Что в имени тебе моем? Названия кораблей русского флота

Глава 6.

В Российском императорском флоте существовал строжайший запрет на политическую деятельность. Причем «табу» это было скорее неформальным. Это, возможно, и обеспечивало его соблюдение.

Более того, даже те морские офицеры, что считались во флоте либералами, установленных неписаных правил, в большинстве своем, не нарушали. К примеру, выходец из более чем простой семьи вице-адмирал Степан Макаров{109} всегда прямо говорил [146] о том, что армия и флот должны находиться вне политики. Дело вооруженных сил — стоять на страже своего Отечества, которое необходимо защищать вне зависимости от формы существующего строя. Более того, Макаров, считающийся в ряде книг советского периода чуть ли не «другом матросов», был убежденным монархистом и изрядным консерватором. К революционерам и революционной деятельности он относился без малейшей тени одобрения.

Не приветствовалось и то, что во все времена называлось «критикой системы». И если морской офицер все-таки, вольно или невольно, но срывался, то позже бывал крайне недоволен собой.

«...Не все офицеры были достаточно сдержанны и позволяли себе критику, которая на военном корабле, тем более в военное время{110}, недопустима. К этим офицерам я причисляю и себя; так, раз под горячую руку на вопрос одного из офицеров, что из меня выработается, я ответил, что если систему не изменят, то я буду таким же никчемным офицером, как и остальные. Мне было потом досадно о сказанной фразе, потому что, в частности, ни к командиру, ни к старшему офицеру это не относилось», — писал позже в своих воспоминаниях контр-адмирал Георгий Старк.

Начнем с того, что офицер приносил присягу. В Морском уставе Петра она звучала следующим образом:

«Я (имярек) обещаюся всемогущим Богом служить всепресветлейшему царю государю верно и послушно, что в сих постановленных, також и впредь постановляемых воинских артикулах, что иные в себе содержать будут, все исполнять исправно. Его царского величества государства и земель его врагов телом и [147] кровию, в поле и крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях, какого оные звания ни есть, храброе и сильное чинить противление, и всякими образы оных повреждать отщусь. И ежели что вражеское и предосудительное против персоны его величества или его войск, такожде его государства людей или интересу государственного, что услышу или увижу, то обещаюсь об оном по лучшей моей совести, и сколько мне известно будет, извещать и ничего не утаить; но толь паче во всем пользу его и лучше охранять и исполнять. А командирам моим, поставленным надо мною, во всем, где его царского величества войск, государства и людей благополучию и приращению касается, в караулах, в работах и прочих случаях должное чинить послушание и весьма повелению их не противиться. От роты и знамя, где надлежу, хотя в поле, обозе и гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, непременно и верно, так как мне приятна честь моя и живот, следовать буду. И во всем так поступать, как честному, верному, послушному, храброму и неторопливому солдату надлежит. В чем да поможет мне Господь Всемогущий».

Несмотря на архаичность языка, все понятно.

Кто же были те офицеры, что начинали заниматься политикой? Попробуем понять это на примере трех совершенно разных людей — ставшего уже легендарным лейтенанта Шмидта, мичмана Ильина (больше известного как Раскольников) и вице-адмирала Максимова, скромно именовавшего себя «первым революционным адмиралом».

Начнем, естественно, в хронологическом порядке. То есть с Петра Петровича Шмидта.

Будущий «красный лейтенант» родился в семье потомственного офицера. Отец его — также Петр [148] Петрович (1828–1889) — получил при отставке чин контр-адмирала. Дядя, Владимир Петрович (1827–1909), имел чин адмирала. Именно дядя (к моменту смерти отца Петру Петровичу Шмидту-младшему было лишь 22 года) стал главным помощником в карьере молодого офицера.

Служба молодого выпускника Морского училища изначально протекала достаточно нестандартно. Уже в 1888 году, спустя два года после производства в офицеры, он женился (случай более чем экстраординарный для царского флота) и вышел в отставку в чине лейтенанта{111}.

Жена Шмидта, мягко говоря, выделялась из общей массы. Дочь мещанина Доминикия Гавриловна Павлова была профессиональной проституткой. Шмидт желал ее «нравственно перевоспитать», однако о действительных результатах этого эксперимента нам доподлинно ничего не известно. В феврале 1889 года у супругов родился сын. Назвали мальчика Евгением (Остап Бендер, как мы видим, на этот раз ошибся). Больше детей в семье не было.

Любопытная деталь. В годы отставки Петр Шмидт жил в Париже, где всерьез увлекся воздухоплаванием. Он приобрел все необходимое оборудование и намеревался на Родине заработать денег полетами. Однако, вернувшись в Россию для показательных выступлений, отставной лейтенант потерпел аварию на собственном воздушном шаре. В результате весь остаток жизни он страдал от болезни почек, вызванной жестким ударом аэростата о землю.

В 1892 году Шмидт возвращается во флот с прежним чином мичмана, а спустя два года его переводят [149] на Дальний Восток, в Сибирскую флотилию (таково было название будущего Тихоокеанского флота). Здесь он служит до 1898 года на миноносце «Янчихе», транспорте «Алеут», портовом судне «Силач» и канонерке «Бобр». Затем 31-летний лейтенант зачисляется в запас и переходит служить на торговые (или как тогда говорили — на «коммерческие») суда.

За шесть лет плавания на судах торгового флота Петр успел прослужить на пароходах «Игорь», «Диана» и «Кострома» (на первых двух — капитаном). С началом Русско-японской войны лейтенанта призвали на действительную службу и назначили старшим офицером огромного по тем временам транспорта «Иртыш» водоизмещением 15 тыс. тонн. Корабль предназначался для снабжения эскадры адмирала Рожественского необходимыми материалами и припасами. Недавний второй помощник капитана парохода «Кострома» прошел на транспорте лишь до египетского порта Суэц, где был списан на берег из-за обострения болезни почек.

Несколько последующих месяцев Шмидт провел в составе Черноморского флота, командуя миноносцем №253. В октябре 1905 года он, неожиданно для своих друзей и знакомых, принял участие в политической демонстрации в Севастополе, после чего попал под арест. В ходе последовавшей за этим событием ревизии кассы миноносца выяснилось, что его командир растратил 2000 рублей казенных денег, а на корабле уже некоторое время не появлялся.

Так или иначе, но 7 ноября 1905 года (не правда ли, символическая дата, хоть и по старому стилю) терпение морского начальства лопнуло, и Петр был уволен в отставку. Естественно, в чине лейтенанта — его производство в следующий чин было невозможно по многим причинам. Более того, практически [150] все офицеры были уверены, что избежать суда экс-командиру миноносца №253 удалось исключительно благодаря извечной протекции дядюшки-адмирала.

Вскоре после отставки Шмидт встал во главе «Союза офицеров — друзей народа», действовавшего в Севастополе. А дальше будет октябрьский мятеж на крейсере «Очаков», ход которого описан во множестве книг.

Отметим только некоторые детали восстания, которые могут поставить исследователя в тупик при попытке его осмысления. Начнем с того, что отставной лейтенант явился на крейсер при погонах капитана 2-го ранга, на ношение которых он не имел никакого права. Восставшие не использовали артиллерию корабля (по двенадцать 152-мм и 75-мм орудий), в результате [151] чего все свелось к расстрелу «Очакова» правительственными силами.

И напоследок самое интересное. Как свидетельствовали очевидцы, Шмидт первым покинул борт обстреливаемого крейсера, спустившись с сыном на стоявший у борта корабля небольшой миноносец №270. Позже его найдут под палубным настилом, переодетым в робу кочегара. Как свидетельствовала команда миноносца, человек, поднявший в начале восстания сигнал «Командую флотом, Шмидт», был намерен бежать в Турцию.

Возможно, ключевой причиной резкого перехода вполне лояльного режиму морского офицера на сторону революции, а также его дальнейших действий сыграл факт, который исследователи советского периода старательно обходили стороной. Дело в том, что «красный лейтенант» уже во время учебы был подвержен серьезным нервным припадкам. По этой причине Шмидт неоднократно списывался на берег в связи с плохим психическим состоянием.

Напоследок приведем пример человека, который несколько месяцев был соплавателем Петра Петровича, — мичмана Гарольда Графа, офицера военного транспорта «Иртыш»:

По словам Графа, его старший офицер «происходил из хорошей дворянской семьи, умел красиво говорить, великолепно играл на виолончели, но при этом был мечтателем и фантазером». Лейтенант был склонен работать не систематически, а порывами. «Когда он по вечерам имел настроение, то садился у дверей каюты и начинал играть (на виолончели. — М. Н.)».

Нельзя сказать и то, что Шмидт подходил под категорию «Друзей матросов». «Я сам видел, как он несколько раз, выведенный из терпения недисциплинированностью и грубыми ответами матросов, их [152] тут же бил. Вообще, Шмидт никогда не заискивал у команды и относился к ней так же, как относились другие офицеры, но всегда старался быть справедливым», — пишет Граф.

Заканчивает свои воспоминания морской офицер-мемуарист довольно-таки неожиданно:

«Зная хорошо Шмидта по времени совместной службы, я убежден, что, удайся его замысел в 1905 году и восторжествуй во всей России революция... он первый бы ужаснулся результатов им содеянного и стал бы заклятым врагом большевизма».

В этой связи стоит упомянуть судьбу лейтенанта Михаила Ставраки (1866–1923), командовавшего на острове Березань расстрелом Шмидта и его соратников по мятежу. Однокашник Шмидта, он был подвергнут морскими офицерами обструкции за участие в «полицейской акции» и достаточно рано ушел в отставку. Ставраки, по сути, исчез для большинства людей, но в начале 1920-х годов он был обнаружен чекистами в должности смотрителя одного из маяков близ Батуми (как утверждают, его инкогнито поддерживалось еще и крайней нелюдимостью и неуживчивостью). В 1923 году он был расстрелян.

Безусловно, среди флотских политиков (или политиканов?) были и люди, которых можно смело назвать борцами за идею. Возможно, наиболее знаменитый из них — мичман Федор Ильин (1892–1938), более известный под псевдонимом Раскольников. Тот самый Раскольников, который 17 августа 1939 года опубликовал ставшее широко известным в годы Перестройки открытое письмо Сталину. Отметим, что родной брат Федора полностью от старой фамилии отказываться не стал и писался в документах как Александр Ильин-Женевский (1896–1941).

Очень любопытна автобиография Раскольникова, [153] опубликованная в энциклопедическом словаре «Гранат». В ней, например, нет ни слова о том, что отец будущего революционера был священником. «Забыл» мичман упомянуть и о том, что он был офицером (произведен в 1917 году, уже после Февральской революции). Кроме того, попадаются строки, заставляющие усомниться в «кровавости» царского режима. Например, такие:

«...Я... отправился обратно в Россию в целях подпольной работы, но на границе в Вержболове{112} был арестован и по этапу отправлен в Архангельскую губ. Но в Мариамполе{113} я заболел и слег. К этому времени дало себя знать нервное потрясение, вызванное тюремным заключением. Вскоре мне было дано разрешение на пользование санаторным лечением в окрестностях Питера».

Весьма кратко описывает Ильин и историю провала спланированной им набеговой операции на Ревель (Таллин). В ходе этой операции два советских эсминца попали в плен.

«В конце декабря 1918 г. на миноносце «Спартак» я отправился в разведку к Ревелю и наткнулся на значительно превосходившую нас английскую эскадру, состоявшую из пяти легких крейсеров, вооруженных шестидюймовой артиллерией{114}. С боем отступая по направлению к Кронштадту, наш миноносец потерпел неожиданную аварию, врезавшись в каменную банку и сломав все лопасти винтов».

С 1923 года бывший мичман (в конце 1917 года [154] съезд «Центробалта» постановил произвести его в лейтенанты) находился на дипломатической работе, а в перерывах между командировками руководил культурными организациями. В частности, журналами «Молодая Гвардия» и «Красная Новь», а также издательством «Московский Рабочий». В 1938 году он отказался вернуться в СССР с поста посла в Болгарии, после чего был объявлен врагом народа. Умер он в Ницце, чуть менее месяца спустя после опубликования своего открытого письма Сталину.

Были и люди, оказавшиеся способными резко перестроиться при смене политической конъюнктуры. Так, вице-адмирал Андрей Максимов (1866–1950) был избран матросами командующим Черноморским флотом в начале марта 1917 года после серии убийств морских офицеров в Кронштадте, Ревеле и Гельсингфорсе{115}. Предшественник Максимова [155] — вице-адмирал Адриан Непенин (1871–1917) был убит в Гельсингфорсе выстрелом в спину.

К тому времени новый командующий был известным боевым офицером, имевшим пять орденов с мечами — признак награды за боевые заслуги. Среди них была весьма почитаемая 4-я степень ордена Святого Владимира с мечами и бантом. На момент назначения вице-адмирал Андрей Максимов 1-й{116} руководил минной обороной Балтийского флота.

Новый командующий — скромно объявивший себя «первым революционным адмиралом» — продержался на своем посту лишь три месяца, после чего был переведен на довольно формальную должность начальника Морского штаба при ставке Верховного главнокомандующего в Могилеве.

После Октябрьской революции вице-адмирал Максимов перешел на сторону Советской власти, сначала он служил старшим инспектором Народного комиссариата по военным и морским делам, а затем — в 1920–1921 годах — руководил Черноморским флотом. Последней его должностью в действующем флоте было командование сторожевым кораблем «Воровский»{117} при переходе в 1924 году из Архангельска на Дальний Восток. В 1927 году он вышел в отставку. В годы НЭПа бывший командующий Балтийским флотом содержал молочную ферму на подмосковной станции Лосиноостровской.

Примечательно, что сами моряки — как матросы, так и офицеры — относились к «перестроившемуся» [156] герою Порт-Артура без особого пиетета. Именовали его «матросским подлизой» либо «пойга». И если с первым титулом все понятно, то со вторым — не очень.

Что же такое «пойга»? Слово это, скорее всего, чудского происхождения и переводится как «мальчишка». Распространено оно было в северных губерниях Российской империи, в том числе и в Санкт-Петербургской, к которой относился и Кронштадт. Какое отношение имеет это выражение к вице-адмиралу Максимову — неясно. Возможно, имелось в виду то, что в глазах большинства офицеров русского флота «первый революционный адмирал» был выскочкой...

Между тем военные моряки в большинстве своем были более чем лояльны режиму. Например, во время вооруженного восстания в Москве в конце 1905 — начале 1906 года на пост генерал-губернатора старой столицы был назначен герой русско-турецкой войны 1877–1878 годов вице-адмирал Федор Дубасов (1845–1912){118}, которому крайне жесткими методами удалось достаточно быстро восстановить порядок в мятежной старой столице{119}.

Но, несмотря на крайнюю строгость по службе, назвать Дубасова «кровавым сатрапом», как он именовался в листовках того времени, видимо, все-таки нельзя. Приведем простой пример.

23 апреля 1906 года в московского генерал-губернатора была брошена бомба, начиненная гвоздями (как видим, современные террористы ушли не слишком далеко от своих предшественников времен [157] первой русской революции), в результате чего вице-адмирал был легко ранен в левую ногу. Покушавшегося захватили на месте преступления, после чего Дубасов в письме к императору Николаю II попросил царя не предавать преступника{120} военному суду — в то время это автоматически означало смертную казнь для обвиняемого.

И напоследок нелишне будет привести отзыв о Дубасове знаменитого российского политика Сергея Витте:

«Человек прямой, честный и мужественный. Он был не только мужественно и политически честен, но был и остался истинно благородным человеком.... Дубасов — человек очень твердого и решительного характера. Он не орел, — для того, чтобы что-нибудь усвоить, ему требуется довольно много времени, но раз он усвоил, сообразил, — тогда он крайне тверд в своих решениях. Вообще, Дубасов человек в высшей степени порядочный и представляет собой тип военного».

На наш взгляд, весьма лестные слова, учитывая крайнюю скупость Витте на положительные характеристики.

Были в русском флоте и люди, которые стали заниматься политикой волею случая либо не зависящих от них обстоятельств — уже упоминавшийся адмирал Федор Авелан был далеко не одинок.

Настоящий приключенческий роман можно написать лишь по одному эпизоду из жизни офицера Корпуса инженер-механиков флота Павла Кузьминского (1840–1900), создателя газовой турбины.

В 1885 году император Александр III в знак недовольства [158] действиями болгарского князя Александра Баттенбергского, объявившего Болгарию независимым государством без согласования с великими державами{121}, приказал покинуть ряды болгарской армии и военно-морских сил всем подданным Российской империи. Офицеров таких было немало — по сути, Россия с нуля создавала болгарские вооруженные силы. Подчинились все, кроме Кузьминского.

Справедливости ради надо сказать, что для такого демарша у дававшего присягу русского морского офицера была как минимум одна веская причина. Дело в том, что Кузьминский, состоявший в должности главного инженер-механика болгарского флота, не имел о монаршей воле ни малейшего представления, поскольку на момент прихода в русское посольство в Софии соответствующего императорского указа находился в плавании.

Но, как известно, незнание закона не освобождает человека от ответственности за его невыполнение. На берег инженер-механик вступил человеком без гражданства — российского он был автоматически лишен, а болгарского, естественно, не имел. Пришлось, как говорится, жить между небом и землей. Вернее, на нейтральной полосе между двумя государствами.

Между тем русский инженер-механик на болгарской службе оказался человеком весьма изобретательным. Не без изрядной доли самоиронии он объявил себя ни много, ни мало, а «самостоятельной державой». Именовалось сия держава — «Павел Первый-Единственный».

«Человек-государство» решил обосноваться на небольшом острове, расположенном в течении реки [159] Дунай между территориями Румынии и Болгарии. Восемь месяцев подряд Кузьминский вел весьма активный образ жизни. При появлении румынских пограничников он перебегал на болгарскую часть острова, а когда прибывал болгарский патруль — на румынскую. Он уже успел стать чем-то вроде местной достопримечательности, как вдруг получил разрешение вернуться на Родину.

Последние годы жизни бывший главный инженер-механик болгарских военно-морских сил работал библиотекарем Балтийского судостроительного и механического завода в Санкт-Петербурге. Возможно, большинство его сослуживцев даже не подозревали о столь богатом приключениями периоде его жизни.

Случалось, что инициатива офицера ставила Россию на грань вооруженного конфликта с одной из великих держав.

Так, в 1860 году начальник отряда русских кораблей в Тихом океане (официально он именовался «Экспедицией в китайские и японские воды») капитан 1-го ранга Иван Лихачев{122} договорился с властителем нескольких островов к северу от Японии о переходе под российский протекторат. Это, впрочем, очень не понравилось британскому МИДу, и российским судам пришлось покинуть архипелаг. Возможно, прояви российское внешнеполитическое ведомство больше настойчивости, последующая история Российской империи и ее флота могла бы сложиться несколько по-другому. Ведь злосчастные острова носят название Цусимских...

И напоследок вспомним о человеке, который действительно мог именовать себя «первым революционным [160] адмиралом». Речь пойдет о капитане 1-го ранга Модесте Иванове (1875–1942). Этот морской офицер, также принимавший участие в обороне Порт-Артура в 1904 году, был не менее заслуженным человеком, чем вице-адмирал Андрей Максимов. О его личных качествах может говорить полученная в 1907 году Золотая сабля с надписью «За храбрость» (более распространенное название — «Золотое оружие»).

К моменту Октябрьской революции Иванов командовал 2-й бригадой крейсеров Балтийского моря, состоявшей из устаревших кораблей (включая и легендарный крейсер 1-го ранга «Аврора»). Дальнейшей его карьере способствовал матрос с крейсера «Диана», который находился под началом капитана 1-го ранга в 1915–1917 годах.

Кстати, по прихоти судьбы выбор будущего коменданта Московского Кремля Павла Малькова{123} пал на правнука декабриста Павла Пестеля (1793–1826).

Некоторое время с 4 ноября 1917 года Модест Иванов, по сути, руководил Морским ведомством — видимо, новая власть нуждалась в опытных администраторах. 21 ноября его произвели в контр-адмиралы. В дальнейшем Иванов работал в Пограничной охране и в торговом флоте. В 1936 году ему было присвоено звание «Герой Труда». Умер бывший капитан 1-го ранга в блокадном Ленинграде. [161]