Докладов участников III международного конгресса «Россия и Польша: память империй / империи памяти»

Другой подход по проблеме польской культуры был сформулирован в консервативном либерализме. Во многом он определён концепцией «Великой России» крупнейшего экономиста, философа П.Б. Струве. В этой концепции сочетаются имперская идея России с концепцией прав личности и её ответственностью перед государством. Защищая необходимость сохранения сильного русского государства, он не подвергал ни малейшему сомнению свободу личности и национальный европеизм (западничество). В его концепции признавались плюрализм идеологий, веротерпимость, многопартийность, государственный национализм. Струве подчеркивал, что Финляндия и Царство Польское неразрывно связаны с Российской империей, и в то же время никогда не могут стать русскими, что в Польше немыслима никакая ассимиляция. Он также полагал, что раз Польша остается в составе России, то её население должно быть морально к ней прикреплено, созданы условия для его благосостояния.

В заключение следует подчеркнуть, что в основе данных воззрений отразилась специфика культурологии либерализма, его категориального аппарата и теоретических оснований.

Значительную роль в формировании отношения жителей Казанской губернии к восстанию и его участникам сыграли провинциальные периодические издания. Они повторяли официальную оценку восстания. «Казанские губернские ведомости» не были исключением – первый материал, связанный с «польским мятежом» появился уже 1 (13) февраля 1863 г. и в нем говорилось следующее: «Грустные события в Польше, которым ни один из здравомыслящих людей не может сочувствовать, вызвали и в нашем обществе громкий протест против той кровавой резни, жертвами которой сделались многие из доблестных русских воинов. Протест этот выразился в горячем сочувствии Казанского общества к семействам убитых воинов»³.

Подавляющее большинство публикаций, связанных с польским восстанием, имело сугубо верноподданнический характер. Так, в одном из ноябрьских номер за 1863 г. помещено письмо дворян Лаишевского уезда Казанской губернии начальнику Западного края М.Н. Муравьеву, в котором приветствуется его деятельность по успокоению «несчастной страны, неутомимо терзаемой варварством космополитической революционной пропаганды»⁴.

Довольно часто в публикациях проводились исторические параллели – в первую очередь с периодом Смуты и ролью поляков в тех событиях.

В 1864 г. количество публикаций, связанных с польским восстанием заметно снизилось. Это связано и с успехами «умиротворения» в Царстве Польском и Западном крае, и со снятием опасности вторжения западных держав, а соответственно, и необходимости в психологической и идеологической мобилизации населения, и с подавлением пропольских выступлений в самой России. Но по-прежнему публикации носили открытый антипольский характер.

Однако нельзя говорить об абсолютной эффективности официальной пропаганды. Так, в Чистополе акцизный чиновник С.Ф. Круликевич неоднократно приглашал к себе поляков, следовавших в ссылку в Сибирь⁵. В ходе следствия была обнаружена газета с «дерзкими заметками» к прокламации наместника в Царстве Польском от 15 августа 1862 г. За оскорбление царственной особы он был уволен со службы и решением суда от 25 июля 1863 г. отдан под строгий надзор полиции⁶.

Формирование отношения населения России к польскому восстанию 1863–64 гг. проходило во многом под влиянием официальной прессы, которая стремилась создать отрицательный образ поляка-мятежника. По сути царское правительство добилось своего – всячески спекулируя на национальных чувствах, прибегая к историческим аналогиям (Смутное время и т.п.) царизм получил поддержку подавляющей части жителей России. Своеобразным доказательством этого служит поток верноподданнических адресов и массовый сбор пожертвований. Конечно, и то, и другое во многом инспирировано местными властями, но и не надо приуменьшать имперские настроения, окрепшие как раз в связи с польским восстанием. В немалой степени это коснулось и жителей Казанской губернии.
Полтавцева Наталья Георгиевна, кандидат филологических наук, доцент.   Доцент Института " Русская антропологическая школа" РГГУ . Ведущий научный сотрудник Российского института культурологии, сектор современной художественной культуры.  

ДИСКУРС СЕМЬИ В «БОЛЬШОЙ ИСТОРИИ» : РОССИЯ И ПОЛЬША , ПЕТЕРБУРГ И ВАРШАВА В ПОЭМЕ БЛОКА « ВОЗМЕЗДИЕ».

Соотношение метанарратива и персонального нарратива в эпохи модерна и постмодерна. Проблема синкрезиса и деконструкции. Поиск персональной идентичности на фоне краха больших нарративов и смены парадигм. Философия истории и философия культуры в поэме Александра Блока «Возмездие». Проблематика поколения и идентичности ( личный и национальный аспекты) в «Возмездии» Александра Блока и «Свадьбе» Станислава Выспяньского: трансформация и деконструкция символистских версий неославянофильства и мессианизма . Петербургский и мессианский мифы. Индивидуальная память как личный архив Истории: семья как механизм коммеморизации.

Теперь, спустя почти столетие после осеннего переворота 1917 года, начали проясняться его истинные смыслы: не мировая революция, а тотальная модернизация и коренная реконструкция Российской империи, создание новых кадров управленцев, новой научно-технической и гуманитарной интеллигенции. Основу сталинской империи составило отсутствие частной собственности, сосредоточение власти в руках государства, государства – в руках партии, а партии - ее обожествлённого вождя. Когда вождь народа был возведен в ранг божественного восточного правителя, государство стало приобретать черты восточных монархий, а сознание людей - признаки мифологического мировоззрения народов Древних цивилизаций. Эти черты древневосточных империй незамедлительно проявились в архитектуре.

На этапе создания тоталитарного государства был построен малый зиккурат - мавзолей Ленина - копия храма бога Этеменанки в Вавилоне. Годы консолидация империи (30-е - 50-е) ознаменовались возведением архитектурными вертикалей - Большого зиккурата - Дворца Советов, и небоскрёбов по периметру центральной части Москвы. Здание Дворца Советов, спроектированное как постамент памятника Ленину, было нацелено стать самым высоким сооружением в мире. Так как Дворец мыслился уже не в истории, а в вечности, ему не полагалось иметь черты какого-нибудь определенного исторического стиля, он должен был впитать в себя классическое, созданное во все времена. Проект строительства"Вавилонской башни" Нового времени не реализовался. Зато в послевоенные годы выросли как грибы его реплики - московские многовысотки.

В архаическом древневосточном мышлении события сочетаются не по закону причинно–следственной связи, а по принципу сопричастности (партиципации). А это значит, что человек причастен ко всему пространству космоса, то есть находясь в профанном пространстве, может ощущать себя символически в мире сакральном. Нечто подобное, стало происходить с сознанием людей в 30-е -50-е годы XX века. Москва, место пребывания "великого вождя и учителя народов", была провозглашена центром не только одного государства, но и маяком всего человечества. Так как в сознании людей действовал принцип партиципации, столицы союзных республик, а после войны столицы стран социалистического лагеря должны были стать субститутами Москвы, а для того чтобы присутствие Москвы довести до очевидности, там строились архитектурные комплексы по подобию московских.

В наибольшей мере это воплотилось в Варшаве. Копией вертикалей московских высоток стал архитектурный проект Дворца Культуры и Науки им. Сталина, осуществленный в 1952—1955 годах под руководством Л. Руднева. Ступенчатое построение центральной башни комплекса воспроизводило иерархическую структуру сложившегося нового управленческого класса, а увенчивающий шпиль символизировал незыблемость "вертикали власти.", сакрализацию пространственного центра, наделение его харизмой. Так происходило возвращение к семиотическому дискурсу древневосточных и раннесредневековых культур.
Радеев Артем Евгеньевич, Санкт-Петербургский государственный университет, философский факультет, кафедра эстетики и философии культуры, старший преподаватель, кандидат философских наук

ЧТО МЫ НЕ ЗНАЕМ ОБ ЭСТЕТИКЕ Р.ИНГРАДЕНА?

В отечественной эстетике фигура польского философа Р.Ингардена представлена относительно полно: переведены и продолжают переводиться его труды, пишутся аналитические статьи об особенностях его эстетики; в отечественной традиции истории эстетики Р.Ингарден неизменно рассматривается как одна из ключевых фигур ХХ в.

Вместе с тем намаловажным для состояния современной эстетики и анализа процессов, протекающих в искусстве, является вопрос, насколько релевантной является эстетическая теория Р.Ингардена. При этом релевантность определяется не тем, насколько актуальными или важными могут быть идеи Р.Ингардена в современности, а тем, насколько современная эстетика может понять свое нынешнее состояние посредством обращения к наследию польского философа.

Одной из главных своих заслуг в эстетике Р.Ингарден видел в обосновании идеи слоистости художественного произведения; рассматривая через понятие слоя различные виды искусств, польский эстетик неизменно приходил к выводу, что слои специфичны для каждого из видов искусств и единого представления о слое в искусстве (как это было у главного оппонента Р.Ингардена – Н.Гартмана) нет. Отказ от унификации слоистости искусства в пользу его спецификации позволяет говорить об открытости самого статуса искусства; эта открытость с особой интенсивностью заявила о себе в художественной практике второй половины ХХ в., когда вопрос о понятии искусства смещается в пользу вопроса о многообразии арт-практик, ускользающих от подведения их унифицированному представлению о современном искусстве. О схожем переходе от общего единого к многообразию частного говорится и в т.н. антиэссенциалистской эстетике, основанной на идее «семейных сходств» Л.Витгенштейна и трактующей искусство как открытое понятие.

Ключевой в слоистости произведения искусства является идея вида. Классическая интерпретация «вида» у Р.Ингардена состоит в том, что это ещё один слой, являющийся наивысшим и вместе с тем наиболее тонким проявлением способа существования произведения искусства. Однако мало обращается внимания на тот факт, что слой видов изначально дисперсивен: если особенностью других слоев произведения искусства (например, литературы: слоя звучаний, слоя значений и слоя изображенного предметного мира) является то, что отдельные компоненты внутри этого слоя сочетаются друг с другом, «образуя целое более высшего порядка», то особенностью слоя видов является именно невозможность соединения отдельных компонентов внутри слоя. Здесь снова можно наблюдать схожую парадигму отказа от унификации в пользу спецификации – в этот раз уже на уровне отдельного слоя.

Концепция Р.Ингардена – достаточно схематичная и строгая – выходит на проблему, ставшую для эстетики второй половины ХХ в. наиболее острой – проблему множественности в эстетическом опыте. От разработки этой проблемы зависит многое, в т.ч.и то, насколько эстетическая теория является уместной по отношению как к современным арт-практикам, так и к самой философии.

Тезисы доклада:

1. «Историческое событие» у историков и философов:

– три вида исторического повествования, выделенные в философии истории Гегеля: «первоначальная история», «рефлективная история», «философская история»;

– понимание проблематичности исторической реконструкции как признак философско-культурологической «ненаивности» современного «ремесла историка»;

– логический подход к «историческому событию» в «англо-саксонской» аналитической философии: модель Гемпеля, выводящая связь между единичными событиями из дедуктивного постулата, и модель Дрея, вводящая для объснения «исторического события» понятие целей его участников;

– социологический подход к «историческому событию»: школа «Анналов» и другие направления развития концепции «коллективных представлений» Дюркгейма;

– «историческое событие» в феноменологии, экзистенциализме и феноменологической герменевтике: проблема отношений между потенциально бесконечным «кругом понимания» и «конечной», т. е. фиксированной в форме определенного концепта, конструкцией.

– постепенное совмещение позиций «участника событий» и «вненаходимого» наблюдателя в ранних фильмах режиссера: превращение «первоначальной истории» в «рефлективную историю» на пути от «Поколения» к «Каналу», от «Канала» к «Пеплу и алмазу»;

– очуждение тоталитаризма в кинематографе «морального беспокойства»: герменевтическая «пограничность» на пути к конструктивной концептуальности в фильмах «Без наркоза» и, прежде всего, «Человек из мрамора»;

– «философская история» в концептуальных конструкциях: фильмы «Бесы», «Пан Тадеуш» и, прежде всего, «Дантон»;

– «эстетический факт» в структуре фильма: как метафора (у Эйзенштейна), как «необработанный эстетический факт» (в интерпретациях Базена кинематографа Брессона), как «цитата» (у постмодернистов), как «ироническая цитата», превращающая «историческое событие» в конструкцию, в кинематографе Вайды.
Решетникова Наталья Сергеевна, Астраханский государственный университет, Преподаватель кафедры культурологии

ЗАБВЕНИЕ ПРОШЛОГО КАК ОСОБЕННОСТЬ РОССИЙСКОГО САМОСОЗНАНИЯ

Своеобразной ментальной чертой в рамках самосознания русской культуры выступает отношение к прошлому. Оно традиционно выстраивается в антитезе идеализация–забвение. Эта антиномичность подразумевает отношение к национальному прошлому либо как к «Золотому веку» русской культуры, либо полностью отрицает позитивный и негативный опыт предшествующего культурно-исторического периода. В обоих случаях оно сопровождается ощущением полного культурного «разрыва», начала истории «с нуля».

Подобный феномен наблюдается на протяжении всей российской истории. Каждый последующий период развития является своеобразным самоотрицанием предшествующего. Московская Русь «похоронила» Русь Новгородскую, Петербургская Россия стремилась к разрушению культуры Московской Руси. Советская Россия отрицала наследие Российской империи, современная нам Россия отвергла многие достижения русской культуры советского периода.

На уровне массового сознания это находит отражение в тенденциях формирования негативного образа прошлого. Но одновременно существует значительная часть общества, которая идеализирует предшествующий этап, усматривает причины неблагополучия в современных преобразованиях.

Эта особенность массового самосознания просматривается на примере недавней истории: умонастроения дворянства в советской России и умонастроения старшего поколения бывших советских граждан в постсоветской России схожи. Указанная черта реализуется и на уровне философской рефлексии – как в осознавание отсутствия культурной преемственности, так и в идеализации и неприятии прошлого.

Подобное выстраивание взаимоотношений с собственным прошлым уникально. Ответ на вопрос откуда я пришел? зачастую неоднозначен для российского самосознания из-за ощущения культурной дистанции, разрыва, из-за особенности национальной памяти, желающей помнить отдельные героические моменты собственного прошлого и забывающей о самой важности исторической памяти.

В работе предпринята попытка объективизации оценки одного из самых драматических и противоречивых эпизодов Второй Мировой войны – Варшавскому восстанию 1944 года. Представлен сравнительный анализ советских и западных периодических изданий. Советского читателя информировали о восстании в Варшаве очень скупо, тенденциозно. Принципиально другая картина наблюдается на страницах одного из крупнейших западных изданий - New York Times – начиная с 3 августа в каждом номере публиковались заметки, посвященные восстанию в польской столице. Если источником информации для советских газет, чаще всего, служили сообщения в западных марксистских изданиях, то New York Times энциклопедически собирала информацию из всех возможных источников : от сообщений берлинского радио до советских газет. Таким образом, западные читатели были информированы не только гораздо более многогранно, но и имели возможность шире и объективнее представить картину происходящего в польской столице. На основании материалов прессы дается характеристика роли Варшавского восстания, его место в советско – польских отношениях в годы войны и послевоенный период, рассматриваются различные взгляды и позиции, предпринята попытка сопоставить противоположные оценки – советскую и зарубежную.