Байджиев М. Т., 2004. Все права защищены Издательство "жзлк", 2004. Все права защищены

Пьеса «Джигиты» является произведением зрелого мастера, созданным в традициях реалистической литературы. Она свидетельствует о широком кругозоре, глубоком интеллекте и высокой хдожественной культуре ее автора. Т. Байджиев в подлиннике читал русскую классику, через русский язык прекрасно знал мировую литературу, в его переводах шли на кыргызской сцене пьесы А. Н. Островского, К. А. Тренева, М. А. Светлова.

Подобно тому, как А.П. Чехов писал свою «Чайку» вопреки установившимся традициям, Т. Байджиев создавал своих «Джигитов» в противовес ура-патриотическим пьесам о войне, ставившимся в то время на сценах страны. Безусловно, свою положительную роль в правдивом отображении фронтовых будней, духа и мировоззрения героев сыграло и то, что автор непосредственно участвовал в изображаемых событиях. С 1942 по 1944 год он находился в Действующей армии, жил в траншеях и окопах, а пьесу писал на больничной койке военного госпиталя.

Внешняя фабула пьесы мало чем отличается от драматических произведений театра и кино, посвященных фронтовым событиям. Автор как бы специально собирает знакомых персонажей, строит их взаимоотношения по старому шаблону: командир взвода – кыргызский парень, тут же его возлюбленная – связистка или медсестра; сложное боевое задание, выполненное с честью; поимка «языка»; мужественная стойкость на допросах гестапо; освобождение или побег из плена; наступление наших войск и жестокая, но победная битва.

Но это исключительно внешний антураж. Драматургический конфликт пьесы кроется не столько в столкновении враждующих сил, сколько в мировоззрении, психологии, во внутреннем мире персонажей; не во внешнем, а во внутреннем содержании произведения. Прежде чем обострить события, автор раскрывает мироощущение героя, а потом уже проверяет его на героизм, патриотизм, преданность родине, столкнув с трудностями, с беспощадной жестокостью войны.

Советская армия готовится форсировать Днепр. Совет-ские воины должны и обязаны выполнить эту задачу, чего бы это ни стоило. И в такой напряженный момент генерал Грачев вызывает к себе кыргызских джигитов. Оказывается, из далекого Кыргызстана пришло письмо. Но прежде чем огласить его, генерал тепло и дружески беседует с джигитами, шутит, по-отечески журит за нерадивость. Он прекрасно знает, какое впечатление произведет послание односельчан на фронтовиков, как поднимет их патриотический дух, что очень важно перед смертельным боем. В письме сообщается о том, что на родине джигитов жители колхоза «Красная заря» провели траурное собрание по поводу героической гибели односельчанина Адыла. Его восьмидесятилетняя мать привела своего единственного бычка, которого берегла к возвращению сына, и просила отправить мясо на фронт. «Пусть советские воины сытно поедят и разобьют врага».Растроганные до слез колхозники тут же собрали и отправили на фронт два миллиона рублей, а молодая вдова Адыла и две подруги-медсестры решили добровольцами уйти в действующую армию. Сельчане выражают надежду, что кыргызские фронтовики – потомки славного Манаса с честью выполнят свой воинский долг, освободят советскую землю от захватчиков и вернутся домой живыми. В свою очередь, колхозники «Красной зари» не покладая рук будут трудиться во имя победы и мира. Кыргызские воины с большим волнением воспринимают наказ своих односельчан, обещают отомстить за смерть Адыла, за горькие слезы и неутешное горе его одинокой матери.

Вводя этот короткий, но эмоционально насыщенный эпизод в пьесу, драматург как бы заряжает своих героев потенциальной энергией, которая придает динамику, обостряет дальнейшее развитие действия. Помимо стремления с честью выполнить боевой приказ, у бойцов обостряется чувство нравственного долга перед своими семьями, перед односельчанами, перед всем народом, напрягающим последние силы для достижения победы над общим врагом. И этот духовный мотив усиливает самоотверженность героев, обогащает их внутренний мир, придает правдивость и жизненную обоснованность их поступкам. После прочтения письма воины-джигиты не бьют себя в грудь, не произносят ура-патриотических речей. «Такое впечатление, что я сам был на этом собрании», – задумчиво говорит Болжур, и все бойцы с волнением и пониманием воспринимают эту фразу. Без лишних слов становится ясно, какой вывод сделали они для себя, и на вопрос генерала: «Ну, каков будет ваш ответ?» – Эрмек от имени своих земляков отвечает: «У нас один ответ. С честью выполнить боевое задание. Мы готовы, товарищ генерал».

Многие художественные произведения тех лет грешили декларативностью, многословной помпезностью, громогласными рассуждениями о преданности родине и ее защите. Литературовед М. Борбугулов, анализируя пьесу А. Куттубаева и К. Маликова «Молодцы» («Азаматтар»), пишет: «Персонажи этой пьесы произносят красивые фразы, пытаются предстать перед зрителем в светлом ореоле, но на деле они остаются «азаматами » слова, а не дела». По Т. Байджиеву патриотизм – это естественное состояние души воюющего человека. Драматург стремится показать силу духа и бескомпромиссную преданность родине через события в ходе самоотверженных поступков и взаимоотношений своих героев и через оценку происходящих реалий.

Добыв немецкого “языка”, который оказался кыргызом, перебежавшим к врагу, бойцы не знают, как сообщить об этом командиру. Они воспринимают этот факт как позор для всей нации, не хотят, чтобы об этом знали представители других народов Советского Союза. Стыдно! Да и сам командир взвода – старший сержант Эрмек (он заменил погибшего лейтенанта Асанова), попавший в руки немцев в результате тяжелой контузии , – знает, что расстрела ему не избежать, но его больше волнует осуждение генерала Грачева, который не поверит, что уцелевшая часть отряда попала в плен не по своей воле. «Расстреляют – умрем с позором, – сокрушается Бакир. – Будут говорить, что кыргызов послали на боевое задание, а они подняли лапки и сдались в плен. Откуда им знать, что я был контужен от взрыва собственной гранаты». Для воинов-джигитов честь и достоинство превыше всего – таков пафос байджиевской пьесы. И когда генерал Грачев благодарит бойцов за выполнение задания и говорит: «Молодцы, мои горные соколы!» – это не патетический комплимент, а истинная оценка героизма кыргызских воинов. Да и само название пьесы – «Джигиты» – подчеркивает ее возвышенный пафос и восхищение автора своими земляками-однополчанами.

Подлинным достижением драматургического мастерства является умение автора раскрыть характеры не только через события, но и через речь действующих лиц – диалоги, монологи, реплики.

В 40-е годы в кыргызской драматургии примером раскрытия образа через речь героя вполне оправданно считалась драма К. Джантошева «Курманбек». В пьесе Т. Байджиева «Джигиты» этот творческий процесс продолжен, углублен, доведен до художественного лаконизма. Ярким подтверждением может служить речь рядового Болжура.

Короткие реплики Болжура, порою адресованные самому себе, а порою сказанные, как может показаться, невпопад, дают яркую характеристику персонажа, его мировоззрения, интеллекта, социального положения. Автор дает ему слово в самых экстремальных ситуациях: в минуты радости, перед страхом смерти в смертельном бою, в победный час. Реплики Болжура характеризуют и обобщают не только его личное мироощущение, но и психологическое состояние других воинов – их сомнения, страх, борьбу с человеческими слабостями, высоту духа, чувство долга и чести.

Болжур – человек средних лет, вырос сиротой, познал нужду и голод, жил своим трудом в далеком аиле, волею судьбы оказался на фронте. Его мироощущение ограничивается реалиями окружающей среды в данное время. И в тяжелые, и в радостные минуты он вспоминает свою любимую «рыженькую дочку», отчего на глазах его наворачиваются слезы. Даже генералу Грачеву он говорит о своей дочурке в наивной надежде, что тот сжалится и отпустит его домой. Видимо, это и дало повод Р. Шукурбекову упрекать Т. Байджиева в слабости и малодушии его «Джигитов». Может быть, именно по этой причине после доклада А. Жданова (1946 г.) решением бюро ЦК КП(б) Киргизии пьса «Джигиты» попала в черный список запрещенных произведений «как антихудожественное, вредное и безыдейное произведение, грубо искажающее советскую действительность». А между тем Т. Байджиев открывал новые пути художественного реализма в изображении Великой Отечественной войны.

Болжур не может по-русски написать свой домашний адрес, на боевое задание идет, не представляя реальную опасность операции, а при артиллерийском обстреле набожно просит аллаха сохранить ему жизнь. Но в решающую минуту, оставшись один на один с вражеским танком, он встречает его со связкой гранат. Получив от взрыва тяжелую контузию, Болжур попадает в плен, но и здесь он остается наивно доверчивым человеком. «Смотри-ка, белым хлебом угощают. Это хорошая примета. Может, германцы подобрели и помирились с нашими» – рассуждает он.

Т. Байджиеву удалось создать правдивый, полнокровный образ простого, честного, доверчивого, по-детски добродушного представителя горного края. Автор с большой теплотой и глубоким сочувствием относится к человеку, который, сам того не ведая, оказался в водовороте мировой войны. Болжур – прямой, добрый, покладистый человек; в грозную минуту он не дрогнет перед врагом, но совершает свой героизм как жизненную необходимость, которая заключена в нем генетически. Это типический представитель кыргызского народа, выразитель глубинного менталитета нации. Вместе с тем в образе Болжура кыргызскому драматургу удалось выразить внутренний мир, думы и чаяния миллионов простых советских тружеников, благодаря которым совет-ская армия сокрушила бронированную фашистскую армаду. Несомненно, Болжур – это одно из достижений национальной драматургии, положившее начало новому, реалистически правдивому изображению человека в новописьменной кыргызской литературе

Художественные достижения Т. Байджиева становятся еще более очевидными, если сопоставить пьесу «Джигиты» с произведениями других авторов, созданными в то же время, например, с пьесой К. Эшмамбетова «Черный туман». Общее в них, пожалуй, только то, что они оказались в списке запрещенных произведений, «искажающих советскую действительность».

Персонажи Т. Байджиева живут естественной человеческой жизнью: радуются, скорбят, ощущают боль и страдают, как живые люди с человеческой плотью. Жена одного из главных героев, Бакира, бросила детей и ушла к другому. Самый мужественный – командир Эрмек – признается, что чаще, чем родителей, вспоминает, особенно по ночам, молодую жену, с которой прожил всего три дня. А перед глазами Болжура – его рыженькая дочурка, возникающая в минуты радости и перед страхом смерти.

В пьесе презрение к врагу выражено не ругательными словами и проклятиями, а через жизненные факты и реалистические детали. Пленный советский воин умирает от ран и жажды, но полицай издевается над ним, выливая воду из ведра на землю. Красноречиво характеризуют захватчиков-мородеров вещи, найденные в рюкзаках убитых фашистов. Автор убедительно передает атмосферу войны, ритм и динамику фронтовых будней, дыхание горячих дней, насыщенных боевым духом, гибелью, трагедией утрат, разрушенных городов и человеческих судеб.

Оценка пьесы Т. Байджиева будет неполной, если мы не скажем о ее недостатках.

Пьеса не избавлена от декларативных сцен и персонажей, что, разумеется, вполне естественно для того времени. Автору не всегда удается избавиться от литературно-художественных традиций и штампов, уклониться от большевист-ской политики, стремящейся превратить искусство и литературу в форму агитации и пропаганды. Не несет какой-либо серьезной художественной нагрузки, например, образ радистки Гульсун, которая просится на боевое задание со своим возлюбленным лейтенантом Асановым. При создании образа Эрмека – одного из активных боевых командиров – автору не удалось избежать громогласной дидактики.

Отдавая должное пьесе Т. Байджиева «Джигиты», мы далеки от мысли, что все, что было написано в те далекие годы о войне и поставлено на сцене, не имело положительного влияния на читателей и зрителей, которые жили в ожидании своих родных и близких, ушедших на войну. Художественные произведения, создаваемые в глубоком тылу, нередко попадали на фронт, вселяли в советских воинов веру в победу и возвращение в родные края. Об этом свидетельствует, например, письмо, полученное с фронта Союзом писателей Киргизии:

«Ваши произведения, как святой талисман, храним в своих сердцах. Они призывают нас отомстить врагу в кровавых и жестоких битвах. Ваши слова – разительнее сабли и пули. Гвардейцы. Старшина С. Атабеков, сержант Т. Жапаров».

Это – свидетельство того, что произведения о войне, создаваемые мастерами слова, доходили до своего адресата, высекали ответную искру, освещали героический путь защитников отечества. И то, что такое глубокое, новаторское, актуальное произведение, каким является пьеса Т. Байджиева «Джигиты», не дошло до своего читателя и зрителя в свое время благодаря усердию охранников тоталитарного режима, а ее автор был незаслуженно репрессирован, – это не только горькая судьба самого Т. Байджиева, это трагедия кыргызской литературы и искусства. Трагедия ушедшего века…

2002 г.

Перевод М.Байджиева.


Жапар Саатов
Годы массовых репрессий и их жертвы, или Цена кровавой тирании
Животворное дыхание революционной перестройки, гласности и демократии ворвалось в нашу застывшую жизнь, и мы, не оглядываясь и не озираясь по сторонам, не цепенея от страха, начали говорить во весь голос горькую правду о неисчислимых ужасах и бедах, которые принесли сталинизм, годы культа личности, а позднее – годы застоя. И сегодняшний день – наше бесценное достояние.

Мы теперь понимаем, почему вызывают дрожь и гнев такие понятия, как “сталинизм”, “ждановщина”, “массовые репрессии”, “особое совещание”, “решение тройки”, и что творилось в те годы, когда эти понятия были буднями нашей страны.

Народ давно ждал, когда будет сказана вся правда о нашей истории, правда в ее ленинском понимании. Ведь, несмотря ни на что, в стране, в том числе и у нас, в Киргизии, было немало кристально честных интеллигентов-патриотов, которые хорошо понимали, что справедливая ленинская политика стала извращаться в годы сталинской диктатуры. Эти люди открыто говорили о том, что правду похоронили вместе с Лениным. Об этом свидетельствуют документы из партийных и других архивов, живые и ныне ушедшие от нас жертвы сталинских репрессий, в свое время кровью сердца писавшие в различные инстанции. Однако о том, чтобы их услышали, в то время не могло быть и речи.

Наш сегодняшний разговор – об этих людях.
“ПОЛИТИЧЕСКИЕ” ОБВИНЕНИЯ
В самом кошмарном сне не снилось Зияшу Бектенову, что его арестуют: даже тени неприязни или враждебности не было у него по отношению к Советской власти. Как и другие научные работники столицы республики, он занимался любимым делом, возвращаясь поздними вечерами домой. 4 мая 1950 гoда, не дав даже попрощаться с родными и близкими, бросив ему в лицо леденящие слова “ты арестован”, его тайно увезли из дому, а затем в зарешеченном вагоне-клетке – под Караганду, в секретный лагерь политических преступников, который был создан по приказу Берии.

Зияш тогда был в самом расцвете сил. “Политических” заключенных в лагере – что песчинок в пустыне. Когда “новеньких” ранним утром пригнали в лагерь, за высоченные заборы с колючей проволокой, с вышками по углам, их встретили угрюмым молчанием и горестными взглядами. И как-то чужеродно в этом странном мире выглядел чемоданчик из красной кожи, который Зияш купил в Ленинграде, когда ездил туда на совещание ученых. Теснота в лагере – яблоку упасть негде. Да и то сказать: откуда взяться яблокам здесь, в мертвой зоне?

Тем временем к Зияшу подошел худощавый, смуглый до черноты старик.

– Вы меня узнаете?

Зияш не поверил собственным глазам. Кто же не знал Рахманберди Касымова – одного из первых кыргызских интеллегентов! Он чисто говорил по-русски, был человеком очень грамотным, глубоко образованным, в свое время возглавлял отдел агитации и пропаганды Киробкома партии. Однако сейчас с большим трудом можно было узнать его в этом старике с глубокими морщинами, избороздившими лицо. Крепко обнялись со слезами на глазах.

–Ты еще молод, не видел трудностей, не знаешь здешних порядков, – говорил Касымов. –А положение у нас такое – собаки не позавидуют... Болезни косят людей, многие умирают. Я здесь уже два года. Все время обращаюсь с письмами – ни ответа, ни привета… Сил больше нет… И тебя понимаю… Да в чем, наконец, наша вина? Неужели может быть на свете такая несправедливость! Ну, подумай сам…

И прежде не отличавшийся крепким здоровьем, болезненный, перенесший операцию, Касымов теперь совсем сдал: щеки ввалились, скулы обтянуты истончившейся, потрескавшейся кожей. Однако жил в этом человеке неукротимый дух, и он, перенесший столько тягот и лишений, стал обучать новичка неписаным правилам поведения в этом мире за колючей проволокой, умению выживать. Зияш внимательно слушал все то, о чем ему говорил умудренный горьким опытом товарищ, и подсознательно готовил себя к неведомым страданиям.

Кстати, о красном чемоданчике, умоминавшемся выше. Эта вещь, довольно редкая в те времена, приглянулась нарядчику, который распределял заключенных по бригадам. Он недвусмысленно намекнул Зияшу на приглянувшийся чемоданчик, и Зияш, по совету Касымова, выдвинул свое условие. В результате такого взаимовыгодного соглашения оба они оказались в одной бригаде. Перекусили тем, что осталось у Зияша из продуктов, на ночь улеглись рядом – и с тех пор томительное время потекло для них одно на двоих.

Какие же “политические” обвинения предъявлялись Зияшу Бектенову? Он был одним из первых кыргызских юношей, получивших образование, овладевших науками. И его отец тоже выбился в люди: в то время когда кыргызы пребывали в невежестве и темноте, окончил в городе Верном фельдшерское училище, стал врачевателем, и люди уважительно называли его “доктор Бектен”. Зияш в 30-е годы окончил во Фрунзе педтехникум, позднее вуз. Работал в Оше, открывал начальные школы в отдаленных районах, кишевших басмачами. Более того, сумел написать несколько учебников. Работал на ответственных должностях в Центральном издательстве в Москве, в Киргизском государственном издательстве, возглавлял сектор “Манаса” в Киргизском филиале Академии наук СССР, выполнял государственные заказы по созданию крайне необходимых учебных пособий.

Вместе с Зияшем на этом благородном поприще трудились первые среди сыновей Кыргызстана, приобщившиеся к высотам знаний и культуры: Ташим Байджиев, Касым Тыныстанов и Тазабек Саманчин. Несомненным лидером среди них был “красный профессор” Тыныстанов, который не упускал из виду Зияша и таких же преданных науке его сверстников, помогал им словом и делом.

И такое единение, такая добрая товарищеская спайка не могли остаться незамеченными. Более того, они стали поводом для злых, клеветнических наветов со стороны тех, для кого сталинизм и ждановщина были единственным руководством к действию, нерушимым уставом. И на этих людей, которых объединяла увлеченность общим делом, были навешены политические ярлыки, обрушились тягчайшие “политические” обвинения в “национализме”, “пантюркизме” и во всех других смертных грехах.

Эти злопыхатели, черносотенцы самого низкого пошиба обвиняли З. Бектенова и Т. Байджиева в национализме, К. Тыныстанова – в их духовном наставничестве и разложении, называли его “врагом народа”, испускали истошные вопли о том, что “таким не место в науке”. Т. Саманчин получил ярлык “космополита”, Р. Касымов - “националиста” и “сына кулака”. В соответствующие инстанции непрерывным потоком шли анонимные письма, в “лучших” традициях сталинских времен беззащитных людей стали подвергать шельмованию, настоящей обложной травле и облыжным обвинениям в печати.

Обратимся к документам. Вот, к примеру, счастливо уцелевший номер газеты “Советская Киргизия” от 27 декабря 1936 года. Все четыре страницы буквально пронизаны, пропитаны угодливым, прямо-таки холопским преклонением перед “вождем народов”, характерным для того времени мракобесия, когда жизнь человеческая потеряла всякую ценность, когда кадры настоящих работников методично, планомерно выбивались. Вот образчики того неприкрытого раболепия, “всенародной поддержки” и “единодушного одобрения”, лишенные даже намека на какое-либо осмысление: “Мудрый отец народов, гениальный Сталин прозорливо вскрыл наши политические ошибки, допущенные при обмене партийных документов”; “Да здравствует Великий Сталин!”; “Уничтожим рядящихся в овечью шкуру сволочей-националистов, врагов народа, троцкистов-зиновьевцев, усилим революционную бдительность!”.

Под такими кровожадными лозунгами прошел и XII пленум Киргизского обкома ВКП (б). На том пленуме выступил очень известный член обкома, который взял с места в карьер: “Секретарь обкома Джээнбаев, несмотря на то что Касымов является сыном кулака и настоящим националистом, тем не менее открыто поддержал его, назначив заведующим отделом агитации и пропаганды обкома”. (На самом деле отец Р. Касымова был очень бедным и добывал себе на пропитание тем, что занимался портновским делом. Автору этих строк довелось знать этого достойного аксакала, подлинного труженика).

Не прошло и месяца после пленума, как в январе 1937 года Р. Касымов был изгнан со своего поста, исключен из партии и отправлен на далекую суровую Колыму. Освобожденный в октябре 1941 года из лагеря, этот многострадальный человек по злому навету был снова осужден в самом начале 50-х годов.

И разве вправе мы сегодня скрывать, закрывать глаза на то, как лучшие сыны кыргызского народа, подобно Рахманберди Касымову, подвергались шельмованию, травле, на них навешивали ярлыки “националист”, “враг народа”, “алашординец”, “пантюркист”, “космополит”? Ведь на поверку все эти пресловутые “блоки” и “фракции” оказывались фикцией, плодом больного воображения.

В связи с этим хочется привести такой факт. В свое время на страницах газеты “Советтик Кыргызстан” была опубликована статья 3. Бектенова “В качестве псевдонима”, где речь, в частности, шла об авторе первого кыргызского букваря “Алиппе” Ишеналы Арабай уулу. Но даже простое упоминание этого имени вызвало приступы желчной истерии тех черносотенцев, которые в годы культа личности бросали кровожадные лозунги, нимало не заботясь о судьбе людей. Это они узрели в публикации З. Бектенова “происки алашординца”, более того, требовали вмешательства высоких инстанций с целью “принципиальной” оценки “грубой политической ошибки” автора.

По словам Зияша Бектеновича, Рахманберди Касымов ненавидел Сталина, Берию, все сталинское окружение, говорил: “Пока эти кровопийцы живы, нам ничего хорошего ждать нельзя”. Услышав весть о смерти Сталина, бедняга воскликнул: “Теперь-то мы выйдем на свободу!”. И переполненное радостью сердце не выдержало – разорвалось... Как чудовищна эта последняя несправедливость: пройти все круги ада дважды и умереть, когда великий тиран и деспот уже испустил дух!

И пусть эти строки заменят букет цветов на безвестную могилу человека большой души и сердца.
ГHEB
К неимоверным тяготам и лишениям лагерного существования Зияша Бектенова добавился гнетущий груз страданий и переживаний, вызванных кончиной доброго советчика и друга, единственного человека, которому в любое время суток можно было излить душу. В эти дни небывалого отчаяния его настигла еще одна горестная весть: умер Ташим Байджиев, работавший в другой бригаде.

Ташим Байджиев (1909–1952) родился в аиле Тенизбай Джети-Сууского уезда, что на берегу Иссык-Куля. Его отец Исхак умер в 1917 году, возвращаясь из Китая, куда он бежал после подавления восстания 1916 года. Мальчика растила мать.