14.1. Ненасытное потребление может опередить революцию в эффективности
В этой книге приведено множество доказательств того, что общие обороты материалов являются весьма ненадежным показателем благосостояния. Глава 12 также напоминает о том, что ВВП измеряет не благосостояние, а лишь оборот товаров и капиталов, который поддается оценке в денежном выражении. Увеличивающееся расхождение между ВВП и «реальным богатством» проиллюстрировано на рис. 45. А в главе 11 мы показали, что эффективность в значительной мере поможет выиграть время. Нам срочно необходимо надлежащим образом использовать это время для создания цивилизации, которая будет истинно устойчивой. В этом состоит, как нам кажется, идея «Принципа 8» об устойчивом потреблении и образе жизни Декларации Рио. Мы не сможем успешно решить эту трудную задачу, если не включим в рассмотрение нематериальные аспекты благосостояния.
Не следует ожидать бурного прогресса в мире, где материальная база выживания и социальное положение неразрывно связаны с денежным доходом от капитала или формальной работы. Нам кажется, что в нематериальных аспектах благосостояния многое связано с удовлетворением, которое человек испытывает за пределами мира оплачиваемого труда и денежной экономики.
Взгляните на расстроенного ребенка и на мать, которая подходит, чтобы успокоить его. Удовлетворение ребенка, вероятно, превосходит то удовлетворение, которое в большинстве случаев получают потребители рыночных товаров и услуг. Но для экономиста радость ребенка и успокаивающие действия матери ничего не значат. Они не проявляются в ВВП. Экономисты склонны признавать потребности или желания, только если они могут быть удовлетворены товарами или услугами, которые продаются на рынке. Наше общество обнаруживает такую же тенденцию признавать только экономически активных людей, которые зарабатывают на жизнь с помощью коммерческого удовлетворения потребностей других. Многие из этих экономически активных людей зарабатывают на жизнь, успешно превращая любую мыслимую неудовлетворенность в потребность, которая может быть удовлетворена каким бы то ни было товаром или услугой, предлагаемыми на рынке.
С изобретением современной рекламы и маркетинга потребности начали активно возбуждать и создавать. Тысячи психологов с университетским образованием зарабатывают на жизнь в рекламной отрасли и маркетинговых отделах, помогая «создавать» потребности. «Успех» экономики с точки зрения ВВП и полной занятости во многом зависит от успешной работы этих психологов и их деловых партнеров.
Поэтому не будем удивляться, что многие неудовлетворенности становятся в нашем обществе потребностями, а почти все потребности становятся предметом интенсивной рекламы со стороны тех, кто готов их удовлетворить. Эти «торговцы потребностями» извлекают прибыль, убеждая всех нас попробовать использовать материальные средства для удовлетворения нематериальных потребностей. Все это бесполезно и глупо.
Основная ошибка экономики в отношении удовлетворения жизненно важных потребностей хорошо описана Мэри Кларк (1989). Она отмечает, что экономика вполне способна сопоставить яблоки, персики и кардиостимуляторы, но не способна сравнить эти товары с материнской любовью. Пытаясь создать устойчивую цивилизацию, нам придется вновь научиться ценить все неэкономические преимущества и удовольствия (и признать, что их уничтожение часто вызывается чрезмерными поставками экономических благ).
Один из ключей к реализации нематериальных ценностей, имеющий большое положительное материальное значение, предложен в работе Рут Бенедикт (1934), где введен термин «синергизм»15. В сильно синергизированном обществе благо одного совпадает с благом всех. Это обеспечивают социальные учреждения. Помощь другим людям, которая вовсе не является личной жертвой, рассматривается как личная выгода. Это резко контрастирует с антропологическими воззрениями современных экономистов, корни которых уходят к работам Томаса Хоббса, рисовавшего человека жадным, эгоистичным и агрессивным. Для более подробного изучения этих проблем мы отсылаем читателя к работе Мэри Кларк «Нить Ариадны» (1989).
14.2. Богатство неформального сектора и цивилизация
В формальном секторе экономики рабочие места останутся высоко привлекательными для большинства людей, способных работать. Однако благосостояние не обязательно должно быть вечным спутником того, что сегодня называется работой. Смысл этого понятия будет изменяться. В частности, конкретные выгоды, которые делают работу столь привлекательной (регулярный доход, социальное обеспечение и чувство собственной полезности), могут быть постепенно отделены от профессиональной занятости.
Несмотря на все успехи экономики услуг, объем востребованной профессиональной работы снижается в результате повышения производительности труда (Рифкин, 1995). Более того, один из главных притягательных факторов формальной работы — социальное обеспечение — может быть постепенно отделен от работы. Экологическую налоговую реформу можно построить таким образом, что социальное обеспечение будет меньше, чем сегодня, зависеть от регулярных выплат работодателей и работников (но будет зависеть от налогообложения ресурсов). Кроме того, все больше людей успешно наследуют значительные суммы денег, а побочные заработки, помощь друзей и родственные связи уменьшают зависимость человека от зарплаты. В результате люди откроют, что работа сама по себе — не такое уж удовольствие. Поэтому многие станут более разборчивыми. Они будут готовы работать неполный рабочий день. И, вероятно, они вновь откроют для себя привлекательность неформального сектора.
Как мы смеем говорить о привлекательности неформального сектора? Все современное развитие направлялось осознанным желанием преодолеть неформальный сектор. Он рассматривался как отсталый сектор, господствующий в бедной и унылой сельской экономике вчерашнего дня. В новое время экономический успех характеризовался усилением разделения труда, всеобщей профессионализацией (даже до такой степени, которую Иван Иллич (1972) называет «радикальной монополией» и при которой большинство основных видов деятельности человека не могут продолжаться без профессиональной помощи), громадными приростами в производительности труда, возрастающей потребностью в транспорте, преобладанием денег в качестве инструмента измерения меновой стоимости и оценки личного успеха. А триумф современной экономики выразился в эрозии неформального сектора, или «натурального хозяйства», как его презрительно называли.
Восхваляя этот успех, иногда забывают, что даже сейчас формальная экономика была бы полностью беспомощна, если бы не существовал неформальный сектор. Сон, еда, любовь и воспитание детей не являются второстепенными видами деятельности, без которых мы можем обойтись, — они представляют собой необходимую основу всего существования человека. Экономическая теория с поразительным упорством замалчивает этот факт (Вайцзеккер, 1994).
Как бы то ни было, продолжать движение по пути профессионализации и монетаризации представляется невозможным и нежелательным. Наверное, пришло время признать, что мы многое потеряли в результате эрозии неформального сектора.
Именно так трактуют эту проблему Орио Джиарини и Патрик Лидтке в своем докладе Римскому клубу о будущем труда. Они недвусмысленно призывают признать продуктивную ценность видов деятельности, вносящих вклад в общее богатство, даже если эти виды деятельности не входят или лишь частично входят в современные национальные статистические сводки. В докладе предсказываются очень большие вариации для отдельных людей в структуре оплачиваемой работы и, следовательно, широкий круг возможностей для неоплачиваемой работы, которая, по определению, относится к неформальному сектору.
Уютное убежище для детей во время их взросления и познания мира всегда являлось важным аспектом неформального сектора. Не только стабильная семья обеспечивает такую безопасную гавань — окружение, церковь и начальная школа тоже могут внести значительный вклад. В обществах, где преобладает неформальный сектор, тихая гавань вполне естественно сохраняется и на период взрослой жизни и без больших затруднений передается следующему поколению. Однако в обществе, где неформальный сектор приносится в жертву денежной экономике, этого, как правило, не происходит. Болезни современного общества —одиночество, беспорядки, вандализм, наркомания и связанная с этим преступность — во многом, возможно, обусловлены упадком неформального сектора.
Если люди получат шанс вернуть это убежище, одновременно участвуя в достаточной степени в денежной экономике, то, как нам кажется, все большее их число не станет упускать эту возможность.
Может быть, им просто больше понравится неэффективно производить клубничный йогурт в семье или в округе (глава 3), утеплять собственные дома (глава 1), ремонтировать мебель (глава 2) или делать для себя многое другое, связанное с революцией «фактора четыре». Определенно, они не будут смотреть на себя как на отсталых. А их дети могут вырасти в намного более благоприятной среде.
14.3. Рынки не заменяют этику, религию и цивилизацию
Многое в этой книге объясняет, как осторожное применение правильных экономических принципов может вернуть экономике тот смысл, который определяется греческой этимологией этого слова — «домоводство». Это не имеет ничего общего с небрежным и неправильным применением идей экономики, когда предполагают, что экономический процесс представляет собой просто разрозненный бесконечный круговой обмен ценностями между производством и потреблением, а поток физических ресурсов от истощения до загрязнения не учитывается. Эта распространенная ошибка подобна попыткам (согласно замечанию экономиста Германа Дали) понять животное только по его системе кровообращения, не замечая, что у него также есть пищеварительный тракт, который крепко связывает его с обеих сторон с окружающей средой. Именно это заблуждение часто заставляет экономических фундаменталистов рассматривать почву как грязь, живые существа как мертвые, природу как помеху, миллиарды лет опыта в конструировании как ненужный брак, а будущее как не имеющее ценности (с 10-процентной реальной учетной ставкой). Даже правильные экономические теории часто применяются неправильно.
-
Результаты экономической деятельности определяют просто как сумму рыночной стоимости товаров, услуг, убытков и ненужных вещей, продаваемых за деньги, исключая при этом все, что не имеет рыночной цены (например, заботу и уход за близкими), и все, что бесценно. Такое определение, без сомнения, является странным способом суммарного выражения человеческого счастья или даже материального удовлетворения. По всем меркам (Кобб и Кобб, 1994), последнее понижается с начала 1970-х годов (глава 12), потому что рост ВВП проглатывается с излишком «затратами на коррективные меры», т. е. на борьбу с истощением ресурсов, загрязнением, отложенными ремонтом или обновлением, социальными беспорядками.
-
Предполагается, что истощение и загрязнение ничего не стоят (истощение обычно учитывается только как стоимость добычи, а большая часть загрязнения вообще не учитывается), как бы дорого они ни стоили нашим потомкам. Это распространенная и общепринятая кража у природы. Как заметил редактор Хью Нэш, лучше всего мы сможем воздать должное технологическим изобретениям наших детей, лишь убедившись в том, что эти изобретения кому-то пригодились.
-
Потребление капитала рассматривают как доход, хотя правильное определение дохода, данное экономистом Хиксом, таково: доход — это максимальный объем средств, который вы можете потребить за определенный период и не оказаться в конце в худшем положении, чем в начале. (Хотелось бы нам понять, как «развивать» наш банковский счет, снимая с него деньги. А ведь именно к этому сводится большая часть экономического «развития». Вырубка деревьев, уничтожение рыбных запасов или добыча руды увеличивают доход, но не учитываются в расходной части мирового баланса, потому что такового просто не существует.)
-
Учитывают только то, что можно сосчитать, но не то, что действительно имеет значение.
-
Предполагают, что естественный капитал можно до бесконечности заменять искусственным. (Основываясь на этой сомнительной теории, некоторые экономисты призывают нас расходовать любой имеющийся ресурс с экономически оптимальной скоростью, обычно равной реальной учетной ставке — т. е. примерно на уровне процентов, которые могут принести деньги при разумном вложении, без учета инфляции. Они говорят, что после полного истощения ресурса, будь то киты или влажные тропические леса, деньги можно вновь инвестировать в другой ресурс, который полностью заменит истощенный. Если бы это было правдой, то экономисты были бы Богом. Экономика действительно стала государственной религией, а ее верховные жрецы и служители хорошо защитили свои позиции с помощью всевозможных ритуалов. Но у некоторых из нас имеются другие представления об истинных богах и фальшивых идолах.)
-
Предложения покупки и продажи неправильно трактуют как эквивалентные. (Государственная организация, которая хочет проложить автостраду через сад позади вашего дома, должна сначала спросить, какую компенсацию вы потребуете. Если вы отвечаете, что сад не продается ни за какие деньги, на этом разговор должен прекратиться. К сожалению, нечестные организации часто выворачивают вопрос наизнанку, спрашивая: «Сколько вы нам готовы заплатить, чтобы не потерять сад?» Ответ на этот вопрос зависит, конечно, от вашего богатства, а не просто от вашей готовности заплатить. Вам будут задавать один вопрос за другим до бесконечности, а результат заведомо известен, и чтобы противостоять ему, не хватит никакого богатства. Такое переворачивание вопроса экономически неправомерно и аморально, но широко распространено, поскольку в противном случае — с учетом того, что у разных людей и ценности разные, — не было бы теоретической основы для применения анализа затрат и выгод при принятии государственных политических решений относительно того, строить ли автострады и где их строить.)
-
Не принимаются в расчет ценности, которые нельзя заложить в банк под проценты, такие как жизнь, свобода и стремление к счастью. (Британские чиновники имели обыкновение ссылаться на высокие учетные ставки Казначейства [говоря, что с учетом инфляции стоит истратить всего лишь 90 пенсов сегодня для достижения прибыли в 1 фунт стерлингов в следующем году], чтобы оправдать возведение непрочных жилых домов из плохих материалов, которые могут обрушиться вам на голову через 20 лет, потому что 20-летний риск едва ли чего-нибудь стоит, а точнее, составляет 15% от сегодняшней стоимости. Говорят, что они отказались от этой практики, когда их голландские коллеги указали, что если бы Голландия придерживалась такой близорукой политики, она давно бы скрылась под водой.)
В принципе, все эти извращения здоровой экономической теории можно исправить. Однако использование рынков для целей, для которых они наиболее приспособлены — оптимального размещения скудных ресурсов за короткий период времени — не означает, что им позволено делать вещи, которые они вообще не умеют делать. Например, рынки:
-
не могут указать правильные размеры (как напоминает экономист Герман Дали, «судно, на котором пытаются перевезти слишком большой груз, все равно потонет, даже если груз оптимально размещен»);
-
не разоблачают случаи, когда законные потребности подчиняются и приносятся в жертву экстравагантным желаниям;
-
не сообщают, когда надо остановиться или какого количества достаточно (как предупреждал нас Екклезиаст, «кто любит серебро, тот не насытится серебром; и кто любит богатство, тому нет пользы от него. И это — суета!»).
Экономика не полностью отражает цели человека, потому что устремления человека далеко выходят за рамки алчности и зависти. Но в погоне за все большим национальным продуктом слишком легко забыть цели, для служения которым создавались экономические инструменты. Наши публичные рассуждения об экономических целях, как и прежде, будут подменять реальные ценности пустыми лозунгами, пока мы не вспомним, говоря словами Донеллы Мидоуз, что:
Устойчивое общество должно быть заинтересовано в качественном развитии, а не в физическом расширении. Оно должно использовать материальный рост как действенный инструмент, а не вечный мандат. Оно не должно выступать ни за, ни против роста. Скорее, оно начнет различать виды роста и цели роста. Прежде чем такое общество примет какое-либо конкретное предложение о росте, оно спросит, зачем нужен этот рост, кто от него выиграет, сколько он будет стоить, сколько продлится и согласуется ли он с источниками ресурсов планеты и ее возможностями поглотить отходы.
Нам кажется, что сегодня все общества испытывают нужду в лидерах, которые ставят подобные вопросы —лидерах, которые, как призывает Роберт Джилман, раздвинут временные рамки Золотого правила и скажут: поступайте с будущими поколениями живых существ так, как вы хотите, чтобы поступали с вами. Чтобы вылечить наши общества, достичь справедливости и восстановить Землю, нам необходимо коренным образом переосмыслить наши отношения к Творению, нашим собственным возможностям и целям, нашим детям.
Общественная жизнь дает массу свежих примеров принципиального несоответствия между созданием богатства и стремлением к счастью, возможностью получить прибыль и основными правами, личной выгодой и общественными интересами. В конце концов, эко-номическая эффективность — это лишь средство, а не цель. Предназначение рынков — быть эффективными, а не достаточными; алчными, а не справедливыми. Рынки никогда не ставили своей целью достижения общности или целостности, красоты или справедливости, устойчивости или духовности. Они и не предназначены для этого. Если рынки и делают что-то хорошее для китов или дикой природы, Бога или Матери Земли, или наших внуков, то по чистой случайности. Рынки, если им позволить нормально работать, очень хорошо достигают поставленных перед ними целей, но эти цели далеки от общего предназначения человека. Именно для достижения высшей цели у нас есть политика, этика и религия. И если мы когда-нибудь допустим мысль, что эти величайшие достижения человеческого духа можно заменить экономическими теориями, мы рискуем растоптать наши души.
Однажды муллу Насреддина спросили, что важнее — Луна или Солнце. «Конечно, Луна!» — ответил он. — «Но почему, великий мулла?» — «Да потому что она светит ночью, когда нам особенно нужен свет». И сегодня нам нужно больше света. Продуктивное использование даров, которые мы заимствуем у Земли и друг у друга, поможет нам выиграть время для поиска решений. Но как и любой инструмент, продуктивность поможет нам лишь немного приблизиться к обновлению нашего государственного устройства, наших этических принципов и духовности, но не заменит их. Ресурсы, которые нам безотлагательно необходимо открыть повторно и использовать более полно и более мудро, находятся не в физическом мире, а таятся в каждом из нас.
Достарыңызбен бөлісу: |
