бенедикта XV о восстановлении мира между народами весьма далеки от того образа католицизма, который создал Достоевский в "Легенде о великом инквизиторе".

Последствия этого соединения окажутся благими для России, Франция и Рим могут дать нашей Церкви свежую богословскую науку вместо мертвых немецких пособий, живое дело любви и веры вместо византийских повапленных гробов. К тому же не роль ли это России с ее широким, как ее леса и степи, примиряющим и летящим вдаль гением, примирить разделенное и восстать в новой церковной славе. Мы ждем от России именно этого подвига, этого светлого будущего... В России и славянстве бродят непочатые силы, таятся громадные возможности. Но для проявления этих сил, для их оформления необходимо воздействие того начала, которое оформило жизнь наших западных соседей. Буде все поймут это, то отчего бы не быть надежде, что станет возможно то, что вчера еще казалось недостижимым, — соединение Церквей?"

Пьер Паскаль противопоставляет эту статью, в которой Сергей Соловьев обрисовал основные принципы своей богословской концепции, исследованию Завитневича, ученика Хомякова, также опубликованному в "Христианской мысли". Завитневич утверждал, что единство между Церквами, имеющими столь непримиримые расхождения в своих вероучениях, недостижимо. Основополагающий принцип католицизма — вера в непогрешимость авторитета папы, в то время как краеугольным принципом православия является соборность. Паскаль считал, что Завитневич представил слишком упрощенную схему расхождений между Западом и Востоком: он еще раз перечислил старые претензии и упомянул "о какой-то таинственной соборности, на применение которой никто указать не может".

17 июня 1917 года Андрей Шептицкий покинул Петроград. Перед этим он нанес визит православному митрополиту Вениамину. В "Слове Истины" была помещена следующая заметка по этому поводу:

"17-го сего июня Высокопреосвященный Андрей посетил православного Петроградского владыку Высокопреосвященного Вениамина, который в тот же день отдал посещение кир-Андрею. Таким образом, новый свободный режим сделал возможным мирное общение восточно-католического и православного духовенства. Слава Богу! А прежде? Мы, русские католики восточного обряда, шли к православным с миром, и в частности в нашей церкви на Бармалеевой ул., кроме слова любви и мира в отношении православных, никакой другой проповеди не раздавалось, а с чем пришел к нам достопамятный епископ Никандр? — с миром и любовью? Увы, нет; он пришел к нам как истый представитель старого полицейско-православного правительства, как жандарм в монашеской рясе и, придя в чужой храм, на наши призывы к миру ответил анафемой и с помощью полиции закрыл наш святой храм".

Верный своей программе всячески способствовать союзу Церквей, основываясь на идеях Вл. Соловьева, журнал "Слово Истины" начиная с 1917 года увеличил публикацию статей на эту тему. В № 55/56 православный протоиерей Александр Устьинский выступил с весьма примечательным проектом объединения Русской Православной Церкви с Церковью Латинской. "Да будет все едино!

Весьма охотно помещаем "Основы для соединения", присланные нам протоиереем А. Устьинским, предлагая читателям нашим высказаться по поводу содержащихся в них мыслей. "Попытка в этом направлении, пишет о. протоиерей, может вызвать чрезвычайно целесообразные указания. Интересно было бы слышать, как отнесутся к моим "Основам" наши православные и католики".
Основы для соединения и взаимного общения Церквей Восточной и Западной,

по взгляду православного священника

2. Римский Папа, согласно постановлениям I и IV Вселенских соборов, признается верховным Первосвященником всего христианского мира.

3. Имя Святейшего Папы поминается на великом выходе и на эктениях во всех православных церквах Российского государства.

4. Русская Православная Церковь остается совершенно самостоятельною, управляясь собственными иерархами.

5. В каких-либо важных обстоятельствах, чрезвычайного значения, высшее русское Церковное Правление (Синод или Патриарх) обращается к Папе за советом.

6. Русские православные епископы, не довольные решением своих дел Синодом, могут, как это бывало и в древней церкви, апеллировать к Папе.

7. Предоставляется епископам и священникам той и другой Церкви беспрепятственно совершать совместно Божественную Литургию и причащаться Св. Тайн — в католической церкви по католическому обряду, в православной — по православному.

8. То же самое и мирянам, смотря по нужде и по желанию, предоставляется право — православным причащаться в католической церкви, католикам в православной.

9. Первенствующий русский Митрополит или Патриарх, извещает Папу о своем поставлении общительной грамотой.

10. Отношения между Церквами Римской и Российской остаются отношениями союза, а не подчинения, во исполнение заповеди апостольской, повелевающей "блюсти единение духа в союзе мира" (Еф. 4, 3).

Невё (а он ни разу не опубликовал ни одной книги или журнальной статьи, что было вполне понятно в условиях России времен самодержавия и революции) подробно ответил на каждый пункт предложений протоиерея Устьинского. Его взгляды, полные симпатии к славянскому обряду и славянскому благочестию, являются вместе с тем строго традиционалистскими в том, что касается примата Рима и вселенской юрисдикции папы, включающей и Восточные Церкви.

"Протоиерей Устьинский, — пишет Невё, — согласен с тем, что Римский папа — первый епископ христианского мира. Если это не абстрактный титул, то из его верховенства вытекают важные последствия. По доктрине Католической Церкви, между Римским понтификом и Русской Церковью должны существовать отношения единства и подчинения. Это подчинение верховному авторитету Церкви, установленное Самим Божественным Пастыреначальником, далеко от унижения и почетно. Для русских епископов оно станет залогом истинной свободы и полной независимости от всякой мирской власти, откуда бы ни пыталась она осуществлять давление на свободу святой Церкви Христовой — справа или слева, со стороны императора и его уполномоченного по религиозным вопросам или со стороны открытых врагов веры Христовой. Оно станет для Русской Церкви залогом возрождения ее сил и дальнейшего расцвета в будущем. Нынешний папа, Бенедикт XV, может с уверенностью повторить слова своего предшественника, святого Григория Двоеслова, писавшего патриарху и папе Александрийскому Евлогию: "Моя честь — честь Вселенской Церкви; моя честь — твердая сила братьев моих. Тогда меня воистину почитают, когда следующей всем и каждому чести не оказывают"^xlvii.

Между тем революционные события приняли для русских католиков совершенно неожиданный оборот, но, конечно, никто из членов общины не мог помыслить, что положение в области религии изменится столь радикальным образом. Ведь только недавно католическая община получила подтверждение независимости от Святейшего Синода. После Октябрьского переворота (25 октября/7 ноября 1917 года) журнал продолжал выходить. Несмотря на революционные эксцессы и преследования, жертвами которых с самого начала стали православные епископы, священники и миряне, "Слово Истины" делало акцент на позитивной стороне событий, которая заключалась в восстановлении патриаршества в Православной Церкви и в обретении свободы Католической Церковью — как латинского, так и славянского обряда. Символичен в данном отношении пафос И. Александрова: "Православная Церковь обрела патриарха, а мы, мы теперь духовно свободны. Слава Богу за все". ("Слово Истины". 1918. № 61/63.)

В № 58/60 было перепечатано весьма своеобразное информационное сообщение, опубликованное 9/22 ноября 1917 года в умеренной прогрессивной газете "Новая жизнь" (ее редактором являлся Горький):
"Ватикан и социализм
В "Osservatore Romano", официозном органе ватиканских кругов, появилась на днях сенсационная статья.

Папский официоз выступил в роли защитника социализма, в выражениях, решительных и твердых, заявив о полной солидарности с ним. "Политика папского престола имеет в виду, пользуясь законными и согласными с христианством средствами, честно охранять демократические свободы и защищать парламентские и конституционные права".

В истории России наступил коренной перелом: страна погрузилась в пучину революционного насилия, но вместе с тем по инициативе самих верующих зародилось огромное количество религиозных движений. "Слово Истины" продолжало выходить. Номер за апрель—май 1918 года сообщил о создании русско-католического религиозно-церковного братства св. Иоанна Златоуста. Журнал описывает богослужения, совершаемые в Мальтийской церкви о. Глебом Верховским^xlviii в присутствии монсеньора фон Роппа, который обращался к общине русских католиков на польском языке: "Нерешенным еще является вопрос, будут ли на таковых богослужениях говориться проповеди на русском или польском языке, т.к. большинство молящихся поляки".

Последний выпуск журнала (№ 66/68) этой ревностной общины, вышедший в июне—августе 1918 года, обозначил конец ее короткой, но плодотворной деятельности. Номер включал: послание папы Бенедикта XV "Quarto anno", статью о. Иоанна Дейбнера "О почитании любви Божией и сладчайшего Сердца Иисусова"; окончание статьи православного автора В. К. Недзвецкого "Современная действительность и предание Церкви", "гимн Римской Церкви", в которой Недзвецкий доходит до перефразирования Исайи: "Не умолчу ради Сиона, и ради Рима не успокоюсь... Civis Romanus sum", статьи о традиции и обряде; оригинальный опус о духовном регрессе русской интеллигенции. (Розанов и Мережковский так много говорят о Риме, осыпая упреками Православную Церковь, но сами не делают ни шагу навстречу; Карсавин и Карташов колеблются на пути к католицизму, Бальмонт считает католичество религией звезд и цветов.) Наконец, в этом номере можно найти и полемические отклики: православные задаются вопросом, почему католики не протестуют против гонений, жертвами которых становятся православные. А кто протестовал против тех гонений, которые претерпела католическая община со стороны православных? — возражает "Слово Истины". Впрочем, монсеньор фон Ропп протестовал и защищал православных священнослужителей: став после Февральской революции архиепископом Могилевским, 22 декабря 1917 года, он осудил революционный террор и отлучил от Церкви погромщиков и убийц (см.: № 61/63, январь—март 1918).

Тогда же, в августе 1918 года, читатели "Слова Истины" уведомлялись, что экзарх Леонид Федоров назначил 5 апреля 1918 года настоятелем-деканом церкви Рождества Богородицы в Москве о. Владимира Абрикосова. Поскольку экзарх не имел епископского сана, монсеньор фон Ропп рукоположил по его просьбе трех диаконов. Эти канонические структуры позволяли русским католикам продолжать свое существование вплоть до марта 1923 года, когда были арестованы экзарх Леонид Филатов, а также Юлия Данзас и большинство московских доминиканцев. О. Абрикосов был выслан из России в сентябре 1922 года. 26 сентября он покинул Москву и отправился в Петроград, откуда морем добрался до Штеттина. Из этого города путь его лежал через Берлин и Рим, куда он прибыл 6 октября 1922 года.