«Берлин, — заявил он, — больше не является военной целью». Когда это заявление стало известно в американских войсках, некоторые их подразделения находились всего в 45 милях от Берлина

* * *

Однако эти стремительно покоряемые цели собирали свою дань: тылы Эйзенхауэра растянулись до крайнего предела. Кроме колонн грузовиков, никакой другой наземный транспорт не мог добраться до войск Брэдли; на Рейне сохранился только один железнодорожный мост. Сражающиеся [263] войска снабжались хорошо, однако офицеров штаба Верховного главнокомандования союзными экспедиционными силами тревожила общая картина. Чтобы обеспечить широко раскинувшиеся армии, круглосуточно летали сотни самолетов транспортно-десантной авиации. Только 5 апреля самолеты «С-47» перебросили на фронт более 3500 тонн снаряжения и боеприпасов и почти 750 000 галлонов бензина.

К тому же, по мере того как союзники все дальше углублялись в Германию, им приходилось обеспечивать все возрастающее количество гражданского населения. Надо было кормить сотни тысяч немецких военнопленных. Рабочим, насильно вывезенным из десятков стран, и освобожденным британским и американским военнопленным необходимо было предоставить убежище, еду и медицинское обслуживание. Госпитали, санитарный транспорт с запасами лекарств и медоборудования только-только подтягивались. И хотя медицинских запасов было очень много, непредвиденный спрос угрожал исчерпать их.

В последние дни стал раскрываться самый жуткий тайный кошмар Третьего рейха. По всему фронту наступающие солдаты содрогались от ужаса и отвращения, сталкиваясь с гитлеровскими концентрационными лагерями: сотнями тысяч их обитателей и доказательствами гибели миллионов.

Закаленные в боях солдаты едва верили своим глазам, входя в концлагери и тюрьмы. Двадцать лет спустя они с гневом и болью будут вспоминать увиденное: живые скелеты, еле ковыляющие им навстречу, — единственная собственность, которую они спасли от нацистского режима, их воля к жизни; массовые захоронения, котлованы и рвы; ряды крематориев, набитых обугленными костями, — немые и страшные свидетельства систематического, массового уничтожения «политических заключенных», которых умертвили, как объяснил один из охранников Бухенвальда, потому, что «они были всего-навсего евреями».

Солдаты находили газовые камеры, похожие на душевые, только вместо воды в камеры поступал цианид. В доме коменданта Бухенвальда нашли абажуры, сделанные из человеческой кожи. У жены коменданта Ильзе Кох были книжные обложки и перчатки из кожи заключенных и две сморщенных человеческих головы на деревянных подставках. Находили склады, полные обуви, одежды, ножных и [264] ручных протезов, зубных мостов и очков, рассортированных и пересчитанных с ужасающей методичностью. Золото, извлеченное из зубных протезов, пересылали в министерство финансов. Скольких людей уничтожили? В шоке от открывшихся злодеяний, никто не мог оценить даже приблизительно. Однако, когда со всего фронта поступили донесения, стало ясно, что цифра будет астрономической. А что касается того, кем были жертвы, это было очевидно с самого начала: по определению Третьего рейха, «неарийцы», «недочеловеки» — люди десятков наций и десятков вероисповеданий, но в подавляющем большинстве евреи. Содержались в лагерях поляки, французы, чехи, голландцы, норвежцы, русские, немцы. В этом самом дьявольском за всю историю человечества массовом убийстве их уничтожали множеством неестественных способов. Некоторых использовали как «подопытных кроликов» в лабораторных экспериментах. Тысячи были расстреляны, отравлены, повешены или удушены ядовитым газом; других просто оставляли умирать голодной смертью.

В лагере в Ордруфе, освобожденном 3-й американской армией 12 апреля, генерал Джордж С. Паттон, один из самых грубых офицеров этой армии, вышел из фабрики смерти совершенно больной и с мокрым от слез лицом. Паттон приказал жителям ближайшей деревни, которые заявили, будто знать не знали, что происходит в лагере под самым их носом, посмотреть собственными глазами. Тех, кто упирался, провожали под дулами винтовок. На следующее утро мэр деревни и его жена повесились.

Находки наступавших британцев были столь же ужасны. Бригадир Хуг Глин Хьюз, старший офицер медицинской службы 2-й армии, давно опасался, что столкнется в местечке Бельзен, о котором его предупреждали, с инфекционными болезнями. Попав в Бельзен, Хьюз понял, что брюшной и сыпной тиф — наименьшие из его неприятностей. «Никакие фотографии, никакие описания не могут довести до сознания ужасы, которые я видел, — сказал он много лет спустя. — В лагере еще оставалось 56 000 живых людей. Они жили в 45 бараках: от 600 до 1000 человек там, где могло поместиться едва ли сто, и все в различной стадии истощения и болезней. Они страдали от голода, гастроэнтерита, брюшного и сыпного тифа, туберкулеза. И повсюду, иногда на [265] тех же нарах, что и живые, лежали мертвецы. В незасыпанных братских могилах, во рвах, в канавах, у колючей проволоки, окружающей лагерь, вокруг бараков лежало более 10 000 трупов. За свои тридцать лет работы врачом я никогда не видел ничего подобного».

Для спасения уцелевших заключенных армиям по всему фронту срочно требовалась медицинская помощь. В некоторых случаях военные нужды уходили на задний план. «Я не думаю, — сказал Хьюз, — что кто-то представлял, с чем мы столкнемся и какая врачебная помощь понадобится». Возникла срочная необходимость во врачах, медсестрах, больничных койках и тысячах тонн лекарств и оборудования. Одному бригадиру Хьюзу требовался госпиталь на 14 000 коек, хотя он знал, что, какие бы меры ни предпринимались, пока удастся взять ситуацию под контроль, каждый день будет умирать, как минимум, 500 человек.

Генерал Эйзенхауэр лично посетил лагерь близ городка Гота. С пепельно-серым лицом и стиснутыми зубами он обошел все закоулки лагеря. «До того момента, — вспоминал он, — я знал об этом лишь в общих чертах по слухам... Я впервые испытал подобный шок».

Психологическое воздействие лагерей на офицеров и солдат оценке не поддается. На линии фронта 9-й армии в деревушке близ Магдебурга майор Джулиус Рок отправился инспектировать товарный поезд, остановленный 30-й пехотной дивизией. Он оказался загруженным заключенными концлагеря. Придя в ужас, Рок немедленно отдал приказ разгрузить вагоны и, несмотря на яростные протесты бургомистра, разместил заключенных в немецких домах. Ему это удалось лишь после того, как он пригрозил изливающему жалобы бургомистру в случае отказа взять заложников и расстрелять их.

Решимость победить — и победить быстро — вытесняла из Сознания солдат, видевших концентрационные лагеря, все остальные чувства. Верховный главнокомандующий испытывал примерно то же самое. Вернувшись из Готы в свой штаб, он телеграфировал в Вашингтон и Лондон требование срочно прислать в Германию репортеров и юристов, чтобы они своими глазами увидели ужасы концлагерей и «представили доказательства американской и британской общественности, дабы не осталось места циничным сомнениям». [266]

Прежде чем нанести завершающий удар, Эйзенхауэр должен был консолидировать растянувшиеся войска. Ночью 14 апреля из своего штаба в Реймсе он телеграфировал в Вашингтон о том, что после успешного завершения удара в центре перед ним стоят две главные задачи: «дальнейшее расчленение остатков вражеских войск и захват тех районов, где враг может эффективно закрепиться на последнем оборонном рубеже. Такими районами могли быть Норвегия и «Национальная цитадель» Баварии. На севере Эйзенхауэр планировал перебросить войска Монтгомери через Эльбу, захватить Гамбург и наступать на Любек и Киль. На юге — послать 6-ю группу армий генерала Диверса в район Зальцбурга.

«Зимняя операция в «Национальной цитадели» может оказаться чрезвычайно сложной, — утверждал Эйзенхауэр. — «Национальная цитадель» в состоянии держаться даже после того, как мы соединимся с русскими... поэтому мы должны двигаться быстро, пока немцы не успели укрепить ее оборону людьми и техникой».

Что касается немецкой столицы, Эйзенхауэр считал, что «было бы очень желательно нанести удар по Берлину, поскольку враг может сосредоточить вокруг столицы значительные силы, и, в любом случае, падение Берлина сломит моральный дух врага и поднимет боевой дух наших солдат». Однако Верховный главнокомандующий сказал, что эта операция «не является первостепенной, если только расчищение наших флангов не пройдет с неожиданной скоростью».

Короче говоря, он планировал: 1) твердо удерживать позиции в центре фронта на Эльбе; 2) начать наступление на Любек и в Данию; 3) совершить рывок, чтобы встретиться с советскими войсками в долине Дуная и сломить «Национальную цитадель». «Поскольку о штурме Берлина может идти речь только после того, как будут выполнены три вышеперечисленные задачи, — пояснил Эйзенхауэр, — я не включаю его в свой план».