Читатель, друг! За эту книгу сев, Пристрастия свои преодолей, Да не введет она тебя во гнев; в ней нет ни злобы, ни пустых затей. Пусть далеко до совершенства ей, Но посмешит она тебя с успехом
жүктеу/скачать 1.67 Mb.
|
|
и о том, как воины его перешли брод Возвратившись из разведки. Гимнаст доложил, что собой представляет неприятель, рассказал о той хитрости, благодаря которой он один справился с целой воинской частью, и в заключение объявил, что все они канальи, грабители и разбойники, в военной науке ничего не смыслящие, и что Гаргантюа со своими спутниками может безбоязненно выступить в поход, -- они-де без труда перебьют, пикрохоловцев, перебьют как скотину. Выслушав эти донесения, Гаргантюа сел на свою громадную кобылу и вместе с вышеперечисленными сподвижниками тронулся в путь, а по дороге ему попалось высокое и раскидистое дерево (которое прежде обыкновенно называли деревом св. Мартина, потому что оно выросло из посоха, некогда воткнутого в землю св. Мартином), и при виде его он сказал: -- Это-то мне и нужно. Из этого дерева я сделаю себе и посох и копье. Затем он без всяких усилий вырвал дерево с корнем, обломал ветки и по своему благоусмотрению обчистил его. Кобыле между тем припала охота помочиться, и столь обильным оказалось это мочеиспускание, что вскоре на семь миль кругом все было затоплено, моча же ее стекла к Ведскому броду и так подняла в нем уровень воды, что вся шайка врагов, охваченная ужасом, потонула, за исключением очень немногих -- тех, кто взял левей, по направлению к холмам. Когда Гаргаятюа приблизился к Ведскому лесу, Эвдемон довел до его сведения, что остатки вражеских полчищ укрылись в замке. Тогда Гаргантюа, дабы в том удостовериться, закричал во всю глотку: -- Вы -- там, или же вас там нет? Если вы там, то больше вы там не будете; если же вас там нет, то мне вам сказать нечего. Но тут негодяй-пушкарь, стоявший у бойницы, выстрелил в Гаргантюа, и ядро с разлета угодило ему в правый висок; однако Гаргантюа ощутил при этом такую же точно боль, как если бы в него запустили косточкой от сливы. -- Это еще что? -- воскликнул он. -- Виноградом кидаться? Ну так мы заставим вас подобрать! Он и в самом деле подумал, что это виноградина. Разбойники в это время были заняты дележом добычи, однако ж, заслышав шум, они поднялись на бастионы и башни и дали по Гаргантюа более девяти тысяч двадцати пяти бомбардных и пищальных выстрелов, причем всякий раз целились ему прямо в голову, и столь частой была эта стрельба, что Гаргантюа в конце концов закричал: -- Понократ, друг мой! От этих мух у меня рябит в глазах! Сломайте мне ивовую ветку, я буду ею отмахиваться. Он вообразил, что свинцовые и каменные ядра -- это всего-навсего слепни. Понократ же ему объяснил, что это вовсе не мухи, а орудийные выстрелы и что ядра летят из замка. Тогда Гаргантюа принялся колотить по замку громадным своим деревом, и от его мощных ударов все бастионы и башни разлетелись и рухнули. Тех же, кто находился внутри, так расплющило, что и костей их нельзя было собрать. Покончив с замком, Гаргантюа и его приближенные подъехали к мельничной запруде и увидели, что весь брод завален мертвыми телами, загородившими водоспуск; это и были те, что погибли от кобыльего мочепотопа. Стали они тут думать да гадать, как бы им преодолеть препятствие, которое представляли собою трупы, и перебраться на ту сторону. Наконец Гимнаст объявил: -- Если тут перешли черти, так и я отлично перейду. -- Черти здесь переходили, -- заметил Эвдемон, -- им нужно было унести души осужденных на вечную муку. -- Отсюда прямой вывод, -- подхватил Понократ, -- что Гимнаст тоже перейдет, да будет мне свидетелем святой Треньян! -- А как же иначе? -- отозвался Гимнаст. -- Что же мне, так тут и оставаться? Дав шпоры коню, он свободно перебрался на тот берег, и конь его не испугался мертвецов: воспользовавшись указанием Элиана, Гимнаст приучил его не бояться ни мертвых душ, ни мертвых тел, но для этой цели он не убивал людей, как это делал Диомед, убивавший фракийцев, или же Одиссей, о котором повествует Гомер, что он клал тела убитых врагов под ноги своему коню, -- нет, он зарывал в сено чучело и заставлял коня переступать через него, маня его овсом. Трое спутников следом за ним перебрались благополучно, застрял только Эвдемон, и вот почему: правая нога его коня по колено увязла в брюхе одного дюжего и ражего поганца, навзничь лежавшего в воде, и конь никак не мог ее вытащить; и до той поры он тут бился, пока Гаргантюа концом своего посоха не погрузил остатки требухи этого мерзавца в воду; тогда конь высвободил ногу, и -- редчайший случай в гиппиатрии! -- от прикосновения к внутренностям этого жирного негодяя нарост на ноге коня сам собой отвалился. ГЛАВА XXXVII. О том, как Гаргантюа вычесывал из волос ядра Оттуда они двинулись берегом речки Вед и немного погодя приблизились к замку Грангузье, а Грангузье в это время с великим нетерпением их ожидал. Как скоро они прибыли, пошел пир горой; никто еще так не веселился, как они, -- автор Supplementam Supplementi Chronicorum { Дополнения дополнений к "Хроникам" (лат.)} утверждает, что Гаргамелла от радости даже умерла. Мне ничего об этом не известно -- я так же мало думаю о ней, как и о всякой другой. Достоверно одно: переодеваясь и проводя по волосам гребнем длиною в сто канн, с зубьями из цельных слоновых клыков, Гаргантюа всякий раз вычесывал не менее семи ядер, которые у него там застряли во время битвы в Ведском лесу. Грангузье, глядя на него, подумал, что это вши, и сказал: -- Сынок! Ты что же это, занес к нам сюда ястребов из Монтегю? Разве ты там находился? Понократ же ему на это ответил так: -- Ваше величество! Пожалуйста, не думайте, что я его поместил в этот вшивый коллеж, именуемый Монтегю. Скорее я отдал бы его нищей братии Невинноубиенных младенцев, -- такие чудовищные творятся в Монтегю жестокости и безобразия. Мавры и татары лучше обращаются с каторжниками, в уголовной тюрьме лучше обращаются с убийцами, и, уж верно, в вашем доме лучше обращаются с собаками, чем с этими горемыками в коллеже Монтегю. Черт возьми, будь я королем в Париже, я бы сжег коллеж, а с ним и его начальника и всех его надзирателей, коль скоро они допускают такое зверское обращение! -- Тут он поднял одно из ядер и сказал: -- Это пушечные ядра, коими коварный враг стрелял в вашего сына Гаргантюа, когда он совершал переход через Ведский лес. Враги, однако ж, за это поплатились: они все погибли под развалинами замка, так же точно, как филистимляне, коих погубило хитроумие Самсона, или как те люди, на которых упала башня Силоамская, о чем говорится в Евангелии от Луки, в главе тринадцатой. И вот я полагаю, что, пока счастье нам улыбается, мы должны устремиться в погоню, ибо волосы у случая на лбу растут. А то если он от вас уплывет, вам потом не за что будет его ухватить: сзади он совершенно лыс, а лицом к вам он уже не повернется. -- Нет уж, только не сейчас, -- сказал Грангузье, -- нынче вечером я намерен вас чествовать. Милости просим! Тут подали ужин, для которого, помимо всего прочего, было зажарено шестнадцать быков, три телки, тридцать два бычка, шестьдесят три молочных козленка, девяносто пять баранов, триста молочных поросят под превосходным соусом, двести двадцать куропаток, семьсот бекасов, четыреста судейских и корнуальских каплунов, шесть тысяч цыплят и столько же голубей, шестьсот рябчиков, тысяча четыреста зайцев, триста три дрофы и тысяча семьсот каплунят. Дичины сразу не удалось достать сколько требовалось; впрочем, настоятель Тюрпенейского аббатства прислал одиннадцать кабанов; сеньор де Гранмон прислал в дар восемнадцать туш красного зверя; сеньор Дезессар прислал сто сорок фазанов, да еще набралось несколько десятков диких голубей, а также речной птицы, чирков, выпей, кроншнепов, ржанок, лесных куропаток, казарок, сукальней, чибисят, турпанов, колпиц, цапель, молодых цаплят, водяных курочек, белых хохлатых цапель, аистов, стрепетов, красноперых фламинго (так называемых феникоптеров), индеек; сверх того, было подано изрядное количество супов и рагу. Все это многое множество кушаний мастерски приготовили повара Грангузье: Оближи, Обглодай и Обсоси. Жано, Микель и Вернет то и дело подливали вина. ГЛАВА XXXVIII. О том, как Гаргантюа вместе с салатом проглотил шестерых паломников Здесь кстати будет рассказать о том, что случилось с шестью паломниками, которые пришли из Сен-Себастьена, что близ Нанта, и, убоявшись неприятеля, расположились на ночлег в огороде, под стеблями гороха, между капустой и латуком. Гаргантюа, почувствовав жажду, спросил, нет ли латука и нельзя ли сделать салат; когда же ему сказали, что латук здесь самый лучший и самый крупный во всей стране, величиною со сливовое или же с ореховое дерево, он пошел за латуком сам и нарвал сколько ему заблагорассудилось. Вместе с латуком он прихватил и шестерых паломников, паломники же от страха пикнуть не смели. Латук прежде всего промыли в источнике, и вот тут-то паломники зашептались: -- Как нам быть? Потонем мы в этом латуке. Разве заговорить? А заговоришь -- он еще, пожалуй, убьет нас как лазутчиков. Пока они рассуждали, Гаргантюа положил их вместе с латуком в салатник величиною с ситойскую бочку, полил маслом и уксусом, посолил, а затем, чтобы подзаправиться перед ужином, принялся все это уписывать и переправил уже себе в рот пятерых паломников. Шестой паломник забился под лист латука, но кончик его посоха все же торчал Заметив это, Грангузье сказал Гаргантюа: -- По-моему, это рожок улитки. Не ешь ее. -- Почему? -- возразил Гаргантюа. -- Улитки в это время года особенно вкусны. Тут он подцепил посох, поднял вместе с ним паломника и скушал его за мое почтение; потом запил это чудовищным глотком пино и вместе со всеми стал ждать ужина. Будучи препровождены таким порядком в рот, паломники приложили все усилия, чтобы не попасть под жернова его зубов, и уже начали думать, что их заточили в какое-то глубокое подземелье; когда же Гаргантюа как следует отхлебнул, им показалось, что они сейчас утонут у него во рту, и точно: поток вина чуть было не унес их в пучину его желудка; однако, опираясь на посохи и перепрыгивая с места на место, ни дать ни взять -- паломники, идущие на поклонение св. Михаилу, они наконец выбрались из подземелья и уже достигли зубов. К несчастью, один из них, на всякий случай ощупывая посохом дорогу, ткнул им в дупло одного зуба и, задев челюстной нерв, причинил Гаргантюа столь сильную боль, что тот, невзвидев света, завопил. Чтобы успокоить боль, Гаргантюа велел подать ему зубочистку и, приблизившись к ореховому дереву, мигом выковырял господ паломников. Одного вытащил за ноги, другого за плечи, третьего за суму, четвертого за кошель, пятого за перевязь, а того беднягу, которого угораздило долбануть его посохом, зацепил за гульфик; как бы там ни было, для Гаргантюа это вышло к лучшему, ибо паломник проткнул ему гнойный мешочек, мучивший его с той самой поры, как они миновали Ансени. Выковырянные паломники что было духу пустились бежать через виноградник, а боль у Гаргантюа мгновенно утихла. В это самое время Эвдемон позвал его ужинать, так как все было готово. -- Дай сначала помочиться, авось легче будет, -- отозвался Гаргантюа. И тут он пустил такую струю, что она преградила паломникам путь, и пришлось им перебираться через многоводный поток. После этого, идя по краю перелеска, все они, за исключением Фурнилье, угодили в капкан, поставленный на волков, выбрались же они оттуда единственно благодаря находчивости помянутого Фурнилье, который порвал все шнуры и веревки. Остаток ночи они провели в лачужке близ Кудре, и тут один из их компании, по имени Неспеша, утешил их в несчастье добрым словом, доказав им, что это их приключение предсказано в одном из псалмов Давида: -- Cum exurgerent homines in nos, forte vivos deglutissent nos { Когда б восстали на нас люди, то живых они поглотили бы нас (лат.)}, -- когда нас съели вместе с присоленным салатом; cum irasceretur furor eorum in nos, forsitan aqua absorbuisset nos { Когда б возгорелась ярость их на нас, воды потопили бы нас (лат.)}, -- когда он как следует хлебнул; torrentem pertransivit anima nostra { Поток перешла душа наша (лат.) } -- когда мы перебирались через многоводный поток; forsitan pertransivit anima nostra aquam intolerabilem { Перешла бы душа наша воды бурные (лат.)} его мочи, которая нам отрезала путь. Benedictus Dominus, qui поп dedit nos in caplionern dentibus eorum. Anima nostra sicut passer erepta est de laqueo venantium { Благословен Господь, который не дал нас в добычу зубам их. Душа наша спасена, как птица из сети ловцов (лат.) }, -- тут подразумевается капкан; laqueus coniritus est {Сеть расторгнута (лат.) } рукою Фурнилье, el nos liberati sumus. Adjutorium nostrum... { И мы вызволены. Опора наша... (лат.)} и так далее. ГЛАВА XXXIX. О том, как Гаргантюа чествовал монаха и как прекрасно говорил монах за ужином Как скоро Гаргантюа сел за стол и первые куски были проглочены, Грангузье повел рассказ о начале и причине войны между ним и Пикрохолом и, доведя свое повествование до того момента, когда брат Жан Зубодробитель одержал победу при защите монастырского виноградника, превознес его подвиг выше деяний Камилла, Сципиона, Помпея, Цезаря и Фемистокла. Тут Гаргантюа попросил сей же час послать за монахом, -- он хотел посоветоваться с ним касательно того, как действовать дальше. Во исполнение его желания за монахом отправился дворецкий и немного погодя в веселом расположении духа с ним возвратился, причем брат Жан восседал на муле Грангузье, держа в руках перекладину от креста. Брат Жан был встречен нескончаемыми кликами восторга, объятиями, приветствиями. -- А, брат Жан, дружище! Брат Жан, приятель! Брат Жан, черт тебя возьми, дай я тебя поцелую, дружок! -- Дай я тебя обниму! -- Поди сюда, блудодей, вот я тебя сейчас задушу! А брат Жан знай посмеивался. Такого милого и обходительного человека прямо поискать! -- Ну-ка, ну-ка, -- сказал Гаргантюа, -- поставьте ему скамейку вот тут, подле меня! -- Пожалуйста, куда прикажете, -- сказал монах. -- Паж, водички! Лей, дитя мое, лей! Это мне освежит печенку. Дай-ка сюда, я пополощу себе горло! -- Deposita сарра, -- сказал Гимнаст, -- рясу долой! -- Боже сохрани! -- воскликнул монах. -- Нет, милостивый государь, это нам не положено, -- in statutis Ordinis { В уставе ордена (лат.)} есть насчет этого особый раздел. -- В задницу, в задницу ваш раздел! -- заметил Гимнаст. -- Ряса давит вам плечи, снимите ее! -- Друг мой, -- сказал монах, -- пусть она останется на мне, -- ей-Богу, мне в ней лучше пьется, от нее телу веселей. Ежели я ее скину, господа пажи наделают себе из нее подвязок, как это уже однажды со мной случилось в Кулене. Вдобавок у меня пропадет весь аппетит. А ежели я сяду за стол в этом самом одеянии, -- вот тебе крест, я с легкой душой не только что за тебя, а и за твоего коня выпью! Мир честной компании! Я, правда, поужинал, но это мне не помешает есть за обе щеки, -- желудок у меня луженый, он пуст внутри, как монашеский посошок, и всегда открыт, как мешок адвоката. Из всех рыб, не считая линя, говорит пословица, лучше всего крылышко куропатки или же окорочок монашки. Наш настоятель страсть как любит белое каплунье мясо. -- Этим он отличается от лисы, -- заметил Гимнаст. -- Лиса ни у каплунов, ни у кур, ни у цыплят ни за что не станет есть белое мясо. -- Почему? -- спросил монах. -- Потому что у нее нет поваров, чтобы его варить, -- отвечал Гимнаст, -- а если мясо надлежащим образом не проварено, оно все будет красным, а не белым. Краснота мяса есть признак того, что оно не проварено, -- исключение составляет лишь мясо омаров и раков: их посвящают в кардиналы, когда варят. -- Свят, свят, свят! -- воскликнул монах. -- Стало быть, у нашего монастырского лекаря плохо проварена голова, -- глаза у него красные, как миски из ольхи... Вот это заячье бедро полезно было бы подагрику. Кстати, отчего это бедра у девушек всегда бывают прохладные? -- Этим вопросом не занимались ни Аристотель, ни Александр Афродисийский, ни Плутарх, -- отвечал Гаргантюа. -- Существует три причины, в силу которых то или иное место естественным образом охлаждается, -- продолжал монах. -- Primo { Во-первых (лат.)}, когда берега его омываются водой; secundo { Во-вторых (лат.)}, если это место тенистое, темное, сумрачное, куда не проникает солнечный свет, и, в-третьих, если оно беспрестанно овевается ветрами, дующими из теснины, а также производимыми колыханием сорочки и в особенности колыханием гульфика... А ну, веселей! Паж, плесни нам еще!.. Чок, чок, чок!.. Надо Бога благодарить за такое славное вино!.. Живи я во времена Иисуса Христа, -- вот как Бог свят, я бы не дал евреям схватить его в Гефсиманском саду! Черт побери, да я бы господам апостолам поджилки перерезал за то, что они испугались и убежали после сытного ужина, а доброго своего учителя покинули в беде! Хуже всякой отравы для меня те люди, которые удирают, когда нужно взяться за ножи. Эх, побыть бы мне французским королем лет этак восемьдесят или сто! Ей-Богу, я бы выхолостил всех, кто бежал из-под Павий! Лихорадка им в бок! Почему они, вместо того чтоб погибнуть, бросили доброго своего государя на произвол судьбы? Разве не лучше, разве не почетнее -- умереть, доблестно сражаясь, чем остаться жить, позорно бежав?.. В нынешнем году нам уж гусями не полакомиться. Эй, будь другом, отрежь-ка мне свининки!... А то ведь уж давно стоит, -- стаканчик-то давно передо мной стоит! Germinavit radix Jesse { Пустил росток корень Иессеев (лат.)}. Дьявольщина, я умираю от жажды!.. А винцо-то ведь неплохое! Вы что пили в Париже? Мой дом в Париже более полугода был открыт для всех, ей-ей, не вру!.. Вы знакомы с братом Клавдием из Верхнего Баруа? То-то добрый собутыльник! Какая, однако ж, муха его укусила? С некоторых пор он все только учится да учится. А вот я ничему не учусь. Мы в нашем аббатстве ничему не учимся -- боимся свинкой заболеть. Наш покойный аббат говорил, что ученый монах -- это чудовище. Ей-богу, любезный друг, magis magnos clericos поп sunt magis magnos sapientes... { Великие духовные лица не бывают великими учеными (средневек. лат.)} Если бы вы знали, какая в этом году гибель зайцев! Жаль, нигде я не мог раздобыть ни ястреба, ни кречета. Господин де ла Беллоньер пообещал мне сапсана, а на днях прислал письмо: птица-де стала задыхаться. От куропаток в этом году отбою не будет. Ну да я не любитель расставлять силки, -- как раз простуду схватишь. Если я не бегаю туда-сюда, не мечусь, мне все как-то не по себе. Вот только начнешь махать через изгороди да кусты -- сейчас же ряса в клочья. Славной борзой я обзавелся. Уж она зайца не упустит, черта с два! Лакей вел ее к господину де Молеврие, ну, а я ее отнял. Дурно я поступил? -- Нисколько, брат Жан, -- отвечал Гимнаст, -- нисколько, клянусь тебе всеми чертями, нисколько! -- Ну так за чертей, пока они существуют! -- подхватил монах. -- Бог ты мой, на что этому хромцу борзая! Подарить бы ему пару волов, -- истинный Бог, это бы его куда больше порадовало! -- Отчего это вы, брат Жан, все время божитесь? -- спросил Понократ. -- Это только для красоты слога, -- отвечал монах. -- Это цветы Цицероновой риторики. ГЛАВА XL. Отчего миряне избегают монахов и отчего у одних носы длиннее, чем у других -- Клянусь христианской верой, -- воскликнул Эвдемон, -- благовоспитанность этого монаха наводит меня на глубокие размышления! Он нас тут всех распотешил, а почему же тогда монахов называют бичами веселья и изгоняют из всякой славной компании, подобно тому как пчелы гонят из ульев трутней? Ignavum fucos pecus a prese'pibus arcent , { Трутней ленивых народ от ульев без жалости гонит (лат.). -- Перевод С. Аверинцева} -- говорит Марон. На это ему Гаргантюа ответил так: -- Не подлежит сомнению, что ряса и клобук навлекают на себя со всех сторон поношения, брань и проклятия, так же точно, как ветер, Цециасом называемый, нагоняет тучи. Основная причина этого заключается в том, что монахи пожирают людские отбросы, то есть грехи, и, как дерьмоедам, им отводят места уединенные, а именно монастыри и аббатства, так же обособленные от внешнего мира, как отхожие места от жилых помещений. Далее, если вам понятно, отчего все в доме смеются над обезьяной и дразнят ее, то вам легко будет понять и другое: отчего все, и старые и молодые, чуждаются монахов. Обезьяна не сторожит дома в отличие от собаки, не тащит плуга в отличие от вола, не дает ни молока, ни шерсти в отличие от овцы, не возит тяжестей в отличие от коня. Она только всюду гадит и все портит, за что и получает от всех насмешки да колотушки. Равным образом монах (я разумею монахов-тунеядцев) не пашет землю в отличие от крестьянина, не охраняет отечество в отличие от воина, не лечит больных в отличие от врача, не проповедует и не просвещает народ в отличие от хорошего проповедника и наставника, не доставляет полезных и необходимых государству предметов в отличие от купца. Вот почему все над монахами глумятся и все их презирают. -- Да, но они молятся за нас, -- вставил Грангузье. -- Какое там! -- молвил Гаргантюа. -- Они только терзают слух окрестных жителей дилиньбомканьем своих колоколов. -- Да, -- сказал монах, -- хорошенько отзвонить к обедне, к утрене или же к вечерне -- это все равно что наполовину их отслужить. -- Они вам без всякого смысла и толка пробормочут уйму житий и псалмов, прочтут бесчисленное множество раз "Pater noster" {"Отче наш" (лат.) } вперемежку с бесконечными "Ave Maria" { "Богородице, Дево, радуйся" (лат.)} и при этом сами не понимают, что такое они читают, -- по-моему, это насмешка над Богом, а не молитва. Дай Бог, если они молятся в это время за нас, а не думают о своих хлебцах да жирных супах. Всякий истинный христианин, кто бы он ни был и где бы ни находился, молится во всякое время, а Дух Святой молится и предстательствует за него, и Господь ниспосылает ему свои милости. Так поступает и наш добрый брат Жан. Вот почему все жаждут его общества. Он не святоша, не голодранец, он благовоспитан, жизнерадостен, смел, он добрый собутыльник. Он трудится, пашет землю, заступается за утесненных, утешает скорбящих, оказывает помощь страждущим, охраняет сады аббатства. -- Я еще и не то делаю, -- сказал монах. -- За панихидой или же утреней я стою на клиросе и пою, а сам в это время мастерю тетиву для арбалета, оттачиваю стрелы, плету сети и силки для кроликов. Я никогда без дела не сижу. А теперь, дети, выпьем! Выпьем теперь, дети! Подай-ка мне каштанов! Это каштаны из Этросского леса, -- вот я сейчас и выпью под них доброго холодного винца. Что же это вы так медленно раскачиваетесь? Я, как лошадь сборщика, пью из каждого ручейка, ей-богу! Гимнаст ему сказал: -- Брат Жан, у вас на носу капля. -- Ха-ха! -- засмеялся монах. -- Вы думаете, что если я в воде по самый нос, стало быть, сейчас утону? Не бойтесь, не утону. Quare? Quia { Почему? Потому что (лат.)} выйти она из носу выйдет, а обратно не войдет: мой нос весь внутри зарос. Ах, друг мой, если б кто-нибудь сшил себе на зиму сапоги из такой кожи, как моя, он бы в них смело мог ловить устриц -- нипочем бы эти сапоги не промокли! -- Отчего это у брата Жана такой красивый нос? -- спросил Гаргантюа. -- Оттого что так Богу было угодно, -- отвечал Грангузье. -- Каждому носу Господь придает особую форму и назначает особое употребление, -- он так же властен над носами, как горшечник над своими сосудами. -- Оттого что брат Жан одним из первых пришел на ярмарку носов, -- сказал Понократ, -- вот он и выбрал себе какой покрасивее да покрупнее. -- Ну, ну, скажут тоже! -- заговорил монах. -- Согласно нашей истинной монастырской философии это оттого, что у моей кормилицы груди были мягкие. Когда я их сосал, мой нос уходил в них, как в масло, а там уж он рос и поднимался, словно тесто в квашне. От тугих грудей дети выходят курносые. А ну, гляди весело! Ad formarn nasi cognoscitur ad Те levavi... { По носу узнаешь, как "К Тебе вздымаю я" (лат.). (Слова в кавычках -- начало псалма 122) } Варенья я не ем. Плесни-ка нам, паж! Item { Еще (лат.) } гренков. ГЛАВА XLI. О том, как монах усыпил Гаргантюа, о служебнике его и о том, как он читал часы После ужина стали совещаться о неотложных делах, и решено было около полуночи отправиться в разведку, дабы испытать бдительность и проворство врага, а пока что решили слегка подкрепить свои силы сном. Гаргантюа, однако ж, никак не мог уснуть. Наконец монах ему сказал: -- Я никогда так хорошо не сплю, как во время проповеди или же на молитве. Я вас прошу: давайте вместе начнем семипсалмие, и вы сей же час заснете, уверяю вас! Гаргантюа весьма охотно принял это предложение, и в самом начале первого псалма, на словах Beati quorum { Блажен, кому [отпущены беззакония] (лат.)} они оба заснули. Монах, однако ж, проснулся как раз около полуночи -- в монастыре он привык в это время вставать к утрене. Проснувшись, он тут же разбудил всех, ибо запел во все горло песню: Эй, Реньо, очнись, проснись, Эй, Реньо, да ну, вставай же! Когда все проснулись, он сказал: -- Господа! Говорят, что утреня начинается с откашливания, а ужин с возлияния. А мы давайте наоборот: утреню начнем с возлияния, а вечером, перед ужином, прокашляемся всласть. Тут Гаргантюа сказал: -- Пить спозаранку, тотчас же после сна, -- это против правил медицины. Прежде надлежит очистить желудок от излишков и экскрементов. -- Нет, это очень даже по-медицински! -- возразил монах. -- Сто чертей мне в глотку, если старых пьяниц на свете не больше, чем старых докторов! Я с моим аппетитом заключил договор, по которому он обязуется ложиться спать вместе со мной, и целый день я за ним слежу, а просыпаемся мы с ним тоже одновременно. Вы себе сколько душе угодно принимайте ваши слабительные, а я прибегну к моему рвотному. -- Какое рвотное вы имеете в виду? -- спросил Гаргантюа. -- Мой служебник, -- отвечал монах. -- Сокольничие, перед тем как дать своим птицам корму, заставляют их грызть куриную ножку, -- это очищает их мозг от слизи и возбуждает аппетит. Так же точно и я беру по утрам веселенький мой служебничек, прочищаю себе легкие, а после этого мне только лей -- не жалей. -- Какого чина придерживаетесь вы, когда читаете часы? -- спросил Гаргантюа. -- Как придется -- вот чего я придерживаюсь, -- отвечал монах. -- Иной раз читаю по три псалма и по три отрывочка из Священного писания, а нет охоты, так и совсем ничего. Я себя часами не утруждаю -- не человек для часов, а часы для человека. Словом сказать, я поступаю с ними, как все равно со стременными ремнями -- укорачиваю и растягиваю, как мне вздумается: brevis oratio penetrat celos, longa potatio evacuat cyphos { Краткая молитва достигает небес, долгое питие опорожняет чаши (лат.)}. Кто это сказал? -- Честное слово, блудодейчик, не знаю, -- молвил Понократ. -- Однако ж ты молодчина! -- Весь в вас пошел, -- отвечал монах. -- А теперь venite apotemus. Тут принесли невесть сколько жаркого, а к нему ломтики хлеба, смоченные в супе, и монах начал пить в свое удовольствие. Некоторые составили ему компанию, прочие отказались. Затем все начали собираться в поход и надевать бранные доспехи, при этом брата Жана облекли в доспехи против его желания, ибо он сначала и слышать ни о чем не хотел, кроме как о том, чтобы прикрыть живот рясой, а в руку взять перекладину от креста. Однако, не желая огорчать соратников, он все же вооружился до зубов и, привесив сбоку булатный меч, воссел на доброго неаполитанского скакуна, и вместе с ним выступили в поход Гаргантюа, Гимнаст, Эвдемон и еще двадцать пять самых храбрых слуг Грангузье, все в полном вооружении, все на конях и с копьями, как святой Георгий, а позади каждого воина на крупе коня сидел стрелок. ГЛАВА XLII. О том, как монах ободрял соратников и как он повис на дереве Итак, доблестные воины отправляются на поиски приключений, точно условившись перед отбытием, в каких случаях, если пробьет час великого и страшного сражения, должно давать бой, в каких -- уклоняться. А монах знай подбадривает их: -- Дети мои, не бойтесь и не пугайтесь! Я поведу вас верным путем. С нами Бог и святой Бенедикт! Будь я так же силен, как и удал, я 6ы всех наших супостатов, пропади они пропадом, ощипал, как уток! Я не боюсь ничего, кроме артиллерии. Впрочем, подпономарь нашего аббатства дал мне одну молитву, -- она охраняет человека от всякого огнестрельного оружия, только мне-то она ни к чему, потому как я в нее вот настолько не верю. А уж этой самой перекладиной я наделаю дел! Клянусь Богом, задай кто из вас стрекача, так пусть меня черт возьмет, ежели я не сделаю его вместо себя монахом и не наряжу в свою рясу, -- ряса ведь помогает от трусости. Слыхали вы когда-нибудь про борзого кобеля господина де Мерля? Как охотничья собака, он сплоховал, а хозяин накинул на него рясу. Клянусь телом Христовым, с тех пор он уж не упустил ни лисы, ни зайца, и это еще что: он покрыл всех сучек в околотке, а ведь прежде он был по этой части слаб, de frigidis et maleficiatis { О чуждых любовному пылу и подвергшихся злому воздействию колдовства (лат.)}. Брат Жан в сердцах произносил эти слова, как раз когда он, держа путь к Соле, проезжал под ореховым деревом, и тут забрало его шлема зацепилось за обломленный край толстого сука. Невзирая на это обстоятельство, монах изо всех сил пришпорил коня, конь же его не выносил шпор: он скакнул вперед, монах, силясь отцепить забрало, выпустил поводья и ухватился рукой за сук, а в это время конь из-под него вырвался. Монах вследствие этого повис на дереве и стал звать на помощь, кричать "караул" и всех обвинять в измене. Эвдемон заметил его первый и обратился к Гаргантюа: -- Государь, посмотрите поближе на этого висящего Авессалома! Гаргантюа подъехал и, увидев, какое положение принял монах и как именно он повис, сказал Эвдемону: -- Сравнив его с Авессаломом, вы отступили от истины. Авессалом запутался волосами, а у монаха голова бритая, и его держат уши. -- Помогите же мне, черт бы вас всех побрал! -- кричал монах. -- Нашли время лясы точить! Вы вроде проповедников-декреталистов, которые говорят, что ежели нашему ближнему грозит смертельная опасность, то мы под страхом троекратного отлучения должны прежде убедить его исповедаться и восприять благодать, а потом уже оказывать ему помощь. Ну так когда кто-нибудь из этих проповедников упадет на моих глазах в воду и станет тонуть, я, вместо того чтобы броситься к нему и протянуть руку, прочту ему длиннющую проповедь de contemptu mundi et fuga seculi { О презрении к миру и бегстве соблазнов его (лат.) }, а когда уж он совсем застынет, тут только я его вытащу. -- Не дрыгай ногами, душенька, -- сказал Гимнаст, -- я тебя сейчас сниму, уж очень ты милый monachus { Монах}: Monachus in claustro Non valet ova duo; Sed quando est extra, Bene valet triginta. {Видишь в келье чернеца? Он не стоит и яйца. Повстречай его в пути: Сразу стоит десяти. (средневек. лат.). -- Перевод С. Аверинцева.} Я видел на своем веку более пятисот повешенных, но никто еще не болтался на дереве с таким изяществом, как ты. Будь я столь же изящен, я бы согласился провисеть так всю жизнь. -- Да перестанете вы проповедовать? -- возопил монах. -- Помогите мне ради Господа Бога, если не хотите помочь во имя кого-то другого! Клянусь моей рясой, вы об этом еще пожалеете tempore et loco prelibatis { В свое время на своем месте (лат.)}. Тут Гимнаст соскочил с коня, вскарабкался на дерево и одной рукой подхватил монаха под мышки, другой же отцепил его забрало от сука, по каковой причине монах повалился на землю, а следом за ним спрыгнул Гимнаст. Сверзившись, монах тотчас же сбросил с себя все свое вооружение и доспех за доспехом расшвырял его по полю, засим схватил перекладину от креста и вскочил на своего коня, которого на бегу перехватил Эвдемон. После этого ратники в веселом расположении духа поехали дальше, по направлению к Соле. ГЛАВА XLIII. О том, как Пикрохолова разведка наткнула на Гаргантюа, и о том, как монах убил военачальника Улепета, а затем попал к неприятелю в плен Уцелевшие от разгрома, во время которого был растрепан Трипе, донесли Пикрохолу, что на его людей совершили нападение черти, и весть эта привела Пикрохола в совершенное неистовство; всю ночь он держал совет, на котором Бедокур и Фанфарон утверждали, что могущество его таково, что он разобьет всех чертей ада, если только они на него ополчатся, чему сам Пикрохол и верил и не верил. Как бы то ни было, он выслал в разведывательных целях отряд легкой кавалерии под командой графа Улепета численностью в тысячу шестьсот всадников, причем все они были тщательно окроплены святой водой и у каждого из них вместо знака отличия красовалась в виде перевязи епитрахиль на тот случай, если они столкнутся с чертями, которые от григорианской воды и от епитрахилей должны были неминуемо исчезнуть и расточиться. Так они доехали почти до самого Лавогюйона и Маландри, но, ни от кого не получив нужных сведений, повернули обратно и, поехав верхней дорогой, неподалеку от Кудре обнаружили в пастушеской то ли хижине, то ли лачужке пятерых паломников, коих они тут же связали веревкой и, невзирая на их вопли, заклинания и мольбы, как лазутчиков увели с собой. Когда же они спускались к Сейи, их заметил Гаргантюа. -- Братцы, -- сказал он своим людям, -- вон неприятельский разъезд, вдесятеро превосходящий нас числом. Как вы полагаете, ударить нам на них? -- А почему бы нет, черт возьми? -- молвил монах. -- Неужто вы судите о людях по их численности, а не по их доблести и отваге? -- И, недолго думая, он крикнул: -- Ударим, черти, ударим! Когда до врагов донеслись эти крики, они, разумеется, подумали, что это самые настоящие черти, и, бросив поводья, обратились в бегство, за исключением Улепета, -- он взял корье наперевес и со всего размаху ударил монаха в грудь, однако железный наконечник его копья мгновенно притупился о грозную рясу монаха: это было все равно, как если бы вы тоненькой свечечкой ударили по наковальне. Вслед за тем монах так хватил его перекладиной между шеей и воротником, прямо по кости, именуемой "акромион", что тот обмер, лишился чувств и как подкошенный свалился к ногам коня. Тут только заметил монах, что перевязью служила ему епитрахиль. -- Стало быть, он всего-навсего священник, -- сказал он Гаргантюа, -- а ведь это лишь малая толика монаха. Я же, клянусь святым Иоанном, я -- монах заправский, и я вам их всех перебью как мух. Тут он вскачь понесся за ними, нагнал тех, что ехали сзади, и, нанося удары направо и налево, перемолотил их, как пшеницу. Гимнаст немедленно обратился к Гаргантюа с вопросом, должны ли они преследовать отступающих. -- Ни в коем случае, -- отвечал Гаргантюа. -- Согласно истинной военной науке никогда не следует доводить врага до крайности: если он удручен и изнеможен, то отчаяние придает ему сил и вселяет в него бодрость, ибо отнять у людей растерявшихся и измученных всякую надежду на спасение -- значит наделить их спасительнейшим средством. Сколько побед было вырвано побежденными из рук победителей единственно потому, что победители наперекор здравому смыслу стремились к полному и окончательному уничтожению и истреблению врага, не думая о том, что следует хоть кого-нибудь оставить в живых, чтобы было кому явиться вестником их победы! Всегда оставляйте неприятелю все ворота и дороги открытыми, сооружайте ему серебряный мост, чтобы облегчить отступление. -- Так-то оно так, -- заметил Гимнаст, -- да ведь наш добрый монах бросился в погоню. -- Наш добрый монах? -- спросил Гаргантюа. -- Ну так им несдобровать, клянусь честью! На всякий случай, однако ж, подождем немного, побудем пока здесь, в сторонке. По-моему, я достаточно хорошо изучил повадку наших врагов, -- они полагаются на судьбу, а не на здравый смысл. Меж тем как они стояли в орешнике, монах все еще гнал врага, разя всех, кого встречал на своем пути, и никому не давая пощады, и наконец увидел всадника, везшего на крупе одного из несчастных паломников. И как скоро брат Жан замахнулся, паломник возопил: -- Господин настоятель, милый! Господин настоятель! Спасите меня, умоляю вас! При этих словах враги обернулись и, удостоверившись, что свирепствует тут один только монах, принялись колотить его кто во что горазд, но ему совсем не было больно, даже когда удары приходились по рясе, -- такая у него оказалась толстая кожа. Затем враги приставили к нему двух лучников и, поворотив коней, удостоверились, что никого больше не видно, из чего они сделали вывод, что Гаргантюа со всем своим отрядом бежал. Тогда они стремглав помчались по направлению к Нуарет, дабы настигнуть Гаргантюа, монаха же оставили под охраной двух лучников. Заслышав конское ржание и топот копыт, Гаргантюа обратился к своим людям: -- Братцы! Я слышу, как скачут наши враги, и уже различаю отдельных всадников из этого полчища, что мчится на нас. Сомкнем же наши ряды, выстроимся по всем правилам на дороге, и предстоящее сражение послужит нам к чести, а им принесет гибель! ГЛАВА XLIV. О том, как монах избавился от своей охраны и как была разбита Пикрохолова разведка Итак, враги впопыхах умчались, и это навело монаха на мысль, что они устремились в погоню за Гаргантюа и его людьми, каковая мысль глубоко огорчила его, ибо он не в состоянии был помочь соратникам. Понаблюдав за двумя лучниками, он убедился, что их так и подмывает броситься вслед за однополчанами, чтобы и на их долю хоть что-нибудь да перепало, -- они все поглядывали в сторону долины, куда спускались их товарищи. В конце концов он рассудил так: "Сейчас видно, что мои часовые в ратном искусстве не искушены, -- они даже не взяли с меня клятвы, что я не убегу, и не отобрали меча". Затем он неожиданно выхватил этот самый меч и, ударив лучника, находившегося справа от него, перерезал ему шейные вены и сфенитидные артерии, а заодно и язычок, вплоть до миндалин, вторым же ударом обнажил спинной мозг между вторым и третьим позвонками, после чего лучник приказал долго жить. Тогда монах, поворотив коня налево, наехал на другого лучника, а тот, видя, что его товарищ мертв, монах же на него наседает, заорал во всю мочь: -- Ай, ай, ай, господин настоятель, я сдаюсь! Господин настоятель, родной мой, господин настоятель! А монах свое: -- Не просите меня столь настоятельно, все равно я вам, мой дорогой, накладу по-настоящему! -- Ай, ай, ай! -- стенал лучник. -- Господин настоятель, голубчик вы мой, помоги вам Бог стать аббатом! -- Клянусь моей рясой, я вас посвящу в кардиналы! -- объявил монах. -- Вы с духовных особ берете выкуп? Ну так я вам сейчас вручу кардинальскую красную шапку. А лучник свое: -- Господин настоятель, господин настоятель, господин будущий аббат, господин кардинал, господин все что хотите! Ах! Ох! Ax! Не надо, господин настоятель, миленький мой, господин настоятель, я вам сдаюсь! -- А я тебя сдам всем чертям, -- объявил монах. И тут он одним ударом рассек ему голову -- он пробил ему черепную коробку над самой височной костью, разворотил обе теменные кости, вместе со стреловидным мостом и большею частью лобной кости, а заодно проткнул обе мозговые оболочки и глубоко проник в боковые желудочки, так что затылок, держась на одном только кожном покрове черепной надкостницы, повис над плечами наподобие докторской шапочки, черной снаружи и красной внутри. Вслед за тем лучник неподвижно распростерся на земле. Покончив с лучниками, монах дал шпоры коню и устремился по пути следования врагов, враги же схватились с Гаргантюа и его отрядом на большом дороге, и число их к этому времени значительно поубавилось, ибо Гаргантюа при помощи своего огромного дерева и при содействии Гимнаста, Понократа, Эвдемона и других учинил им столь великое побоище, что от ужаса у них расстроились чувства и помрачился разум, как если бы перед ними предстала смерть в подлинном своем образе и обличье, и они поспешно начали отступать. Подобно тому как осел, под хвостом у которого овод Юноны или же муха, мчится, не разбирая дороги, сбрасывая наземь поклажу, обрывая недоуздок и поводья, ни разу не передохнув и не остановившись, причем со стороны невозможно понять, чего это он так припустился, оттого что вам не видно, что именно его беспокоит, -- так же точно бежали обезумевшие эти люди, сами не зная, почему они бегут: их подгонял панический страх, вселившийся в их души. Тогда монах, видя, что все их помыслы направлены к тому, чтобы как можно скорее утечь, соскочил с коня, взобрался на большой придорожный камень и, не жалея и не щадя собственных сил, стал поражать беглецов смертоносными ударами грозного своего меча. И столько он умертвил и уложил на месте, что в конце концов меч его разломился на две части. Тут он рассудил, что резню и избиение нужно приостановить, -- уцелевшие пусть себе бегут и разносят весть о случившемся. Все же он поднял секиру одного из убитых, снова взобрался на камень и, следя за тем, как враги бегут и как они натыкаются на мертвые тела, принуждал их бросать пики, шпаги, копья и пищали; тех же, кто вез с собою связанных паломников, он вышиб из седел, а коней отдал вышеупомянутым паломникам, и велел он им стать неподалеку от него, на опушке леса, рядом с Фанфароном, которого он взял в плен. ГЛАВА XLV. О том, как монах доставил паломников и какое прекрасное слово сказал им Грангузье Как скоро сшибка кончилась, Гаргантюа со всем своим отрядом, за исключением монаха, поехал обратно, и к вечеру он уже был у Грангузье, а Грангузье в это время, лежа в постели, молил Бога сохранить их и даровать им победу; когда же он увидел, что все они целы и невредимы, то расцеловал их от полноты чувств и спросил про монаха. Гаргантюа же ему на это ответил, что монах, вне всякого сомнения, у врагов. -- Ну так они сами не рады будут, -- заметил Грангузье. И он был прав. Недаром у нас до сих пор существует поговорка: подпустить кому-нибудь монаха. Затем, рассудив, что им необходимо подкрепиться, он велел слугам накормить их, да посытнее. Когда же все было подано, позвали Гаргантюа, однако ж он был так огорчен исчезновением монаха, что не мог ни пить, ни есть. Но тут нежданно-негаданно появился монах и, еще стоя. в воротах, крикнул: -- Гимнаст, братец, холодненького винца мне, холодненького винца! Выйдя во двор. Гимнаст удостоверился, что это точно брат Жан, а с ним пять паломников и пленный Фанфарон. Потом навстречу ему вышел Гаргантюа и, оказав ему чрезвычайно радушный прием, повел прямо к Грангузье, и тот стал его расспрашивать, что с ним приключилось. Монах рассказал ему обо всем: как его взяли в плен, как он избавился от лучников, какую резню учинил он на большой дороге, как он отбил паломников и угнал в плен военачальника Фанфарона. После этого начался у них веселый пир. За столом Грангузье, обратясь к паломникам, полюбопытствовал, из какого они края и откуда и куда путь держат. Неспеша ответил за всех: -- Государь! Я -- из Сен-Жну, что в Берри, вот он -- из Паллюо, этот -- из Онзе, вот тот -- из Аржи, тот -- из Вильбернена. Ходили мы в Сен-Себастьен, что близ Нанта, а теперь, то там, то здесь устраивая привалы, идем восвояси. -- Так, так, -- молвил Грангузье. -- А зачем вы ходили в Сен-Себастьен? -- Мы ходили помолиться святому, чтобы он чуму от нас отвел, -- отвечал Неспеша. -- Да вы что, с ума сошли? -- воскликнул Грангузье. -- Неужели вы думаете, что святой Севастьян насылает чуму? -- Еще как насылает! -- подтвердил Неспеша. -- Это мы знаем от нашего проповедника. -- Что? -- воскликнул Грангузье. -- Эти лжепророки распространяют подобные суеверия? Клевещут на святых угодников Божиих, уподобляют их бесам, которые только и делают, что сеют в мире зло? Это все равно как у Гомера на греческое войско насылает чуму Аполлон, а другие поэты навыдумывали целое сонмище разных Вейовисов и злых богов. Так же вот в Сине некий ханжа проповедник поучал, что святой Антоний палит огнем ноги, святой Евтропий насылает водянку, святой Гильда -- сумасшествие, а святой Жну -- подагру. Я его примерно наказал, и хотя он обозвал меня еретиком, однако с того времени ни один ханжа не посмел сунуть нос и мои владения. Так вот, я диву даюсь, как это ваш король не возбранит им проповедовать в его королевстве этакую дичь, -- их должно еще строже наказывать, нежели тех, кто насылает чуму при помощи магии и всякого иного колдовства. Чума убивает тело, а эти чертовы обманщики отравляют души бедных простых людей. В то время как он держал эту речь, с самым решительным видом вошел монах и спросил: -- Вы откуда, горемыки? -- Из Сен-Жну, -- отвечали паломники. -- А как там поживает добрый кутила аббат Траншлион? -- спросил монах. -- А что у вас едят монахи? Вот как Бог свят, пока вы тут паломничаете, присоседятся они к вашим женам! -- Гм! Гм! За свою-то я не боюсь, -- признался Неспеша, -- кто ее увидит днем, тот не станет ломать себе шею ради того, чтобы навестить ее ночью. -- Ну, это еще бабушка надвое сказала! -- заметил монах. -- Твоя жена может быть так же уродлива, как Прозерпина, но если только где-нибудь поблизости завелись монахи, они уж ей проходу не дадут, и то сказать: хороший мастер для всякой вещи найдет применение. Пусть я заболею дурной болезнью, ежели по возвращении вы не найдете, что женки ваши растолстели, потому как даже в тени от монастырской колокольни есть нечто оплодотворяющее. -- Это вроде нильской воды в Египте, если только верить Страбону, -- вставил Гаргантюа. -- А Плиний в книге седьмой, главе третьей утверждает, что на плодовитость влияют также одежды, телосложение и питание. Тут Грангузье сказал: -- Идите себе с Богом, бедные люди, да будет вечным вашим вожатаем сам Творец, и впредь не пускайтесь вы в столь бесцельные и беспрокие странствия. Заботьтесь о семьях ваших, трудитесь всяк на своем поприще, наставляйте ваших детей, -- словом, живите, как учит вас святой апостол Павел. И тогда вы будете Богом хранимы, ангелы и святые от вас не отступятся и не страшны вам будут ни чума, ни какая-либо иная болезнь. Затем Гаргантюа провел их в столовую на предмет принятия пищи, однако ж паломники все только вздыхали и твердили Гаргантюа: -- Блажен тот край, где царствует такой человек! Его слова сильнее укрепили нас в вере и просветили, нежели все проповеди, какие нам довелось слышать в нашем городе. -- Вот об этом-то и говорит Платон в пятой книге De rep., -- заметил Гаргантюа, -- государства только тогда будут счастливы, когда цари станут философами или же философы -- царями. Затем он велел наполнить их сумы съестными припасами, а фляги -- вином и, дабы облегчить им остаток пути, каждому из них дал по коню и денег на харчи. ГЛАВА XLVI. О том, как великодушно поступил Грангузье с пленным Фанфароном Фанфарона привели к Грангузье, и тот его спросил, что замышляет и затевает Пикрохол и какую цель преследует он внезапным этим переполохом. Фанфарон же ему на это ответил, что намерение и цель Пикрохола -- завоевать, буде окажется возможным, всю страну в отместку за обиду, причиненную пекарям. -- Это он уж очень размахнулся, -- заметил Грангузье, -- на чужой каравай рта не разевай. Времена нынче не те, чтобы завоевывать королевства в ущерб ближнему своему, брату во Христе. Он берет пример с древних, со всех этих Геркулесов, Александров Македонских, Ганнибалов, Сципионов, Цезарей и прочих, но ведь это противоречит евангельскому учению, а по евангельскому учению нам надлежит охранять и оборонять собственные наши земли, владеть ими и править, а не вторгаться с враждебными целями в чужие, и что в былые времена у сарацин и варваров именовалось подвигами, то ныне мы зовем злодейством и разбоем. Сидеть бы ему у себя дома и блюсти в нем порядок, как подобает королю, а не осквернять мой дом и не грабить его дотла, ибо, блюдя надлежащий порядок, он приумножил бы свое достояние, обирая же меня, он сам разорится. Идите с Богом, живите по правде, указывайте вашему королю на его оплошности и ни в коем случае не давайте ему советов, исходя только из собственной выгоды, ибо вместе с общим достоянием всегда гибнет и частное. Что же касается причитающегося с вас выкупа, то я с вас его не возьму, а кроме того, велю возвратить вам коня и оружие. Вот как должны поступать соседи и старинные друзья, тем более что распря наша не есть еще настоящая война, -- вспомним, что Платон в книге пятой De rep., говоря о вооруженных столкновениях греков между собой, вместо слова "война" употребляет слово "смута" и советует, если уж случится такая напасть, соблюдать величайшую умеренность. Если вы, однако, называете это войной, то все же это война поверхностная, она не проникла в тайники наших душ, ибо честь ни у кого из нас не была задета, и в общем речь идет лишь о том, чтобы исправить ошибку, допущенную нашими людьми, то есть и вашими и нашими, на каковую ошибку вам следовало посмотреть сквозь пальцы, даже если б она была вам доподлинно известна, так как повздорившие скорее заслуживали презрения, а не внимания, и по отношению к ним можно было ограничиться возмещением убытков, что я, со своей стороны, и предложил. Пусть нас рассудит всеправедный Господь, а я готов молить Его о том, чтобы Он послал мне смерть и на моих глазах уничтожил все мое достояние, только бы ни мне, ни людям моим ни в чем его не прогневить. Сказавши это, Грангузье подозвал монаха и при всех у него спросил: -- Брат Жан, любезный мой друг, это вы взяли в плен присутствующего здесь военачальника Фанфарона? -- Ваше величество, -- отвечал монах, -- он перед вами, он совершеннолетний, в здравом уме, пусть он сам и расскажет. Тогда Фанфарон сказал: -- Так, государь, это он взял меня в плен, я открыто признаю себя его пленником. -- Вы с него требуете выкупа? -- спросил монаха Грангузье. -- Нет, -- отвечал монах. -- Я об этом и не помышлял. -- А сколько бы вы желали получить за его пленение? -- спросил Грангузье. -- Ничего, ничего, -- отвечал монах. -- Мне не нужно выкупа. Тогда Грангузье велел отсчитать монаху в присутствии Фанфарона шестьдесят две тысячи золотых за его пленение, а тем временем вышеозначенному Фанфарону устроили угощение, и пока он угощался, Грангузье задал ему вопрос, желает ли он остаться у него или же намерен возвратиться к своему королю. Фанфарон ответил, что он поступит, как Грангузье посоветует. -- В таком случае, -- молвил Грангузье, -- возвращайтесь к своему королю, и да хранит вас Господь! Засим он пожаловал ему отличную вьеннскую шпагу в золотых ножнах с украшениями в виде веточек винограда, ожерелье из драгоценных камней стоимостью в сто шестьдесят тысяч дукатов, каковые драгоценные камни были оправлены в золото, весившее семьсот две тысячи марок, и сверх того, в знак особой милости, десять тысяч экю наличными. После беседы с королем Фанфарон сел на своего коня. Гаргантюа дал ему охрану, состоявшую из тридцати латников и ста двадцати лучников под командой Гимнаста, и велел проводить его в случае надобности до самых ворот Ларош-Клермо. Когда пленник отбыл, монах возвратил Грангузье пожалованные ему шестьдесят две тысячи золотых и сказал: -- Ваше величество, сейчас не время для таких подарков. Подождем, пока война кончится, ведь еще неизвестно, как все обернется, а если война ведется без большого денежного запаса, то, кроме воинской доблести, у нее, значит, никакой другой опоры нет. Звонкие монеты -- вот мышцы сражения. -- Ин ладно, -- сказал Грангузье, -- когда война кончится, я у вас в долгу не останусь, а равно и у всех моих верных слуг. ГЛАВА XLVII. О том, как Грангузье собрал свои легионы, и о том, как Фанфарон убил Белокура, а затем и сам был убит по приказу Пикрохола В эти дни из Бесе, Марше-Вье, селения Сен-Жак, из Рено, Парилье, Ривьеры, Рош-Сен-Поля, Вобретона, Потиля, Бреемона, Пон-де-Клана, Кравана, Гранмона, Бурда, Вилломера, Юима, Серже, Юсе, Сен-Луана, Панзу, Кольдро, Верона, Кулена, Шозе, Варена, Бургейля, Иль-Бушара, Круле, Нарси, Канда, Монсоро и прочих смежных владений к Грангузье явились послы и сказали, что они осведомлены о том, какой ущерб причинил ему Пикрохол, и что издавна существующий между ними союз обязывает их предоставить в его распоряжение все, чем они богаты, -- от людей и денег до боевых припасов. Всего по договорам было прислано денег на сумму сто тридцать четыре миллиона два с половиной золотых экю. Людской состав исчислялся в пятнадцать тысяч латников, тридцать две тысячи всадников легкой кавалерии, восемьдесят девять тысяч пищальников, сто сорок тысяч добровольцев, а к ним было придано одиннадцать тысяч двести пушек, обыкновенных и двойных, василисков и спиролей, да еще выставлено было сорок семь тысяч землекопов; жалованьем и провиантом все это войско было обеспечено на шесть месяцев и четыре дня. В ответ на это предложение Грангузье не сказал ни "да", ни "нет", -- он изъявил послам свою глубокую признательность и объявил, что поведет войну таким образом, что ему не придется губить столько нужных людей. Он ограничился тем, что велел привести в боевую готовность легионы, которые он постоянно держал в Девиньере, Шавиньи, Граво и Кенкене и которые располагали двумя тысячами пятьюстами латников, шестьюдесятью шестью тысячами пехотинцев, двадцатью шестью тысячами пищальников, двумястами тяжелых орудий, двадцатью двумя тысячами землекопов и шестью тысячами всадников легкой кавалерии, причем ни один из отрядов не испытывал нужды ни в казначеях, ни в маркитантах, ни в кузнецах, ни в оружейниках, ни в Других мастерах, без которых в походной жизни не обойдешься, воины же, все до одного, так понаторели в военном искусстве, так хорошо были вооружены, так хорошо умели различать знамена своих отрядов, так хорошо соображали, чего от них требуют начальники, и так беспрекословно им повиновались, так легки были в беге, так тяжелы на руку, так осмотрительны во всех своих действиях, что скорей походили на гармонично звучащий орган или же на слаженный часовой механизм, нежели на армию и ополчение. Фанфарон по приезде явился к Пикрохолу и во всех подробностях рассказал, что с ним произошло, как он действовал и что довелось ему видеть. В заключение он, употребляя наикрасноречивейшие выражения, стал склонять Пикрохола на мир с Грангузье, которого он теперь признавал за самого порядочного человека на свете, и попытался внушить ему, что стыдно зря обижать соседей, от которых они ничего, кроме хорошего, не видели, а главное-де, вся эта затея кончится весьма убыточно и весьма плачевно для них же самих, ибо силы Пикрохола таковы, что Грангузье легко с ними справится. Не успел Фанфарон окончить свою речь, как возвысил голос Бедокур: -- Горе владыке, окружившему себя людьми, которых легко подкупить, а таков, я вижу, Фанфарон, ибо мужество столь явно ему изменило, что он, уж верно, готов был предать нас, перейти в стан врагов и начать сражаться против нас, если б только враги пожелали оставить его у себя; однако ж, подобно тому как людей доблестных прославляют и ценят все, и друзья и недруги, так же точно подлецы всем ясны и никому доверия не внушают, и пусть даже враги и воспользуются ими в корыстных целях, все же они не могут не презирать подлость и предательство. Слова эти привели Фанфарона в негодование, он выхватил шпагу и проткнул Бедокура чуть повыше левого соска, после чего Бедокур не замедлил отправиться на тот свет, а Фанфарон извлек из его тела шпагу и во всеуслышание объявил: -- Так погибнет всякий, кто будет клеветать на преданного слугу! Пикрохол при виде окровавленной шпаги и ножен внезапно пришел в ярость. -- Так тебе дали эту шпажонку, -- воскликнул он, -- чтобы ты у меня на глазах вероломно убил доброго моего друга Бедокура? Тут он приказал своим лучникам разорвать Фанфарона на части, каковой его приказ был исполнен без промедления и с такою жестокостью, что вся комната была залита кровью; после этого тело Бедокура было похоронено с почестями, а труп Фанфарона был сброшен с крепостной стены в ров. Весть об этом зверстве разнеслась по всему войску, и многие начали уже роптать на Пикрохола, так что Цапцарап принужден был ему сказать: -- Государь! Мне неизвестно, каков будет исход всего этого предприятия. Одно могу сказать: люди ваши пали духом. Они находят, что довольствия у нас здесь недостаточно, к тому же после двух не то трех вылазок ряды наши сильно поредели. А к неприятелю между тем должны подойти мощные подкрепления. Если нам придется выдерживать осаду, то, на мой взгляд, дело неминуемо кончится для нас полным разгромом. -- Ни черта, ни черта! -- сказал Пикрохол. -- Вы похожи на мелюнского угря -- начинаете кричать еще до того, как с вас сдерут кожу. Пусть только они попробуют! ГЛАВА XLVIII. О том, как Гаргантюа осадил Пикрохола в Ларош-Клермо и как он разбил армию означенного Пикрохола Гаргантюа принял на себя верховное командование. Отец его остался в крепости и, добрым словом подняв дух войска, посулил великие награды тем, кто совершит какой-либо подвиг. Некоторое время спустя войско достигло Ведского брода и на лодках и по мостам, наведенным на скорую руку, все сразу переправилось на другую сторону. Затем, изучив местоположение города, стоявшего на высоком месте, выгодном для обороны, Гаргантюа порешил обдумать за ночь, как быть далее. Гимнаст, однако ж, ему сказал: -- Государь! Природа и нрав французов таковы, что они молодцы только на первых порах. Тут они бывают злее чертей, а чуть застоятся, так и бабы с ними сладят. Я того мнения, что как скоро люди ваши отдохнут и соберутся с силами, тотчас же отдайте приказ идти на приступ. Мнение Гимнаста признано было разумным. Гаргантюа, развернув свое войско на равнине, оставил за косогором засаду. Монах, взяв с собою шесть отрядов пехоты и двести латников, с великою поспешностью миновал болота и выехал на Луденскую большую дорогу, а Пьюи остался у него внизу. Приступ между тем продолжался. Люди Пикрохола колебались: то ли им предпринять вылазку и встретиться с неприятелем лицом к лицу, то ли защищать город, не двигаясь с места. Наконец Пикрохол, освирепев, вышел с отрядом латников из замка, и тут его встретили и угостили столь сильной орудийной пальбой, что, дабы не мешать своей артиллерии, беспрерывно бившей по холмам, гаргантюитсы рассудили за благо отступить к долине. Те, что предприняли вылазку, дрались упорно, но их стрелы летели слишком высоко и никому не причиняли вреда. Часть отряда, выйдя из огня, с остервенением кинулась на наших, но ее постигла неудача: вся она была. окружена и смята. Прочие решились отступить, но в это время монах обошел их с тыла, и тут началось беспорядочное и неудержимое бегство. Некоторые из наших готовы были броситься за беглецами, однако ж монах удержал их, -- он боялся, что, увлекшись преследованием, они оторвутся от своего отряда, а защищающие город, воспользовавшись этим, ударят на них. Выждав некоторое время и удостоверившись, что вылазок пока не предвидится, монах послал герцога Фронтиста сказать Гаргантюа, чтобы тот занял левый холм и, таким образом, не дал Пикрохолу уйти через левые ворота. Гаргантюа, нимало не медля, послал туда четыре легиона из тех, что находились под командой Себаста, но, еще не достигнув высоты, они сшиблись грудью с Пикрохолом и его рассеявшимся было отрядом. Наши стремительно ринулись на врага -- и понесли немалый урон, оттого что с городских стен их осыпали ядрами и стрелами. Увидевши это, Гаргантюа почел за нужное оказать им мощную поддержку, и тут его артиллерия столь яростно начала обстреливать эту часть городской стены, что неприятелю пришлось бросить сюда все свои силы. Как скоро монах удостоверился, что с той стороны, где он стоит со своими людьми, город никем больше не охраняется, он, движимый беззаветною храбростью, вместе с частью своего отряда бросился к городской стене и взобрался наверх, -- он полагал, что неприятеля повергают в страх и трепет не столько те, что с ним бьются, сколько те, что внезапно ударят на него из засады. Все же он не производил ни малейшего шума до тех пор, пока на городскую стену не взобрались все его воины, все, за исключением двухсот латников, которых он оставил на всякий случай. Потом он вдруг заорал диким голосом, его люди подхватили этот крик и, перебив стоявшую у ворот стражу, которая не оказала им никакого сопротивления, распахнули ворота, впустили оставшихся снаружи двести латников, а затем с великим проворством помчались вместе с ними к восточным воротам, где кипел жаркий бой, и, обрушившись на врагов с тыла, опрокинули всю их рать. Видя, что они окружены со всех сторон и что гаргантюисты уже в городе, люди Пикрохола сдались на милость победителя. По приказу монаха враги сложили оружие, как холодное, так и огнестрельное, затем монах распорядился загнать их всех в церкви и запереть, а чтобы они не ушли, приставил к церковным вратам своих ратников и отовсюду набрал перекладин от крестов; затем, отперев восточные ворота, поспешил на помощь к Гаргантюа. Но тут самонадеянный Пикрохол, вообразив, что это к нему подходит из города подмога, усилил натиск до такой степени, что Гаргантюа крикнул: -- Брат Жан, брат Жан, как же ты, дружище, вовремя! Тут только Пикрохол и его люди поняли, что все погибло, и бросились кто куда. Гаргантюа преследовал их до самого Вогодри и истреблял нещадно, а затем велел бить отбой. ГЛАВА XLIX. О том, как с Пикрохолом стряслась по дороге 6еда и как повел себя Гаргантюа после сражения Пикрохол в отчаянии бросился бежать по направлению к Иль-Бушару, но на Ривьерской дороге конь его споткнулся и упал, и это его так обозлило, что он в исступлении заколол коня мечом. Предложить Пикрохолу другого коня было некому, и он совсем уже подобрался к Мельникову ослу, -- мельница была тут рядом, -- но мукомолы задали Пикрохолу трепку и раздели его догола, а взамен дали какую-то ветошь. В таком виде поганый злюка зашагал дальше: когда же он перебрался через реку у Пор-Юо, то повстречал старую колдунью и поведал ей свои злоключения, она же в ответ прорекла, что королевство будет ему возвращено, когда рак свистнет. С тех пор о Пикрохоле ни слуху ни духу. Слыхал я, однако ж, что он теперь в Лионе, простым поденщиком, и все такой же злюка, и кто ни приедет в Лион, он сейчас же с вопросом: не слыхать ли, чтоб где-нибудь свистнул рак? -- видно, не забыл, что нагадала ему старуха, и все надеется вернуть свое королевство. После того как неприятель отступил, Гаргантюа прежде всего сосчитал своих людей и удостоверился, что пали в бою лишь немногие, а именно несколько пехотинцев из отряда военачальника Тольмера, да еще выстрелом из пищали ранило в грудь Понократа. Затем Гаргантюа отдал приказ отдохнуть и подкрепиться, не покидая, однако ж, своих отрядов, причем казначеи должны были уплатить жителям за съестное, воспретил чинить населению какие бы то ни было обиды, раз этот город снова отошел к Грангузье, а кроме того, приказал всем своим ратникам явиться после обеда на площадь перед замком, -- там-де они получат жалованье за полгода вперед, что и было исполнено. После этого он велел оставшимся в живых людям Пикрохола собраться на указанной площади и в присутствии владетельных князей и военачальников обратился к ним с такими словами. жүктеу/скачать 1.67 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|