Ббк 76. 01 С-11 Редакционная коллегия Н. В. Алексеенко, доктор исторических наук, профессор Х. Акжигитова

- Спирка «Ген.Заимов», - прочитал мой приятель. – «Остановка генерал Заимов». Ясно?

- Неясно, - сказал я. – А вдруг он Геннадий!

- Спорим! – обрадовался приятель.

Спорить я не стал. Я тоже подумал, что остановка вернее всего названа в память генерала. И, возможно с его именем связана какая-то непростая история. Эта догадка подтвердилась в тот же вечер самым удивительным образом.

В международном доме отдыха журналистов, где мы жили, собирались люди из многих стран. За ужином к нашему столику присела новая соседка – из Швейцарии.

- Клавдия, - представилась она. У нее была открытая улыбка, а в темных глазах затаилась далекая печалинка. Оказалось, она болгарка, но когда-то уехала учиться в Женеву, вышла замуж, да так и осталась в Швейцарии.

- У меня истинно-русское имя Клавдия. О, да! – объяснила новенькая, будто удивляясь, что попала в нашу истинно-русскую компанию.

- А почему вас так назвали?

- Моя бабушка была русская. Ее звали Клавдия Поликарповна Корсак…

Слово за слово – и мы познакомились с родословной Клавдии. Ее дед, Стоян, был болгарским революционером. Он боролся против турецкого ига, и янычары бросили его в крепость Диар-Бекир. Узник бежал и нашел приют на Украине, в имении графа Корсака. Пятнадцатилетняя дочь графа полюбила смелого болгарина. Молодые люди поклялись бороться вместе. Стоян снова проник на родину. Его схватили и приговорили к смертной казни. Он опять бежал на Украину и увез графскую дочь в Москву. Они окончили учительскую семинарию и после освобождения Болгарии от турецкого владычества поехали учить грамоте болгарских детей.

- Сомневаюсь, чтобы граф Корсак был в восторге, - сказал один из соседей по столику.

- Конечно, бабушке пришлось отказаться от титула и наследства, - рассмеялась Клавдия. – Но она не забыла свою родину. Детям она дала русские имена. Моего отца звали Владимиром.

- Значит, Клавдия Владимировна, - сказал я. – Для полного знакомства остается узнать вашу фамилию.

- Заимова.

- Заимова? Ваш отец был генералом?

- Да, он был начальником артиллерии болгарской армии, - улыбка Клавдии внезапно погасла, - в сорок втором его расстреляли фашисты.

Мы промолчали. Я рассказал Клавдии о сегодняшнем случае на шоссе и своем странном предчувствии. Как быстро оно началось сбываться!

- Вы знаете такую русскую песню «Стенька Разин»? – тихо спросила Клавдия.

- Знаю, конечно.

- Напишите мне ее, пожалуйста. Отец очень часто напевал ее, когда я была маленькой…

***

- Обратите внимание на этот жилой квартал, - сказал экскурсовод. – Он спроектирован в самом современном стиле. Железобетон и стекло. Свет, воздух, зелень. Спортивные площадки. Несколько тысяч человек вселилось недавно в квартал имени Владимира Заимова…

Перед отъездом из дома отдыха Клавдия Заимова попросила меня записать телефон своего брата, жителя Софии. Она сказала, что брат что-то преподает в военной академии и мог бы рассказать интересные подробности об отце. Если я, конечно, интересуюсь его историей. Признаться, я сперва постеснялся звонить незнакомому человеку, но…

- В день, когда фашисты расстреляли генерала Заимова, - слушал я рассказ экскурсовода, - советская артиллерия на десять минут прекратила огонь по всему фронту. Это была последняя дань советского воинства славному сыну болгарского народа…

Салют молчанием? Ничего подобного я не слышал, хотя в сорок втором году служил в артиллерии. История генерала Заимова все больше захватывала меня. Не дожидаясь конца маршрута, я выскочил из автобуса и поспешил к телефонной будке. Набрал номер. Сбивчиво объяснил, по какому поводу звоню.

- Мы вас ждем, - раздалось в трубке. – Клавдия писала, что вы хотите зайти. Запишите наш адрес. Найдете?

- Обязательно найду.

Дверь открыл человек в генеральском мундире. Он был строен и казался слишком молодым для своего звания. Лишь паутинки седины на висках выдавали его настоящий возраст.

- Вы журналист из Усть-Каменогорска? Будем знакомы – Стоян Заимов, - он крепко пожал мне руку. – Очень рад видеть в своем доме советского человека. Особенно, если он интересуется моим отцом. Проходите.

Мы беседовали не так уж долго, но бывают минуты, кторые вспоминаешь потом много лет. Удивительное стечение обстоятельств помогло мне как бы прикоснуться к судьбе большого человека, чью фамилию я впервые узнал каких-то полмесяца назад на опушке тихого болгарского леса.

Прощаясь, Стоян Заимов протянул мне небольшой пакет:

- Я не сумел рассказать всего, что надо. Вот кое-какие документы, касающиеся отца. Прочтите. Может быть, вам захочется написать о нем для советских людей.

***

Владимир Заимов был храбрым солдатом. Еще в начале века, во время одной из Балканских войн, он продолжал командовать батареей, несмотря на тяжелое ранение. Он не раз доказывал свою храбрость и в дни империалистической войны, когда Болгария вынуждена была сражаться на стороне Германии против России.

В то же время это был человек, мучительно искавший правды. На своем посту он хотел оставаться честным и справедливым. Он открыто утверждал, что сближение Болгарии с гитлеровской Германией ведет страну к национальной катастрофе. Он не скрывал своего мнения о том, что спасение страны – в дружбе с Советским Союзом. Это генерал высказывал и в кругах высшего офицерства, и на приемах у советского военного атташе в Софии.

В 1935 году болгарский военный суд приговорил его к смертной казни. Но имя Владимира Заимова было слишком популярно в армии и народе. Царь Борис вынужден был заменить казнь… отставкой.

Отставной генерал открыл маленькую мастерскую с гордым названием «Славянин» - вместе с рабочими он принялся переплетать книги, изготовлять картонные коробки и бумажные кульки. Беспорочная служба в армии не принесла генералу богатства.

На свои средства он решил издавать частную газету. В первых же ее номерах Владимир Заимов высказал заветные свои мысли. Люди,, стоящие у власти, писал он, на каждом перекрестке трубят о своей любви к родине. Но разве сыну надо повсюду распинаться в своей любви к матери? Надо молча делать дело, чтобы доказывать эту любовь… А лицемеры, прикрываясь красивыми фразами, торгуют Болгарией оптом и в розницу…

Газета тотчас была закрыта.

Рабочий люд выдвинул отставного генерала кандидатом в Национальное Собрание от Коммунистической партии, хотя Заимов не был коммунистом. На предвыборных митингах бывший начальник артиллерии продолжал призывать славян к единству, говорить о чести и справедливости.

Это было вскоре после того, как прозвучали на Лейпцигском процессе обличающие фашизм гневные речи великого болгарина Георгия Димитрова. Это было в те дни, когда болгарские богатеи окончательно продали свои души Гитлеру и его клике. Как хотелось им растоптать, уничтожить Заимова! Но он и его отец были народными героями…

Когда Германия напала на Советский Союз, Владимир Заимов уже не задумывался над тем, на чьей стороне выступать. Радиостанция, надежно спрятанная в его мастерской, передавала советскому командованию драгоценные сведения о передвижении гитлеровских войск в Южной Европе. Эти сведения Заимов получал от друзей-офицеров, ненавидевших фашизм. Эти сведения шли из Чехословакии, Югославии, из городов и сел Болгарии. Подпольная рация помогала объединять разрозненные партизанские отряды. Через нее доносилась в страну правда о положении на фронтах…

Фашистскому провокатору удалось уличить «красного генерала». Владимира Заимова подвергли жесточайшим пыткам, но ничего не добились. Он предстал перед болгарским военно-полевым судом по обвинению в государственной измене.

- Раскаиваетесь ли вы в содеянном? – спросил обвиняемого прокурор.

- Мне есть в чем раскаиваться, - ответил Заимов, - но не в том, за что вы меня судите. Я виновен в том, что в 1918 году, когда часть болгарских солдат по примеру русских братьев обратила штыки против виновников войны, - я не был среди тех солдат. Я раскаиваюсь, что в сентябре 1923 года, когда народ поднял восстание против фашизма, я не пошел с моим народом…

- Я виновен и кровью солдата готов искупить свою вину. Но знаю: настанет день, когда на скамье окажутся виновники нынешней войны и ничем не смогут они искупить своих преступлений. Народ не простит их! Безумие верить в поражение Советского Союза! Я убежден, что советский народ непобедим!

…Генерал Владимир Заимов был расстрелян первого июня 1942 года. Стоял пасмурный дождливый день. На военном полигоне в Софии собралось по царскому приказу все высшее офицерство. Царь хотел устрашить тех, кто скрывал недовольство его прогерманской политикой. Кроме того, Борис надеялся, что в последнюю минуту «преступник» упадет на колени. Исполнение приговора оттягивалось с часу на час.

Наконец, к Заимову подошел солдат, чтобы завязать ему глаза.

- Этого не надо, - спокойно улыбнулся генерал. – Я много раз видел смерть в лицо.

- Огонь! – раздалась команда. Но залпа не последовало. Солдаты не осмелились выстрелить в человека, о воинской доблести которого они слышали еще в детстве. А этот человек крикнул:

- Советский Союз и славянство непобедимы! За нами идут тысячи!...

Одинокий выстрел оборвал его слова. В руке капитана, командовавшего расстрелом, дымился пистолет…

***

- Конечно, это не более чем красивая легенда. Но легенды создает народ. А народ хочет, чтобы пушки навсегда замолчали. За это и отдал жизнь мой отец, - ответил генерал-майор Заимов.

«В октябре 1921 года, - говорилось в заметке, - по распоряжению Владимира Ильича Ленина я был назначен директором Риддерского свинцового рудника». И несколькими строчками ниже: «Владимир Ильич называл Риддер богатейшим в мире месторождением цветных металлов и предупреждал меня о том, что иностранцы вновь добиваются концессии на рудник, поэтому он предлагал мне своей работой доказать, что молодая Советская власть может эксплуатировать свои богатства без помощи иностранцев»… подписал эту заметку Р.Дрейман.

Такой фамилии я никогда раньше не встречал, хотя прочитал немало статей и очерков об истории Риддера-Лениногорска. В этих материалах на все лады повторялась история о том, что Ильич принял в Кремле делегацию риддерских ходоков, и что, дескать, после этого приема и был решен вопрос об отклонении английской концессии. Было в этих материалах и упоминание о беседе В.И.Ленина с «управляющим Риддером» Е.Ф.Домненко (между 12 и 17 сентября 1921 года).

Однако сообщение о том, что Ильич направил к нам человека с важнейшей миссией, что этот человек долго здесь пробыл и свое задание честно выполнил, - подобное сообщение попалось мне впервые.

Очень взволновала меня заметка из старой подшивки, и фамилия «Драйман» все не шла из головы. Что это за человек? Почему забыт ленинский посланец? Как сложилась судьба его после отъезда из Риддера? Жив он или погиб?

Некоторые старые жители Лениногорска отвечали на мои вопросы, что действительно управляющий рудником Дрейман. Латыш, спокойный такой. Но, как ни старался я, никаких других подробностей выудить не мог. Кроме одной, весьма неприятной. Некий мой собеседник сказал: «Слышал я, что этот самый Дрейман потом врагом народа оказался, так что вы насчет его поосторожнее».

Сколько большевиков в годы культа личности погибло со страшным ярлыком «враг народа»! А если среди невинно осужденных людей оказался и Р.Дрейман?

Но тогда надо восстановит справедливость. Можно ли, чтобы в наши дни оставалось в забвении имя одного из тех, кто стоял у колыбели казахстанской индустрии?

На помощь мне пришел один из первых комсомольцев Рудного Алтая – москвич генерал-майор Иван Дмитриевич Копылов. Он обратился в органы безопасности, там быстро откликнулись на наш запрос. Однажды почта доставила мне конверт с официальным извещением, где было сказано: Рудольф Ансович Дрейман, латыш, член партии с 1905 года, работавший в 1937 году директором Киргизского рудоуправления, был арестован по ложному доносу и вскоре погиб в заключении. В 1956 году полностью реабилитирован.

Затем Латвийский институт партии прислал архивную выписку с данными о революционной деятельности Р.А.Дреймана. с 1903 по 1920 год. И еще письмо о Дреймане – из Петропавловска от бывшей риддерской комсомолки Марии Никитичны Королевой. А потом об интересных встречах с посланцем Ильича рассказали мне усть-каменогорец Антон Иванович Лях и лениногорский краевед Владимир Владимирович Клинк.

И тогда сквозь туман минувших лет начал вырисовываться облик своеобразного и симпатичного человека. Люди, знавшие Р.А.Дреймана, на сговариваясь, находили для воспоминаний о нем особо душевные, не шаблонные слова. Стало быть, он представлял собой личность незаурядную!

Все эти воспоминания, объединенные в одну статью, были помещены в республиканской газете. Снова письма: одни читатели сообщали новые подробности о нашем герое, другие просили полнее рассказать о посланце Ильича. Но самое интересное письмо я получил из Ташкента, его написала вдова сына Р.А.Дреймана. Она рассказала, что у нее сохранилось множество документов о жизни и трудах Рудольфа Ансовича, в частности о его работе в Казахстане.

И вот я в Ташкенте. Одноэтажный дом, где в тридцатые годы жил Р.А.Дрейман с женой и сыном. Две проходные комнатки, третья – кухня. Нынешняя хозяйка, Александра Калинична Носикова-Дрейман, достает пожелтевшие от времени мандаты, пропуски, анкеты, фотографии.

- Много лет прятала эти бумаги на чердаке, - говорит Александра Калинична. – Никак не могла поверить, что Рудольф Аносович мог оказаться предателем. Чувствовала, что произошла страшная ошибка.

Нет, слово ошибка тут явно не подходит. Произошло обдуманное уничтожение человека, который никогда и ничем не запятнал своей партийной совести. Документы ташкентского архива помогли установить наиболее важные факты его жизни…

В начале века издавалась в Латвии газета «Либавские новости». В ее-то редакцию и поступил курьером четырнадцатилетний Рудыс Дрейман, сын каменщика. Любознательный, смышленый парнишка понравился корректору К.И.Ландеру (тому самому, который двадцать лет спустя возглавил Рабоче-Крестьянскую инспекцию Советского государства). Скоро курьер начал задавать старшему другу вполне «взрослые» вопросы и уносить от него домой брошюры, с которыми не следовало попадаться на глаза полиции.

Два года спустя в той же Либаве, на заводе «Феникс» образовалась из подростков группа, которую возглавил ученик токаря Рудыс Дрейман. А весной 1905 года восемнадцатилетний Рудыс стал руководителем боевого отряда либавской партийной организации. Юноше поручили также вести агитацию среди солдат местного гарнизона.

Рабочий парень вступил на путь профессионального революционера. Его старший брат, Янис Дрейман, был расстрелян за участие в вооруженных боях 1905 года, и Рудыс едва избежал той же участи. Два раза он бежал от жандармов по пути в тюрьму и через несколько дней устраивал побеги своим соратникам.

Потом начались годы ссылок, из которых он не раз бежал. В 1912 году женой Рудольфа Дреймана стала выпускница Рижского театрального училища Ольга Эвальтович. Молоденькой актрисе были близки революционные идеи токаря с завода «Саламандра». В том же году они были арестованы вместе. По пути в какую-то очередную ссылку в железнодорожном вагоне Ольга Дрейман родила мальчика. Его назвали русским именем Владимир, в честь человека, которому больше всех на свете верил Рудольф.

Революция застала Р.А.Дреймана в Томске. Его избирают членом большевистской городской думы, членом совдепа. Под его командой бьется красный отряд то в Красноярске, то в Иркутске, то под Челябинском. Центральный комитет РКП (б) командирует его на родину, где организуется правительство Советской Латвии. В нем Р.А.Дреймана назначают на пост народного комиссара сообщений.

Но сохранить Советскую Латвию не хватило сил. Р.А.Дрейману было поручено эвакуировать имущество и архивы латвийского правительства. Среди документов, найденных в Ташкенте, сохранился мандат, свидетельствующий о чрезвычайных полномочиях наркома Дреймана в те трудные дни 1920 года.

Видно, свое задание Рудольф Ансович выполнил спокойно и четко. И вот еще один документ: Совет труда и обороны, Высший совет народного хозяйстваи Ревком Сибири назначают Р.А.Дреймана управляющим горнопромышленными предприятиями Риддера и Зыряновска. Прежний управляющий Домненко от должности отстраняется. Телеграмма обо всем этом направлена в руководящие органы Сибири и Киргизского края (теперешнего Казахстана), а также хозяйственным руководителям Семипалатинска, Усть-Каменогорска, Риддера и Экибастуза.

Стране нужен был свинец. Нужны были другие цветные металлы и золото. Без них нельзя было осуществить грандиозный план электрификации, развивать машиностроение, создавать надежную оборону. Англичане предлагали сравнительно быстро наладить добычу цветных металлов, но на крайне тяжелых условиях.

Владимир Ильич всячески оттягивал заключение договора с главной английской концессии Урквартом. Ленин верил, что революция и революционеры способны творить чудеса.

Вот какая глубокая политическая сущность была у сказанных Р.А.Дрейману ленинских словах о необходимости своей работой доказать, что молодая Советская власть может эксплуатировать свои богатства без помощи иностранцев. Вот почему в тот момент, когда наиболее остро встал вопрос – быть или не быть английской концессии в Риддере, туда был направлен человек, известный своей выдержкой, спокойным мужеством. Кроме того, в анкете Дреймана в графе «профессия» значилось: «токарь по металлу». Это был тогда важный аргумент за то, чтобы поставить партийца во главе важного участка металлургии. Не беда, что не было у Рудольфа Ансовича инженерного диплома – он окончил университет революции!...

И вот посланец Ильича отправился в дальний путь… «Н а Риддере был полный застой, - вспоминал позже Рудольф Ансович. – После октябрьского переворота урквартовцы затопили все шахты. Откачать воду не было никакой возможности, так как насосы остались под землей. Обогатительная фабрика стояла… Село Риддер, где жили рабочие, производило убийственное впечатление. Жалкие полуразрушенные хибарки, холод, мрак и запустение…».

Рудольф Ансович прибыл в Риддер, видимо, в декабре 1921 года (его задержали в Оренбурге и Семипалатинске). Всего лишь двумя месяцами раньше, в конце сентября, прежний управляющий Риддером Е.Ф.Домненко телеграфировал Совнаркому о том, что на руднике воцарилась анархия и саботаж, честные политработники арестованы и содержатся под стражей, инженеры только и мечтают т приходе Уркварта, а горняцкий коллектив распадается.

Исходя из этого сообщения, следовало ожидать, что новый управляющий Р.А.Дрейман, обладавший особыми полномочиями, примет строжайшие меры по отношению к тем, кто сеял анархию и беспорядок на предприятии. Однако ни слова о строгостях нет в записках Р.А.Дреймана, о них не мог припомнить никто из старых риддерцев.

Как же удалось Рудольфу Ансовичу завоевать авторитет и уважение среди рабочих? А вот как: начальническим методам Е.Ф.Доминенко новый управляющий Риддером противопоставил единственно логичный в данной жизненной ситуации стиль руководства…

Е.Ф.Домненко, по воспоминаниям старожилов, держался в Риддере высокомерно, гарцевал по улицам на коне в сопровождении вооруженной охраны, на обычные вопросы людей отвечал грозными криками, видел классового врага в каждом, кто осмеливался выразить недовольство положением вещей… Р.А.Дрейман повел себя совершенно иначе. Разумеется, никакой охраны у него и в помине не было, и ходил он по селу пешком. Но это частности. С первого же дня он стал советоваться с риддерцами о том, что они предлагают сделать для частично хотя бы пуска предприятия. Он слушал людей на собраниях, беседовал по отдельности с рядовыми бергалами (горняками), со служащими и инженерами – с теми самыми служащими и инженерами, которые действительно были убеждены, что только англичане могут быстро восстановить Риддер.

Рудольф Ансович никого не запугивал, не стучал по столу кулаком. Он учил людей тому, что хорошо знал сам, и жадно перенимал у подчиненных их познания, особенно в области обогащения, горного дела, металлургии. Думаю, что прежде всего добрая жадность к знаниям скорее позволила Р.А.Дрейману привлечь на свою сторону специалистов, раньше служивших у Уркварта. Эти несомненно знающие люди стосковались по делу. И какими бы ни были в ту пору их воззрения, Рудольф Ансович сумел убедить их, что надо приносить пользу Советской власти.

Но, кроме жадности к знаниям и умения терпеливо убеждать, у Рудольфа Ансовича было еще одно оружие: личный пример трудолюбия, стремление к каждому механизму приложить свои руки, мозолистые, умелые руки классного токаря.

- Ничего не поделаешь, - шутил он, сохраняя, однако, серьезный вид. – «Дрейман» в переводе на русский язык и означает «токарь». Поэтому придется постоять у станка.

Бывший секретарь Риддерской профсоюзной организации Виктор Степанович Конобасов пишет мне из Краснодарского края: «Рудольф Ансович был управляющий-рабочий, в нужных случаях и с большим удовольствием выполнявший своими руками ту или иную работу, особенно требующую высокой квалификации (ведь металлистов – знатоков своего дела в Риддере было совсем мало). Однажды понадобилось Дрейману срочно ехать в район Громатухи, но закапризничал моторчик дрезины. Вместе с мотористом Церманом управляющий разобрал механизм до винтика, чтобы не только устранить повреждение, но и понять устройство. Оба по уши вымазались в машинном масле. Здесь я впервые с Дрейманом и познакомился. Признаюсь, мне трудно было решить по внешности – который из этих двух - управляющий. Одевался Рудольф Ансович к тому же весьма просто: чаще всего это был рабочий комбинезон».

А вот какой эпизод рассказал мне усть-каменогорец Федор Сергеевич Сиротин – некогда риддерский комсомольский активист… Он участвовал в реставрации оборудования для фабрики по цианистому извлечению золота. Труднее всего оказалось восстановить один из важнейших аппаратов – фильтр «Оливер». Для этого надо было проделать много кропотливой и точной работы. Управляющий каждый день приходил поглядеть, как идет ремонт, затем снимал пиджак и становился на рабочее место рядом с ремонтниками.

На субботниках, которые в то время устраивались очень часто, Рудольф Ансович выбирал самую грязную работу и делал ее ловко, весело. По вечерам обязательно возвращался домой в окружении нескольких рабочих или служащих, о чем-то споря, что-то доказывая. Говорил он сжатыми, экономными фразами, больше любил слушать, чем разговаривать. Но, конечно, приходилось ему и на собраниях выступать, и проводить политзанятия. Он сам готовил для выступления в уездную партшколу нескольких комсомольцев.

Занимались парни и девушки в его квартире – двух комнатах, где жил он с женой и сыном. Если в присутствии посторонних кто-либо из домашних заговаривал вдруг по-латышски, Рудольф Ансович сейчас же напоминал им, что в доме находятся люди, знающие только русский язык. Слушались его и дома, и на работе беспрекословно, хотя он нигде не повышал голоса. Железная твердость характера, непреклонная воля сочетались у этого человека с деликатностью и добротой.

Осенью 1922 года Р.А.Дреймана вызвали в Москву, на заседание Совнаркома, с докладом о положении дел в Риддере. Это был критический момент – только что Л.Б.Красин подписал в Лондоне предварительный договор с Урквартом о сдаче в концессию всех прежних его владений, в том числе Риддера. Утвердит Совнарком этот договор или нет?

Впоследствии Рудольф Ансович вспоминал, что на весь доклад ему по тогдашней традиции было отпущено…пять минут. Он был страшно растерян, не представляя себе, что можно сказать за это время. Но Владимир Ильич задал управляющему Риддером несколько вопросов, и, отвечая Ленину, Рудольф Ансович почти уложился в отпущенное ему время.

Разумеется, Ильич знал о положении дел на Риддере не только от Дреймана – на далеком алтайском руднике побывало несколько московских комиссий. Ленин внимательно изучал различные материалы о Кыштыме, Таналыке, Экибастузе и Риддере. Тем не менее свидетельство управляющего-большевика, прожившего около года одной жизнью с горняками, было особенно веским.

Совнарком отклонил договор с Урквартом, мотивируя свое решение тем, что условия английского владельца для нас неприемлемы, а также потому, что Великобритания противилась участию представителей Советской России в Лозаннской конференции. Но была и еще одна причина, пожалуй, самая главная: горняки Риддера энергично выступали против возвращения англичан.

Несмотря на решение Совнаркома, и в Москве, и в Оренбурге, и в Омске осталось еще немало руководящих товарищей, по-прежнему не веривших в то, что можно быстро восстановить Риддер без иностранцев. Кроме того, Советская страна была неимоверно бедна, и средства выделялись в первую очередь на восстановление предприятий, расположенных в более густонаселенных районах. Риддер же еще долгое время почти не получал материальной поддержки. Героизм людей, работавших в алтайских горах, на окраине страны проявился еще и в том, что они делали все, что могли, чтобы сохранить предприятие, горняцкий коллектив.

«Преодолевая нужду, голод, - писал впоследствии Р.А.Дрейман, - риддерцы восстанавливали разрушенный рудник. Конечно, о полном пуске не могло быть речи. Мы были счастливы, когда получили возможность частично приступить к работе. Нам нужно было прокормить довольно большую армию рабочих и их семьи. Поэтому на первых порах мы занялись извлечением золота. Этого хватило, чтобы заплатить рабочим и поддержать советский рудник от дальнейшего разрушения.

Обогатительная фабрика стояла из-за отсутствия энергии. Мы построили небольшой заводик, где поставили две мельницы «Марси», два стола Вефлея для отбивки концентрата и стол для улавливания золота.

Добывая помаленьку золото, мы одновременно изучали электролиз цинка, выстроили даже небольшую опытную фабрику»…

Еще несколько раз управляющий Риддером выезжал в Москву, чтобы доказать необходимость первоочередного государственного финансирования рудника. Но возвращался Рудольф Ансович невеселый, сумрачный: добыть средства не удавалось.

Пять миллионов рублей на плановое восстановление Риддера были отпущены правительством в 1925 году. Это было радостное событие для рабочего коллектива…

Рудольф Дрейман покинул Рудный Алтай в начале 1926 года. Документы, обнаруженные в Ташкенте, рассказывали, что Рудольф Ансович был избран в состав Краевой комиссии партийного контроля и уехал для исполнения новых обязанностей в Кзыл Орду. Но месяца четыре спустя Р.А.Дреймана назначают директором Карсакпайского медеплавильного комбината. Посланец Ильича руководит восстановлением и пуском еще одного крупнейшего (по тем временам) предприятия цветной металлургии. В 1929 году Президиум КазЦИК представляет Р.А.Дреймана к награждению орденом Трудового Красного Знамени «За умелое руководство, выдающуюся распорядительность и энергию, проявленную в труднейших условиях восстановления Карсакпайского комбината».

Затем Рудольф Ансович становится одним из организаторов буровой разведки цветных металлов в масштабе всей страны. Позже – Курсы красных директоров в Ленинграде – и снова раскаленное солнце, степь, окаймленное горами.

Видимо, в Средней Азии туго было с руководящими кадрами, поэтому к середине 30-х годов Р.А.Дрейман возглавлял сразу три организации - строительство Акмалыкского медеплавильного комбината, научно-исследовательский институт «Средазгинцветмет» и Киргизское рудоуправление. Ташкентские товарищи, с которыми мне довелось беседовать, рассказывают, что и на этих своих постах Рудольф Ансович не изменял своим привычкам. Такой же выдержанный, спокойный, неторопливый, он по-прежнему проводил много времени, копаясь в механизмах, вытачивая сложные детали. Его арест изумил и потряс людей, работавших с ним…

Вот пока и все, что мне удалось узнать о Р.А.Дреймане. но думаю, что о посланце Ильича стоит рассказать больше и подробнее. И верится, что люди, знавшие Рудольфа Ансовича, прочитав этот очерк, добавят к сказанному хотя бы крупицы своих воспоминаний.
газета «Рудный Алтай»,

10 , 11 марта 1964 г.


МОЙ БЕРЕГ ВЕЧНЫЙ
Небывалое происшествие. В Москве на Международной книжной ярмарке выставили даже не книгу, а проспект книги, которую еще собиралось выпустить казахстанское издательство «Кацнар». И, представьте, ее тут же вознамерились перевести и издать у себя четыре страны: ГДР, ФРГ, Чехословакия, Венгрия.
И вот книга вышла в Алма-Ате. Называется «Лес и мастерская». Автор Евгений Курдаков из Усть-Каменогорска делится своим опытом флориста. Что такое? «Флористика – это профессия, это состояние души», - пишет автор. А если точнее: флористикой принято называть ремесло по превращению отходов леса в изделия для украшения быта. Не такое уж плохое слово – ремесло, ибо предполагает овладение суммой знаний, навыков. Более высокая ступень - мастерство. Еще более высокая ступень – искусство.

Ремесленников-флористов – тысячи. Мастеров – немногие десятки. Произведений искусства рождается, как и в любой другой сфере, мало. «Служенье муз не терпит суеты, прекрасное должно быть величаво». Пушкин. «Мастер проявляется, прежде всего, в самоограничении». Гете.

С Евгением Курдаковым я познакомился лет двадцать назад в Усть-Каменогорске, на Востокмашзаводе, где проходил областной конкурс фрезеровщиков. Востроносый, очкастый, ершистый парень выполнил конкурсное задание на полчаса раньше других. Комиссия отметила высокую точность работы. Курдакову присвоили звание «лучший фрезеровщик Восточного Казахстана». Но побеседовать с ним не удалось. Евгений в ответ на мои вопросы буркал что-то язвительно-шаблонное. Сквозило в нем неуважение к газетной братии. «Ну, и черт с тобой!»- решил я.

И ошибся. Курдаков был мастером – не по должности, по уважению к делу. И подходить к нему мне, газетчику, следовало бы не с позиций ремесленника, а с позиций мастера (каковым я так и не стал). Если бы лучший фрезеровщик увидел бы во мне умного и по-настоящему заинтересованного журналиста, он, теперь я знаю это, поведал бы мне вещи, очень значительные и необходимые моим читателям.

Но я не стал тратить времени на «зазнайку» (как мысленно окрестил хмурого очкастого парня). Мне нужны были строчки, «вал». Сизиф из древнегреческого мифа вкатывал на гору камни. Они скатывались обратно. Сизиф закатывал их снова. И, говорят, жил припеваючи, ибо перевыполнял план по «валу». И даже брал новые повышенные обязательства. А то, что трудился зря…

Курдаков ненавидел «мартышкин труд». Простой рабочий, кстати, какой мудрец придумал деление на «простых» и «сложных»? – он полагал необходимым узнать о своей профессии все. В объеме института и чуточку больше. Он был авторитетом в бригаде и умел видеть товарищей глазами художника и философа. Жаль, что я лишь много лет спустя узнал, что Курдаков не только постоянно и вдумчиво читает, он умеет отбирать из книг существенное, главное.

Курдаков оставил завод. Здесь труд, увы, не давал возможностей для творчества. Хотя мы все больше говорим о качестве, рабочего кормит «вал». Его Величество Вал. С Досок почета по-прежнему глядят в основном те, кто перевыполняет вдовое и втрое. Умельцы, старающиеся делать по-настоящему нужные вещи, чаще пользуются негласным почетом… Сегодня умельцы стремятся оказывать индивидуальные трудовые услуги, благо, они частично узаконены.

Из металлистов Курдаков ушел в рабочие-надомники Усть-Каменогорского опытного завода «Оютас», производящего сувениры. фрезеровщик нашел применение творческим силам во флористике. Походы в лес, в поймы рек, в горы. Сбор древесных корней, причудливых образований на стволах и ветвях – капов; поиски интересных по форме и расцветке грибов-трутовиков, черешков тыквы, причудливых стеблей… Настоящий флорист и из песка может веревку свить.

Еще Евгений писал стихи. В областной газете «Рудный Алтай» их браковали – слишком нестандартно по теме и содержанию. Не так-то просто отличить и в поэзии «вал» от «качества». В конце концов, «Ленинская смена» отдала стихам Евгения Курдакова почти целую страницу. С портретом автора и небольшим предисловием доктора исторических наук Н.В.Алексеенко. Думаю, этот случай несколько убедил поэта в том, что его стихи все-таки стихи.

В то время я работал корреспондентом «Ленинской смены» по Восточному Казахстану. Придя впервые в квартиру Евгения Васильевича, был поражен обилию превосходных скульптур из корня и других лесных материалов. Не боюсь сказать, здесь были подлинные шедевры. А судьба к ним была несправедлива.

Заводу сувениров «Оютас», как и любому другому предприятию, не требовались шедевры – нужен был «вал». Собрав вместе месячную продукцию надомников, оценочная комиссия за три-четыре часа (где взять время?) определяла магазинную стоимость представленных сувениров. Изделия Курдакова обычно проходили высшим сортом: магазин их должен был продать по цене 15-20 рублей за штуку, мастер получал по 5-6 рублей, редко больше. Чтобы обеспечить семье прожиточный минимум, мастер изготовлял иногда по паре скульптур в день. И все-таки человеческая совесть, можно сказать «рабочая совесть», не позволяла Курдакову халтурить.

И вот, представьте, однажды в Ленинграде захожу в антикварный комиссионный магазин и вижу корневую скульптуру удивительно знакомых очертаний. Цена – 90 рублей.

- Не дорого ли? – спрашиваю.

- Что вы! – говорит продавец. – Это же восточно-казахстанский корень!

- А кто автор работы?

- Эти работы – не авторские. Дело же не в авторе – в корне.

Вот такая интересная ситуация. Ловкачи-перекупщики художественных изделий выдумали, что есть, мол, некий волшебный корень, который сам принимает прекрасные формы. Потребитель клюет, а магазину только этого и надо. Заглянуть же «в корень» и найти все-таки настоящего автора Курдакова… Кому до него дело! Самому же автору, рабочему-коммунисту, вроде бы неудобно вмешиваться в дела коммерческие, доказывать, что его труд оценивается непомерно низко, что на его искусство заводу плевать, что нужен «вал», и значит мастер волей-неволей обязан халтурить, отдаваться не искусству, а ремеслу, ведь выточить сотню одинаковых «чебурашек» по рублю за «голову» выгодней, чем сотворить шедевр за пятерку.

Да не о доходах же думал Евгений Васильевич! Сколько шедевров он раздарил людям едва знакомым. Понравилось – бери!

Все, о чем рассказываю, осталось за рамками книги «Лес и мастерская». Мне было нужно сказать – как рождалась книга. Ценно то, что мастер, которого обстоятельства вынуждали гнать «вал», не уронил творческого достоинства и в том, что и как написал. Он создал произведение, сочетающее техническое, эстетическое, педагогическое начало. Курдаков знает все, что касается мест, где можно найти флористический материал; снаряжения бродяги-искателя корней; деревьев и цветов, которые встретятся в пути; опасностей, подстерегающих путника; свойств древесины и металла, инструментов, которыми должен овладеть флорист. Но то и дело в повествование вплетается вот такое:

«В походах с детьми нужно не упускать возможности подсказать им, как красиво бывает то, что считается обыкновенным: луг у реки, весенний рыжий обрыв с потеками глины, старый замшелый пень с трутовиками, далекая панорама гор за долиной, цветущий шиповник, желтое перо иволги на цветущей траве, камни на галечном пляже. Все эти сотни и тысячи штрихов окружающего нас составляют то, что зовется природой. Родиной. Трудно предвидеть, когда маленький человек почувствует себя настоящим флористом. Наверное, тогда, когда зорче станет его взгляд, научившись различать приметы бытия, когда поразит его красота сущего».

Вот вам и «техническое руководство»… Знаю, что редакция убрала из рукописи многие истинно художественные откровения.

Почти одновременно с названной «технической» книгой в издательстве «Жалын» вышла вторая книга стихов Евгения Курдакова – «Мой берег вечный»*. И здесь- мастерство, высокая точность слова, выражающего тончайшие движения души. Бывает, целый поэтический сборник переберешь, обнаружишь одно-единственное хорошее стихотворение, радуешься - и то хлеб! А у Курдакова почти все стихи задевают за живое. Не буду разбирать и цитировать, упрекать автора в пронзительно-грустной ноте, цепляться за отдельные шероховатости… Нет, просто признаюсь в любви к этим стихам. Тут уж ничего не объяснишь. И меня бы могли признать необъективным, поскольку сам был причастен к публикации стихов Курдакова в газете. Но ведь какая штука: в Москве, где я теперь живу, заваленной буквально тоннами стихов, присылаемых отовсюду, Курдакова из Усть-Каменогорска успели заметить. Почти страницу отдает ему «Советская культура» и предисловие к стихам «провинциала» пишет Александр Межиров. Курдакова публикуют журналы «Молодая гвардия» и «Литературная учеба» (предисловие Юлии Друниной). Известный литературовед Вадим Кожинов отбирает стихи Курдакова для антологии избранной лирики советских поэтов (а в нее войдет едва ли не дюжина имен).

В Москве ищут книжечку стихов «Мой берег вечный», а он, оказывается, выпущена тиражом в…три тысячи экземпляров.

То же издательство «Жалын» издало еще и два прекрасных прозаических произведения Е.Курдакова – «Ветер пролета» (о заводе) и «Неопалимая купина» (поэтический рассказ о флористике). Но как это выпущено! Тощенькая книжечка на серенькой бумаге. Выброшена значительная часть добротного текста, вылетели целые эпизоды.

Автор пишет из Усть-Каменогорска, что решил-таки оставить службу в этнографическом музее и вновь взяться за резьбу по дереву (то есть опять гнать «вал», чтобы иметь возможность создавать настоящие вещи). А не пора ли собрать воедино стихи, прозу, снимки скульптур своеобычного мастера в книгу «Евгений Курдаков» да и издать ее достойным тиражом?! Тогда и мастеру будет спокойнее работать над главным, и читатель получит то, что его действительно порадует.
__________________

* Е.Курдаков. «Мой берег вечный». Алма-Ата. «Жалын», 1986 г.

Музей как музей. Есть в нем картины о подвигах древних батыров, ибо учитель русского языка и литературы Кушников долго интересовался легендами и сказаниями земли, на которой поселился после Отечественной. Есть в музее кости вымерших ископаемых животных – Мстислав Анатольевич вместе со своими учениками и в археологию вникал. Есть собрание старинных монет – не забывали в школе и про нумизматику.

То, что касается гражданской и Отечественной войн, собирали красные следопыты во главе все с тем же вездесущим Мстиславом Анатольевичем: ребячьи отряды поднимались в самые верховья реки Курчум на перевал Сарымсакты, ловили в озере Маркаколь редкую рыбу – ускуча, разводили костры у снежных вершин. Встречались и переписывались с бывшими боевыми командирами, солдатами.

Немало любопытного в Курчумском музее, но самое интересное и удивительное – не экспонаты, а этот семидесятилетний с большим гаком учитель с повадками двадцатилетнего парня – Кушников. Я встречался с ним и десять, и пятнадцать лет назад – каждый раз Мстислав Анатольевич огорошивал каким-нибудь новым своим увлечением, которым своим он увлекал комсомольцев, пионеров и самых отчаянных сорванцов.

Помню его секции бокса и классической борьбы в районном Доме пионеров. В них занималось, участвовало в соревнованиях до 270 парнишек и парней (создавались еще и отделения секции в сельских школах!). Боксеры и борцы составляли костяк отряда содействия милиции, а потом комсомольской дружины, которая умела (опять же Кушников!) наводить в райцентре образцовый общественный порядок.

Помню парад перед Домом пионеров: 200 мальчишек и девчонок в отглаженной форме ведут «у ноги» 200 служебных овчарок. Это было очередное увлечение учителя русского языка Кушникова. Он устраивал и районные выставки служебного собаководства (приезжали даже представители из Алма-Аты), торжественные передачи собак, выращенных ребятишками, в дар пограничникам.

Помню комсомольско-пионерскую агитбригаду во главе с Кушниковым (злых частушек на актуальную тематику побаивались солидные хозяйственники). Помню жаркие футбольные баталии с Кушниковым в роли устроителя, главного судьи и спортивного репортера в одном лице.

В Курчумском музее немало фотографий, на которых запечатлены и боксеры, и футболисты, и красные следопыты.

В народный музей и сейчас приходят ребята – помощники общественного директора. Несут разное: кто заржавевший штык, кто старую бабушкину прялку… За каждым предметом Мстислав Анатольевич поможет распознать черты труда и подвига, прошлого и настоящего.


С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ РОДИНА

СТАРШИЙ научный сотрудник разговаривает хриплым баском, пере-ходящим в сипение. Стесняясь простуженного голоса своего, объясняет:

- У нас штаб - на острове. Мальчишки через речку мост навели. Из поваленного дерева с ветвями. Ну, и поскользнулась. А вода ледяная.

Тоня Полторанина не только старший научный сотрудник школьного музея, но еще и командир зонального отряда «Комсомольцы семидесятых годов». В отряде - комсомольцы, пионеры, октябрята, словом, «все способные носить оружие». Есть и свой выборный «Тимур». Это Валя Лукьянова, которая сейчас сидит рядом с Тоней. Обе подруги одинаково белокурые, как спелая пшеница в солнечный день. И глаза у них прозрачно-голубые, как осенние воды реки Ульбы, что огибает сельцо Бутаково.