193
менты, не зависит от произвольного решения наблюдателя. Портрет — это портрет, и он не
становится таковым лишь благодаря тем и для тех, кто узнает изображенного. Хотя указание на
прообраз заложено в самом произведении, тем не менее правильно называть его окказиональным,
так как сам портрет говорит не о том, кто такой изображенный, а лишь о том, что это
определенный индивид, а не тип. О том, кто он такой, можно только «узнать», если изображенный
нам знаком, и только знать, если об этом говорит подпись или имеется дополнительная
информация. В любом случае в самом портрете заложено «невыкупленное», но в основе своей
«выкупаемое» указание, входящее в его значение. Эта окказиональность вне зависимости от
степени ее «выкупаемости» относится к принципиально значимому содержанию «картины».
Это можно узнать потому, что портрет любому предстает портретом; что же касается типа
изображения персонажа в фигурной композиции, то оно предстает лишь портретообразным; это
справедливо даже в том случае, когда изображенный неизвестен. Но тогда нечто в картине
недоступно наблюдателю, а именно то, что относится к поводу, к случайности. Однако это не
значит, что данное недоступное просто отсутствует; его присутствие даже полностью однозначно.
Нечто подобное справедливо и в отношении некоторых ноэтических явлений. Гимны Пин-дара,
комедия, всегда критикующая свое время, а также такие литературизованные конструкции, как
оды и сатиры Горация, по своей природе окказиональны. В подобных произведениях искусства
окказиональное перешло в непреходящее содержание таким образом, что даже, будучи
непонятным и непонятым, оно входит в смысл целого. Реальный исторический повод, который
может привнести интерпретатор, для произведения в целом лишь вторичен. В смысловой
структуре он выполняет роль знака на нотном стане, указывающего тональность, которая
заложена в самом произведении.
Следует признать, что то, что мы здесь называем окказиональностью, ни в коем случае не
уменьшает художественности замысла и художественной однозначности таких произведений, так
как то, что представляется эстетической субъективности «прорывом времени в игру» [см. Экскурс
II, с. 571 и сл.], а в эпоху искусства переживания казалось пренебрежением к эстетическому
значению произведения, на самом деле лишь субъективный рефлекс того онтологического
отношения, которым мы занимались выше. Произведение искусства настолько об-
Достарыңызбен бөлісу: |