Глава VII СТРАНСТВУЮЩИЙ ДОМ

* * *

«Зря я ему про танк сказал, – покаянно думал Зокти, глядя, как Танчо рыхлит руками землю. – Его Цола почти вылечил своими сказочками, а я опять все испортил. Какая разница, будет он знать правду или верить, что мы сможем победить. Нас все одно первыми поубивают. Нам легче. А вот Тати останется до конца… Может, остаться и мне за компанию? А то вроде нечестно получается…»

Наконец, основательно взрыхлив склон, Танчо остановился. Злость его улеглась. Он стоял, облизывая кровоточащие костяшки пальцев, сплевывал и размышлял о том, что теперь осталось только ветру занести в эти лунки семена, чтобы после первого дождя склон зазеленел свежей порослью.

Зокти поискал вокруг и принес несколько молодых грибов дождевиков и парочку старых.

– Стой спокойно, – сказал он.

Сначала он приложил мякоть молодых грибов к рукам Танчо, а когда кровь остановилась, засыпал его раны желтыми спорами из старых грибов. Во время этой операции, чтобы отвлечь друга от тёмных мыслей, Зоэ говорил:

– Знаешь, мне сэйджи говорили, что если бы нашелся человек, который захотел посчитать, сколько спор у одного дождевика, то ему потребовалось бы десять тысяч лет при круглосуточном рабочем дне. А если бы из каждой споры вот этого гриба вырос новый дождевик, то чтобы собрать их, потребовалась бы корзина размером с целую планету…

Пока Танчо собрался спросить, как это Зоэ запомнил столь странную информацию, боль его прошла.

* * *

Вопреки обыкновению, он не ощутил облегченья, выплеснув свою ярость. Им овладела растерянность и обида. Значит, ему только показалось, что он, наконец, обрел равновесие? Неужели спокойствие и простота, с какой жили и умирали его предки с Журавлиного холма, не доступны для него? Неужели он обязан остаться на стороне зла?

«Я знаю, Цола, как это будет, – мысленно обратился Танчо к Учителю. – Ты будешь стараться заслонить людей собственным сердцем – до того мгновения, пока оно не разорвется».

Танчо начинала бить дрожь. Это было странное чувство: он продолжал видеть лес вокруг себя, но сквозь деревья он так же ясно видел своего деда, сидящего в ритуальных одеждах, и еще тринадцать рыцарей Меча рядом с ним. В день, когда вышел указ о запрете белого оружия, они собрались во дворе храма на Журавлином холме. Каждый из мечников решал сам за себя. Многие подчинились и отдали свое оружие, навсегда утеряв звание мечников, но сохранив жизнь и спокойствие своих близких. Четырнадцать человек выбрали другой путь. Танчо отчетливо видел руки деда, лежащие на коленях. Все мечники сидели в молчании, но Танчо знал, что они про себя повторяют отпускающую формулу. Завтра отец Танчо станет в роду старшим. Завтра, когда явятся представители закона, в четырнадцати домах им скажут, что владелец Меча ушел навсегда и унес его с собой.

Они сидят в полном молчании. Ветер чуть шевелит складки черных одежд. Отпускающая формула проста, но требует полного сосредоточения – иначе дух не сможет покинуть тело. Глаза их закрыты. День пасмурный, и сумерки наступают незаметно. Душа Танчо словно рвется надвое. Там, где Зоэ огорченно размахивает руками, стоит яркий полдень, сквозь листья просвечивает солнце, а во дворе храма под соснами сгущается тень, и прохладный туман стелется по вымощенному серым камнем двору, где сквозь треснувшие плиты пробивается трава. Вместе с туманом отлетает жизнь.

– Не разговаривай сам с собой, сил моих нету тебя слушать! – взмолился Зокти. – Водой тебя полить, что ли?

– Какой водой?

– Холодной! – рявкнул Зоэ, щедро выливая ему на голову большую часть содержимого своей фляги.

– Лей еще! – пробормотал Танчо, вздрагивая от щекочущих пальцев воды. Его широко распахнутые глаза были по-прежнему устремлены в прошлое.

Все, что ты видишь – только в тебе самом. Все существует только в сознании, от него разрастается и в нем погибает.

* * *

Нерта, а точнее – Некерай, как звали ее стигвы, или Нереа, как произносили дагвы, или Лике Райан, на языке утилити, означало одно – Белый Цветок, и эта луна действительно была похожа на нежную лилию, парящую на бирюзовой глади небес. Трудно было представить, что сейчас на Нерте расположилось два летных полка, полсотни кабаков, двенадцать борделей и гарнизонная гауптвахта.

Зоэ сплюнул от огорчения. Вино осталось на луне, а они с Танчо застряли посреди леса в чужом мире.

– «Лунное вино»? Звучит красиво, – отметил мечник, до которого долетали обрывки мыслей Зоэ вместе с шелестом листьев.

– Вот еще – лунное! Самое настоящее, контрабандное, – оскорбился Зокти.

Танчо расхохотался. Эта нелепая фраза вывела его из равновесия между прошлым и будущим. Сумеречный свет его прошлого померк – к величайшему облегчению Зокти, который уже был готов хоть пешком идти на Нерту и обратно.

«Не думай. Не рассуждай. Не вспоминай». Три вершины духовного совершенства сияли вдали от Танчо ледяною чистотой – недостижимые, как снежные звезды. Нет, никогда ему не достигнуть полного бесстрастия и не подняться на крыльях свободного духа!
Словно лунного вина,

Никогда не испробовать мне

Совершенства.
Золотой меч правды бессилен против клинка зла. Зло можно победить только злом. Но я так устал умирать. Горечь подступила к самому горлу. Танчо вздохнул, проглатывая свою обиду, пряча ее как можно глубже…

И все же, когда тебя убивают при низком свидетеле, среди врагов, вдали от родной земли, это во много раз мучительней и горше, чем принять смерть в Белой Битве, рядом со своими братьями. Это славная смерть, и надо ценить ее, и радоваться ей.

* * *

Вскоре лес стал высоким, и стройные прекрасные деревья своим устремлением ввысь словно поднимали их, воздымая зеленое знамя надежды. Они вступали на землю, где жили ильмы. Стигвы были самыми высокими из сэйджи, а ильмы – самыми высокорослыми из стигв, под стать деревьям, рядом с которыми они жили. Вскоре Танчо и Зоэ набрели на один из их домов. Несмотря на то, что внутри кто-то возился и шуршал, было ясно, что главные его обитатели ушли – в доме хозяйничал мелкий звериный народец, который всегда находил под боком у сэйджи защиту и корм.

– Ясно куда – продолжать Большой Праздник!

– Вот дают, – уважительно покачал головой Зоэ, для которого праздновать так долго казалось тяжелой работой.

Теллурийцы давно разучились быть свободными в своих чувствах и еще не обрели того, о чем Танчо думал как о самом дорогом: о паутине братской любви, которая должна связывать всех людей, давая ощущение счастья. Танчо вспомнил об этом, и Большой Праздник сэйджи показался ему еще прекраснее.

Пока Танчо предавался этим размышлениям, Зокти сквозь невообразимое сплетение стволов и веток пытался добраться до основ местной архитектуры.

Дом, в котором жили ильмы, как и всякий дом сэйджи, больше всего напоминал огромный зеленый замок с многочисленными залами, ходами и прохладными беседками. В этом жилище размещался с комфортом целый клан – или, как они сами выражались, «древо» ильмов. Кроме того, там постоянно обитали птицы, без опаски свивавшие гнезда в этой зеленой крепости, и еще невесть сколько мелких лесных тварей. Ко всем созданиям, делившим с ними кров, сэйджи относились уважительно и бережно.

Когда-то Танчо искал доказательства, что жители Лакины – люди. Тогда ему не посчастливилось встретить подобный дом – но даже случись такое, его соплеменники увидели бы в этом произведении единой с природой мысли «всего лишь» случайную причуду флоры. Сейчас он всё больше убеждался, что игвы воспринимают окружающее их пространство Лакины немного – или совсем не так, как её дети. Когда-то он и сам видел иными глазами, видел, наверное, половину реальности, а истинные её краски и явления оставались скрытыми. Как будто он смотрел сквозь мутное стекло.

Кстати, игвам было холодно на Лакине. Холодно среди роскошной природы, под ярким солнцем. Они объясняли низкие температуры особенностями атмосферного давления. Может, их барометры и не лгали – но вот Танчо после того, как очнулся в Хрустальных горах, чувствовал тёплое лето, а Зоэ – так сразу ступил в лето с трапа корабля…

– У него нет фундамента, – объявил Зокти после предварительного осмотра. – На чем же тогда этот дом держится?

– Большей частью – на взаимном доверии, – честно сказал Танчо. – Сэйджи не боятся. Они доверяют жизни. Это – великий дар.

Зокти оглядел сооружение снизу вверх. Там, где у всякого здания обязана была находиться крыша, качалось небо в переплетении ветвей.

– Значит, верхние этажи качаются, – констатировал Зоэ. – Ну кто так строит?!

– Сэйджи от этого лучше засыпают, – примирительно заметил Танчо. – Они на верхних этажах как раз спят.

– Я знаю, почему, – фыркнул Зокти. – Потому, что на первом этаже у них поперек дома ручей течет. Кто так строит, а?! Нет, что ни говори – этот дом здесь долго не простоит.

«Даже не знаю, – пробуждаясь, мечтательно сказал Дом. – Мне очень полюбилось это место. Но ручей проболтался, что у него выше по течению есть маленький водопад. А мои ильмы так любят водопады! Возможно, через две-три луны я и двинусь в дорогу. Не все же, действительно, стоять на одном месте!».

Весь дом встрепенулся, по ветвям будто прошел ветер, зашуршали листья, голоса птиц сплелись между собой, и звон ручья проблескивал сквозь них.

– Ух ты! Ого! – восхищенно заорал Зоэ.

– Извини, что разбудили тебя, – сказал Танчо.

«Ах, ничего, – отозвался Дом приветливо. – Гости – это так интересно. Новые лица, новые голоса. Я очень люблю все новое. Да, решено: отправлюсь к водопаду в первую ночь новолуния. А потом, может быть, спущусь в долину. Горная долина – что может быть прекраснее?! Вы, наверное, тоже любите странствия, раз пришли в наши края? Никогда раньше не встречались мне такие люди. Хотите стать гостями у нас? Мои ильмы будут очень рады».

– Мы гости Раули, – улыбнулся Танчо.

«А! Тысяча приветов милым букам!»

– Тысяча приветов тебе и приятных странствий, – отвечал Танчо, утаскивая Зокти за руку.

Странствующий Дом покорил Зоэ. И если бы Танчо не уволок его силой, Дому бы не видать спокойного полуденного сна. Зокти наслаждался вновь обретенной способностью удивляться. Они отошли уже достаточно далеко, а он все еще качал головой и бормотал с восхищенной и растерянной улыбкой:

– Как же я забыл? Цола ведь говорил мне: все живое. Все дышит. Дышат яблоки. Дышат камни. Дышит вино. Дышит хлеб. Дышит море. И земля тоже дышит.

– Ты под ноги смотри, – посмеивался Танчо.
Глава VIII

СУД ПАМЯТИ
Ликование журавлей

Средь ярких звезд

Радость встречи

С берегом знакомым.
За время, проведённое на Лакине, Зоэ научился ходить в горах и всё реже скатывался по склонам, как булыжник. Но прежде с него сошло сорок потов. Штурмовики, пожалуй, не узнали бы его теперь. Цола говорил, что это – добрый знак: облик Зокти стал соответствовать его внутренней сущности. Из камня наконец-то вытопился человек. Танчо больше радовало то, что Зокти реже стал застревать по дороге. Едва он подумал об этом, как издалека донеслось:

– Та-аа! О-оди-и! Я тут застрял!

Вслед затем послышался треск и рычание, словно большой зверь угодил в ловушку. Танчо вздохнул и приготовился ждать. Зоэ, как никто другой, щедро дарил ему время для философских размышлений и наблюдений за жизнью Великого Леса. Танчо уселся на большой камень посреди ручья. Рядом, на камне поменьше, лежала внушительных размеров челюсть, выбеленная солнцем. Она поблескивала матовыми крупными зубами, будто специально выставленная на обозрение. Танчо довольно долго рассматривал ее рассеянным взглядом, однако думал совсем о другом.

Он думал: как странно хрупок мир! Если бы Лангон не дал Яроку свою силу, то у Тати не осталось бы живого брата и некому было бы окликнуть его. Тогда Тати стал бы настоящим Вороном и вряд ли захотел бы драться с Танчо…

Все тогда оказалось бы не так. Танчо не вошел бы в Братство Помнящих и не ступил бы на Белую дорогу. И его меч, осыпанный росою, не блистал бы во славу Белой Битвы.
* * *

…Они с Зокти добрались до знакомых мест, когда солнце было уже высоко. Выйдя на знакомую дорогу, Зоэ позволил себе расслабиться и не глядеть по сторонам.

– Взглянуть бы на этого Бойце! – пробормотал он. – То, что он ученик Цолы – это хорошо… Что там Цола про него говорил?

– «Мало знает и мало умеет», – процитировал Танчо.

– Ничего себе рекомендация! – пожал плечами Зоэ. – А триста человек, если он и вправду их приведет – это ничего, правда?

– Ничего хорошего или совсем ничего? – спросил Танчо сквозь зубы. – Триста – слишком много, чтобы умереть, и слишком мало, чтобы победить.

– Знать бы, какая у них техника, – продолжал мечтать Зокти.

– Если они вообще знают, что такое техника, – буркнул его друг.

– А Раули нам, небось, завтрак оставили, – прибавляя шагу, сказал Зокти.

– Из всех твоих предположений это – ближе всего к истине, – наконец улыбнулся Танчо.

И это предположение оправдалось. Для самих Раули, как для всех светлых сэйджи, еда была скорее ритуалом, чем насущной необходимостью. Угощать они любили, так что если бы не тройной аппетит Зокти, то уничтожить всю эту гору разнообразнейшей снеди, состоявшей в основном из плодов самых невероятных форм, расцветок и вкусов, было бы просто не под силу.

Танчо гораздо больше нравилось рассматривать дары Великого Леса, чем поедать их, и он подолгу любовался их красотою и наслаждался запахом, который они источали. Честно сказать, он бы этим и ограничивался, но Зоэ не стал бы есть один.

– Пошли, что ли, искупаемся? – предложил Зокти, выплюнув последнюю косточку. – А то я вчера совсем было собрался окунуться, так тут из кустов вылезает какая-то любопытная глазастая мордочка, волосы у него зеленые, а сам такого цвета – вот как солнечный луч сквозь листву просвечивает. Увидал он пару-другую шрамов у меня на животе, руками всплеснул, да как зальётся слезами. Поверишь, его с полчаса успокаивал и убеждал, что мне давно не больно. Так после этого и купаться-то расхотелось. Давай по очереди, что ли? Сначала ты, а потом уж я полезу. Я пока на стрёме постою на всякий случай. Потому что если кто-нибудь из них тебя без рубахи увидит, так тут вторая речка из их слёз потечёт.

Так они и сторожили по очереди покой друг друга, но из кустов на этот раз никто не вылез – все сэйджи были на своем празднике. Идти туда Зокти решительно отказывался, говоря, что с него хватит. Танчо только усмехался, поскольку такие заявления он слышал от Зоэ каждый день. А потом они все равно оказывались на празднике.

– Сегодня точно не пойду, – говорил Зоэ. – И вчера не хотел – это меня Тати завел. Я ему уж сколько раз твердил: прошлого не вернешь, хоть до чертиков надерись. Я же это сам, лично проверял. А он свое: надо, мол, танцевать – и тогда прошлое вернется.

– Что тебе Тати говорил? – насторожился Танчо.

– Да ну его! У них там пир горой, мед рекой – третий день не просыхают. Чего я только не наслушался… Ну, что-то вроде такого: «Ярок соединит четыре ветра, мы объединимся, наши мертвые нас не оставят».

Танчо готов был поклясться, что когда-то он уже слышал эти слова. «Ведь Цола сказал, что космического танца не получится», – подумал он. Но странная надежда жила в нем. Эта надежда жила в нем всегда, и он пронес ее через тысячи лет.

Для аборигенов Лакины Танец Грез дал возможность почувствовать единый ствол жизни, слиться в одно целое. Танчо не мог знать наверняка, что произойдёт, когда все сэйджи до единого начнут танцевать. Возможно, они перестанут умирать. А возможно, сила их станет безграничной – так же, как безграничны их мечты…

Он хотел и одновременно боялся этого – и пока он пытался понять, как следует поступить, они с Зоэ внезапно вышли на большой луг и оказались среди сотни – никак не меньше! – танцующих сэйджи.

«О, еще гости!» – просиял стигва, один из хозяев этого праздника. Он действительно был такого цвета, как солнечный луч, просвечивающий сквозь листву. Звали его Лирион. «Пойдемте с нами танцевать», – немедленно предложил Лирион.

– Мы не умеем, – решительно сказал Зоэ.

«А! Вы из Печальных Земель», – поник головой Лирион, сразу наполняясь грустью.

«Древо нашей свободы сломлено, поэтому мы разучились играть, – пояснил Танчо, уже привыкший объясняться со светлыми сэйджи. – Ты Тати видел?».

«Ваши все возле ручья, – откликнулся стигва, обдав их теплом своего участия. – Ваше древо снова даст ростки, мы будем оберегать его. Я вам принесу меда».

* * *

* * *

«Это ты от меда не пьянеешь?, – спросил Лирион, разглядывая Зокти с таким почтением и любопытством, что Зоэ, казалось, весь целиком погрузился в его глаза. – Тогда тебе надо под Деревом Снов постоять».

«А мне нельзя?» – улыбнулся Танчо.

«Почему? Конечно, можно! Вот кверкусы вас проводят туда, где медовый дождик идет».

Кверкусы были достойны своего имени, которое означает «красивое дерево». Высокие, статные, они были похожи на теплый нефрит – и цветом тела, и внутренним благородством. Кверкусы жили в этих землях и знали все деревья по именам. От них Танчо в момент узнал, что недалеко отсюда растет одно цветущее дерево: запах его цветов погружает в сон, а нектар столь обилен, что льется на землю щедрым дождем.

«И ты отдохнешь, – говорили кверкусы. – Земля там сладкая, пропитана медом, а сны легкие и нежные, как крылья ночной бабочки».

«Пойдем, пойдем с нами», – звали сэйджи, и Танчо ступил в их круг. Сразу его закружило. Тысячи голосов окликали его – и каждый был как маленькая теплая вспышка. Сэйджи плясали Танец Грез, Танец Исполнения желаний. Энергия их голосов сплеталась в единое кружево, заполняла все пространство. Танчо ощущал, как она проходит сквозь него, словно тепло солнечного света.

Войдя в единое сознание сэйджи, можно было осуществить то, что отшельник Торо называл величайшим чудом: взглянуть на мир глазами другого человека. Танчо только подумал о Тати, и тот появился перед ним, будто все время был рядом. Ворон Тати выглядел так, словно за один час побывал во всех веках мира и во всех мирах веков. Впрочем, именно так оно и было на самом деле.

«Теперь я знаю, с кем из Памяти ты дружишь, – сказал ему Танчо. – Ты дружишь с Несауалькойотлем. А я с ним только спорю», – вздохнул он.

«С Несауалькойотлем не надо спорить, – наставительно сказал Тати. – «Ему пять тысяч лет – у него возраст хрусталя и сердце чистое, как хрусталь. Слушай, слушай!».

И Танчо почудилось, что он слышит волшебный голос певца-куикани:
Услаждайтесь,

Опьяняйтесь цветами,

Пока они с вами…

Только цветы нам услада,

Только лишь наши песни

Сердца печаль утоляют…
Голоса сэйджи звучали в нем, точно шум воды, и Танчо чувствовал, что сам растворяется в них, и ему все труднее было удержать свои мысли. Это было почти так же трудно, как удержаться на одном месте в быстрой реке.

«Слышишь? Это доброе облако говорит с нами. Все мёртвые снова будут живы. Четыре дня и четыре ночи подряд будет длиться Таинственный Танец, до рассвета пятого дня, когда омоется водой земля и расцветёт вновь. И тогда мы вновь будем счастливы. Надо танцевать, и наши крылья поднимут нас, – говорил Тати. – Послушай, что я понял: игвы слишком старые. Они не могут больше играть. Они разучились танцевать и петь, они стары сердцем. Они сами выбрали смерть и они умрут. Море огня очистит всю землю, потом протекут воды – и новая земля укроет старую, как правая рука накрывает левую. Наши умершие деревья, наши братья-олени и мудрые бобры, веселые белки и прекрасные птицы – все они вернутся вновь. Зима нашего отчаяния сгинет, мы вновь станем молодыми, станем играть, станем петь, как прежде. Это будет. На рассвете пятого дня мы проснемся на новой земле», – Тати рассмеялся и в тот же миг растворился в свободном пространстве, оставив Танчо слушать древние песни:

Ароматы цветов – это их мечты. Все, о чем грезит цветок под лучами солнца и ночью, смежив лепестки, – все воплощается в запахе. У каждого цветка свой аромат, ибо мечты неповторимы.

Сладок и нежен был сон под медовым дождем. Сердце Танчо будто положили в маленькую бархатную коробочку и осторожно прикрыли крышку. Душа его, наконец, вздохнула свободно и смогла взлететь. Его окружала совершенная пустота – прекрасная, как белый свет. И в этой пустоте он внезапно почувствовал зов Цолы:

«Отчего ты в печали? Почему ты страдаешь?»

«Учитель! Я потерял свою дорогу. Я не знаю, что мне делать дальше, как поступать. Я устал умирать и возвращаться, чтобы вновь умереть. Те, кто убивает меня, даже не меняют имен. Я не вижу выхода из этого круга. И от этого я в отчаянии».

«Мы можем вырваться из круга смертей. Мы сможем прервать свою зависимость от зла. Этот путь существует».

«Где же он? Почему я до сих пор не нашел его?»

«Ты знаешь этот путь. Это Суд Памяти».

«Суд памяти! О, Цола! Суд Памяти – всеобщий суд добра над злом! Что ты говоришь! Ты ведь знаешь, что на Суде Памяти каждый должен судить себя сам. Игвы никогда не пойдут на это. Для этого нужен высокий уровень сознания».

«Значит, мы должны сделать так, чтобы люди достигли такого уровня», – отвечал Цола спокойно, как всегда.

«Это невероятно! – воскликнул Танчо. Ужас и восхищение переполняли его душу. – Вы вновь собираетесь открыть сердце игвам?»

* * *

О, Белая Дорога мира! Айонвата пробивался к ней сквозь безумие. Ради нее Атуспария выпил до дна чашу с ядом. А гордые нуче расточали над лугами семена белых лилий, чтобы обозначить эту дорогу среди зловредных трав. Ради того, чтобы не прервалась Белая Дорога мира, младший брат Глубокого Озера стал генералом Паркером – личным секретарем главнокомандующего Северян, и составил акт о капитуляции Южан в 1865 году. Только тогда скваттеров звали не игвы, а йенгвиз. А теперь Цола собирался сделать с ними то же, о чем мечтали Онгве Ове: вычесать, словно змей из волос, черные мысли из их голов, распрямить руки, скрюченные алчностью, вылечить глаза, чтобы они могли видеть красоту мира…

Вот только те, кого Онгве Ове собирались вылечить, убили их прежде, чем отзвучали шесть песен исцеления.
* * *

«Все может статься на земле, даже безумие»,– отозвался Цола словами Деганавиды.

«Значит, вы снова будете учить их? Когда ленни-ленапе подарили игвам Прекрасную Птицу – хранительницу чистоты помыслов, посредницу между людьми и Великим Духом, которая должна была указывать путь, осеняя своими крыльями Белую Дорогу… Что игвы сделали с этим подарком? Цола, ты помнишь, что они сделали с Чистой Птицей?»

Но Цола не ответил, и Танчо воскликнул:

«Они съели ее! Они сожрали Птицу Света. Они убивали наших отцов просто ради забавы. Они взяли наши дары и, сожрав их, стали теснить нас, как сорные травы заглушают поле. Цола, ты снова понесешь им дары?»

«Белая Дорога не прерывалась. Послушай, что говорит Память: «Если дурной человек откажется от зла – мир станет цветком». Мы будем стремиться к этому, отвечая на зло – добром. Таково свойство благородного».

* * *

Танчо проснулся оттого, что кончился медовый дождик. Вечерело, цветы Дерева Снов закрывали свои лепестки – иначе Танчо, наверное, все спал бы и спал.

Танчо не боялся, что Зоэ почувствует свое одиночество среди сэйджи. Светлые сэйджи, обладавшие душевной щедростью и не ведавшие страха, были для них лучшими друзьями. У Зоэ не было ничего, и он с радостью принимал их дары. Зокти был чистым – на него легко ложились ясные краски рассвета. А Танчо, прежде чем принять этот мир, предстояло смыть с себя черноту всех ночей печали. Для сэйджи этот темный след в его сердце был видим, и они тактично оберегали его одиночество. Там, где утешение бессильно, лечит тишина и созерцание красоты.

Зато Зоэ доставались все их песни и выдумки. Сэйджи рассказывали ему о деревьях и о птицах, которых он слышал, но не мог разглядеть среди густых ветвей. О травах, которые расточали свой целительный запах, врачующий любые раны. Сэйджи звали его с собою – далеко, далеко, где земля белая и сладкая, а вода теплая, словно молоко.

Танчо тоже был не прочь послушать о тайнах Лакины, но сэйджи, смеясь, говорили, что он-то и сам все это вспомнит, если только захочет.

И это было правдой. Он вспоминал…

Цветы нашептывали ему свои забытые имена. Где и когда его учили этому? Он не мог ответить. Быть может, его душа, покуда он спал, сама улетала в глубины Памяти, ища встречи с теми, кого он знал в своих прошлых существованиях. Проснувшись, он чувствовал непонятную тоску и острую боль расставания.

Вот чего боялся Танчо – что сэйджи сманят Зоэ и тот уйдет с ними насовсем.

Танчо стал разыскивать друга среди Праздника. Большинство сэйджи танцевало, и Танчо шел, будто сквозь шелковистый гибкий тростник, слушая их голоса. Они говорили все разом, и в голове его обрушивался водопад мыслей и желаний, столь же чистых и сверкающих, как струи воды.

* * *

Вдруг будто ветер пронесся: «Тисы, тисы!». И Танчо увидел их. Это были дагвы из Печальных земель – единственные, кого не коснулась смерть, потому что их дом был слишком недоступен. Тисы живут тысячелетиями. Тисы – Хранители Водопадов, темные и строгие, они явились на Праздник из неприступных и сумрачных ущелий. Там, высоко в горах, их край тысячи водопадов, возле каждого из которых, оберегая его, стоит молчаливый страж-тис в своих темно-зеленых доспехах с алыми каплями ягод, что горят, как кровь. Тисы были, казалось, далеки от всех: слишком высоки, слишком прекрасны, слишком мудры. Тисы прошли, и ветер прошел вместе с ними. Танчо подумал впервые: пока живы Хранители водопадов, Лакина будет жить, даже когда ее долины затопит пламя.

На Празднике тисы держались поближе к своим родичам, уроженцам высоких гор, закутанным в темные покрывала печали. Танчо показалось, что ледяной ветер вершины охолодил его душу, когда до него донесся голос тиса, обращенный к деодарам, кедрам и соснам, жителям горных утесов:

« Мы собрались, как четыре ветра, чтобы образовать священный круг. Мы собрались, чтобы слушать и говорить. Мы встретились как гости народа раули.

Мы знаем, отчего сейчас наша смерть так стремительна. Мы не раз шли этой дорогой, и она слишком знакома нам. Почти каждый из нас помнит свою смерть от руки скваттера, прервавшую одно из наших прежних существований. Но нам надо помнить не только свою смерть, но и то, что, когда игвы уничтожали нас на Земле, они убили нас так быстро потому, что мы были их собственными братьями. У нас была почти такая же красная кровь, они так же дышали с нами одним воздухом и наши сердца, случалось, стучали в такт. Нет ничего проще, чем убивать собственных братьев. Но теперь мы – не братья скваттерам. Легко разорить собственный дом, как они поступили с Землей. Она – их мать, а обобрать собственную мать не составляет труда. Но Лакина – не их дом. Здесь им не будет легко».

* * *

Танчо нашел Зокти в самом сердце Праздника – там, где мед сверкал золотым солнцем, и смех искрился, и радость была сладка; где кружились и кружились хмельные цветы, отгоняя память…

Лунный свет блистал ему в глаза. Танчо долго лежал, впитывая в себя ночь, наполняясь ее таинственной властью. Он всегда любил ее. Ночью его тело делалось легче, движения – свободней и уверенней. Ночь всегда защищала его, и он был с нею един. Шесть поколений предков Танчо были воинами ночи, не служа до конца ни одному из людей. Они не признавали никакой власти и были лишены честолюбия. Быть может, единственной их госпожой была ночь, и эта давняя любовь передалась Танчо по наследству.

Много лет он не помнил об этом. Но здесь, на Лакине, все прояснялось, и сердце его возвращалось в свои берега. Он вновь возвращался к себе, освобождаясь из-под гнета чужой воли.

Он заново привыкал ходить, как учили его с рождения – осторожным, вкрадчивым шагом, чтобы не тревожить живую землю. Он чувствовал, как под нею пульсируют корни деревьев и трав. А сейчас, когда он лежал на ее груди, то ощущал дыхание земли. Не наступи на цветок, пощади муравья, обойди стороной бабочку, дремлющую в солнечном сне. Его ноги сами вспоминали азбуку человечности, которую Танчо впитал вместе с родниковой водой своего детства. А может, эта любовь жила в нем и раньше – она была изначальной, как свет.

Танчо спустился к реке и долго слушал ее тихий голос, в который вплетались шорохи тростника и флейты сверчков. Они звучали торжественно и печально.

* * *

* * *

Он сидел в двух шагах от Танчо. В его круглых глазах лился тот же нефритовый свет, что и в небе. Луна ли отражалась в них?

– Ты вернулся! – воскликнул Танчо.

– Нет еще. Я пришел сказать тебе, что Суд Памяти идет. Хочешь узнать, каков он?

Это было примерно, как прыгнуть в водопад. Но отказаться Танчо не мог.

«Не бойся. Я буду с тобой», – сказал ему Цола.

Танчо едва успел поблагодарить учителя, и сейчас же в его сердце ворвался голос мятежного лорда: «Человек метит землю руинами…»

Едва Танчо вникнул в эти слова, как новая волна шла следом:

«Говори – я хочу тебя видеть!» – вспышкой света, озарившей его мозг, прозвучала воскресающая формула, и Танчо замер, потому что он знал того, кто откликнулся на зов.

«Мне было совсем мало лет, но я помню, как отец любовался ярким солнцем, освещающим вершину горы, а потом запел – он благодарил природу, как всегда это делал, произнося на своем родном языке чуть слышное «спасибо!».

– Здравствуй, Дан, – прошептал Танчо, хотя понимал, что никто его не услышит.

Лавина голосов – спокойных и яростных, ироничных и едва слышных сквозь слезы – обрушилась на него, точно ливень. На Суд Памяти были вызваны тысячи свидетелей, и Танчо мог понять каждого из них. Лишь иногда сердце его вздрагивало и расширялось – он узнавал тех, с кем был лично знаком через Память.

«Мир не только мастерская, но и величайший храм, где всякое существо, и прежде всего – всякий человек – это луч божественного, неприкосновенная святыня. «Homo homini deus (а не lupus) est» – вот что должно служить нашим девизом. Нарушение его, а тем более замена его противоположным заветом, заветом зверской борьбы, волчьей грызни друг с другом, заветом злобы, ненависти и насилия не проходило никогда даром ни для победителя, ни для побежденного… Распиная других, мы распинаем себя».

«Чтобы выжить, человечеству необходимо было сохранить видовой состав биоты – исторически сложившийся комплекс организмов, обитавших вместе с ним на планете». Это закон Вернадского. Когда он был сформулирован, еще был шанс сохранить живой покров земли».

«Если эта цивилизация – единственный и правильный путь развития, то приходится признать, что конечная цель разума – самоуничтожение».

«Знаете ли вы, что испытывает народ, не имеющий пристанища, лишенный всего прекрасного? Уродство угнетает человека, ибо душе, чтобы воспрянуть, нужна красота».

Тысячи голубиных крыльев затмили небо – вихрь зовущих, смятенных душ…

«…все сущее – едино, одно огромное Чудо… в мире нет ни великого, ни ничтожного».

«Если хотя бы в отдельных притушенных искрах не проникал в потемки земной жизни свет красоты, то и вообще жизнь земная была бы немыслима. Припадая к земле, мы слышим – Земля говорит: все пройдет, потом хорошо будет. И там, где природа крепка, где природа нетронута, там и народ тверд без смятения».

«…чувствовать, как в душе умирает мечта о прекрасном, потому что душе человека свойственно отражать красоту внешнего мира, но теперь глаза его не находят красоты вокруг…»

Голос Дана вновь заставил Танчо оглянуться. Он слышал в великом хоре Памяти и песню гуинчинов, у которых наполовину сердце оленя, и голос Опена – хранителя Острова Черепахи, и голос Ташунко Иши – кентавра прерий, наполовину коня, а наполовину человека.

«…душе, чтобы воспрянуть, нужна красота…»

Цола поймал его как раз вовремя. Еще немного, и Танчо ушел бы вслед за Даном – туда, где путь ясен, где нет ни страхов, ни сомнений, ни напрасной суеты. Оттуда всегда нелегко возвращаться. Тоска снедала Танчо. Любой человек хоть однажды бывает объят этой тоскою. Но разница состояла в том, что Танчо знал, отчего тоскует.

Каждый свидетель должен будет сказать свое слово на Суде Памяти, если только скваттеры не убьют Лакину прежде – тогда Память вновь уйдет, и темнота забвения снова накроет нас. Быть может, на долгие времена… Неизвестно, когда вновь смогут собраться все те, кто помнит, чтобы завершить круг. Ведь только восстановив справедливость, мы сможем подняться на новую ступень.

* * *

«Никто не знает этого, – услышал он ответ Цолы. – Оставайся верным красоте, не нарушай равновесия в собственном сердце и в окружающем мире – тогда выстоишь, не исчезнешь, а если мир рухнет – твои крылья поднимут тебя».

– О, это я помню,– вздохнул Танчо.– Тех, кто будет танцевать, не захлестнут потоки грязи. Но что будет с Землей? И что будет с Теллури?

– Ты спрашиваешь, словно ребенок, – проворчал Цола. – Как я могу сказать тебе это сейчас? Омертвение зашло слишком далеко. Возможно, тот мир, который смертельно ранили скваттеры, будет на какое-то время просто выключен из цепи. Земле нужен великий врач и долгий отдых. Но, конечно, утилити будут на Суде Памяти за новую дорогу.

– Новая дорога?! И прошлое перестанет возвращаться? И Тонатиу не приплывет? И Лаутаро исполнится двадцать семь лет? И кровь Логана вновь потечет в жилах людей?

Ему хотелось смеяться и плакать одновременно.

– Новая жизнь тем, кто стремится оборвать ваши жизни, Цола? Тем, кто считает достойной целью «проредить варварские расы»?

– Не хочу даже слушать такие неразумные слова, – прошелестел утилити.– Мир един. Если мы не поможем им, кто поможет нам?

– Но скваттеры будут уверены, что вы хотите их уничтожить!

– Это правда, – ответил Цола тем особенным тоном, присущим утилити, когда невозможно понять, шутят они или серьезно.– Такая же правда, как и то, что мы уже свели с ума многих скваттеров.

Танчо всегда подозревал, что с той громкой историей, будто целую партию старателей утилити свели с ума, что-то не так. Но только теперь он начал понимать, какого рода это было сумасшествие.

– Они были больны, и мы постарались вылечить их, – сказал Цола.

Через Память он прошёл тысячи дорог по настоящему и прошлому Земли. Опытный воин, он стремился знать как можно больше о противнике. Его целью было понять душу землянина. И выяснить корни болезней, с которыми утилити выпало сражаться.

– Больны? Чем?

– Склонностью к насилию. Жестокостью. Стремлением к превосходству над другими людьми. Сниженной чувствительностью к чужой боли. Духовной атрофией.

– И вы их вылечили? – осторожно спросил Танчо.

– Да. Только… слишком быстро. Теперь мы уже не будем так делать. Нельзя сразу выводить на свет того, кто слишком долго жил в темноте – это причиняет боль.

На Танчо вдруг напал смех. Ему припомнился этот список болезней, который он прочел как-то в одном древнем трактате. Были там и анемия мнительности, и припадок корыстолюбия, и чесотка сплетен, и удар ненависти.

– Это невыполнимая задача! Вам не удастся вылечить скваттеров. Вы надеетесь, что они вас услышат – но ведь у них нет ушей! Разве ты забыл это? Да у них нет ни голов, ни сердца! – закричал Танчо, ощущая, как древняя ярость захлестывает его. – Они не люди, а мешки, набитые позорными недугами, которые ты сам мне перечислил!

– Многих из них достаточно разбудить. Их души спят, и сны их порой мучительны, а порой прекрасны, как наши озера. Стоит коснуться такой зачарованной души, и она откроет глаза… Это чудесный миг, Танчо. Ради него стоит жить… и стоит умирать.

Глаза Цолы сощурились, и нельзя было угадать, говорит ли он всерьез или хочет подзадорить его. – Может, тебе еще доведется встретить здесь, на Лакине, одного из тех, кто видел тебя прежде во сне…

– У человека столько пороков, что не хватит лилового вампума, чтобы вылечить их, – замотал головой Танчо. – Даже если тысячи уток и лебедей возродятся из пепла и поднимут на своих крыльях воду всех озер, чтобы мы смогли собрать со дна все драгоценные раковины и сплести из них самую длинную и самую прекрасную песню на свете – и тогда нам не вылечить всех. А вылеченные вами люди не смогут жить, потому что окажутся беззащитными перед злом. Все совершенное – уязвимо, все крепкое – ломается, чистое – беззащитно. Разве не так? Скажи, я прав?

– Ты прав.

– Всех, кого вы освободили, убьют. – Выпалив это, Танчо остановился, давая возможность Цоле возразить. Но утилити промолчал. И Танчо спросил дрогнувшим голосом:

– А имею ли я право умереть вместе с ними?

– Да. У тебя есть это право.

– А они где? Я могу их увидеть?

– Можешь.

– А когда?

– Утром. Сейчас иди спать.

Надо было слушаться. Если бы Цола сказал ему: «Сейчас», – Танчо бы пошел искать их среди ночи. Он кружился, как растревоженный зверь. Тело его жило само по себе – душа была слишком занята.

– А Бойце один из них? – торопливо спросил Танчо. Он чувствовал, что Цоле пора и он через несколько мгновений уйдет.

– Да. Бойце один из них.

– Вот я так и знал! – Танчо крутанулся на месте и встретил лучившийся светом взгляд Цолы.

– Я должен предостеречь тебя: они не совсем такие, как ты представляешь. Боюсь, ты кинешься от Бойце так же отчаянно, как сейчас стремишься встретиться с ним.

* * *

«Мы сможем победить», – повторял он, пока брел в звездном свете по берегу. Темная вода вспыхивала, точно высекая искры из камней на перекатах.

Вдруг все изменилось вокруг. Танчо поднял голову и увидел, как диск луны озарил летучее облако. В тот же миг в небе вспыхнула белая лунная радуга. Он прищурился, стараясь разглядеть ее цвета, решил вскарабкаться по склону и полез вверх – легко, почти без усилий. Может, он хотел пробежать под радугой, что приносит счастье, а может, ему просто хотелось увидеть волшебное облако поближе. Древние, как ветер, слова воскресали в его сердце:

Доброе облако

Наших снов

Тайну

Ласково повторяет…

Танчо хотелось подниматься все выше и выше – и все легче становилось дышать, и все свободнее было на душе, как у птицы перед полетом. Вольный простор вершины, где ветер пел свою песню, наполнял радостью сердце и покоем – душу.

Все небо открылось ему, и темная спящая земля лежала, вздыхая ровно и глубоко. Танчо закрыл глаза, слушая ветер.

О, какой ветер жил здесь, на вершине! Ветер, которого еще не поймал в свои сети Койот. Ветер, свободный от всех обещаний. Ветер, неистовый, как конь, приснившийся лунной ночью. Конь, весь в брызгах звезд, пьяный от росы. Конь, который танцует в лунном свете неистовый танец свободы.

* * *

– Спи! – приказал ему Танчо строгим шепотом.

«Мы сможем победить. Не только сражаться, но и победить…»

* * *

* * *