Большой Умахан. Дошамилевская эпоха Дагестана

такое наслаждение, что и вина не надо… Араб-кальянщик тоже ждал
триумфального возвращения аварского войска. Даже закупил новых
рабынь, искусных в танцах и пении, у аксайского работорговца, немало
потратившись на них.
Отсутствие тысяч молодых парней, полных сил и задора, ушедших в поход
с Мухаммадмирзой-ханом, а затем, через месяц, с Мухаммад-Нуцалом,
заметно сказывалось в обычно многолюдном Хунзахе. Получалось, что
почти из каждого дома в поход ушли по два человека. Такого опустения
улиц и базара Хунзах не знал со времен персидско-горской войны. Но тогда
хунзахцы вернулись с триумфом, победителями, ведя на цепях много
пленных. Хунзах, как и весь Дагестан, участвовавший в той войне, пировал
тогда целый месяц. Теперь же он выглядел каким-то тихим, осиротевшим.
Откуда-то налетали вороньи стаи, заставляя седобородых узденей
напрягать память, вспоминать, что говорили их отцы и деды о такой
примете. Ведь бычьи бои уже давно прошли, и собаки с волками обглодали
дочиста их кости. Тогда зачем летают над Хунзахом стаи ворон? Никто
не знает.
Лишь мальчишки, в которых бурлила горячая кровь, резвились
и джигитовали на конях, состязаясь в стрельбе из лука, а те, что побогаче,
учились стрелять из мушкетов.
Большой Умахан скучал по отцу-Правителю и наставнику-воителю. Он
видел их во сне на белых конях с радостными лицами. Они о чем-то
говорили между собой, но сколько не кричи, ни отец, ни наставник
не оборачивались к нему, не отвечали на его вопросы…
Воронье вдруг исчезло, перестало кружить над домами хунзахцев, а вот
собаки заголосили, завыли так, что страшно было их слышать. И громче
всех завыли нуцальские собаки в замке, которые перестали есть даже
сырое мясо, лишь тоскливо лакали воду. Вот тогда-то и пошел слух
о поражении непобедимого аварского войска и гибели Нуцала.
В подтверждение этому в Хунзах прибыла сильно поредевшая по пути
сотня воинов с трупом Шахбан-бека. Через несколько дней стали
прибывать и многие раненые воины.
Из Кайтага приехали родители ханши со своей свитой и сотней нукеров.
Ханмухаммад-уцмий уже слышал некоторые подробности о блестящих

победах своего зятя и о том, что Нуцал воздвиг на берегах реки «живую
крепость» и даже захватил в плен каджарскую конницу. Но это были уже
устаревшие вести. Каково же ему было, когда он услышал о печальной
судьбе похода, о предательстве Абурахима и его нукера?!
– Горе тебе, мой гордый Хунзах! – потрясая над головой кулаками,
надломленным голосом воскликнула старшая сестра Нуцала. – Беда
великая обрушилась на твою седую голову! Горе вам, аварцы, позволившие
врагам погубить своего Владыку! Отныне вы – в пучине бедствия и позора!
Так заполните горькими слезами свои опустевшие в одночасье кубки
и пейте вместо вина и бузы!..
Окруженная аварской знатью – алимами, беками и узденями в возрасте –
пожилая нуцалай первой принялась оплакивать поражение аварского
войска, связывая его с гибелью своего брата-Правителя. Мужчины стали
отходить, а женщины все больше и больше окружали светлейшую
плакальщицу, возле которой стояли и две замужние дочери Нуцала.
Но ханша не вышла даже на балкон, чтобы присоединиться к ним. Она
подозревала эту властолюбивую женщину и всех ее сыновей в том горе,
которое обрушилось на ее Дом.
– Где наш Светлейший Нуцал?! – душераздирающим голосом кричала
старая нуцалай, и сотни женщин, девушек и совсем еще юных девочек
протяжно тянули, как песню:
– У-уби-ит на вой-не-е-е!
– Где солнце Хунзаха?!
– По-га-а-а-сло во тьме-е-е!
– Где войско великое?!
– Пало в войне!..
Ханша сидела в своих покоях, обняв пятилетнюю дочь Бахтику
и тринадцатилетнего Умахана. Рядом была ее мать, ханша Кайтага.
– Что же теперь будет, дочь моя? – спрашивала сквозь тихий плач на своем
родном даргинском языке супруга правителя Кайтага. – Уже несколько лет

до нас доходят нехорошие слухи о вашем дворе, о нуцалай старой…
– Я знаю, мама, но ты не бойся, – сквозь сдерживаемое рыдание отвечала
ханша Аварии. – Не слушай ты их. Когда придет время, я положу им конец.
Сейчас тебе надо знать лишь одно, что старая нуцалай – мой самый
заклятый враг. Она хочет отобрать Престол у моего солнцеликого, у моего
Большого Умахана, чтобы поднять на него своего толстопузого Жават-хана.
Пятилетняя Баху, очень красивая смышленая девочка, не понимала языка
матери и бабушки, но слушала их, затаив дыхание. Такие же гортанные
звуки, как и на аварском, но почему-то ничего не понятно.
Умахан не мог поверить, что отец его погиб, что никогда больше
не раздастся голос, такой родной и строгий, что, войдя в Тронный зал, он
больше не увидит светлобородое лицо родителя. Как такое может быть?!
Отец-Правитель не может погибнуть от рук врагов, он привык сам их
крушить…
– Мама, а если вдруг и отец приедет, пробившись сквозь врагов,
оплакивание, что устроила на площади эта противная тетя, не будет ли
выглядеть глупо? Ведь никто не видел, как папу убили?.. – спросил Умахан,
перебивая беседу матери и бабушки.
– Если приедет, то да, а если нет, то нет, – строгим назидательным голосом
пояснила ханша. – Но запомни хорошенько: ты уже не мальчик, которым
можно помыкать. Не позволяй сыновьям Нажабат поучать тебя. Теперь ты –
Владыка Аварии и единственный мой защитник. Среди родни твоего
несчастного отца много врагов наших, пока еще они враждуют тайно. Будь
осторожен, сынок, не открывай никому свои мысли и то, как я тебя
наставляю… Нукер грязного визиря Абурахима убил твоего наставника
Шахбан-бека, трусливо подкравшись из-за спины. Он бы не посмел сделать
такое… но об этом тебе еще рано рассуждать. Придет время, и ты все
узнаешь. Пока же запоминай, что тебе будут говорит ханы и беки…
Тут Умахана прорвало: из его груди вырвалось что-то смешанное –
рычание раненого зверя и плач ангела.
– Как он посмел, жалкий, трусливый нукер?! Я велю казнить его…
– Его разорвали на месте, кого же казнить-то, сынок?! Теперь лишь Аллах

их покарает в аду, а мы с тобой иных виновников предадим шариатскому
суду, но лишь потом, после твоей коронации.
Семь дней оплакивали женщины гибель Мухаммад-Нуцала и аварского
войска на Дворцовой площади, а в соборной мечети шли молебны, пели
ритуальные суры Корана за упокой души погибших.
С каждым днем в Хунзах прибывали люди со всего Дагестана, приносили
ханше и Умахану соболезнования.
В это же время соболезнования принимала и Нажабат-нуцалай со своими
сыновьями у себя в доме. Правда, пожилая принцесса и ее сыновья сначала
собрались было делать это в замке, возле Престола, но ханша им быстро
напомнила о своих правах и они убрались, затаив еще одну злобу. В замке
принимали соболезнования лишь ханша с престолонаследником. Ни одна
из правящих в Дагестане семей не принесла соболезнования сестре
покойного Правителя, лишь его супруге и сыну, преподнося в качестве
помощи серебро. Только это не имело особого значения, тайна оставалась
еще нераскрытой, а сплетни и прочие слухи только-только созревали,
чтобы затем уже уноситься с ветром во все стороны света.
Жават-хан, разумеется, не претендовал на Престол. Напротив, он мудро
готовил коронацию Умахана, выказывая ему всяческую свою преданность.
Но вот если и с ним случится беда, Престол сам упадет ему в руки, словно
сбитое палкой яблоко, и никто не сможет обвинить его в захвате власти,
поскольку двое других сыновей Мухаммад-Нуцала были рождены
грузинкой. Да и малы они слишком, чтобы управлять, даже если будут
коронованы. Ханша прекрасно это понимала и ждала лишь часа, чтобы
окончательно разрушить заговор, вынашиваемый много лет старой
принцессой.

* * *
Безутешное горе двух овдовевших жен Мухаммад-Нуцала и их детей
старались разделить с ними как могли кайтагские, казикумухские и,
разумеется, хунзахские родственники, преимущественно дальние. Дедушка
Ханмухаммад-уцмий отсыпал в казну две тысячи серебряных рублей
русской чеканки. Столько же денег безвозмездно дали и двоюродные
братья из Кази-Кумуха. По пятьсот и по триста рублей дали и иные
правители и беки. Раскошелились и некоторые богатые уздени.
Это были немалые деньги, но их не хватило бы на армию, достаточно
большую, чтобы сокрушить нуцалоубийцу – Фатали-хана Купинского.
После двух неудачных походов, принесших трагедию в тысячи аварских
домов, нелегко было созвать под знамена узденей для нового похода. Да
и некому было это сделать. Жават-хан никогда не отличался
полководческим даром. Да и верные престолу воители были сломлены
духом, прятали глаза, ибо стыдно им было отвечать на вопросы гордых
узденей, которые в гневе могут бросить в лицо правду, горькую
и оскорбительную правду о поражении.
Другое дело, если враг вторгнется в пределы Аварии! Тут деньги даже
не понадобятся монарху. За тысячелетнюю историю Исламской Аварии
еще ни одному врагу не удалось выдержать с аварцами в горах и трех
сражений. Даже Петр I не сунулся в горы, когда Дугри-Нуцал решил
прощупать длинноволосые полчища солдат, неизвестно зачем движущиеся
с севера на юг.
Тогда, в 1722 году, Дугри-Нуцал с вершины Кизильдага (вблизи
современного города Кизилюрта) ударил по текущим по равнине полкам
несколькими «острыми клиньями» из легкой конницы. Многотысячный
корпус армии Петра Первого пребывал в смятении и панике.
В заклубившихся пыльных тучах аварцы, захватив несколько десятков
солдат и офицеров, спеленали их веревками прямо в бою, как младенцев,
и увезли с собой в горы.

Дугри-Нуцал побеседовал с ними через купцов, много лет торгующих
по берегам Волги и хорошо владеющих русским языком. Он интересовался
размерами их пахотных земель, количеством скота, многочисленностью
городов и был поражен предприимчивостью русских. И в самом деле, если
у них на севере необозримые земли, бескрайнее море, а рек и озер просто
не сосчитать, зачем им еще понадобилось топать под знойным солнцем
пыльными дорогами на юг, проливая чужую и свою кровь? Чего им
не хватает? Прислали бы лучше своих купцов в гордый Хунзах, и то
больше проку, конечно, если разбойники не нападут. Но на то в Хунзахе
есть авангардные сотни, они могут сопровождать караваны. А когда Дугри-
Нуцал узнал от пленных, что их великий царь, выстроивший новую
столицу страны Урусов из мрамора и гранита, идет с войной на Персию,
так возрадовался и тут же велел отпустить всех с миром и с подарками.
Но один из солдат, нахлебавшийся крепостного горя, испросил соизволения
остаться навсегда в их суровой и прекрасной стране. И, конечно же,
получил его. Он принял ислам, дали ему в жены молодую невольницу
грузинских кровей, которая родила семерых прекрасных детей. Один
из сыновей этого русского солдата являлся ближайшим нукером коварно
убитого воителя. Он тоже не вернулся из последнего похода.
* * *
Сколько бы не утешали Умахана родные и близкие, забвения
от пожирающей его отроческую душу скорби он не находил. В еще
не вполне созревшем уме его возникали разные вопросы, а для ответов
на них не было мудрого учителя Гамач-Хусена. Стрела скрытого злодея,
выпущенная днем, когда философ один гулял у Белых скал, ранила его
в плечо. Царапина оказалась небольшой, но наконечник стрелы был
отравлен. Несколько дней он боролся с ядом в своих ученых комнатах,
среди множества склянок и микстур. Но ни одно из тех целебных зелий,
что были у него под рукой, не смогло победить его недуг. Яд оказался
сильнее, и вскоре он умер. Ушел из жизни на пике великих свершений
в познании, но остались его рукописные книги на трех языках: арабском,
аварском и латинском.
Умахан ходил в соборную мечеть на предвечернюю и ночную молитвы,
единственные из пяти обязательных намазов, которые он совершал в свои

тринадцать лет, вопреки предписаниям шариата, обязывающим
правоверного, владыку или раба к пятикратному намазу.
Помолившись в мечети, он немного общался с беками и узденями, потом
уходил в свой замок и закрывался в уже занятых им отцовских покоях;
чтобы не донимали его тетушки и дядюшки ненужными сочувствиями
и скучными поучениями, выставлял у дверей стражу. И тут, где все было
пропитано духом его отца, деда и прадедов, предавался чтению Корана
и его толкований – тафсиров. Но в них юный, еще не коронованный
монарх, прекрасно владеющий арабским, не находил ответов на мучившие
его вопросы. Читал он и святых мазхабских имамов, и книги хадисов,
и философов тавхида, и мастеров суфизма, и самого спорного, но более
всех почитаемого мусульманами аль-Газали. Но ни в одной из этих книг
не было того, что еще не совсем осознанно искал юный монарх. Ему было
еще очень рано проникать в глубины богословских трактатов. И тогда
Умахан обратился к рукописным книгам своего учителя, придворного
философа, которые были подписаны исконно аварским именем – Чармилав
Гамач.
Он перебрал несколько книг и остановился на не очень толстой книге
в кожаном переплете, где золотыми чернилами на арабском языке
значилось название: «Трактат о власти». Он раскрыл ее и, найдя текст
книги на аварском языке, удивился и начал читать: «Власть – это законы
господства. Законы господства бывают условными, что значит
придуманными и естественными, не зависящими от воли и желания людей
и самих правителей. Например, власть людей отличается от власти зверей
тем, что людям для установления господства нужна вера в нечто
недосягаемое, не требующее затраты на стражу и армию – это может быть
Творец, Всевышний, который, считается, воздает после смерти за деяния.
А зверям для господства, наоборот, нужна вера в досягаемость.
Недосягаем для людей Всевышний Творец, Господь миров. Его нельзя
увидеть, услышать или потрогать руками. Но есть на белом свете еще
немало вещей, кроме Бога единого и богов разных, не досягаемых зрению,
слуху, обонянию и осязанию, но легко улавливаемые мыслью, а потому
и могущие служить людям опорой, для своего господства над ними.
Например, идеи равенства и братства…

Досягаемы для зверей более слабые звери, домашние и дикие животные,
которых они умерщвляют и поедают, ибо другое им не дано природой.
А человек тем и велик, что у него есть идеи. Идеи тоже бывают разные.
Здесь же следует различать идеи трех видов: идеи, превращающиеся
в недосягаемые образы; идеи, превращающиеся в принципы отношений
между людьми, и те идеи, которые толкают людей на действия (хорошие
и плохие).
Все великие мудрецы сходятся на том, что человек и сам является
животным, но, отличаясь от иных животных способностью мыслить
и выражать свои ощущения (мысль+чувство), человек господствует
не только над иными животными, но и над себе подобными.
Орел, заметив возле ягненка большую собаку, сначала отвлечет ее, заставит
гоняться за собой и лишь затем попытается завладеть добычей. Волки или
львы делают то же самое. В их зверином мире существует закон покорения
лишь более слабого, и никакого героизма! Только человек отваживается
нападать на более сильного врага и, проявляя чудеса героизма, нередко
одерживает верх, устанавливает свое господство»…
Умахан был захвачен этим чтением, отвлекала от книги только одна мысль:
кто мог желать смерти философу?
Следующая глава начиналась так: «Нет более досадной трагедии у людей,
чем споры о Боге.
Есть Бог на свете или нет его вовсе? Или сколько богов на свете? Чьи боги
более мудры, глупы, распутны, благочестивы и т. д.? Но вопросы эти
неизбежны, а потому и следует о них знать.
Человеку свойственно озвучивать словом свою мысль, спорить, доказывать.
Это потому что люди неосознанно понимают такую странную вещь:
выражаемые вслух мысли осваиваются не только теми, кто слушает,
но и теми, кто говорит. И когда кто-то говорит, что есть Бог на свете и что
мир сотворен Богом, и что по воле Божьей наступит конец света, а затем
и Страшный суд, на котором Бог совершит воздаяние, то это еще не значит,
что говорящий уже верит во все то, что утверждает с большой ревностью
к истине. И если даже он верит, говоря о вере, а затем и воюет за веру, то
и это еще не говорит об абсолютности его веры в Бога.

Жизнь много раз заставит человека сомневаться во всем, что составляет
предмет его веры. Любой веры. Но потом наступает время, когда человек
перестает рассуждать о Боге и живет, соизмеряя свои слова и дела со своей
верой, но никак не с запретными плодами… Плоды запретные и плоды
дозволенные велики и рассыпаны среди людей во множестве.
Сам пророк ислама Мухаммадрасул (мир ему), как гласят аяты Корана,
не единожды сомневался в своем посланничестве. Завернувшись с головой
в плащ, он подолгу лежал в пещере и прислушивался к голосам, которые
доносились до него из ниоткуда, пока, наконец, не понял, что это Божий
ангел Джабраил с ним разговаривает, а не демон»…
Умахан читал до глубокой ночи и перед тем как лечь спать долго
размышлял над прочитанным. Если первый и второй параграфы «Трактата
о власти» были написаны ясным, легко доступным для его понимания
языком, то дальше все чаще встречались сложные арабские, греческие
и латинские слова и целые фразы. Когда проснулся, солнце было уже
высоко над замком. Он тут же вызвал из соборной мечети писцов
и приказал переписать книгу и сделать как можно больше копий.
* * *
27 сентября 1774 года Хунзах был более многолюден, чем в тот день, когда
на престол поднимался отец Умахана, погибший в шатре шиитского
правителя.
В Хунзах приехали из всех правящих дворов Дагестана, а также из вольных
обществ, не подвластных никаким монархам, – акушинцы, лезгины,
табасаранцы, дидойцы, капучинцы, рутульцы, цахурцы, цумадинцы,
андийцы.
На площади перед замком снова резали баранов и телят и жарили их тут же
на кострах. И несмотря на пятничные проповеди в мечетях по всему
Дагестану, где имамы стращали правоверных горцев гневом Аллаха, кто-то
выкатил телегу с бочкой вина. Было очень весело. Играли музыканты,
танцевали джигиты с легкокрылыми узденками, пели искусные горянки,
восхваляя Дом аварских правителей и нового солнцеликого Нуцала, о силе
и уме которого уже ходили целые легенды, в которых трудно было отличить

правду от вымысла.
И в этой толпе народа, после полувекового безмолвия, появились малые
галбацы из Килята вместе со своими женами, дочерями и сестрами,
гибкими, как кошечки, красивыми, как ландыши, и хваткими, как волчицы.
Кумыки, даргинцы, лезгины, лакцы и все другие, кто был в этот день
на площади, восхищались страстными танцами килдерцев, доходивших под
искрометные ритмы барабанов и оглушительной зурны до самозабвения.
Казалось, эти люди зажигаются от барабанной дроби, как порох от огня.
Они предавались искрометным танцам, словно в этом и заключалась их
религия.
– Кто эти люди? Какого они роду-племени? – то и дело спрашивали
иноязычные дагестанцы у хунзахцев.
– Это наши блудные вассалы из селения Килят, которые вот уже полвека
не появлялись в Хунзахе, – поясняли им.
– Счастливые люди, танцуют лихо…
– Да трусы они, эти килдерцы! – заявил вдруг один из хунзахцев, по одежде
и оружию которого было видно, что он нукер какого-то бека, богатого
купца, а может, визиря вельможи.
– Непохоже, – отмахнулся от спесивого незнакомца один из кайтагцев,
который и сам являлся нукером одного из кайтагских беков.
– Хочешь убедиться? – хунзахец подскочил к одному низкорослому
килдерцу, отплясывавшему лезгинку с какой-то горянкой, и сильно пнул
ногой под зад.
Килдерец покачнулся от удара, но не упал, лишь оглянулся назад и, громко
рассмеявшись, как забавной шутке, продолжил свой лихой танец.
– Ну, видел? – показал спесивый нукер. – Говорю же, они трусы.
– А мне показалось, наоборот, – не скрывая своей неприязни, ответил
кайтагец. – У меня бы не хватило смелости после такого смеяться
и танцевать, как ни в чем не бывало…

– Хочешь пну вот этого, – нукер в богатом одеянии показал еще на одного
килдерца, высокого, сухощавого, с большим вытянутым лицом, который
вполне оправдывал его прозвище – Чуилав, что значит «конский».
– Ты кто здесь? – вдруг обозлился кайтагец. – Бек, тысячник или
непревзойденный рубака?
– Я – нукер Жават-хана, – готовый схватиться с гостем Хунзаха заявил
тот, – внука славного Дугри-Нуцала!
– Сына Нажабат-нуцалай, значит? Ну и что? А я – нукер Рамазан-бека,
племянника правителя Кайтага! Мне не нравится то, что ты делаешь
здесь…
– Я прощаю тебе, ты мой гость…
– Врешь. Я – гость Хунзаха, гордого и величественного, а тебя я и знать
не желаю, спесивец вонючий!
Артачилава не было сейчас на площади, его верный нукер и помощник
во всех ратных делах Чуилав, внимательно следивший за этой сценой,
которая готова была вот-вот перейти в драку, подошел к спорящим и ткнул
в грудь хунзахца пальцем.
– Ты хочешь поединка?
– Поединка не будет, – как из-под земли возник старый казначей ханши и,
вытягивая вперед символ власти – золотой медальон, висевший на груди,
громко предупредил: – Нарушитель порядка будет брошен в зиндан,
а после коронации Большого Умахана – казнен на этой же самой площади!
И это в первую очередь касается тебя, нечестивец!
За спиной нового диван-визиря Аварии возвышались гиганты-стражники
с длинными копьями в руках и большими мечами на поясах. Нукер Жават-
хана, которому, очень было похоже, кто-то поручил затеять ссору
с килдерцами, молча удалился с площади. Но мудрая ханша, предвидя
беспорядки, заблаговременно расставила по всему Хунзаху своих
сторонников. Лучшие хунзахские уздени-воины с большими мечами
и копьями зорко следили за порядком и напоминали каждому, что
до окончания праздника коронации поединки и всякие состязания силой

запрещены. За ослушание – казнь…
* * *
После обеденного намаза в соборной мечети, где имамствовал Басир-
хаджи, Умахан вышел первым, взяв под руку своего семилетнего брата
Гебека, которого родила его отцу грузинская княгиня, принявшая ислам.
На шаг позади наследственных принцев, направившихся в замок, шли
пятеро сыновей Нажабат. Как спаслись двое из них, Осман-хан и Курбан-
хан, которые находились в войске Мухаммадмирзы-хана, оставалось
тайной, раскрывать которую никто еще не пытался. Нельзя было…
За процессией двух малолетних принцев, несколько позади пятерых ханов,
пошли беки, так или иначе ведущие свою родословную от нуцалов, в числе
которых бодро шагал и дед Умахана по матери Ханмухаммад-уцмий,
Казикумухский правитель Муртазали, Аксайский хан Хусейн, Таркинский
шамхал и Джунгутайский хан. Следом из мечети вышла целая колонна
знатных хунзахцев и гостей аварской столицы. Их было так много, что
Тронный зал не мог всех вместить. Даже в соборной мечети большая часть
народу оставалась во дворе и на улице, где, постелив коврики, люди
совершали намаз.
В Тронном зале, где не было ни единой женщины, лишь самая высокая
знать Дагестана, Басир-хаджи вручил принцу Умахану Коран, а казначей
ханши, ставший теперь диван-визирем, – скипетр, символ власти.
А медальон с волком, точно такой же, какой висел на груди его отца-
Нуцала, уже сверкал на груди принца с рождения. Умахан бережно принял
Книгу и жезл, с чувством великого священнодействия взошел на первую
ступеньку Престола.
Народ замер. Под сводчатыми каменными стенами Тронного зала
наступила такая тишина, что было слышно лишь дыхание людей и тиканье
больших железных часов на стене.
– Ассаламу алейкум, первое небо, – тихо произнес Умахан первые слова
церемониальной речи, полной мистики и символов. – Прими меня на свою
чистую твердь, ибо я верую в судьбу… – Умахан шагнул на вторую
ступеньку и остановился. – Ассаламу алейкум, второе небо, прими меня

на свою чистую твердь, ибо я верую в Судный день… – Он шагнул
на третью ступеньку. – Ассаламу алейкум третье небо, прими меня на свою
чистую твердь, ибо я верую в то, что Всевышний послал к людям сто
двадцать тысяч пророков. – Шагнул на четвертую ступеньку. – Ассаламу
алейкум, четвертое небо, прими меня на свою чистую твердь, ибо я верую
в книги, ниспосланные Аллахом. – Шагнул на пятую ступеньку. – Ассаламу
алейкум, пятое небо, прими меня на свою чистую твердь, ибо я верую
в ангелов, не мыслящих ничего иного, кроме как служения Аллаху.
Вступив на шестую ступеньку Престола, Умахан медленно повернулся
к народу и, отыскав глазами деда, выглядывавшего из-за спин хунзахских
ханов, громко произнес:
– Ассаламу алейкум, небеса и земли! Будьте благосклонны ко мне, ибо я
верую в Творца Всевышнего и только Ему Одному поклоняюсь.
Его звонкий голос, отскакивая от сводчатых потолков, был хорошо слышен
во всем Тронном зале. Он повернулся, чтобы шагнуть еще на ступеньку,
но вдруг раздался резкий окрик Басира-хаджи:
– Сто-ой!
Умахан, как того велела мать-ханша, вопреки существовавшему до него
порядку коронации, не остановился, а поднялся-таки на седьмую
ступеньку.
– Вва-ах! – пронесся по залу вздох удивления. Коронуемый принц должен
был замереть на той же, шестой ступеньке, где заканчивался символ
мусульманской Веры, обозначенный здесь снизу вверх. Но никто не смел
сейчас делать какие-то замечания царственному отроку, который молча
и сурово смотрел с Престола на своих подданных и родственных
правителей, равных ему монархов.
– Отсюда я хорошо вижу символ Ислама! – властно произнес Умахан
не существовавшие до него в ритуале коронации слова и добавил совсем
уже неслыханное: – И потому приказываю тебе, Басир-хаджи, читай стихи
Корана!
Басир-хаджи смутился, но сумел взять себя в руки и пропел два десятка
аятов, где говорится о выборе правителя, правда, без уточнений

о наследстве власти, лишь определяя качества избираемого-
богобоязненный, благочестивый и самый знающий. Завершив читать стихи
из Корана, главный имам страны обратился к народу со словами:
– Дорогие братья по вере, родные дагестанские правители, благородные
беки и отважные уздени! Сегодня, с именем Аллаха Великого, при вашем
свидетельствовании и по праву наследства на Престол Аварии восходит
новый Нуцал…
– Инша Аллах! Йя, хабибуллах!..
– Рахман Аллах! Шукран Аллах!..
– Кудрат Аллах! Амин Аллах, Амин Аллах…
Громкие голоса присутствующих волнами прокатывались через раскрытые
настежь ворота Тронного зала на площадь, а там, подхваченные
многотысячным народом, стали звучать по всему Хунзаху.
Басир-хаджи отошел в сторону, и перед Престолом появился бритоголовый
старец в зеленой тюбетейке, расшитой серебром, с длинной белоснежной
бородой до самой груди. Одет он был во все белое: штаны, рубаха, чарыки
и мантия, закрепленная на плече серебряной бляхой. Судя
по морщинистому лицу и немощным рукам, ему можно было дать более
ста лет. В руках он держал вторую половину главного символа власти –
золотую корону с большим рубином на пике. Скипетр не действителен без
короны, равно как и корона без скипетра.
– Молодец, чей ты будешь? – прозвучал скрипучий голос старца
придирчиво.
– Я Умахан Большой, сын Мухаммад-Нуцала и внук Дугри-Нуцала,
правнук Андуника Третьего. Я прямой потомок Владыки Сарира,
приветствовавшего святого шейха Абулмуслима на аварской земле! –
громко и без единой запинки ответил престолонаследник.
– А кто они такие, Мухаммад-Нуцал, Дугри-Нуцал, Андуник Третий? –
не унимался старец, бережно держа в руках корону аварской власти
и разглядывая коронуемого подслеповатыми глазами.

– Потомки великого Хунза, вскормленного в каменной пустыне Арцул
Кумуром ⁷.
– Верно. Теперь я не сомневаюсь в том, что ты, мой Светлейший Владыка,
а также Владыка всех аварцев. – Старец повернулся к народу и спросил: –
Верно ли я говорю?
– Верно! Верно! – снова прозвучали голоса собравшихся, подтверждая
законность восшествия на Престол.
– Подтверждают ли это дагестанские правители? – старец назвал всех
поименно, и каждый громко отвечал, что да, верно.
– Тогда спустись ко мне, я дам тебе один совет…
– Нет, почтенный старец, – как кнутом хлестнули слова Умахана, снова
поражая народ новизной в церемонии. – Я разрешаю тебе подняться
на самую верхнюю ступень Престола…
– Как?
– Зачем?
– Еще никогда нога узденьская не касалась верхней ступени священного
Престола Сариров! – шагнув вперед, пояснил самый старший внук Дугри-
Нуцала от дочери Нажабат. – Ты должен сам спуститься вниз и наклонить
голову, чтобы старец-уздень возложил на твою голову корону.
Умахан молча вонзил в двоюродного брата свой острый и по-мальчишески
пронзительный взгляд. В Тронном зале нависла зловещая тишина. Что же
на это скажет юный монарх? И он сказал:
– Я посчитал бы за честь последовать твоему совету, если бы ты был
воином, а не счетоводом моих амбаров.
Почти тысяча человек одновременно взорвались хохотом. Умахан подождал
немного, потом поднял правую руку. Смех быстро прекратился, и снова
воцарилась полная тишина.
– Ну, что, старец-уздень! – весело заулыбался Умахан. – Сильны ли твои

ноги, сто лет восходившие на высокие горы, чтобы сейчас взойти
на десятую ступень Аварского Престола?
– О, да, мой Владыка! – торжественно и гордо воскликнул старик и бодро
поднялся по ступенькам на площадку Престола и бережно возложил
золотую корону на голову монарха.
В зале зашептали молитвы.
– Разрешаю спуститься.
– Спасибо, мой Владыка.
Какое-то время он рассматривал Коран в правой руке и скипетр в левой.
Имам соборной мечети, которому, согласно ритуалу, коронуемый должен
был вернуть Коран, чтобы затем, возложив на нее свою правую ладонь,
принести клятву, засуетился. Но, памятуя о том, как осадил царственный
мальчишка могущественного хана, счел за лучшее промолчать. Недаром
ханша Аварии слывет мудрейшей женщиной! Вон как подготовила сына,
даже не запинается, произнося речи.
– Народ мой, слушай мою клятву:
клянусь чистыми родниками, пахотными землями и тучными стадами – я
не буду скупым;
клянусь домами моих отважных узденей, родившимися в них младенцами,
не знающими еще ни добра, ни зла, – я не буду самолюбивым;
клянусь воинской честью – я не буду трусливым; клянусь громадами гор
и безбрежием морей – я не буду расточительным;
клянусь взором матери моей, грудью кормилицы моей и слезами
плакальщиц в доме моем – я не буду жесток;
клянусь Священным Кораном и всеми именами Аллаха – я буду честным;
клянусь моими славными предками и грядущими поколениями Страны
моей – я буду заботиться о народе;

клянусь таинством любви и сердцем своим – я не погрязну в разврате;
клянусь величием мысли и могуществом оружия – я не буду разжигателем
войны;
клянусь титулом Нуцала и богатством Хунзаха – я не буду предавать друзей
и союзников;
клянусь бесстрашием духа и сокровищами мудрости – я буду сражаться
с врагами до последнего издыхания, как это делали отцы мои и деды;
клянусь жизнью земной и жизнью загробной – я буду хорошим
Правителем;
клянусь Престолом – я буду мстить врагам.
* * *
На следующий день после коронации Умахан-Нуцал назначил ревизию
казны и всех нуцальских амбаров. Казна, хранившаяся в замке, и тысячи
мешков муки, как и многое другое, хранившееся в амбарах, исчезли.
Но мудрая ханша рассчитывала именно на такой оборот дела
и посоветовала юному Правителю не подавать виду, ни с кем не обсуждать
вероломного казнокрадства.
– Лишь в одном следует проявлять сейчас твердость, – поучала она сына. –
Держи символ власти над войском у подножия трона до тех пор, пока
не отыщется преданный нам воин, которому можно доверить авангардное
войско.
Ханша сама подобрала новую стражу для замка из числа нехунзахских
узденей, а возвращающихся со скорбью с проигранной битвы воинов
одаривала последним, что еще оставалось в замке, в ее личных покоях. Она
даже тайно распродала свои драгоценности.
А Нажабат-нуцалай, никак не объясняя причины опустошения амбаров,
которыми ведал ее старший сын, все сильнее начинала наседать на юного
Правителя с требованием поручить авангардное войско Салман-хану, ее

четвертому сыну. Вторя ей, каждый день являлись в замок знатные беки,
достопочтенные алимы-богословы и настойчиво советовали Умахан-
Нуцалу послушаться мудрую тетю. Умахан же, неукоснительно следуя
советам матери, отвечал им всем одно и то же:
– О, мои верные вассалы! Могу ли я, наследник великих Сариров, думать
об этом сейчас?!
Я оплакиваю погибших воинов Престола, да смилуется над ними Аллах
Милосердный…

жүктеу/скачать 1.34 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: