Джон ло авантюрист и пророк

Министр

Людовик XV умер от оспы в мае 1774 г. Последние го­ды его жизни, были отмечены жестокой реакцией и кризисом финансов. Смерть деспота обычно несет после себя какие-то либеральные веяния, даже если на пороге власти стоит новый деспот. Так было после смерти Людовика XIV, а в России — после смерти Павла I и Николая I. Смерть старого короля вызвала во всей Франции вздох облегче­ния. Философы надеялись, что 20-летний король, человек мягкий и податливый, откроет наконец «эру разума», осу­ществит их идеи. Новую пищу этим надеждам дало высо­кое назначение Тюрго, который стал сначала морским министром, а через несколько недель занял пост генераль­ного контролера финансов и взял па себя руководство фактически всеми внутренними делами страны.

Много раз писали, что Тюрго попал в министры слу­чайно: его друг аббат Бери шепнул графине Морена, по­следняя нажала на своего супруга, фаворита нового ко­роля, и т. д. Это верно лишь отчасти. Действительно, назначение Тюрго было результатом интриг. Старая при­дворная лиса Морепа рассчитывал использовать в своих интересах его популярность и хорошо известную чест­ность. До идей и проектов Тюрго ему было мало дела.

Но это не вся история. Как никогда ранее, в стране ощущалась необходимость каких-то перемен. Это пони­мала даже феодально-аристократическая верхушка. Нужен был свежий человек, не связанный с придворной кама­рильей, не запятнанный казнокрадством. Такой человек нашелся — это был Тюрго. Беря на себя расчистку авгие­вых конюшен финансов и хозяйства страны, Тюрго отнюдь не льстил себя иллюзией, что это легкая задача. Но он рас­считывал на поддержку короля и получил обещание под­держки. Выходя 24 августа 1774 г. из кабинета короля, Тюрго попросил разрешения изложить для нега на бумаге основные принципы, которые он намерен проводить в жизнь.

Написанное в тот же день письмо Тюрго королю — за­мечательный документ. Хотя в нем, в сущности, излага­ются только простые и разумные принципы управления финансами, Тюрго заключает: «В то же время я понимаю все опасности, которым я себя подвергаю. Я предвижу, что мне придется одному бороться против злоупотреблений всякого рода; против усилий тех, кто извлекает пользу из этих злоупотреблений; против многих людей, наполнен­ных предрассудками, которые противятся любым рефор­мам и которые являются сильным орудием в руках тех, кто заинтересован в увековечении существующего беспо­рядка. Я должен буду бороться даже против естественной доброты, против великодушия вашего величества и самых дорогих для вас лиц. Меня будет бояться и даже ненави­деть подавляющая часть двора, все те, кто добивается милостей. Все отказы они будут приписывать мне; меня будут изображать жестоким человеком, потому что я со­ветую вашему величеству не обогащать за счет благосостояния народа даже тех, кого вы любите. А этот народ, ради которого я пожертвую собой, так легко обмануть, что, может быть, я вызову его ненависть именно теми мерами, которые я предприму, чтобы избавить его от притеснений. На меня будут клеветать, и, возможно, эта клевета будет достаточно правдоподобной, чтобы лишить меня доверия вашего величества»¹.

Не слишком ли это напыщенно? Пожалуй, нет! Ведь Тюрго здесь удивительно точно предсказал ход событий. Он с полным сознанием взял на плечи ношу и понес ее, не сгибаясь под ней. Его путь был путь смелых буржуаз­ных реформ, которые в глазах Тюрго были необходимы с точки зрения общечеловеческого разума и прогресса.

Маркс писал: «Тюрго был великим человеком, ибо он соответствовал своему времени...»¹. И в другой работе: «Он был одним из интеллектуальных героев, свергнувших ста­рый режим...»².

Что же сделал Тюрго, будучи министром? Невероятно много, если учесть короткий срок его деятельности и ог­ромные трудности, на которые он наталкивался. Очень мало, если судить по конечным, долговременным резуль­татам. Однако именно неудача Тюрго имела революцион­ное значение. Если такой человек, как Тюрго, не смог про­вести реформы, значит, реформы были невозможны. По­этому от реформ Тюрго прямая дорога ведет к взятию Бастилии в 1789 г. и к штурму дворца Тюильри в 1792-м.

Самой насущной задачей, за которую с первого дня взялся Тюрго, было оздоровление финансов государства. Он имел долгосрочную программу, включавшую такие радикальные реформы, как ликвидация системы налоговых откупов и обложение доходов от земельной собственности. Эту программу Тюрго не стремился оглашать, хо­рошо понимая, как будут на нее реагировать заинтересо­ванные круги. Пока же он с большой настойчивостью про­водил многочисленные частные меры, устраняя самые вопиющие нелепости и несправедливости в налоговой си­стеме, облегчая бремя налогов для промышленности и торговли, прижимая налоговых откупщиков. С другой стороны, Тюрго попытался ограничить расходы бюджета, из которых главным было содержание двора. Здесь его воля скоро столкнулась с капризной и злой волей расто­чительной Марии Антуанетты. Тюрго удалось добиться некоторого улучшения в бюджете и восстановления кре­дита государства. Но зато число врагов министра быстро увеличивалось, а их активность возрастала.

Важным экономическим мероприятием Тюрго было вве­дение свободной торговли зерном и мукой и ликвидация монополии, которую захватили при поддержке прежнего министра ловкие проходимцы. Эта в принципе прогрес­сивная мера создала, однако, для него большие осложне­ния. Урожай 1774 г. был небогатый, и следующей весной цены на хлеб заметно поднялись. В нескольких городах, особенно в Париже, произошли народные волнения. Хотя доказать это никому не удалось, есть основания полагать, что волнения были в большой мере спровоцированы и орга­низованы врагами Тюрго с целью подорвать его положе­ние. Министр твердой рукой подавил беспорядки. Возмож­но, он полагал, что народ не понял собственного интереса и ему надо объяснить этот интерес любыми средствами. Все это было использовано против Тюрго его недругами, в число которых тайно перешел и Морена: чем дальше, тем больше он опасался Тюрго и завидовал ему.

А Тюрго, не оглядываясь, шел дальше. В начале 1776 г. он добился одобрения королем знаменитых шести эдик­тов, которые более, чем все принятые ранее меры, подры­вали феодализм. Важнейшими из них были два: об отмене дорожной повинности крестьян и об упразднении ремесленных цехов и гильдий. Второй эдикт Тюрго не без оснований рассматривал как необходимое условие быстрого роста промышленности и сословия капиталистических предпринимателей. Эдикты натолкнулись на ожесточенное сопротивление, центром которого стал парижский пар­ламент,— они могли стать законами лишь после так на­зываемой регистрации парламентом. Борьба продолжалась более двух месяцев. Лишь 12 марта Тюрго добился реги­страции, и законы вступили в силу.

Это была его последняя, в сущности пиррова, победа. Все силы старого порядка теперь сплотились против мини­стра-реформатора: придворная камарилья, высшее духо­венство, дворянство, судейское сословие и цеховая буржуазия.

Народ в какой-то степени понимал демократический смысл реформ Тюрго. Крестьяне радовались избавлению от ненавистной барщины на королевских дорогах, по едва ли слышали его имя. Более грамотные парижские подма­стерья и ученики ликовали и славили Тюрго в куплетах. Но народ был далеко внизу, а враги — рядом и наверху. Веселые куплеты подмастерьев вместе с дельными статья­ми физиократов тонули в мутном потоке злобных памфле­тов, издевательских стишков и карикатур, который захле­стнул Париж. Пасквилянты изображали Тюрго то злым гением Франции, то беспомощным и непрактичным фило­софом, то марионеткой в руках «секты экономистов». Толь­ко на неподкупную честность Тюрго они не посягали: таким обвинениям никто бы не поверил.

Вся эта кампания направлялась и финансировалась придворной кликой. Другие министры составляли заговоры против Тюрго. Королева истерично требовала от Людовика отправить его в Бастилию. Брат короля выпустил один из самых ядовитых пасквилей.

В этом содоме непреклонно твердый, гордый и одино­кий Тюрго поистине представлял величественную и траги­ческую фигуру.

Его падение стало неизбежным. Людовик XVI наконец уступил нажиму, которому он давно подвергался с разных сторон. Король не решился в глаза сказать своему мини­стру об отставке: приказание сдать дела принес Тюрго королевский посланец. Это произошло 12 мая 1776 г. Боль­шинство проведенных им мер, в частности указанные вы­ше эдикты, были вскоре полностью или частично отме­нены. Почти все пошло по-прежнему. Единомышленники и помощники Тюрго, которых он привлек к работе в государственном аппарате, ушли вместе с ним, а некоторые были высланы из Парижа. Надежды физиократов и энци­клопедистов рухнули. 82-летний Вольтер писал в Париж из своего добровольного изгнания: «О, какую новость я слышу! Франция могла бы быть счастлива. Что с нами будет? Я потрясен. После того, как Тюрго покинул свой пост, я ничего не вижу для себя впереди, кроме смерти. Этот удар грома поразил меня в голову и в сердце».

Хотя Тюрго еще не было 50 лет, здо­ровье его было сильно расстроено. Особенно мучили его приступы подагры. Из 20 месяцев, которые он был министром, он семь месяцев провел в постели. Тем не менее его работа не прерывалась ни на один день: он диктовал проекты законов, доклады и письма, принимал чиновников, инструктировал помощников. В кабинет короля его иногда носили в портшезе.

Он и далее презирал болезнь, хотя она упорно пре­следовала его. Часто он мог ходить только па костылях, которые с мрачным юмором называл «мои лапы». Впрочем, умер он от болезни печени. Это случилось в мае 1781 г., ровно через пять лет после отставки.

Друзей поражало спокойствие духа, с которым Тюрго переносил свою опалу и крах его реформ. Он мог шутить даже по поводу вскрытия цензорами его писем. Казалось, он удалился в частную жизнь с удовольствием: в течение 15 лет, пока он был интендантом и министром, ему не хва­тало времени на книги, научные занятия и общение с друзьями. Теперь он получил это время.

В июне 1776 г. он пишет своему секретарю и другу Кайяру: «Досуг и полная свобода представляют собой главный чистый продукт двух лет, которые я провел в министерстве. Я постараюсь использовать их (досуг и свободу) с приятностью и пользой».

В письмах Тюрго последних лет множество упомина­ний о его библиотеке, которую он за несколько месяцев до смерти разместил в купленном им новом дома. Во многих письмах он обсуждает вопросы литературы и музыки, гово­рит о своих занятиях физикой и астрономией.

В 1778 г. в качестве годичного президента Академии надписей и изящной словесности он торжественно вводит в число академиков своего нового друга — Франклина. Для Франклина, как посла восставших американских ко­лоний, он пишет свое последнее экономическое сочине­ние— «Мемуар о налогах». Американские дела в эти годы сильно волнуют его, как и все французское общество. С всегда свойственным ему оптимизмом он надеется, что заокеанская республика избегнет ошибок и пороков дрях­лой феодальной Европы.

Тюрго — постоянный гость в салонах своего старого друга герцогини д'Анвиль и вдовы философа мадам Гель­веции, где собираются самые свободомыслящие и просве­щенные люди. Разум великого поклонника человеческого разума оставался острым и ясным до последнего дня.

Тюрго был в жизни несколько суровым и суховатым человеком. Недостаток гибкости, излишнюю прямолиней­ность ему порой ставили в упрек. Это, видимо, затрудняло иногда даже близких к нему людей и отпугивало людей мало знакомых.

Особенно его раздражали в людях лицемерие, легко­мыслие, непоследовательность. Придворных манер Тюрго не имел и не усвоил. Версальских шаркунов, пишет его биограф Д. Дании, смущала и пугала одна его внешность — «пронизывающие темные глаза, массивный лоб, величе­ственные черты, сама посадка головы и достоинство, как у римской статуи».