Дмитрий Львович Медведев Черчилль: быть лидером

Глава 8. Борец

Переход через пустыню

После отставки в 1929 году с поста министра финансов в политической карьере Уинстона Черчилля начался десятилетний период безвластия, известный как «пустынные годы». На протяжении этих лет бывший глава таких крупных ведомств, как МВД, Минфин и Адмиралтейство, оказался не у дел. Произошедшая метаморфоза отчасти стала результатом политических взглядов экс-министра, которые расходились с популярными в те годы настроениями. В каких-то вопросах Черчилль был не прав. Например, в отказе признавать право Индии на независимость; он, империалист до мозга костей, считал Индию не более чем географическим понятием, чем-то вроде экватора [667] . В других вопросах, наоборот, предчувствие не обманывало опытного политика. В первую очередь здесь следует назвать открытые выступления против политики умиротворения, а также попытки указать на угрозу подъема Третьего рейха. Будучи человеком, не привыкшим сдавать позиции, Черчилль вел активную кампанию по отстаиванию своих убеждений. Причем борьба за свою точку зрения становилась более интенсивной, когда он встречал упорное сопротивление со стороны коллег по партии и руководства страны.

...

Впервые озабоченность усилением националистических настроений в Германии Черчилль высказал еще в 1924 году. В последующие годы его тревога еще более усилилась. После войны в архиве министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа был найден документ, датированный 18 октября 1930 года. В нем приводились взгляды Черчилля, называвшего Гитлера «прирожденным лжецом».

«Он с охотой заявит, что не имеет намерений вести против нас агрессивную войну, – утверждал британский политик. – Но немцы постараются прибегнуть к оружию при первой же возможности» [668] .

На 1930 – 1931 годы приходится одна из первых его публичных кампаний, направленная против укрепления милитаристских настроений в Германии.

«Германская молодежь все более активно принимает участие в политическом движении, которое никогда не признавало условий Версальского договора», – писал Черчилль в одной из своих статей в августе 1931 года.

Также он выступал против создания единого таможенного союза между Германией и Австрией.

«В рамках этого таможенного союза прячется „аншлюс“ или союз между основной массой германского населения и тем, что осталось от большой Австрии, – бил в набат знаменитый британец. – В результате рождается огромный германский блок с населением в 70 миллионов, угрожающий прежде всего двум нациям – Франции (с ее нерастущим населением) и Чехословакии. Живущие в Чехословакии три с половиной миллиона немцев могли бы быть дисциплинированными и лояльными гражданами, но „аншлюс“ означает, что Чехословакия будет иметь в пределах своих границ не только „непереваримое“ меньшинство, но будет окружена немцами с трех сторон. После „аншлюса“ она станет Богемским островом в океане тевтонского населения, тевтонской эффективности» [669] .

В это же самое время по указанию МИД сотрудник германского посольства в Лондоне принц Отто фон Бисмарк берет интервью у взбунтовавшегося политика. О результатах беседы правнук «железного канцлера» незамедлительно рапортует в Берлин:

«Черчилль тщательно следит за развитием политической обстановки в Германии, он знает эту обстановку в деталях и видит основную угрозу в растущем нацистском движении. С его точки зрения, Гитлер представляет собой угрозу внутренней стабильности Германии, угрозу европейскому миру. Гитлер и его сторонники при первой же возможности прибегнут к вооруженной силе для захвата власти».

На отчет Бисмарка была наложена показательная резолюция:

«Хотя многое во взглядах Черчилля объясняется его темпераментом, необходимо проявлять к нему особое внимание, поскольку он будет играть значительную роль в любом консервативном правительстве, если такое придет к власти» [670] .

Педантичные немецкие аналитики с Вильгельм-штрассе ошиблись в одном: руководство Консервативной партии не планировало вводить Черчилля в правительство. По крайней мере, в 1930-х годах. С каждым выступлением Черчилль лишь отдалял себя от партийной верхушки. Однако его это нисколько не смущало. И уж тем более не ослабляло его решимости. Как ни в чем не бывало, он продолжал последовательно и методично настаивать на своей точке зрения.

Выступая весной 1933 года перед Королевским обществом Святого Георга, покровителя Англии, он заявил:

«Историки подметили одну характерную особенность английского народа, приносившую ему немало горя на протяжении многих веков. Дело в том, что после каждой победы мы растрачивали бо́льшую часть преимуществ, по́том и кровью добытых в боях. Не чужеземцы приносят нам самые страшные беды. В них повинны мы сами. Если мы потеряем веру в самих себя, мы погибнем. Никто и ничто не спасет Англию, кроме нас самих» [671] .

1933 год стал ключевым в европейской политике. Тридцатого января президент Германии генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург назначил лидера НСДАП Адольфа Гитлера рейхсканцлером. Черчилль воспринял это как личный вызов. Ниже приведены фрагменты из нескольких его выступлений в этот период:

Март 1933 года «Когда мы читаем о Германии, когда мы смотрим с удивлением и печалью на эти поразительные проявления жестокости и воинственности, на это безжалостное преследование меньшинств, на это отрицание прав личности, на принятие принципа расового превосходства одной из наиболее талантливых, просвещенных, передовых в научном отношении и мощных наций в мире, мы не можем скрыть чувства страха».

Апрель 1933 года «Как только Германия достигнет военного равенства со своими соседями, не удовлетворив при этом своих претензий, она встанет на путь, ведущий к общеевропейской войне».

Ноябрь 1933 года «Огромные силы пришли в движение, и мы должны помнить, что речь идет о той могущественной Германии, которая воевала со всем миром и почти победила его, о той могущественной Германии, которая на одну немецкую жизнь ответила убийством двух с половиной жизней своих противников. Неудивительно, что, видя эти приготовления, открыто провозглашаемые политические доктрины, все народы, окружающие Германию, охватывает тревога» [672] .

Черчилля начинает все больше беспокоить стремительное развитие нового вида вооружений – авиации.

«Это проклятое, дьявольское изобретение и усовершенствование методов войны с воздуха коренным образом изменили наше положение, – рокочет его голос в палате общин. – Мы уже не та страна, какой были всего двадцать лет назад» [673] .

После кончины 2 августа 1934 года Гинденбурга и превращения Гитлера в единоличного правителя Германии британский политик констатирует – назад хода не будет. Еще до того, как Геринг в марте 1935 года объявит о создании в Германии ВВС, Черчилль утраивает свою активность, предупреждая о возможных последствиях сокращения военно-воздушных сил Великобритании. Он начинает активную кампанию за развитие Королевских ВВС, требуя, чтобы Британия «располагала столь же мощной авиацией, как Франция или Германия, в зависимости от того, какая из них будет сильнее» [674] .

Апеллируя к премьер-министру Стэнли Болдуину, Черчилль переходит в решительную атаку.

«Установлено, что мы являемся всего лишь пятой по значению авиационной державой, и то – в лучшем случае, – заявит он в палате общин. – По своей мощи наша авиация равна лишь половине авиации Франции, нашего ближайшего соседа. Германия вооружается очень быстро, и никто не собирается ей в этом препятствовать. Я страшусь того дня, когда в руках нынешних правителей Германии окажется оружие, позволяющее угрожать самому сердцу Британской империи. Нужны меры, которые позволили бы нам достигнуть равенства в воздухе. Ни одно государство, играющее в мире такую роль, какую играем мы и хотим играть в будущем, не может позволить себе находиться в таком положении, при котором его можно было бы шантажировать» [675] .

Черчилль не ограничивался трибуной парламента, пытаясь донести свои мысли до широких слоев населения. В этом на помощь ему пришло новое техническое средство – радио. В ноябре он обратил внимание радиослушателей, что всего лишь в нескольких часах полета от Туманного Альбиона «находится семидесятимиллионная нация самых образованных в мире, умелых, оснащенных наукой дисциплинированных людей, которых с детства учат думать о войне и о завоеваниях, как о высшей доблести, и о смерти на поле боя – как о благороднейшей судьбе для мужчин».

«Эта нация отказалась от своих свобод, чтобы увеличить коллективную мощь. Эта нация со всей своей силой и достоинствами находится в объятиях нетерпимости и расового высокомерия, не ограниченного законом. У нас есть лишь один выбор. Это старый мрачный выбор, стоявший перед нашими предками, а именно: подчинимся ли мы воле сильнейшей нации или покажем готовность защищать наши права, наши свободы и собственно наши жизни» [676] .

После ввода немецких войск в демилитаризованную Рейнскую область Черчилль начинает активнее требовать проведения перевооружения, а также усиления мер коллективной безопасности.

«В течение четырех столетий внешняя политика Англии заключалась в том, чтобы противостоять сильнейшей, наиболее агрессивной, более всего стремящейся к доминированию державе на континенте, – скажет он перед комитетом Консервативной партии в марте 1936 года. – Я не знаю ничего, что могло бы ослабить или изменить справедливость, мудрость, ценность того, что вело вперед наших предков. Я не знаю ничего в военной, политической, экономической или научной области, что заставило бы меня думать, что мы не должны или не можем двигаться той же дорогой. Германия не боится никого. Она вооружена лучше, чем когда бы то ни было. Ее возглавляет группа отчаянных игроков, которым сопутствует удача; очень скоро они вынуждены будут выбирать, с одной стороны, между экономическим и финансовым крахом, внутренним недовольством и, с другой стороны, – войной, которая приведет к германизированной Европе под нацистским контролем. Поэтому, мне кажется, что присутствуют все старые условия и снова наше национальное спасение зависит от того, сумеем ли мы собрать опять все силы Европы для сдерживания возглавляемых Германией попыток» [677] .

«Одна мысль угнетает меня: месяцы быстро текут, – предупреждает он. – Если мы слишком долго будем откладывать мероприятия по укреплению нашей обороны, бо́льшая сила может помешать нам завершить этот процесс» [678] .

С каждым месяцем выступления британского политика становятся все более жесткими. Используя многочисленные контакты, Черчилль начинает собирать секретные сведения о состоянии британских вооруженных сил и масштабах разворачиваемых в Германии военных программах. Его осведомленность становится настолько пугающей для правительства, что на одном из заседаний кабинета Сэмюель Хор заявил:

«В настоящее время очень важно показать всему миру, что британское правительств обладает не меньшей и даже большей информацией, чем мистер Черчилль» [679] .

...

Сэмюель Хор

Одновременно с выступлениями в Британии Черчилль пытался использовать свой международный авторитет для пропаганды идей в Новом Свете. Во время лекционных туров в США и Канаде он активно доказывает необходимость противостояния надвигающейся угрозе, требуя наладить механизм коллективной безопасности и использование основ международного права для усмирения агрессора.

Спустя годы Черчилль даст следующую характеристику своим действиям:

«В то время я был рядовым членом парламента и не занимал никакого официального поста. Я делал все, что было в моих силах, чтобы побудить правительство начать широкую и чрезвычайную подготовку, рискуя даже вызвать тревогу во всем мире. При этом я рисовал, несомненно, еще более мрачную картину, чем она была в действительности. Я продолжаю считать, что поступал правильно, подстегивая всеми способами правительство, и что при всех обстоятельствах было бы лучше начать борьбу с Гитлером в 1938 году, чем тогда, когда мы наконец вынуждены были это сделать, – в сентябре 1939 года» [680] .

Несмотря на актуальность, выступления Черчилля не вызывали поддержки у его коллег. За некогда влиятельным министром в правительствах Герберта Асквита и Дэвида Ллойд Джорджа закрепилось прозвище «Вестминстерский изгой», его призывы саботировались, а поведение высмеивалось. Во время выступления в Эдинбургском университете речь Черчилля была прервана студентами, вынудив его под унизительный свист покинуть трибуну. В Оксфорде выступление политика оборвали наглым вопросом:

– Полагаете ли вы, мистер Черчилль, что германский народ, мужчины и женщины, живущие в Германии сегодня, ответственны за Великую войну? Ответьте прямо, да или нет?

Посмотрев прямо в глаза студенту, задававшему вопрос, Черчилль ответил:

– Да.

Под бурные аплодисменты студент вышел из зала [681] , а Черчилль продолжил выступление. Но когда он указал на необходимость вооружения для «защиты нашего острова», зал взорвался от смеха. Повторив фразу, Черчилль получил новую порцию унижения – смех только усилился.

«Когда Уинстон появился на свет, к его колыбели слетелось множество фей, которые одарили его различными талантами – воображением, красноречием, трудолюбием, сообразительностью, – но в этот момент под летела одна из фей и сказала: „Никто не может обладать сразу столь многими талантами“. Она собрала их все вместе и так перемешала, что напрочь лишила Уинстона здравого смысла и мудрости, – делился своей версией о способностях Черчилля Стэнли Болдуин. – Именно поэтому мы так восхищаемся Уинстоном во время его выступлений в палате общин, но никогда не следуем его советам» [683] .

На самом деле все обстояло еще хуже. Мало того что советам Черчилля не следовали – его речи не слушали. Нередко слова «Уинстон готовится говорить!» служили для заседающих в палате общин сигналом к выходу. Часто выступления выдающегося оратора проходили при пустых скамьях, в присутствии пяти-шести наиболее преданных сторонников. Если же члены палаты и оставались на местах, то только для того, чтобы выразить негативное отношение к выступающему. Например, когда в одном из выступлений он произнес «Боже, благодарю тебя за создание французской армии», большинство депутатов «скривились от отвращения».

Примечательный эпизод произошел в мае 1935 года, когда после очередного резкого выступления политика в палате общин слово взял полковник Томас Мур. Отметив, что он стал свидетелем «одних из самых интересных дебатов, посвященных международной политике», Мур обрушился с критикой на «достопочтенного члена от Эппинга (мистера Черчилля)». Однако что действительно заслуживает нашего внимания, так это даже не сама критика, а реплика, которая ей предшествовала: «И хотя не принято критиковать людей на закате их карьеры, трудно найти оправдание тому, что речь достопочтенного депутата от Эппинга насквозь пропитана атмосферой, будто Германия вооружается к войне» [684] .

Удивительно, но британский истеблишмент воспринимал Черчилля как политика «на закате карьеры». И это притом, что впереди у него будет двадцать лет активной политической жизни, девять из которых он проведет на посту премьер-министра! Трудно не согласиться с Роем Дженкинсом, который, упоминая выступление Томаса Мура, назвал его «самым преждевременным, нелепым и курьезным прощальным заявлением на страницах „Хансарда“» [685] .

Это был тяжелый период в жизни нашего героя. Американская писательница, посетившая его в Чартвелле в 1937 году, сообщает, как увидела Уинстона «на берегу пруда в потертом пальто и поношенной шляпе, трогающего воду палкой, словно в поисках исчезнувшей золотой рыбки» [686] . А король Греции Георгиос II описывал некогда влиятельнейшего политика как «старого, уставшего, озлобленного господина, который сердился, когда его не слушали, сердился, когда его слушали, сердился от того, что вынужден был оставаться в рядах оппозиции» [687] .

И все же, несмотря на негодование со стороны руководства и отчужденность со стороны коллег, Черчилль последовательно продолжал отстаивать свои позиции, изыскивая все новые и новые возможности для высказывания своей точки зрения. Когда после не согласующихся с воззрениями правящей элиты выступлений на радио путь на Би-би-си ему был заказан, он переключился на газеты. За один только 1937 год Черчилль написал свыше ста статей, опубликованных в самых различных изданиях, перекрывавших весь политический спектр.

В марте 1938 года, после того как Гитлер аннексировал Австрию, Черчилль вновь взял слово в палате общин. На этот раз в парламенте был аншлаг.

«В течение пяти лет я обращался в палате к этим вопросам и не имел большого успеха. Я наблюдал, как этот знаменитый остров бездумно сползал по лестнице, которая ведет в темную бездну, – сказал он. – В самом начале это была величественная и широкая лестница, но уже вскоре устилающий ее ковер исчез. А чуть ниже она уже была вымощена скромными плитами, но даже они стали крошиться под вашими ногами».

Черчилль говорил больше сорока минут. В завершение он заявил:

«Если смертельная катастрофа вовлечет в себя британскую нацию и Британскую империю, историки через тысячу лет будут озадаченно размышлять над тайной наших поступков. Они никогда не поймут, как могла эта победоносная нация, имея все в своих руках, упасть так низко, отказаться от всего, чем она овладела благодаря безмерным жертвам и абсолютной победе, – все оказалось унесенным ветром! Ныне победители унижены, а те, кто бросил свое оружие и просил о перемирии, устремились к мировому господству. Происходит гигантская трансформация» [688] .

После этого выступления газета Evening Standard расторгла с Черчиллем контракт, объяснив свое решение тем, что «ваши взгляды на внешнюю политику совершенно очевидно противоречат воззрениям нации». Это был болезненный удар не только по самолюбию, но и по финансам неуступчивого политика. Пытаясь поправить положение, Черчилль предпринял беспрецедентный шаг: он выставил на продажу любимое детище, загородное поместье Чартвелл.

«Всегда нужно быть готовым к тому, чтобы пожертвовать всем ради великого дела, – скажет он впоследствии. – Только так можно обессмертить свою душу» [689] .

...

Оказавшись в шестьдесят три года на грани банкротства, политик удваивает нагрузку. Максимально используя контракты с оставшимися изданиями, он публикует в 1938 году свыше пятидесяти статей, издает сборник «Великие современники», публикует последний, четвертый том биографии первого герцога Мальборо, а также активно трудится над эпохальной «Историей англоязычных народов».

В сентябре 1938 года Черчилль вновь начинает играть заметную роль на политическом небосклоне. Он по-прежнему изгой, однако его речи уже не кажутся столь безумными и оторванными от жизни, как раньше. Когда до него доходит первая информация о подписании Мюнхенского соглашения, легализовавшего бесчеловечный раздел Чехословакии, Черчилль с возмущением задал вопрос: «Из чего сделаны эти люди?»

«Расчленение Чехословакии под нажимом Англии и Франции равносильно полной капитуляции западных демократий перед нацистской угрозой применения силы», – вынесет он свой вердикт [690] .

«Как и любой оратор, Уинстон отлично понимал, когда он провалился или достиг успеха, и как все ораторы он наслаждался успехом и ненавидел неудачи, – комментирует Рой Дженкинс. – Одним из его главных достоинств было то, что он никогда не позволял даже самому гнетущему и мрачному провалу заставить его спрятаться в убежище, испугаться, поджать хвост и оказаться неспособным на любые действия, кроме как зациклиться на своем горе и сильно побитом эго» [691] .

Чем сильнее становилось сопротивление, тем с бо́льшим азартом, энергией, драйвом Черчилль начинал бороться за свои убеждения. Пока Невилл Чемберлен сходил с трапа самолета, размахивая подписанным с Гитлером и Муссолини соглашением – гарантом будущего мира, – Черчилль произносил в палате общин, как он сам выразился, «самые непопулярные и самые нежеланные слова»:

«Мы потерпели полное и безоговорочное поражение. Все кончено. Чехословакия сломлена, всеми покинута. В скорбном молчании она погружается во мрак. Этой стране пришлось испить до дна чашу страданий, несмотря на крепкий союз с западными демократическими державами. Не нужно тешить себя напрасными надеждами. Мы потерпели поражение, не участвуя в войне, и последствия этого поражения еще долго будут напоминать о себе. Народ должен знать, что мы пережили ужасный этап нашей истории, когда было нарушено все равновесие Европы и когда на время западным демократиям вынесен ужасный приговор: „Тебя взвесили и нашли легковесным“. И не думайте, что это конец. Это только начало расплаты. Это только первый глоток, первое предвкушение чаши горечи, которую мы будем пить год за годом, если только не встанем, как встарь, на защиту свободы, вновь обретя бодрость духа и силы сражаться» [692] .

...

Когда казалось, что карьера Черчилля достигла надира, популярность вновь стала возвращаться. То, о чем он предупреждал с трибуны и в статьях, сбывалось. Его читательская аудитория возросла многократно. Его снова стали печатать ведущие издания.

«Для Черчилля многое менялось буквально на глазах: то, что многие годы ставилось ему в вину, с его решительным предпочтением силовых действий, вдруг становилось его главным достоинством, – отмечает выдающийся отечественный историк Анатолий Иванович Уткин. – Теперь уже никто не смотрел на него как на потерянного политика. Он явственно выделялся на фоне своих флегматичных коллег энергией и несокрушимым присутствием духа. Теперь в нем видели прирожденного лидера» [693] .

На витринах для афиш появились плакаты «Верните Черчилля!», сотни митингующих мужчин и женщин ходили с аналогичными лозунгами перед Вестминстером.

«Я не имел ничего общего с такими методами агитации, но я, без сомнения, вошел бы в правительство, если бы мне это предложили, – комментировал Черчилль происходящее. – Однако удача сопутствовала мне и здесь, и события продолжали развиваться своим логическим, естественным и ужасным путем» [694] .

После нападения Гитлера на Польшу и начала Второй мировой войны Чемберлен уже не мог игнорировать своего политического оппонента. Черчилль вошел в состав правительства не благодаря закулисным интригам и подковерным играм, а в результате многолетней борьбы за свои убеждения, отстаивание своей позиции, превратившись из политического аутсайдера в лидера нации.

...

Бойцовские качества лидера

Бойцовские качества по праву занимают видное место в современной концепции лидерства.

«Для правильного морального выбора лидерам, несомненно, нужна смелость, – констатирует профессор Ричард Л. Дафт. – Лидерам нередко приходится находить в себе дополнительные силы, чтобы преодолеть сомнения и отстоять свои убеждения, особенно когда они испытывают противодействие со стороны окружающих. Быть смелым – значит высказывать свою точку зрения. Лидеры должны убеждать в своей правоте, чтобы оказывать влияние. Смелый человек открыто выражает свои мысли, даже когда знает, что с ним не согласятся. Быть смелым – значит бороться за свои убеждения» [695] .

...

Профессор Ричард Л. Дафт

Черчилль понял это еще в самом начале политической карьеры. Едва став членом парламента, он тут же ринулся в бой.

«Большинство молодых парламентариев, перед тем как выступить с первой речью, выжидают несколько недель, а то и месяцев. Отец был не таким», – вспоминает его сын Рандольф [696] .

Черчилль уверенно пришел на первое в его жизни парламентское слушание, ту же обратив на себя внимание депутатов.

«Не прошло и пяти минут с момента появления Уинстона, как мы увидели, что он сидит, развалившись, надвинув на лоб цилиндр, скрестив вытянутые ноги, глубоко засунув руки в карманы, и оглядывается вокруг так, как будто он был не самым молодым, а старейшим депутатом», – не без возмущения отозвался один из обитателей Вестминстера [697] .

Выступил наш герой на четвертый день и сразу же коснулся одного из злободневных вопросов – англобурской войны. Обращает на себя внимание и само содержание его речи. Молодой депутат не испугался пойти против собственной партии, которая настаивала на ведении войны до капитуляции противника. Черчилль призвал «облегчить бурам признание поражения и сделать это как можно достойнее». Кроме того, он недвусмысленно намекнул на свою симпатию к бурам, заявив:

– Ни один народ не получил так много выражения сочувствия на словах и так мало практической поддержки на деле, как буры. Если бы я был буром, то уж точно сразился бы на поле боя [698] .

– Вот так и выбрасываются на ветер парламентские места, – прошептал на ухо своему соседу видный деятель Консервативной партии Джозеф Чемберлен, когда Черчилль сел на место [699] .

Позже, объясняя свою тактику, потомок герцога Мальборо заметит, что существуют лишь два способа, как заднескамеечник может сделать себе репутацию:

«Первый – выступить на стороне партии с защитой явно провального предложения, второй – атаковать собственную партию» [700] .

Он предпочел второе.

В целом же речь молодого депутата была встречена благожелательно.

«Его выступление не превратилось в катастрофу, как печально известная мэйден-спич Дизраэли в 1837 году; не стало оно и потрясающим успехом, как первый выход Ф. Э. Смита в 1906 году, – писал почти век спустя Рой Дженкинс. – В целом это хорошая речь, и она с интересом читается сегодня» [701] .

Первое выступление мистера Черчилля отметили девятнадцать газет, подчеркнув, что молодой политик «обладает интеллектом, имеет собственную точку зрения, а также умеет думать» [702] .

«Нет никаких сомнений, что моя речь повлияла на голосование и изменила общую точку зрения», – с гордостью признается молодой депутат своей матери леди Рандольф [703] .

Принципиально было и то, что с первого же шага в большой политике Черчилль проявил качества, которые на протяжении последующих пяти десятилетий станут его фирменным знаком: нонконформизм, независимость суждений, готовность идти против течения, стремление сражаться за свою точку зрения. Отчасти подобная модель поведения объясняется тем, что Черчилль всегда проявлял себя борцом. Не потому ли ему было так близко военное дело? Причем не те составляющие военной действительности, которые связаны с муштрой или кровью. Нет. Черчилля привлекали героические подвиги и азарт атаки. Он даже на политическую деятельность смотрел через призму военного прошлого.

...

«Политика столь же увлекательна, как война, – пришел он к выводу, едва разместившись на скамьях Вестминстера. – Но если на войне тебя могут убить только один раз, то в политике – много раз» [704] .

...

Эту его черту хорошо опишет Альфред Гардинер в 1908 году:

«Школой Уинстона была казарма, его университетом было поле брани. Его политика – это политика военного, от начала и до конца. Когда думаешь о нем, поневоле прибегаешь к военной терминологии. На его пути чувствуется запах пороха. Он постоянно играет роль, не отдавая себе в этом отчета, – роль героическую. При этом он сам себе зритель, изумленный своей игрой. Он видит себя мчащимся вперед, сквозь дым сражения торжествующим победу грозным воителем, взоры его легионеров устремлены на него и полны веры в победу. Его герои – Наполеон, Мальборо, Агамемнон. Он любит авантюру, сражение больше жизни, больше идеи, за которую сражается, даже его честолюбие меркнет перед его жаждой боя. Его единственная цель – быть на линии огня, и не важно, в мирное время или в разгар военных действий» [705] .

К аналогичному выводу пришел и британский философ сэр Исайя Берлин, который, анализируя личность Черчилля в ключевом для нации 1940 году, отмечал:

«Весь его мир построен на одной высшей ценности – действии, на борьбе добра со злом, жизни со смертью. Действие для него – это прежде всего борьба. Он всегда боролся с кем-то или с чем-то. Вот откуда его непоколебимая стойкость, Черчилль не уступает во имя своего народа, во имя своего народа он хочет продолжать войну, и ему неведом страх» [706] .

...

Сэр Исайя Берлин

Сам Черчилль замечательно выразил свое кредо, выступая в мае 1948 года в ратуше Осло:

«Заклинаю вас, никогда не забывайте, что жизнь – это постоянная борьба!» [707]

...

«Я сражался в предвыборных кампаниях больше, чем любой из ныне здравствующих членов палаты общин, – скажет он в начале 1930-х годов. – Я принял участие в пятнадцати кампаниях. Только подумайте об этом!» [708]

За последующие тридцать лет британский политик еще шесть раз будет мериться силой с политическими противниками, одержав за свою 64-летнюю карьеру парламентария шестнадцать побед и понеся пять поражений [709] .

Черчилль превратился в символ лидера, сражающегося за идеалы и постоянно призывающего не принимать поражения, не опускать руки, не бросать борьбу.

«Никогда не сдавайтесь, никогда не сдавайтесь, слышите, никогда, никогда, никогда; никогда – ни в чем, ни в большом, ни в малом, – никогда не сдавайтесь, за исключением дела чести или когда речь идет о здравом смысле, – заклинал он будущие поколения. – Никогда не уступайте силе, никогда не уступайте предположительно превосходящим силам противника» [710] .

...

Его девизом было: «Никогда нельзя победить, идя по пути наименьшего сопротивления» [711] . Он утверждал, что «успех нельзя гарантировать, его можно только заслужить» [712] . Заслужить – в первую очередь борьбой, выцарапать, если потребуется, зубами у неблагоприятных, враждебных, сопротивляющихся обстоятельств.

...

В своем напутствии молодым Черчилль развивает мысль Дизраэли – «Мы в этом мире для славы». В частности, он писал:

«Взлеты и падения, опасности и путешествия, постоянное чувство движения и иллюзия надежды. Вперед, молодые люди всей земли! Вы не должны терять ни минуты. Займите свое место на передовой по имени Жизнь. С двадцати до двадцати пяти, вот это годы! Не соглашайтесь с положением вещей. Поднимайте великие стяги и атакуйте орды врагов, постоянно собирающиеся против человечества. Победа достанется лишь тем, кто осмелится вступить в бой. Не принимайте отказ, не отступайте перед неудачей, не обманывайте себя личным успехом и пустым признанием. Земля создана, чтобы быть завоеванной молодостью. Лишь покоренная она продолжает свое существование» [713] .

...

Из бойцовских качеств следует другая важная составляющая лидерства – настойчивость, драйв.

«Мы живем в век напористых и пробивных, – считал Черчилль, – и мы просто обязаны быть самыми находчивыми и предприимчивыми» [714] .

...

«Не допускайте, чтобы между Вами и руководством страны образовалась брешь, – учил британский премьер одного из дипломатов. – Продолжайте надоедать, понукать, приставать. Требуйте аудиенций. Не принимайте ответа „нет“. Цепляйтесь за них» [715] .

По словам Ричарда Дафта, «настойчивость и драйв весьма существенны для успешного лидерства. Это сильная мотивация, которая придает мощную энергию лидеру. Настойчивые лидеры имеют высокий уровень притязаний, инициативы и постоянно стремятся к достижению высоких результатов. Амбиции заставляют лидеров ставить перед собой высокие цели и проявлять инициативу для их достижения» [716] .

Амбиции стали еще одним черчиллевским ноу-хау. Однажды после прогулки майским воскресным вечером 1880 года с будущим премьер-министром лордом Розбери сэр Чарльз Дилк записал в дневнике: «Я пришел к заключению, что Розбери – самый амбициозный человек, которого я когда-либо встречал». Перечитывая эти строки спустя годы, он сделает на полях заметку: «До тех пор, пока не познакомился с Уинстоном Черчиллем» [717] .

...

Сэр Чарльз Дилк

«Амбиции – моя единственная опора», – признается будущий премьер-министр своей матери [718] .

...

Черчилль не скрывал амбиций. В романе «Саврола» можно найти следующие, безусловно автобиографичные строки:

«Философия Шопенгауэра отделяла Канта от Гегеля, а Гиббон, Маколей, Дарвин и Библия сражались с ними за место на полках. Саврола, вооруженный печальной, циничной, эволюционной философией, старался смотреть на мир из отдаления. В чем может быть смысл? Вселенная в конечном счете умрет, и пепел растворится в холодной темноте отрицания. Несколько писем и телеграмм лежали нераспечатанными на столе, но Саврола был утомлен; в конце концов, они могут подождать до утра. Он опустился в кресло. Да, это был долгий день, и день унылый. Он был молод – всего тридцать два года, – но уже ощущал на себе печать трудов и забот. Его нервический темперамент не мог не быть возбужденным при виде сцен, прошедших перед его глазами за день, и подавление этих эмоций лишь распаляло его внутренний огонь. Стоит ли это того? Борьба, работа, бесконечная череда дел, жертва столь многим, что делает жизнь легкой, приятной, – ради чего? Амбиция – вот главная сила, и он не мог устоять перед ней» [719] .

Подобное бравирование собственной амбициозностью не добавляла Черчиллю популярности.

«Амбиция была (и поныне) осуждаема на британской политической сцене; на неприкрытую амбицию смотрят как на растение, которое подлежит культивации», – отмечает профессор Университета Восточной Англии Джон Чармли.

С ним соглашается известный британский психолог Энтони Шторр:

«Амбиция является абсолютно „нормальной“ чертой любого молодого человека, взращенного в поощряющем конкуренцию климате западной цивилизации. Но амбиции Черчилля были выше всякой нормы, и они сделали его непопулярным, когда он был молод».

Однако Черчилль не обращал на это никакого внимания.

«Амбиции так же возбуждают воображение, как и воображение амбиции», – повторял он и устремлялся в бой [720] .

...

Лидер-борец в действии

Мировоззрение Черчилля, его понимание лидерства как умения отстоять свои позиции и бороться за свои ценности сыграли ключевую роль в годы Второй мировой войны. Если члены правительства Чемберлена одновременно с планированием военных кампаний рассматривали возможность заключения мирного соглашения, то для первого лорда Адмиралтейства ответ был один: вести борьбу до последней капли крови. Когда в октябре 1939 года Черчилля попросили подготовить предложения, на каких условиях Великобритания готова рассмотреть возможность сесть за стол переговоров, он ответил: «Только если Германия заплатить репарации государствам и населению, которое захватила» и когда на захваченных территориях «восстановят независимость и нормальные условия для жизни» [721] .

Намереваясь сражаться, Черчилль активно взялся за разработку планов наступательных операций. Комментируя свои действия, он напишет впоследствии:

«В двух великих мировых войнах, когда я известное время руководил Военно-морским министерством, я всегда старался бороться с навязчивой идеей обороны, изыскивая различные способы контрнаступления. Заставить противника гадать, где ему будет нанесен следующий удар, – вот что может необычайно облегчить процесс благополучной доставки в порты сотен конвоев и тысяч торговых судов. Я упорно искал способа нападения на Германию морскими средствами» [722] .

В активе у Черчилля были три стратегических плана наступления. Первый план, названный в честь российской императрицы Екатерины II, предполагал установление контроля над Балтийским морем, а также создание препятствий на пути экспорта железной руды из Швеции в Германию. Второй был связан с минированием фарватера территориальных вод Норвегии, использовавшегося для транспортировки железной руды в зимние месяцы, когда Балтийское море замерзало. Третий, самый дерзкий, предусматривал минирование немецких рек, что позволило бы нарушить речное судоходство противника, а также нанести серьезный урон его внутренним коммуникациям.

В мае 1940 года Черчиллю, теперь уже премьер-министру, вновь пришлось вернуться к вопросу о целесообразности дальнейшего противостояния Германии. В отличие от осени прошлого года, ситуация была куда более катастрофичной. Будущее также не вселяло оптимизма. Под пятой нацистских войск оказались страны Центральной Европы, дала трещину оборона Франции, на которую британский политик возлагал такие надежды. Остро встал вопрос о капитуляции британских экспедиционных сил с континента, что сулило большие потери в людях и технике. Еще несколько недель в таком режиме, и Великобритания осталась бы один на один с военной машиной Третьего рейха.

В конце мая военный кабинет Соединенного Королевства стал собираться на судьбоносные заседания, чтобы коллегиально решить будущее Туманного Альбиона. Многое в те дни зависело от позиции главы кабинета Уинстона Черчилля. Зная его бойцовский характер, мало у кого вызывало сомнения, какой точки зрения придерживается потомок генерала Мальборо. Однако большая политика – не уличная потасовка, и личные предпочтения в принятии решений здесь играют далеко не главную роль. Вначале ситуация подробно анализируется, взвешиваются все «за» и «против», и только после этого делается окончательный выбор.

В самый разгар заседаний, когда коалиционный кабинет находился на грани раскола, Черчилль обратился за консультацией к профессиональным военным. Двадцать седьмого мая он попросил начальников штабов и их заместителей подготовить отчет о «перспективах продолжения военных действий в одиночестве против Германии и, возможно, Италии». Премьер пояснил, что в случае капитуляции Франции и Бельгии Гитлер выйдет с предложениями о перемирии, «которые вследствие разоружения и передачи военно-морских баз поставят нашу страну в полную зависимость от Германии». Учитывая это, подчеркнул премьер, принципиально важным является понимание – «можем ли мы рассчитывать на имеющиеся в нашем распоряжении военно-морские и военно-воздушные силы». Способны ли они противостоять вторжению и авианалетам? [723]

Штабисты тщательным образом изучили несколько сценариев развития событий. В итоге они пришли к выводу, что «в руках Германии сосредоточено большинство козырей». Однако «настоящей проверкой должен стать боевой дух и моральная стойкость наших военных и гражданского населения. Смогут ли они перевесить численное превосходство противника и лучшую материальную обеспеченность его армии? Мы считаем, что смогут» [724] .

На следующий день отчет был рассмотрен на заседании военного кабинета. После длительного обсуждения, во сколько раз люфтваффе превосходит по своей численности Королевские ВВС, политики согласились с мнением военных – настрой британцев сражаться будет ключевым фактором [725] .

Для Черчилля решение продолжать борьбу сформировалось окончательно. Во время последующих заседаний ему удалось склонить остальных членов кабинета принять его точку зрения. Затем, посредством радиовыступлений и бесконечных поездок по городам, он попытался передать соответствующий настрой широким массам населения. А в том, что у Черчилля хватит решимости вдохновить на борьбу других, сомневаться не приходилось. «Я не из тех, кого надо подгонять, я сам кого хотите подгоню», – говорил британский премьер [726] .

...

«Уинстон неукротим, – восхищался им Джон Колвилл. – Мне кажется, если нацисты завоюют Францию и Англию, он лично отправится в бой с отрядом добровольцев» [727] .

...

Секретарь Джон Колвилл

Черчилля не смутил бы тот факт, что этот бой может стать для него последним. В своем единственном романе «Саврола» он писал:

«Очень часто случается, когда человек убежден, что пришло время умереть, стремление вести себя благородно, с чувством собственного достоинства покинуть этот мир становится преобладающим» [728] .

Разумеется, Черчилль не готовился к смерти, хотя, учитывая критичность положения, такой возможности не исключал. Своему близкому окружению он признавался летом 1940 года, что руководство Великобританией не проживет и трех месяцев [729] . А пока он продолжал делать все возможное, чтобы организовать сопротивление.

В те дни хозяин Даунинг-стрит все чаще вспоминал слова Господа Моисею:

«Нет ничего, что человек бы не смог сделать, если он хочет это сделать и прилагает к этому достаточно усилий. Человек – венец бытия. Все действия и события являются результатом его несгибаемой воли, которая является Моей волей» [730] .

Когда Черчилля спрашивали, как он собирается противостоять вторжению, он отвечал, что лично побеспокоится о том, чтобы «как можно больше немцев утонуло по пути, а затем мы будем бить по голове доплывших» [731] . Но что же будет, если немцы все-таки высадятся на берег? «Бойня с обеих сторон будет беспощадной и продолжительной, – отвечал премьер. – Они постараются навести на нас ужас, нам же придется стоять до последнего. Я выступлю с девизом: „Вы всегда сможете взять одного немца с собой“. Это будет время, когда и жить, и умереть – одинаково хорошо» [732] .

...

К другим резким мерам можно отнести заявление Черчилля о том, что, в отличие от Парижа, Лондон не будет открытым городом.

«Мы будем сражаться за каждый дюйм, – заявил он, – мы будем биться на каждой улице. Лондон поглотит в себя огромную армию противника» [733] .

Еще одним экстраординарным шагом стало предложение британского премьера отправить, в случае вторжения, в бой всех граждан, включая женщин [734] [735] [736] .

Пытаясь передать частичку своего настроя на победу, он требует от военачальников полной от дачи.

«Сражаться до последней капли крови, – настаивал он в одной из телеграмм в 1942 году. – Командиры и старшие офицеры должны идти в бой и, если придется, гибнуть вместе с войсками. Никакой пощады к проявлению слабости, какую бы форму она ни принимала. Учитывая, с каким остервенением сражаются русские и американцы, на кону стоит репутация нашей страны и нашей нации» [737] .

Будучи сам готов вступить в битву с врагом, Черчилль, одновременно с активной политической деятельностью и поездками по городам страны, находит время посетить стрельбища.

«Премьер стрелял очень метко, даже не вынимая сигары изо рта, – вспоминал один из свидетелей. – Несмотря на свой возраст и отсутствие практики, он держался очень хорошо».

Во время одной из пристрелок Черчилль сказал, что «самое лучшее средство убить гуннов – это использовать тупые пули». Находившийся в этот момент рядом с ним Рандольф стал возражать, обратив внимание отца, что тупые пули запрещены законом.

– Если немцы поймают меня, они не будут церемониться, – заявил Черчилль. – Не вижу причин, почему я должен испытывать перед ними жалость.

По словам Колвилла, «Уинстон, похоже, постоянно обыгрывал в своем воображении ситуацию, когда ему придется лично отбиваться от немецких войск» [738] .

...

Секретарь Джон Колвилл

После окончания войны британцы узнают, что на самом деле означали слова «не будут церемониться». Сподручные Гитлера планировали отправить в конц лагеря всех мужчин в возрасте от 17 до 45 лет. Также был составлен список, кого следовало депортировать в первую очередь. Список возглавлял Черчилль, которого планировалось передать отделу иностранной разведки. Также в списке значились Герберт Уэллс, Бертран Рассел, Олдос Хаксли, Джон Пристли, Чарльз Сноу и многие другие представители интеллектуальной элиты [739] .

Через какие бы испытания ни пришлось пройти Черчиллю, какие бы вопросы и проблемы он ни решал, в какие бы области ни направлял свою безграничную энергию, он до самого конца оставался лидером-борцом.

«Я привел его прямо на линию фронта, где всего в нескольких стах метров от нас можно было видеть движения танков, артиллерийские орудия в действии. Повсюду слышались разрывы снарядов. Уинстон был абсолютно счастлив. Происходившее вокруг его восхищало. В глубине души он всегда оставался прожженным воякой» – такой образ 70-летнего Черчилля оставил потомкам фельдмаршал Гарольд Александер [740] .

...

Фельдмаршал Гарольд Александер

Однажды в беседе с президентом Франклином Д. Рузвельтом Черчилль скажет:

«Когда я слышу, что кто-то говорит о своем детстве как о самом счастливом периоде жизни, я всегда думаю: „Ну и скучную же жизнь ты прожил, мой друг“» [741] .

...

Посвятив всю свою жизнь борьбе, наполнив ее событиями различного масштаба, британский политик имел полное право судить подобным образом.