Что в имени тебе моем? Названия кораблей русского флота

Глава 7.

В Российском флоте офицеры часто служили на протяжении нескольких поколений. Более того, были семьи, где единственно возможной профессией для мужчины была исключительно морская служба. Если проанализировать списки морских офицеров, служивших в период между окончанием Крымской войны 1853–1856 годов и Февральской революцией 1917 года, то можно вычленить свыше 200 морских династий либо семей, не менее 5 представителей которых потомственно служили как на боевых кораблях, так и в береговых учреждениях флота. [162]

Какие же из русских морских родов были наиболее «плодовиты» на адмиралов и генералов, а также высокопоставленных флотских чиновников? Сразу отметим, что наш анализ исключает столь распространенные во все времена в России фамилии, как Ивановы, Петровы, Васильевы и так далее. Сделано это исключительно потому, что зачастую очень сложно понять, кто из носителей этих фамилий родственник, а кто — однофамилец.

Итак, обратимся к фактам.

Абсолютным рекордсменом по числу вышедших из него высших офицеров является род Зеленых — 10 человек.

Так, адмирал Александр Зеленой (представителей этой фамилий также именовали «Зелеными») (1809–1892) руководил в 1872–1879 годах Техническим училищем Морского ведомства, а ранее — в 1851–1860 годах — служил инспектором классов Морского кадетского корпуса. Он считался современниками не только крупным историком отечественного Военно-морского флота, но и выдающимся педагогом.

Вот что писал о нем в воспоминаниях Константин Станюкович:

«...Он сразу расположил к себе — этот невысокого роста, плотный, с большими баками человек лет пятидесяти, немного заикающийся, с скрипучим голосом и мягким, ласковым взглядом маленьких и умных темных глаз, блестевших из-под густых взъерошенных бровей, придававших его лицу обманчивый вид суровости.

Меня... необыкновенно приятно тогда поразила ласковая простота инспектора, без всякой примеси казармы и внешнего авторитета грозной власти.

Александр Ильич был добр и гуманен и не видел в отроках, хотя бы и испорченных, неисправимых [163] преступников... Он понимал детскую натуру и умел прощать, не боясь этим поколебать свой авторитет, и на совести этого доброго человека не было ни одного загубленного существа...»

Заметим, что еще три брата Александра Зеленого носили адмиральские и генеральские чины. Иван (1811–1877) и Никандр (1829–1888) были генерал-майорами флота, а Семен (1812–1892) — адмиралом. Иван Зеленой, например, считался большим знатоком парусных судов и всю жизнь вел нечто вроде картотеки служебного движения морских офицеров. Семен Зеленой в 1881–1891 годах был председателем Главного военно-морского суда, а в 1859–1874 годах руководил Гидрографическим департаментом Морского министерства. Он является изобретателем нового метода рисования карт тушью и их литографии.

Весьма оригинальной личностью считался современниками полный генерал по Адмиралтейству Павел Зеленой (1833–1909), известный тем, что его обхамил в Одессе знаменитый дрессировщик Владимир Дуров.

А дело было так. Дуров демонстративно отказался поздороваться с Одесским градоначальником (этот пост Зеленой занимал в 1885–1892 годах). Когда же генерал представился, будущий основатель «уголка Дурова» сказал, что будет с ним разговаривать только тогда, когда тот «созреет», а вечером вывел на арену Одесского цирка свинью, окрашенную в зеленый цвет. Впрочем, сразу же после этого демарша Дурова выслали из Одессы.

О Павле Зеленом один из современников вспоминал так:

«...Градоначальником Одессы... был известный pyгатель и преследователь евреев... Зеленый. Но, несмотря на то, что он на приемах и часто на улицах [164] города ругался площадными словами и отправлял в кутузку без особого разбора и правых и виноватых, его все любили, и когда он ушел со своего поста, это вызвало всеобщее сожаление.

Объясняется это тем, что он был безупречно порядочным человеком, преследовал взяточников и, в конце концов, справедливо, «по-отечески» разрешал самые запутанные дела; до суда он не любил доводить дела. Его любили и евреи, так как хотя он их и ругал трехэтажными словами и засаживал в кутузку, но их он не давал в обиду чинам местной администрации».

Фамилию Давыдов носило 8 адмиралов и генералов. Лишь на одну ступеньку отстали Бутаковы — 7 человек с «орлами» на погонах. Кстати, Бутаковы дали флоту более 120 морских офицеров.

Среди них — один из основателей тактики паровых и броненосных флотов адмирал Григорий Бутаков (1820–1882) и его братья — друг Тараса Шевченко и эскадр-майор императора Александра II контр-адмирал Алексей Бутаков (1816–1869), а также эскадр-майор императоров Александра II и Александра III вице-адмирал Иван Бутаков (1822–1882).

Добавим, что о Григории Бутакове в Российском биографическом словаре был написан следующий отзыв:

«По виду угрюмый и молчаливый, он умел ободрить в критическую минуту, сказать несколько теплых слов, которые запоминали навсегда. Характера он был невозмутимого, спокойного и серьезного. Он обладал замечательной способностью к изучению языков».

По шесть адмиралов и генералов дали Воеводские, Левицкие, Никоновы, Римские-Корсаковы (ударение во второй части их фамилии делалось на второй слог), Рыковы и Тыртовы. Учитывая тот факт, что история [165] русского флота к 1917 году насчитывала лишь чуть более 200 лет — более чем завидный результат.

Например, первый известный моряк с фамилией Римский-Корсаков — вице-адмирал Воин Яковлевич поступил в Морскую академию еще в 1715 году, а окончил жизнь членом Адмиралтейств-Совета. Примечательно, что трое его потомков впоследствии командовали Морским кадетским корпусом — Николай Римский-Корсаков (1793–1848), Воин (Иван) Римский-Корсаков (1822–1871) и Николай Римский-Корсаков (1852–1907). Более того, первые двое из них умерли на посту директора корпуса.

Про реформатора Морского корпуса Воина (Ивана) Римского-Корсакова (он руководил корпусом в 1861–1871 годах) в воспоминаниях его кадета Константина Станюковича можно прочесть следующее:

«...Это был человек не из корпусных заматерелых «крыс», а настоящий, много плававший моряк, превосходный капитан и потом адмирал, образованный, с широкими взглядами, человек необычайно правдивый и проникнутый истинно морским духом и не зараженный плесенью предрассудков и рутины присяжных корпусных педагогов. Он горячо и круто принялся за «очистку» корпуса: обновил персонал учителей и корпусных офицеров, призвал свежие силы, отменил всякие телесные наказания и вообще наказания, унижающие человеческую [166] натуру, внес здоровый, живой дух в дело воспитания и не побоялся дать кадетам известные права на самостоятельность... одним словом, не побоялся развивать в будущих офицерах самостоятельность и дух инициативы, то есть именно те качества, развития которых и требовала морская служба. Сам безупречный рыцарь чести и долга, гнушавшийся компромиссов, не боявшийся... защищать свои взгляды, такой же неустрашимый на «скользком» сухом пути, каким неустрашимым был в море, он неизменно учил кадет не бояться правды, не криводушничать, не заискивать в начальстве, служить делу, а не лицам, и не поступаться убеждениями, хотя бы из-за них пришлось терпеть. При нем ни маменькины сынки, ни адмиральские дети не могли рассчитывать на протекцию. При нем, разумеется, не могло быть того, что, говорят, стало обычным явлением впоследствии: покровительство богатым и знатным, обращения особенного внимания на манеры, поощрения «похвальной откровенности» и ханжества... При этом директоре справедливость была во всем и всегда, оказывая благополучное влияние на кадет. Он был строг при всем этом, но кадеты его обожали, и бывшие в его время в корпусе с особенным чувством вспоминают о нем. Всегда доступный, он не изображал из себя «бонзы», как изображали многие директоры, и кадеты всегда могли приходить к нему с объяснениями и со всякими заявлениями. Высокий, худощавый, несколько сутулый с виду, он серьезно и внимательно выслушивал кадета и сообщал свое решение ясно, точно и кратко. При нем Морской корпус, как кажется, переживал свое самое лучшее время своего существования после николаевского времени».

Впрочем, куда больше, чем Воин (Иван) Римский-Корсаков, известен его брат — Николай Римский-Корсаков [167] (1844–1908), выдающийся русский композитор, ушедший из строевого состава флота в чине лейтенанта. Кстати, он некоторое время занимал должность инспектора духовых оркестров Морского ведомства. Вполне естественно, что морская тематика занимала в произведениях отставного лейтенанта более чем достойное место.

Про последнего руководившего Морским кадетским корпусом — контр-адмирала Николая Римского-Корсакова (1904–1906 годы) — воспитанники отзывались уже без особого пиетета. Будущий контр-адмирал советского военно-морского флота Владимир Белли (1887–1981){124} писал, что он «был похож скорее на доброго папашу и меньше всего на адмирала-начальника». Другой кадет прямо говорил, что «адмирал ни во что не входит».

Не менее чем Римские-Корсаковы был известен в Российском императорском флоте и род морских офицеров Тыртовых. Наибольших высот достиг адмирал Павел Тыртов (1836–1903), в 1896–1903 годах занимавший пост управляющего Морским министерством (по сути — Морского министра).

Тыртов, вернее, его старик-швейцар из отставных матросов, в начале XX века стал героем истории, которую из уст в уста передавали высокопоставленные обитатели Санкт-Петербурга. В конце жизни адмирал сильно болел, и его как-то решил навестить на дому сам император Николай II. Надел полковничий мундир и направился из Зимнего дворца в Адмиралтейство, где в казенной квартире жил занемогший министр. Однако на порог самодержца Всероссийского не пустили. «Не велено, не принимают», — сказал швейцар. [168]

Император настаивал, но отставной матрос тоже упорствовал. Тогда Николай попросил передать домашним Тыртова, что, мол, пришел царь. Швейцар слегка опешил от такой наглости «полковника», но пошел в комнаты.

Естественно, домочадцы Тыртова государя императора «признали», и, перейдя через порог, он пожурил швейцара, за то, что заставил его мерзнуть на лестнице по зимнему времени. «Сами виноваты, Ваше императорское величество, заходите редко», — браво парировал привратник. Николай II, как говорят, только рассмеялся и руками развел.

В вице-адмиралы вышел и брат министра — Сергей Тыртов (1839–1903), командовавший эскадрами в Балтийском и Черном морях, а также в Тихом океане. Последним генералом, носившим фамилию Тыртов, был Петр Тыртов (1856 — ), стоявший во главе Технического училища Морского ведомства.

По пять адмиралов и генералов дали Баженовы, Пилкины и Свешниковы. По четыре — Вёйсы, Веселаго, Греве, Епанчины, Завалишины, Можайские, Путятины, Скаловские и Шульцы.

Двое братьев — Николай (1787–1872) и Иван (1788–1875) Епанчины — участвовали 8 октября 1827 года в Наваринском морском сражении, в ходе которого союзная англо-франко-русская эскадра разгромила турецко-египетский флот. Оба они вышли в адмиралы. [169]

Старший брат умер членом Адмиралтейств-Совета. Когда морские врачи сообщили адмиралу, что он умирает от старости, старик отказался принимать лекарства, озаботился о войсках, которые будут наряжены для его погребения, приказал в этот день для офицеров приготовить обед, а нижним чинам выдать денежные награды. Более того, Епанчин лично набросал рисунок надгробного памятника, который предстояло поставить на его могиле.

Иван Епанчин был известен не только тем, что получил за годы службы (он дослужился до должности председателя Высшего военно-морского суда) 40 монарших благоволений, но и довольно оригинальной привычкой. Всякий раз, когда он проходил остров Котлин, на котором расположен Кронштадт, адмирал выливал в море чарку водки со словами: «На тебе, Борей, заткни глотку!»

Адмиралом стал и племянник братьев — Алексей Епанчин (1823–1913), в 1871–1882 годах возглавлявший Морское училище.

Со школьной скамьи мы знаем об отставном контр-адмирале Александре Можайском (1825–1890), который 3 ноября 1881 года получил патент на паровой «воздухоплавательный снаряд», который можно считать одним из прообразов самолета. Куда меньше известно о том, что этот офицер является [170] автором первого гидрографического описания вод Аральского моря и реки Амударья.

Младший брат Александра — Тимофей Можайский (1830–1891) — контр-адмиральские «орлы» получил также при отставке. Звезд с неба он не хватал, а в последние годы служил в аппарате Морского ведомства.

Добавим, что отец братьев — адмирал Федор Можайский (умер после 1876 года) — занимал целый ряд важных постов, включая капитана над Архангельским и Свеаборгским портами, а также начальника морской части в Финляндии.

Немало родов дали флоту по три высших офицера. Среди них — Барташевичи, Беклемишевы, Бровцыны, Бурачки, Вальронды (Вальронты), Врангели, Гадцы, Григораши, Житковы, Ивковы, Ильины, Клокачевы, Колчаки, Кумани, Лазаревы, Линдены, Назимовы, Небольсины, Нордманы, Остелецкие, Повалишины, Подушкины, Рудневы, Рыкачевы, Старки, Стеценко, Стронские, Федоровичи, Хомутовы, Чайковские, Шведе, Шмидты и Штакельберги.

Так, среди представителей семьи Бурачков (или, как их также писали — Бурачеков) были не только моряки, но и судостроители.

Степан (Стефан) Бурачок (1800–1876) в 15-летнем возрасте окончил санкт-петербургское училище корабельной архитектуры. Всю последующую жизнь он занимался постройкой судов и преподавательской деятельностью, хотя злые языки утверждали, что сей генерал корпуса корабельных инженеров за всю свою долгую службу построил только лишь два боевых корабля — пароходофрегат «Храбрый» и шхуну «Александрия». Бурачок был также известен как литературный критик, именовавший русскую литературу от Карамзина до Лермонтова не иначе как «растлением». Например, по его словам, [171] «Пушкин — великий поэт по малым стихам... Мы сами его захвалили и убили его дарование». Кроме того, генерал увлекался гомеопатией.

В адмиралы вышли и два его сына — Евгений (1836–1911) и Павел (1837–1916). Евгений знаменит тем, что в 1861–1863 годах командовал сначала постом, а затем и портом Владивосток — в 1988 году его прах был перенесен из Ленинграда в столицу Приморья.

Павел вышел в вице-адмиралы, несмотря на то что считался одним из косвенных виновников гибели броненосца береговой обороны «Русалка» на переходе из Ревеля в Гельсингфорс 7 сентября 1893 года. В тот момент контр-адмирал Бурачок командовал Учебно-артиллерийским отрядом Балтийского флота. 30 января 1894 года ему был даже объявлен выговор в приказе «за недостаточную осторожность в выборе погоды для отправления броненосца «Русалка» и лодки «Туча» в море, противозаконное бездействие власти и слабый надзор за подчиненными».

Впрочем, на его дальнейшей карьере гибель «Русалки» не особенно отразилась. В том же году он был назначен председателем Комиссии для производства морских артиллерийских опытов, а в 1899 году даже получил знак «За безупречную службу» (впрочем, в том же году его уволили в отставку).

Династию Бурачков продолжили три сына Павла Бурачка{125} и два сына Евгения Бурачка{126}.

Представителем морской династии был «Верховный правитель Российского государства» адмирал Александр Колчак (1874–1920), один из крупнейших [172] гидрографов и полярных исследователей своего времени.

Кстати, слово «колчак» имеет турецкое происхождение и переводится как «белая рукавица». Соединенная со стальной пластиной, такая рукавица защищала правую руку воина, будучи частью боевого доспеха. Дело в том, что основателем рода был комендант турецкой крепости Хотин Илиас-паша, сдавший твердыню русским войскам 20 августа 1739 года.

Еще одна любопытная деталь — Колчак был одноклассником сына профессора Римско-католической духовной академии (в энциклопедиях советского периода скромно писали «преподавателя») Вячеслава Менжинского (1874–1934). Правда, в отличие от своего однокашника, Менжинский пошел по «революционной линии», занимая в 1923–1934 годах пост председателя Объединенного государственного политического управления, более известного как ОГПУ.

Крестным отцом будущего «верховного правителя» был офицер Корпуса морской артиллерии, а родной отец — Василий Колчак (1837–1913) — в 1889 году вышел в отставку генерал-майором этого корпуса. Колчак-старший участвовал в обороне Севастополя, причем в апреле — августе 1855 года был помощником командира [173] батареи на Малаховом кургане. В ходе последнего штурма кургана он был ранен и попал в плен. В воспоминаниях, вышедших в 1904 году, бывший севастополец писал:

«Наблюдение за правильностью стрельбы и исправностью земляного бруствера у амбразур; снабжение каждого орудия потребным количеством зарядов и снарядов; ежедневный отчет в убыли прислуги да требование новой и размещение ее по орудиям — вот, изо дня в день, мои занятия на батарее... Как я остался цел — до сих пор понять не могу».

Более чем морским был и род Чайковских, причем многие из его представителей были родственниками великого русского композитора. Например, отставной генерал-майор по Адмиралтейству Ипполит Чайковский (1843–1927) приходился автору «Щелкунчика» и «Лебединого озера» младшим братом. О том, что братья были близки друг другу, говорит тот факт, что на свадьбе Ипполита Петр был шафером. Уже под конец жизни Ипполит Чайковский работал в подмосковном Клину в музее, посвященном жизни и деятельности старшего брата — сначала заведующим хозяйственной частью, а позднее — ученым секретарем.

Добавим, что Ипполит увлекался скульптурой и резьбой по дереву; отличался раздражительностью и мнительностью. Его сын, лейтенант флота Борис Чайковский (1874–1905), погиб в ходе Цусимского сражения на посту старшего штурманского офицера эскадренного броненосца «Наварин».

По два офицера и генерала на счету более чем 60 семей!

Одного адмирала дали второй половине XIX века Станюковичи. Речь идет об отце писателя — Михаиле Станюковиче (1786–1869). Ставший прообразом для многих персонажей своего сына, «грозный адмирал» [174] прошел всю оборону Севастополя, будучи в 1852–1855 годах главным командиром Севастопольского порта и исполняющим должность Севастопольского военного губернатора.

Его младший сын — известный русский писатель-маринист Константин Станюкович (1843–1904) уже в 1864 году, к крайнему недовольству отца, вышел в отставку в чине лейтенанта. Умер он в Неаполе, где и был похоронен на кладбище Поджореале.

Последний Станюкович в списках Российского императорского флота — лейтенант Кирилл Станюкович (1885 — ?) служил на подводных лодках, командуя сначала «Кайманом», а затем — «Крокодилом», подводной лодкой №2 и «Ягуаром». В 1918 году он вышел в отставку.

Случалось, что выходцы из одного рода носили разные фамилии. И чаще всего причина была, как мы бы сказали, политическая. Например, в 1905 году родной брат лейтенанта Петра Шмидта Владимир Шмидт (1883–1965) сменил фамилию на «Шмитт». Причина: желание «отмежеваться» от поступка брата-мятежника. Заметим, однако, что через некоторое время Шмитт снова стал Шмидтом.

Мало кто знает, но к числу «морских» фамилий, внесших большой вклад в русскую и мировую культуру, относятся не только хрестоматийные Римские-Корсаковы и Чайковские. В русском флоте служили дальние родственники великого русского поэта Михаила Лермонтова — генерал-майор Дмитрий Лермантов (1802–1854) и адмирал Михаил Лермантов (1792–1866) — именно так в XIX веке писалась в списках офицеров их фамилия. Наиболее известным флоту был старший брат, несколько лет командовавший Свеаборгским портом, а позже состоявший в Морском генерал-аудиторате (главном военно-морском суде). [175]

Как и во флотах любой другой монархии, служба в рядах Российского императорского флота была весьма престижна для представителей аристократии. Автору удалось обнаружить в списках личного состава около 50 выходцев из баронских родов. Морскими офицерами были также представители более чем 20 графских и более чем 30 княжеских родов. Кроме того, обнаружился один маркиз — уже известный нам де Траверсе — и герцог Лейхтенбергский, родственник дома Романовых.

Это, впрочем, не означало, что аристократы служили исключительно на «теплых» местах. Обратимся к морскому мартирологу участников обороны Севастополя. В этом печальном списке можно обнаружить лейтенанта князя Алексея Кекуатова{127} (1825–1855), убитого на 3-м бастионе лейтенанта князя Николая Ширинского-Шихматова (1828–1854) и умершего от ран капитана 2-го ранга князя Ивана Ширинского-Шихматова (1819–1855).

Безусловно, в списках офицеров Российского флота можно было обнаружить немало потомков знаменитых адмиралов и мореплавателей.

В 1879 году вышел в отставку в чине контр-адмирала Федор Ушаков (1829–1903) — внучатый племянник своего полного тезки и знаменитого русского флотоводца адмирала Федора Ушакова (1744–1817). Правда, в отличие от своего именитого родственника он дослужился лишь до должности временного члена Кронштадтского военного морского суда.

Внук русского адмирала английского происхождения, участника Чесменского сражения 26 июня 1770 года и победителя шведов при Готланде в 1788 году Самуила Грейга (1736–1788) — также Самуил [176] Грейг (1827–1887) — поначалу служил в конной гвардии. Именно он был послан к императору Николаю I с донесением о неудачном для русской армии сражении на реке Альма, открывшем англо-французским войскам в 1854 году путь на Севастополь. Позже он был зачислен в состав Морского ведомства, причем в 1864–1866 годах даже исполнял должность управляющего Морским министерством. В 1874 году Грейг стал полным генералом флота, в 1878–1880 годах был министром финансов.

Самуил Грейг-младший — в молодости он считался одним из первых санкт-петербургских красавцев и записным театралом — был героем множества исторических анекдотов. Рассказывали, например, что морской мундир на него надел лично император Александр II, сказав следующие слова: «Грейг, этот мундир ты должен носить по наследству».

При этом деловые его качества современниками оценивались весьма низко. Согласно авторам Русского биографического словаря, «без всяких выдающихся сторон ума и характера, он, благодаря уменью жить с людьми, а главное, не задевать ничьего самолюбия, достиг влиятельных положений».

Что же касается бывшего премьера Сергея Витте, то он, по своему обыкновению, был куда более резок: «нужно, признать, что в финансах он был чрезвычайно слаб; вообще это был один из наиболее слабых министров финансов России».

Сын командующего русской эскадрой в Наваринском сражении Логгина (Людвига Сигизмунда Иакова) Гейдена (1772–1850), также Логгин Гейден (1806–1901), в 1827 году вместе с отцом принял участие в Наваринском сражении. В 36 лет он стал за отличие контр-адмиралом, а спустя 10 лет — вице-адмиралом. О степени его близости к императорской фамилии может говорить подарок, полученный к 50-летию, — [177] фотографический портрет императора Александра II с надписью «Старому товарищу и сослуживцу графу Логгину Логтиновичу Гейдену». В 1866 году Гейдена командировали в Копенгаген с почетной миссией сопроводить в Россию будущую императрицу Марию Федоровну (датскую принцессу Дагмару). В 1883 и 1896 годах он нес императорскую корону в ходе коронации императоров Александра III и Николая II.

В числе наград Гейдена помимо высшей награды Российской империи — алмазных знаков ордена Святого Андрея Первозванного — был и такой редкий знак отличия, как портреты императоров Александра I, Николая I, Александра II, Александра III и Николая II с бриллиантами, полученные в 1899 году в память 50-летнего юбилея пребывания в должности генерал-адъютанта. Ничем другим адмирала в тот момент наградить уже было нельзя.

Последний морской офицер с фамилией Гейден в Списках русского флота — мичман граф Георгий Гейден (1893–1920) был расстрелян в Холмогорах после того, как был взят в плен красными.

Сын руководителя первой российской кругосветки Ивана (Адама) Крузенштерна (1770–1846) — Павел Крузенштерн (1808–1881) — в 1826–1829 году также совершил плавание вокруг земного шара на шлюпе «Сенявин» под командованием Федора (Фридриха) Литке (1797–1882).

В 1849–1850 годах он на собственной шхуне «Ермак» ходил к Новой Земле. В 1861–1862 годах капитан 1-го ранга Павел Крузенштерн на собственные средства снарядил полярную экспедицию в составе «Ермака» и норвежского бота «Эмбрио». Шхуна погибла, затертая льдами, у берегов полуострова Ямал, однако экспедиции (в ее состав входил штурман, 13 нижних чинов 3-го Балтийского ластового экипажа, 2 юнги и 5 человек экипажа бота) удалось [178] вернуться на родину. Суда были сжаты льдами и с большим трудом смогли вернуться.

Примечательно, что командовал отрядом сын Павла Крузенштерна. Тезка своего отца, капитан-лейтенант Павел Крузенштерн (1824–1871) умер, командуя военным пароходом в Аральском море.

Двое правнуков Ивана Крузенштерна умерли в эмиграции — капитан 2-го ранга Николай Крузенштерн (1884–1945) — в Германии, а лейтенант Владимир Крузенштерн (1888–1937) — в Тегеране.

Сын кругосветного путешественника капитана 1-го ранга Юрия Лисянского (1873–1837) — полный адмирал Платон Лисянский (1820–1900) — уже в 16 лет был произведен в мичмана, а в 36 лет уже стал капитаном 1-го ранга. Он пользовался постоянным благоволением генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича, а также был известен как основатель детского приюта в Санкт-Петербурге.

Граф Константин Литке (1837–1892) приходился родным сыном кругосветному мореплавателю и адмиралу Федору (Фридриху) Литке, одному из воспитателей генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича. Мичманом он стал в 17 лет, успев к тому моменту принять участие в героическом отражении союзной англо-французской эскадры от Петропавловска-Камчатского в 1854 году. Умер он в чине контр-адмирала. Кстати, Литке был одним из немногих русских адмиралов, награжденных предназначенным для нижних чинов Знаком отличия Военного ордена (Георгиевским крестом). Награду он получил за Петропавловск.

Во флоте (в Гвардейском флотском экипаже) служил и племянник Федора Литке — названный, по всей видимости, в честь дяди также Федором (1866 — ?).

Со времен создания Российского флота Петром Великим большое количество офицеров русского флота [179] носило, признаем, нерусские фамилии. И это было неслучайно — значительное количество кадет Морского корпуса происходило из прибалтийских губерний Российской империи. Кроме того, немало было и потомков разного рода эмигрантов, нашедших в России свое новое отечество.

Чаще всего таковых инородцев именовали по старинной российской привычке «немцами». Пошло это оттого, что иностранцев большая часть населения не понимала, следовательно, они были попросту немыми (отсюда и «немцы»). В старинных документах можно даже найти указание на то, что тот или иной офицер происходит из «голландских» или «французских немцев».

Впрочем, и немцев как таковых было действительно немало. Из почти 50 служивших в царском флоте баронских родов львиная доля приходилась на все тех же остзейских немцев. Из остзейцев происходили, например, кругосветные мореплаватели Иван Крузенштерн и Отто Коцебу (1788–1846).

Задолго до уже известного нам Ивана Ивановича маркиза де Траверсе в Списках флота появилось и значительное количество выходцев из Франции. Часть их потомков позже перешла в Красный флот, в результате чего над их красивыми аристократическими фамилиями вдоволь иронизировал выпускник Морского корпуса и один из зачинателей джаза в СССР писатель-маринист Сергей Колбасьев (1898–1937): [180]

«На флотилии{128} был огромным процент французов. Предки их в свое время бежали из Франции, чтобы не стать синими{129}, но потомки загладили их вину, став красными, а не белыми. Кровь в их жилах текла голубая. Патони-Фантон, де Веррайон, Дандре, Гизи, Бернард де Граве. Самого флаг-секретаря звали Василий Фуше де ля Дюбуазель, а называли Васенька-писсуар а ля Мадемуазель».

Сразу скажем, что однофамильцев флаг-секретаря, а также Гизи в Российском Императорском флоте не было. А вот братья Паттон-Фаттон де Верайоны — имелись. Контр-адмирал Петр Паттон-Фаттон де Верайон (? — 1941) командовал отрядами кораблей в Черном море, а умер в эмиграции в Германии. Николай Паттон-Фаттон де Верайон (1868–1941) служил в Балтийском море, а в 1918-м перешел в Красный флот, будучи начальником 2-й бригады линейных кораблей (бывшие эскадренные броненосцы-додредноуты) Балтийского моря.

Борис Дандре (1889–1965) был артиллерийским офицером на кораблях Балтийского флота. Служил во флоте и человек по имени Михаил Граве (1882 — ?), а также несколько обладателей фамилии Греве.

Николай Греве (1853–1913) вышел в отставку вице-адмиралом, успев покомандовать портом Артур и Владивостокским портом. Что же касается его сына Григория (1892–1937), то он после 1917 года служил в военном и торговом флотах СССР. Григорий Греве был расстрелян в Ленинграде — судя по характеристикам, владевший тремя иностранными языками бывший офицер не вызывал у новой власти никакого доверия.

Например, советская аттестация 1928 года говорила [181] о том, что имярек был «дворянского происхождения, из коего не выйдет красного командира, и политически неблагонадежен».

Более поздняя характеристика расставляла акценты более жестко:

«В нем видно отвращение к коммунистам, что явствует из его отношения к членам коллектива Соединенных классов{130}. Часто очень едко отзывается о Советской власти и находит, что она ничего не в состоянии сделать. Пропитан традициями старого офицерства».

Большинство офицеров флота царствования императора Николая I, Александра II, Александра III и Николая II были православного вероисповедания. Так, из 128 выпускников Морского кадетского корпуса 1904 года (так называемый «Царский выпуск») православных было 117 человек. На втором месте с огромным отрывом шли лютеране — 7 человек. Кроме того, было два католика, а также по одному армяно-григорианцу и евангелисту-реформисту.

Приверженцев иудаизма в списках Российского императорского флота не было, а вот мусульмане — были. Вернее, был — речь идет о генерал-майоре флота Исхаке (Исааке) Ислямове (1865–1929). В 1899 году он участвовал в знаменитом походе ледокола «Ермак» в Арктику; отвечал за проведение гидрографических работ. Причина, по которой мусульманин проник в офицерский корпус Российского императорского флота, была проста — Ислямов поступал не в Морское училище, куда принимали только христиан, а в Морское инженерное училище.

Сын генерала, мичман Яков Ислямов, погиб в 1926 году во время одного из первых авиационных перелетов через Атлантику. [182]

Караим вице-адмирал Алексей Сапсай (1860–1922) числился между тем православным. И это несмотря на то, что религия караимов считается учеными ветвью иудаизма.

Сослуживцами по царскому флоту вице-адмирал характеризовался как малоэнергичный и замкнутый человек, что, однако, не мешало ему после перехода в Красный флот аттестовываться в качестве «политически благонадежного, хорошего и добросовестного работника». В последние годы жизни он занимал посты начальника Учебного отдела Управления военно-морских учебных заведений Рабоче-крестьянского Красного флота и члена Учебного комитета при помощнике командующего Морскими силами Республики.

Адептами Русской православной церкви писались и другие Сапсай.

Напоследок расскажем об одной традиции, существовавшей в семьях русских морских офицеров. Речь идет о «выжигании погон».

Издавна в России работали так называемые «выжиги», деятельность которых заключалась в том, что они добывали в специальных печках серебро и золото из старых галунов, мундиров, эполет, аксельбантов и так далее. Но мало кто знает, что такого рода «металлургией» занимались и многие семьи моряков.

Как известно, у каждого морского офицера существовало несколько форм одежды — зачастую до двух десятков на разные случаи жизни. И на каждом кителе, шинели и мундире были погоны. После производства в следующий чин все погоны и эполеты «демонтировались», после чего сжигались. А из полученного металла делались серебряные столовые приборы — ложки, лопаточки для пирожных и так далее. Причем про каждый предмет хозяйка могла точно сказать, из каких погон он сделан. [183]