Чак Паланик. Колыбельная Перевод Т. Покидаевой Палки и камни могут и покалечить, а слова по лбу не бьют

успевает спасти сумку, но ее ежедневник все-таки срывается вниз,

раскрывается в воздухе, шелестя страницами, и падает в опилки. Мона бежит к

нему и поднимает.

Она бьет ежедневником о бедро, чтобы стряхнуть с него пыль и опилки, и

поднимает его над головой, чтобы мы видели, что все в порядке.

Элен говорит:

-- Благослови, Господи, Мону.

Я говорю: Мона мне говорила, что ты собираешься меня убить.

А Элен говорит:

-- А мне она говорила, что ты хочешь убить меня.

Мы смотрим друг другу в глаза.

Я говорю: благослови, Господи, Мону.

А Элен говорит: купишь мне воздушной кукурузы в карамели?

Внизу, на земле -- которая все дальше и дальше, -- Мона листает

страницы ежедневника. Ежедневно -- имена жертв Элен.

Сквозь цветные мигающие огоньки мы смотрим на черное небо. Теперь мы

чуточку ближе к звездам. Мона однажды сказала, что звезды -- это самое

лучшее, что есть в жизни. На той стороне, куда мы уходим, когда умираем,

звезд не бывает.

Думай о безграничном открытом космосе, о пронзительном холоде и тишине.

О небесах, где награда за все -- тишина.

Я говорю Элен, что мне надо вернуться домой и доделать кое-какие дела.

Причем надо вернуться как можно скорее, пока все не сделалось еще хуже.

Мертвые манекенщицы. Нэш. Полицейские детективы и все такое. Я не знаю,

где и как он раздобыл баюльные чары.

Мы поднимаемся выше и выше, дальше и дальше от запахов, от гула

дизельного мотора. Мы поднимаемся к холоду и тишине. Мона, читающая

ежедневник, становится все меньше и меньше. Толпы людей, их деньги, и локти,

и ковбойские сапоги -- все становится меньше. Киоски с едой и туалетные

кабинки. Крики и музыка -- меньше.

На самом верху. Колесо дергается и замирает. Кабинка качается все

слабее и замирает тоже. Здесь, наверху, ночной ветер играет с розовыми

волосами Элен. Неоновый свет, жир и грязь -- отсюда, сверху, все кажется

совершенным. Совершенным, надежным и безопасным. Счастливым. Музыка --

просто приглушенный ритм. Бум-бум-бум.

Вот так и надо смотреть на Бога. Глядя вниз на вертящиеся карусели, на

взвихренные огоньки и крики, Элен говорит:

-- Я рада, что ты узнал обо мне всю правду. Наверное, я все время

надеялась, что кто-то меня раскроет. -- Она говорит: -- И я рада, что это

ты.

Ее жизнь не такая уж и плохая, говорю я. У нее есть драгоценности. У

-- И все-таки, -- говорит она. -- Хорошо, когда есть человек, который

знает все твои тайны.

Сегодня на ней голубой костюм, но голубой не как обычное яйцо дрозда, а

как яйцо дрозда, которое ты находишь в лесу и переживаешь, что никто из него

не вылупится, потому что птенец уже мертвый. А потом птенец все-таки

вылупляется, и ты переживаешь, что делать дальше.

Элен кладет руку поверх моей руки и говорит:

-- Мистер Стрейтор, а имя у тебя есть?

Карл.

Я спрашиваю, почему она тогда сказала, что я средних лет.

А Элен смеется и говорит:

-- Потому что так оно и есть. Ты средних лет, я средних лет, мы оба.

Колесо снова дергается, и мы начинаем спускаться вниз.

Я говорю ей: твои глаза. Я говорю: они голубые.

Вот -- моя жизнь.

Мы опускаемся до самого низа, и служитель поднимает перекладину

безопасности. Я встаю и подаю руку Элен, помогая ей спуститься. Опилки

мягкие и сыпучие, и мы пробираемся сквозь толпу, спотыкаясь на каждом шагу и

обнимая друг друга за талию. Мы подходим к Моне, которая так и читает

ежедневник.

-- Пойдем искать воздушную кукурузу, -- говорит Элен. -- Карл обещал

купить.

слегка приоткрыты. Она быстро моргает -- раз, второй, третий. Она вздыхает и

говорит:

-- Гримуар, который мы ищем... -- Она говорит: -- Кажется, мы его

нашли.

Глава тридцать четвертая

символы тайного кода. По словам Моны, иногда заклинания записывают в

обратную сторону, чтобы их можно было прочесть только в зеркале. Заклинания

записывают по спирали, начиная от центра листа и раскручивая к краям. Их

записывают, как таблички-проклятия в Древней Греции: одну строку -- слева

направо, вторую -- справа налево, третью -- опять слева направо, и так

далее. Такой способ письма называется "бустрофедон", от греческих слов bus

-- "бык" и strepho -- "поворачиваю", потому что он повторяет движения быка,

впряженного в плуг, который ходит по полю туда-сюда. Существует и способ

письма, копирующий движение змеи, когда каждая строчка пишется "змейкой" и

строчки как бы расползаются в разные стороны.

Единственное правило -- заклинания должны быть запутанными. Чем больше

путаницы и недомолвок, тем сильнее будет заклятие. Заморочить, закружить,

сплести чары -- этим и занимаются ведьмы. Само по себе кружение на месте --

очень сильное магическое действие. Бога-мага, покровителя ведьм и колдунов,

Гефеста изображают со сплетенными или скрещенными ногами.

Чем больше путаницы и неясностей в заклинании, тем сильнее оно

воздействует на намеченную жертву.

Собьет ее с толку. Отвлечет внимание. Жертва растеряется. Застынет в

недоумении. У нее собьется сосредоточенность.

Похоже на приемы Большого Брата с его песнями и плясками.

Все то же самое.

На гравиевой стоянке, на полпути между выходом из луна-парка и машиной

Элен, Мока поднимает ежедневник над головой, так чтобы огни луна-парка

светили сквозь одну страницу. Сначала видно только то, что Элен записала на

этот день: дата, имя -- капитан Антонио Кэппелл -- и напоминания о встречах

по делам агентства. Но потом на странице проступает бледный узор из букв --

красные слова, желтые предложения, синие абзацы, -- в зависимости от того,

какой отсвет ложится на лист.

-- Невидимые чернила, -- говорит Мона, все еще держа страницу на свету.

Бледные, как водяные знаки. Призрачные письмена.

-- Меня переплет навел на мысль, -- говорит Мона.

Переплет из темно-красной кожи, почти черной из-за того, что

ежедневником пользуются постоянно.

-- Это человеческая кожа, -- говорит Мона.

Элен говорит, что нашла эту книгу в доме Бэзила Франки. Симпатичная

старая книга, только пустая. Она купила ее вместе с домом. На обложке --

черная пятиконечная звезда.

-- Пентаграмма, -- говорит Мона. -- Это была чья-то татуировка. А этот

маленький бугорок. -- Она прикасается пальцем к точке на корешке. -- Этот

сосок.

Мона закрывает книгу, отдает ее Элен и говорит:

древняя, это гораздо старее.

Элен открывает сумочку, достает пару кожаных белых перчаток с

пуговичками на манжетах и говорит:

-- Нет. Держи ее ты.

Мона смотрит на книгу, раскрытую у нее в руках, и перелистывает

страницы туда-сюда. Она говорит:

-- Если бы знать, что они использовали вместо чернил, я смогла бы ее

прочитать.

Если писали уксусом или жидким аммиаком, говорит она, то надо сварить

красную капусту и протереть страницу отваром -- буквы проявятся малиновым

цветом.

светом.

И Мона говорит:

-- Только самые сильные заклинания.

Если писали раствором кукурузного крахмала, надо протереть страницу

йодом.

Если писали лимонным соком, говорит Мона, нужно нагреть страницу, и

-- А ты лизни, -- говорит Элен. -- Если кислое, значит, лимонный сок.

Мона резко захлопывает книгу.

-- Это книга заклятий, который тысяча лет, книга, переплетенная в

человеческую кожу и, возможно, написанная чьей-то древней спермой. -- Она

говорит Элен: -- Так что ты ее оближи.

И Элен говорит:

-- Ладно, я все поняла. Постарайся быстрее ее прочитать и перевести.

И Мона говорит:

-- Это не я таскала ее с собой десять лет. Это не я ее уничтожала, не я

писала поверх всего. -- Она держит книгу обеими руками и сует ее Элен под

нос. -- Это древняя книга. Она написана на архаичном латинском и греческом.

Плюс к тому -- древние руны, теперь утраченные. -- Она говорит: -- Мне нужно

время.

Моне и говорит: -- Вот баюльная песня. Один человек, Бэзил Франки, ее

перевел. Если сличить ее с заклинанием из книги, тогда будет проще перевести

все остальные заклятия на том же языке. -- Она говорит: -- Как на Розеттском

камне.

Мона протягивает руку, чтобы взять листок.

дискуссию? Говорю, что я думал сжечь книгу. Я разворачиваю листок. Это

страница 27 из библиотечной книжки. Я говорю: надо сперва подумать. Подумать

как следует.

Я говорю Элен: ты уверена, что хочешь так поступить с Моной? Это

заклинание сломало жизни нам обоим. И потом, говорю я, что знает Мона,

узнает и Устрица.

Элен надевает белые перчатки. Застегивает пуговички на манжетах,

протягивает руку и говорит Моне:

-- Отдай мне книгу.

-- Но я могу ее расшифровать, -- говорит Мона.

Элен трясет рукой и говорит:

-- Нет, так будет лучше. Мистер Стрейтор прав. Для тебя все изменится,

все.

-- Нет, -- и прижимает книгу к груди.

-- Видишь, -- говорит Элен, -- оно уже началось. Когда есть хоть

какая-то власть, даже возможность власти, тебе сразу хочется большего.

Я говорю Моне, чтобы она отдала книгу Элен. Мона поворачивается к нам

спиной и говорит:

-- Это я ее нашла. Я -- единственная, кто может ее прочитать. -- Она

оборачивается, смотрит на меня через плечо и говорит: -- А ты... ты хочешь

ее уничтожить, чтобы состряпать статью для своей газеты. Хочешь, чтобы все

разрешилось, чтобы можно было об этом писать.

И Элен говорит:

-- Мона, котик, не надо.

Мона оборачивается через другое плечо, смотрит на Элен и говорит:

-- А тебе хочется власти над миром. Чтобы править единолично. Для тебя

главное -- власть и деньги. -- Она обнимает книгу обеими руками, выставив

плечи вперед, кажется, что она обнимает ее всем телом. Она смотрит на книгу

и говорит: -- Я -- единственная, кто понимает, кто ценит ее за то, что она

собой представляет.

Я говорю ей: послушай, Элен.

-- Это Книга Теней, -- говорит Мона, -- настоящая Книга Теней. Она

должна быть у настоящей ведьмы. Дайте мне перевести ее. Я вам все расскажу,

что удастся понять. Обещаю.

Я складываю страничку с баюльной песней и убираю ее в задний карман.

Делаю шаг в направлении Моны. Смотрю на Элен, и она кивает.

По-прежнему спиной к нам, Мона говорит:

-- Я верну Патрика. -- Она говорит: -- Я верну всех малышей.

Я хватаю ее сзади за талию и приподнимаю над землей. Мона визжит,

колотит меня каблуками по голеням и все извивается, пытаясь вырваться, но

книгу она держит крепко, и я пропускаю руки у нее под мышками и вцепляюсь в

книгу, в мертвую человеческую кожу. Прикасаюсь к мертвому соску. К соскам

Моны. Мона орет благим матом и впивается ногтями мне в руки, мягкая кожа у

меня под руками. Она впивается ногтями мне в руки, и я хватаю ее за запястья

и резко дергаю ее руки вверх. Книга падает, Мона, брыкаясь, случайно

отпинывает ее ногой, и никто этого не замечает -- на темной стоянке, под

аккомпанемент воплей из луна-парка.

Это -- жизнь, которая есть у меня. Это -- дочка, которую я знал, что

когда-нибудь потеряю. Она меня бросит ради бойфренда. Ради дурных

пристрастий. Ради наркотиков. Почему-то все всегда происходит именно так.

Борьба за власть. Не важно, каким замечательным и прогрессивным отцом

ты себя почитаешь, все равно все когда-нибудь кончится именно так.

Убить тех, кого любишь, это не самое страшное. Есть вещи страшнее.

Книга падает на гравий, подняв облако пыли.

Я кричу Элен, чтобы она взяла книгу.

Мона все-таки вырывается, и мы с Элен отступаем. Элен держит книгу, я

оглядываюсь по сторонам, нет ли кого поблизости.

Сжимая кулаки, Мона бросается следом за нами, ее красные с черным

волосы падают ей на лицо. Серебряные цепочки и амулеты запутались в волосах.

Оранжевое платье все перекручено, ворот с одной стороны разодран, так что

видно голое плечо. Когда она брыкалась, у нее слетели босоножки, так что

теперь она босиком. Ее глаза за темными скрученными волосами. В ее глазах

отражаются цветные огни луна-парка, крики отдыхающих вдалеке могли бы быть

эхом ее собственных криков, которые звучат и звучат -- навсегда.

Вид у нее свирепый. Свирепая ведьма. Колдунья. Злая и разъяренная. Она

больше не моя дочь. Теперь она -- кто-то, кого мне никогда не понять. Чужая.

Она цедит сквозь зубы:

-- Я бы могла вас убить. Вас обоих.

Я провожу рукой по волосам. Поправляю галстук и заправляю выбившуюся

рубашку в штаны. Я считаю -- раз, я считаю -- два, я считаю -- три, и говорю

ей: нет, но мы можем убить тебя. Я говорю, что она должна извиниться перед

миссис Бойль.

Это то, что теперь называется суровой любовью.

Элен стоит, держа книгу в руках в перчатках, и смотрит на Мону.

Мона молчит.

Дым от дизельных генераторов, крики, рок-музыка и цветные огни делают

все, чтобы разбить тишину. Звезды в ночном небе молчат.

Элен оборачивается ко мне и говорит:

-- Со мной все в Порядке. Пойдем. -- Она достает ключи от машины и

отдает их мне. Мы с Элен отворачиваемся от Моны и идем к машине. Но когда я

оглядываюсь, я вижу, что Мона смеется, прикрывая лицо руками.

Она смеется.

Она видит, что я на нее смотрю, и перестает смеяться. Но она все равно

улыбается.

И я говорю ей: чего ты дыбишься? С чего бы ей лыбиться, черт побери?

Глава тридцать пятая

Я за рулем. Мона сидит сзади, сложив руки на груди. Элен сидит рядом со

мной на переднем сиденье, держит на коленях открытый гримуар и периодически

подносит его к окну, чтобы рассмотреть страницы на свет. На переднем сиденье

между нами трезвонит ее мобильный.

У нее дома, говорит Элен, еще сохранилась вся справочная литература из

поместья Бэзила Франки. В том числе словари греческого, латинского и

санскрита. Книги по древней клинообразной письменности. По всем мертвым

языкам. Это может помочь в переводе гримуара. Используя баюльное заклинание

как ключ от шифра, как Розеттский камень, она, может быть, и сумеет

перевести все.

Ее мобильный так и звонит.

В зеркале заднего вида Мона ковыряет в носу и скатывает козявку в

плотный темный шарик. Она медленно поднимает глаза и упирается взглядом в

затылок Элен.

Мобильный Элен так и звонит.

Мона щелчком отправляет козявку в розовые волосы Элен.

Мобильный так и звонит. Не отрывая глаз от гримуа-ра, Элен подталкивает

телефон ко мне. Она говорит:

-- Скажи им, что я занята.

Это могут звонить из Государственного департамента США, с новым

заданием. Это могут звонить от любого другого правительства, по делу "плаща

и кинжала". Нужно срочно нейтрализовать какого-нибудь наркобарона. Или

отправить на бессрочную пенсию какого-нибудь мафиози.

Мона открывает свою Зеркальную книгу, свой ведьминский дневник, и

что-то там пишет цветными фломастерами.

На том конце линии -- женский голос.

Это твоя клиентка, говорю я, прижав трубку к груди. Она говорит, что

вчера ночью у них по лестнице катилась отрубленная голова.

Не отрываясь от гримуара, Элен говорит:

-- Это особняк в голландском колониальном стиле. Пять спален. На

Финей-драйв. -- Она говорит: -- Она докатилась до самого низа или исчезла

еще на лестнице, голова?

Я спрашиваю у женщины в телефоне.

Я говорю Элен: да, она исчезла где-то на середине лестницы. Жуткая

окровавленная голова с хитрой усмешкой.

Женщина в трубке что-то говорит.

И с выбитыми зубами, говорю я Элен. У нее очень расстроенный голос.

Мона пишет с таким нажимом, что фломастер скрипит по бумаге.

По-прежнему не отрываясь от гримуара, Элен говорит:

-- Она исчезла. Какие проблемы?

Женщина в телефоне говорит, что такое происходит каждую ночь.

-- Пусть позовут священника, чтобы он изгнал бесов, -- говорит Элен.

Она подносит очередную страницу к свету и говорит: -- Скажи ей, что меня

нет.

пораженные молнией. Потом -- те же мужчина и женщина, размазанные под

гусеницами танка. Потом -- те же мужчина и женщина, истекающие кровью через

глаза. Мозги текут у них из ушей. На женщине -- облегающий костюм и

много-много украшений. У мужчины синий галстук.

Я считаю -- раз, я считаю -- два, я считаю -- три... Мона вырывает

листок с рисунком и рвет его на тонкие полоски.

Мобильный снова звонит, и я опять отвечаю. Прижимая трубку к груди, я

говорю Элен, что это какой-то парень. Говорит, у него из душа вместо воды

хлещет кровь.

Держа гримуар на свету, Элен говорит:

-- Дом на шесть спален на Пендер-корт.

И Мона говорит:

-- На Пенден-ллейс. На Пендер-корт -- отрубленная рука, которая

вылезает из мусорного бака. -- Она чуть-чуть приоткрывает окно и сует в

щелку обрывки рисунка. Обрывки мужчины и женщины.

-- Нет, отрубленная рука -- на Палм-корнерс, -- говорит Элен. -- А на

Пендер-плейс -- кусачий призрачный доберман.

Я говорю в телефон, чтобы мужчина на том конце линии не вешал трубку, и

нажимаю на кнопку HOLD.

Мона закатывает глаза и говорит:

-- Кусачий призрак -- в испанском особняке на Милстон-бульвар. -- Она

что-то пишет у себя в книге красным фломастером, начиная от центра страницы

и раскручивая слова по спирали к краям.

Я считаю -- девять, считаю -- десять, считаю -- одиннадцать...

Элен щурится на страницу, которую прижимает к стеклу. Она говорит:

-- Скажи им, что я уехала по делам. -- Проводя пальцем под бледными

строчками, она говорит: -- В той семье, которая на Пендер-корт, у них

дети-подростки, правильно?

Я спрашиваю у мужчины в трубке, и он отвечает: да. Элен оборачивается к

Моне как раз в тот момент, когда Мона кидает ей в волосы очередную скатанную

козюлю, и говорит:

-- Скажи ему, что кровь из душа -- это самая мелкая из его проблем.

Я говорю: может быть, просто поедем дальше? Мы могли бы объехать еще

несколько библиотек. Увидеть что-нибудь интересное. Какой-нибудь памятник

архитектуры. Или живописный пейзаж. Может, еще раз сходить в луна-парк. Мы

вполне можем слегка расслабиться и доставить себе удовольствие. Когда-то мы

были семьей, и мы опять можем стать семьей. Мы по-прежнему любим друг друга.

Разумеется, гипотетически. Я говорю: как вам мое предложение?

Мона подается вперед и вырывает у меня клок волос. Потом вырывает

несколько тонких прядей у Элен.

Элен наклоняется над гримуаром и говорит:

-- Мона, мне больно.

У нас в семье, говорю я, мама, папа и я -- в общем, у нас в семье мы

решали почти все споры за партией в парчис<Настольная игра, где нужно

передвигать фишки по полю, бросая кубик. -- Примеч. пер.>.

Мона вырывает страницу с красной спиральной надписью и заворачивает в

нее каштановую и розовую пряди.

И я говорю Моне, что не хочу, чтобы она повторила мою ошибку. Глядя на

нее в зеркало заднего вида, я говорю, что, когда мне было примерно столько

же, сколько ей сейчас, я перестал разговаривать со своими родителями. Я не

разговаривал с ними почти двадцать лет.

Мона протыкает английском булавкой листок, в который завернуты наши

волосы.

Это Устрица. И прежде чем я успеваю повесить трубку, он говорит:

-- Привет, папаша, обязательно прочитайте завтрашние газеты. -- Он

говорит: -- Там для вас небольшой сюрприз.

Он говорит:

-- Передай трубку Шелковице, мне надо с ней поговорить.

Я говорю, что ее зовут Мона. Мона Саббат.

-- Мона Штейнер, -- говорит Элен, по-прежнему глядя на свет на

страницу, пытаясь прочесть тайные письмена.

И Мона говорит:

-- Это Устрица? -- Она подается вперед, тянет руку и пытается вырвать у

меня трубку. -- Дай мне с ним поговорить. -- Она кричит: -- Устрица!

Устрица, гримуар у них!

Отбиваясь от Моны и пытаясь рулить одной рукой -- машина при этом

виляет из стороны в сторону, -- я выключаю телефон.

Глава тридцать шестая

У меня дома. Вместо влажного пятна на потолке -- большая белая блямба.

На входной двери пришпилена записка от квартирного хозяина. Вместо шума --

полная тишина. Ковер усыпан обломками твердого пластика, разломанными

дверями и арматурой. Слышно, как жужжат нити накаливания в электрических

лампочках. Слышно, как тикают часики на руке.

Молоко в холодильнике скисло. Боль и страдания пропали всуе. Сыр

посинел от плесени. Фарш посерел в упаковке. Яйца с виду нормальные, но на

самом деле нет -- прошло столько времени, они просто не могли не

испортиться. Все усилия, все горести, вложенные в эти продукты, отправятся

на помойку. Все страдания несчастных коров и телят -- все напрасно.

В записке от хозяина сказано, что белая блямба на потолке -- это

временное покрытие. Когда пятно перестанет сочиться влагой, тогда потолок

покрасят уже нормально. Батареи выкручены на полную мощность, чтобы пятно

поскорее просохло. Вода в бачке унитаза испарилась наполовину. Растения

засохли. Из труб несет гнилью. Моя прежняя жизнь, все, что я называл своим

домом, пахнет дерьмом.

Белая блямба замазки на потолке не дает просочиться в квартиру тому,

что осталось от моего соседа сверху.

Остается еще тридцать девять неучтенных экземпляров книжки с баюльной

песней. В библиотеках, в книжных магазинах, у кого-то дома.

Сегодня Элен -- у себя в офисе. Там мы с ней и расстались. Когда я

ухожу, она сидит за столом, обложившись словарями: латинским, греческим и

санскритом. Сидит, промакивает страницы ваткой с раствором йода, и невидимые

слова проступают красным.

Ваткой с соком красной капусты она промакивает другие невидимые слова,

и они проступают малиновым.

Рядом с пузыречками, ватными шариками и словарями стоит лампа странной

конструкции. От лампы к розетке тянется шнур.

-- Флюороскоп, -- говорит Элен. -- Взяла напрокат. -- Она щелкает

выключателем сбоку, направляет свет на открытый гримуар и переворачивает

страницы, пока на одной из них не проступают сияющие розовые слова. -- Это

написано спермой.

Все заклинания написаны разными почерками.

Мона сидит у себя за столом в приемной. После луна-парка она не сказала