Чарльз сандерс пирс или оса в бутылке

Усталость и нервозность накапливались, и, некоторое время спустя, поздней осенью, он написал матери в Кембридж:

… Полагаю, ты слышала, что вот уже 10 дней Балтимор пребывает в состоянии горячки, охватившей без остатка весь город по случаю его наступившего 150-летия. Ежедневные нескончаемые процессии. Домов почти совершенно не видно из-под развевающихся повсюду оранжево-черных балтиморских флагов и других декораций. Дюжина триумфальных арок, иллюминация, уличные концерты... Всю прошедшую неделю народ толпился на ипподроме. В конце-концов я выбрался туда с Марстоном, поскольку никогда в жизни не видел скачек, и посмотрел замечательный забег на четыре мили. Мое любопытство в подобного рода удовольствиях теперь удовлетворено. Недавно побывал в Вашингтоне, где встретил Паттерсона, который был очень мил со мной и сказал, что хотел бы, чтобы Джем занялся редактурой отцовских рукописей, добавив, что Береговая служба готова взять в этом деле денежный вопрос на себя. Я вижу, что Паттерсон крайне тяжело переживает потерю <...>

Туман окутал мои мысли с тех пор, как я вернулся, и работа моя не слишком успешна, но я надеюсь на скорое прояснение. Я чувствую, что плыву сквозь туман, словно заблудившийся пароход...¹⁶²

14 декабря Пирс пропустил очередное заседание клуба, сославшись на сильную головную боль, а 18 декабря написал письмо Гилману, в котором выразил желание уйти из университета.

Хотя нет жизни, которой я мог бы наслаждаться более, чем та, что объединяет меня с университетом, боюсь, что весной моя связь с Балтимором должна оборваться. Я не смог устроить дела таким образом, чтобы провести здесь ближайшие месяцы, никак не изменив характера своих обязательств перед Береговой службой, – каковые изменять не считаю разумным ради сохранения той подчиненной позиции, которую я занимаю в университете. Я перегружен работой в связи с планами новых экспериментов, которые вынуждают меня к длительному переезду в другую часть страны. Покидая университет, я также, видимо, вынужден оставить свои занятия логикой и философией (что не распространяется на экспериментальную психологию), и поэтому я решил избавиться от коллекции книг по этим предметам. Высылаю Вам их список для того, чтобы Вы могли оценить желательность приобретения сколько-нибудь значительной части коллекции для нужд университета. Надеюсь, что Вы захотите приобрести практически всё, и такого рода предложение было бы для меня наиболее предпочтительным. Они обошлись мне приблизительно в $1,000, но я готов уступить все разом за $550. У меня еще будет оказия использовать этот список с утра в понедельник, так что я пошлю к Вам за ним между 9:00 и 10:00. Если захотите снова на него взглянуть после того, я с радостью буду готов Вам его передать.

Искренне Ваш,

Ч.С. Пирс¹⁶³

Попечительский совет университета проголосовал за увольнение, и 7 февраля оно было официально принято. Сообщившему ему эту новость Гилману Пирс 9 февраля отвечает язвительной просьбой «...оказать мне услугу, выразив от моего имени признательность попечительскому совету за столь обнадеживающие меня результаты голосования, каковые Вы были столь любезны мне передать».¹⁶⁴

Причины как принятого Пирсом решения, так и его язвительной реакции на письмо Гилмана понятны. Поскольку его положение в Хопкинсе оставалось крайне непрочным, он не мог полностью отказаться от работы в Береговой службе, и был вынужден продолжать буквально жить на колесах, разрываясь между притягивавшей его академией и естественнонаучными реалиями Береговой службы. Столь интенсивное и буквальное совмещение теоретического и практического было чревато скорым – чисто физическим – коллапсом.

Но этим, скорее всего, исчерпывались лишь поверхностные обстоятельства. Большую роль в таком, в общем-то, мало кем ожидавшемся повороте дела, среди прочего, могли сыграть давние разговоры с отцом, об одном из которых, произошедшем непосредственно после смерти младшего брата Пирса Бенжамена Миллза в 1970 г., Пирс вскользь упомянет много позже, уже после переезда в Пенсильванию, в одной из записей дневникового характера:

Когда мы с отцом выехали из местечка Маркетт, увозя с собой тело моего брата Бена, отец заговорил со мной, и был при этом предельно серьезен. Он сказал, что, целиком посвятив себя занятиям логикой, я, тем самым, пожертвую всеми надеждами на успех в жизни, и, если я не изменю своего намерения, окружающие никогда не решат, что я на что-либо годен. Я ответил ему, что полностью отдаю себе отчет в справедливости его слов; что я сильно тяготею к этим занятиям в силу склада моего ума, и мне стоило бы невероятно огромных усилий забросить логику; что я пытался изменить решение и давал себе длительное время, чтобы все обдумать, но пришел, в конце концов, к выводу о невозможности отказаться, разве что вдруг обрел бы поддержку какого-то более высокого мотива; что это живет во мне, и обрести уверенность в том, что продолжение не является моей прямой обязанностью, не представляется для меня возможным. Такой взгляд на вещи со временем перерос в прочное убеждение, и когда я переехал в Пайк-Каунти, то сделал это с мыслью о том, что мне остается жить и умереть незаметным человеком, хотя меня не покидала сильная надежда на то, что я способен оставить после себя книгу, которая будет прочтена достаточным количеством людей, чтобы принципы логики смогли найти лучшее применение.¹⁶⁵

Вымышлена эта история, реальна или преувеличена, записана ли она в здравом уме и трезвой памяти – не так уж важно. Она имеет смысл, поскольку логика рассматривалась Пирсом как этика интеллекта, а этика – как то, что определяет логику поведения. Эту замкнутую на себя систему, в которой образ отца был как-то связан с идеалом, имевшим логико-математическую форму, невозможно было изменить; от нее можно было лишь полностью отказаться в пользу какого-то «более высокого мотива».

Насколько ценной была коллекция, предложенная Пирсом Гилману, явствует из адреса, написанного Гилманом по поводу ее приобретения:

За последние два года проф. Чарльз С. Пирс, с одной стороны, единственный, среди известных мне ученых, эксперт по методологии современной науки, а также практический исследователь, способный увеличить эти методы численно, а с другой – энтузиаст, разбирающийся в тонкостях средневековой философии, – предложил нам, после долгих сомнений, свою коллекцию книг по логике, включающую в себя как древнейшие, так и новейшие трактаты, многие из которых имеют пометки, сделанные руками их знаменитых владельцев. Некоторые из этих книг настолько редки, что представляют собой единственные экземпляры в этой стране. Я счастлив объявить, что его предложение было с готовностью принято, и книги отныне занимают полки нашей библиотеки. И если случится так, что современная наука, начиная с сегодняшнего дня, будет направляться методом Св. Фомы Аквинского, мы получим беспрепятственную возможность узнать, в чем суть учения Св. Фомы; если же выяснится, что пути Св. Фомы и современного исследователя расходятся, мы также сможем узнать, почему.¹⁶⁶

За символическую сумму в $550 университет приобрел, в общей сложности, 295 томов, среди которых было немало редчайших, в том числе средневековых изданий. Среди книг было 14-томное собрание сочинений Канта в издании Розенкранца и Шуберта 1834 г., System der Logik немецкого логика и историка философии Ф. Юбервега, Grundris der Logik Готтлиба Герлаха, Logica vetus et nova картезианца Клауберга (Амстердам, 1658), редкий экземпляр «Энциклопедии» Йохана Альстеда, приобретенный Пирсом в 1870 г. на книжном развале в Венеции, The Arte Logicke Томаса Бландевиля (Лондон, 1619), Opera Logica Джакомо Дзабарелло, La Logique Сципиона Дюпле, базельское собрание сочинений Боэция 1546 г., коллекция трудов Дунса Скота, Петра Рамуса и т.д. и т.д. В список также входило достаточно большое количество специально помеченных Пирсом книг – подлинных находок, никак не упоминавшихся ни одним из имевших тогда авторитет историков логики.¹⁶⁷

Как о своем уходе из университета, так и о продаже книг Пирс вскоре сильно пожалеет. Пирс годами скрупулезно собирал коллекцию, начиная с середины 60-х гг., в надежде объединить свои разрозненные записи в логический трактат, планы по написанию которого не оставляли его всю жизнь. Так или иначе, покидая университет, он оговорил себе право оставить у себя часть проданных университету книг, которые на тот момент требовались ему для работы.

Уже в январе он напишет матери:

Я чувствовал себя неважно все последнее месяцы, у меня ни на что не хватало энергии. Но теперь, я надеюсь, что, наконец, выздоравливаю и случившиеся со мной приступы более не повторятся. Я придерживаюсь правила почаще выходить на прогулки, ежедневно подолгу упражняюсь и стараюсь не позволять себе оставаться в комнате, разве что ввиду необходимости выполнения какой-либо работы; надеюсь и далее держать себя в форме. Подумываю о том, чтобы написать еще несколько статей для Popular Science Monthly, но пока у меня вряд ли есть для этого силы. Я задумал книгу, которая, надеюсь, наконец, принесет деньги. Жаль, что мне пришлось оставить университет, но так уж случилось. Кроме того, летом, вероятно, мне придется уехать.

Этой зимой мнение обо мне многих из тех, кто меня окружает, изменилось не в лучшую сторону, что представляется мне несправедливым. <…>

На днях я послал отцовскую «Линейную ассоциативную алгебру» в Анн Арбор профессору Берману, который меня об этом просил. В ответ он написал мне замечательное письмо. Кроме того, у меня продолжается живейшая переписка с европейскими логиками и геодезистами. Мое признание в их среде радует меня, хотя по существу это ничего не меняет.

Полагаю, все же, что я должен как-то со всем этим справиться и, возможно, из Хопкинса, в конце концов, поступит предложение вернуться. Однако я соглашусь на это только на чрезвычайно выгодных для себя условиях. Если я останусь на плаву, кое-кто должен, в конечном итоге, понять, что в отношении меня были допущены небольшие ошибки, которые нанесли университету гораздо больше вреда, нежели мне.¹⁶⁸

В конце марта 1881 г. Пирс, благодаря активной протекции Сильвестра, действительно получил от Гилмана предложение вернуться в университет. В результате настойчивости Сильвестра, попечительский совет, вместе с Пирсом, также оставил в университете бывшего аспиранта Хопкинса Томаса Крэйга. Крэйг был молодым математиком, незадолго до этого защитившим, под руководством Сильвестра, докторскую диссертацию, и, также, как и Пирс, работал в Береговой службе. Позднее Крэйг напишет работу «Математическая теория проекций», в которой будет цитировать статью Пирса, описывающую способ построения географической карты земной поверхности на основе квинкункиальной проекции.

Квинкункиальный принцип, рассчитанный Пирсом, позволял сделать то, что обычная географическая карта сделать была не в состоянии; а именно, построить плоскую проекцию сферического тела таким образом, чтобы на ней были отображены соединения всех частей поверхности этого тела. Таким образом достигался эффект передачи плоским изображением некоторых реальных качеств трехмерного сферического объекта.¹⁶⁹ Расчеты Пирса исходили, по сути, из тех же оснований, что описанное в 1883 г. множество Кантора. Тот же принцип, гораздо позже, вне связи с Пирсом и Кантором, уже в конце ХХ века, использовался Бенуа Мандельбротом в теории фракталов. Впервые статья о проекции, с приложением изображения самой квинкункиальной карты, была представлена Пирсом в мае 1879 г. в Proceedings of the American Metrological Society.

Сильвестр понимал, что, сохранив Пирса и Крэйга, университет получает самую сильную команду математиков в стране, в которую, кроме перечисленных и самого Сильвестра, входили Уильям Стори, Генри Роуланд, а также Фабиан Франклин, Оскар Митчелл и Кристин Лэд.¹⁷⁰

Эти соображения, возможно, также сыграли не последнюю роль в решении попечительского совета, в соответствии с которым с сентября 1881 г. зарплата Пирса как лектора была увеличена с $1,500 до $2,500.¹⁷¹ Таким образом, его суммарный годовой доход от деятельности в Береговой службе и преподавания в университете достиг $5,350 – деньги, на которые в то время можно было безбедно существовать даже в Нью-Йорке.

Однако, несмотря на то, что Пирс снова оказался в университете, двойственность его ситуации не уменьшилась. 15 августа 1881 г. умер Паттерсон, и на должность суперинтенданта Береговой службы был назначен Юлиус Хилгард. С момента этого назначения начался медленный, но верный закат Береговой службы как научной структуры, созданной руками лаццарони. Именно при Хилгарде позднее произойдет практически полный развал организации, который, среди прочего, станет причиной серьезной финансовой неразберихи и, в результате, в 1885 г. дело Береговой службы будет передано на рассмотрение особой комиссии.

Отношения Чарльза с Хилгардом в его новом качестве не сложились, и со временем становились все более натянутыми. Объективной причиной тому было то, что Хилгард, после отставки Бенжамена Пирса, серьезно рассчитывал на место суперинтенданта, которого тогда не получил. Спустя 14 месяцев после возвращения в университет, в начале декабря 1882 г., Пирс напишет Джему из Вашингтона:

Мои отношения с Хилгардом, боюсь, становятся все более напряженными. И я совсем не понимаю, в чем дело. Надеюсь, все пойдет хорошо, но он, кажется, думает, что я не слишком утруждаю себя, и что любое положение дел, которое меня устраивает, ipso facto должно быть неприемлемым. Иногда мне кажется, что предъявляемые им требования граничат с невозможным. Тем не менее, он хотя бы не препятствует моим делам в Балтиморе. <…> Я все время в спешке и настолько загнан, что обычные письма неделового характера стали для меня труднейшим из занятий – как если бы человек, который все время бежал, получает, наконец, 3 минуты времени, которые нужно использовать максимально возможным образом для того, чтобы хоть как-то отдышаться.¹⁷²

Программа предложенных Пирсом в университете курсов, которые теперь, после возвращения, читались им пять дней в неделю, была дополнена теорией погрешностей и лекциями по логическим методам в применении к физическим и моральным наукам. Одним из посещавших занятия Пирса во втором семестре студентов, был будущий известный экономист и социолог Торстен Веблен.

Летом и осенью Пирс также был занят правкой и составлением комментариев к «Линейной ассоциативной алгебре» отца, которая, вместе с другой его статьей «О логике числа» была издана зимой 1882 г. в American Journal of Mathematics.

В январе 1882 г. Сильвестр начал читать в университете большой курс о «Новой теории универсальной множественной алгебры». Несколько студентов, посещавших лекции Сильвестра, также записались на предложенный вернувшимся Пирсом курс по логике. В последнем повышенное внимание отводилось проблемам логики релятивов, над которой Пирс начал работать после выхода «О новом списке категорий» в 1867 г. Эта логика была, с одной стороны, результатом переосмысления Пирсом таблицы категорий Канта, а с другой – расширенной переинтерпретации Булевых алгебр. Первые результаты этих исследований были опубликованы Пирсом в 60-страничной работе «Описание системы обозначений для логики релятивов, выработанной в результате расширения понятий логического исчисления Буля», изданной в 9 томе Memoirs of the American Academy of Arts and Sciences за 1870 г.

Лекции Сильвестра сопровождались подготовкой им текста об алгебре нонионов для публикации в Johns Hopkins University Circulars. Правку рукописи Сильвестр доверил Пирсу. Позже выяснилось, что в конечный вариант рукописи Пирсом было добавлено предложение «Эти формы <т.е. группа из 9 форм, рассматривавшихся в алгебре Сильвестра> могут быть выведены из алгебры, предложенной Ч.С. Пирсом (“Логика релятивов”, 1870 г.)».¹⁷³ Это добавление привело Сильвестра в ярость. Немедленно после выхода статьи, он опубликовал в следующем выпуске «Циркуляров» Erratum, где заявил о том, что приписанное не имеет силы и что о «Логике релятивов» Пирса ему ничего не известно.

Случившееся, вероятно, было просто досадным недоразумением, поскольку Пирс, получив рукопись, понял Сильвестра в том смысле, что должен был внести поправки на предмет ссылок на свои работы по близким темам. Так или иначе, представление о самом характере ссылок у них, по-видимому, было различным. Кроме того, Сильвестр, скорее всего, был так или иначе знаком с работой Пирса, поскольку тот нашел комментарии Сильвестра на свою статью в другом выпуске Circulars, а также поскольку и логика релятивов, и сильвестровы нонионы были связаны с комплексным анализом и крайне популярной тогда в математике проблемой кватернионов – понятие которых было введено незадолго до того У. Гамильтоном. Кватернионам также посвящал достаточное количество времени отец Пирса, близко знавший Сильвестра, так что вероятность того, что логика релятивов не обсуждалась ими в связи с Чарльзом, скорее всего, следует практически полностью исключить.

Немного раньше, в декабре, в Хопкинс был приглашен с лекциями знаменитый английский математик Артур Кейли. Примерно в то же время Пирсом была подготовлена работа «Краткое описание логики релятивов», в которой он также сравнивает универсальную алгебру Сильвестра со своей логикой релятивов, и упоминает работу Кейли о математических матрицах.¹⁷⁴

За этим последовало письмо Пирса Гилману, которое он отправил из опасения по поводу того, что

...вероятно, мои заключительные ссылки <в «Кратком описании логики релятивов»> на работы профессоров Сильвестра и Кейли могут стать справедливой причиной для обиды (хотя сам я увидеть таковую оказался не способен). Скорее всего, на первый взгляд, действительно ничего увидеть нельзя, но если Вам все же случится что-то обнаружить, и Вы, во-первых, выясните, что они сами признают в этом нечто выходящее за рамки, то, во-вторых, если так, я хотел бы знать Ваше мнение о том, справедливо ли их суждение, или все это не более чем всеобъемлющее британское высокомерие. Я оставляю этот вопрос до поры, пока не получу от Вас известий. Вы, полагаю, понимаете, как я далек от надежды на то, что они обнаружат что-либо, кроме лестных отзывов; но все же мне хотелось бы не допустить ошибки.¹⁷⁵

Хотя Пирс, скорее всего, действительно плохо понимал, что в социальном мире много информации – это уже потенциальный скандал, он был последователен в одном: дело логики – заполнять пробелы, не допускать недоговоренности, выводить на свет даже всего лишь возможные причины и мотивы. Поэтому, прежде, чем разрешилась ситуация с Erratum Сильвестра, он написал еще несколько писем Гилману, которого в тот момент, после недавней смерти отца, вполне вероятно, видел в роли своего главного защитника.¹⁷⁶

26 марта:

...я неоднократно пытался увидеться с Вами, чтобы представить на Ваше рассмотрение мой ответ профессору Сильвестру. Я не ожидал, что его атака на меня получит одобрение попечительского совета. Но поскольку дело обстоит именно так, университет, дабы не отступиться от своих принципов, должен дать мне возможность опубликовать ответ. Если мне в этом будет отказано, я вынужден буду позаботиться о публикации сам. Посылаю Вам свой ответ, сколько-нибудь существенные изменения которого считаю невозможными, за исключением, разве что, добавления факсимиле писем и других документов. Последние, впрочем, предпочитаю оставить на случай возможных возражений.

<Пометка рукой Гилмана>: написал, приняв аргум. и сказав, что ознакомлю с рукописью проф. Сильвестра (март, 28).¹⁷⁷

27 марта:

...относительно необходимости показать мою рукопись профессору Сильвестру, Вы, безусловно, вольны поступить так, как сочтете нужным. Хотя это будет не вполне честно, поскольку я с его рукописью <до публикации> ознакомлен не был. Однако, я с готовностью соглашусь, чтобы прекратить дальнейшие препирательства. Не думаю, между тем, что это возможно, поскольку он ослеплен высокомерием, и я не оставлю дела, пока обвинения не будут с меня сняты окончательно.

<Пометка рукой Гилмана>: 28 марта проинформировал проф. С. о получении комм. м-ра П. относительно Cir. Ii, 46 и прим. I, 203 – поскольку Вы рядом, я был бы рад поговорить с Вами об этом деле.¹⁷⁸

29 марта:

Я могу принять изменения в своем ответе только при условии, что профессор Сильвестр признает корректность моих действий в отношении правки рукописи. Я соглашусь рассматривать в качестве такого признания получение от него уведомления о том, что я действовал корректно, с оговоркой, что на словах мне действительно было передано именно то, что я утверждаю.¹⁷⁹

17 апреля судья Браун, один из попечителей, уведомил Гилмана о решении совета оставить ситуацию как есть, не переиздавая статью со спорной правкой и прекратив выяснение отношений между Сильвестром и Пирсом на страницах Circurals в том виде, в котором оно находилось на тот момент.

Сильвестр возглавлял факультет математики в Хопкинсе с 1876 по 1883 гг., когда, спустя недолгое время после инцидента, уехал обратно в Англию, получив профессорское место в Оксфорде. За этот непродолжительный период он успел сыграть важную роль в американской академической среде, в частности, основав в 1878 г. American Journal of Mathematics, в четвертом выпуске которого были изданы статья Чарльза Пирса «О числовой логике» и отредактированная им «Линейная ассоциативная алгебра» его отца. Хотя – и в этом была одна из причин его пребывания в Америке – возможности университетской жизни в Англии долгое время были для него закрыты, его репутация как математика всегда была непререкаема. При этом, местом в Балтиморе он, во многом, был обязан Бенжамену Пирсу, который приложил немало усилий для того, чтобы устроить Сильвестра, несмотря на то, что Гилман, будучи наслышан о его непростом характере, долгое время сомневался в целесообразности этого назначения.¹⁸⁰ Что касается характера, то, по свидетельствам современников,

Сильвестр был личностью феерической и страстной... никогда не писал статей без сносок, разнообразных приложений и дополнений, а неимоверное количество изменений и исправлений в рукописях превращало их издание в дело практически невозможное, ...так что он вполне соответствовал расхожему представлению о математике как о существе, затерявшемся в собственных мыслях и предельно далеком от дел земных. <…> Содержание его лекций в основном ограничивалось его собственными исследованиями и, как правило, собственно тем, что занимало его в данный момент. Вследствие этого, от него крайне трудно было бы ожидать последовательной и систематической презентации какой-либо законченной части его исследований. Любая не нашедшая немедленного решения трудность, любое предполагаемое расширение, которые у других могли бы быть исчерпаны короткой ссылкой, в его случае неизбежно вели к отступлениям, длившимся порой неделями и часто уводившим его от исходного предмета безвозвратно. Практически все важные работы, которые были им опубликованы за время работы в Балтиморе, возникали именно таким образом.¹⁸¹

Не очень гладко шли дела и в Береговой службе. Когда в Балтиморе конфликт между Сильвестром и Пирсом был в самом разгаре, в Вашингтоне Конгресс принял к рассмотрению предложение о ее переводе из ведения Казначейства США в ведение Военно-морского министерства. Таким образом, впервые была обозначена вероятность того, что Береговая служба перестанет быть чисто научным предприятием. Пирс, воспринявший эту попытку не иначе как атаку на науку вообще, 18 января написал письмо Хилгарду, где едко высмеивал военных моряков, которые, как он сообщал, вынуждены проводить новую экспансию, поскольку, сыграв свою роль в Гражданской войне, в мирное время не могут оправдать свое существование. Наука же, подразумевающая, по его словам, сообщество совершенно иного типа, процессу выживания в таком виде не подчиняется.¹⁸²

В марте 1883 г., после более чем двухлетней подготовки, в бостонском издательстве Little, Brown and Co. вышел том Studies in Logic by Members of the Johns Hopkins University, который редактировался Пирсом, и в который, вошли работы его аспирантов, а также его собственные статьи «Теория вероятностного вывода» и «Логика релятивов». Этот сборник, кроме его очевидной научной значимости, представил собой важное свидетельство потенциала Пирса как лектора, сумевшего за крайне короткий срок собрать вокруг себя сильную команду ученых, способных мыслить логику как исследовательскую дисциплину.

За год до этого, 3 марта 1882 г., когда на улицах Бостона начали появляться первые электрические фонари, пришедшие на смену газовым и керосиновым, и вся просвещенная Америка, вместе с Уитменом и Лонгфелло, с восхищением слушала лекции Оскара Уайлда, готовившего к американскому изданию своих «Нигилистов», в балтиморском окружном суде Пирсом было инициировано дело о его разводе с Зиной Фэй. Решение по делу было, наконец, вынесено 24 апреля 1883 г. В тот же день Пирс написал Гилману:

...кое-что пошло не так, как нужно в Береговой службе, и я вынужден отбыть в Вашингтон, откуда сразу направлюсь в Нью-Йорк и, следовательно, не смогу прочесть лекцию, назначенную мной ранее на 5 часов сего дня. Раз уж так сложилось, полагаю, мне лучше на этом завершить курс в целом. Я переправлю Вам программу лекций позже, из Гавра, поскольку для ее составления нуждаюсь в тишине, которую надеюсь обрести на борту корабля. Au revoir. Жаль, что не имею возможности лично попрощаться с Вами и миссис Гилман.¹⁸³

Между тем, дела в Береговой службе в тот момент шли без видимых происшествий. За четыре дня до этого письма суперинтендантом Хилгардом было отправлено уведомление секретарю Казначейства. В нем излагались планы по отправке Пирса на четыре месяца в Европу «с целью проведения ряда экспериментов и наблюдений, требуемых для более полного сравнения стандартов длины и измерений гравитации с таковыми европейских стран».¹⁸⁴

30 апреля, через 6 дней после развода, Пирс написал Гилману из Нью-Йорка короткое письмо, где, помимо рутинных дел, связанных с подготовкой лекций и необходимостью пересылки бумаг из Балтимора в Париж, сообщил ему о своей свадьбе с некоей «мадам Портале». Еще через два дня, 2 мая 1883 г., Пирс и его новая жена отбыли в Европу.

Еще до отъезда, в первые месяцы 1883 г., Пирс начал писать статьи и выполнять другую лексикографическую работу для составления «Словаря века». «Словарь» был крупным проектом Нью-йоркской «Century Company», и в первом издании 1889-1991 гг. представлял собой внушительное 10-томное издание с огромным количеством иллюстраций на более чем 7,000 страниц. Редактором издания был известный американский лингвист Уильям Дуайт Уитни, которому помогал Бенжамен Эли Смит. Работа Пирса над «Словарем» стала возможной благодаря его знакомству со Смитом в конце 1881 г. в Хопкинсе, где тот некоторое время после защиты диссертации в Амхерсте пробыл в должности ассистента. Как и позднее в случае с болдуиновским «Словарем философии и психологии», Пирс, помимо прочего, взял на себя единоличную ответственность за все словарные статьи, связанные с логикой, философией и математикой. Это привело к тому, что, помимо читавшихся им курсов по математической логике и теории вероятностей, он задумал новый курс лекций по философской терминологии, на который во втором семестре записались два студента – Джон Дьюи и Джозеф Джастроу.

По возвращении Пирса из Европы, 19 сентября, он снова с головой окунулся в университетскую жизнь, рутину Береговой службы и работу над «Словарем». Как для написания словарных статей, так и для нового спецкурса, требовалась соответствующая литература, существенная часть которой, в ряду других книг, была ранее продана Пирсом университету. Пирс попросил Гилмана докупить некоторые издания, а также обеспечить ему привилегированный доступ к своим книгам, хранящимся в университетской библиотеке. 7 ноября Гилман лично обратился в библиотеку Пибоди с просьбой о предоставлении в пользование университета Аристотеля в берлинском издании, на приобретении которого Пирс особо настаивал. Уже 8-го он получил от Пирса письмо:

Моя работа окончательно встала ввиду недостатка книг. Я был вынужден отложить свои лекции по философской терминологии до тех пор, пока мне не удастся получить берлинское издание Аристотеля. Как я понимаю, в моей просьбе о добавлении к собранию библиотеки еще одного Аристотеля мне отказано.

Далее, я прошу о разрешении выкупить у университета книги, которые я до этого продал ему и которые включены в библиотечный каталог античных авторов. За эти книги будет заплачено $100, и я прошу доставить их немедленно. Эти книги, вероятно, не повысились в цене с момента продажи. Цена, которую предлагаю, соответствует той, которую мне уплатил за них университет. <…> Ни одна из них не является большой редкостью, кроме переводов из Сенеки, на окончательном возврате которой я не настаиваю. Я рассматриваю это предложение как напрямую связанное с выгодой как для университета, так и для меня лично, поскольку моя исследовательская и лекционная работа не может быть продолжена без берлинского издания Аристотеля.¹⁸⁵

Однако через неделю, из опасений, на этот раз небезосновательных, что тон его последнего письма оскорбителен, Пирс пробует извиниться.

Дорогой президент,

Я глубоко сожалею о том, что сказал что-то, видимо, Вас обидевшее, поскольку испытываю к Вам самое глубокое как профессиональное, так и личное уважение, благодарность, и если позволите, даже привязанность.

Вы всегда относились ко мне с великодушием и справедливостью, но когда Вы с таким негодованием спрашиваете меня, отказывали ли Вы когда-либо в подобного рода просьбах, то доставляете мне особое удовольствие показать, что вы неосознанно сделали именно это.

Позвольте мне сказать Вам со всей искренностью, м-р президент, что, хотя – и я убежден в этом – никто не слышал от меня ни одной жалобы на этот счет, я даже представить себе не мог, что какие-то из предложений, или советов, которые я высказал на предмет недостатка книг в библиотеке – хоть я и отношусь к этому вопросу серьезно – станут предметом отдельного учета. Я не говорю о томе Нэвилла, который был приобретен по моим срочным и неоднократным запросам, после долгой задержки (ц. 5 франков), а также другой книги, которую, надеюсь, мне скоро удастся получить. <…> В наших разговорах Вы всегда позволяли мне большую степень свободы, и я всегда полагал, что непонимание должно исчезнуть, поскольку оно есть не более чем случай, подходящий для достижения взаимного понимания. Поэтому, прошу Вас, не ищите для себя обиды в том, что я сейчас говорю. Последнее время мои высказывания становятся причиной обид повсеместно. Прошу Вас, простите меня, если неосознанно я зашел слишком далеко. <…> Как мне теперь представляется, мое предложение выкупить ряд книг у университета, было дурным тоном, и я от него отказываюсь.¹⁸⁶

Впоследствии выяснится, что, уволившись из университета, Пирс так и не вернул часть позаимствованных для работы книг. Более того, гораздо позже, в 1887 г., библиотекарь Браун получит известие от одного из вашингтонских книготорговцев о том, что среди изданий, приобретенных им на распродаже, некоторые имеют печать университетской библиотеки. Проверка покажет, что эти издания были выданы Пирсу в 1883 г.¹⁸⁷ Из университета будет направлен запрос в Береговую службу на предмет вскрытия коробок, оставленных Пирсом в его вашингтонском офисе. Пирс дать такое разрешение наотрез откажется, признавшись, что все недостающие издания находятся в его новом доме в Милфорде, Пенсильвания. Объяснив факт продажи халатностью персонала Береговой службы или даже возможной кражей, он будет настаивать на том, чтобы задержать книги немного дольше, ссылаясь на неотложность работы по написанию давно планировавшегося трактата по логике. «Любой человек в здравом уме поймет, почему я не могу согласиться с тем, что столь большая работа, которая уже проделана, должна быть испорчена из-за возврата книг, которого вполне можно избежать». Посчитав этот аргумент достаточным, он предложит университету, выкупившему библиотечные книги у торговца, $25, которые никогда не будут им заплачены.¹⁸⁸ Позже, несмотря на дальнейшие договоренности между университетом и Пирсом о возврате ему всей проданной коллекции на крайне выгодных для него условиях, он и так и не выплатит оговоренную сумму, и его книги останутся в университете.¹⁸⁹ И это, безусловно, будет к лучшему, поскольку, уже после смерти второй жены Пирса, Джульетты Фруасси де Портале, в 1934 г., остатки собранной Пирсом библиотеки, хранившиеся на тот момент в пенсильванской усадьбе Пирсов, будут вынесены во двор и, вместе с остатками мебели, полностью сожжены ее новыми хозяевами.

Между тем, по приезде, чета Пирсов арендовала большой дом на Кальверт стрит, в престижном и дорогом районе северной части города, неподалеку от гавани. Ввиду этого, к прочим делам Пирса добавились заботы по обустройству и меблировке нового жилья. Это решение было обусловлено тем, что Пирс теперь чувствовал себя в Балтиморе более уверенно, получив устные заверения от Гилмана о скором изменении его статуса в Хопкинсе с временного на постоянный. Кроме того, он лелеял надежды на то, что ему удастся убедить попечительский совет, с одной стороны, и Хилгарда – с другой, в необходимости организации станции Береговой службы для проведения экспериментов с маятниками в непосредственной близости от университета, что могло бы серьезно сократить неудобства, связанные с постоянными переездами из Балтимора в Кембридж и обратно.

Тогда же, осенью 1883 – зимой 1884 гг., Пирс собрал небольшую группу университетских студентов для изучения «психологии великих людей». По сути, идея состояла в сравнительном изучении биографий с применением методов статистики. Для этих целей Пирсом был приготовлен приблизительный список из 300 имен и статистический вопросник относительно предков, качеств характера, особенностей среды, а также телесного и умственного строения величайших личностей всех времен. Проект никогда не был закончен, но важно то, что он представлял собой первое общее исследование подобного рода, которое на тот период не имело аналогов, за исключением, разве что, работ Гальтона и Ломброзо.

Идея этого исследования не оставляла Пирса вплоть до 1901 г., когда в New York Evening Post за 21 января появилась его статья «Великие люди в науке прошедшего века». Десятью годами ранее, во время подготовки лекций в Лоуэлловском Институте, в одном из писем Августу Лоуэллу,^* он охарактеризует замысел следующим образом:

Я бы предпочел лекции на одну из двух следующих тем: либо «История науки от Коперника до Ньютона» либо «Сравнительная биография великих людей. <…> Вторая тема гораздо более проста. Она отсылает не к понятию о выдающихся людях, от которого отталкивался Гальтон, но к личностям высшего порядка, явления которых представляют собой уникальные события в истории человечества. Это предполагает составление и обсуждение списка из 300 имен, а также выработку метода для сравнительных исследований. Я планирую дать несколько сравнительных биографий – своего рода «научный Плутарх» (имея в виду под «научным» не столько характеристику предмета, сколько способ его интерпретации). В конечном итоге все это предполагает индуктивное рассмотрение большого круга общих вопросов относительно природы, типов, причин и свойств величия».¹⁹⁰

Этот отрывок, возможно, указывает на то, что именно в результате научной работы и преподавания в Хопкинсе Пирс позднее пришел к мысли об определенной параллели между эволюцией логических методов и причинами, вызывавшими появление гениальных личностей, повлиявших на формирование этих методов. Как первые, так и вторые должны, по мысли Пирса, отсылать к каким-то процессам одного порядка; причем этот параллелизм вовсе не следовало понимать как прямой. Интрига, делавшая его нетривиальным, как можно предположить, состояла в некоторых особенностях предложенного Пирсом статистического истолкования вероятностей.

Причина, приводящая к появлению «выдающейся» личности, определялась им как прихотливая комбинация черт, свойств и качеств, каждое из которых само по себе не уникально; тогда как в возникновении «величия» решающую роль играет непредсказуемо-ункальный характер самих качеств. Иными словами, в первом и втором вариантах мы имеем дело с действующей на различных уровнях и приводящей к различным результатам случайностью. Случайность же управляет и научной логикой; но как случайность гения, так и случайность научного закона, будь то фарадеевский закон электромагнитной индукции или второй закон термодинамики, могут, как считал Пирс, быть переписаны в виде статистических фактов и, таким образом, предстать как элементы определенного «замысла», управляющего взаимодействием между порядком и хаосом.

Свое философское выражение данные взгляды впервые обрели в лекции под названием «Замысел и случайность», прочитанной Пирсом на заседании университетского Метафизического клуба в январе 1884 г.¹⁹¹ В этой лекции Пирс проясняет роль случайности в эволюционизме и говорит о возможности применения эволюционной теории к общей истории идей.

Недолгое время спустя после упомянутого доклада, 26 января 1884 г. попечительский совет, ссылаясь на финансовые затруднения университета, выпустил резолюцию, которая предписывала не возобновлять контракты с не занимавшими постоянной позиции преподавателями, читавшими лекции по философии и логике. Формально это касалось нескольких человек, но только у одного из них, Чарльза Пирса, срок контракта истекал в конце 1883 г. Для Пирса это решение стало полнейшей неожиданностью и настоящим ударом. 8 февраля он написал Гилману:

В ответ на Ваше уведомление о решении попечительского совета, я хотел бы предложить следующие наблюдения, и был бы благодарен, если бы Вы донести их до сведения попечителей.

По возвращении в Балтимор в сентябре прошлого года, я не смог снять подходящий дом сроком на один год. Поэтому, как только представилась такая возможность, я пришел к президенту и изложил ему свое затруднение, спросив, имеет ли, с его точки зрения, для меня смысл арендовать дом сроком на два года. В ответ он сказал, что не видит никаких препятствий для продолжения моей работы в университете. После этого казначей посоветовал мне заняться поисками жилья. Ввиду этих ободряющих обстоятельств, я действительно скоро нашел подходящий для меня дом.

Вплоть до вчерашнего дня я не уловил ни малейшего намека на какую-либо неудовлетворенность или вероятность того, что ситуация изменится. Мои лекции популярны как никогда. <…> Короче говоря, на тот момент, не было ни одной причины для подобного поворота событий помимо тех, что существовали ранее. Я взываю к вашему чувству справедливости, джентльмены, ибо прекращение моих лекций в конце года, хотя это ни в чем не противоречило бы букве заключенного между нами договора, не должно быть одной из тех вещей, которые вы могли бы, в сложившихся обстоятельствах , позволить себе с легкостью. Ни минуты не сомневаюсь, что президент Гилман, ободряя меня в моих намерениях арендовать дом, был со мной честен и открыт. Теперь же он говорит мне, что надвигавшийся кризис давно уже не является для него секретом. В таком случае, речь идет о времени не ранее прошлого октября. И хотя формально он не был уполномочен говорить за вас, вы не можете не принять во внимание заверения, данные президентом университета. В противном случае, ваши решения никак не могут быть признаны последовательными и честными.

Все это имеет тем большую силу, если учесть, что договор с профессорами Моррисом и Холлом уже продлены на следующий год, так что к концу года ваше решение не меняет ровным счетом ничего, кроме того факта, что вы избавляетесь от меня.

Я, тем не менее, желал бы быть выслушанным лично на предмет преподавания логики и философии в университете.

Я хотел бы доказать вам, что возможные недостатки на этот счет имеют место не по моей вине, а также не по вине профессоров Морриса и Холла. Я готов наглядно показать, в чем именно состоит проблема.

Я также хотел бы обратиться к вам с кратким докладом о нынешнем положении дел в философии с целью убедить вас, что трудности в разыскании modus vivendi между различными направлениями мысли, между философией, наукой и религией, на данный момент ощутимы гораздо менее, нежели раньше. Так что вам необходимо лишь привести кафедру философии в соответствие с реалиями развития мысли в данной области, что неминуемо должно вызвать возникновение необходимых связей между наукой, с одной стороны, и христианством, с другой.

<Приписка Пирса, адресованная Гилману>: Конфиденциально. Сэр, Вы, несомненно, будете удивлены тем, что я позволил себе такое письмо. Лишь одно подвигло меня на это – знание о том, что передать решение комиссии моей жене означало бы для нее верную смерть. Я надеюсь, что в письме нет ничего, что Вы могли бы посчитать оскорбительным для себя лично.¹⁹²

Гилман передал совету текст письма Пирса, но совет не счел нужным менять решение. Очевидно, что Пирс, не отдавая себе полного отчета в причинах увольнения, попытался разобраться в ситуации с точки зрения логики, т.е. выяснить мотивы, которые могли бы привести к решению его уволить, если предположить, что он правильно оценивал происходящее. Для него ситуация все еще не была реальной. В этом смысле, высказанное им в подобных обстоятельствах желание обратиться к попечительскому совету с речью об отношениях между христианством и философией могло быть вызвано тем, что, как он заподозрил, всему виной были его весьма свободные взгляды на религию и связанные с ней особенности формального характера.¹⁹³

Через 10 дней он написал Гилману письмо, за вполне практическим содержанием которого проглядывает сокрушительное отчаяние. (В архиве университета Джонса Хопкинса хранится копия того же письма, написанная другой рукой, возможно – это рука Джульетты).

Состояние моей жены внушает худшие опасения и я получил совет бросить все и отправить ее заграницу. Решение еще не является окончательным, и хотел бы задать вам вопрос. В начале этого года было оговорено, что я прочту 40 лекций; я прочел около того, но мне чрезвычайно не хотелось бы бросать курс, который в настоящий момент, полагаю, полезен моим студентам. Если я, так или иначе, решу завершить лекции – скажем, через 3 недели – полагаете ли Вы, что я выполнил свои обязательства в отношении полученного гонорара сполна, не взирая на мой отъезд?

Я все еще размышляю над решением, но мне хотелось бы знать, придется ли мне уехать, оставляя работу, которую администрации считает недоделанной.¹⁹⁴

Гилман ответил крайне холодно:

Я не могу говорить за попечителей, не проконсультировавшись с ними, но если речь идет о моем мнении, я склонен советовать им, при любом стечении обстоятельств, перечислить Вам все причитающееся за этот год сполна одним платежом и освободить от дальнейших обязанностей.¹⁹⁵

За день до этого Гилман получил письмо от Брауна:

Случай Пирса крайне труден. Последнее письмо предоставляет новое доказательство его искреннего желания изменить ситуацию. Я склоняюсь к тому, чтобы оплатить ему годовой оклад и отпустить, – но что станется с ним и его женой в Европе, если у них не окажется ни денег, ни друзей? Этот план представляется слишком диким даже для него, чтобы всерьез думать о его реализации. Я чувствовал бы себя спокойнее, если бы мы могли расстаться по-дружески, заплатив ему оставшееся за год и убедились бы в том, что ему есть куда переехать.¹⁹⁶

В следующем письме Гилману от 7 марта Пирс пытается оправдаться за провалы ряда курсов, на которые никто не записался, признаётся Гилману в страсти к преподаванию и снова настаивает на необходимости продления договора еще на один год, поскольку видит свою задачу как профессора логики, хотя бы отчасти, выполненной:

Я всеми силами стремился избежать, и, несомненно, преуспел – в том, чтобы не привить их умам склонность к логической каверзе, непременному результату посредственных занятий логикой, который пожизненно разрушил так много светлых голов, заразив их диатезом, упорно отвергающим любой аргумент какой угодно силы.¹⁹⁷

Эта нулевая степень социальной игры, настойчивый разговор о себе в ситуации провала, отчаянный эгоистический отказ замечать очевидное – снова отсылают к разговору с отцом, в котором именно логика предстает как неустранимое долженствование и возможная причина жизненных неудач.

Жизнь, подчиняющаяся теории, формирующей характер, изменение которого немыслимо...

12 марта Гилман сообщил Пирсу об окончательной невозможности изменить ход дела, а также о решении совета возместить ему все издержки, связанные с арендой дома. С какого-то момента, как письма самого Пирса, так и черновики своих писем ему, Гилман начал отсылать для ознакомления попечителям. В черновике письма от 12 марта одна из фраз перечеркнута:

... я вынужден заключить, что Вы более подходите для исследовательской работы, нежели для обучения и руководства молодыми людьми в их университетских занятиях работы в качестве университетского профессора.¹⁹⁸

Перечеркнутая фраза содержит очевидный намек на то, что, с точки зрения совета, Пирс не мог продолжать работу не ввиду профессиональной непригодности, и не по причине полного отсутствия хотя бы внешней лояльности к преобладавшим в городе религиозным конфессиям, – но по каким-то этическим соображениям. Конкретно, в данном случае речь могла идти о связи, которая существовала между Пирсом и Джульеттой Фруасси до их свадьбы и которая, возможно, также послужила одной из причин прекращения отношений между Пирсом и Зиной Фэй в 1875-1876 гг., хотя доказать это, по-видимому, невозможно.

Факт этой связи стал известен Гилману благодаря сплетне, переданной члену попечительского совета д-ру Томасу Саймоном Ньюкомбом, одним из бывших гарвардских студентов Бенжамена Пирса. Суть произошедшего ясна из письма Ньюкомба своей жене Мэри Хасслер Ньюкомб, внучке первого суперинтенданта Береговой службы Фердинанда Хасслера:

Я, как оказалось, послужил непреднамеренной причиной того, что окружающим стали известны некоторые подробности брачных перипетий Пирса в Балтиморе. Во время последней поездки в Нью-Йорк, на пути из Балтимора в Филадельфию, моим соседом оказался д-р Томас, один из попечителей университета Джонс Хопкинс. Полагая историю более или менее известной, я заговорил о ней и, кажется, случайно выпустил кота из мешка. То, что я передал как слухи, Томас представил Гилману как факты и ввел последнего в крайнее затруднение, поскольку, как выяснилось, миссис П. (номер 2) успела завязать знакомство с миссис Г. Я намекнул на то, что случившаяся прошлым летом свадьба на деле не внесла никаких существенных изменений в существовавшие уже до того отношения. М-р Хилгард уверяет меня, что все это правда, и что они вместе занимали те же апартаменты в Нью-Йорке несколько лет назад. Крайне грустно быть свидетелем слабости, сопровождающей гениальность.¹⁹⁹

Ясно, что, несмотря на особенности культурной среды и общие настроения Балтимора, ни эта безобразная сплетня, ни сам по себе факт связи между Чарльзом и Джульеттой не могли бы стать прямой публичной причиной для увольнения профессора университета. Ввиду этого, и само решение об увольнении формально не выглядело таковым: университет, из структурных соображений, отказывал в постоянном месте сразу трем профессорам: Пирсу, Моррису и Холлу. Тем не менее, в апреле 1884 г. Холл получил в университете место постоянного профессора психологии и педагогики.

Отношения между Пирсом и Ньюкомбом во многом показательны сами по себе. Ньюкомб был не только учеником, но и другом отца Пирса; более того, сам Пирс состоял с ним в нерегулярной переписке, часто чисто научного содержания, с 1871 по 1908 гг. Как Пишет Н. Хаузер, Ньюкомб, тем не менее, трижды предпринимал действия, наносившие сокрушительный вред его карьере и репутации. Первый случай относится к событиям, связанным с увольнением Пирса из Хопкинса; второй – с отказом Пирсу в публикации второй части его «Алгебры логики» в American Journal of Mathematics в 1886 г., после того, как Ньюкомб сменил Сильвестра в должности редактора; третий – с неблагоприятным экспертным отзывом на монографию, подготовленную Пирсом по результатам экспериментов с маятниками, проведенными в 1885-1886 гг. во время и сразу после окончания расследования комиссии Аллисона. Отзыв, по сути, означал непризнание качества проведенных экспериментов и спровоцировал окончательную отставку Пирса из Береговой службы в 1891 г.²⁰⁰

Причин такого развития событий несколько; одной из них, вне сомнений, являлось то, что карьеры этих ученых начались в совершенно разных условиях. Пирс происходил из семьи знаменитого гарвардского профессора, с «серебряной ложкой, на которой интеллектуальная аристократия поднесла ему все необходимое прямо ко рту» .²⁰¹ Ньюкомб, родом из канадского захолустья, был сыном бедного учителя, вынужденного, чтобы прокормить семью, совершать частые переезды в поисках работы по всей безбрежной канадской Новой Скотии.

Ньюкомб был не лишен таланта и известного упорства и, после неудачной попытки устроиться в Береговую службу, по протекции Юлиуса Хилгарда и Джозефа Генри был принят ассистентом в Nautical Almanac, одновременно поступив в Лоуренсовскую научную школу. Несколько позже он получил место профессора математики в Военно-морской обсерватории, суперинтендантом которой с 1865 г. был дядя Пирса Чарльз Генри Дэвис. Таким образом, их научные карьеры постоянно пересекались; кроме того, Ньюкомб был нанят Бенжаменом для участия в европейской экспедиции Береговой службы в 1870 г., и тот, и другой были членами организованной лаццарони Национальной Академии Наук. ²⁰² Пройдя, таким образом, все институты, пропитанные духом новоанглийской аристократии, он не мог не остаться чужим для этого круга. Не случайно, поэтому, позднее он не принял ни предложения Элиота, искавшего в 1875 г. нового директора для Гарвардской обсерватории, ни возможности занять место суперинтенданта Береговой службы после отставки Паттерсона в 1881 г. Всему этому он предпочел должность директора Nautical Almanac, офис которого находился в гораздо более близком и понятном ему Вашингтоне.²⁰³ Вашингтон, город нарождавшегося чиновничества, – один из немногих американских городов, строительство которых имело четкий план, разработанный Пьером Ланфаном^* и определявший не только топографию и расположение улиц, но и общий архитектурный ландшафт. Кроме того, в описываемый период центр города представлял собой одну большую стройку. Словом, это было место, в котором настоящий новоанглийский брамин чувствовал себя не в своей тарелке.

Пирс, несмотря на обстоятельства, продолжал работать. В июле он отправился в Виржинию и Северную Каролину по делам Береговой службы, а в октябре, по возвращении в Вашингтон, временно, до февраля 1885 г., возглавил Палату мер и весов.

Тогда же, в октябре, на заседании Национальной Академии Наук, Пирс сделал доклад о минимальных различиях в восприятии, позже изданный в виде статьи в Memoirs of the National Academy of Sciences.²⁰⁴ Доклад стал результатом проведенных Пирсом и его студентом Джозефом Джастроу практических экспериментов, показавших сомнительность такого распространенного психологического понятия, как «порог восприятия». Пользуясь инструментами университетской психологической лаборатории, они доказали существование ситуаций, в которых факт восприятия осознается не прямо, а в некотором очевидном апостериорном результате, так что при полной невозможности уловить суть различия между двумя предметами, таковые, тем не менее, различаются, т. е., так или иначе, воспринимается само различие. И хотя следы некоторых сенсорных эффектов могут оказаться столь незначительны, что не фиксируются сознанием, таковые, тем не менее, оказывают влияние на сознательно вынесенные суждения.

По собственному позднейшему признанию Джастроу, именно эти эксперименты создали почву для принесших ему известность исследований природы оптических иллюзий, а также изданной им в 1906 г. книги «Бессознательное». Чуть позже, в ноябре того же года журнал Science опубликовал статью Пирса «Числовое измерение успеха в прогнозировании».

Финансовая проблема и другие вопросы об условиях отставки Пирса не были полностью решены вплоть до декабря 1884 г. В октябре Пирс пишет еще одно письмо Уильяму Брауну, в котором снова обращает внимание совета на обещания, данные ему Гилманом.

По извещении о результатах голосования, я встретился с м-ром Гилманом, который выразил свое сожаление, сказав, что решение было ему навязано, но что он, тем не менее, предвидел его задолго до того дня. Если это так, он действовал вероломно и нелогично, вынуждая меня все это время думать обратное. <…> Когда я спросил его о причинах неудовольствия совета, он сослался на нерегулярный характер моих лекций... а также, в качестве другой причины, указал на то, что, будучи хорошим исследователем, я оказался не слишком успешным лектором. <…>

Резолюция попечителей была сформулирована таким образом, чтобы нанесенный мне ущерб был настолько велик, насколько это вообще возможно. В том случае, если бы в ней прозвучало мое имя, она бы, полагаю, не получила одобрения совета, поскольку Вы или кто-нибудь другой должны бы предоставить мне возможность уволиться самому. Но она была одобрена именно потому, что имела общий вид и распространялась на всех преподавателей факультета. Далее все остальные были взяты обратно, маски сброшены, и обо мне теперь известно как об отстраненном по решению совета.²⁰⁵

За этим, спустя два месяца, последовала простая формализация отношений:

Изменение отношения к м-ру Пирсу со стороны президента Гилмана, составляющее причину жалобы, произошло в начале января 1884 г., вследствие информации, донесенной до него в декабре 1883 г., несколько недель спустя после разговора, в котором он упомянул, что «не видит никаких препятствий для продолжения работы м-ра Пирса в университете». С этого момента и далее все письма м-ра Гилмана к м-ру Пирсу составлялись с ведома особого Исполнительного Комитета и их содержание контролировалось двумя членами данного органа.²⁰⁶

Дело, вопреки эмоциям Пирса, конечно же, было не в нечестности Гилмана. Президент университета просто оказался в ситуации, когда трудности общения с Пирсом в итоге просто перевесили удовольствие иметь в штате университета высококлассного ученого. Кроме того, буквализм, на котором настаивал Пирс, отсылал к очевидности, предполагавшей весьма специфические отношения между индивидуальным и публичным. Это было требование логической последовательности коммуникации, которая должна полностью подменить собой действие социального контракта. С точки зрения правил, регулирующих человеческие отношения «здесь и теперь», требования исследовательской логики, претендующей на то, чтобы считаться общезначимой формой рационального поведения, неизбежно должны быть отвергнуты. И это понятно, ведь последняя выставляет радикальное требование полной рационализации любого практического контекста, т.е. говорит о невозможности нерефлексивных действий, исходящих из раз и навсегда установленных правил. Более того, эта логика настаивает на глобальном единстве цели, достижение которой направляется неким методом, предписывающим не нормы поведения, а правила достижения определенного результата – истины.

Этот аскетический идеал переворачивает «нормальные» отношения между теорией и практикой – по той простой причине, что отвергает императивную необходимость учитывать интересы других и, в силу этого, в рамках реальных социальных отношений всегда прочитывается как эгоистический абсурд. И наоборот, социальный порядок «здесь и теперь» представлялся Пирсу ничем иным, как уничтожением понимания, своего рода идиотией.

В целом ряде писем самым разным адресатам Пирс, неприязнь которого к «дяде Сэму» внушалась ему отцом с самого раннего возраста, достаточно часто говорит о своем непонимании самой сути действий, смысл которых исчерпывается простым подтверждением уже формализованных отношений.

Неудивительно, что факт отсутствия точек соприкосновения между двумя описанными системами, по крайней мере, отчасти объясняется самим Пирсом в уже упоминавшейся статье «Закрепление убеждения» – первой из статей «Иллюстраций к логике науки».

Из поздних рукописей ясно, что именно к периоду времени между смертью отца и увольнением из Хопкинса относится возникновение у Пирса устойчивого интереса к связи между логикой и этикой. Хотя, в том или ином виде, интерес этот, конечно же, проявляется и раньше. Как следует из «Нового списка категорий», его явно не устраивало кантовское решение, хотя сама форма его размышлений долгое время, вплоть до Гарвардских лекций 1903 г., все же оставалась, по существу, классической: объект моральных переживаний виртуален – он не может быть дан непосредственно, но может быть символизирован в двойственной логико-эстетической форме, поскольку этика заимствует у логики идею последовательности, а у эстетики – идею закона как того, что дано без каких бы то ни было «почему»:

Учитывая то, насколько естественным кажется данное мнение для прагматиста, меня поражает, как могло случиться, что ни один из нас не был, вплоть до 1903 г., готов понять, что логика имеет свои основания в этике. Вплоть до этого момента, я был единственным, кто сделал этику постоянным предметом своего интереса на протяжении 20 лет. Я полагаю, в существующем виде доктрина не будет иметь большой популярности, и еще менее популярным, вероятно, окажется утверждение, что основания этики следует искать в эстетике. Правда в том, что подобный взгляд на вещи не привлечет никакого внимания до тех пор, пока как этика, так и эстетика будут рассматриваться в их традиционном понимании. Я бы перевел проблему summum bonum в целом в область эстетики, в рамках которой таковая должна быть рассмотрена в форме вопроса «Каково качество чего бы то ни было, что прекрасно само по себе без какой бы то ни было скрытой от выражения причины?». В таком случае, проблемой этики будет изучение общих условий для прекрасного как чего-то реально существующего. <…> Так или иначе, частью решения проблемы является то, что главной составляющей актуализации прекрасного должно быть действие самоконтроля. Поэтому, так скоро, как мы убедимся в том, что логическая аргументация, первый и важнейший предмет логики, есть в точности самоконтролируемая мысль, применение ее к этической теории приобретет какой-то реальный смысл.²⁰⁷

Начиная с 1885 г., после ухода Пирса из университета, лекции по логике из исследовательского предприятия постепенно превратились в преподавание формальной дисциплины, ограниченное вводными занятиями для студентов начальных курсов. Тремя годами позже, в 1888 г., выплаты дивидендов по акциям B&O были в очередной раз временно приостановлены. Кроме того, из университета ушел Грэнвил Стэнли Холл, который предпочел кафедре в Хопкинсе место президента в университете Кларка. Еще через два года, в 1890 г., все инструменты с таким трудом организованной Пирсом и Холлом университетской психологической лаборатории были распроданы за ненадобностью.

Дэниэл Гилман оставался президентом университета до 1901 г., и только после его ухода, в 1903 г., новый президент Ира Ремзен получил, наконец, одобрение попечителей на учреждение двух отдельных кафедр: психологии и философии. Первую из них возглавил психолог и редактор знаменитого «Словаря философии и психологии» Джеймс Марк Болдуин.

Болдуин, который имел репутацию не только отличного психолога, но также соиздателя Psychological Review и советника при институте Карнеги, довольно быстро разработал обширную образовательную программу, простиравшуюся от психологии нервной системы до изучения эволюции социальных организмов. Именно под его крылом начала читать лекции по символической логике ученица Пирса Кристин Лэд-Франклин. 6 марта 1909 г. Болдуин был номинирован в городской школьный совет Балтимора, однако, уже 11 марта его кандидатура была отклонена, поскольку в результате полицейского рейда он был задержан как посетитель «цветного» публичного дома. Поскольку он сообщил полиции вымышленное имя, обвинение выдвинуто не было, но назначение было отменено. Слухи об инциденте, тем не менее, просочились в балтиморское общество, и попечительский совет настоял на увольнении Болдуина из университета. В дальнейшем история докатилась и до Гарварда, вследствие чего Болдуин также лишился всех своих издательских постов, а чуть позже была снята его кандидатура на пост председателя Психологического Конгресса, проведение которого планировалось на 1913 г. Его влияние быстро сошло на нет, и в 1912 г. он навсегда покинул США, переехав в Европу.²⁰⁸