Джон Александр Доуи Гордом Линдси Посвящение Эта книга


Глава 6 Проблемы с родственниками



бет3/16
Дата21.07.2016
өлшемі2.36 Mb.
#214679
түріКнига
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   16
Глава 6

Проблемы с родственниками
Осенью 1877 года у д-ра Доуи родился сын. Его назвали Александром Джоном Глздстоуном — в честь У. Э. Глддстоуна, премьер-министра британского парламента, которому Доуи доверял как патриоту-христианину. Как мы уже говорили, родные Джини считали, что будет лучше, если последние месяцы беременности она проведете ними. Доуи очень неохотно дал согласие на отъезд жены, будучи уверен, что в связи с этим возникнет множество проблем. И он не ошибся.

Случилось так. что примерно в то же время молодой служитель, по словам некоторых людей, допустил ошибку в финансовых вопросах, вследствие которой он лишился средств к существованию. Доуи написал письмо к своему дяде, в котором рассказал о своих трудностях. Вскоре он понял, что поступил опрометчиво, так как дядя, никогда не относившийся с энтузиазмом к его браку с Джини, стал упрекать Доуи и написал ему письмо, слишком грубое, чтобы это можно было назвать советом. И, что ещё хуже, ему почти удалось убедить свою дочь, что она совершила серьезную ошибку, выйдя замуж за своего двоюродного брата, которого он теперь назвал раздражительным молодым проповедником, неуживчивым и неспособным обосноваться на каком бы то ни было месте, чье финансовое положение будет только ухудшаться. По его убеждению, племянник предложил его дочери весьма ненадежное будущее, которое не может обещать ей ничего хорошего.

Дядино письмо было трудно расценивать иначе, как оскорбление достоинства молодого человека и насмешку над его способностями позаботиться о благополучии своей семьи. Можете себе представить, как глубоко сожалел Доуи о своем письме к дяде. Он написал жене длинное письмо, решительно протестуя против несправедливых обвинений своего тестя.

Внимательно читая письма, текст которых мы можем предоставить вам только в сокращенном виде, становится очевидным тот факт, что основные возражения тестя состояли в том. что Доуи не придавал должного внимания деньгам и планировал свои будущие шаги без надлежащего размышления относительно финансов. Он считал крайне необдуманным решение племянника оставить свое нынешнее пасторское служение, где его доход был весьма существенным. В первом из писем молодой человек так писал своей жене:


«Джимы, любовь моя, это ответ твоему отцу, который вместо того, чтобы проявить понимание и сочувствие, смеется над моей верой. Ему не стоило говорить, что моя жить была мама грехов и ошибочных суждений. И уж точно, что во времена скорбей мне не хочется видеть, как один из моих родственников присоединяется к воплю: «Других спасал, а себя спасти не может», который приходится выслушивать мне и многим другим с тех пор, как Христос услыхал его в Свой смертный час (правда, тогда он исходил от Его врагов). Я исповедовал свои грехи перед милосердным и прощающим Богом; я даже исповедовался перед людьми и, с Божьей помощью, делал, делаю и буду делать все, чтобы из-за моих ошибок или чрезмерной уверенности в людях, которых я считал надежными, не понести невосполнимых потерь.

Если ты чувствуешь, что на тебя и на нашего малыша смотрят как на жертв мужниного безрассудства, ты должна немедленно вернуться ко мне, ибо это заблуждение. Я смогу тебя содержать, и уж скорее сам стану жить в нищете, чем позволю, чтобы на вас где бы то ни было, смотрели как на людей, страдающих по моей вине, ибо вы двое являетесь для меня величайшим утешением на земле. Мне очень тяжела даже кратковременная разлука с вами, и я жду, что вы вернетесь в первый же день, когда вас начнет тяготить жизнь в Аделаиде.

Пусть не думает твой отец, что я жду от него помощи, ибо не просил у него ни пенни, и рад, что даже не намеревался это делать. Я скорее вернусь в бизнес, если потребуется, чем попрошу о помощи. Потому, пожалуйста, извести своего отца, что я сожалею о том письме, в котором рассказал ему о своих проблемах, и что я не просил и не прошу его помогать мне.
Я требую твоего немедленного возвращения, если еще что-нибудь будет сказано обо мне... Воистину глубоко сожалею о там, что согласия на твою поездку к родителям. Ты помнишь, я отчасти предвещал, что подобное может произойти.


Возможно, я сам — слабейший духам из Божьих детей, но все равно буду строить свой дом (стоящий на Сказе Веков), пусть даже он некоторым покажется убогим. Я буду делать это десять тысяч раз подряд, но никогда не променяю его на все дворцы и сокровища этого мира, построенные на зыбком песке времени, ибо они падут вместе со всеми, кто прилепился к ним, и будут сметены в море Божьего гнева, тогда как души, в основании которых находится Христос, с радостью увидят новое утро с новыми небесами и новой землей, где будут пребывать только праведники.

Дорогая моя, должен тебе признаться, что хотя я решил со временем покинуть Ньютаун и знаю, что могу совершать добрые дела для Христа в Сиднее, я пока не получил от Господа указания: «Иди в этот город!»»
Прежде чем Джини получила это письмо, ситуация в доме ее отца еще более усложнилась и отношение к поведению Доуи стало еще более непримиримым. По указанию отца Джини написала мужу письмо, в котором высказала сомнение в продуманности его планов. Очевидно, что ее родители были помешаны на идее «спасти» Доуи от действий, которые, по их мнению, были в высшей степени неразумными. Это вызвало резко негативную реакцию молодого служителя. Мы предлагаем вашему вниманию отрывки из его писем, которые написаны в наиболее сдержанной форме. Читатель сможет заметить, что эти письма не были обычными, и они не дают ни малейшего представления о характере молодого человека, который начнет собственное служение благовестия в Сиднее, разорвав узы со своей деноминацией. В первом письме говорилось следующее:
«Дорогая жена.

Сегодня я получил твое письмо от 22-го числа.

Несомненно, мне было нужно услышать от тебя заверение в любви, которое я нашел в кратком и запоздавшем постскриптуме — «Не суди меня строго за то, ибо я крепко тебя люблю», — потому что больше я нигде не нашел и следа любви.

Я «сужу строго» — более того, прочитав письмо, написанное в довольно бесстыдной форме, думаю о бессердечном и несправедливом отношении ко мне. Я чувствую полное отсутствие истинного сострадания... Таким тоном я никогда бы не стал и не пожелал говорить с тобой. Тебе это абсолютно не приличествует. Я проигнорирую его и не буду наносить ответный удар, иначе в своем раздражении могу сказать то, что будет неприятно читать.

Проблема в том, что ты полностью «деморализована», то есть, подарена страхом и сомнениями, потому что находишься среди людей, критерий успеха которых определяется лишь фунтами и шиллингами. Это письмо написано без капли веры как в Бога, так и в меня, и если бы его не было у меня в руках, я бы предпочел вообще не знать о нем. Осмелюсь сказать, ты считала, что поступишь мудро, если отругаешь глупенького, слабоумного парня, который слишком любит тебя, чтобы обидеться на это. Но ты совершенно просчитаюсь и, вследствие своего несвоевременного и неблагодарного остроумия, только упала в моих глазах.

Ты уже не та Джини, какой была, когда уезжала из Сиднея: горячо уповающей на Бога и верящей в меня. У меня же все осталось по-прежнему, за исключением того, что я оказался не так богат, как мы ожидали, а мое сердце теперь обременено печалью, потому что твое отношение ко мне изменилось.

Как же ты добра в своем снисхождении к моему трусливому духу, когда «полностью соглашаешься» с эпитетами своего отца, которые встречаются в твоем письме. Будь я даже
жалким ворам, они были бы чудовищно оскорбительными для меня, неуместными и несправедливыми. Обо мне было сказано как о человеке, заставившем тебя «проходить через лишения мучительные для всех, но особенно для женщины, которая является твоей женой, чьи чувства столь нежные и хрупкие». Не думаешь ли ты, что .мне не покажется странным твое мнение, высказанное в письме, о там, что продажа мебели была столь «суровым лишением» — ведь ты ни разу не выразила сажания о нашем решении и до самого последнего часа, пока мы были вместе, говорим, что считаешь его правильным?


Затем ты «полностью соглашаешься» со словами «Я допустил ошибку в начале..» и «ты должен мне дать ясные объяснения по этому вопросу и предоставить отчет об имеющихся средствах и выплатах долгов...», «и в будущем доверять своей жене вести расходы». Как, по-твоему: могут ли меня ободрить и утешить такие «добрые» и «ласковые» слова? Даже если бы я был самым беспородным псам из всех живущих, разве бы я ни разу не залаял в знак протеста на пинки со всех сторон?.. Этому человеку я не должен ничего, кроме любви, проявляющейся в терпении, которое он испытывает до конца. Да я лучше пойду завтра дороги мостить, чем позволю себе обратиться к нему за помощью.

И я должен воистину не доверять Богу, чтобы допустить хотя бы мысль о там, что не могу положиться на его милость. Вспомни, я лишь счел своей обязанностью рассказать ему о своих делах как твоему отцу, но никогда не просил его о помощи и ни разу не давал ему основания так меня оскорблять. И какое право или причину имеешь ты «соглашаться» с токами словами?

Возможно ли, чтобы подобное укрепляло наши любовные узы и способствовало воспитанию нашего ребенка в любви к Богу?

...Ты говоришь, что я оставил тебя без средств к существованию, и повторяешь обвинения своего отца: «Тебе больше некуда пойти, и ты не можешь обеспечить свою жену и ребенка, хотя это твоя первая обязанность как христианина. Никаких чудес не совершается для обеспечения жен и детей служителей».

Как же ты можешь огорчать меня такими жестокими, бездушными и заведомо ложными обвинениями, как эти? Спокойно ли, по-твоему, я буду спать, услыхав их?

Да я вообще не могу заснуть.

Не бойся: тебе не нужно следовать за мной, если ты сама этого не захочешь. Я никогда не принуждал и не стану принуждать тебя принимать какое бы то ни было решение. Я буду благоразумным с тобою и укажу тебе на верное решение, насколько смогу сделать это. Но если ты всем своим сердцем не пожелаешь сделать какой-либо шаг, зная, что он правильный, то никогда не сможешь любить меня, жить со мной, помогать и утешать меня. Впрочем, как и я, ничем не смогу тебе помочь. Я буду продолжать обеспечивать тебя, насколько мне позволят средства, если ты пожелаешь оставаться там, где сейчас находишься... Я говорю это сейчас с не меньшей уверенностью, чем когда говорил, что люблю тебя, хотя желания моего сердца, в первую очередь, устремлены к Богу. Я всегда говорил тебе об этом и не позволю даже тебе удерживать меня от правильных поступков, срывая «запретный плод» конформизма с миром, к которому неизбежно приведут требования твоего отца, если я последую им.

Если ты не сочтешь нужным сразу же выполнить мою просьбу, не удивляйся, если мои письма станут слишком редкими и краткими: я больше не буду считать себя обязанным много писать тебе, как и не буду ожидать, что ты захочешь много меня слушать. Но если ты тотчас захочешь вернуться ко мне с истинной любовью, верой и сочувствием, то ты вернешься к человеку; чье сердце более, чем чье бы то пи было, готово тебя принять, который до сего момента не выразил тебе ни капли недоверия, не сказал ни слова упрека, и если в его душе была хотя бы тень недоверия или упрека, то она мгновенно исчезнет, как только он узнает, что ты снова искренне и безраздельно предана ему. О, Джини, ты не знаешь, как глубоко ты ранила мое сердце. Если ты не поймешь этого, хмурая туча, которую сможет удалить только смерть, опустится на мою жизнь. Тот день, когда ты вернулась в дом своего отца, стал самым тяжелым днем, ибо он разделил два сердца, которые всегда были верны друг другу, пока горечь недоверия, страха и упреков не излилась в них. Я молю Бога, чтобы Он благословил тебя и нашего мальчика и чтобы в вашей жизни было больше счастья, чем в моей.

Твой муж,

Джон Александр Доуи».
(В этом письме от 19 ноября 1877 года говорится о восстановлении его расположения к жене.)
«Моя возлюбленная жена.

Два твоих длинных, с любовью написанных письма от 10 и 12 числа лежат передо мной. Они уверили меня, что в твоей любви ко мне нет страха, в твоем сердце нет места сомнению, и ты целиком и полностью остаешься моей верной и любимой женой. Я благодарен Богу за этот добрый знак. Он направлял мои мысли и мое перо, чтобы я мог разрушить колдовские чары дьявола и уничтожить страх, который уже в значительной степени внес раскол между нами, явившись под самой искусной маской отчуждения. И если я не буду осторожным, боюсь, что эта победа может привести меня к чрезмерной уверенности в своих возможностях. Ибо я не могу припомнить другого такого случая, чтобы мне пришлось дважды завоевывать своим пером твое сердце, когда оно находилось за морями в далеких землях, и каждый раз одерживать «блестящую победу».

Но я не хочу снова участвовать в подобных сражениях — особенно в таком, как последнее, — или одерживать еще одну, столь же дорогую победу. Мадам Самоуверенность не сможет заставить меня забыть те сильные удары, глубокие рапы и сердечные муки, которые я претерпел во время боя, а также опасность ранить тебя, мою возлюбленную, пытаясь вырвать из рук врага. Пастух должен быть метким стрелком, це.1ясь в льва, который убегает в лес, волоча за собой его «маленькую овечку». Никому не захочется заново пережить такое; и я верю, что мою дорогую «овечку», которая «от хлеба моего ела», и «от чаши моей пила», и «на груди моей спала» (2 Царств 12:3), - мою дорогую жену - больше не уведут от меня ни хитрые лисы, ни рыкающие львы.

Ничто не может быть совершеннее восстановления моих чувств к тебе в то время, когда я читал твои последние письма. И я сожалею лишь о том, что, во-первых, наши чувства друг к другу остывали (хотя мы еще увидим, как все вернется с новой силой); а, во-вторых, — на пути к тебе находится письмо, которое я отправил прежде, чем получил хотя бы одно из твоих писем. Оно может причинить тебе ненужную боль. Однако я послал телеграмму вперед его, которая, я надеюсь, позволит извлечь жало. Как мне хочется, чтобы это письмо не дошло до тебя и вернулось назад, потому что оно не очень мне нравится, особенно в тех местах, на которые теперь уже нет необходимости обращать внимание. Отнесись к нему как к еще одному выстрелу во льва, о котором говорилось выше, — я не знал, что он уже убит моим первым выстрелом; и если я сильно опечалил тебя, прости меня так же чистосердечно, как и я прощаю тебя.

Как солнце прогоняет мрак ночи, так твои письма прогнали усталость из моего сердца и принесли мне истинное Божье утешение. Видя, что ты снова со мной, и узнав о том, что даже на твоего отца благотворно повлияли мои слова, которые, должен признать, были весьма суровыми, я был изумлен неожиданным изменением положения дел. Ситуация даже кажется слишком хорошей, чтобы походить па реальность, и при виде благодатного Божьего воздаяния за мои молитвы и хвалу Ему мое сердце издает «вопль счастья», как вы, женщины, его называете.

Ты должна откровенно признать (и ты делаешь это), что я совершенно правильно истолковал письмо твоего отца. У меня нет желания проявлять излишнюю суровость по отношению к нему — ибо я люблю его и всю твою семью. Но позволь мне заметить, что он не только не сумел правильно понять мое положение, но, что еще хуже, не смог смириться со своим изменившимся положением власти по отношению к тебе, поскольку теперь ты являешься моей женой. Несмотря на то, что его отношение к тебе как отца не может измениться, право направлять твои шаги перешло в другие руки по его же собственному согласию и Божьему определению. И теперь, когда он начинает понимать некоторые из своих ошибок (о чем я делаю вывод из твоих писем), то, конечно же, могу не обратить на них внимания. Как бы там ни было, он совершал ошибки потому, что очень любит тебя — своё детище, — и поэтому он, вероятно, согласится со мной, что мы не можем любить еще сильней, чем мы уже любим тебя.

Я сожалею, если оскорбил его каким-либо из своих выражений — некоторые из них я готов полностью изменить. Он удостоил меня воистину милостивой похвалы за «умение и талант» писателя после того, как прочел письмо, где я сурово критиковал содержание его послания ко мне. Я уважительно отношусь к его замечанию, которое, на мой взгляд, льстит мне больше, чем я того заслуживаю, так как я всего лишь честно и обстоятельно исследовал его письмо без претензий на мастерство в изложении своих мыслей, поскольку не каждая мысль, изложенная на бумаге, была литературным шедевром.

Когда мы снова будем вместе, если Господь пощадит пас, мы должны больше вместе молиться Богу и читать Его слово. Любовь моя, когда я вспоминаю о том, как непродуманно сваливал на тебя свои обязанности, когда я понимаю, каким был слабым, глупым и грешным, то могу только удивляться милости Бога, Который дал мне в утешение твою любовь. Мое сердце с нетерпением ждет той минуты, когда мы подтвердим друг другу, что наша любовь никогда не прекращалась и что она становится только сильнее.

Пусть твое сердце будет совершенно спокойно относительно нашего будущего. Поверь, что бы ни происходило, оно находится в надежных руках. Я вижу это будущее гораздо яснее, чем могу решать тайны современности. Я похож на человека, видящего свою цель на склоне горы, но между ним и целью лежит долина, в которой туманы скрывают все от его глаз, когда он проходит сквозь них, пересекая маленькую речушку, с которой они поднимаются. Я продолжаю двигаться, внимательно смотря вперед, молясь и делая все, что мне по силам. Я уверен, что бы ни происходило, я окажусь в нужном месте; но я не поверну назад оттого лишь, что не могу видеть всего, чего бы мне хотелось, па своем пути...

Твой любящий муж,

Джон Александр Доуи».

Глава 7

Доуи оставляет церковную организацию
Настало время, когда Джону Александру Доуи нужно было принять самое важное решение — решение, от которого зависела его будущая жизнь, и оказавшее спустя много лет глубокое влияние на судьбы десятков тысяч человек. (Об этом читатель, возможно, уже давно ожидал услышать.) У Доуи, с его неординарным мышлением, не было сочувственного отношения к холодному, формальному и лишенному творческой жилки церковному служению того времени. Его душа горела страстью благовестника, жаждущего достичь через проповедь Евангелия как можно больше людей для Христа, и он изумлялся и терял терпение при виде служителей церквей, казавшихся такими безразличными к судьбам тысяч людей, умирающих вокруг них.

В действительности его пасторское служение было успешным, но он также прекрасно понимал, что его напористость не одобряли лидеры его деноминации и принимали ее без особого энтузиазма. Он также знал, что к применяемым им прогрессивным методам евангелизации масс относились с недоверием, если не с враждебностью. В одном из писем к Жене говорится, что система конгрегационалистской церкви подавляет инициативу и энергию личности, делает людей инструментами деноминации, или, что еще хуже, — заставляет мыслить по-мирски, «делая их надменными, равнодушными, сухими и бесполезными; в большинстве своем – хорошими кораблями, но плохо управляемыми и ужасно перегруженными мирской суетой».

В конце 1877 года Джон Александр Доуи, оставляя пасторское служение в Ньютауне, объявил также о своем намерении оставить коигрсгационалистскую церковь. Как ранее говорилось, у него уже давно появилось растущее с годами желание спасать в крупных городах погибающих, отверженных людей, которые никогда не слышали Евангелие. Он попытался представить себе возможность собрать вместе много людей, входящих в различные общественные группы, чтобы проповедовать им Евангелие, и размышлял о создании церкви, которая бы работала день и ночь, возрождая к духовной жизни гибнущих без Бога людей. В начале 1878 года Доуи навсегда разорвал отношения с конгрегаиионалистской церковью и приступил к осуществлению намеченных планов своей новой работы. С уверенностью, что Сам Бог привел его к принятию этого решения, он арендовал аудиторию Королевского театра в Сиднее.

Главной трудностью, которая мешала Доуи начать свое новое служение, был недостаток финансов. Он никогда не обладал большими способностями в планировании собственных расходов, а его родственники не горели желанием участвовать в данном начинании, так что не стоило ожидать, что они предложат ему свою помощь. Единственное, что он мог сделать, чтобы не отказаться от осуществления своих планов, — это продать мебель и переехать в менее дорогую квартиру. В конце концов Доуи так и поступил. Его жена, будучи более послушной своему мужу, чем многие другие жены в подобных обстоятельствах, была готова смириться с любым решением своего мужа. Годы спустя, проповедуя с кафедры в Чикаго, д-р Доуи рассказал о тех проблемах, которые ему приходилось решать в то время.


«Я вспоминаю один из самых трудных шагов, которые мне довелось свершить, находясь дома в Австралии. У меня была прекрасная коллекция картин, и мне доставляю большое удовольствие спускаться в свою художественную мастерскую и по очереди любоваться каждой. Я вспоминаю одну из них, которую любил больше всех. Это была картина известного австралийского художника «Дом птицы Лир». Бывало, я подолгу любовался чудесами, которые сотворил Бог — глубиной тенистого леса, небесной синевой; иногда мне казалось, что я слышу пение птиц и наслаждаюсь прохладой лесной чащи. Большим утешением для меня было просто сидеть и смотреть на эту прекрасную картину.. Но я хотел провести ряд собраний в Сиднее, а у меня не было па это денег.

Я посмотрел вокруг и увидел много вещей, без которых мы с женой смогли бы прожить. Мы решили, что нам не нужен такой большой дом, что сможем обойтись без картин и многих других вещей. Я выставил свои великолепные картины на аукцион и продал их вместе с нашей ценной мебелью. Мы сняли дом поменьше, после чего смогли совершить Божье дело в этом городе. Я остался без своей красивой мебели и картин, но благодаря тому, что я продал свои земные сокровища, увидел мужчин и женщин у ног Иисуса Христа, приобретенных для Него».
Начался период болезненных переживаний для его жены Джини, в течение которого Доуи пришлось пережить много неудач и разочарований. Можно было с уверенностью сказать, что они сломали бы волю человека менее решительного и посвященного своей цели. Бог призвал этого молодого служителя к исполнению особой миссии, но только после того, как ему пришлось пережить годы разочарований и огорчений, он начал четко понимать Божий план. Разрыв Доуи с конгрегационалистской церковью в конце своего пасторского служения в Ньютауне был важным шагом в определении будущего направления в жизни и служении.

На деньги, вырученные от продажи своего имущества, Доуи смог арендовать помещение Королевского театра в Сиднее, и уже в первой половине 1878 года начал проповедовать перед сравнительно небольшим церковным собранием. Однако, количество людей, посещающих собрания, быстро росло, и через месяц его аудитория достигла почти тысячи человек. Доуи помогали некоторые из тех. кто посещал его служения в Ньютауне. Возможно, он бы приблизился к своей цели, если бы остался в помещении театра. Но, к сожалению, плата за аренду была слишком большой для церкви. Поэтому он был вынужден перебраться в Дом протестантских собраний - здание, расположенное менее удачно.

Однако молодой служитель не позволял обстоятельствам разочаровывать себя и в середине апреля публично объявил о своем намерении открыть Свободную Христианскую церковь. На свое предложение он получил хороший отклик, вдохновивший его. Вскоре церковные служения были перенесены в Дом Каменщика. Но с этим начинанием были связаны возникшие тяжелые финансовые обязательства — к тому времени Доуи находился практически без средств. У него на тог момент не было никаких личных финансовых сбережений, которыми он мог бы воспользоваться, и, когда пришло время платить за аренду дома, он одолжил сто фунтов. Как часто случается в новой сфере деятельности, было очень много неожиданных неудач и трудностей, ставших серьезным препятствием на пути к успеху. На дворе стоял июнь — начало зимы в Австралии, — период сильных бурь и непогоды, вследствие чего сильно сократилась посещаемость церковных собраний. Обещания финансовой помощи, на которую Доуи надеялся, не исполнялись в самый ответственный момент. Временами приходилось бороться за обеспечение минимальных жизненных потребностей, и молодой служитель не осмеливался увеличивать свой долг. Когда разочарования и неудачи достигали своей критической отметки, он чувствовал искушение прекратить борьбу и вернуться на светскую службу. Но Бог чудесным образом открыл для него путь, и с приближением весны и улучшением погодных условий посещаемость его собраний возросла.

Наконец, свет надежды снова засиял. Служение в Сиднее набирало силу, и Бог давал материальную помощь через новых людей, обращавшихся к Богу. Все. кто находился теперь рядом с Доуи. помогали ему не ради денег — они были верны ему и верили в успех его служения. В это время Доуи размышлял над историей Гедеона, чье войско, в котором было тридцать две тысячи человек, постепенно уменьшалось. пока, наконец, не осталось триста человек. Он был поражен, насколько точно эта история соответствовала его собственным обстоятельствам. Он получил ободрение и не сожалел о предпринятом шаге, но утверждал, что «скорее бы научился шить палатки, как апостол Павел, чем занял место пастора в самой упитанной, самой сонной и самодовольной «Лаодикийской» церкви, которая выглядит преуспевающей в своих собственных глазах, тогда как Бог смотрит на нее как на бедную, убогую, слепую и нагую».

Такая оценка духовного состояния церквей в Сиднее и его окрестностях не была лишена оснований. За пять лет чисто членов сорока трех конгрспшионалистских церквей выросло лишь на пятьсот тридцать пять человек — это менее чем на три человека в каждой церкви ежегодно. Обращение, по меньшей мере, ста из них было результатом служения Доуи. Во время его пасторского служения церковь в Ньютауне выросла на семьдесят процентов, что доказало ему возможность начала духовного пробуждения с пробуждения Церквей. Размышляя над летаргическим характером церковного служения и в то же время наблюдая ужасное духовное состояние тысяч погибающих душ, Доуи пришел к выводу, что должен найти Божий путь приобретения для Христа огромного числа людей, не слышавших Евангелия спасения.

Принимая во внимание то, над чем Доуи размышлял и в чем теперь начинал участвовать, можно было ожидать, что он встретит сильную оппозицию, прежде всего потому, что его методы борьбы с распространенными в то время грехами и характерный для него активный протест против поверхностной религиозности вызывали негодование у людей, которых они затрагивали. Одним из его нововведений было распространение по городу большого количества литературы, которая, конечно же, оказывалась и в семьях членов других церквей, что вызывало бурю негодования у некоторых пасторов. Интересным кажется, на наш взгляд, ответ Доуи одному из церковных служителей:


«Уважаемый сэр.

В ответ па вашу вчерашнюю записку, написанную в грубой форме, я должен отметить следующее.

Я не признаю за вами права требовать от меня какую бы то ни было информацию относительно любого из моих действий или инструкций, которые я даю людям, оказавшим мне любезность, сотрудничая со мной в христианском служении. Я предоставит им право решать, где и с кем они будут делиться моими еженедельными трактатами. Что же касается распространения литературы в П., то я не давал никаких конкретных указаний и ничего не знал об этом, пока не получил вашу записку

Если бы я, хоть сколько-нибудь уважал ваше мнение о чем либо, то вынужден был бы признать, что мне необходимо объясниться по поводу своего воскресного трактата, который, согласно вашему утверждению, «очень серьезно рассматривается как вносящий смуту среди молодежи и подрывающий моральные устои». Но поскольку я убежден, что ваше суждение некомпетентно, лишено здравого смысла и, следовательно, не имеет какой-либо ценности, то было бы глупо сердиться или раздражаться, тем более — «приходить в негодование», как это сделает вы, когда прочитали мою «омерзительную бумажку».

Хочу довести до вашего сведения, что было роздано не менее четырнадцати тысяч этих «омерзительных бумажек».

Торговцы спиртным и современные фарисеи в целом согласны с вами. Но тысячи других людей придерживаются иного мнения, и они уже высказали свое одобрение, которое, по вашему глубокомысленному суждению, является весьма ошибочным. Также сто тысяч экземпляров трактатов недавно были распространены мною в Сиднее.

Как жаль, что мне не известен человек, распространивший эти «омерзительные трактаты» среди ваших прихожан. Несомненно, я бы похвалил его за выбор места и, конечно же, не буду препятствовать «дальнейшему повторению этого непотребства», несмотря на вашу угрозу «предпринять решительные меры, чтобы положить ему конец».

Искренне ваш,

Джон Александр Доуи».




Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   16




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет