Древний иран

127. Widengren L, Die Religionen Irans. Stuttgart, 1965.

128. Zaehner R.C. Postcript to Zurvan. — Bulletin of the Scoo! of Oriental and African Studies. Vol. XVII, part. II. 1955, p.237—238.

Послесловие

В магическом кристалле бытия.

(Ю.Шишина)
Труд Бронислава Ивановича Кузнецова (1931 —1985) "Древний Иран и Тибет. (История религии бон)" выходит в свет после преждевременной кончины его создателя. Б.И.Кузнецов принадлежит к продолжателям традиций классической школы русских востоковедов XIX—XX веков. Он был не только тибетологом, но синологом и буддологом одновременно, достойным преемником традиций отечественного востоковедения в лице В.П. Васильева, Ф.И. Щербатского, О.О. Розенберга, Е.Е. Обермиллера. А.И. Вострикова, Г.Ц. Цыбикова и многих других, вошедших в историю науки. Блестяще владея несколькими восточными языками, особенно китайским и тибетским, он сосредоточил свое внимание, главным образом, на истории духовной жизни древнего Тибета — легендарной горной страны, чья история своими корнями врастает в темные глубины времени.

Еще в студенческие годы, увлеченный религиозной философией буддизма, я принялся штудировать малоизвестный у нас язык "посвященных" — тибетский. Он и привел меня к Б.И. Кузнецову. Впервые я увидел его весной 1964 года, когда пришел к нему сдавать кандидатский минимум по тибетскому языку. Познакомил меня с Б.И. Кузнецовым наш общий друг, мой покойный учитель и научный руководитель Лев Николаевич Гумилев. Дело было в Ленинграде на факультете восточных языков Ленинградского университета. Помню, что я очень волновался, многое, если не все, перепутал и отвечал скверно. Как сейчас, вижу молодое лицо экзаменатора, его мягкое, умное и чуть насмешливое выражение глаз, излучающих тепло его души. С этого экзамена началась каша дружба, длившаяся до его внезапной скоропостижной кончины, с которой до сих пор я не могу примириться.

Бронислав (или, как он иногда шутливо называл себя, "Бронтозавр") Кузнецов был светлейшей личностью и замечательным ученым. До сих пор я по многу раз перечитываю его письма. Находясь на расстоянии (я — в Москве, а он — в Ленинграде), нам приходилось обсуждать научные проблемы в эпистолярной форме. Многие из этих тем относились прямо или косвенно к той работе, которую он готовил как докторскую диссертацию и которая сейчас перед вами. Бывало, приезжая в Ленинград, я останавливался у него и мы до глубокой ночи, сидя между его любовно пестуемыми экзотическими кактусами, добросовестно пытались постичь нашей российской ментальностью "пустотность дхармового пространства" или догматику "Трех Тел Будды". Это были едва ли не лучшие часы нашей многолетней дружбы. Очень часто эти беседы возвращались к религии бон, о которой в то время почти никаких научных работ вообще не было. Серьезность и глубину этого интереса Б.И. Кузнецова я сумел оценить значительно позже.

В 1977 г. Бронислав Иванович предложил мне дать рецензию на его готовую рукопись "Культурные традиции древнего Тибета" для издательства восточной литературы в Москве. Конечно, я охотно написал положительную рецензию на его замечательный труд, где он выступил первопроходцем на почти невспаханной ниве сравнительного тибето-иранского религиоведения. Увы. Труд его напечатан не был. Прошло двадцать лет... Бронислав умер. И вот рукопись "Древний Иран и Тибет. (История религии бон)" снова вернулась ко мне. Ее привез В.М. Монтлевич, буддолог и ученик Б.И. Кузнецова.

В стенах вечерних библиотек,

Когда раздумья так чисты,

А пыль пьянее, чем наркотик.

Да, здесь было от чего опьянеть!
В Санкт-Петербурге, в Институте востоковедения Российской Академии наук (Санкт-Петербургское отделение), словно бесценное золотое руно, поблескивали золотыми буквами тысячи томов тибетских книг, рукописей и документов. Даже "небольшой" рукописный фонд библиотеки восточного факультета Санкт-Петербургского университета насчитывает сотни книг на тибетском языке. Эти книги в большинстве своем представляют ксилографы: отпечатки с деревянных досок, на которых некогда вырезался зеркально от руки тибетский текст. С каждой такой доски можно было получать сотни оттисков. Этот старинный способ книгопечатания существует в Тибете много столетий. Он способствует долгой сохранности первоначального текста, не подвержен случайной редактуре. В этом-то фонде и проводил много счастливых часов Бронислав Иванович, еще будучи студентом, а потом аспирантом восточного факультета. Ранняя высокая ампутация ноги мешала ему совершать далекие путешествия. Но зато она не препятствовала ему путешествовать мысленно, погружаясь в глубины времени и истории. В этих мысленных странствиях совершал он свои открытия, пришел и к изучению религии бон. Может быть, потому, что о ней было меньше всего известно в те годы.

Тут были книги по буддизму, которые включали в себя проповеди, описания обрядов, ритуалов, заклинания и молитвы, биографии святых, трактаты по истории буддизма Индии, Тибета и других стран; много книг по тибетской медицине, привлекающей сейчас к себе международный интерес; сочинения по географии разных стран, в том числе и по "мистической географии буддизма"; описание путешествий в далекие страны, книги по астрологии, философии, мантике. Значительную часть собрания представляли книги индийского происхождения, то есть переводы с санскрита и других индийских языков, но было также много и оригинальных тибетских сочинений.

В европейской буддологической литературе активный интерес к бону проявился в 60-х годах XX века, что прежде всего было связано с оккупацией Тибета Китаем в 1959 г. и огромной волной эмиграции из "Страны Снегов", в составе которой было много не только буддийских, но и бонских лам, ученых и переводчиков. Если до той поры европейские исследователи, с большим или меньшим успехом, с трудом проникали в заснеженные твердыни Тибета, то теперь сам Тибет вместе с Далай-ламой вышел на встречу с нами. Произошло вынужденное, драматическое столкновение совершенно различных культурных архетипов — своего рода информационный "ноосферный шок", непредвиденный отказ от императивной киплинговской модели противостояния Запада и Востока, обусловленный временем переход к диалогу. И в этом диалоге проблеме религии бон суждено было всплыть и занять свое место в истории тибетской и мировой цивилизации.

Еще задолго до первой буддийской проповеди бон был на протяжении столетий центральной религиозной доктриной Тибета. Трудно представить себе, чем был этот добуддийский бон. И тем более отважной представляется попытка Б.И. Кузнецова проникнуть в его тайну. Ведь со времен Падмасамбхавы (VIII в. н.э.), пламенного проповедника буддизма в Тибете, бон во многом слился с буддизмом и был им отчасти заслонен.

С живыми носителями религиозной традиции бона сталкивались немногие исследователи Тибета. Из русских ученых одним из первых на бон обратил серьезное внимание мой незабвенный учитель Ю.Н. Рерих во время знаменитой Центральноазиатской экспедиции (1923—1927) семьи Рерихов.

"Бон — сложное учение, в котором древние шаманистские представления горной Азии, — писал он — совмещаются с поверьями и обычаями населения Северо-Западной Индии. Восходит ли этот культ природы к индоевропейской древности или, как мне кажется, к доарийскому пласту, пока еще трудно сказать что-либо определенное. Существуют два течения религии бон: первое отличается поклонением силам природы и сопровождается ритуалами шаманизма, некромантией и иногда жертвоприношениями (ныне вместо людей в жертву приносят овец, коз, а также изображения святых); второе представляет собой реформированный бон, или бон, приспособившийся к буддизму".⁶³

Судьбе было угодно сделать так, что экспедиция Рерихов во время тяжелейшей зимовки на Тибетском плато в районе Хор оказалась поблизости от бонского монастыря Шаругон. Благодаря своему знанию наречий тибетского языка и уникальным личным человеческим качествам Ю.Н. Рерих был допущен в книгохранилище этого бонского монастыря. Там он обнаружил бонский "Ганжур" (Священное Писание) в ста сорока томах и бонский "Данжур" (Священное Предание) в ста шестидесяти томах. Причем, заглавие каждого текста давалось на трех языках: на собственно тибетском, на языке шаншун или также на "Языке Богов Свастики". Два последних языка до сих пор не поддаются полной расшифровке и переводу. Первые страницы рукописей были писаны золотом на плотной черной бумаге. По свидетельству Ю.Н. Рериха, бонцы не признавали печатных текстов.

По сути дела, Ю.Н. Рерих был одним из первых русских востоковедов, до Б.И. Кузнецова, серьезно заинтересовавшимся религией бон. Из западных исследователей одним из первых о боне заговорил англичанин Аустин Уоддель, увлеченный киплинговской "военной игрой" освоения неизведанных земель и побывавший в Тибете в 1903—1904 гг., еще в начале XX века. Затем последовали работу А. Франке, X. Хофмана, Д.Л. Снельгрофа и Дж.М. Рейнольдса⁶⁴. Эстафету Ю.Н. Рериха в отечественном востоковедении в части изучения бонской проблематики принял Б.И. Кузнецов. Его отдельные статьи на эту тему стали появляться в периодической печати с середины 70-х годов и легли в основу рассматриваемой монографии.

Поразительна широта и глубина источниковедческой базы Б.И.Кузнецова. Для обоснования своих выводов он привлек целый комплекс источников по бону. Многие из них были прокомментированы и переведены им впервые. Они, как показал автор, являются во многом извлечениями из еще более древних и заслуживающих доверия источников. Методический анализ позволил Б.И. Кузнецову обнаружить место возникновения религии бон! Вопреки версии Дж. Туччи и Р.А. Стейна относительно тибетской родины творца Великого Бона — Учителя Шенраба, автор, сопоставив тибетские источники с другими, доказал, что родиной может быть только Иран!

Такой неожиданный вывод Б.И. Кузнецов сделал на основании остроумного и тщательного анализа древней географической карты из Тибетско-шаншунского словаря, составленной свыше двух тысяч лет тому назад. Разобравшись в сложной семантике географических названий, несмотря на то, что они относились к глубочайшей древности, он отождествил их с местами, хорошо известными из древней истории и географии. Древняя карта была расшифрована и взята как ключ к тибетским источникам по бону.

Вторым ключом стало определение местоположения столицы древнего Ирана — Пасаргад, расположенной в самом центре древней страны. Согласно древней карте, около нее к северу располагалась "Священная девятиэтажная гора бонской свастики", имевшая прямое отношение к культу Солнца, Огня и Света. В центре Пасаргад находилась гробница царя Кира — основателя Персидской монархии. Согласно Тибетско-шаншунскому словарю, сам основатель бона, Учитель Шенраб, родился, по преданию, во дворце Пасаргады. в городе Янпачан. Своим рождением переместил сюда "Центр Богов" (Б.И. Кузнецов). В том же словаре Иран отождествлялся c легендарной, загадочной, исчезнувшей, взыскуемой многими в течение веков страной — Шамбалой!

Надо принять во внимание, что древняя география была совершенно отлична от современной тем, что непременно включала в себя, кроме реальной топонимики, и умозрительные, то есть воображаемые ориентиры. Каждая древняя система умозрения неизменно имела свой мистический "Центр Мира", которому и подчинялась реальная география и картография. Таким мистическим оккультным "Центром Мира" для бона, как показал Б.И. Кузнецов, был древний Иран с центром в Пасаргадах. Поэтому и место рождения Шенраба указывалось во дворце Пасаргады, рядом с могилой Кира и "Священной Горой Свастики". География, мифология и метафизика связаны здесь воедино.

В качестве сравнения вспомним среднековые христианские карты Обитаемого мира (Orbis terrarum) эпохи до и после Крестовых походов. В центре царит неизменно Иерусалим со своей святыней — Гробом Господним! География реального исторического пространства соединена на древних картах с "виртуальной географией" пространства мистического. Интересно отметить, что такой же характер мышления присущ и древним тибетским медицинским атласам, где реальные обширные познания причудливо пересекаются с метафизическими умопостроениями буддийской религии⁶⁵.

Для расшифровки карты Б.И. Кузнецов привлек Л.Н. Гумилева. Результатом их сотрудничества стала совместная статья о древней тибетской картографии [46, с. 88—101].

Для развития концепции происхождения бона им были исполнены еще три важных тибетских источника.

1. "История буддизма" тибетского историка Таранатхи (родился в 1575 г.);

2. "Биография Шенраба" ("Зермиг") — "Ключ к собранной драгоценной традиции", восходящая, по мнению ученого, к VII—VIII вв.;

3. Трактат настоятеля бонского монастыря Манри-Лабран ламы Нима-Тандзин-Бангьяла (род. в 1812 г.) под хитроумным названием "Праздник узрения подробного изложения хронологии учения, пучок из пяти (деревьев) "лика", освещающий (рассеивающий) сомнения".

Это последнее сочинение Б.И. Кузнецов полностью перевел в качестве образца бонской исторической литературы. Два же предыдущих использовались им лишь частично в его собственном переводе, а отчасти — в изложении. Эти три источника в соединении с вышеупомянутой древней тибетско-бонской картой мира дали возможность ученому завершить историческое открытие.

Б.И. Кузнецов первым доказал иранские истоки религии бон. И из этого доказательства проистекают далеко идущие следствия.

Давайте заглянем с ним еще раз в глубины прошлого и сопоставим последовательность событий. Когда буддизм впервые проник в Тибет в VII в. н.э. при тибетском царе Сронцзангамбо. предполагалось, что он встретился там с языческим поклонением духам природы и первобытным шаманизмом. Такое мнение впервые высказал еще английский исследователь А. Уоддель в начале XX в. Оно не вызывало серьезных возражений вплоть до 60—70-х годов настоящего столетия. Но так ли это было на самом деле? Что, если буддизм встретил на заснеженных твердынях Тибета не первобытный шаманизм, а стройную систему целостного религиозного мировоззрения, со своей глубокой метафизикой, пантеоном богов, с независимой и оригинальной концепцией бытия? Если это так (а Б.И. Кузнецов доказывал именно это), то становится совершенно понятно, почему тибетский буддизм во всех его разновидностях приобрел со временем столь оригинальные неповторимые черты!

Согласно "Биографии Шенраба" ("Зермиг"), верховным божеством Шенраба являлся "Мудрый Бумкхри", которого называли также "Царь Бытия". Б.И. Кузнецов доказывает, что "тибетская трактовка этого имени по сути соответствует иранскому "Мазде Ахуре", т.е. "Мудрому Господу". В тибетских текстах Мудрый Бумкхри ассоциируется с небом, живет в бирюзовом доме страны "Колеса Великого Света". Это божество является тибетской копией иранского Ахурамазды.

В "Биографии Шенраба" (согласно Б.И. Кузнецову) много раз повторяется одна и та же формула: "Бон — это Бог (Iha), рожденный из центра юндрун (бонской свастики), бон — это жрец (gshen), рожденный из центра юндрун", т.е. бон соединяет в себе божество и жреца. Известно, что свастика являлась символом Солнца и Света у всех индоевропейских народов. В древней иранской традиции ее лучи направлены, как правило, против часовой стрелки: например, на золотых персидских монетах — дариках.

Главными богами религии Шенраба были "Мудрый Бумкхри" (Ахурамазда), Бог-жрец "Белый Свет" (Митра) и богиня Сатриг (Астарта-Анахита) — Мать Вечной Сферы. Число второстепенных божеств не поддается учету. Религию бон отличал прозелитизм: любой человек мог свободно принять эту веру. Да и любое божество любой религии могло быть почитаемо бонскими жрецами.

Религию Шенраба бон Б.И. Кузнецов связывает с родственным ему маздаизмом до его реформирования Зороастром. "Одна из основных концепций маздаизма, — пишет он, — заключалась в том, что все народы на Земле верят в одних и тех же богов, хотя называют их по-разному". Данные истории и археологии подтверждают, что подобная религиозная концепция действительно существовала во времена иранского царя Кира Великого (VI в. до н.э.) и что все первые Ахемениды, вплоть до Ксеркса, следовали ей. Универсальность традиционного маздаизма и оправдывала претензии его на то, чтобы стать всемирной религией. Маздаизм оказал огромное, ныне почти забытое влияние на судьбы различных народов Евразии! Но, пожалуй трудно согласиться с Б.И. Кузнецовым в том, что "маздаизм стал всемирной религией". Скорее его можно назвать одной из "мировых проторелигий", аналогом которому в. западной части Ойкумены был в первые века нашей эры родственный ему митраизм, столь широко распространенный в Риме и целом ряде владений Римской империи. "В лице Митры, — писал замечательный русский историк Востока Б.А. Тураев, — Иран был готов к духовному господству над человечеством"⁶⁶. Но ни митраизм на Западе, ни маздаизм и бон на Востоке так и не стали мировыми религиями. На Западе, в Римской империи, митраизм был побежден христианством (IV в. н.э.), а на Востоке его старшие братья — маздаизм и бон — были побеждены исламом в Иране (VII в. н.э.) и буддизмом в Тибете (VII—IX в. н.э.).

Почему же это произошло? Почему многовековая система маздаизма-зороастризма и родственного ему митраизма-бона не выдержала столкновения с новой метафизической и исторической реальностью? Не потому ли, что буддизм и христианство провозгласили своим главным принципом Великий Принцип Сострадания и Любви к людям? "Ибо никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она", — проповедовал Будда под деревом бодхи, поворачивая "Колесо Учения".⁶⁷

Иное случилось в Иране: "Сражайтесь с теми, кто не верует в Аллаха и в Последний День" — провозгласил Мухаммед (Коран, 9.29). С этой сурой Корана арабы вторглись в 634 г. в Иран и тысячелетняя традиция великой религии, культуры и государственности рассыпалась в прах. Победа ислама в Иране и на всем Ближнем и Среднем Востоке вызвала волну эмиграции тех, кто не был согласен насильно менять свою исконную веру. Часть маздаистов-зороастрийцев ушла на Восток, в предгорья Гиндукуша, Гималаев, на Памир и в Тибет. Они шли древними проторенными караванными горными тропами Великого Шелкового Пути, пересекавшего Памир, откуда шли дороги в Тибет в бассейн Тарима.⁶⁸

Проходя с археологической разведкой (от Московского университета) по одному из отрезков легендарного пути в 1957 г., мне удалось обнаружить в Ишкашимском районе Западного Памира, на крутом склоне реки Дарай-Абхара (правый приток Пянджа) развалины круглого сооружения из древних каменных плит. После раскопок, нахождения там останков человеческих костей, оказалось возможным отождествить его с "Башней молчания" маздаистов-огнепоклонников. которые всегда изолировали тела своих покойников, дабы не осквернять ими Священную Землю, как бы возвращая их Солнцу, порождающему жизнь.⁶⁹

Год спустя в низовьях долины Вахана. где перекрещиваются древние пути, ведущие через Памир в Индию, Китай, Афганистан и Пакистан, один из местных горцев-исмаилитов указал мне место, где лежала тяжелая каменная плита с выбитой на ней стилизованной "процветшей свастикой", вписанной в разделенный на четыре части квадрат. Лучи свастики выступали за стороны квадрата, и лопасти ее загибались в направлении против часовой стрелки. Эта композиция, которую мне удалось зарисовать, сопровождала также какие-то стертые временем вписанные в квадрат знаки. Ближе к верховьям Ваханской долины, на высоте свыше трех тысяч метров над уровнем моря, на уступах Ваханского хребта, рядом со снежными громадами Гиндукуша. сохранились каменные развалины грандиозной крепости. Она существовала с начала нашей эры и контролировала стратегически важный Ваханский отрезок Великого Шелкового Пути. Эта крепость, процветавшая в Кушанское время начала нашей эры, которую мне трижды удалось обследовать (в 1956, 1957 и 1958 гг.) носит название "Ямчун-кала", у местных горцев она известна и как "Замор-и-Оташ Параст", в переводе: "Замок Поклонников Огня". То есть маздаисты огнепоклонники, по-видимому, появились на Памире и сопредельных ему районах Тибета задолго до прихода сюда сынов ислама.

Помню, какое волнение вызвал у меня полу стертый древнейший индо-иранский символ, знак воли к свету, рожденный на заре человеческой цивилизации, знак высшей милости Бога, непостижимой сложности бытия, света Солнца и святости Древа Жизни. Позднее он был известен на всем Востоке, откуда, по-видимому, перекочевал позднее на геральдические щиты Запада и именовался как "сломанный крест". Фашизм, Гитлер, кровавая бойня второй мировой войны в XX столетии придали свастике смысл, прямо противоположный первоначальному, дискредитировали ее религиозно-мифологическую символику. Но здесь, затерянная в горах Памира, она сохранялась еще в своем первозданном незамутненном облике.

По преданию, завоеватель половины мира Чингис-Хан носил свастику, знак Солнца, на своем перстне из черного сапфира. В буддийских доктринах она воплощала вечно и безостановочно вращающееся "Колесо Времени" и жизни, смену рождения и смертей, в конце концов, как бы выразился В.И. Вернадский, "вечности и всюдности бытия" или, как писал А.Л. Чижевский, "подлинного бессмертия".

Б.И. Кузнецов, не задаваясь целью трактовать символ, мог использовать его как индикатор, то есть сделать умозаключение, что некогда свастика пришла в Тибет вместе с боном. Увидев свастику в горах Памира, задолго до знакомства с работой Б.И. Кузнецова, я теперь, через тринадцать лет после его смерти, прочтя еще раз замечательную рукопись, смог по-настоящему оценить глубину его научной проницательности.

Остается лишь пожалеть о том, что силы человеческие не беспредельны. Б.И. Кузнецов не успел в работе охватить весь комплекс культурологических проблем, связанных с боном. Однако о них следует хотя бы бегло упомянуть:

1. Эсхатология бона и ее связь с кочевым героическим эпосом о Гэсэре и легендами о Шамбале;

2. Связь бона с иранским зерванизмом как древнейшим учением о Времени;

3. Различные формы добуддийского и после буддийского бона в Тибете;

4. Традиционный Священный календарь бона в аспекте его иранобуддийских параллелей;

5. Эволюция взаимоотношений бона и буддизма в Тибете (в догматическом, обрядовом и социальном плане) от древности до наших дней.

В связи с последней проблемой не могу не упомянуть замечания. Ю.Н. Рериха (в разговоре со мной) на эту тему, незадолго до его скоропостижной кончины в 1960 г. На вопрос, в чем состоит главное различие между буддизмом и боном, он сказал, что когда им этот же вопрос был задан одному бонскому ламе в Тибете, тот ответил: "Как Вы, изучивший доктрину Будды, можете интересоваться боном и спрашивать об этом? Эти учения несовместимы друг с другом".

"И эта разница такова: буддизм — религия спасения, бон — учение силы и самоосвобождения. Буддист спасает и слабого, бонцу до этого нет дела". (В.М.М.)

Если бы Б.И. Кузнецов ограничился анализом того, откуда пришел в Тибет бон, в чем его суть и какова его роль в генезисе тибетско-буддийской цивилизации, то это уже было бы крупным вкладом в отечественное и мировое востоковедение. Однако он пошел дальше: сделав попытку объяснить, каким образом Учитель Шенраб и его ученики, правоверные последователи маздаизма, могли очутиться в Тибете и сопредельных с ним районах за тысячу лет до того, как там прозвучала первая проповедь Будды? Для чего он привлек три источника: "Историю буддизма" тибетского историка Таранатхи (нач. XVII в.); Библию (Книгу Эсфири), а также известную антидэвовскую надпись персидского царя Ксеркса, высеченную на каменных плитах в Персеполе и в Пасаргадах, написанную на древнеперсидском, эламском и вавилонском языках и датируемую 486—480 гг. до н.э. Эта надпись направлена против поклонения иранским местным богам — дэвам. Там есть такие строки: "ПО ВОЛЕ АХУРАМАЗДЫ Я РАЗРУШИЛ КАПИЩА ДЭВОВ И Я ПРИКАЗАЛ: "ДЭВАМ ДА НЕ ПОКЛОНЯЮТСЯ". ТАМ, ГДЕ ПОКЛОНЯЛИСЬ ДЭВАМ, Я СТАЛ ПОКЛОНЯТЬСЯ СВЯТЫМ АХУРАМАЗДЕ И АРТЕ..."⁷⁰

Из этой красноречивой надписи следовал вывод о религиозной реформации, проведенной в Иране Ксерксом. Документ свидетельствует о расправе над местными верованиями, о прекращении религиозной политики прозелитизма и о превращении веры ахеменидских царей в подобие государственной "карательной" религии. Окончательно этот процесс, по-видимому, завершился при его сыне Артаксерксе I (465—424 гг. до н.э.), когда в Иранском государстве был введен единый зороастрийский солнечный календарь, очень близкий по своей структуре солнечному календарю древнего Египта.

Сделав решительную попытку уничтожить культ многобожия, религиозная реформа Ксеркса, как это можно заключить, из древних богов оставила двух: Митру и Анахиту, которые, пережив века, остались в священных зороастрийских книгах ("Младшая Авеста") и вошли в мистерии эллинистического мира.

Акция Ксеркса сопровождалась разрушением святилищ древнеиранских богов — дэвов. Особенно сильно пострадали древние индоиранские боги в Восточном Иране и в западных частях Индии, подвластных тогда Персидской монархии. Жестокая акция Ксеркса не могла не вызвать сопротивления жречества — маздаистских магов, с которыми в лице мага Гауматы боролся еще его отец Дарий I. Известная исследовательница зороастризма Мэри Бойс отметила, что религиозно-реформаторские акции Ксеркса были "несомненно направлены против соплеменников-иранцев"⁷¹

На кого же мог опираться Ксеркс в своей "антидэвовской реформе?"

Для ответа на этот вопрос Б.И. Кузнецов обращается к Библии (Книга Эсфири). "Согласно этой книге, — пишет он, — царь, по совету Мардохея, издал указ отдавать на смерть в руки иудеев "всех сильных в народе и области, которые во вражде с ними, детей и жен, а имение их разграбить" (Книга Эсфири, VIII, 11). И действительно, только в Сузах было казнено около тысячи человек, а общее количество убитых превышало семьдесят пять тысяч (Книга Эсфири, IX, 1 —16). Если сопоставить эти сведения с законом Ксеркса против дэвов, то можно предполагать, что речь шла об одной и той же акции.

Эти данные подкрепляются третьим источником — "Историей буддизма" тибетского историка Таранатхи (нач. XVII в.), где речь идет о поголовном истреблении Ксерксом в первую очередь именно иранских жрецов, а также и брахманов, которые, как известно, почитали одних и тех же дэвов. Общее число убитых (двенадцать тысяч человек) относится, как полагает Б.И. Кузнецов, почти целиком к индийским жрецам. Автор также считает, что Ксеркс только потому и смог занять столь значительное место в "Истории буддизма" Таранатхи, что своей деятельностью в Западной Индии он подготовил почву для последователей учения Будды.

Пытавшийся завоевать весь тогдашний мир иранский царь Ксеркс стремился ускорить вращение "Колеса Времени" массовыми человеческими жертвоприношениями, наполнив древнеперсидскую солнечную свастику противоположным ей смыслом. Поистине, все возвращается на круги своя.

По аналогии невольно приходит на память знаменитая монотеистическая религиозная реформа фараона Аменхотепа IV (Эхнатона), сопровождавшаяся уничтожением традиционных местных божеств Египта, и жестокими гонениями на жречество (ок. 1400 г. до н.э.). Причины этого уникального и разрушительного эпизода, равного которому не было во всей многотысячелетней египетской истории, остаются до сих пор неразгаданными. Даже всеведущая Библия ничего не говорит нам об этом.

Некоторый свет проливают сведения! птоломеевского историка Манефона (сохраненные Иосифом Флавием), сближающие евреев с гиксосами и поклонниками единого Атона, во имя которого и была произведена эта реформа⁷². Вопрос о том, связан ли исход евреев из Египта с крахом реформы Эхнатона или он произошел раньше, с падением владычества гиксосов (ок. 1500 г. до н.э.), остается пока без ответа.

В качестве курьеза упомянем, что в 1990 г. в Лондоне вышла книга Ахмеда Османа "Моисей и Эхнатон", где автор пытался доказать, что пророк Моисей и фараон-реформатор Эхнатон представляют собой одну историческую личность. Кстати, факт сходства единобожия Моисея и Эхнатона отметил еще отец психоанализа Зигмунд Фрейд в своей последней работе "Моисей и монотеизм". Воистину, как сказал поэт: "Таинственны законы отражений в магическом кристалле бытия". Интересно, что бы сказал Фрейд о реформах Ксеркса?

Вот в какие исторические дебри увела нас великая муза истории Клио — муза всех искателей прошлого. Б.И. Кузнецов тоже принадлежал к их числу. Он ощущал глубинную связь исторических и культурных процессов, их взаимообусловленность, их ориентированность на высшие ценности, являющиеся отправными точками для носителей любых архетипических традиций. В контексте его мысли именно бон выступает как древняя культура добуддийского Тибета до того, как индийский буддизм, а также другие индийские и китайские новшества были введены в Центральном Тибете.

Может быть, самым драгоценным наследием этой культуры в Тибете явилась самобытная, великая тибетская медицина. Мы уже ссылались на недавно вышедший фундаментальный труд "Атлас тибетской медицины" под ред. Ю.М. Парфионовича и Д.Ю. Буткуса. Рассмотрение "мандал", приводимых в Атласе, убеждает в том, что тибетская медицина базировалась также в первую очередь на древней религиозной традиции бона.

Директор Института по изучению бона Дж.М. Рейнольде пишет: "Согласно традиции бонпо, учения и практики бон-осуществления (пневматологической и энергетической, медицины — А.Н.Э.) пришли в Тибет не с юга, из Индии, а из страны Шаншун, что к западу от Тибета, куда, в свою очередь, в более отдаленные времена они пришли из страны Тазиг, или из Иранской Центральной Азии. Древнее царство Шаншун было расположено в окрестностях легендарной горы Кайласы, или Гангчен Тизе, в Западном Тибете и до VIII в. это была независимая страна (Дж.М. Рейнольде. Институт по изучению бонпо. — "Гаруда", 1992, № 2, с. 48). Из Шаншуна, согласно традиции бонпо, и происходило высшее учение — бон, известное как юндрун-бон — традиция вечной мудрости, привнесенная как откровение Буддой по имени Тонпа Шенраб Миво задолго до Будды Шакьямуни. Все это органично согласуется с выводами, к каким пришел Б.И. Кузнецов. Расхождение пока имеется только в области абсолютной хронологии событий на исторической шкале времени, но не в их трактовке.

Здесь уместно вспомнить и официальную точку зрения на бон Его Святейшества Далай-ламы XIV, освятившего Своим авторитетом признание этого учения "Пятой школой тибетской духовной культуры" (В.М. Монтлевич. Корни. — "Гаруда", 1994, № 2. с. 1).

В своем анализе развития мировой научной мысли Владимир Иванович Вернадский вычленял экспериментальную науку от знания, основанного на эмпирическом обобщении. К такому знанию, относится, скажем, геология, география, палеонтология, археология, частично медицина и, конечно, история. История невоспроизводима в опыте, она базируется на "эмпирическом обобщении", на скрупулезно углубленном и вдумчивом анализе некогда происходивших событий, анализе под определенным углом зрения и в контексте определенной парадигмы, связанной с культурной традицией. Чем исследование больше включает источников, чем глубже их изучает, тем остроумнее сопоставляет, тем более значимым является умозаключение.

Труд Б.И. Кузнецова, относящийся к давно унесенным ходом Времени событиям, отличает глубина и продуманность эмпирического обобщения, его доказательность. Из разрозненных фактов, логически правильно подобранных друг к другу, возникает мозаика былых жизненных картин, невольно перекликающихся с переживаемым временем, отдаленным от прошедшего веками. Это вклад в общечеловеческое самосознание, мучительно эволюционирующее в борьбе архетипов на торных путях всемирной Истории.

А.Н. Зелинский.

Предисловие

Введение Бонская религия в европейских исследованиях