Что в имени тебе моем? Названия кораблей русского флота

Глава 5.

После прочтения в детском возрасте знаменитого романа Алексея Новикова-Прибоя «Цусима» я, как помнится, впал в состояние полного ступора. Получалось, что свой беспримерный кругосветный переход русская эскадра совершила, ведомая офицерами, любившими при первой возможности «заложить за воротник». Причем матросы не сильно отставали от офицеров.

Но попробуем посмотреть на ситуацию с питием в русском флоте как можно более непредвзято. Для начала обратимся к знакомому нам уже Морскому уставу императора Петра Великого. Царь, как известно, [126] любивший в свободное время активно поучаствовать в «баталиях с Ивашкой Хмельницким», в часы служебные к пьяницам был просто беспощаден.

Тем, «кто придет на вахту пьян», полагалось крайне суровое наказание. У офицера, на первый раз, вычитали месячное жалованье. При повторении проступка следовало лишение чина на время либо навсегда. Матроса ожидало «биение у машты». Исключений не делалось.

Жестокая кара ожидала и тех моряков, «кто во время бою на карауле, в ходу на парусах, или всегда пьян и непотребен будет». В бою или в виду неприятеля их полагалось «лишать живота», вне зависимости от чина. Если же проступок обнаруживался при нахождении в карауле, то «лишение живота» могло быть заменено вечной или длительной ссылкой на галеры, «по важности вины». Пьянство в момент плавания под парусами гарантировало офицеру потерю месячного жалованья, а рядовому — наказание «кошками»{90} у мачты.

Особо оговаривалась и ответственность начальства.

«...Командиру корабля надлежит за подчиненными своими обер и ундер офицерами и рядовыми смотреть, дабы в трезвости были, и наказывать оных по обстоятельству дела; а ежели которой офицер часто будет употреблять или в прочих непотребностях явится, то перьво вычетом жалованья наказывать; а ежели не уймется, то о том донести командующему флотом. И тогда, ежели иноземец, без апшиду{91} выбит будет, а если подданной{92}, лишением [127] чина или прочим названием наказан будет», — гласит Устав.

Не были забыты и те, «кто в пьянстве зло учинит или дело свое пренебрежет». В этом случае требовалось не только «извинением прощение получить». Преступник «по вине вящщею жестокостью наказан имеет быть, яко пренебрегатель своей должности».

Не изменились традиции и в XIX веке.

«...У большинства людей, незнакомых с бытом моряков на море, почему-то существует странное и решительно ни на чем не основанное мнение, будто морские офицеры в плавании злоупотребляют в кают-компании крепкими напитками или «заливают морскую скуку». Это величайший вздор из всех вздоров. Даже тени чего-либо подобного нет в действительности», — писал в 80-х годах XIX века литератор и военный публицист Всеволод Крестовский. Для моряка в море «нет скуки», так как скучать ему попросту некогда. «В море моряки пьют менее, чем где-либо. Рюмка водки перед закуской, рюмка марсалы{93} за обедом, вот и все, да и эту-то дозу принимает далеко не каждый».

Откровенно говоря, морскому офицеру на корабле выпивать было особо и некогда. Начнем с того, что он ежедневно четыре часа проводил на вахте. Были у него и другие обязанности. Например, исполнявший обязанности (как тогда говорили — «исполнявший должность») младшего офицера кадет Морского корпуса Владимир Ашанин (за этим именем скрывается в повести Константина Станюковича «Вокруг света на «Коршуне» сам автор книги) сразу же по прибытии на корабль получил от старшего офицера массу обязанностей и задач. [128]

Вместе с четырьмя уже окончившими курс Морского корпуса гардемаринами{94} еще несовершеннолетний кадет должен исполнять обязанности подвахтенного — то есть помощника вахтенного начальника (в конце XIX — начале XX века эта должность именовалась «вахтенный офицер»). Володе необходимо было постоянно находиться на баке{95} корабля и следить за выполнением приказаний вахтенного начальника. В его обязанности входило наблюдение за парусами на фок-мачте (минимум три — фок, фор-марсель и фор-брамсель), кливерами, часовыми на носу (впередсмотрящими) и за исправностью носовых огней{96}.

Вне вахт юному моряку предстояло помогать офицеру, который заведовал одним из матросских кубриков{97}, самостоятельно заведовать и отвечать за исправность командирского вельбота (шестивесельной разъездной шлюпки). Кроме того, согласно судовому расписанию во время авралов{98} он должен был неотлучно находиться при командире корвета.

Ашанину также настоятельно рекомендовалось познакомиться с паровой машиной корвета (ему [129] предстояло гардемарином нести и машинные вахты), а также «навостриться» по штурманской части. Как видим, в плавании свободного времени оставалось довольно мало.

Добавим, что после производства в гардемарины в круг обязанностей молодого моряка вошло и заведование двумя артиллерийскими орудиями корвета.

Не стоит забывать и о том, что подавляющее большинство офицеров во время Станюковича были «строевыми», а не специалистами — исключение составляли артиллеристы, штурманы и инженер-механики. Ситуация коренным образом изменилась к началу XX века.

Возьмем, к примеру, офицерский список эскадренного броненосца «Ослябя» на начало 1904 года. На корабле числятся 26 человек командного состава. Отметем двух врачей и священника, а также командира со старшим офицером. Остается 21 офицер, из которых лишь семеро — вахтенные начальники и вахтенные офицеры, отвечающие (теоретически) лишь за несение вахт. [130]

Получается, что 14 офицеров были специалистами в какой-либо области. В списках корабля числится ревизор (ответственный за финансово-хозяйственную часть «Осляби), два минных офицера (отвечали также за электроснабжение корабля и работу всех электроприборов), три артиллериста, два штурмана и инженеры-механики.

Но вернемся к вахтенным начальникам и вахтенным офицерам. Каждый из них вне вахты выполнял обязанности типа тех, что были возложены на кадета Ашанина, а также командовал плутонгом (группой) артиллерийских орудий своего корабля. Часть офицеров стояла во главе рот, на которые делились матросы боевых кораблей (эскадренных броненосцев, броненосцев береговой обороны и крейсеров).

Еще большей была концентрация офицеров-специалистов на кораблях размером поменьше — канонерках и миноносцах.

Командный состав мореходной канонерской лодки «Кубанец» состоял из 11 человек, включая врача (священника кораблям 2-го ранга, к которым относились мореходные канонерки, не полагалось). Помимо командира и старшего офицера, а также уже лишь двух вахтенных начальников (вахтенных офицеров не было), канонерка имела на борту ревизора, минного офицера, артиллериста, штурмана и двух инженер-механиков.

В списках миноносца «Бедовый» (именно на нем спустя год будет сдан японцам при Цусиме вице-адмирал Зиновий Рожественский) было лишь 5 офицеров. Среди них — командир (старшего офицера, так же как и врача, священника, штурмана и ревизора на корабле не было), два вахтенных начальника, командовавшие в бою артиллерией и минными аппаратами, минер и старший судовой механик. Впрочем, и численность нижних чинов на «Бедовом» была [131] невелика — всего 58 человек против 169 на «Кубанце» и 754 — на «Осляби».

Было бы неправдой, однако, сказать, что офицеры флота были поголовно трезвенниками.

Начнем с того, что для обитателей кают-компании существовало понятие «казенного вина». Речь шла, правда, не о водке, а о мадере, которую полагалось предлагать каждому офицеру за обедом и за ужином.

Вполне возможно, что немалую роль в репутации моряков как беспробудных пьяниц сыграли люди типа лейтенанта Ивана Нелидова (1865–1904), изобретателя знаменитой в свое время «нелидовской настойки» и известного флоту под прозвищем «дядя Ваня». Это была обычная «казенная» водка, настоянная на красном стручковом перце до темно-вишневого оттенка. Обычно ее добавляли в рюмки по нескольку капель, и только сам «изобретатель» рисковал употреблять ее в чистом виде. Флоту была известна жутковатая [132] история о том, как две дамы-иностранки во время приема на корабле, где служил «дядя Ваня», как-то спутали «нелидовку» с «вишневкой». Дегустация чуть было не обернулась летальным исходом.

Но все-таки, несмотря на наличие в списках Российского императорского флота людей типа «дяди Вани», о гомерическом пьянстве говорить не приходилось. Свидетельством тому могут быть воспоминания как моряков, так и людей, не имевших к флоту прямого отношения. К примеру, адмирал Николай фон Эссен (1860–1915), герой Русско-японской войны, командовавший в первые годы Первой мировой войны Балтийским флотом, по свидетельству современников, «был беспощаден», если причиной посадки кораблей на мель оказывался алкоголь.

Случалось, что командиры кораблей требовали списания пьяниц на берег. Слово уже знакомому нам контр-адмиралу Старку:

«...С моим старшим офицером я вопрос ликвидировал. В прошлом году{99} осенью, перед выходом в море с крейсерами, я обратил внимание, что старшего офицера нет, говорят, что у него немного болит голова, мне тогда это показалось странным. На этих днях произошел аналогичный случай, наутро серьезный поход, с вечера у него обед с приятелями, а при съемке с якоря его нет. При возвращении с моря позвал его к себе и сказал: «То, что вы делаете, есть преступление. Мы идем в серьезную операцию, мы можем нарваться на мину или быть атакованы подводной лодкой, я могу быть ранен или убит, вам придется принять командование, в таком виде вы командовать не можете. Вы говорите, что у вас были старые заслуги, в память их я предоставляю вам самому [133] искать себе другое место, и мой совет — идите на берег; но я с вами плавать не хочу».

Иногда, впрочем, начальство закрывало глаза на пьянство офицеров. Так, в походе 2-й эскадры Тихого океана к Цусиме на транспорт «Иртыш» было назначено два новых офицера из запасных чинов флота, оказавшихся на поверку большими любителями спиртного.

«...Оба слишком много пили. Один, исполнявший к тому же обязанности старшего офицера, имел пренеприятный характер; от него всегда можно было ожидать грубость, надменность и невыдержанность, и оттого офицеры и команда его невзлюбили. Не менее неприятные отношения создались у него и с командиром, и часто доходило до столкновений. Вскоре от пьянства у него обнаружились признаки белой горячки, и однажды мы оказались свидетелями очень печального случая: проведя всю ночь за бутылкой, он к утру пришел в совершенно невменяемое состояние, вышел наверх без кителя с обнаженной саблей и, сев на палубу, стал ее рубить», — пишет в своих воспоминаниях контр-адмирал Гарольд Граф (1885–1866).

Буяна удалось утихомирить только с помощью вооруженного караула, однако реакция командующего эскадрой вице-адмирала Зиновия Рожественского была на удивление мягкой. Лейтенанта отрешили от должности и арестовали при каюте с приставлением часового. Ему было запрещено давать алкоголь. По приходе в Россию офицера было решено отдать под суд. Как полагали его коллеги, причина столь легкого наказания была в том, что адмирал готовился к бою с японским флотом и ему было попросту не до дебошира.

Отдельно скажем о питейных подвигах, на которые зачастую шли молодые офицеры. В воспоминаниях [134] известного русского художника-мариниста и офицера флота Алексея Боголюбова{100} есть немало любопытных эпизодов, повествующих о развлечениях флотской молодежи в 1840-х годах.

Например, живописец в своей книге «Записки моряка-художника» приводит случай с лейтенантом Владимиром Мицкевичем, выпившим на спор... гитару водки. Не залпом, правда, а в течение суток. Такие несерьезные меры емкости, как полуштоф{101}, штоф и даже два штофа, были признаны молодыми офицерами недостаточными (заметим, что емкость гитары Боголюбов в своей книге так и не указал). «Долго [135] не думали, послали за водкой — и точно, к утру гитара была уже суха, а Мицкевич только завалился спать на целые сутки».

«Рассадником пьянства» того времени художник считал 16-й Балтийский флотский экипаж, которым командовал Яков Шихманов{102}.

«Командир наш{103} отыгрывал гуманного! А потому самых горьких пьяниц, как лейтенанты Карпов, Разводов, Есаулов и мичман Шульгин (разжалованный в матросы за пьянство и буйство и после дослужившийся опять до первого чина), он брал к себе, говоря начальству: «У меня всё будет хорошо» — и тем губил этих господ, которые постоянно лежали в белой горячке». Впоследствии, отмечал Боголюбов, Карпов сгорел, Разводов умер от инсульта, а Шульгин повесился.

В романе Валентина «Пикуля «Из тупика» приводится еще один пример подвига «на ниве пития». Согласно одной флотской легенде, бравые морские офицеры, умиравшие от скуки на зимовке в Кронштадте, как-то за холодный сезон выпили ВЕСЬ запас вина, имевшийся в погребах крепости. Участники данного героического мероприятия были произведены в «кавалеры ордена пробки», которую носили на красной ленте ордена Святого Владимира.

Что же касается нижних чинов, то их взаимоотношения с алкоголем строились, естественно, на другой основе.

Начнем с того, что в русском флоте существовало понятие «казенной чарки». Она полагалась в плавании каждому нижнему чину (матросу, унтер-офицеру и кондуктору) ежедневно, причем дважды. Исключение составляли моряки, находившиеся «в разряде штрафованных». [136]

К числу «штрафованных» относились матросы и унтер-офицеры, ограниченные в правах и подлежавшие за проступки телесным наказаниям. Перевод в данный «разряд» в мирное время был возможен только по суду, а в военное — и в дисциплинарном порядке. Штрафованные матросы (унтер-офицеры лишались своего чина) не имели также права на получение прибавочного жалованья и знаков отличия. Кроме того, в дисциплинарном порядке их могли подвергнуть наказанию розгами до 50 ударов. Если же нижнего чина присуждали к тюремному заключению, то количество возможных ударов доводилось до двухсот.

Какие же «поражения в правах» ожидали осужденных за воинские преступления? Их не производили в унтер-офицеры, не отряжали в состав почетного караула и не назначали вестовыми и посыльными. Штрафованным матросам не полагались временные отпуска.

Для получения прощения штрафованному требовалось беспорочно прослужить не менее года (решение принимал обычно командир флотского экипажа). Раньше стать обычным матросом можно было в качестве награды за храбрость или «иные отличные подвиги». В этом случае окончательное решение было уже за командующим соединением кораблей.

Но вернемся к раздаче «винной порции».

Каждый день в определенное время — перед обедом и в шесть часов вечера — на палубу выносилась огромная луженая ендова{104} с водкой (в российских водах) или ромом (в заграничном плавании). Сосуд устанавливался на шканцах. Затем появлялся баталер{105} с мерной получаркой, в которую влезало около 60 мл живительной влаги (половина современного [137] граненого стакана). В ведении баталера была и так называемая «форменная книга», где отмечались пьющие и трезвенники.

Сразу отметим, что разбиение винной порции на два приема было обусловлено требованиями морских врачей, которые считали, что прием одновременно более 100 граммов алкоголя не приносит матросу ничего, кроме вреда. Кстати, нормативы Морского ведомства требовали делить «чарку» не ровно пополам, а из расчета 2/3 к обеду и 1/3 — к ужину. Но чаще всего требования циркуляров не соблюдались и матросы получали каждый раз равную дозу.

Ключ от корабельного «винного погреба» хранился в каюте старшего офицера судна. Баталер — обязательно в присутствии вахтенного офицера — открывал кран цистерны с ромом или другим подходящим случаю напитком, сцеживал необходимое количество в ендову, после чего разводил «живительную влагу» до необходимой пропорции. [138]

Затем начинали свистеть боцманские дудки, причем их призыв к водке матросы называли не иначе, как «соловьиным пением». Первым к ендове подходил хозяин палубы — старший боцман, за которым следовали унтер-офицеры, именовавшиеся в те времена «баковой аристократией». Затем — матросы по списку. Перед приемом чарки было положено снять шапку и перекреститься. После чарки — поклониться и передать емкость следующему.

Если же на корабле имелись люди, приравненные к нижним чинам — мастеровые, жертвы кораблекрушения и так далее, то они также подходили к ендове. Более того, в случае особого почтения со стороны членов экипажа к гостям их могли пригласить первыми.

Последним водку «кушал» сам баталер, после чего ендова снова убиралась под замок.

«Чаркой» могли и наградить — такое право было предоставлено адмиралам, командовавшим соединениями кораблей, командиру и старшему офицеру. Другие офицеры в случае необходимости обладали правом ходатайствовать о выдаче дополнительной порции перед вышестоящим начальством.

Примечательно, что матрос мог отказаться от чарки и при этом не остаться внакладе. В этом случае он получал денежную компенсацию («заслугу»), которую выдавали также за отказ от потребления других продуктов — например, сливочного масла и табака. За длительное плавание некоторые нижние чины скапливали за счет «заслуги» немалые для них суммы. Так, в начале 80-х годов XIX века за каждую не выпитую чарку матросу начисляли 5 копеек. Помножим на минимум два года кругосветного плавания — уже 36 с половиной целковых [139] прибавки к жалованию нижнего чина. И это ведь без учета возможных наградных. На тот момент — деньги немалые.

Знакомство с баталером было для любителей спиртного счастьем (на это намекает и сам Новиков-Прибой). Отметим в этой связи, что будущий писатель служил на шедшей к Цусиме 2-й эскадре флота Тихого океана, как раз будучи баталером. Похоже, что он знал, о чем писал...

Но наиболее серьезно карали за пьянство не матросов, а унтер-офицеров. Так, 5 марта 1905 года был понижен в должности из боцманматов-фельдфебелей в матросы 1-й статьи Алексей Новиков, шедший в составе 2-й эскадры Тихого океана к Цусимскому проливу на борту броненосца береговой обороны «Адмирал Ушаков». Формулировка — за пьянство «в сообществе подчиненных ему нижних чинов». Справедливости ради отметим, что по итогам сражения Новиков среди весьма немногих матросов разгромленной эскадры получил Знак отличия Военного ордена (более известный как солдатский Георгиевский крест), причем 3-й степени.

Практиковалась выдача спиртного и в лечебно-профилактических целях. Чарка или даже две полагалась шлюпочным гребцам и другим матросам после выполнения тяжелой работы в штормовых условиях. Кроме того, столовое красное вино (vinum rubis) рекомендовалось добавлять в питьевую воду для нижних чинов в тропиках — это способствовало ее обеззараживанию.

Споры о необходимости сохранения либо отмены казенной чарки за все время ее существования не затихали.

Вот мнение из дневника врача крейсеров «Изумруд» и «Аврора» Владимира Кравченко: [140]

«На флоте до сих пор{106} все еще существует обычай выдавать в плавании команде полчарки водки два раза в день (чему, между прочим, ужасно завидуют солдаты). Несмотря на научно доказанный вред подобных ежедневных приемов алкоголя, с наступлением кампании команда начинает на судне систематически приучаться к нему. Молодые парни, только что пришедшие из деревни, первое время боязливо удерживаются от чарки, а потом впиваются и без нее уже страдают отсутствием аппетита; лишь очень немногие из них к концу службы бросают пить, чтобы скопить домой малую толику денег. Поплававши достаточно на своем веку и в мирное, и в военное время, я превратился в конце концов в заклятого врага чарки».

Согласно официальным документам российских вооруженных сил, пьянство среди нижних чинов флота в начале XX века уже представляло серьезную проблему. Как утверждала ведомственная статистика, значительная часть преступлений моряков приходилась на долю пьяных.

Между 1897 и 1910 годами «Медицинские прибавления» к журналу «Морской сборник» и сам «Морской сборник» напечатали целую серию полемических [141] статей, в которых военно-морские медики обсуждали вопрос необходимости отмены «чарки». Открыл дискуссию главный санитарный инспектор флота Александр Зуев{107}, предлагавший выдавать алкоголь только в походе или «в экстренных случаях». Однако добиться отмены чарки Зуеву удалось далеко не сразу.

Теперь сойдем с палубы корабля на берег. Здесь никто моряку запретить пить уже не мог. Наступала долгожданная разрядка после тяжелого и длительного морского перехода, и критерии потребления алкоголя определял лишь здравый смысл каждого конкретного человека.

Чаще всего на берегу отличались матросы. Случалось, что некоторых из них поднимали со шлюпок на борт корабля на так называемых горденях. Данное приспособление представляло собой неподвижный одношкивный блок с пропущенным через него тросом. На корабле была и другая снасть, имевшая название гордень, — снасть бегучего такелажа, которой к рею подтягивался парус.

Методы определения, пьяный матрос или нет, были у каждого старшего офицера свои. Писатель Леонид Соболев, например, приводит следующий: если матрос к отходящей шлюпке своими ногами из города дошел, по трапу поднялся и хоть кой-как, но фамилию и номер увольнительной жестянки доложил — он беспрепятственно мог идти в кубрик.

Что же касается наказаний за пьянство на берегу, то любопытно познакомиться с решением, принятым персонажем книги Константина Станюковича [142] «Вокруг света на «Коршуне» — командиром корвета Василием Федоровичем. Этот персонаж срисован с командира корвета «Калевала» (на нем Станюкович совершил кругосветку) Василия Федоровича Давыдова{108}.

Василий Федорович (как и его прототип) был решительным противником телесных наказаний, в тот момент во флоте официально еще не отмененных. Поэтому ему пришлось придумать наказание, которое воздействовало не на тело матросов-пьяниц, а на их психологию.

Судовому плотнику было приказано соорудить нечто вроде загона, куда как свиней посадили четырех проштрафившихся матросов. Перед ними поставили ендову с водкой и чарку. Результат поразил всех.

«Все четверо матросов были, видимо, сконфужены неожиданным положением, в котором они очутились. Никто из них не дотрагивался до чарки...

...Расчет капитана на стыд наказанных оправдался: ни один из них не прикоснулся к водке; все они чувствовали какую-то неловкость и подавленность и были очень рады, когда им приказали выйти из загородки и когда убрали водку».

Напоследок отметим, что пьянство, в ряде случаев, играло не только разрушительную, но и созидательную роль. Более того, без чрезмерного употребления алкоголя не было бы знаменитой Графской пристани в Севастополе. Трудно поверить, не правда ли?

А дело было так.

Как известно, считавший себя военным инженером император Николай I любил лично утверждать проекты общественных зданий, особенно если дело касалось строительства для армии и флота. И, будучи [143] человеком довольно скупым, долго отказывался подписать смету на постройку портика на Графской пристани, поэтому первоначальный проект пристани предполагал только постройку двух боковых павильонов. Их закончили к 1840 году.

Командовавшему в то время Черноморским флотом адмиралу Михаилу Лазареву пришлось припомнить случай, когда пьяный извозчик из отставных матросов скатился в своем экипаже с высокой лестницы и рухнул в воду. Как утверждают, именно после этого случая Николай и утвердил проект. И в 1844 году начали постройку галереи-портика, которая была закончена в 1846 году.

Есть и еще один, несколько сомнительный и довольно косвенный, но вклад российского флотского пития в мировую культуру. Речь идет о всем известном граненом стакане. По крайней мере, в своей книге «Откуда и что на флоте пошло» известный историк отечественного военно-морского флота Виктор [144] Дыгало пишет о том, что сей культовый в нашей стране предмет посуды является изобретением основателя флота Российского.

На кораблях во все времена боролись с боем стеклянной и керамической посуды, который доходил до своего максимума во время штормов. Не всегда помогали ни мокрые скатерти, ни крупноячеистые сетки на столах, ни специальные подвесные столешницы. И тут одному из мастеров-стекольщиков пришла в голову идея создания граненого стакана. Петр лично попробовал новый сосуд в руке, откушал полынной водки и велел запускать стакан «в серию». Емкость делалась из темноватого зеленого стекла и якобы редко билась от удара о палубу.

Впрочем, другие источники говорят о том, что автором идеи граненого стакана является знаменитый скульптор Вера Мухина либо даже легендарный автор «черного квадрата» Казимир Малевич.

Но, согласитесь, байка красивая! [145]