Даров не возвращают
жүктеу/скачать 1.76 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Риер-Де, Отец городов
| Вечный Лес
Наставник Торик учил: осмысливай все увиденное, ничего не оставляя без внимания и классификации, старайся всему подобрать определение... Брен старался. На пятый день житья у Инсаар он даже придумал им имена, научившись с закрытыми глазами определять, кто к нему подошел. Только сила разума и спасала от бездумного ужаса, загоняя страх в тайники души, не позволяя визжать на одной ноте, подобно трусливому щенку. Его принесли сюда, на эту поляну, и первое время он ничего вокруг себя не замечал. Сжался в комок, забился под раскидистые ветви и смотрел в темноту неотрывно, вздрагивая от каждого шороха. А Инсаар занимались своими делами, никто к нему и близко не подошел. Что он сможет сделать, если они решат взять жертву, повалят его на землю и пойдут по очереди? Ровно ничего! Так и просидел всю ночь – наутро тело затекло настолько, что не двинуться, – и весь следующий день. Быстроразящие приходили и уходили, пошел дождь, потом перестал... Брену все было безразлично, его пожирал страх. На второй день он начал проваливаться в дремоту, как в омут. Слабое тело отказывало, а ведь лонг должен уметь долго обходиться без сна – как иначе выживешь в лесу? Разбаловали его в храме – и после, у Иллария. Злость на себя помогла проснуться и начать глядеть по сторонам. Теперь рядом с ним было двое Неутомимых – один очень высокий, а второй с приметным пушком на голове; да еще несколько раз приходил третий – с глубокой вмятиной там, где у людей сердце. Приходил, останавливался напротив Брена и стоял, внимательно разглядывая пленника. Сын вождя боялся этого, со шрамом, до колик в животе, до звона в ушах, потому что чувствовал в черных дырах, не отрывавшихся от сжавшейся на земле фигурки, неотвратимую угрозу. После Брен приметил, что Инсаар со шрамом держится уверенно и властно, будто... правитель, верно! Главный. Имя Амплиссимус пришло на ум само. Юноша постарался представить, как тот сидит на троне, диктуя указы писцам, и рассмеялся в голос, даже на миг полегче стало. Главный чуть приподнял узкий подбородок, чиркнул недобрым взглядом по развеселившемуся пленнику и исчез – просто растаял в воздухе. Брен одеревенел от жути – вот они, чары Инсаар! А он здесь, в лесной глуши, один с чудовищами... Пушистый и Высокий уходили и возвращались. Иной раз их по несколько часов не было рядом, но Брен даже не помышлял о побеге. Он понимал, отчего Инсаар не связали его, не караулят. Быстроразящие читают мысли и все чувствуют, так что веревки и часовые ни к чему. Стоит только шевельнуться, они объявятся – и кто знает, чем накажут за попытку побега? Когда Инсаар возвращались, то подолгу просто сидели на траве, не произнося ни слова – только иной раз легко касались друг друга и вновь замирали. Возлюбленный, которого Брен по цвету глаз назвал Флореном, не появлялся с тех пор, как пленник попал на эту поляну. Он поставил Брена на ноги и пропал. Сын вождя не знал, хочет ли видеть свой чудесный сон, ведь тот превратился в ужас. Он вообще ничего не знал, просто боялся. На третий день жажда и голод стали невыносимыми – за это время Брен даже не напился ни разу, только слизывал с листьев дождевую воду, но страх перекрывал все чувства и потребности. Ланий – это имя чрезвычайно подходило Неутомимому с пушком на голове – словно почувствовал состояние пленника и подошел ближе. Юноша скорчился, прикрыв голову руками. Вот оно, сейчас швырнет на землю лицом вниз, раздвинет ноги – как всегда Инсаар с людьми делали... Он даже пискнуть не успел, как гибкая рука подняла его в воздух, встряхнула. Что-то будто коснулось разума, и Брен увидел перед зажмуренными глазами ручей. Чистая вода – прозрачная, быстрая – здесь, в двух шагах. «Иди». Нелюдь приказывал ему напиться. Юноша сделал шаг, другой, то и дело оглядываясь, а Инсаар смотрел ему вслед. Ручей и впрямь оказался рядом. Едва утолив жажду, Брен приметил на кусте крупную спелую ботаву8. Осень, в родном племени сейчас все детишки собирают ягоды, а младшие воины помогают им, если не заняты. Вспомнилось, как они с Райном, сыном нового шиннарда, так же собирали ботаву и спорили, кто соберет больше, а потом наперегонки мчались по траве к шатрам – чтобы отдать урожай матерям и рабыням. Пусть варят и в бочки закатывают, зимой будет на столе частица лета... Райн тогда уже служил в дружине на посылках, но не тыкал Брену в нос тем, что он ученый зануда, а мама и вовсе хвалила. Даже отец и Север хвалили, а ведь старшим воинам недосуг заниматься какими-то ягодами... хорошее было лето. Брен, давясь слезами, потянулся к кусту, принялся рвать ягоды, запихивая их горстями в рот, а Ланий смотрел ему в спину. Наплакавшись, перепачканный соком юноша вернулся под свое дерево и снова скорчился. На следующее утро он понял: вот так и сдохнет. От голода, неподвижности и ожидания страшного. Именно ожидание – неизвестности, скорой расправы – было самым жутким. Когда Инсаар решат его выпить? Сколько он еще будет сидеть под ветвями, будто на цепи?! Когда Пушистый приблизился вновь, Брен чуть не вцепился тому в горло – пусть уж сейчас! Только бы быстрее, и можно будет уйти в Стан мертвых, где нет ничего – ни голода, ни позора, ни тоски. Но Быстроразящий ничего не сделал, просто положил перед пленником только что убитого голубя и... огниво! Сын вождя не поверил своим глазам, но птица и инструмент для разжигания костра были тут, их можно потрогать. Готовить Брен все равно не решился, даже не шевельнулся, а под вечер опять появился Главный со шрамом. Юноша уже не боялся – его тошнило, и поляна уплывала в серо-розовом тумане далеко-далеко... Вождь Быстроразящих сделал какой-то жест, и Ланий, повинуясь приказу правителя, подошел ближе. Приподнял голову Брена, погладил виски, и муть отступила – как в Приречной башне, когда златоглазый велел ему идти к брату. Чары Инсаар, жуткая неодолимая магия, недоступная людям, не причинила пленнику вреда! Наоборот. Пушистый поднял его на руки и куда-то понес, Брен заскулил придушенно, но ничего страшного не произошло. Деревья расступились, и сын вождя увидел высоко на ветвях прозрачные серебристые шары, сияющие в свете юной луны. Как же это было красиво! Юноша вдруг остро пожалел, что никто из близких ему не увидит такого великолепия – ни Север, ни мама, ни Райн, ни Илларий... консул тоже засмотрелся бы, он любил все красивое. Но они далеко, а сам Брен отрезан от мира, от людей. Если бы не старый крючок, надежно спрятанный в кармане туники, он бы решил, что вся прошлая жизнь ему попросту привиделась, а всегда было только это: Вечный Лес, луна, сияние серебра на непонятных шарах и жесткие руки нелюдя на его теле. – Дом. Смотри, энейле брата, это дом. Голос звучал в его голове, и в тоне не было угрозы. Неужели Пушистый предлагает ему жить в прозрачном шаре? Это же высоко, да и шар такой легкий! Он не выдержит веса человека, только тонкокостных Инсаар. – Нет. Ты поешь, а когда взойдет солнце, построишь себе дом из ветвей и шкур. Вы же так делаете. Брен не успел задаться вопросом, где он найдет здесь шкуры, и вообще, для чего жертве строить себе дом, если его скоро убьют? Мягкий толчок – и перед глазами сверкающая гранями стена. Он и не заметил, как они с Пушистым оказались внутри серебряного шара, просто вокруг вдруг стало светло. Полость будто светилась изнутри, и Брен зажмурился. Шар раскачивался, но явно не собирался падать. Инсаар с пушком на голове слегка придавил плечи Брена к мягким сияющим нитям. – Спи. И пленник уснул. Никогда в жизни не спал он так крепко, как сейчас – вися чуть не в полриере над землей, рядом с нелюдем. Наутро страх вернулся. Брен разглядывал впавшего в неподвижность Лания, прозрачные стены, темную тень в шаре напротив – кто там, интересно? Второй Быстроразящий, коего юноша из-за высокого роста назвал Процеритом? Или кто-то еще? Потом Инсаар очнулся, они спустились, и Неутомимый дал Брену выпить какой-то настойки, пахнущей ягодой и травами. Стало чуть легче. А после они вместе построили шатер из ветвей и принесенных Пушистым шкур. Брен забрался под полог и притих. Солнце золотило кроны, пели птицы, дремота сковывала движения, и он вновь уснул. А проснувшись, увидел рядом с собой убитую птицу – на этот раз небольшого дрозда – и огниво. И будто плотина рухнула. Пленник торопливо разделал дичь с помощью острых палочек и крючка от ножен, развел огонь и соорудил подобие вертела. Насадив тушку на толстую палку, он зажарил дрозда и съел, запив обед ключевой водой. И вымылся в ручье – даже тунику отмыл от грязи и крови. Его принесли в жертву, наказали за предательство, но убивать пока не собирались. Значит, следовало жить. Потом он снова задремал. Разбудил его знакомый, каждой частицей тела любимый голос. Златоглазый в своем истинном облике сидел рядом и гладил Брена по лицу. В первый миг счастье накрыло, будто удар грома, накрывающий равнину и лес, но потом он вспомнил все: свою комнату в цитадели Диокта, где бился головой об угол мраморного стола, растерзанные тела пленных в колодках, злые глаза Иллария и отрешенные – Севера. Проклятье Крейдона и страшные слова: «От тебя мать отказалась!». И то, что родной брат отдал его нелюдям. Брена трясло, он ничего не мог с собой поделать, только корчился, вжимаясь в шкуру, принесенную Пушистым. Гибкие холодные руки приподняли его, прижали к обнаженной груди, нежно погладили, а в раскалывающейся от боли голове прозвучало: – Твой брат жив и побеждает. А люди, принесенные нам в жертву, уцелели. Илгу непокорен и силен, мы пока не стали вмешиваться. Тебе же приготовлено долгожданное. Златоглазый приподнял его лицо, осторожно коснулся темно-серыми губами подбородка. Юноша всхлипнул, но сильные ладони принялись поглаживать его поясницу и плечи... так не ласкают, когда хотят изнасиловать скопом, верно ведь? – Никто не коснется тебя против твоей воли. Обещаю. Разве я когда-нибудь не выполнял своих обещаний? – Выполнял! Какое счастье, что ничего не нужно говорить, потому что сейчас Брен и слова не смог бы произнести! Любимый читает его мысли и, действительно, пока еще ни разу не солгал ему. Впрочем... он вообще мало говорил – и лжи, и правды. – Энейле, сегодня все случится, но прежде я буду просить у тебя разрешения. Инсаар перехватил его поудобнее и поставил перед собой на колени. Огромные глаза без белков, сужающееся к подбородку лицо, необычного оттенка кожа и родной запах леса... отчего он так испугался истинного облика любимого? Ланий, Процерит, Амплиссимус и другие Быстроразящие пугали его, Флорен – нет. – Те, кого ты называешь Ланием и Процеритом – мои братья. Мы зародились в одном тьеле и связаны навечно. А Главный – наш Старейший. Сейчас в этом мире есть лишь двое таких, и они видели лес куда более юным. Не бойся ничего, когда меня не будет, мои братья позаботятся о тебе. А сейчас скажи мне, энейле, ты хочешь принести жертву и отдать мне свой первый дар плоти? – Что значит «энейле»? – хрипло выдохнул Брен. Странно, отчего именно это слово заинтересовало его в миг, когда решалась его судьба? – На вашем языке оно будет звучать как «обильный». А на нашем означает «любимый», «желанный», – златоглазый по-прежнему отвечал, не разжимая губ, и Брен замер, а потом порывисто прижался к широкой груди. Ему впервые сказали о любви... Хочет ли он отдать себя? Не будь учебы в храме Трех Колонн, кто-то из старших воинов – приятелей Севера, отца или Беофа – взял бы его у костров на Ка-Инсаар еще два-три года назад. Обычно в племени, да и в других странах – он читал об этом в «Риер Амориет» и прочих свитках – первую жертву мальчику по договоренности со старшими родственниками помогал принести опытный любовник, который не причинит новичку повреждений ни в обрядовой борьбе, ни на ложе. Брен хорошо помнил, как Крейдон как-то говорил отцу, что просил бы Севера лишить девственности его сына, но знает: старшего сына вождя не интересуют мальчишки, ему подавай любовников-ровесников. Отец вначале засмеялся, а после проворчал: «Уж лучше бы Севера интересовали ровесницы, и вообще, пора бы сыну помириться с женой». Брену в тот день нужно было возвращаться в храм, но он упросил сопровождавших его воинов задержаться до рассвета – хотел узнать у Райна, как прошел его первый обряд. Сын нынешнего шиннарда лонгов вернулся к шатрам пьяный, смеялся и говорил, что зад у него болит, но завтра он сможет переспать с красоткой Мири – ведь он теперь мужчина. Райну было четырнадцать лет, и счастливым он отнюдь не выглядел, хоть и стал отныне взрослым. Потом чуть протрезвел, рассказал Брену, что спать с мужчиной не очень больно, а потом даже приятно, и посоветовал быстрее просить вождя позволить участвовать в обряде. И прибавил: «У тебя красивая задница, Брен, то, что надо...» – и глаза его стали такими тоскливыми, будто и впрямь отдал сегодня нечто очень важное. А Север, ругая брата за возмущение расправой над имперскими воинами, орал: «Хороший крепкий член мигом вправит тебе мозги!» Но через месяц буркнул: «Не слушай меня, забавы на ложе – не главное, учись давай». Брен знал – рано или поздно кто-то уложит его лицом вниз и отымеет. Если повезет, ему при этом будет не больно. Но то, что было обычным среди людей, переставало быть таковым, если речь шла о Быстроразящих. Хочет ли он? Неужели златоглазому важен его ответ? Юноша силился прочесть что-то в непроницаемом черном зеркале глаз любимого. Тот чуть отстранил его, положил обе ладони ему на плечи, и Брен удивленно моргнул, заметив, что острые когти Инсаар аккуратно укорочены. – Я сделал это ради тебя, энейле. Я буду ласкать тебя изнутри, моя плоть соединит нас, позволит тебе стать частью всего леса, отдать себя, как должно. Ты согласен? – Да, – юноша ответил прежде, чем успел подумать. Сердце подпрыгнуло к горлу и бешено заколотилось. Инсаар снова провел руками по его плечам, а после шершавые ладони накрыли ягодицы. Развели полушария в стороны, скользнули к промежности – и будто свет ударил по глазам. Брен даже не сразу заметил, что губы его касаются не узкой темно-серой щели, а свежего, умелого человеческого рта. Опять морок! Зачем?! Нет, любимый в таком виде красив – до чего же он красив, смилуйся над нами Вечный Лес! – и как же желанен! Но теперь, когда он все знает, для чего вновь его дурачить? – Не надо! – он хотел сказать, что любимый нужен ему в любом облике, что отличит его из тысяч... и не смог больше вымолвить ни слова. Жаркая клубящаяся тьма окутала его, пальцы сами вплелись в темные шелковые волосы, и Брен, изогнувшись, подставился ласке – настолько долгожданной, что прикосновение ладоней к коже было почти мучительным. – Так нужно, энейле, – златоглазый перехватил его запястье, прижал к своему члену – крепкому, длинному, налитому человеческому члену, а не жутковатому на вид орудию, которое юноша успел приметить еще в Приречной башне. Любимый заставил его сомкнуть пальцы, и Брен тут же с радостью понял, что от него требуется. Наконец-то получится хоть немного возместить щедрые ласки! Он смотрел на золотые искры, танцующие в темной глубине глаз, постанывал под все более откровенными прикосновениями, поглаживал напряженную плоть – а морок густел, пока все существо Брена не превратилось в пылающий костер. Сын вождя вскрикнул, выгибаясь в сильных руках, и в тот же миг гладкий палец проник в его тело. Златоглазый мял его рот своим, невидимые, но удивительно ловкие руки ласкали соски и член, а ладони на ягодицах продолжали свое дело. У Быстроразящего только две руки, но казалось, что двадцать, и все стремятся доставить наслаждение. Когда Инсаар развернул его к себе спиной, заставив опуститься на четвереньки, Брен уже позабыл обо всем. Мира больше не было, не существовало – только колыхающаяся тьма и невозможное желание. Вход пульсировал почти болезненно, прикосновения к нему отзывались в теле мучительной дрожью, и юноша вновь, как и прежде, начал умолять, захлебываясь бессвязными фразами. – Ка мал йерт! – голос любимого, нет – пронзительный крик! – оборвал его. «Жертва принята!» Брен не знал, как понял смысл странных слов. Мир вертелся, кружился, распадался на куски и вновь сходился в одной точке – болезненной, пульсирующей точке в глубине его тела. Златоглазый склонился над ним – концы волос коснулись изогнутой спины – и приподнял ему ягодицы. От толчка внутрь было больно, о, еще как больно, и Брен почувствовал, как натянулась сверкающая звенящая нить, связывая его – всего, целиком! – с телом любимого. И в тот миг, когда плоть Неутомимого раздвинула сжимающиеся мышцы, юноша вдруг увидел... Это было невозможно, немыслимо! Он видел леса и равнины, реки и горы, закат и рассвет – все разом. Он знал, что отдает и берет нечто невероятно важное, то, что продлит жизнь, напоит землю влагой, даст ей долгие лета плодородия. Тонкая и прочная нить словно тащила его вдаль и закручивалась спиралью, вновь возвращая в полыхающую точку на конце естества. Он был собой и одновременно – кем-то другим... и он понял кем. Инсаар. Бог – и древний ужас. Дающий и забирающий. Нить перестала раскручиваться, зазвенела на невероятно высокой ноте и будто молотом ударила в центр тела. Плоть заполнила Брена полностью, он закричал, забился, но плавные, размашистые толчки все продолжались, и нить вновь натянулась. Боль терзала его, но это было неважно, потому что боль покорялась, подчинялась силе, что тянула из него плоть любимого, отдавая что-то взамен. Дар. Вечный дар жизни. Наслаждение – простое человеческое наслаждение – вдруг оборвало безумный танец; Брен увидел шкуру перед глазами, ощутил себя стоящим на коленях, стонущим сгустком боли и желания. Неутомимый брал его сзади, как это издревле заведено в лесах, брал жестко, с силой вбиваясь в его распахнутое нутро – и в то же время будто бы шальные губы ласкали естество юноши, уже орошенное собственным семенем. А ненасытный рот приник к его пересохшим губам, и терзал, и пил, пил, пил... Ладони развели его ягодицы еще шире, тяжелая, неумолимая плоть превратила тонкую нить в крепчайшую веревку – и веревка тянула из него жизнь и силу, отдавая кому-то, кто гораздо важнее жалкого человека. Чему-то столь огромному, что разум постичь не в состоянии... Яркая звезда вспыхнула перед воспаленными глазами, Брен ощутил, как содрогнулось тело любовника, до предела натягивая связь, как нечто хлынуло внутрь тела... нет, не семя, но вышедшая из берегов река – всевластная река безмерной силы, – зашелся беззвучным криком... И с последним движением потерял сознание. ****
Жгучая боль привела его в чувство. Брен с трудом провел онемевшей рукой между ног и застонал. Там было мокро, шкура под ним пропиталась влагой. – Флорен, – тихо позвал он... или только думал, что позвал? Никто не отозвался, а у него даже заплакать сил не было. Тело болело так, словно его пытали... и сильнее всего терзало отчаянье. Он вновь один. Час – а может, вечность – юноша собирался с духом и все-таки открыл глаза. В проеме шатра сиял лесной полдень, пели птицы, звенел ручей. Вода. Пить! Он отдал бы жизнь за глоток воды. Голова болела нестерпимо, жестоко ныла поясница, а в животе будто огромный паук дорвался до пищи и жрал, жрал... Брен приподнялся и тут же рухнул обратно на шкуры. Боль пронзила насквозь – от промежности до поясницы. Он долго боялся пошевелиться вновь, но жажда брала свое. Юноша, застонав, перевернулся на живот и пополз к ручью, благо, тот бежал близко от шатра. Он плакал и ругался бессильно, пока полз к воде, а потом сунул голову в ручей и пил, рискуя захлебнуться. Гибкие руки коснулись его тела, Брен дернулся в ужасе, но боль приковала его к траве. Он не сможет убежать, защититься – сил не хватит! Юноша смотрел на стоящего над ним Пушистого и ждал удара. Теперь он всегда будет ждать удара, проклятья и плевка, раз ничтожного предателя принесли в жертву, а любовник даже не остался с ним после... после того, как сделал с ним такое. Так вот почему златоглазый сменил облик! Плоть Инсаар на конце много толще человеческой, и Брен сдох бы от боли, не наведи любимый чары... теперь там, наверное, все порвано, раз он испытывает такие мучения, раз до сих пор кровит. Ланий долго разглядывал его, потом легко подхватил на руки и отнес в шатер. Солгал ли златоглазый? Станут ли другие Инсаар брать беспомощного пленника? Этого он попросту не выдержит. Но Пушистый лишь положил его на шкуры, потом принес той самой вкусной настойки и поддерживал голову, пока Брен пил. А после Быстроразящий сидел с ним рядом, время от времени касаясь висков юноши когтистыми гибкими пальцами – и становилось чуть легче, чары Инсаар умеют лечить. Несмотря на боль, Брен уснул, а когда проснулся, кровь уже не шла, и между ног было чистое полотно. Откуда Быстроразящий взял кусок ткани, будто еще хранившей тепло рук какой-то женщины, ее соткавшей? У лонгов? Лигидийцев? А может, у келлитов или имперцев? Инсаар проникают повсюду, нет для них преград, а вот любимый не захотел или не смог побыть с ним немного. Тоска была столь острой – тоска по наслаждению и единству их тел, по немыслимому слиянию, что Брен опять тихонько заскулил. И Пушистый его понял. – Мой брат придет. Скоро. Ты должен есть и спать. Пушистый кормил его, приносил уже готовое мясо и даже пару раз хлеб и рыбу. Но кусок не лез в горло. Юноше было плохо, как никогда в жизни, тело по ночам точно драли жесткие когти, а тоска стала невыносимой. Каждый день без любимого высасывал из него силы и душу. Наконец разрывы и растяжение зажили, он смог садиться, потом вставать, а златоглазого все не было. Брен часами сидел возле шатра, даже не глядя на серебряные шары, в которых жили Ланий и Процерит. Несколько раз приходил Амплиссимус – Инсаар со шрамом на груди. Сын вождя по-прежнему боялся его, но ощущения словно бы притупились, отступив перед мучительной тоской. Впрочем, Главный не делал ничего дурного, только смотрел, но юноша неизменно чувствовал исходящую от него угрозу. И вот, в тот вечер, когда боль тела пропала совсем, любимый вернулся. Он вышел из темного облака, появившегося на краю поляны, и шагнул к шатру уже человеком – прекрасным, как первое утро мира. Брен без сил рухнул на колени перед своим божеством, обнял его бедра, прижался лицом к животу. Он не мог разжать хватку, просто знал: если златоглазый уйдет, ему не жить. Любимый поднял его на руки, прижал к себе, тьма закружилась вокруг них, и через бесконечно длинные мгновения босые ноги юноши коснулись мокрой травы. Они стояли у крутого обрыва, а внизу шумела река. Это Лонга? – Нет, это Йона, приток Большой Реки, – Флорен, как обычно, ответил на мысли. – Возле Лонги всегда много народу, и они хотят крови друг друга, а не жертвенной любви. Смотри! – сильная рука указала на восток. – Там твой брат. Брен закинул голову к темному небу, стараясь припомнить все, что наставник Торик рассказывал о созвездиях. Если Неутомимый прав, то Север Астигат находится на территории Предречной Лонги – на территории врага! Неужели в плену?! – Нет, энейле, не бойся за брата. Хоть я и не понимаю его, тот, кто родился с тобой из одного семени, мог бы сам принимать жертвенные дары, а его интересует лишь война. У сына вождя помутилось в голове. Север – человек, не Инсаар, как он может принимать силу жертвы?! – Твой брат – илгу, – мягкий голос будто ласкал, и Брен доверчиво приник к плечу, погладил теплые пряди волос. – Илгу значит «пьющий». Таких немного, но они есть, мы видим их сразу, как только человек впервые проходит Ка-Инсаар. Их сила мешает нам, очень мешает! Но люди глупы. Тот, кто рожден с тобой одним семенем, мог бы просто выпить своего врага – другой илгу слабее, – но предпочитает гоняться за ним с железом в руках. Объясни, отчего он так поступает, энейле? Юноша мог бы сказать, что не очень понимает, о чем говорит любимый, но вначале подумал... За кем Север гоняется с железом, кого он ненавидит сильнее всего? Иллария Каста! Златоглазый чуть склонил голову, подтверждая его догадку, и принялся ласкать обнаженные бедра любовника, спасая его от холода, которым тянуло с реки. – Север не знает, что он илгу, не знает, что может выпить другого человека так же, как пьет людей народ Инсаар, – медленно проговорил Брен. Язык почти не слушался, и приходилось тратить много времени, вспоминая самые простые слова. Оказывается, за дни, проведенные в ожидании Быстроразящего, он почти разучился говорить. Но это было неважно – любимый с ним! – Не так, как наш народ, но может. Не знает? Люди не прислушиваются к себе и миру, потому и не знают ничего. Я повторю: твой народ глуп, прости меня, энейле. Любимый просит прощения? За что? Инсаар, конечно же, много выше и умнее людей – они умеют и знают то, что неподвластно человеку, никому, никогда... Но златоглазый сказал, что, если бы люди прислушивались к себе... значит ли это, что тогда они могли бы овладеть чарами? Сейчас неважным казалось все. Он обдумает все это после. После того, как насытится любимым, а любимый насытится им. – Возьми меня! – хрипло прошептал Брен, разводя бедра в стороны. Да, после он сойдет с ума от боли, но сейчас плоть возлюбленного познает его и сделает счастливейшим на земле. Они долго целовались в траве, юноша осмелел настолько, что перекатился на Флорена сверху и целовал гладкую грудь, ласкал ладонями твердый живот, прижимаясь ноющими от желания чреслами к его паху. Однако стоило ему чуть спуститься вниз и сомкнуть губы на твердой плоти, как легкий порыв снес их обоих вниз, в темную воду. Йона уже готовилась к осени, но мерз Брен ровно до тех пор, пока Быстроразящий не встал рядом. Волны касались бедер любимого, луна любовалась его телом, золото сверкало в темных глазах... Сын вождя ахнул от восторга, когда река подхватила его и уложила навзничь. Ласковые прикосновения воды быстро довели до исступления. Река целовала и мяла соски, обхватила плоть и терла головку, мягкими толчками пробуждала желание в ... Инсаар просто стоял, не двигаясь, но Брен знал: не вода – возлюбленный ласкает его! Йона подчиняется Неутомимым, как подчиняется им все в мире. Потом златоглазый оказался рядом, поднял его ноги к себе на плечи и толкнулся внутрь. И юноша вновь содрогался от желания и боли, вновь видел горящую звезду, что вела его сквозь лабиринт нитей, вновь поил весь мир своей силой. Навершие естества любимого было той связующей точкой, что, соприкасаясь с такой же точкой в его теле, отдавала и забирала, делала всесильным и могущественным, но слабым перед страстью, точно котенок. И вновь его ждало мучительное пробуждение в шатре на знакомой поляне. Крови на этот раз почти не было, но Брен просто умирал от боли в измученном, выжатом досуха теле, а в голове не было ни единой мысли – только бесконечный вопль горя. Любимый придет не скоро! На прощанье он объяснил, что не станет приходить часто, ибо боится убить энейле – выпить совсем, полностью... Юноше было все равно, пусть убьет, лишь бы рядом! Но златоглазого не было, и оставалось только лежать на шкурах и выть тихонько, вслушиваясь, как откликается Вечный Лес. Риер-Де, Отец городов Хорошо быть тринадцатилетней девчонкой с торчащими вперед сосками и неутомимыми ногами, легко обнимающими бедра любовников и споро шлепающими по дороге, оставляя за собой риеры пути. А богатой влиятельной женщине не к лицу выскакивать из носилок, что тащат два дюжих раба, и нестись навстречу солнцу и куполам... а так вдруг захотелось! Столица – Тысячестенная, Тысячевратная, Всеобщая Мера, Средоточие Мира, Перекресток всех путей. Риер-Де, Отец городов. Гермии нравилась Гестия – любой город покажется обителью неги и богатства, если родилась в сущем вшивятнике, не помнишь ни отца, ни матери и вынуждена стать процедой. Мать городов Риер-Де была красивым городом, очень удобным, большим и влиятельным, но столица – высшее достижение для такой, как она. Быть может, кроме награды золотом, любимец Кладия сведет ее с кем-то из своих друзей? То, что сам вольноотпущенник императора не заинтересуется женщиной, Гермия понимала прекрасно. Некоторые философы объясняли пристрастие мужчин к мужчинам властью Инсаар над душами. Служение Неутомимым не оставляет места для мыслей не то что о женщинах, но даже о потомстве, а его, как ни крути, можно получить лишь от женщины. Любовник тебе ребенка не родит. А кроме того, людей так много. Лукреций Кадмийский писал: «Не будь войн и обрядов – и вызванной ими склонности к своему полу, род человеческий давно съел и выпил бы все, что родит Мать наша земля!» Почти все философы одобряли постоянные связи мужчин между собой, а некоторые даже вовсе отрицали потребность в женщинах. Гермия никогда с этим не спорила. Она знала, что примерно треть встреченных ею на пути мужчин будет спать друг с дружкой, сколько наследников им ни роди, но остальные умудрялись совмещать обряды и семьи. Вот бы встретить такого, с кем можно прожить остаток Возраста красоты... однако рассчитывать в этом смысле на любовника императора столь же глупо, как и на Луциана Валера. Интересно, где он сейчас? И почему в предместьях столицы так спокойно? Неужели до сих пор не знают? Солнце золотило поздние цветы вдоль дороги. Еще риер – и покажутся Срамные ворота, сбоку от которых есть маленькая калиточка. Там ее встретят и проведут прямо к всесильному возлюбленному Кладия. Гермии было любопытно взглянуть на того, кто владеет императором по ночам. Говорят, что Данет Ристан красив, словно сама Любовь. Подумать только, сын народа остеров, народа, прозябающего в нищете и не так уж далеко ушедшего от варваров, – а поднялся до таких высот! Стоило императору один раз отдаться своему рабу-виночерпию, и Кладий уже не смог с ним расстаться. Нет, Гермия вовсе не завидовала счастливчику. Она уже не девочка и слишком хорошо успела понять, чем кончается любовь с сильными мира сего. Куртизанка протянула руку сквозь занавеси и сорвала уже чуть поблекший желтый цветок. Последние теплые дни поздней осени... в Риер-Де еще почти лето, а вот в Лонге уже вовсю хлещут дожди и скоро ударят морозы. Впрочем, когда она уезжала, осень словно передумала и задержалась в пути. Варвар этим воспользовался. Но вскоре холода придут и сюда – от Гестии до Риер-Де всего шестнадцать переходов, а войско варваров двигается быстрее имперского... Гермия думала о прошлом спокойно. Что толку сожалеть и вспоминать о Гестии, об Илларии Касте и Луциане Валере? Город взят варваром, а любовники Гермии пусть выкручиваются сами. Она же выкрутилась – и весьма своевременно! В то, что Север Астигат поведет войско на столицу Риер-Де, куртизанка не верила ни минуты. Даже попыталась убедить в этом перепуганных женщин с детьми на одном из постоялых дворов, но те не стали слушать ее, обозвав шлюхой. Глупые курицы! Только и трясутся, что за своих мужиков, коих могут послать на войну с варварами. Думали б головой, а не лоном, рожали бы поменьше – и плевать им было бы на всех варваров. Из Предречной Лонги Северу Астигату не выбраться, впрочем, Илларию Касту, похоже, тоже. Интересно, пошлет император помощь консулу? Риер-Де не помогает проигравшим, таков закон. Если Каст погибнет от рук вождя лонгов, империя отомстит за него и других погибших, назначит нового консула, отобьет город и приречные крепости, но сейчас Илларию не поможет никто. Гермия пожала плечами. Она не могла пожаловаться на тех, с кем два года делила ложе – и Илларий, и Луциан были нежны, искусны и щедры сверх меры. Но теперь все кончилось. Бывшая процеда, у которой нет влиятельной родни – вообще нет никакой родни! – должна думать о себе. Будь она женой Иллария, ей, быть может, пришлось бы умереть вместе с ним, как подобает дочери Риер-Де, бросившись со стены прямо на копья штурмующих Гестию лонгов. Но она, хвала Инсаар, консулу не жена, аристократы с двадцатью четырьмя завитками на наручне не женятся на куртизанках. Да и зачем ей умирать из-за зарвавшегося глупца? Все аристократы рано или поздно двигаются умом – это Гермия уяснила еще со своим первым любовником, носящим завитки на запястье. Она мало разбиралась в обходных маневрах, обороне крепостей и прочем, зато полностью доверяла словам Луциана Валера, в уме коего ей пришлось убедиться. Расплатиться с долгами, оставшимися от отца, выдать замуж всех сестер и даже прикупить небольшое имение к югу от столицы – это надо суметь! А Луциан постоянно твердил любовнику, что тот творит глупость за глупостью. Но Илларий его не слушал – что ж, кто ему виноват? Кто виноват в том, что Север Астигат и его дружинники грабят города и деревни, сжигают и насилуют, отрезают уши и пируют в консульских покоях Гестии? Гермии отнюдь не хотелось быть изнасилованной толпой пьяных варваров да вдобавок остаться без денег. И нужно благодарить Инсаар Быстроразящих, что столица провинции Лонга так близка к столице империи Риер-Де – всего шестнадцать переходов! Именно поэтому всесильный любовник императора заинтересовался ею и первым прислал письмо. В столице должны знать, что творит консул Лонги – тем более такой своенравный и независимый консул, как Илларий. Впервые Данет Ристан написал Гермии больше года назад. Послание было вполне невинным – бывший раб восторгался красотой куртизанки, о коей ему якобы недавно рассказали, и спрашивал, какими украшениями она предпочитает оттенять свою прелесть. Она долго думала, отчего Данет обратился к ней, а не к Луциану, ведь мужчины во все времена понимали в войне и своевременных предательствах куда больше женщин. Возможно, Валер запросил с императорского любовника чрезмерно большую цену за нужные тому сведения. Что ж, Гермия раздумывала недолго. Тогда все шло прекрасно, Илларий был неизменно внимателен и щедр, но куртизанка все же ответила – просто так, на всякий случай. А вот когда дела пошли плохо, и Илларий ввязался в эту историю с мальчишкой-вождем, Данет начал задавать в письмах весьма предметные вопросы. И получал подробные ответы... именно потому она и выкрутилась и теперь едет за наградой. Вовремя совершенное предательство – всего лишь предосторожность. Цветущие кусты закончились. Теперь дорога вела прямо к Срамным воротам, и Гермия приказала рабыне, идущей рядом с носилками, достать сумку с косметикой. Стоит привести себя в порядок, вдруг сопровождать ее в императорский дворец будет какой-нибудь знатный и богатый приближенный Данета? Илларию самому следовало бы озаботиться расположением «ночного владыки», но консул слишком горд – вот и получит теперь за свою гордость. Она не хотела Илларию зла, но, как ни крути, убегать пришлось именно из-за него, а ей так было хорошо в Гестии! Теперь же придется все начинать сначала, а в двадцать восемь лет это не так-то просто. По крайней мере, переписка с Данетом обеспечила ей протекцию – и то хорошо. Конечно, сообразить, что дело не только в военных ошибках консула Лонги, было легче легкого. Наверняка и Данет Ристан, и император Кладий хотели добраться до денег Иллария, его рудников и земель раньше, чем это сделает жадная родня консула. И опять же, кто не велел Илларию отдать треть своего состояния империи? Или просто посылать Данету богатые дары? В последних письмах она весьма подробно описывала каждый шаг консула. Данет же вникал во все мелочи и однажды спросил, не кажется ли прекраснейшей, что Каст предал Риер-Де. Гермия задумалась и пришла к выводу: авантюры, подобные той, что консул решил провернуть с Брендоном Астигатом, и не приносящие ничего, кроме лишних хлопот, весьма смахивают на предательство или, по крайней мере, на преступное небрежение долгом. Именно так она и написала Данету. А почему бы и нет? Затея Иллария провалилась – перебежчиков было мало, да и те вскоре вернулись к Северу Астигату, который казнил каждого десятого. А потом вождь лонгов взял четыре прибрежных крепости – что с того, что одну отбили? – и двинул войска на Гестию. Подобного никто не ждал – ведь осень уже почти на исходе, кто же воюет по распутице? Но сама природа словно встала горой за варвара – было сухо и довольно тепло, да и сил у лонгов оказалось куда больше, чем рассчитывал Илларий. Гермия слышала, как консул говорил Луциану: «Лазутчики врут, Северу неоткуда так быстро взять свежих дружинников, да еще в таком количестве...» А после они узнали про вернувшихся перебежчиков и про ополченцев, и Валер заметил, что первые точно будут драться, как звери. Консул вновь рванул в войска, а Гермия и Луциан остались ждать его в Гестии. Куртизанка отправила Данету последнее письмо, и тот немедленно прислал короткую записку – гонец добрался из Отца городов всего за десять дней! – с четким приказом. Император Кладий повелевал дочери империи, бывшей процеде, собрать все сведения, свидетельствующие против преступного консула, и тотчас ехать в столицу. Чем больше доказательств небрежения и измены Каста она привезет, тем выше будет награда и сильнее благодарность к верной подданной императора. Гермия собрала все, что могла: копии приказов, даже показания свидетелей, – но отчего-то медлила. Ей все казалось, что Илларий справится и не придется бросать его, Луциана, Гестию... Дни тянулись томительно, а однажды на заре в город влетел отряд со страшным известием. Куртизанка подслушивала под дверью доклад командира отряда Луциану и квесторам консула: варвары в трех днях пути, войска не успеют догнать их и остановить! Вся надежда на неприступные стены города, мужайтесь, подданные империи Риер-Де!.. Голосили трубы, бегали по улицам командиры милиции9, из домов и лавок несся бесконечный вопль ужаса, а Гермия все записывала и запоминала, даже провела ночь с командиром отряда гонцов, чтобы узнать новости из первых рук. Оказывается, потеряв в жестоком бою недавно взятую цитадель Диокта, Север Астигат неожиданно приказал своему войску повернуть на восток. Консул Лонги сухо сказал своим квесторам, что он тоже ученик стратега Максима и знает такой прием как свои пять пальцев. Север Астигат бешеная тварь, но не дурак и понимает: Гестию ему не взять и тем более не удержать, так что весь маневр придуман для отвода глаз. Вполне известная и опробованная с древности имперская тактика – заставить врага броситься наперерез. Илларий Каст не купится на стол примитивную уловку. Имперские войска закрепились в отобранной цитадели Диокта и начали осаду трех других крепостей – варвар попросту бросил тамошние гарнизоны на произвол судьбы! – а драгоценное время уходило. Не миновало и декады, как армия лонгов была уже в предместьях Гестии. Илларий ошибся: варвар вовсе не обманывал его, он, видно, и рассчитывал на то, что консул заподозрит обман и не остановит вовремя... Осада Гестии длилась всего пять дней. Вначале осажденные ждали подхода консульской армии, потом чуда – даже провели десяток обрядов, уповая на помощь Инсаар, но все было напрасно. На рассвете шестого утра толпы варваров проломили стену возле храма Быстроразящим и ворвались в город. Гермии тут же припомнились мрачные предсказания Луциана о гневе нелюдей за остановленный Ка-Инсаар. Самого Валера она не видела с третьего дня осады. Может, он тоже провел ночку с командиром гонцов и тоже все понял? Кто знает? Гермия пробовала убедить командира бежать с ней – ей приглянулся молодой и храбрый парень, да и спутник в дороге не помешает, – но тот едва не влепил ей пощечину. Он рвался умереть на стенах. Дурак. Впрочем, аристократы все дураки. И не ей, с рождения предназначенной для услад, вынужденной въезжать в города через Срамные ворота, показывая страже татуировку храмовой процеды под грудью, жалеть аристократов. Хотя Иллария все равно было немного жаль... Увидев из окна своей комнаты, как полыхают подожженные варварами предместья Матери городов Риер-Де, куртизанка методично собрала все улики, запечатала в кожаный пакет и вместе с рабыней выбралась через подземный ход, о коем знало не больше двадцати человек во всей Гестии. Когда они отъехали на риер от стен, Гермия остановила свою кобылку, подаренную Илларием чистокровную Нарду, и даже заплакала, глядя на розовеющие в свете утра купола... Гестия, прощай! Они неслись через городишки и деревни, где мужчины готовили оружие, а женщины орали от страха и рвали на себе волосы. Во всех храмах горели жертвенные огни, и Гермия знала: немало процедов платят сейчас своими задницами за ошибки Иллария Каста. Имперцы пытались умилостивить Инсаар, так что жрецы и магистраты старались вовсю, ведь драть мальчишек – не с варварами воевать. Лучше бы быстрее собрали людей и вели на помощь! Проезжая через Миариму, Гермия задержалась на постоялом дворе, решив позавтракать. Им долго ничего не несли, и куртизанка, разозлившись, послала рабыню поторопить хозяев. Та вернулась без еды, зато привела с собой рыдающего мальчишку лет тринадцати. Гермия сразу приметила знакомый знак под левым соском и неловкую походку враскоряку – парня долго пользовали. Бросить мальчишку просто так она не могла – он ведь почти брат ей, такой же процед, как и сама Гермия когда-то, так что пришлось задержаться. Пока они отмывали и лечили беднягу, изнасилованного разъездом милиции, естественно, совершенно бесплатно – во время войны воинам не до таких мелочей! – куртизанка со злостью вспоминала Брендона Астигата. Юный процед был похож на молодого варвара – такой же белокурый, с тонкими чертами лица, стройная фигурка и упругие оттопыренные ягодицы. Илларий возился с варваром, как с собственным братом, а чего ради? Девственник в шестнадцать лет – Гермия обомлела, услышав признание мальчишки, что он ни разу не проходил Ка-Инсаар. Хорошо еще, что предупредил, не то из-за глупости Иллария, не удосужившегося узнать такие тонкости, Инсаар размазали бы ее на месте за попытку соблазнить девственника, отнять у них законное. А возможно, консул все знал и намеренно решил от нее избавиться? Но ведь самого Брендона за нарушение запрета покарали бы еще страшнее! Консул был со странностями, вот точно, и теперь платит за них сполна. Гермия надеялась, что платит и Брендон, который так странно исчез. Правда, Илларий был уверен, что его выкрали по приказу брата, но кто может знать? Кто может хоть что-то знать в такое страшное время, когда пылают города, по всей Лонге стоит стон, а уже взятая Гестия всего в шестнадцати днях пути от столицы Риер-Де! Куртизанка слышала разговоры о том, что, будь у Севера Астигата больше воинов, императору следовало б отозвать легионы из Кадмии и других провинций для защиты столицы. Но слышала и другое. Илларий и Луциан всегда говорили: империя не может послать в Лонгу еще войска, ведь в других провинциях есть свои Северы и Ульрики Рыжие... Да только, добавлял Илларий, ни в одной провинции варвары не дерутся так отчаянно, и ни одна из них не находится так близко от столицы. Что ж, остается теперь надеяться на прославленный ум любовника императора и верить: Данет Ристан знает об угрозе, покарает консула, если того только не убьют варвары, и приведет в провинцию новые войска. А Иллария ждут суд, изгнание, возможно, даже плаха. Топить его будут все: император, желающий наконец добраться до его денег, родня – в надежде, что им тоже что-то перепадет... А Гермии остается лишь правильно распорядиться достигнутым, не упустив ни грана честно добытых милостей. Рабы опустили носилки у кованых ворот, и куртизанка последний раз глянула на себя в зеркало. Хороша, несмотря на годы и дорогу! Полог распахнулся, внутрь носилок заглянул высокий стройный центурион, поклонился коротко и проговорил густым басом: – Мудрый Данет ждет прекрасную Гермию. жүктеу/скачать 1.76 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|