Антуан Венгер рим и москва

В октябре 1925 года в Москве состоялся второй собор обновленческой Церкви. На него были приглашены представители Восточных Церквей. Получил приглашение и монсеньор Шап-таль, занимавшийся делами русских эмигрантов в Париже^ciii. Шап-таль сразу же подумал об о. д'Эрбиньи. Узнав об этом, д'Эрбиньи, находившийся тогда в Тонбридже, в Англии, срочно оповестил кардинала Гаспарри, который вызвал его телеграммой в Рим. 21 сентября 1925 года д'Эрбиньи был принят Пием XI. Папа не только дал согласие на эту поездку, но и попросил д'Эрбиньи внимательно понаблюдать за религиозной ситуацией в коммунистической России. "29 сентября, — писал д'Эрбиньи в отчете, составленном по возвращении из СССР, — я выехал из Парижа и направился в Москву. Моим единственным спутником был Ангел-хранитель, у меня не было никакой официальной миссии". 4 октября он прибыл в Москву, вечером 20 октября — покинул Советский Союз, пересекши границу Латвии близ станции Зилупе. В своем обстоятельном отчете д'Эрбиньи писал, что он не вступал в контакт ни с какими официальными лицами, но виделся с епископами-тихоновцами и их главой — местоблюстителем патриаршего престола митрополитом Крутицким Петром, — который поручил епископу Варфоломею — настоятелю московского Высоко-Петровского монастыря — рассказать о. Мишелю о положении Русской Церкви. Этот епископ, перешедший впоследствии в католичество и ставший духовником монсеньора Невё и мучеником за веру и вселенское единство, в то время придерживался строго традиционных православных взглядов. Кроме того, он занимал непримиримую позицию по отношению к русским епископам-эмигрантам, которых считал главной причиной несчастий, выпавших на долю патриаршей Церкви.

Можно догадаться, с каким интересом ознакомился с рассказом д'Эрбиньи Пий XI. По всей видимости, многочисленные письма Невё, в которых он умолял установить дипломатические отношения с Советами, чтобы получить согласие коммунистов на возрождение католической иерархии и, таким образом, спасти то, что оставалось от российских католиков, возымели действие на папу. После рассказов д'Эрбиньи о положении в России он решил наконец перейти к конкретным делам. В Берлине шли переговоры между нунцием Пачелли и советским послом Крестинским. Противоречия сторон казались непримиримыми, и надежд на заключение договора оставалось все меньше и меньше. Поняв, что добиться официального восстановления католической иерархии в СССР невозможно, Пий XI решил создать иерархию подпольную.

Вопрос о епископской хиротонии о. Невё был поставлен в ноябре 1924 года. Доказательством этому служит упоминавшаяся выше анкета о кандидате во епископы, которую получил прокурор ассумпционистов 20 ноября. Теперь надо было найти на территории Советского Союза католического епископа, который смог бы совершить эту хиротонию. Но это было не так просто: епископ Саратовский Йозеф Кесслер уехал из России и жил в Берлине; архиепископ Могилевский Эдуард фон Ропп был приговорен к смертной казни, замененной высылкой за пределы страны, и жил в Варшаве. В России оставался всего один старый епископ — монсе-ньор Антон Зерр, бывший Тираспольский, ушедший на покой в 1902 году и живший в немецкой колонии Зельц близ Одессы. Похоже, одно время в Ватикане собирались поручить хиротонию Невё именно этому прелату. Вот что писал Невё 11 августа 1925 года: "Прошел слух, что с согласия русского правительства будет назначен представитель Святого Престола. Говорят, в Берлине прошли переговоры между нунцием и советским послом в Германии. Наиболее вероятным кандидатом является бывший епископ Тирас-польский монсеньор Антон-Иоганн Зерр. Он родился 10 марта 1849 года, с 3 марта 1883 года был суффраганом Тираспольской епархии, с 18 декабря 1889 года — правящим епископом; ушел на покой 1 августа 1902 года. Это весьма пожилой человек. В последнее время он жил где-то в Крыму. Если договор между Россией и папой будет действительно заключен, это будет самой большой радостью для меня, — ведь от этого выиграют все".

В феврале 1926 года у Пия XI и его статс-секретаря кардинала Гаспарри созрел новый план, ничуть не менее рискованный, чем прежний: о. д'Эрбиньи, в строжайшем секрете рукоположенный во епископа, должен будет поехать в Россию, чтобы совершить хиротонию о. Невё и — при возможности — других епископов.

Кардинал Синсеро, председатель созданной в 1925 году комиссии "Про Руссиа", 9 февраля 1926 года ознакомил с этим планом о. д'Эрбиньи. В книге Поля Лесура "Жизнь монсеньера д'Эрбиньи" этот эпизод несколько романтизирован. Все было несколько проще, как повествует об этом сам д'Эрбиньи в письме редактору "Папского ежегодника" Шардавуану от 7 ноября 1927 года: "Ваш покорный слуга не получил никакой буллы — во вторник, 9 февраля, я выслушал прямой устный приказ, не допускавший никакого отказа с моей стороны. Что касается монсеньора Невё, то и по его поводу не было никакой буллы — всего лишь письменный приказ кардинала Гаспарри, составленный по моей просьбе на тот случай, если Отцу вздумалось бы отказаться, прикрываясь своими монашескими послушаниями".

Ватикан надеялся, что Франция, установившая 28 ноября 1924 года дипломатические отношения с СССР, и лично французский министр иностранных дел Аристид Бриан смогут оказать в этом деле большую помощь. Напомним, что оба главных действующих лица этой истории — о. д'Эрбиньи и о. Невё — были французскими монахами.

Еще 22 января 1925 года Бриан оказал большую услугу Ватикану, выступив в палате депутатов за сохранение дипломатических отношений между Францией и Святым Престолом. Министр считал, что присутствие представителя Франции в столице христианского мира необходимо в интересах самой Франции. Обращаясь к чувствам своих оппонентов, он сказал, что Советы давно бы заключили договор с Ватиканом, если бы им представилась такая возможность. "Они будут стучать в эту дверь до тех пор, пока им не откроют. Они тоже хотят иметь там свое представительство... Конечно, не надо забывать, что симпатии этих людей вовсе не на стороне Святого Престола. Но думаю, если бы все зависело от желания Советов, переговоры между ними и Ватиканом были бы быстрыми и решительными"^civ.

Бриан точно оценивал ситуацию. Со времени Генуэзской конференции большевики питали надежды на заключение договора со Святым Престолом. Что касается Святого Престола, то его двери действительно оставались если и не наглухо заперты, то лишь слегка приоткрыты, а его требования были столь бескомпромиссны, что заключить договор было, по сути дела, невозможно. Убежденный миротворец, всегда стремившийся к решению международных споров за столом переговоров, Бриан решил помочь Ватикану в осуществлении его планов. Вместе с министром к делу подключились значительные силы французской дипломатии.

9 марта 1926 года посол Франции в Москве Жан Эрбетт получил информацию о том, что Святой Престол намеревается поставить нового французского епископа, который "заменил бы католического епископа, находящегося в эмиграции" — монсеньера фон Роппа, высланного из России и жившего в Варшаве. "Чин хиротонии должен пройти открыто, но без торжеств. Рукополагать будет монсеньор Зерр, бывший епископ Тираспольский, проживающий ныне в Зельце близ Одессы. Будущий епископ — о. Невё". Эрбетт предупредил Париж, что, с его точки зрения, этот план встретит серьезные возражения. Чичерин сказал послу, что на переговорах в Берлине нунций Пачелли выдвинул "неприемлемые" условия, заключавшиеся в претензии Ватикана на католические культовые здания на территории СССР, и отказе признать право советского правительства "утверждать" назначение епископов. "Таким образом, — сказал мне Чичерин, — между нами и Святым Престолом происходит борьба за инвеституру... Где она, папская дипломатия времен Льва XIII?" Очевидно, наркому иностранных дел казалось, что в те времена Ватикан был либеральнее и с большим уважением относился к суверенитету государств.

Относительно Невё Эрбетт писал Бриану: "Человек, о котором Вы мне писали, Ваше Превосходительство, представляется мне идеальным кандидатом... и в этом еще одна причина не подвергать его жизнь излишней опасности"^cv. Париж уведомил посла, что о. д'Эрбиньи, которому поручено выполнение некоей миссии — какой именно, в депеше не сообщалось, — должен выехать из Парижа в Москву 19 марта. Выбор эмиссара оказался весьма удачен. Во время первого визита в Москву в октябре 1925 года д'Эрбиньи произвел прекрасное впечатление на Эрбетта, а его статьи, опубликованные на Западе, не вызвали ненависти у представителей советской власти.

Полномочия о. д'Эрбиньи

Текст моту проприо был составлен в двух вариантах: в первом, который мы привели выше, говорится о епископских полномочиях д'Эрбиньи, тогда как в другом он именуется просто отцом д'Эрбиньи, делегатом в России. В фонде д'Эрбиньи хранятся оба текста — каждый в своем конверте, надписанном одним и тем же почерком. На первом автограф: "Нашему брату Мишелю д'Эрбиньи, О. И., титулярному епископу Илионскому, Нашему делегату в России", на втором: "Нашему дорогому сыну Мишелю д'Эрбиньи, О. И., Нашему делегату в России". Составление этого документа в двух вариантах было вполне оправдано: теперь в зависимости от ситуации Мишель д'Эрбиньи мог представляться своим собеседникам в России либо как католический епископ, либо как просто делегат Святого Отца^cvi.

В то же время статс-секретариат составил декрет "Quo aptius", предусматривавший полную реорганизацию католической иерархии в России. Мы приводим ниже весь этот текст, до сего времени остававшийся неизвестным широкой публике. Три его экземпляра находятся в фонде д'Эрбиньи в папке "Иконографические документы". Два первых варианта датированы 10 марта, и точно так же, как в моту проприо, в одном из них упоминается епископский титул д'Эрбиньи, а в другом — нет. Третий вариант датирован 26 июля 1926 года — кануном последнего апостольского визита монсеньера д'Эрбиньи в Россию^cvii.
Декрет "Quo aptius" о полномочиях,

предоставленных Пием XI монсеньеру д'Эрбиньи

Кроме того, Мы предоставляем тому же R.P.D. Мишелю д'Эрбиньи права и полномочия, находящиеся в ведении Конгрегации Римской Курии (за исключением тех, которые находятся в Нашем личном ведении), относительно диспенсаций в случае брака ratum et non consummatum, целибата священников и свойства первой степени^cix.

Настоящий декрет подлежит выполнению невзирая ни на какие противоречащие указания, даже особо оговоренные.

Дано в Риме, у святого Петра, 10 марта года 1926-го. Нашего понтификата пятого. Пий XI".

Очевидно, все упомянутые в декрете епископы — Могилеве-кии, Тираспольский, Луцкий, Пинский и апостольский делегат в Персии — были проинформированы о предпринятых Святым Престолом шагах. Однако мы не располагаем никакими документами, подтверждающими это предположение.

На следующий день, 11 марта, статс-секретарь кардинал Гас-парри, вне всякого сомнения сыгравший существенную роль во всем этом деле, написал официальное извещение для о. Невё на случай, если тот откажется принимать епископский сан. Вот текст этого документа^cx:

"Наш Божиим Промыслом Святейший Отец папа Пий XI соизволил назначить R.P.D. Пи Невё апостольским администратором Москвы ad nutum Sanctae Sedis и возвести его в епископский сан с титулом "Цитрусский". Дано в Риме в статс-секретариате Его Святейшества 11 марта 1926 года. П. Кардинал Гаспарри".

Облеченный такими полномочиями, о. д'Эрбиньи отправился в Париж, где министерство иностранных дел выдало ему дипломатический паспорт для поездки в Россию. Между тем советское консульство упорно отказывалось предоставить ему въездную визу. Официальной целью поездки д'Эрбиньи в Россию была инспекция французских церквей и французской собственности, национализированных по декрету об отделении Церкви от государства (23 января 1918 года). Устанавливая дипломатические отношения с СССР, французская сторона упустила из виду статус этого имущества. Советы ни под каким видом не желали вести дипломатические переговоры со священником. Наконец 27 марта 1926 года консульство СССР в Париже согласилось поставить визу в общегражданский паспорт.

В своем отчете "Пасха в России, 1926" д'Эрбиньи писал: "Вербное Воскресенье, совершив святую мессу, я выехал из Парижа и поспешил в Берлин, где на следующий день, в Великий Понедельник, совершил в капелле нунциатуры мессу, которая на всю жизнь останется в моей памяти и в моем сердце — вместе с чувством глубокой благодарности нунцию монсеньору Эудженио Пачелли". Этой таинственной фразой о. д'Эрбиньи намекал — впрочем, кто бы мог тогда понять этот намек? — на то, что утром 29 марта монсеньор Пачелли совершил его епископскую хиротонию и теперь он должен был направиться в Россию для поставления новых епископов. Пачелли отправил кардиналу Гаспарри шифровку, в которой сообщал о пребывании в Берлине долгожданного путешественника. Хиротония проходила "januis clausis" — при закрытых дверях — в присутствии только одного свидетеля — секретаря нунциатуры монсеньора Чентоза^cxi. Ночью д'Эрбиньи сел на рижский поезд. Он прибыл в Москву в Великую Среду и принял участие в службах Страстной Недели. В Великий Четверг во французской церкви святого Людовика собрались многочисленные верующие, пришедшие поприветствовать этого священника, которого они уже видели в октябре 1925 года.

Подпольные хиротонии

Эрбетт пригласил Невё в Москву. Два его письма так и остались без ответа, поскольку не дошли до адресата. Д'Эрбиньи, активно занятый пастырской работой среди иностранцев-католиков в Москве, также направил Невё письмо, в котором приглашал его приехать в столицу: "До сих пор я надеялся навестить Вас. Однако сейчас я прошу Вас приехать ко мне. Необходимо встретиться во вторник, 20 апреля, или — если Вы сможете — даже раньше. Затем мы проведем вместе утро 21-го числа — праздника в честь святого Иосифа; если Вам будет нужно, вечером того же дня Вы сможете уехать. Лучше бы даже в мирском платье. Вы можете остановиться в том доме, где останавливаетесь обычно. Вот уже несколько лет я молюсь за Вас и вместе с Вами — особенно, на протяжении последних месяцев. С братским уважением, Ваш слуга in Xristo, и ваш брат Мишель д'Эрбиньи"^cxii.

Наверное, Провидению было угодно временно лишить о. Невё остроты зрения и ума: в своем письме д'Эрбиньи сделал совершенно прозрачный намек на свой епископский сан — он предварил свою подпись крестом, замаскировав его под чрезмерно большую перекладину последней буквы "t" в слове "fraternellement" ("братски"). Он надеялся, что Невё догадается о его сане — ведь крест перед подписью ставили только епископы.

Но Невё продолжал молчать, и тогда Эрбетт решил вызвать его в Москву телеграммой с оплаченным ответом. Вечером 20 апреля Невё сел на харьковский экспресс. На одной из маленьких станций он был на три часа задержан милицией, отнесшейся к священнику с явной подозрительностью и не хотевшей верить ничему — в том числе, многократным подтверждениям со стороны французского посольства. Экспресс отбыл без Невё. Наконец из московского управления милиции было получено сообщение о том, что никаких претензий к Невё нет, и он поехал в столицу на следующем поезде. Около десяти часов о. Пи был в церкви святого Людовика, где монсеньор д'Эрбиньи дожидался его прибытия, чтобы совершить епископскую хиротонию. Д'Эрбиньи попросил старосту прихода Алису Отт и военного атташе итальянского посольства полковника Берджеру, которого порекомендовал ему нунций в Варшаве монсеньор Ратти, прийти в храм утром 21 апреля, в среду, присутствовать на ранней мессе, а затем — после того как молящиеся покинут церковь и будут закрыты двери — быть свидетелями рукоположения в епископский сан о. Невё.

"Я приехал в Москву бодрый, оживленный, в брюках и кожаном пальто, — писал Невё одному и своих друзей, — чтобы совершить мессу в день памяти святого Иосифа, и тут мне было заявлено, что я не выйду из храма до тех пор пока не приму епископский сан. Тогда я ощутил себя поистине jumentum coram Domino — как вьючное животное перед Господом".

Монсеньор д'Эрбиньи поведал об этой хиротонии сначала в завуалированной форме. Приведем отрывок из упомянутого выше донесения "Пасха в России": "Отец Невё приехал утром праздника святого Иосифа, в среду, 21 апреля. Несмотря на трехчасовую задержку в пути он был в силах совершить мессу. Но впечатления от встречи с приехавшим из Франции священником — первым, которого он видел с 1915 года, — были столь сильными, что целых восемь дней после этого он был вынужден обращаться к врачам за снотворным".

В 1955 году о. Жерве Кенар с некоторыми неточностями рассказал об этой хиротонии в своей книге "Вчера. Воспоминания восьмидесятилетнего" и послал этот свой рассказ д'Эрбиньи, жившему в то время в новициате иезуитов в Моне, департамент Жер. Поблагодарив о. Жерве за эту любезность, монсеньор д'Эрбиньи послал ему несколько страниц из своей "Жизни", где он сам, тоже с некоторыми неточностями, вспоминал о хиротонии Невё. Читателю, не имеющему доступ в фонды д'Эрбиньи, я могу посоветовать обратиться к статье "Ассумпционисты в России", опубликованной в "Pages d'Archives" (1955. № 33. С. 45—49). Процитирую лишь заключительные слова из этой публикации: "В тот день, 21 апреля, я впервые осуществил свое право совершать хиротонии, полученное мною от монсеньора Пачелли 29 марта. Как много значила эта моя миссия! Для него! Для СССР! Для Церкви! Для стольких душ!" Монсеньор д'Эрбиньи прав: значение подпольной хиротонии, состоявшейся 21 апреля 1926 года, переоценить трудно. Тревога д'Эрбиньи по поводу опоздания Невё была усугублена тем, что сам он был вызван во второй половине дня в Моссовет. Он опасался самых неприятных последствий. Но — счастье тоже не приходит одно — в Моссовете ему выдали разрешение на поездку в Харьков, необходимое для получения у руководства Украины разрешения на посещение французских приходов в Макеевке и Одессе.

Вечером того же дня оба епископа побывали в гостях у супругов Эрбетт. Посол проинформировал Париж и — через МИД Франции — Ватикан об удачном осуществлении первой части миссии д'Эрбиньи. Сам д'Эрбиньи 21 апреля дипломатической почтой послал своей матери, все еще не знавшей, что ее сын — епископ, письмо, в котором писал: "Святой Иосиф балует меня... Сегодня утром я получил много радости". Вечером 22 апреля оба епископа отправились на поезде в Харьков, где утром 23 апреля они совершили мессу у декана Ильгина, которого монсеньор д'Эрбиньи, осуществляя свои полномочия делегата Святого Престола, назначил апостольским администратором без посвящения в епископский сан. Затем они вместе поехали в Макеевку, где в воскресенье, 25 апреля, д'Эрбиньи возглавил процессию в честь праздника святого Марка. Утром 26 апреля он уехал в Одессу. "Отец Невё, — вспоминает д'Эрбиньи, — пожелал мне ангела-хранителя в дорогу. Мы поблагодарили друг друга с волнением, которое — по известным причинам — было непонятно другим нашим спутникам". Д'Эрбиньи посетил немецкие колонии в Николаеве и Одессе, но так и не смог встретиться с настоятелем храма в Симферополе аббатом Фризоном. Из Одессы он направился в Киев, где совершил мессу в церкви святого Александра, декан которой монсеньор Скальский исполнял обязанности генерального викария Житомирской епархии^cxiii.

Была суббота, 1 мая. С утра отмечался великий праздник солидарности трудящихся всего мира, и в особенности — Советского Союза. А вечером наступила ночь православной Пасхи. Д'Эрбиньи — без монсеньора Скальского — пошел в православный собор. Он с радостью смотрел на свет тысяч восковых свечей и убеждался, что древняя христианская вера жителей Киева, "матери городов русских" и колыбели русского христианства, все еще оставалась сильнее новой марксистской веры.

В воскресенье, 2 мая, в день православной Пасхи, о. д'Эрбиньи встретился с небольшой группой живших в Киеве французов. Он принял около тридцати исповедей и вечером того же дня уехал в Ленинград. По дороге — короткая остановка в Могилеве и месса в кафедральном соборе самой обширной в мире католической епархии. В 1926 году в Могилеве насчитывалось около 50 000 жителей. Город походил на большую деревню, с четырьмя синагогами, компактными группами католиков и протестантов, четырнадцатью храмами официальной Православной Церкви, один из которых являлся кафедральным собором местного архиепископа. Далее путь д'Эрбиньи пролегал через Оршу и Витебск, в котором православный собор располагался в здании бывшей церкви иезуитов. С 4 по 7 мая о. д'Эрбиньи находился в Ленинграде. Французская церковь Лурдской Богоматери находилась в Ковенском переулке, французский приют — в доме № 52 по Тринадцатой линии. "Ленинградских французов окормляет доминиканец о. Амудрю, сестра которого входит в общество Дочерей Милосердия. Это крупнейший центр католицизма в России. После расстрела монсеньоpa Буткевича и высылки монсеньора Цепляка в городе больше нет епископа. Нет также и духовной академии, семинарии, монашеских общин, католических школ и больниц. Самый большой католический храм — польская церковь святой Екатерины на Невском проспекте, в которой служат пятнадцать исповедников". Д'Эрбиньи встретился с настоятелем этого храма прелатом Малецким и с молодым викарием Болеславом Слоскансом, который согласился принять епископский сан, за что впоследствии претерпел много страданий. Трое католических священников восточного обряда все еще находились в тюрьмах. Их экзарх Леонид Федоров, освобожденный всего неделей ранее, не мог вернуться к исполнению своих обязанностей, так как был вынужден остаться в Вологде. В то самое время, когда о. д'Эрбиньи находился в Ленинграде, там был и посол Италии граф Манцони, принимавший участие в торжественных проводах на Северный полюс экспедиции "Норвегии", возглавляемой генералом Нобиле и исследователем Амундсеном. В субботу 8 мая д'Эрбиньи возвратился в Москву. 10 мая, в понедельник, он совершил епископские хиротонии Болеслава Слос-канса и Александра Фризона. Хотя их встреча на юге не состоялась, д'Эрбиньи смог передать Фризону через надежного священника приказ прибыть в Москву для посвящения в сан епископа. Хиротония происходила в церкви святого Людовика. Как и в случае с монсеньором Невё, она была тайной. Присутствовали те же свидетели.

На следующий день д'Эрбиньи встретился с председателем комиссии по религиозным делам при Наркомюсте Смидовичем. Они обсудили возможности открытия католической семинарии. Перед отъездом из Москвы д'Эрбиньи послал Невё следующее письмо^cxiv:

"Москва, Вознесение.

Дорогой друг, я получил Ваше письмо и с радостью узнал, что у Вас все в порядке. Моя поездка благополучно завершилась. Завтра уезжаю, но надеюсь вскоре снова оказаться в ваших краях: самое раннее — в конце июня, но вероятнее всего — в начале июля. Г-н Смидович, с которым я имел вчера еще одну беседу, сказал, что не видит препятствий для моей повторной поездки в СССР, в ходе которой — как я ему сказал — я должен буду от имени С(вятого) П(рестола) поставить О(тца) Н(евё) ф(ранцузским) еп(ис-поком) М(осквы). Смидович добавил, что его товарищи из различных наркоматов считают эту кандидатуру наиболее подходящей. Они согласны также, чтобы на каждом приходе служили по два фр(анцузских) св(ященника), и я буду от имени г-на посла — а также от Вашего и своего собственного — просить отца Жерве послать двоих из его чад в Мак(еевку), и — если возможно — еще одного сюда, в помощь Вам; возможно даже, что этим священником окажется Ваш племянник.

Идея открытия в Одессе богословских курсов также показалась им приемлемой, и, надеюсь, к концу года мы сможем ее осуществить. Можете сообщить на юге эти добрые новости. Возможно, когда-нибудь у меня появится возможность заехать в ваши края... Передайте г-ну Давиду и Вашим нынешним чадам мои наилучшие пожелания и благословение. В прошлый понедельник я благословил двух близнецов, представленных мне двумя знакомыми Вам крестными: у одного из них уже вьются волосы, другой — совсем лысый. Благодарю за Ваши молитвы, остаюсь признателен за все, что Вы сделали для меня, желаю Вам здоровья и всего самого хорошего, Ваш слуга о Господе Иисусе Христе, Мишель".

Несомненно, цензура прочла это письмо. Но смогла ли она понять, что два "близнеца", которых "благословил" д'Эрбиньи, — это два новохиротонисанных им епископа — монсеньор Фризон (с вьющимися волосами) и монсеньор Слосканс (1'autre sur 1'os)?

Д'Эрбиньи уехал из России 15 мая. Незадолго до этого он писал: "Тем временем послу Франции из надежных источников стало известно, что руководство отдела по делам религии намеревается признать права французских — и не только французских — католиков: тогда в соответствии с Конституцией они получат гарантии на пользование культовыми зданиями, на совершение богослужений и на регулярное окормление священниками. Таким образом, мое возвращение в Россию может оказаться весьма полезным для всех этих иностранцев, нуждающихся в стабильной церковной организации. Итак, с надеждой на скорое возвращение, в ночь с 14 на 15 мая — на следующий день после Вознесения — я покидаю Москву, а вечером 15 мая — Россию"^cxv.

Монсеньор д'Эрбиньи поверил словам Смидовича о благих намерениях Советов и стал надеяться, что в России удастся создать сильную иерархическую структуру Католической Церкви. Он думал, что можно будет договориться о направлении в Ленинград одного доминиканца в помощь о. Амудрю, в Макеевку — двух ассумпционистов, которые заменили бы Невё, в Москву — племянника Невё, священника Орлеанской епархии, в Одессу — двух французских иезуитов для окормления прихода и еще троих их собратьев по ордену — для преподавания в семинарии и, наконец, в Киев — одного бенедиктинца, которого просили прислать обновленцы для преподавания французского языка в их академии. В своих воспоминаниях монсеньор д'Эрбиньи пишет, что из России он возвращался через Берлин, где по приглашению монсе-ньора Пачелли остановился в нунциатуре, и Цюрих, где встретился с генералом иезуитов. Он вернулся в Рим 23 мая, в день Пятидесятницы, и 25 мая был принят Пием XI, который беседовал с ним более двух часов. Кроме удачных результатов поездки они обсуждали и планы на будущее: возвращение д'Эрбиньи в СССР и направление в Одессу двух иезуитов для открытия в этом городе духовной академии — американца французского происхождения о. Леди и австрийца о. Швайгля.

На следующий день, 26 мая, о. д'Эрбиньи составил отчет для министра. Он писал, что, судя по словам Смидовича, назначение епископов больше не вызывает протеста. Их избрание может происходить в соответствии с каноническим правом Католической Церкви. "Если папа захочет послать в Россию епископа для совершения епископской хиротонии одного из французских священников, то виза будет выдана ему на общих основаниях. Таким образом о назначении о. Невё — уже выбранного Святым Престолом — на должность апостольского администратора Москвы и о возведении его в епископский сан можно будет публично объявить несколько позже — когда я возвращусь в Россию и заявлю о своих полномочиях. Скорее всего, это произойдет в июле"^cxvi.

Прежде чем перейти к дальнейшему изложению событий, обратимся к о. Невё и к тому, что происходило с ним в тишине Макеевки. В письме от 28 апреля 1926 года, которое было отправлено обычной почтой и в связи с этим составлено на эзоповом языке, он сообщал о. Кенару о своей хиротонии. 19 апреля Невё совсем было собрался в путь-дорогу, намереваясь посетить ростовского настоятеля и прикупить у него саженцев для своего огорода. В подтверждение своей лояльности к советской власти он выращивал краснокочанную капусту — овощ, неизвестный доселе в этих краях и просто очаровавший местных "товарищей". Но тут брат Давид принес ему вызов из Москвы от "начальника конторы", в которой прекрасно зарекомендовали себя трое наших востоковедов — Жюжи, Вайе и Суарн — трое ученых-ассумпционистов, удаленных из Восточного института после того, как Пий XI передал его в ведение иезуитов, возложив руководство на о. д'Эрбиньи. 20-го числа вечером Невё отправился в Москву. "С радостью я зашел к Вивьену, чтобы совершить там мессу (Вивьен был настоятелем церкви святого Людовика в те времена, когда Жер-ве Кенар служил в России). После этого весьма интимного сослуже-ния (конечно же, с поставлением во епископа — потому что тогда в латинском обряде сослужение было принято только во время епископских или пресвитерских хиротоний) я вышел из церкви, было как-то не по себе: на улице очень сыро, а сам я ощущал себя совершенно новым человеком. Это ощущение было столь сильным, что восемь дней кряду я не мог сомкнуть глаз". Мишелю пришлось долго увещевать Невё прежде, чем тот согласился принять сан. "Потом мы вместе отправились в мои края. Русское правительство было так любезно, что позволило ему посетить наши французские церкви..." Во второй половине дня 21 апреля оба епископа обедали у посла Эрбетта. "Наш посол очень милый, тонкий и порядочный человек". "Теперь Макеевка стала Назаретом" — в котором Иисус, почти никому не ведомый, провел первые годы Своей земной жизни, прежде чем явиться миру. Под этим посланием Невё впервые поставил епископскую подпись с крестом: † Пи Эжен Невё.

24 мая 1926 года Невё писал: "Думаю, что сейчас, когда я пишу это письмо, архистратиг (так называют в Восточной Церкви архангела Михаила — намек на Мишеля д'Эрбиньи) уже возвратился и Вы смогли поговорить с ним лично. Вам надо договориться о линии, которой вы оба будете следовать. Что касается меня, то я не собираюсь что-либо предпринимать до получения конкретных указаний". О. Николай Толстой, к которому Невё после истории с Феду-ковичем испытывал большое недоверие, прилетел самолетом из Москвы в Харьков, а оттуда добрался до Макеевки, чтобы сообщить Невё, что готов служить при нем, когда тот станет епископом. Невё ответил, что ни о чем подобном не могло быть и речи: в лучшем случае он может стать настоятелем церкви святого Людовика. Толстой был крайне удивлен: сам монсеньор д'Эрбиньи говорил ему о предстоящем епископском служении о. Невё.

Невё счел действия д'Эрбиньи крайне непредусмотрительными. Сам он в июне 1926 года был вызван в отделение цензуры в Юзовке, в котором осели некоторые номера журнала "Lettre a la Dispersion" ("Письма в рассеяние"). ГПУ обвинило его в публикации в иностранном журнале мемуаров о периоде военного коммунизма. Можно сказать, что, назвав мемуарами письма Невё, публиковавшиеся с 1921 по 1925 год в "Lettre a la Dispersion", чекисты дали неплохую оценку его эпистолярному творчеству. Комментируя этот эпизод своей жизни, Невё в письме от 21 июня 1926 года, отправленном дипломатической почтой, когда он приезжал в посольство для продления паспорта, отмечает: "...военный коммунизм умер в 1922 году; то, что мы имеем сейчас, я окрестил красным фашизмом (sic)".

В своем "Назарете" Невё готовился к выходу на общественное служение, не зная даже толком, какой будет его роль в Москве. "Инициатива всегда наказуема. Вот уже четыре года, как я требовал назначения епископа. И вот я сам стал таковым, чему вовсе не рад". Он даже не знал, откуда взялся его титул: "Citrensis". Это что — то место, где растут цитрусы? Во всяком случае, это явно не тот волшебный остров Цитера — родина стольких любовных историй..." Выжидая, он просил своих собратьев проявлять скромность и не помещать на страницах "La Croix" ни патриотических гимнов, ни статей о растущем французском влиянии. Это могло не понравиться как большевикам, так и полякам, составлявшим большинство клира и паствы.

Последняя миссия монсеньора д'Эрбиньи в России
Ситуация стала проясняться, когда монсеньор д'Эрбиньи снова собрался в Советский Союз. 7 июля он сообщил о. Жерве Кенару о своем прибытии в Париж, "чтобы, под покровительством святых Кирилла и Мефодия, заняться подготовкой к третьей поездке".

Монсеньору д'Эрбиньи ставят в упрек тот факт, что он поставил под удар все дело, задуманное Пием XI и осуществленное им самим при помощи французской дипломатии, раскрыв свой епископский сан. Думаю, что, напротив, сам папа приказал д'Эрбиньи во время третьей поездки не скрывать свой сан, чтобы было проще объяснить властям и католикам России, откуда взялся новый епископ Невё. К тому же монсеньору д'Эрбиньи было разрешено рассказать о своей хиротонии матери. Он писал ей 10 июня: "То, о чем я пишу Вам сейчас, — большая тайна. Никто не должен узнать об этом — даже никто из Отцов. Здесь об этом знают только Святой Отец и Отец генерал: если в июле сего года мне удастся поехать на два-три месяца в Россию, то, вполне возможно, станет широко известно, что я обладаю гораздо большими полномочиями, чем обыкновенный священник... Никто не должен узнать об этом. Мне разрешили сделать исключение только для Вас и Марты..." Подпись: Мишель (без епископского креста).

Получив визу, д'Эрбиньи вернулся в Рим. Утром 26 июля — сразу по прибытии — он вместе с кардиналом Синсеро пошел на прием к папе, чтобы уточнить программу поездки. Кардинал Синсеро, секретарь Восточной конгрегации, вручил ему официальный документ, в котором, по сути дела, не было никакой необходимости, так что вполне можно предположить, что сам кардинал ничего не знал об особых полномочиях д'Эрбиньи. Документ гласил: "Настоящим поручаю Вам поставить Преподобного Отца Пи Невё епископом Московским и сделать все необходимое для открытия богословской академии в Одессе. Кардинал Синсеро, 26 июля 1926"^cxvii.

Из Рима о. д'Эрбиньи направился через Инсбрук в Берлин, где он встретился с нунцием и послом Франции де Маржри. Оттуда он послал матери письмо с просьбой отпечатать визитные карточки следующего образца: "Мишель д'Эрбиньи, титулярный епископ Илионский, президент Папского института Восточных исследований", а также указания портному относительно пошива епископского облачения. Во вторник, 3 августа, он прибыл в Москву и остановился, как и прежде, в гостинице "Большая Москва". Он занялся пастырским окормлением католиков, совершая богослужение иерейским чином. 10 августа он писал матери: "Возможно, 15 августа я раскрою свой епископский сан".

Его паспорт, зарегистрированный 4 августа, был действителен на протяжении одного месяца — но только на территории Российской Федерации. Он не мог поехать в другую республику — будь то Украина или Белоруссия. "Я воспользовался им, чтобы поехать в бывшую столицу (Ленинград), где провел около тридцати часов, совершив в церкви Нотр-Дам-де-Франс (Лурдской Богоматери) две мессы: в день памяти святой Клары, 12 августа — в этот день я служил один — и в пятницу, 13 августа — в сослужении бывшего генерального викария Могилевской епархии монсеньора Антония Малецкого", — писал д'Эрбиньи в докладе "Пребывание епископа в Москве", составленном в 1927 году. Нам снова надо научиться читать между строк, чтобы понять, что в этот день д'Эрбиньи совершил епископскую хиротонию Малецкого. Д'Эрбиньи удалось усыпить бдительность ГПУ, сказав, что он собирается съездить на знаменитую нижегородскую ярмарку. По возвращении в ленинградскую гостиницу он делился впечатлениями от этой "поездки" с гостиничным персоналом.

14 августа в Москве монсеньор д'Эрбиньи впервые совершал мессу в епископской шапочке и с перстнем на пальце. Это произвело огромное впечатление на католиков — в большинстве своем поляков. Стали распространяться слухи, что на следующий день, 15 августа, монсеньор д'Эрбиньи должен будет представить собравшимся в храме людям архиепископа Могилевского Эдуарда фон Роппа, якобы возвратившегося в СССР.

15 августа монсеньор д'Эрбиньи совершил в церкви св. Людовика понтификальную мессу. Во время проповеди он сказал удивленным и обрадованным верующим, что по желанию папы русских католиков будет отныне окормлять не просто священник, но епископ. Его пребывание в Москве должно было занять всего несколько недель, но он выразил надежду, что приход св. Людовика, не имевший своего настоятеля с самого отъезда монсеньора Видаля в 1921 году, "получит вскоре пастыря, который сможет постоянно окормлять верующих". Эта новость распространилась с огромной скоростью и вызвала волну радости и душевного подъема среди католиков России. Даже поволжские немцы приехали из своей далекой республики, чтобы получить конфирмацию из рук епископа.

24 августа 1926 года монсеньор д'Эрбиньи послал дипломатической почтой письмо матери, в котором говорилось: "15-го числа я торжественно совершил свою первую понтификальную мессу в фиолетовой сутане, митре и при других знаках епископского достоинства. Верующие были глубоко взволнованы. 22-го числа я совершил другую мессу — в польском храме святых апостолов Петра и Павла. Завтра, 25 августа, буду совершать конфирмацию". Он рассчитывал пробыть в России еще пять-шесть недель и даже надеялся поехать в Сибирь. "Нет больше нужды хранить тайну. Если станут говорить, что я остаюсь здесь или что я продолжаю дипломатические переговоры — можете опровергать эти слухи — в частности, через журнал "Etudes".

Новость о появлении в Москве католического епископа быстро распространилась по всему миру через телеграфные агентства. "Возвратившись в Москву 14 августа, — писал его секретарь о. Бел-луа г-же д'Эрбиньи, — Отец служил по понтификальному чину 15 числа. Эта последняя новость, о которой мы узнали из депеши, по-моему, окончательно сняла всякую тайну с его епископского сана. Впрочем, по причине определенной неосторожности очень многие у нас — да и не только у нас — узнали об этом еще раньше".

По просьбе Рима, д'Эрбиньи составил информационное сообщение, которое послал по дипломатической почте 25 августа. Оно было опубликовано в "Osservatore Romano" за 6—7 сентября. Информация эта была помещена на первой полосе, в нижней правой колонке под заголовком: "Из России — наша информация", что подчеркивало ее квазиофициальный характер. "Москва. Август. К нам поступили утешительные новости о церковных торжествах в честь праздника Успения Пресвятой Девы Марии, состоявшихся 15 августа в Москве при большом стечении верующих. После того, как персонал посольств Франции и Италии занял отведенные места в московском храме святого Людовика, была совершена торжественная понтификальная месса, которую возглавил тот, кого до сих пор все называли Преподобным Отцом Мишелем д'Эрбиньи, президентом Папского института Восточных исследований в Риме и который в своем слове, обращенном к пастве, сказал, что Святой Отец, желая проявить особую любовь к России, поставил его во епископа, чтобы передать еще более обильные благословения верным католикам — представителям всех народов и языков, живущих в Москве и всем Советском Союзе. Его пребывание в СССР, сказал епископ, будет кратким; оно посвящено исключительно вопросам пастырского окормления католиков этой страны и не будет связано ни с какой политической или дипломатической деятельностью. В течение всей своей следующей недели большое количество верующих ежедневно собиралось на приватные мессы, совершаемые епископом, принося ему для благословения образки, медальоны, крестики, приводя с собой детей. 22-го числа при огромном стечении народа в главном польском храме города была совершена еще одна торжественная понтификальная месса. 23 августа состоялся чин конфирмации многочисленных взрослых и молодых людей. 29 августа, в день престольного праздника храма св. Людовика, должно состояться еще одно торжественное богослужение. Московская паства со слезами умиления выражает Святому Отцу благодарность за его заботу об их судьбе".

Эйфории, которой был полон этот репортаж, суждено было вскоре закончиться: 31 августа монсеньору д'Эрбиньи было отказано в разрешении на поездку в Одессу, где он собирался начать подготовку к открытию семинарии, а в ночь с 3 на 4 сентября милиция заявила ему, что срок действия его паспорта истек 2 сентября и он должен покинуть территорию Советского Союза. Д'Эрбиньи удалось добиться продления паспорта до 6 сентября — чиновник, давший на это согласие, не знал о последних инструкциях своего начальства. Кроме того, прелату было разрешено покинуть территорию СССР через любую границу по его выбору. Таким образом, д'Эрбиньи мог встретиться с Невё, что было совершенно необходимо для передачи ему полномочий из Ватикана и для достижения договоренности об условиях его возведения на кафедру. Посол вызвал Невё на 28 августа. Однако прежде чем покинуть Макеевку, где он служил с 1907 года, Невё хотел совершить особо торжественным чином мессу в день памяти блаженного Августина и пригласил для этого ближайшего соседа, аббата Эмманюэля Симона, настоятеля храма в Енакиеве. 31 августа, во вторник, посол вызвал его телеграммой. Невё ответил, что приедет в Москву в пятницу, 3 сентября, в пять часов вечера. Милиции было известно: 1) что он вызван в посольство, и 2) номер поезда, которым он собирался ехать. "Я надеялся, что авторитет г-на Эрбетта защитит меня, — писал Невё Кенару. — Но уверенности у меня не было, и я решил взять с собой Таню (его экономку), чтобы в случае моего ареста она добралась до Москвы и поведала послу о моих злоключениях. 2 сентября, в 4 часа вечера мы сели в поезд. До Тулы все шло хорошо; но там какой-то еврей, постоянно следивший за нами, потребовал задержать нас, поскольку он "узнал в Тане белогвардейскую шпионку, виновную в расстреле его брата в Бахмуте" (ныне — Артемовск) — в городе, в котором бедная девушка ни разу не бывала. Наши протесты ни к чему не привели. Наш багаж тщательно обыскали, а самих нас раздели. Было ясно, что им что-то нужно".

Невё и Таню отпустили — после долгого допроса — только в восемь часов вечера. В результате они задержались на двенадцать часов. И когда в ночь с пятницы на субботу, между двенадцатью и часом ночи, они садились на московский поезд, д'Эрбиньи получил предписание немедленно покинуть Москву. "Итак, они хотели помешать нашей встрече. Нужно сказать, что о. д'Эрбиньи служил понтификальным чином с 15 августа. Именно поэтому была разыграна вся эта сцена — они хотели помешать нашей встрече и моей хиротонии, о которой они не знали, но подозревали, что она должна была состояться".

Невё добрался до храма св. Людовика в субботу, около 9 часов утра. В это время Мишель, в фиолетовом епископском облачении, находился у алтаря, почти совсем потеряв надежду встретиться с ним. "Мы виделись в субботу, воскресенье и понедельник". В воскресенье, 5 сентября, о. Невё служил приходскую мессу, и монсеньор д'Эрбиньи с кафедры объявил прихожанам, что этот французский ассумпционнст, столь уважаемый ими всеми, оставляет приход в Макеевке, где он самозабвенно служил на протяжении двадцати лет, и переводится в Москву, принимая на себя окор-мление французского прихода.

В это же воскресенье монсеньор д'Эрбиньи совершил большую понтификальную мессу в польском приходе Петра и Павла. Вечером в понедельник, 6 сентября, супруги Эрбетт посадили его на ленинградский поезд. Он пробыл в Ленинграде 7 и 8 сентября, а 8-го вечером сел на поезд до Хельсинки и покинул Россию. Вернуться в эту страну ему было не суждено^cxviii.

Получив от Эрбетта информацию об отъезде д'Эрбиньи, МИД Франции направил 7 сентября 1926 года послу при Святом Престоле Дульсе телеграмму, в которой говорилось: "Сообщить кардиналу Гаспарри, что о. д'Эрбиньи выехал вчера вечером из Москвы в Гельсингфорс, поскольку срок его пребывания в СССР закончился 2 сентября". Сообщая МИДу о результатах поездки д'Эрбиньи в Советский Союз, Эрбетт писал: "Он встретился с двумя течениями в большевистском руководстве: благосклонное было представлено Смидовичем, враждебное — наркоматом иностранных дел, уполномоченным вести переговоры со Святым Престолом, и, что гораздо существеннее, местной Охранкой".

Известия о епископских служениях в Москве, опубликованные в Риме в понедельник, 6 сентября, произвели сильное впечатление в канцеляриях, аккредитованных при Святом Престоле посольств. Поверенный в делах Франции Анри отправил 8 сентября 1926 года следующую телеграмму: "Мне стало известно, что о. д'Эрбиньи во время своего последнего пребывания в Риме был в строжайшей тайне рукоположен во епископа. Он носит титул епископа Илионс-кого". Эта телеграмма всего лишь повторяла информацию, опубликованную в "Osservatore romano" за 6 сентября. Как бы извиняясь за свою неинформированность, поверенный в делах добавляет: "...никому не нужная игра в прятки привела к тому, что даже некоторые высокопоставленные иерархи ничего не знали об этом назначении. Один из них, ничтоже сумняшеся, заявил: «Впервые в истории Церкви папа вступает в тайный сговор с иезуитами»".

С Кэ-д'Орсэ поверенному в делах ответили: "Возведение о. д'Эрбиньи в епископский сан состоялось не в указанный вами срок, а на несколько недель раньше — перед его апрельской поездкой в Россию. Такая информация была конфиденциально сообщена отцом д'Эрбиньи главе русского отдела моего департамента. Этот священнослужитель уведомил моих сотрудников о намерении Верховного Понтифика поставить епископом о. Невё, который на протяжении многих лет живет в Москве (sic), и что поставле-ние это состоялось при участии о. д'Эрбиньи" (№ 157/EU от 7 октября 1926 года).

Столь важная новость, как можно догадаться, вызвала повышенный интерес общественности. 25 сентября Поль Лесур опубликовал в "Le Figaro" интервью с вернувшимся из России монсе-ньором д'Эрбиньи под заголовком "Католицизм при советской власти", в котором епископ ни слова не сказал о рукоположенных им епископах. Ассумпционисты, несмотря на совет о. Невё проявлять "скромность", опубликовали радостную новость о его епископской хиротонии во внутриорденском "Lettre a la Famille" за 29 сентября. Этого не следовало делать ни в коем случае: ведь таким образом Советы могли узнать, что Ватикан за их спиной предпринял шаги по созданию подпольной католической иерархии в СССР в то самое время, когда в Берлине нунций Пачелли продолжал вести с послом Крестинским переговоры об условиях договора или "модуса вивенди".

После отъезда д'Эрбиньи Невё отправил свою Таню в Макеевку, а сам временно поселился у одного американца — бывшего макеевского прихожанина, — в маленькой комнатушке на четвертом этаже (чтобы подняться туда, надо было преодолеть сто двадцать ступеней). Его соседями были многочисленные клопы. Он писал Кенару: "Дела обстоят следующим образом: я прибыл на место, и теперь надо подготовить правительство к моему признанию, объяснив, что в этом не кроется никакого заговора. Духовенство знает, что я буду служить здесь. Думаю, в моем подчинении будет около десяти священников (московского деканата). С пятью из них я уже виделся; кажется, они довольны происходящим. Что касается простых верующих, то они начинают догадываться, что я — епископ. Я хожу в августинском одеянии — другого у меня нет, — но кроме него ношу фиолетовую шапочку, наперстный крест и перстень, который с серьезным видом даю лобызать причастникам. Вот оно, горчичное семя, из которого должно вырасти большое дерево. Завтра я должен принять племянника Владимира Соловьева, униатского священника. Он носит фамилию дяди. Как хорошо, если бы он имел его голову и сердце!"

28 сентября 1926 года Невё направил д'Эрбиньи свое первое епископское донесение на четырех страницах большого формата, без интервалов, с грифом "Монсеньор фон Ропп, милостью Божией и изволением Святого Престола архиепископ-митрополит Моги-левский, апостольский администратор Минский"^cxix. Он писал о визите о. Николая Толстого и об о. Сергии Соловьеве. "К моей великой радости, пришел Николай Толстой и заявил, что Лев XIII установил ему пожизненную ренту в размере сорока долларов в месяц и что Вы пообещали ему выплату этой ренты. Поскольку мне ничего об этом не известно, я посоветовал ему написать лично Вам. Он утверждает, что царской полиции было известно о положении русских католиков и о всех планах митрополита Андрея от некоего старообрядческого священника, принявшего католичество, но потом возвратившегося в раскол. Он убеждает меня назначить о. Соловьева генеральным викарием для католиков восточного обряда и считает, что Рим должен поставить этого мужественного священника архиепископом католиков славянского обряда. "А как же его жена и дети? Мы ведь пока не обновленцы!" — "Об этом я не подумал!"^cxx

Отец Сергий Соловьев приходил к Невё дважды: "С самых первых слов нашей беседы у меня сложилось о нем приятное впечатление. Его духовным чадам нравится моя борода и то, что я знаю их язык и обычаи. Они передали мне освященную просфору. 18-го числа мы пошли помолиться на могиле его дяди Владимира. Я был очень взволнован. Мы по очереди прочли молитвы о упокоении души на славянском и латинском; я расплакался. Многие ли понимают сейчас всю глубину идей этого великого русского мыслителя? О. Сергий подарил мне фотографию Владимира Соловьева с о. Пирлингом: я был очень растроган, этим подарком". Невё виделся также с монсеньером Слоскансом. "На прошлой неделе меня посетил монсеньор Слосканс. Я рад был с ним познакомиться. Он сообщил о Ваших решениях относительно Ленинграда и поинтересовался, не предпринимали ли Вы каких-нибудь шагов для рукоположения апостольского администратора Кавказа. Я ответил, что мне ничего на этот счет не известно".

В свою очередь, епископ нанес визит небольшой группе доминиканцев — тем из них, кто не был арестован. "Я посетил двух доминиканцев — это остатки общины Абрикосова; нашел их в добром расположении духа, по-прежнему верными Католической Церкви. Они много заботятся о сиротах и стараются как-то поддержать узников за Христа, которые после всего, что случилось, рады пострадать за дело папы. Мы публично молились за них в день праздника Богоматери Милостивой (24 сентября). Перед самым прекращением навигации я пошлю нашим исповедникам столь необходимую для них посылку, потому что потом всякая связь с Соловками прервется и помочь им материально не будет никакой возможности".

Епископ сообщает также новости об о. Иоанне Дейбнере: "Позавчера, в воскресенье, меня посетила г-жа Дейбнер, которой впервые за три года ГПУ милостиво разрешило навестить мужа в суздальской тюрьме, пообещав свидания с глазу на глаз в течение четырех дней. По ее возвращении я смогу узнать о судьбе этого узника более подробно. Ему я тоже собираюсь отправить посылку. Г-жа Дейбнер рассказывала мне, что два священника, находящиеся в заключении на Соловках, даже совершают в своей камере литургию. Увы! Скоро к ним присоединится третий — на днях туда должен отправиться о. Леонид Федоров. О, свобода! В настоящее время я не вижу реальных кандидатур на пост викария для католиков славянского обряда".

Далее Невё писал д'Эрбиньи о том, каким образом он собирался публично заявить о своем сане и полномочиях: "В следующее воскресенье, в день святого Розария, состоится понтификаль-ная месса в церкви свв. Петра и Павла. Позавчера во время своей проповеди викарий объявил, что мессу будет совершать "епископ". Во время мессы я собираюсь произнести слово, в котором очень просто и скромно, но вместе с тем ясно скажу, что Святой Отец благоволил назначить меня апостольским администратором для католиков Московской области и от имени всех засвидетельствую послушание воле Его Святейшества. Таким образом будет положен конец всем недомолвкам, Вам уже будет нечего опасаться, а мы окончательно вверим себя заступлению Божию!"

Вступление монсеньера Невё на Московскую кафедру
Некоторые прихожане церкви свв. Петра и Павла думали, что в Москву вернулся д'Эрбиньи. В воскресенье, 3 октября, мессу в храме св. Людовика совершил викарий прихода, а Невё произнес проповедь на французском языке. По окончании этой мессы о. Невё, в одеянии ассумпционистского монаха, в сопровождении двух одетых в мирское платье детей из хора, направился в соседнюю Петропавловскую церковь, где его встретили как правящего епископа. Он облачился в архиерейские одежды, которые были присланы монсеньором д'Эрбиньи по дипломатической почте через французское посольство. Невё совершил свою первую понтификаль-ную мессу в сослужении польского духовенства, двух армянских католических священников и одного униата — о. Николая Толстого. Присутствующие были поражены столь необычной торжественностью богослужения. После символа веры монсеньор Невё произнес слово о своем вступлении на кафедру^cxxi: "Мы, Пи Эжен Невё, милостью Божией и изволением Святого Престола, апостольский администратор Москвы, заявляем о своем вступлении с данного момента во вверенные нам обязанности".

Поблагодарив папу за попечение о благе своих верных чад в России, Невё заявил о лояльности по отношению к правительству и народу России: "Мы не заговорщики. Мы не служим и не хотим служить никакой земной державе, потому что, подобно святому апостолу Павлу, мы — "посланники от имени Христова" (II кор. 5, 20), и только от Его имени. Но, поскольку мы живем среди великого русского народа, радушно принявшего нас в своей стране, мы должны быть признательны ему за это и выражаем свою благодарность, присоединяя к ней пожелания мира, процветания и славы. Своими истинными братьями мы считаем русских, связанных с нами одной католической верой. Воздавать кесарю кесарево, а Божие Богу, любить своих врагов, благословлять проклинающих, делать добро ненавидящим, молиться за тех, кто нам вредит и преследует нас — если предположить, что такие люди найдутся, — вот единственная политика, которую мы признаем. Ибо это — политика Евангелия, которая позволяет нам никого не бояться и не позволяет никому запугать нас. Возлюбленные, покажите не на словах, а на деле, что католики — то есть истинные члены Церкви Христовой — самые мирные, самые честные и самые трудолюбивые граждане".

Пока он говорил, делая особый акцент на фразах о защите свободы и репутации католиков, одна из стоявших в церкви женщин — говорили, что она коммунистка, — стала записывать его речь; поляки не дали ей продолжить записи, сказав, что в храме следует молиться, а не работать.

6 октября Невё сообщил в Рим о том, как прошла церемония, отметив, что его речь произвела хорошее впечатление на клир и прихожан. Эрбетт передал текст этой речи в Париж, а Невё раздал его своим клирикам. В Могилеве местная газета набросилась на монсеньора Слосканса, напечатав информацию о том, что прибыл молодой "епископчик". Через армянина-католика, направлявшегося в Симферополь, Невё передал для монсеньора Фризона посох, митру и другие хранившиеся у г-жи Отт знаки епископского достоинства.

В том же письме Невё сообщает подробности об о. Дейбнере: "Впервые за три года заключения мужа ГПУ разрешило г-же Дейбнер встретиться с ним в суздальской тюрьме. Они могли видеться с ним в течение четырех дней всего по одному часу! Жена нашла о. Иоанна очень постаревшим и похудевшим, но он полон терпения и мужества. Дейбнер предпочитает оставаться один в камере; ему так удобнее молиться и размышлять. Он переводит богословские труды и пишет много стихов, жалеет, что в тюрьме нет пианино, чтобы положить эти стихи на музыку (он прекрасно играет)".

Первая тревога

Эрбетт заявил протест и сообщил о происходящем в Париж. С Кэ-д'Орсэ поступила весьма резкая депеша, в которой Советам было заявлено, что в случае продления подобной политики Франция считает себя вправе применить такие же меры к духовным лицам и прочим гражданам СССР, находящимся на ее территории. Вечером 21 октября, в четверг, Эрбетт получил из НКИДа следующий ответ: Невё, проживший в России двадцать лет, может и впредь оставаться на территории СССР при условии, что он будет окорм-лять только французских граждан.

По иронии судьбы, в те же самые минуты д'Эрбиньи, который любил писать в пути, адресует Невё следующие строки: "21 октября, вечер. Поезд на Париж—Лондон. Я подготовил для "Osservatore Romano" заметку, которая должна предотвратить распространение ложных слухов. Сейчас, когда Вы получили возможность говорить обо всем, не опасаясь — как в начале сентября — быть выдворенным из страны, все факты надо представлять весьма осторожно, но официально. Святой Отец взялся лично просматривать все материалы "Osservatore Romano", посвященные Вам, и одной этой детали, на мой взгляд, вполне достаточно, чтобы ощутить, насколько он близок к Вам, или, вернее, как внимательно он руководит нашим общим делом".

На Кэ-д'Орсэ д'Эрбиньи узнал о решении Советов выслать Невё, отмененном благодаря усилиям Эрбетта. 23 октября он добавил к письму следующий постскриптум: "Тотчас по прибытии в Париж я узнал тревожные новости: вы должны в течение суток покинуть территорию СССР! Сразу же начались визиты, вопросы, обмен информацией... Вчера, около полудня, мне сказали, что, кажется, ситуация с Вами улажена. Чтобы удержаться в России и действовать, сегодня, как никогда прежде, необходимы молитва и осторожность. Мы должны быть "sicut s" (erpentes) (как змеи)!" Но почему зашла речь о соблюдении осторожности? Невё считал, что неосторожно повел себя не кто иной, как д'Эрбиньи. 20 октября в письме о. Жерве Кенару Невё выразил сожаление в связи с публикацией в "Le Figaro" одной статьи. "Надо принять все меры, чтобы теперь Отцы из "La Croix" не принялись воспевать хвалебные песни. Русские католики и поляки считают, что причиной новых гонений и арестов стали некоторые публичные заявления о. Уэлша — бывшего главы папской миссии. Во всем, что касается России, нам лучше будет согрешить излишней осторожностью, нежели излишней велеречивостью. В противном случае, мы рискуем остаться у разбитого корыта". Когда на следующий день, 21 октября, в 4 часа пополудни Эрбетт сообщил Невё, что он может оставаться в СССР, последний добавил к письму следующий постскриптум для д'Эрбиньи: "Г-н Эрбетт вернулся от Литвинова. После Вашего визита, а может быть после тех речей и публикаций, которые последовали по Вашем возвращении, Центральный исполнительный комитет народных комиссаров принял декрет, запрещающий иностранцам заниматься религиозной пропагандой. Inde (отсюда) полученный мною приказ покинуть эти места. Заручившись поддержкой Парижа, посол заявил, что французы имеют полное право практиковать свою религию; послышались слова о возмездии, и приказ о моей высылке был отменен".

Монсеньор д'Эрбиньи обвинил во всем журнал "Lettre a la dispersion", сказав, что даже его родная мать узнала о его епископстве только 10 августа. "Похоже, что о берлинской церемонии в тот же день догадались завсегдатаи этого дома. Сейчас все это представляет лишь ретроспективный интерес, так как любопытство по этому поводу начинает постепенно удовлетворяться. Но никаких официальных сообщений о четверых (о четырех епископах, рукоположенных д'Эрбиньи) не было, и я не встречал ни Вашего имени, ни имен остальных ни в одной западной газете. Проболтались только в Польше".

Между тем сам д'Эрбиньи хранить молчание явно не собирался. Доложив Пию XI о своей третьей поездке в Россию, он поехал в Париж, где б октября по инициативе монсеньора Бопена в капелле на улице Севр состоялась понтификальная месса, на которую были приглашены лица, принимавшие непосредственное участие в подготовке и осуществлении ватикано-парижских планов: член франко-русской комиссии сенатор Анатоль де Монзи; советник правительства по религиозным вопросам, сотрудник МИДа Кане; будущий советник посольства в Москве и посол в Белграде Пайар; известный славист Поль Буайе и другие.

Два иезуита в Ленинграде
Несмотря на совершение несанкционированных хиротоний, отношения между Ватиканом и Москвой не были окончательно прекращены. В Кремле продолжалась борьба за влияние между НКИДом, глава которого Чичерин и его заместитель Литвинов все еще надеялись добиться от Ватикана признания де-юре, и ГПУ, которое было настроено крайне враждебно к проникновению в страну любых священников или монахов, в которых эта организация не без основания видела агентов Ватикана, а следовательно — шпионов.

Два римских иезуита — американец французского происхождения о. Леди и о. Швайгль, родом из австрийского Тироля, — получили визы на въезд в СССР. Отплыв из Бари, 24 октября они прибыли в Одессу. Им было разрешено преподавать французский язык в ленинградских вузах.

28 октября иезуиты прибыли в Москву, где остановились в гостинице "Селект". Состоялась их встреча с послом Эрбеттом и австрийским посланником Полем. Они получили возможность ежедневно совершать мессу в храме святого Людовика. 1 ноября, в день Всех Святых, о. Леди даже произнес проповедь. Вечером того же дня эти священники обедали в ресторане с Невё, а 3 ноября уехали в Ленинград. Они хотели поселиться во французском приюте, но Эрбетт не одобрил такой план, так как оба иезуита не были французскими подданными. В итоге Леди и Швайгль остановились у о. Амудрю, настоятеля церкви Лурдской Богоматери, в которой они совершали мессы. 24 ноября милиция сообщила иезуитам, что они подлежат высылке, основанием для которой стал тот же декрет, который хотели применить к Невё и который запрещал иностранцами заниматься религиозной деятельностью. Они не стали возвращаться в Рим, чтобы, по словам монсеньора д'Эрбиньи, избежать лишних россказней: Швайгль поехал в Вену, а Леди — в бельгийский город Флоренн.

По просьбе д'Эрбиньи посол Эрбетт хранил в тайне все, что касалось других епископских хиротоний, — это может быть примером того, что дипломаты порой умеют хранить церковные тайны лучше, чем сами служители Церкви. Надо сказать, что Эрбетт шел на определенный риск, — его соучастие в тайных делах Ватикана могло не понравиться на Кэ-д'Орсэ. Действительно, когда министерству стало известно о поставлении других епископов, не являвшихся французами, по этому поводу было выражено недовольство. МИД счел, что д'Эрбиньи, говоривший только об одной хиротонии, злоупотребил доверием французской дипломатии. 3 февраля 1927 года на имя посла Франции при Святом Престоле Дульсе было отправлено следующее письмо: "Из надежных источников мне стало известно, что монсеньор д'Эрбиньи рукоположил в России не одного, а трех епископов, из которых по крайней мере один — поляк... Очень жаль, что этот прелат, к которому мы отнеслись с такой доброжелательностью и доверием, решился пойти на столь серьезные шаги, даже не поставив нас в известность о них..."

Дульсе ответил, что д'Эрбиньи даже не пытался скрыть от него этот факт и рассказал, что рукоположил еще трех епископов — русских по гражданству, но нерусского происхождения (немца Фризона, поляка Малецкого и латыша Слосканса). Кроме того, он совершил эти хиротонии, предварительно уведомив о них Жана Эрбетта — или даже проконсультировавшись с ним по этому поводу. Так что послу было все хорошо известно. 26 февраля из Парижа на имя Дульсе пришла очередная депеша, составленная Кане: "Святой Престол не обязан был ни о чем нас информировать, поскольку он не просил у нас помощи, которую мы все равно бы не смогли ему оказать. Но меня — а также, если не ошибаюсь, представителей всех компетентных церковных кругов — удивляет поведение этого прелата, который счел нужным окружить свой визит атмосферой, в которой причудливым образом сплелись скрытность и болтливость, таинственность и неосторожность".

Телеграмма, полученная Эрбеттом из МИДа, была составлена в еще более резком тоне: "Подобная неосторожность должна была показаться совершенно недопустимой любому, кто удосужился бы вспомнить, что при прежнем режиме правительство готово было терпеть на собственно русских землях всего двух католических епископов — Могилевского, жившего в Петрограде и находившегося под постоянной слежкой, и Тираспольского. Беседуя с генеральным секретарем Кэ-д'Орсэ Бертло и советником МИДа по религиозным вопросам Кане, монсеньор д'Эрбиньи скрыл от них свои истинные намерения. Его разговоры о Невё, который, как выясняется, не является единственным епископом на территории СССР, весьма двусмысленны".

8 марта 1927 года Эрбетт направил в министерство ответную депешу (EU/170) : "Поддержку со стороны Франции я предоставил французскому гражданину. Я никогда не посещал ни французскую церковь в Москве, ни какой-либо другой московский храм. Монсеньор д'Эрбиньи хотел освободить русских католиков от послушания епископам-эмигрантам — поляку (фон Роппу) и немцу (Кесслеру). Я понял, что он хочет назначить апостольских администраторов — один из них уже был таковым (Малецкий) — для Севера и для Юга. Насколько мне известно, на юг — в Керчь — назначен Фризон, о котором, кстати, в 1925 году думали, что он француз, а на север — в Могилев — Стоскам (sic). Оба они получили епископский сан, но при этом состоят в подчинении у Невё".

Далее, не без иронии, Эрбетт пишет о советской системе: "Советская власть, в принципе, враждебна по отношению к любой религии. Но особенно враждебна она по отношению к католицизму, поскольку он располагает такой организацией и такими средствами, которые превращают его в мощную политическую силу. В этом большевики стоят на принципиальных позициях, не изменяющихся ни при каких обстоятельствах. Не следует воображать, что коммунистическая партия оставила открытой для религиозных идей некую низкую дверцу и что одна митра пройдет через нее свободно, а четыре митры, нахлобученные друг на друга, застрянут, упершись в притолоку. Коммунистическая партия не оставляет дверей для религиозных идей. И если вопрос заходит о принципах, одна митра для нее столь же невыносима, как четыре. Но если достигается modus vivendi, не угрожающий политическим интересам режима, четыре митры для нее столь же безразличны, как и одна".

Краткое сообщение об этой конференции было опубликовано под заголовком "Дни епископа в Москве, август—сентябрь 1926" ("Etudes" 5 mai 1927, p. 257—285). Вначале монсеньор д'Эрбиньи опроверг появившуюся в парижском русском журнале "Возрождение" информацию о том, что он якобы рукоположил в России несколько десятков священников и вступил в переговоры о заключении унии с одной из православных группировок. По этому поводу д'Эрбиньи заявил, что ни в России, ни за ее пределами он ни разу не совершал еще ни пресвитерской, ни диаконской хиротонии, не поставлял субдиаконов или низших церковнослужителей. При этом он воздержался от рассказа о епископских хиротониях.

Что же касается второго утверждения, то и его он категорически отверг. "Ни во время этой поездки, ни во время предшествовавших я не вступал ни в какие письменные или устные сношения с кем-либо из руководителей или служащих Наркоминдела... Во время всех трех моих поездок в СССР я ни разу не получал от Святого Престола задания дипломатического или политического характера... Я избегал также каких бы то ни было сношений с православными иерархами, которым встречи со мной могли повредить". Д'Эрбиньи говорил правду: он действительно не вступал в сношения с сотрудниками НКИД, но встречался со Смидовичем, который являлся сотрудником наркомата юстиции.

"Говорят также, что власти СССР не знали, что я стал епископом". Действительно, во время его поездки в апреле—мае 1926 года они этого не знали. Д'Эрбиньи не вдавался в такие подробности. Он сказал только, что поставленный в известность о его сане перед третьей поездкой советский консул ответил, что данное обстоятельство совершенно безразлично для властей Советского Союза. "С первой поездки в моем паспорте было указано, что я священнослужитель, и московское правительство, следуя Конституции, не проявляло никакого интереса, к тому, каким именно священным саном я обладаю".

С этого времени для монсеньора д'Эрбиньи начинается период славы: о нем становится известно во всем мире. Побывав на празднествах в честь Жанны д'Арк в Орлеане, он навестил престарелого отца монсеньора Невё в Жьене; епископ разговаривал со стариком с сыновней почтительностью. Затем он вернулся в Рим, чтобы вскоре отправиться в Белград, а оттуда в Болгарию, в Филиппополи, затем в Турцию — в Константинополь и Адану, — где он встретился с местным армяно-католическим епископом; далее путь его лежал в Дамаск, Назарет, Иерусалим, Каир и Египет, Афины, на Афон. 15 октября епископ возвратился в Рим. Д'Эрбиньи был на гребне успеха, снискав доверие Пия XI и уважение кардинала Гаспарри.

Семейная ссора:

взаимоотношения д'Эрбиньи — Кенар
Д'Эрбиньи считал, что монополия на получение информации и принятие решений, связанных с Россией, должна принадлежать исключительно ему. Посетив по случаю нового, 1927 года о. Кенара, он вел себя более чем сдержанно, дав понять, что не желает вести разговоры о России с кем-либо кроме папы. "Но кто же тогда дает информацию "Germania" и польской прессе?" — спросил Кенар. Почувствовав выпад в свою сторону, д'Эрбиньи парировал: "А кто информирует монсеньора Бопена?" О. Жерве отвечал, что, по его мнению, эта информация могла быть полезной для Бопена...

Невзирая ни на что, о. Жерве попросил Невё по-прежнему присылать ему информацию: "У меня все-таки есть право, — думал он, — знать, куда мы идем, чтобы не получалось так, что наши средства и наших людей используют совершенно без нашего ведома. Все это не должно помешать хорошим отношениям с великим полномочным представителем (д'Эрбиньи), о котором пишут так много плохого в русских, польских и некоторых других газетах". У Кенара была еще одна претензия к д'Эрбиньи: ему стало известно, что монсеньор Невё, папский апостольский администратор, стыдится просить у Ватикана денег на свое существование. По мнению о. Жерве, в этой области ассумпционисты вообще вели себя слишком наивно. В Курии о них говорили: "Dotti, santi ma ricchi — ученые, святые, но богатые!" Однако при этом ассумпцио-нист монсеньор Пти, латинский архиепископ Афинский, продолживший публикацию деяний церковных соборов, начатую Манси, едва сводил концы с концами... "Если мы не заявляем во всеуслышание о наших успехах на Востоке, это вовсе не значит, что нас можно обвинять в растранжиривании денег Святого Престола! — возмущался Кенар. — Когда о. д'Альзон приехал в Рим, чтобы услышать знаменитые слова Пия IX: "Я благословляю ваши труды на Востоке", он привез с собой солидную сумму, предназначенную на выкуп Дома Тайной Вечери — 300 000 франков золотом, — которая впоследствии была потрачена конгрегацией пропаганды на материальную помощь Константинопольскому викариату и, в частности, на храм в Кади-Кёйи (и при этом кое-кто еще дерзает обвинять нас в том, что мы его якобы "украли")".

Урок был усвоен. 29 апреля 1927 года д'Эрбиньи, сославшись на личное распоряжение папы, написал Невё, что он может рассчитывать на фонды Святого Престола во всем, что ему необходимо: он должен тратить больше денег на себя (piuper se stesso); он просто обязан делать это, подходя к своим потребностям "разумно и гуманно" (ragionevolmente, umanamente). Через итальянское посольство папа послал 5000 долларов от имени отцов-ассумпциони-стов, а также из собственной казны — 1000 долларов одной бумажкой (которую следовало разменять на купюры помельче, "чтобы не быть расстрелянным") и еще 1300 долларов на книги. Пий XI, истинный книжник, просил передать Невё, что, если ему представится какая-либо возможность приобрести для Ватикана или Восточного института редкие и дорогие книги, он может делать это, не задумываясь о тратах. Старый библиотекарь — da vecchio bibliotecario (двух самых престижных библиотек — Амброзианс-кой в Милане и Ватиканской), — он, как и Невё, был не в силах устоять перед подобными соблазнами. В октябре 1927 года Невё удалось переслать Пию XI Острожскую Библию, первопечатную русскую книгу, подаренную папе книгопродавцем и библиотекарем Фадеевым, которого Пий XI наградил за это золотой медалью. Жалобы о. Жерве глубоко задели д'Эрбиньи. "Знаете ли Вы, — писал он Невё, — что тут считали, будто Вы испытываете материальные затруднения по причине того, что я трачу средства Святого Престола исключительно на епископов-иезуитов, которых я нару-кополагал в России!"

Внимательно следя за событиями в России, о. Жерве хотел любой ценой направить туда других ассумпционистов: генерального настоятеля беспокоила та изоляция, в которой оказались в Москве и Макеевке двое его монахов. Но несмотря на многочисленные настоятельные просьбы Кэ-д'Орсэ и Эрбетта, Москва отказалась предоставить въездную визу о. Блуа^cxxii. У опального Иоанна Дейбнера был сын Александр, тоже священник, но с ним Невё дел иметь не хотел. Кенар не успокаивался: может быть, ассумпционистские монахи могли бы попасть в Россию в качестве студентов-русистов или сотрудников канцелярии министерства иностранных дел? Не мог ли Эррио увеличить штат французского посольства в Москве хотя бы на одного писаря? Смог же радикал Сарро воспрепятствовать высылке из Турции о. Марсея, назначив его капелланом посольства! Одному Богу ведомо, сколько сотрудников привез с собой в Париж этот Раковский — среди этого батальона атташе можно спрятать целую монастырскую общину!

О. Жерве спрашивал у Невё (письмо от 7 января 1927 года) о судьбе Леди и Швайгля — двух иезуитов, которым удалось проникнуть в Россию (д'Эрбиньи не сказал ему, что оба этих монаха были высланы 24 ноября 1926 года!). Несмотря ни на что, надо было отстаивать интересы конгрегации в России. "Известно ли Вам, что сейчас хотят обыграть римский закон о "supremum dominium" таким образом, что очень легко будет сместить Вас с Вашего места и назначить на него другого?" Координация всех пожертвований, которые собирают в Америке в пользу России и Востока, уже поручена о. Уэлшу. "Он создал бюро, расположенное на двенадцатом этаже, в котором в основном работают греки. Я видел, как они работают: стоит десяток пишущих машинок и все стучат, стучат!.."

О, Кенар желал получать максимум информации о Невё. Однако помимо длинного и обстоятельного письма от самого Невё, д'Эрбиньи передал ему всего четыре строчки, напечатанные на машинке, и еще несколько строк от руки на интересовавшую его тему. К счастью, в марте 1927 года Кенар был назначен советником комиссии "Про Руссиа", где "монсеньор д'Эрбиньи займет высокий пост и куда кроме него входят теперь секретарь конгрегации Восточных Церквей кардинал Синсеро, трое прелатов, занимающих высокие посты в статс-секретариате и еще трое чином пониже, inter quos ego — среди которых я сам".

Эта комиссия, учрежденная Пием XI 20 июня 1925 года и реорганизованная в 1927 году, состояла тогда из секретаря конгрегации Восточных Церквей кардинала Синсеро (председатель), монсеньора д'Эрбиньи (референт), монсеньера Исайи Пападопулоса, монсеньора Боргонджини Дуки, монсеньера Пиццардо (секретарь по чрезвычайным вопросам) и трех советников — о. Жерве Кенара, о. Кирилла Королевского (о. Шарона) и о. Сергия Веригина. Кенар счел, что его включили в состав комиссии из вежливости. Но Невё понял это по-своему и с тех пор не упускал ни одного случая, чтобы информировать своего генерального настоятеля о событиях в России. Два раза в месяц он присылал ему по дипломатической почте второй экземпляр донесений, которые составлял для д'Эрбиньи. Если приходилось писать от руки, то он не запечатывал конверт, чтобы о. Кенар мог сперва ознакомиться с содержанием посланий, а потом уже заклеить конверт и передать его монсеньору д'Эрбиньи. Кроме того, Невё, будучи наделен настоящим литературным талантом, писал много личных писем своим друзьям, в которых со всеми подробностями отображал свою жизнь и быт москвичей. Эти письма он пересылал во Францию вместе с официальными сообщениями.

О. Кенару, который тоже был большим любителем книг и который никак не мог забыть, что трое его монахов были отстранены от работы в Восточном институте после передачи последнего в ведение иезуитов, было весьма неприятно узнавать, что Невё на свой страх и риск входит в расходы, чтобы приобрести книги для д'Эрбиньи и его института. Кенар волновался напрасно: Невё не забывал и о своей конгрегации — именно благодаря ему орден Успения стал обладателем уникального собрания русских книг, ценного не обширностью фондов, а наличием редких, а порой уникальных изданий. Труды Невё в этой области не пропали даром: из всех видов экуменизма только один — основанный на серьезном изучении истории Православной Церкви, как русской, так и греческой, — принес ощутимые плоды, поскольку был основан не на зыбучих песках эмоций, изменяющихся в зависимости от духа времени.