Дипломная работа студентки V курса романо-германского отделения

ПРИЛОЖЕНИЕ.

Всем известно, что Книги, кои мы называем Священными, были божественным откровением, ниспосланным Господом своим пророкам, и их написали, дабы стали они утешением нам в нелегких жизненных трудах, верным и ясным светом средь мрака и заблуждений мира сего; дабы мы, изнывающие от язв, нанесенных нашим душам страстями и грехом, могли найти в Священном Писании, как в самой главной аптеке, для каждой болезни свое целительное средство. А поелику были они созданы для этой единой для всех цели, очевидно, что и пользоваться ими могут все в равной мере. Во всяком случае этого желал Господь, ибо написаны они яснейшим слогом и на языке, который являлся родным для тех, кому они изначально были предназначены.

Впоследствии, когда вместе с истинным учением Христа сокровища, содержащиеся в них, передались и перешли также к язычникам, Богу стало угодно, чтобы сии Книги были переложены на многие языки - почти на все основные и наиболее распространенные в те времена, дабы все в равной мере могли насладиться их чтением. И потому на заре существования Церкви великим прегрешением считалось, ежели кто-либо из ее приверженцев не уделял должного внимания изучению и чтению Священного Писания. Посему и священнослужители, и те, кого мы называем мирянами - будь они учеными мужами или же неискушенными в науках людьми - так стремились в этом преуспеть, что такое усердие, проявляемое невежественным людом, не могло не воодушевить тех, кто по долгу службы должен был быть в этом сведущ: я разумею прелатов и епископов, которые не гнушались каждый день нести народу Слово Божие, дабы всякий, кто читал священные тексты у себя в дому, воспринимал их в свете тех публичных чтений, словно услышанными из уст проповедника, а посему мог бы избежать ложных толкований и использовал бы чтение себе во благо. А благо сие воистину было столь же велико, сколь славно было то правление, и были равны посеянному семени взращенные плоды, что известно всякому, кто имеет хоть малейшее представление об истории того времени.

Однако, как я говорил, то, что по природе своей является великим благом и то, что было столь полезным в давние времена, сейчас стало приносить нам один лишь вред, о чем свидетельствуют и плачевное состояние, в коем мы ныне пребываем, и горький опыт пережитых нами несчастий. И вот те, кто стоит во главе нашей Церкви, словно побуждаемые самой необходимостью, своим высочайшим решением установили новый строгий порядок: они выпустили указ, запрещающий хождение книг Священного Писания на народных языках, на которых их могли бы читать непросвещенные люди, а поелику темный и грубый люд либо вообще не ведает сего богатства, либо, ежели и ведает, то не умеет правильно им пользоваться, то оно и уплыло у невежд из рук.

И ежели кого удивляет, ибо поистине есть чему удивиться, - как люди, исповедующие с нами общую веру, могли допустить, чтобы стало для них ныне губительным все прежде приносящее пользу, причем в том, что касается самого существенного, и ежели он желает постичь происхождение сего зла, то я, знающий его источник, открою, к чему я пришел: причин у этого явления две - невежество и гордыня, и в большей степени гордыня, чем невежество. Именно в этих двух пороках погрязли христиане, забыв о былой добродетели.

Невежество воцарилось средь тех, чьей обязанностью является знание и толкование священных книг, гордыня завладела не только ими, но и всеми остальными, хотя и иным образом. Ибо первым гордыня, спесь и звания магистров, которые они незаслуженно себе присвоили, застлали взор, дабы не могли они ни узреть свои ошибки, ни признать, что многое им еще предстоит изучить и постичь из того, чего они не знают, хоть и твердо уверены в своих знаниях. Других тот же порок не только лишил желания следовать наставлениям в изучении этих книг и наук, но также внушил мысль, что они сами могут раскрыть и понять их смысл. И вот когда народ возомнил себя богословом, а те, кому следовало, не способны стали исполнять свои обязанности как должно, тогда свет обратился во мрак, и то, что невежественный люд сам читал Священное Писание, стало причиной многих пагубных для народа заблуждений, которые на глазах разрастались и пускали все новые и новые побеги.

Однако если бы прелаты, подобно тому, как они лишили неучей возможности читать Библию, смогли бы также наставить на путь истинный и укрепить устремления и разум тех, кому надлежало заниматься ее разъяснением, положение было бы не столь бедственным и плачевным: ибо те, кто подобно небесам, обладают несметными богатствами добродетели, кои заключены в этом сокровище, непременно пролили бы хоть каплю сего великого блага на людей малых - ту землю, которую им нужно возделывать. Однако все происходит совершенно иначе и большинство из них не только не знают священных текстов, но презирают или, по меньшей мере, не ценят тех, кто владеет этими знаниями. И имея лишь смутное представление об азбучных истинах, самодовольные и чванливые, они носят звания магистров-теологов, но сами не знают Теологии, которая, как известно, начинается со Школы и продолжается в творениях святых отцов, а ее вершина и совершенство, и венец - священные тексты, к постижению коих, как к единственной верной цели, направлено все, что было ранее.

Но оставим их и возвратимся к простым людям, ибо вслед за тем, что по их собственной вине и из-за собственной гордыни они перестали извлекать пользу из чтения Священного Писания, их поразило новое, быть может, еще более страшное зло: они стали сверх всякой меры увлекаться чтением книг, являющихся не просто никчемными, но опасными и вредными, число которых, словно по наущению дьявола и словно уже не осталось более хороших и полезных книг, так возросло в наше время.

И вот с нами произошло то же, что происходит с землей: когда она не произращивает пшеницы, то порастает тернием и волчцами. Я говорю Вам, что второе зло отчасти превосходит первое, потому что если в том случае люди теряют великое подспорье к тому, чтобы стать лучше, то в этом они приобретают то, что делает их хуже; там отвергают покровительство добродетели, а здесь дают пищу грехам. Ибо ежели, цитируя слова святого Павла, "худые сообщества развращают добрые нравы", то разве не приведет к тому же дурная и непристойная книга, которая общается с тем, кто денно и нощно проводит за ее чтением? Да и может ли не быть худая и греховная кровь у того, кто питается лишь сорной и ядовитой травой?

И в самом деле, ежели мы хотим рассмотреть это с должным вниманием и быть беспристрастными судьями, то нельзя оставить без осуждения то, что именно этим, сбивающим с пути истинного и смущающим душу, книгам, именно их чтению мы обязаны большей частью тех пагубных перемен и тем упадком нравов, кои мы теперь наблюдаем. Влечение к язычеству и неверие - ибо не знаю я иного времени в истории христианского мира, когда бы они ощущались сильнее, чем сейчас, - по моему разумению, имеют своим источником, и корнем, и единственной причиной эти самые книги. Очень жаль, что многие простодушные и благочестивые люди ступают на дурную стезю, прежде чем их успевают предостеречь от этого шага, и вот, словно не ведая, почему и как это случилось, они вдруг замечают, что отравлены ядом и гибнут - так нелепо и неотвратимо - разбившись о подводную глыбу, скрытую от их взора. Ведь обычно большинство сих пагубных сочинений читается отроковицами и юными девицами, а родителям то и невдомек. Посему весьма часто любые другие меры предосторожности с их стороны оказываются тщетными и бесплодными.

Вот почему, несмотря на то, что излагать целительные поучения, пробуждающие души и наставляющие их на путь добродетели, во все времена считалось благим и похвальным делом, именно сейчас, как никогда прежде, стало необходимым, чтобы все талантливые умы, коих наградил Господь дарованием и способностями к подобного рода занятиям, приложили все свои силы к сочинению на нашем родном языке и для всеобщего чтения вещей, которые, либо непосредственно беря свое начало в Священном Писании, либо будучи в полном согласии и соответствии с ним, восполнили бы, насколько возможно, потребность людей в чтении и, вместе с тем, заменили бы им вредные и пустые книги.

И хотя верным является то, что некоторые ученые и весьма религиозные мужи успешно трудились на этом поприще и подарили нам многие сочинения, в коих излагались полезные и благочестивые вещи, это не означает также, что все прочие, имеющие к тому способности, могут пренебречь своими обязанностями и отложить перо; ибо если бы все, кто могут писать, делали бы это, во сто крат уменьшилось бы зло; и не только потому, что об одном и том же можно написать многие книги, но и потому, что доколе существует потребность в чтении, необходимо, чтобы кто-то их писал. Ибо велико разнообразие человеческих вкусов и склонностей и велико число и популярность дурных сочинений, коим должны противостоять хорошие. И как солдаты на батареях, находящихся неподалеку от вражеских укреплений, во время военных действий наступают на них со всех сторон и атакуют изо всех видов орудий, созданных человеческим умом, точно также должно поступать сейчас всем талантливым и ученым умам, совместно борясь со столь укрепленными и защищенными бастионами зла, о которых мы говорим.

Так я считаю и считал всегда. И хоть известен я лишь как самый малый из всех, кто может служить Церкви на этом поприще, я всегда желал посвятить себя сей славной службе и только мое слабое здоровье и многочисленные занятия до сих пор не давали мне этого сделать. Однако ежели прежняя жизнь, полная забот и праведных трудов, не позволяла мне воплотить сие желание и замысел, я полагаю, что не следует теперь терять возможности и не использовать того праздного состояния, в коем я из-за несправедливости и злого умысла неких особ ныне пребываю. Ибо хоть и велики тяготы, обременяющие меня, однако благосклонность небес, коей незаслуженно наградил меня Бог - истинный отец всех скорбящих, а также осознание себя одним из их числа, таким покоем наполнили мою душу, что теперь не только мыслями об изменении всех прежних привычек я занят, но и о деятельности, и о познании истины помышляю и могу наконец сделать то, чего ранее не сделал. Господь обратил для меня сей труд в источник света и исцеления и руками тех, кто желал причинить мне вред, принес благо. И за эту высшую божественную милость никогда бы я не смог отблагодарить Его должным образом, если б сейчас, имея на то все возможности, в той форме, в коей умею, и соразмерно с ничтожеством моего гения и моих сил, я не взялся бы со всем рвением за выполнение того, что считаю столь необходимым для блага верующих.

И вот в этой связи мне вспомнилась одна ученая беседа, некогда состоявшаяся по какому-то случаю между тремя моими близкими друзьями, членами моего Ордена, двое из которых были весьма образованными и изощрившими свой ум мужами; они говорили об именах, коими называют Христа в Священном Писании. Сей разговор передал мне позднее один из них, и я, сознавая его исключительную важность. не хотел, чтобы он навсегда изгладился из моей памяти.

И сейчас, желая написать что-нибудь полезное для христиан, я подумал, что начать с имен Христа будет наиболее удачным и в то же время отнюдь не вызывающим решением, и для пользы читателей - самым выгодным, а лично для меня - самым отрадным и самым сладостным из всех делом, ибо как Господь наш Иисус Христос подобен источнику или, вернее, океану, в коем заключено все полезное и благостное, что только есть в людях, так и сами речи о Нем или, если так можно выразиться, снятие покрова с сокровища, являются самым благостным и самым полезным занятием из всех существующих на свете. И доводы разума нам подсказывают, что знание Его заключает в себе любые другие научные знания и штудии, ибо служит основой их всех и своего рода целью, к коей устремлены все помыслы и деяния христианина; посему первое, чему должны мы дать приют в нашей душе - это желанию узнать о Христе и, по той же причине, стремлению постичь Его, ибо именно из познания рождается, вспыхивает и вырастает желание.

Ведь истинная мудрость человека заключается в его знаниях о Христе и, воистину, это самая великая и самая божественная из всех мудрость, так как постичь Его значит постичь все сокровища премудрости божьей, которые, как свидетельствует святой Павел, "сокрыты в Нем", значит постичь силу той безбрежной любви, которую питает Господь к людям, постичь Его величие и могущество, и бездну Его безграничных возможностей, и неколебимой мощи Его великую власть вместе со всеми прочими совершенствами и достоинствами, вместилищем коих является Бог и которые сильнее, чем когда-либо, проявляются и блистают ослепительным светом в тайне Христа. Сии совершенства или, по крайней мере, большую их часть мы можем постичь, ежели откроем для себя силу и значение имен, коими в Священном Писании наделил Его Святой Дух, ибо сии имена суть знаки, в коих Господь божественным образом запечатлел все, что должно изведать человеку о Христе и что способен охватить его несовершенный разум.

И вот, воскресив в памяти все, о чем шла тогда речь, я записал сей разговор на бумаге, стараясь по возможности следовать правде или хотя бы представить Вам ее подобие, а также придерживаясь той формы, в коей мне это передали, и теперь посылаю мой труд на строгий суд Вашей Милости, чьим покорнейшим слугой остаюсь во всех своих начинаниях.
ВВЕДЕНИЕ.
Здесь говорится о предмете беседы, которая состоялась между тремя друзьями, праздно проводящими время в обители отдохновения.
Дело было в июне месяце, спустя несколько дней после праздника святого Иоанна, когда занятия в Саламанке обычно подходят к концу. Марсело - так я назову одного из тех, о ком буду говорить, ибо имея весьма веские основания, я не желаю открывать его истинного имени и также поступлю с остальными участниками беседы, - итак, Марсело, после долгих и утомительных ученых трудов, коим он неустанно предавался в течение целого года, проведенного в Саламанке, удалился ото всех дел и, словно найдя прибежище в тихой гавани, уединился в усадьбе, которую, как Вам известно, имеет мой монастырь на берегу Тормеса; вместе с ним, дабы составить компанию и с подобными же намерениями, отправились два его друга. И вот когда они находились там уже несколько дней, случилось так, что одним утром - тем, что приходилось на праздник апостола Петра, - все трое, воздав святому необходимые почести, коих требует в сей день наша религия, вышли в сад, который начинался от самых дверей дома.

Это был большой сад, густо заросший деревьями, посаженными безо всякого порядка, но именно это и услаждало взор, особенно в эту пору и в этот час. Поэтому, войдя в него, они сперва некоторое время прогуливались, наслаждаясь прохладой, а затем сели рядом на скамьи, расположенные в тенистом месте под сенью виноградных лоз рядом с журчащим ручейком. Этот ручей спускался с холма, который находился прямо за домом, и там же за домом он втекал в сад, где, струясь и перекатываясь, весело бежал, напоминая своим журчанием смех. Их взору также открывался чудный вид на близлежащую тополиную рощу, поражающую своим великолепием и высотой деревьев. А поодаль, совсем поблизости виднелся Тормес, в ту пору еще полноводный и выходящий из берегов: он тек по долине, образуя излучину. День выдался наредкость спокойным и ясным, а час радовал прохладой. Посему усевшись, они некоторое время провели в полном молчании, а затем Сабино, - ибо так мне хочется назвать самого юного из всех, - устремив взор на Марсело и улыбнувшись, повел такую речь:

- Есть люди, которые при виде природы немеют, и такое состояние души, должно быть, свидетельствует о глубине их ума, способного проникнуть в самую ее суть, я же, как божья пташка, - вижу зелень и хочу петь или щебетать.

- Я прекрасно понимаю, отчего Вы завели об этом речь, - отозвался Марсело, - однако дело здесь не в величии ума, как Вы изволили выразиться, дабы, наверное, польстить мне иль утешить, но в свойствах, присущих нашим возрастам, и в различных душевных настроениях, кои пробуждаются и охватывают нас под воздействием этого вида: в Вас закипает молодая кровь, а мною овладевает меланхолия. Но давайте же спросим Хулиана (ибо таковым будет имя третьего), какого он склада: так же подобен птице иль сделан из иного материала?

- Я не всегда один и тот же, - отвечал Хулиан, - хотя в сей миг мне ближе настроение Сабино. И коль скоро он не может вести беседы с самим собою, взирая на красоты природы и величие небес, то пусть выскажет нам, о чем бы ему хотелось поговорить.

Тогда Сабино вынул небольшой исписанный листок бумаги и произнес:

- Вот здесь сокрыты все мои надежды и желания.

Марсело, узнавший сей лист, ибо был он написан его рукой, повернулся к Сабино и со смехом сказал:

- По крайней мере Вас, Сабино, не слишком сильно будут мучать желания, коль в руке Вы держите надежду, и ни то, ни другое не может быть великим, ежели сокрыто в столь маленьком листочке бумаги.

- Раз они так малы - сказал Сабино, - у Вас будет меньше оснований отказать мне в столь малом.

- Каким же образом - отозвался Марсело, - и почему именно я смогу удовлетворить Ваше желание, да и в чем сие желание заключено?

Тогда Сабино развернул лист и прочитал заглавие, кое гласило: "Имена Христа", и далее читать не стал, а лишь сказал:

- По счастливой случайности я обнаружил сей листок, принадлежащий Марсело, где, как видно, у него были выписаны некоторые имена, коими называют Христа в Священном Писании, а также места, откуда они взяты. И едва я увидел их, меня одолело страстное желание услышать что-нибудь по сему вопросу. Вот почему я сказал, что все мои желания сокрыты в этом листке бумаги. В нем же таятся все мои надежды и упования, ибо, как можно было догадаться, это вопрос, над которым Марсело долго размышлял и в котором многое изведал, вопрос, ответ на который должен находиться у него на устах. И поэтому он не сможет отговориться несколькими учтивыми фразами, которые обычно произносят, когда хотят вежливо отклонить просьбу, ссылаясь на то, что мы застали его врасплох. Так что теперь, когда у Марсело не осталось никакой возможности отказать нам, когда все мы располагаем свободным временем, а сей святой день и чудесная пора словно предназначены для подобного рода бесед, нам не составит особого труда упросить его поделиться с нами своими размышлениями, ежели, конечно, Вы, Хулиан, мне поможете.

- Ни в чем другом я не был бы столь заодно с Вами, Сабино, - отвечал Хулиан.

И вот после того, как много слов и возражений было высказано по этому поводу, ибо Марсело долго не соглашался выполнить просьбу Сабино или, по крайней мере, умолял Хулиана принять его сторону и тоже участвовать в беседе, и сойдясь, наконец, на том, что тот в свое время, когда сочтет это необходимым, вступит в разговор и выполнит сию работу, Марсело, повернувшись к Сабино, сказал:

- Коль скоро сей листок стал причиной, породившей нашу беседу, так пусть он же станет в ней проводником. Читайте далее, Сабино, и ежели вы не возражаете, мы будем строить наши речи согласно тому, что там написано, и строго следуя порядку.

- Мы придерживаемся того же самого мнения, - в один голос отозвались Сабино и Хулиан.

А затем Сабино заглянул в листок и спокойным, ясным голосом прочел следующее:

- Прежде чем мы перейдем к ним, - вступил Марсело, жестом останавливая Сабино, - необходимо поговорить о вещах, которые подведут нас к этому. Необходимо, как говорят, вернуться вспять и, следуя по течению от самых истоков, сказать, что именно мы называем именем, для чего оно предназначено, зачем было создано и как его обычно употребляют. Однако и это не будет истинным началом нашей беседы.

- Но с чего же следует начать, как не с краткого изложения сути вопросов, которое у схоластов называется "дефиницией"? - спросил Хулиан.

- Как моряки, уходящие в долгое плавание и отдающие себя во власть морской стихии, прежде чем поднять паруса обращаются к небесам, уповая на их благосклонность и моля о благополучном исходе странствия, так и сейчас, в преддверии подобного же начинания я или, вернее, все мы должны попросить Того, о ком будем вести наши речи, ниспослать мне чувства и слова, подобающие речам о Нем. Ибо ежели и более ничтожные вещи мы не только не можем достойно завершить, но и начать без Господней на то воли не способны, то кто волен говорить о Христе и о таких высоких материях как Имена Христа, не будучи вдохновлен силой Его святого духа?

Потому, сознавая собственную ничтожность и все несовершенство нашего разума и словно повергнув ниц наши сердца, давайте смиренно помолимся этому свету, пробуждающему нас: да озарит божественное светило своими лучами мою душу, дабы смог я ощутить все Его добродетели и , ощутив, высказать словами как должно. Ибо без Твоей воли, Господи, разве можно истинно говорить о Тебе? Да и кто не погибнет в пучине Твоих совершенств, если Ты сам не направишь его в гавань? Так освети же мою душу, о, единственное истинное солнце! Освети ярчайшим светом, чтобы от его луча моя воспылавшая душа возлюбила Тебя, мой прояснившийся разум узрел Тебя, мои отверстые уста говорили о Тебе и возвестили, если не все, то хоть малую толику, доступную нашему пониманию, и провозглашали славу и величие Твои и ныне, и присно, и во веки веков.

И сказав это, Марсело замолк. Его же собеседники, как завороженные, взирали на своего друга. Подождав, тот возобновил свои речи следующим образом:

- Имя, если описывать его в целом, есть слово, которое вкратце заменяет собой то, о чем ведется речь и которое мы принимаем за сам предмет речи. Или, другими словами, имя является тем, что оно называет, но не в его настоящем, подлинном бытии, а в том, что у нас на уме и на устах. Вы должны уяснить себе, что совершенство вещей, особенно тех, которые доступны нашему пониманию и разумению, состоит в том, что каждая из них заключает в себе все остальные; то есть, если существует одна, то в ней одновременно присутствуют и все прочие возможные вещи. Этим они уподобляются Богу, который содержит в себе всё. И чем более они в этом преуспеют, тем ближе они к Богу, а стать подобным Ему - высочайшая цель, к коей стремится все сущее и к коей направлены самые страстные упования всех живых существ.

Таким образом, совершенство всех элементов бытия состоит в том, чтобы в каждом из нас был совершенный мир: все заключено во мне и я присутствую во всем, существую в каждой по отдельности и во всех вместе взятых вещах и храню часть их сущности в себе, благодаря чему все мы оказываемся частями этого великого механизма мироздания, и в нерушимое единство превращается многообразие его различий. И сохраняя свою самость, они смешиваются, и, оставаясь многими, не являются таковыми. Так, открывая нашему взору всё разнообразие и многообразие универсума, побеждает единство и царствует, и надо всем водружает свой престол. Вот что значит приближение создания божьего к своему Творцу, единому в трех лицах и средь многих совершенств, кои невозможно объять умом, единственному наивысшему совершенству.

Таким образом, ежели я верно объяснил, в чем заключается совершенное бытие, и естество всякой вещи действительно стремится к своему идеалу, а природа не скупится удовлетворять наши необходимые потребности, то Господь также щедро и умело удовлетворил и это наше желание, как и все остальные. И поелику вещи не могли существовать друг в друге такими, какими они были, в своем тварном и несовершенном виде, им было дано - каждой в отдельности - помимо земного состояния, которое они имели, другое, во всем подобное первому и рожденное от него, но только более возвышенное. В этом новом состоянии вещи могли бы пребывать и жить в понимании других, окружающих их вещей: одна содержала бы в себе все и все - одну. Господь приказал им превращаться в устах говорящего из понятий в слова и распорядился, чтобы они, требующие в материальном бытии каждая своего определенного места, в ином, духовном бытии могли находиться в одном месте, но по отдельности, не мешая друг другу, и, что еще более удивительно, чтобы каждая отдельная вещь могла пребывать одновременно во многих местах.

Пояснить мои слова может зеркальное изображение. Ибо ежели взять несколько зеркал и поставить их перед нами, то чело наше отразится одновременно в каждом из них, и все возникшие отражения возвратятся вместе, не сливаясь, к нашим очам, а через них проникнут в душу того, кто смотрится в зеркала. Итак, в завершение уже сказанного: все вещи живут и существуют в наших мыслях, когда мы их мыслим, и на языке и устах, когда произносим, и та же самая сущность, которую имеют они, возникает и в нас, ежели мы правильно понимаем и называем их.

Я говорю "та же самая", подразумевая подобие, хотя, как следует из моих слов, качества их различны. Вещи в своем собственном существовании обладают весом и объемом, но в восприятии того, кто их мыслит, они становятся духовными, возвышенными сущностями; одним словом, сами по себе они являются настоящими предметами, но в нашем понимании и в речи становятся отражениями этих предметов, т.е. самих себя, становятся образами, которые их замещают, выступают вместо самих вещей, а для чего это делается - я Вам уже поведал; и, наконец, сами по себе они являются вещами, а в нашем понимании и в речи представлены именами. Таким образом, ясным становится то, о чем мы сказали вначале: имя есть образ называемой вещи или же сама вещь, облаченная в новую форму; имя занимает ее место, стремясь к совершенству и единству, о чем мы уже сказали.

Известно также, что существует две разновидности или два рода имен: одни живут в душе, другие звучат на языке. Первые - это бытие вещей в мыслях того, кто их мыслит, вторые - в устах того, кто, представив их в уме, произносит и производит на свет в словах. Между ними есть одно сходство: и те, и другие являются образами и, как я уже не раз повторял, замещают предметы, которые называют. Однако есть и одно отличие: одни являются образами естественными по своей природе, а другие - искусственными. Я хочу сказать, что образ и изображение, рождающиеся в душе человека, замещают вещи согласно своему естественному им подобию, тогда как, придумав звуки, мы назначили каждой вещи свое слово, поэтому во втором случае предметы заменяются словами. Когда мы говорим об именах, обычно имеем в виду те, последние, хотя основными являются первые. Так вот мы будем вести свои речи о вторых, но устремлять свои мысли к первым.

Тут Марсело замолчал и уже было собирался продолжить свои рассуждения, как к нему обратился Хулиан:

- Мне кажется, что Вы начали от самых что ни на есть истоков и сказали все, что следовало, дабы суть вопроса стала понятной. И ежели я был достаточно внимателен, то из трех проблем, намеченных вначале, Вы раскрыли только две, а именно: что такое имя и в чем его назначение. Осталась третья - какова форма, в которую заключено имя и что нужно иметь в виду при употреблении имен.

- Прежде всего, - отвечал Марсело, - позвольте прибавить Ваши слова к уже сказанным. Что же касается третьего вопроса, то когда мы представляем себе предметы, иногда в мыслях одновременно возникает образ многих вещей, я разумею то, что появляется образ, в котором несколько вещей в остальном различных приходят к согласию и уподобляются друг другу. Иногда напротив, мыслимый нами образ - отражение единственного предмета, не соотносимое с другими. Также происходит и с именами: есть слова или имена, обозначающие многие предметы сразу. Их называют именами общими. Есть и другие, присущие только одному предмету. Как раз о них и пойдет сейчас речь. Природа и логика таких имен требуют при употреблении строго соблюдать одно правило: раз эти имена являются именами собственными, то они должны обозначать определенную характерную особенность, нечто лично присущее тому, о чем говорится; они должны рождаться и проистекать из своего собственного, особого источника. Ибо ежели имя, как мы выяснили, заменяет называемое и ежели цель его сделать присутствующим для нас отсутствующий предмет, который оно обозначает, и сделать недалеким и близким удаленное от нас, то необходимо, чтобы и звучание, и форма имени, а также происхождение и значение того, откуда оно берет свое начало, были максимально приближены и уподоблены самому владельцу этого имени, насколько вообще возможно уподобление звуков слова телу, обладающему весом и объемом.

Верно то, что сие правило не всегда соблюдалось в языках. Однако надо признать, что в самом первом языке оно соблюдалось всегда. По крайней мере Господь соблюдал его, когда наделял вещи именами, как свидетельствует Священное Писание. Ибо разве не написано в "Бытии", что Адам, осененный божественным вдохновением, нарек каждую вещь своим именем и что, какое имя было дано им тогда, такое они и носили впредь? Иными словами, каждой вещи подходило только одно единственное имя, словно она была рождена с ним, и если б его отдали другой вещи, то оно ни за что бы ей не подошло и ни в чем бы ей не соответствовало. Однако, как я уже сказал, сии подобие и сходство заключены в трех вещах: в форме, в звучании и , главное, в источнике происхождения и значения имени. Так поговорим же о каждой из них в отдельности, начав с последней.

Итак, рассмотрим сейчас подобие имени своему происхождению и значению того, откуда оно рождается. Иными словами, когда имя, данное какому-либо предмету, образуется или происходит от какого-либо другого слова или имени, тогда значение того, от чего оно произошло, должно быть приближено к чему-то присущему лишь называемому предмету, дабы производное имя, прозвучав, позволило слуху уловить и опознать образ этого самого особого свойства предмета; то есть, чтобы значение имени обладало теми же качествами, что содержатся в сущности называемой вещи. Как, например, это происходит в нашем родном языке с именем, которое обозначает лиц, наделенных властью вершить правосудие в городах. Мы называем их коррехидорами - именем, которое произошло от слова corregir (исправлять), ибо исправлять зло и несправедливость - их основная обязанность, то есть то, что более всего свойственно этой должности. Так всякий, кто слышит это слово, едва уловив его, сразу понимает, чем занимается или должен заниматься тот, кто носит сие имя. Также и тех, кто слаживает браки, мы, испанцы, зовем casamenteros (сваты), образуя слова от hacer menciуn или mentar (оглашать), так как именно они возвещают о предстоящей свадьбе, слаживают ее и оглашают. В Священном Писании такое подобие соблюдено во всех именах, которые либо были даны самим Господом, либо стали по его воле источником образования других имен. Но Господь не только строго следит за соответствием имени внутреннему содержанию называемой вещи: всякий раз, как Он наделял вещь неким особым свойством, добавляя его к уже имеющимся, Он давал ей новое имя, которое соответствовало бы этому новому качеству, как это случилось с Авраамом, с его женой Сарой, внуком Иаковом, нареченным Израилем, также с Иисусом Навином, выведшим евреев к земле обетованной, и многими другими.

- Не так давно Вы привели нам один весьма яркий пример, - вступил в разговор Сабино. - И во мне, едва я услышал его, зародилось легкое сомнение.

- Что же это за пример? - спросил Марсело.

- Имя Петра, коим нарек его Христос, как нам говорили сегодня на мессе, - ответил Сабино.

- Это так, - сказал Марсело, - и это действительно служит хорошим подтверждением моим словам. Но в чем же состоят Ваши сомнения?

- Меня смущает причина. по которой Христос дал Петру сие имя, ибо, по моему разумению, в этом должна быть сокрыта великая тайна.

- Вне всяких сомнений это великая тайна. - Отвечал Марсело, - Ибо новое, открытое всем имя было свидетельством того, что Христос наполнил самые заветные тайники его души непоколебимой твердостью духа, гораздо более великой, чем у остальных его учеников.

- Именно это и ввергло меня в сомнения, - отвечал Сабино, - ибо как мог обладать большей, чем остальные апостолы, твердостью духа тот, кто вместе со всеми отрекся от Христа с такой легкостью? Если конечно не называть стойкостью то, как скоро он давал обещания и как скоро их потом забывал.

- Это не так, - вступил Марсело, - и не стоит сомневаться в том, что сей славный муж в своей стойкости в любви и вере в Христа превосходил всех остальных апостолов. Явным свидетельством тому служит его ревность и усердие в делах, касающихся чести или же поддержки своего Учителя; и не только после того, как был осенен огнем Святого Духа, но также и ранее, когда Христос, трижды спросив Петра, любит ли тот Его более всех остальных и трижды получив утвердительный ответ, доверил ему пасти своих овец: так Христос удостоверил истинность его слов и силу той наикрепчайшей и глубочайшей любви. И то, что когда-то Петр отрекся от Христа, совсем не значит, что любой другой ученик не поступил бы также, окажись он на его месте, испуганный и трепещущий; и то, что именно Петра спросили, знает ли он Христа или нет, не значит, что остальные апостолы были тверже духом и преданней своему Учителю.

В том, что Бог выбрал святого Петра, был заложен великий смысл. Во-первых, дабы впредь был не столь самоуверен тот, кто до тех пор, чувствуя в себе силу и крепость любви к Христу, имел все основания быть уверенным в себе. Во-вторых, дабы тот, кто был назначен пастырем и своего рода духовным отцом всех верующих, познал на собственном опыте слабость духа и мог сочувствовать слабостям своих подданных и способствовать их преодолению. И, наконец, ради того, чтобы своим горьким раскаянием он заслужил бы еще большую крепость духа. И так было задумано, что потом Господь наградил Петра великой верой в себя и многие уверовали в него. Я говорю сейчас о тех, кто стал преемниками Петра на Священном Престоле, где вечно и нерушимо царили и будут царить до скончания веков истинные учение и вера.

Однако возвратимся к нашей теме: мы твердо установили, что имена, возникшие по воли Господа, обозначают ту особую, тайную сущность, которой обладает называемая вещь, и что этим они уподоблены самой вещи. Это первое, в чем проявляется подобие имени и предмета, как мы уже сказали ранее. Второе - звучание имени, то есть, всякое имя имеет следующее свойство: когда его произносят, оно звучит также, как обычно звучит то, что оно обозначает, или говорит также, если имеются в виду те, кто наделен даром речи. И, наконец, третья черта - это форма букв, коими написано имя, включающая как число букв, так и их расположение, и возникающая в нашем представлении, когда мы произносим имя. Двум последним можно найти бесчисленное множество подтверждений в языке священных книг и в самих книгах; если взять звучание имени, то нет среди слов, называющих какую-либо вещь или живое существо, такого слова, которое, будучи четко произнесенным, не донесло бы до нашего слуха либо сам звук, либо некий очень похожий на него звук.

Если же взять форму имени, то, по моему разумению, в Священном Писании сокрыто много удивительных загадок и тайн. Так к одним именам добавлены лишние буквы, дабы обозначить благосклонность Господа к тому, что они называют; у других не хватает необходимых букв, и это служит свидетельством их ничтожного и бедственного состояния. Одни слова, бывшие ранее мужского рода, но по какой-либо причине утратившие мужские свойства, приобретают также и буквы, которые мы могли бы назвать "женскими". Другие, напротив, изначально обозначая предметы женского рода, приобретают "мужские" буквы, чтобы придать им некие мужские качества. В иных словах буквы изменяют свое начертание, и становятся закрытыми открытые, а закрытые открываются и меняют свое местоположение, перемещаются и скрываются под чужой личиной и, как говорят о хамелеонах, подстраиваются под признаки, коими обладает заменяемое имя. Я не берусь приводить здесь доказательства своим словам, поскольку тем, кто подобно вам, Хулиан и Сабино, владеет этим языком, они известны и очевидны без моей помощи, ибо читаются глазами, но на слух будут восприниматься как темные и неясные.

Однако вы должны согласиться, что превыше всего стоят форма и характер букв, коими в том языке пишется имя самого Бога. Евреи называют его "невыразимым", ибо не дозволено им всегласно произносить сие святое имя, греки называют его “тетраграмматон", ибо таково число букв, из коих оно состоит. Поскольку, если мы произнесем сие имя, то увидим, что звуки, составляющие его - гласные, подобно Тому, кого оно называет, подобно Богу, который есть чистое бытие и жизнь и дух без малейшей примеси плоти и материи. И ежели мы обратим внимание на характер букв, коими оно написано, то мы увидим, что каждая может встать на место любой другой, что часто и происходит в этом языке; так каждая буква является всеми и все означают одну, и это служит точным отражением, с одной стороны, божественной простоты и, с другой, всех тех бесчисленных достоинств, коими обладает Господь. Ибо все Его совершенства заключены в одном единственном совершенстве и оно само присутствует во всех. Точно также, как божественная мудрость неотделима от Его бесконечной справедливости, ни Его справедливость от Его величия, ни величие от милосердия божьего, но и могущество, и мудрость, и любовь Господа составляют единое целое. И как бы мы ни пытались разделить и удалить друг от друга Его достоинства, в каждом будут присутствовать все; и с какой бы стороны мы их ни рассматривали, совершенства Господа едины и неделимы. О том, что это проявляется в характере букв, составляющих Его имя, уже было сказано. Однако не только характер букв, но, как ни странно, и их форма, и расположение столь же явно запечатлели в себе божественный образ.С этими словами Марсело нагнулся и маленькой, тонкой веточкой начертал на песке несколько букв наподобие этих : ¹³⁶, а затем сказал:

- Так халдейскими буквами всегда изображалось сие святое имя. И вы сами можете убедиться, что сии буквы являют в себе образ числа божественных ипостасей, их полного равенства и единства сущности, ибо они имеют одинаковое написание и название. Однако оставим это.

И Марсело хотел было продолжить, но тут Хулиан решился прервать его и сказал следующее:

- Прежде чем Вы, Марсело, поведете дальше свои речи, объясните нам, как согласуется с Вашими прежними словами то, что Бог обладает своим собственным именем. Я давно хотел спросить Вас об этом, но не решался прервать ход Ваших рассуждений. Сейчас ответьте же нам: ежели имя есть образ, заменяющий того, кому оно принадлежит, то какое произносимое имя и какое понятие может стать образом божьим? А ежели не может, то почему мы называем его собственным именем Бога? И еще одно затруднение я вижу во всем этом: если имена нужны для того, чтобы с их помощью в нашем представлении возникали называемые вещи, зачем давать имя Господу, который и так всеприсутствует во всех вещах и столь глубоко проникает в них, что достигает самой их сути, наполняет собою и становится неотделимым от них.

- Хулиан, - отвечал Марсело, - Вы открыли путь для великих и глубоких размышлений, и как-бы не заслонили они то, о чем просил рассказать нас Сабино. Потому я довольствуюсь тем, что поведаю ровно столько, сколько необходимо, чтобы рассеять Ваши сомнения. И начав с последнего, скажу, что Господь действительно постоянно пребывает в нас, и Он так близок нам и так глубоко проникает в нашу душу, словно сам является ею, ибо благодаря Ему мы не только способны двигаться и дышать, но и живем, и существуем лишь по Его всевышней воле, о чем говорил еще святой Павел. Однако Он присутствует в нас таким образом, что в этой жизни никогда не обнаруживает своего присутствия.

Я хочу сказать, что, находясь все время с нами, Он бесконечно близок нам, но недосягаем для нашего зрения и понимания, чего так жаждет несовершенный человеческий разум. Поэтому пока мы, как жалкие странники, скитаемся по этой обители слез и страданий, пока Господь не обнаружил нам своего присутствия и не открыл своего настоящего лика, необходимо было дать устам нашим некое имя или слово, а разуму нашему - некий образ, каким бы несовершенным, смутным или, как назвал его святой Павел "загадочным", он ни был. Ибо как только душа вырвется из этой темницы земного существования, где она томится, погруженная во тьму, и воспарит к ясному, чистому сиянию неземного светила, Тот, кто сейчас незримо связан с нашим существом, будет связан и с нашим разумом. И тогда душа безо всяких посредников узрит Его, и станет имя Господа неотделимо от Него, и всякий будет называть Его согласно тому, что увидит и узнает о Нем.

Святой Иоанн свидетельствует нам в "Апокалипсисе", что в этом счастливом блаженстве Бог, осушив слезы своих приближенных и изгладив из их памяти всякое воспоминание о былых страданиях, вручит каждому крохотный камешек, где начертано будет имя, и лишь тот, кто получит сей камень, узнает его. И это не что иное, как свидетельство того, что Господь откроется взорам и разуму спасшихся и, воссоединившись с их существом, станет единым целым с каждым из них по-своему, и каждый будет ощущать Его своим, особым образом.

И наконец, сие тайное имя, о котором говорит святой Иоанн и которым мы назовем тогда Господа нашего, станет всем, чем будет тогда в душе нашей Господь, который, по словам апостола Павла, "будет все во всем". Так что там, на небесах, где мы узрим Его, нам не нужно никакого другого имени Бога, кроме истинного, но здесь, во мраке, где Он, хоть и находится рядом, незрим нашим очам, нам необходимо было наделить Его каким-нибудь именем. И не мы придумали его, но сам Господь, увидев наши мучения, сжалился над нами и дал сие имя, ибо милосердие Его не имеет предела.

И я склоняю свою главу перед святым Моисеем, который, описывая сотворение мира в книге "Бытия", должно быть был направляем самим Святым Духом. Ибо повествуя нам историю создания мира и поведав о многочисленных трудах божьих, он вплоть до момента сотворения человека ни разу не назвал Бога по имени, словно давая этим понять, что до того времени не нужно было Богу носить имени, но с рождением человека, который способен внять Его словам, но не способен узреть Его в своем земном существовании, стало необходимым, чтобы Господь имел имя. И так как Бог создал человека в последнюю очередь, то лишь после его появления на свет Он возжелал назвать себя и тем самым уподобиться своему творению.

Ваш следующий вопрос, Хулиан, звучал так: если Бог - это бескрайнее море совершенств, а имя - образ того, что оно называет, то как возможно взять в разумение, что обыкновенное слово способно стать образом Того, кто не имеет пределов? Некоторые объясняют это так: поскольку имя было дано самим Богом, то посему оно должно содержать в себе все качества, коими Тот обладает; и понятие, и слово имеют божественное происхождение - они были порождены Господом, познающим себя; и сие слово, которое Он нам открыл и которое мы воспринимаем нашим слухом - знак, объясняющий то, другое, вечное и недоступное разуму человека слово, рождающееся и живущее в Нем, подобно тому, как мы, произнося устами слова, выдаем все тайные устремления нашего сердца. Однако, говоря об именах собственных, принадлежащих Богу, или о том, что данное нам слово есть имя собственное, называющее Бога, мы не имеем в виду Его настоящее имя, которое охватывает и открывает все глубины божественной сущности. Ибо велика разница между обыкновенным именем собственным и именем истинным, равным во всем самой называемой вещи. Для того, чтобы имя являлось собственным, ему достаточно из всех многочисленных свойств, присущих тому, что оно называет, обозначать какое-либо одно свойство, но если при этом оно не раскрывает точно и в полной мере все остальные, оно не может быть истинным. Также происходит и с именем Господа: хоть мы и называем Бога, но никогда не дано нам назвать Его настоящим именем, полностью охватывающим и отражающим все божественные совершенства, как не дано ясно и полно осознать Его своим несовершенным разумом; ибо все, что произносят наши уста есть знак того, что познается в душе, и нельзя объять словом то, что не смог объять ум.

И дабы возвратиться сейчас к нашей теме и к тому, что прочитал нам Сабино, я скажу, что именно в этом и сокрыта причина того, что Господь наш Иисус Христос обладает многими именами, соответствующих мудрости, величию и богатству совершенств, вместилищем коих Он является, а также соответствующими Его многочисленным занятиям и прочим благим деяниям, которые были совершены Христом ради нашего блага. И как невозможно охватить их все одним духовным взором, так еще менее возможно обозначить их одним единственным словом. Подобно тому, как мы, наливая воду в сосуд с длинным, узким горлышком, не станем лить ее всю сразу, но наполним его медленно, цедя воду тонкой струйкой, Святой Дух, зная сколь узок и скуден наш разум, не открывает нам сие величие в один миг, но как-бы предлагает познать его по частям, то приоткрывая одну сторону в одном имени, то в следующий раз показывая другую в другом имени. Посему неисчислимо количество имен, коими называют Христа в Священном Писании, ибо зовут Его Лев и Агнец, Врата и Стезя, Пастырь и Священник, а также Жертва и Супруг, а также Виноградная Лоза и Росток, и Божий Царь и Лик Господень, и Камень и Светильник, и Восток и Отец, и Мирный Владыка и Здоровье, и Жизнь и Истина, и многими другими именами, коим нет конца. Но из всего многообразия имен, в список вошло лишь десять самых главных, ибо, как в нем написано, все остальные можно свести тем или иным образом к этим десяти.

Однако, прежде чем мы продолжим нашу беседу, необходимо уточнить следующее: поскольку Христос - это Бог, то согласно своей божественности, Он наделен именами, которые, с одной стороны, присущи лично Ему и, с другой, являются общими для всей Святой Троицы. Но о последних ничего не сказано в нашем листке, да и мы не станем их касаться, так как они относятся к собственным именам Бога. Имена Христа, о коих пойдет речь, рассматривают Христа как человека и соответствуют тем неописуемым богатствам, которые таятся в Его человеческой природе, тем достоинствам, которые сотворил в ней Господь и которые Он продолжает творить в нас по сей день. Итак, Сабино, если у Вас не возникло никаких вопросов, давайте продолжим.