Джон ло авантюрист и пророк

Физиократы

Эта “хитрость” была в духе его характера. Вот что говорил он своим друзьям, имея в виду сильных мира сего — короля, министров, аристократов: “Если я буду чи­тать им мораль, они не станут слушать меня, заявив, что я философ-мечтатель, или подумают, что я хочу распоря­жаться ими, и пошлют меня к черту. Я же, напротив, огра­ничиваюсь тем, что говорю им: вот ваш интерес, интерес вашей власти, ваших развлечений и вашего богатства. Тогда они прислушаются к этому как к речи друга”¹.

И «хитрость» эта удалась в удивительной мере. Дело тут, конечно, не только в слепоте тех, о ком говорит Кенэ. Дело в том, что спасти земельную аристократию действи­тельно могли только буржуазные реформы, как это случи­лось,— правда, в других условиях — в Англии. А в рецепте старого доктора Кенэ это горькое лекарство было изрядно подслащено и скрыто под привлекательной оберткой!

По этой причине школа физиократов в первые годы имела немалый успех. Ей покровительствовали герцоги и маркизы, иностранные монархи проявляли к ней интерес. И в то же время ее высоко ценили философы-просветители, в частности Дидро. Физиократам сначала удалось привлечь симпатии как наиболее мыслящих представителей аристо­кратии, так и растущей буржуазии. С начала 60-х годов кроме версальского «антресольного клуба», куда допуска­лись только избранные, открылся своего рода публичный центр физиократии в доме маркиза Мирабо в Париже. Здесь ученики Кенэ (сам он не часто бывал у Мирабо) занимались пропагандой и популяризацией идей мэтра, вербовали новых сторонников. В ядро секты физиократов входили молодой Дюпон де Немур², Лемерсье де ла Ривьер и еще несколько человек, лично близких к Кенэ. Вокруг ядра группировались менее близкие к Кенэ члены секты, разного рода сочувствующие и попутчики. Особое место занимал Тюрго, отчасти примыкавший к физиократам, но слишком крупный и самостоятельный мыслитель, чтобы быть только рупором мэтра. То, что Тюрго не смог втис­нуться в прокрустово ложе, срубленное плотником с вер­сальских антресолей, заставляет нас с иной стороны по­смотреть на школу физиократов и ее главу.

Конечно, единство и взаимопомощь учеников Кенэ, их безусловная преданность учителю не могут не вызывать уважения. Но это же постепенно становилось слабостью школы. Вся ее деятельность сводилась к изложению и по­вторению мыслей и даже фраз Кенэ. Его идеи все более застывали в виде жестких догм. На вторниках Мирабо свежая мысль и дискуссия все более вытеснялись какими-то ритуальными обрядами. Физиократия превращалась в своего рода религию, особняк Мирабо — в ее храм, а втор­ники — в богослужения.

Секта в смысле группы единомышленников превраща­лась в секту в том отрицательном смысле, какой мы вкла­дываем в это слово теперь: в группу слепых приверженцев жестких догм, отгораживающих их от всех инакомысля­щих. Дюпон, ведавший печатными органами физиократов, «редактировал» все, что попадало в его руки, в физиокра­тическом духе. Самое смешное, что он считал себя боль­шим физиократом, чем сам Кенэ, и уклонялся от публи­кации переданных ему ранних работ последнего (когда Кенэ писал их, он был, по мнению Дюпона, еще недоста­точно физиократом).

Такому развитию дел способствовали некоторые черты характера самого Кенэ. Д. И. Розенберг в своей «Истории политической экономии» замечает: «В отличие от Вильяма Петти, с которым Кенэ делит честь именоваться творцом политической экономии, Кенэ был человеком непоколеби­мых принципов, по с большой наклонностью к догматизму и доктринерству»¹. С годами такая наклонность увеличи­валась, да и поклонение секты этому способствовало.

Считая истины новой науки «очевидными», Кенэ ста­новился нетерпим к другим мнениям, а секта во много раз усиливала эту нетерпимость. Кенэ был убежден в универ­сальной применимости своего учения независимо от усло­вий места и времени. На своих учеников он все более смотрел, как Иисус на апостолов: только как на людей, которые понесут людям его откровение. Аббат Галиани, сам видный экономист, говорил о Кенэ: он не отвергает в качестве своих учеников ни одного дурака, лишь бы тот проявил энтузиазм.

Его скромность ни на йоту не уменьшилась. Он отнюдь не искал славы, но она сама находила его. Он вовсе не принижал своих учеников, но они принижали себя сами. В последние годы Кенэ стал невыносимо упрям. В 76 лет он занялся математикой и возомнил, что сделал важные открытия в геометрии. Д'Аламбер признал эти открытия вздором. Друзья в один голос уговаривали старца не де­лать из себя посмешище и не публиковать работу, где он излагал свои идеи. Все было напрасно. Когда в 1773 г. это сочинение все же вышло, Тюрго сокрушался: «Это же скандал из скандалов, это солнце, которое потускнело». На это можно, видимо, ответить только пословицей: и па солнце бывают пятна.

Кенэ умер в Версале в декабре 1774 г. Башомон, автор дневника, который является важным источником по исто­рии Франции этого периода, записал: «Несколько дней назад скончался месье Кенэ, доктор медицины, более изве­стный своими сочинениями в области земледелия и государственного управления, глава секты экономистов, которые называли его преимущественно le maitre²».

Физиократы, конечно, не могли никем заменить Кенэ. К тому же они уже переживали глубокий упадок. Правле­ние Тюрго в 1774—1776 гг. оживило их надежды и дея­тельность, но тем сильнее был удар, нанесенный его от­ставкой. В сущности, это был конец физиократии. К тому же 1776 год — это год выхода в свет «Богатства народов» Адама Смита. Французские экономисты следующего поко­ления — Сисмонди, Сэй и др.— больше опирались на Сми­та, чем на физиократов. В 1815 г. Дюпон, уже глубокий старик, в письме попрекал Сэя тем, что он, вскормленный на молоке Кенэ, «бьет свою кормилицу». Сэй отвечал, что после молока Кенэ он съел немало хлеба и мяса, т. е. изу­чил Смита и других новых экономистов.

Распад физиократии в 70-х годах связан не только с ее собственными недостатками. Она подвергалась резкой кри­тике, притом с разных сторон. Потеряв покровительство двора, физиократы стали объектом нападок феодальной реакции. В то же время их критиковали писатели из лаге­ря левых просветителей.

Как пишет в своих мемуарах Мармонтель, который оставил о личности

Чтобы показать хотя бы в основных чертах трактовку «Экономической таблицы» с точки зрения современной науки, воспользуемся пером академика Василия Сергееви­ча Немчинова. В своей удостоенной Ленинской премии работе «Экономико-математические методы и модели» он пишет: «В XVIII в. на заре развития экономической нау­ки... Франсуа Кенэ... создал «Экономическую таблицу», явившуюся гениальным взлетом человеческой мысли. В 1958 г. исполнилось 200 лет с момента опубликования этой таблицы, однако идеи, заложенные в ней, не только не померкли, а приобрели еще большую ценность... Если охарактеризовать таблицу Кенэ в современных экономи­ческих терминах, то ее можно считать первым опытом мак­роэкономического анализа, в котором центральное место занимает понятие о совокупном общественном продукте... «Экономическая таблица» Франсуа Кенэ — это первая в истории политической экономии макроэкономическая сет­ка натуральных (товарных) и денежных потоков матери­альных ценностей. Заложенные в ней идеи — это зародыш будущих экономических моделей. В частности, создавая схему расширенного воспроизводства, К. Маркс отдал должное гениальному творению Франсуа Кенэ...»¹.

Основной смысл приведенных цитат понятен читателю,
но детали, возможно, стоит пояснить. Макроэкономиче­ский анализ — это анализ совокупных экономических ве­личин (общественный продукт, национальный доход, ка­питаловложения) и связанные с этим экономические проб­лемы. В противоположность этому микроэкономика —
анализ категорий и проблем товара, стоимости, цены и т. п., а также кругооборота индивидуального капитала. Макроэкономическая модель Кенэ — это гипотетическая, построенная на известных допущениях и постулатах схема воспроизводства и обращения общественного продукта. Она послужила одной из главных точек опоры, которые использовал Маркс в своих гениальных схемах воспроиз­водства.

В письме Энгельсу от 6 июля 1863 г. он впервые описывает свои исследования в этой области и набрасывает числовой и графический пример: как возникает совокупный продукт из затрат постоянного капитала (сырье, топливо, машины), переменного капитала (зарплата рабочих) и прибавочной стоимости. Образование продукта происходит в двух различных подразделениях общественного произ­водства: там, где производятся машины, сырье я т. п. (пер­вое подразделение), и там, где производятся предметы потребления (второе подразделение)².

Насколько Маркс вдохновлялся идеями Кенэ, свиде­тельствует тот факт, что непосредственно под своей схемой он изобразил в письме «Экономическую таблицу», вернее, самую ее суть. Схема Маркса даже в этом первоначальном виде, конечно, резко отличается от «Таблицы» Кенэ: в ней показан действительный источник прибавочной стоимо­сти — эксплуатация наемного труда капиталистами. Но важно то, что у Кенэ содержалась в зародыше важнейшая идея: процесс воспроизводства и реализации может беспе­ребойно совершаться только при соблюдении определен­ных народнохозяйственных пропорций.

И Кенэ в «Таблице» и Маркс в этой первой схеме исхо­дили из простого воспроизводства, при котором производ­ство и реализация повторяются каждый год в прежних размерах, без накопления и расширения. Это естественный путь от простого к сложному, от частного к более общему. Эйнштейн сначала создал частную теорию относительно­сти, применимую только при инерциальных движениях, и лишь затем перешел к разработке общей теории относи­тельности.

Во втором томе «Капитала», который был опубликован Энгельсом уже после смерти его автора, Маркс развил теорию простого воспроизводства и заложил основы теории расширенного воспроизводства, т. е. воспроизводства с на­коплением и увеличением объема производства. Этим про­блемам посвящены и важнейшие экономические работы В. И. Ленина.

Главная проблема, которой занимался Кенэ,— это, гово­ря языком современной науки, проблема основных народ­нохозяйственных пропорций, обеспечивающих развитие экономики. Достаточно назвать эту проблему, чтобы понять ее крайнюю актуальность и важность для современности. Можно сказать, что идеи Кенэ лежат в основе составляе­мых теперь и в нашей стране и в других странах балансов межотраслевых связей. Эти балансы отражают производ­ственные взаимоотношения отраслей и играют все боль­шую роль в управлении хозяйством.

В последнее время растет интерес к Кенэ и в немар­ксистской политической экономии. Внушительно было от­мечено 200-летие «Экономической таблицы». Франция причислила Кенэ к своим национальным гениям.
Глава 8
МЫСЛИТЕЛЬ, МИНИСТР, ЧЕЛОВЕК: ТЮРГО
В 1858 г. 30-летний Чернышевский написал для «Со­временника» рецензию на книгу С. Муравьева о Тюрго. Вместо рецензии получилась блестящая работа о Тюрго, физиократии и основных направлениях в европейской по­литической экономии. Сам того не зная, Чернышевский был удивительно близок к взглядам Маркса, которые фор­мировались в эти же годы: в 1859 г. вышла книга «К кри­тике политической экономии».

Чернышевский показал, что прогрессивные у Кенэ и Тюрго идеи экономической свободы и капиталистического прогресса превращаются в руках «школы Сэя» в прослав­ление капитала и защиту эксплуатации рабочих. Маркс характеризовал «школу Сэя» как важнейшее направление вульгарной политической экономии.

Что касается Тюрго, то Чернышевский объяснил ха­рактер его деятельности и причины неудачи этого мини­стра-реформатора в условиях предреволюционной Фран­ции: Тюрго пытался реформами поправить то, что могла «поправить» уже только революция. Чернышевский от­нюдь не стремился прославить Тюрго. Наоборот, в проти­вовес восторженным излияниям «школы Сэя», которая видела в Тюрго пророка царства капитала, он пишет под­черкнуто суховато, слегка даже иронизируя по поводу его несбыточных надежд и их неизбежного крушения.

В Тюрго было что-то от Дон-Кихота, и это подметил Чернышевский. Впрочем, он был скорее Дон-Кихотом не по характеру, а по воле обстоятельств: иногда донкихот­ством оказываются самые разумные идеи и целесообраз­ные действия. Но это сравнение уместно еще в одном отно­шении: лично Тюрго был человеком большого душевного благородства, безусловной принципиальности и редкого бескорыстия. Эти качества были при дворе Людовиков XV и XVI столь же странными и неуместными, как в мире, созданном воображением Сервантеса.

Анн Робер Жак Тюрго барон дель Ольн считался выдающимся человеком уже при жизни. Талант ученого и писателя соединял­

Тюрго родился в 1727 г. в Париже, он происходил из старинной нормандской дворянской семьи, имевшей веко­вые традиции государственной службы. Его отец занимал в Париже должность, соответствующую современной дол­жности префекта или мэра. Он был третьим сыном, и согласно традиции семья предназначала его для церкви. Благодаря этому Тюрго получил лучшее образование, ка­кое было возможно в то время. Окончив с блеском семина­рию и готовясь в Сорбонне к ученому званию лиценциата богословия, 23-летний аббат, гордость Сорбонны и восхо­дящая звезда католицизма, неожиданно оставил духовную карьеру.

Это — решение зрелого и мыслящего человека. Много занимаясь в эти годы философией, изучая английских мыс­лителей, Тюрго склоняется к материализму и деизму¹. Молодой Тюрго пишет ряд философских работ, направлен­ных против субъективного идеализма, который объявлял весь внешний мир порождением сознания человека. Спо­собности Тюрго с юных лет поражали учителей и товари­щей. Он хорошо знал шесть языков, изучал множество разных наук, обладал феноменальной памятью. Его соуче­ник и друг аббат Морелле рассказывает, что он мог со вто­рого и даже первого чтения запомнить 160 стихотворных строк. Разумеется, это был не главный его талант.

Если Кенэ начал заниматься политической экономией в 60 лет, то Тюрго в 22 года пишет замечательную по глу­бине мысли работу о бумажных деньгах, анализирует си­стему Ло и ее пороки. Но это пока исключение. В основном экономические вопросы занимают Тюрго лишь в рам­ках широких философско-исторических проблем, которыми он в эти годы увлекается.

В 1752 г. Тюрго получает судебную должность в париж­ском парламенте, а в следующем покупает на свою скром­ную долю наследства место докладчика судебной палаты. Служба не мешает ему усиленно заниматься науками и вместе с тем посещать салоны, где концентрируется умст­венная жизнь Парижа. Как в светских, так и в философ­ских салонах молодой Тюрго скоро становится одним из лучших украшений. Он сближается с Дидро, д'Аламбером и их помощниками по «Энциклопедии». Тюрго пишет для «Энциклопедии» несколько статей — философских и эко­номических.

Важнейшую роль в жизни Тюрго сыграл видный про­грессивный чиновник Венсан Гурнэ, ставший в области экономики его наставником. Гурнэ, в отличие от физио­кратов, считал промышленность и торговлю важнейшими источниками процветания страны. Однако вместе с ними он выступал против цеховых ограничений ремесла, за сво­боду конкуренции. Как уже говорилось, ему иногда при­писывают знаменитый принцип laissez faire, laissez passer. В 1755—1756 гг. Тюрго совершил вместе с Гурнэ, зани­мавшим пост интенданта торговли, ряд поездок по про­винциям с целью инспектирования торговли и промышлен­ности. Когда по возвращении в Париж Тюрго стал вместе с Гурнэ бывать в «антресольном клубе» ,Кенэ, он был уже закален против крайностей физиократии. Хотя Тюрго был согласен с некоторыми основными идеями Кенэ и отно­сился к нему лично с большим уважением, он во многом шел в науке своим путем. Гурнэ умер в 1759 г. В «По­хвальном слове Венсану де Гурнэ», написанном сразу после его смерти, Тюрго не только дал характеристику взглядов своего покойного друга, но и впервые системати­чески изложил свои собственные экономические идеи.

Научная и литературная деятельность Тюрго была прервана в 1761 г. назначением на должность интенданта глухой Лиможской провинции. В Лиможе Тюрго провел 13 лет, периодически наезжая в Париж и живя там в зим­ние месяцы. Интендант, как главный представитель цен­тральной власти, ведал всеми хозяйственными вопросами в провинции. Но главная его обязанность состояла в сборе налогов для короля.

Очутившись в этой глуши, Тюрго, очевидно, первое время ощущал нечто вроде того, что испытывают моло­дые, исполненные добрых намерений помещики у Льва Толстого, столкнувшись с жестокой действительностью, с невежеством и косностью забитых крестьян. Тюрго писал: «Почти нет крестьян, умеющих читать и писать, и очень мало таких, на ум или честность которых можно рассчитывать; это упрямая раса людей, которые сопротив­ляются даже таким переменам, которые направлены на улучшение их жизни»¹.

Но у Тюрго не опустились руки. Человек энергичный, даже самоуверенный и властный, он, вопреки всем труд­ностям, начинает проводить в своей провинции известные реформы. Он стремится упростить систему взимания нало­гов; заменяет ненавистную для крестьян дорожную повин­ность вольнонаемным трудом и строит хорошие дороги; организует борьбу с эпидемиями скота и вредителями посе­вов; внедряет среди населения картофель и, подавая при­мер, приказывает повару ежедневно готовить к обеду для себя и гостей картофельное блюдо.

Ему пришлось столкнуться с неурожаем и голодом. Действуя в борьбе с бедствиями смело и разумно, он по необходимости отступал от своих теоретических принци­пов, требовавших все предоставить частной инициативе, свободной конкуренции и естественному ходу событий. Тюрго действовал как прогрессивный и гуманный админи­стратор. Но в общем о его деятельности в Лиможе можно сказать то же, что Чернышевский сказал о его министер­стве: он был хорошим интендантом, но напрасно был он интендантом. В условиях монархии Людовика XV он мог сделать страшно мало, и он делал лишь то, что в некото­рых провинциях делали другие просвещенные и здраво­мыслящие интенданты.

Из своего Лиможа и во время поездок в Париж Тюрго следит за успехами физиократии. Он сближается с Дюпо­ном, знакомится с приехавшим в Париж Адамом Смитом. Однако его основная продукция в эти годы — бесконечные доклады, отчеты, служебные записки и циркуляры. Лишь в редкие свободные часы, урывками, может он заниматься наукой. Так, почти случайно, пишет Тюрго в 1766 г. свою главную экономическую работу — «Размышления о созда­нии и распределении богатств»: основные идеи давно сло­жились у него в голове и фрагментами были уже изло­жены на бумаге, в том числе в официальных документах.

История этой работы необычна. Тюрго написал ее по просьбе друзей в качестве учебника или руководства для двух молодых -китайцев, привезенных иезуитами-миссионе­рами для обучения во Францию. Дюпон опубликовал ее в 1769 — 1770 гг. По своему обычаю, он «причесал» Тюрго под физиократа, в результате чего между ними возник острый конфликт. В 1776 г. Тюрго сам выпустил отдельное издание.

«Размышления» написаны с блестящим лаконизмом, напоминающим лучшие страницы Петти. Это 100 сжатых тезисов, своего рода экономических теорем (кое-что, пра­вда, принимается в качестве аксиом) . Теоремы Тюрго четко делятся на три части.

До теоремы 31 включительно Тюрго — физиократ, ученик Кенэ. Но теории чистого продукта он придает от­тенок, который заставляет Маркса заметить: «У Тюрго физиократическая система приняла наиболее развитый вид»¹. Развитый не в смысле развития ее ошибочных ис­ходных положений, а в смысле наиболее научного толко­вания действительности в рамках физиократии. Тюрго приближается к пониманию прибавочной стоимости, неза­метно переходя от «чистого дара природы» к создаваемому трудом земледельца излишку продукта, который присваи­вает собственник главного средства производства — земли.

Следующие 17 теорем посвящены стоимости, ценам, деньгам. На этих страницах Тюрго, а также в некоторых других его сочинениях буржуазные экономисты через 100 лет обнаружили первые зачатки субъективных теорий, которые расцвели пышным цветом к концу XIX в. Как и вся французская политическая экономия, Тюрго оказался не способен даже приблизиться к научной трудовой теории стоимости. По Тюрго, меновая стоимость и цена товара определяются соотношением потребностей, интенсивностью желаний вступающих в обмен лиц, продавца и покупателя. Но эти мысли у Тюрго мало связаны с костяком его учения.

Право на одно из самых почетных мест в истории экономической мысли дают Тюрго в основном последние 52 теоремы.

Уже говорилось, что общество в системе физиократов состоит из трех классов: производительного (земледель­цы), собственников земли и бесплодного (все прочие). Тюрго делает замечательное дополнение к этой схеме. По­следний класс у него «распадается, так сказать, на два разряда: на предпринимателей-мануфактуристов, хозяев-фабрикантов; все они являются обладателями больших ка­питалов, которые они употребляют для получения при­были, давая работу за счет своих авансов. Второй разряд состоит из простых ремесленников, которые не имеют ни­чего, кроме своих рук, которые авансируют предпринима­телям только свой ежедневный труд и прибыль которых сводится к получению заработной платы»¹. О том, что заработная плата этих пролетариев сводится к минимуму средств существования, Тюрго говорит в другом месте. Совершенно аналогично «класс земледельцев, как и класс фабрикантов, распадается на два разряда людей: на пред­принимателей, или капиталистов, дающих авансы, и на простых рабочих, получающих заработную плату»².

Эта модель общества, состоящего из пяти классов, не­сравненно ближе к действительности, чем модель Кенэ, делящего общество на три класса. Она как бы представ­ляет собой мост между физиократами и английскими классиками, которые четко выделили три главных класса с точки зрения их отношения к средствам производства: землевладельцев, капиталистов и наемных рабочих. Они избавились от принципиального разграничения промыш­ленности и сельского хозяйства, на что еще не может ре­шиться Тюрго.

Другим его замечательным достижением был анализ капитала, значительно более глубокий и плодотворный, чем у Кенэ. Последний толковал капитал в основном лишь как сумму авансов в различной натуральной форме (сырье, оплата труда и т. п.), поэтому капитал у него недоста­точно связан с проблемой распределения продукта между классами общества. В системе Кенэ не было места при­были; капиталист у него, так сказать, «сидел на зарплате», и Кенэ не исследовал, какими законами определяется эта «зарплата».

Здесь Тюрго делает большой шаг вперед. Он уже не может обойтись без прибыли и даже, руководимый верным чутьем, начинает ее рассмотрение с промышленного капи­талиста: здесь происхождение прибыли, действительно, видно яснее, так как глаза не закрывает физиократический предрассудок о том, что «весь избыток происходит из земли».

Тюрго-физиократ, далее, забавным образом извиняется за то, что он «несколько нарушил естественный порядок» и лишь во вторую очередь обращается к земледелию. Но он напрасно извиняется. Напротив, он рассуждает очень верно: фермер-капиталист, использующий наемный труд, должен иметь по меньшей мере такую же прибыль на свой капитал, как и фабрикант, плюс некоторый избыток, кото­рый он должен отдать землевладельцу в качестве ренты.

Пожалуй, самая удивительная теорема — 62-я. Вложен­ный в производство капитал обладает способностью само­возрастания. Чем определяется степень, пропорция этого самовозрастания?

Тюрго пытается объяснить, из чего состоит стоимость продукта, создаваемого капиталом (в действительности трудом, который эксплуатируется данным капиталом). Прежде всего, в стоимости продукта возмещается затрата капитала, в том числе заработная плата рабочих¹. Осталь­ная часть (в сущности, прибавочная стоимость) распа­дается на три части.

Первая — прибыль, равная доходу, который капиталист может получить «без всякого труда», как собственник де­нежного капитала. Это часть прибыли, соответствующая ссудному проценту. Вторая часть прибыли оплачивает «труд, риск и искусство» капиталиста, который решается вложить свои деньги в фабрику или ферму. Это предпри­нимательский доход. Таким образом, Тюрго наметил рас­падение промышленной прибыли, ее деление между ссуд­ным и функционирующим капиталистом. Третья часть — земельная рента. Она существует только для капиталов, занятых в земледелии. Безусловно, этот анализ был новым словом в экономической науке.

Но тут же Тюрго сворачивает на иной путь. Он отхо­дит от правильной точки зрения, что прибыль — основная, обобщающая форма прибавочной стоимости, из которой вытекают и процент и рента. Сначала он сводит прибыль к проценту: это тот минимум, на который имеет право вся­кий капиталист. А если он, вместо того чтобы спокойно сидеть за своей конторкой, лезет в дым и гарь фабрики или жарится на солнце, следя за батраками, то ему полагается некоторая надбавка — особого рода зарплата. Далее, про­цент в свою очередь сводится к земельной ренте: ведь самое простое, что можно сделать с капиталом,— это ку­пить участок земли и без хлопот сдавать его в аренду. Теперь основной формой прибавочной стоимости оказы­вается земельная рента, а остальные — производные от нее. Опять все общество «сидит на зарплате», которую производит только земля. Тюрго возвращается в лоно физиократии.

Как известно, даже ошибки больших мыслителей пло­дотворны и важны. Это можно сказать и о Тюрго. Рассмат­ривая различные формы приложения капитала, он ставит важнейшие вопросы о конкуренции капиталов, о естественном уравнивании нормы прибыли благодаря возможно­стям их перелива из одной сферы приложения в другую. Следующий важный шаг в решении этих проблем, в сущ­ности сделал уже Рикардо. Эти поиски французской и английской классической экономии постепенно подводят