Другое Слово о полку Игореве. В. П. Тимофеев предисловие два столетия прошло со времени опубликования «Слова о полку Игореве»
жүктеу/скачать 2.29 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- О «мыслях» военных
- Не пела лебедь — пел только Боян!
- О ТОМ, КАК БОЯН «СВИВАЛ СЛАВУ ОБЕИХ ПОЛОВИН СЕГО ВРЕМЕНИ»
А было ли «древо»? Если теперь, наконец, мы примем (хотя бы как допущение, что «старое слово» «мысль» в произведении означало «охоту», то можем перейти к рассмотрению «древа». Напомню, что по «мыслену древу» (то есть там, где «мыслят — охотятся») скакал соловей-сказитель Боян — очевидно, вовсе не птицей, а как обыкновенный всадник. Если исходить далее из тождества приведенных летописного и художественного сюжетов, то «древом», вероятно, был тот самый «лес» — «ловище звериное», «территория гона», «гон», где находились Лют и Олег. Синонимический ряд понятий, в котором «гоном» называется как сама охота, так и территория этой охоты, можно подтвердить средневековыми терминами «звериные гоны» и «бобровые гоны» в значении «охотничьи угодья», «территория, на которой происходит охота», равно как и чешским honitba в значениях одновременно «охота» и «охотничьи угодья». Для вычисления понятия «древъ» (а не «древо»!), употребленного в «Слове», это пояснение очень важно, поскольку Лют, сын шведского воеводы, судя по летописному отрывку, участвовал со своими людьми в гоне, называющейся по-шведски «древ» (drev). Территория гона по-шведски — также «древ». Слово является отглагольным образованием от driva — «гнать» (ср. с англ. drive). С точки зрения как словообразования, так и фонетики весьма примечательно, что егеря, гнавшие зверя собаками, в шведских описаниях этого уже забытого вида охоты скакали именно по древу — ра drev («по территории гона»). В том, что совпадение это не случайно, можно убедиться из сравнения с сохранившимся словенским словом древиты (dreviti) — «охотиться, гнать», то есть «охотиться древом». О «мыслях» военных Рискнем несколько отвлечь внимание читателя от рассматриваемого отрывка небольшим отступлением, которое позволит проверить правильность нашего толкования «мысли». Как отмечал Д.С. Лихачев, охотничьи метафоры, столь естественные в устах знатного дружинника, Автор использует и в батальных сценах. Вспомним, что князей он постоянно называет «соколами», а их общность вместе с дружинами — «соколиным гнездом». Это воспринимается как обычное поэтическое сравнение. Однако Автор не столько «играет» образом, сколько доводит до логической завершенности уподобление военных набегов налетам хищных птиц. Ср. с описанием византийского автора Евстафия Солунского: «В один миг половец близко — и вот уж нет его! Сделал наезд и стремглав, с полными руками хватается за поводья, понукает коня ногами и бичом и вихрем несется далее, как бы желая перегнать быструю птицу. Его еще не успели увидеть, а он уже скрылся из глаз» По этой же причине им сравнены с «лебедями» и телеги половецких обозов: со скрипом, напоминающим голоса «роспущених» (а не «роспужених»!) лебедей, когда они бросились по бездорожью врассыпную от «напущених» на их «стадо» русских «соколов». Психологически этот прием легко объясним. «Мысль»-охота служила не «добыванию» диких зверей и птиц, пищи, но забаве, удовольствию, «похоти», отсюда и само возникшее позже название «охота». Как объяснял Н. Кутепов, «ловы» выражают мысль о материальной стороне охоты, о желательном обилии улова; «охота», напротив, указывает на настроение, на страстное хотение «гнати по зверю», когда важно не то, сколько уловлено, но как и при каких обстоятельствах. Такая охота, объединяющая всех участников, называется в «Слове» «мыслью». Да и военные отряды, бьющие врага подобно соколам, рисуются этим же образом — причем не только в «Слове». Сетуя на «княжье непособие» в борьбе против половцев (речь идет о событиях 1184—1185 гг.), Святослав Киевский обращается к «великому князю Всеволоду»: «Не мыслию ти прилетети издалеча отня стола поблюсти». Сегодняшние комментаторы удивляются неестественной для «грозного великого князя Киевского» униженно-просительной интонации, которую сами же и внесли, подставив в конце вопросительный знак. Получилось: «А не мыслишь ли ты, нет ли у тебя в мыслях прилететь, не прилетишь ли хотя бы мысленно?» То-то унижения натерпелся старый по их вине! Но Святослав вовсе не поступается княжеской гордостью — в подтверждение своего упрека он далее не спрашивает, а просто укоризненно утверждает: «Когда бы захотел, то прилетел бы, но ведь не прилетишь ты соколиным нарядом защитить стольный град». Не помыслов, пусть даже самых прекрасных и возвышенных, ожидал от суздальского князя Святослав — ему срочно были нужны войска. Игорь, стремясь со славою реабилитировать себя перед другими князьями, вылетел в злосчастный поход: «Два сокола слетеста с отня стола злата поискати града Тьмутороканя... О далече заиде сокол, нтиць бья... Не буря соколы занесе чрез ноля широкая...» Неслучайно и Гзак, преследуя бежавшего из плена Игоря, высказывает Кончаку опасение, что их, половцев, «почнут в поле птицы бити». Те самые «птицы» из «дружин соколиных». А что же Игорь? Накануне побега он «мыслию поля мерит от великаго Дону до малаго Донца». Будь князь во главе своей дружины, он, наверное, «мерил» бы поля дневными переходами, но теперь ему предстоит стать объектом погони в обширных безлесых пространствах. Расстояние, покрываемое охотой — «мыслью» между привалами, — не что иное, как один «гон». Еще около ста пятидесяти лег назад русский энциклопедист В. Бурнашев занес это понятие в свой «Терминологический словарь»: «Гоны — расстояние, которое человек может пробежать не отдыхая: «Деревня лежит близко, до нее гоны двои». В конце XIX века подобный «измерительный термин» еще отмечался в говорах Вологодской, Владимирской. Костромской и Вятской губерний. Уходя то «белым гоголем», то «босым влъком», Игорь постоянно ощущал за собою дыхание преследователей и действовал строго в соответствии с тем, что «намерил». Погоня не раз и не два была вынуждена остановиться на отдых, а оба беглеца скакали до своих привалов значительно дольше и дальше, обрекая насмерть выносливых лошадей, заранее отобранных Овлуром. Кони пали, зато отрыв оказался достаточным, чтобы углубиться в лесисто-луговую местность, называвшуюся «лугом Донца» и идти по ней еще одиннадцать дней. Примечательно, ч то эпизод этого бегства в деталях соответствует эпическому описанию «мысли» в начале произведения. В Древлянской земле, ускользая от «мысли», все живое в страхе «растекашется»: «серым волком по земли», «орлом подоблакы», Игорь же в степи и на Донце «потече» «босым волком», «соколом под мьглами». Не пела лебедь — пел только Боян! Вернемся, наконец, к «лебединой песне», затронутой в начале очерка, и рассмотрим сочетание «та преди песь пояше», доставляющее при переводе изрядные смысловые и грамматические трудности. Читатель уже обратил, вероятно, внимание на то, что при цитировании употреблено «песь» (как в мусин-пушкинском издании), а не «песнь» или «песнъ» (как во всех последующих и в Екатерининской копии). Сомнительно, чтобы первоиздатели, хорошо знакомые с приемом выведения недостающих букв из-под титла и в ряде случаев написавшие слово «песнъ» в других местах текста полностью, именно здесь не с могли этого сделать — при абсолютной, казалось бы, ясности. Что-то в написании подлинника явно смутило их, не позволив, как обычно, расширить исходное слово на недостающую букву. Действительно ли здесь недоставало буквы «н»? А разве нельзя предположить, что «пѣсъ» — это песъ (пёс) и что замена «е» на «ѣ» — всего лишь чередование, весьма характерное для многих произведений, в том числе для «Слова». (Ср., например, одно и то же словосочетание в двух написаниях: «ищучи себе чти», и «ищучи себе чти (чести)»). Если же представить «преди песь» как существительное множественного числа в родительном падеже с предлогом (как в выражениях «от отець», «стада конь», «силу рабъ твоих), то наше сочетание переводится: «раньше псов» или «вперед псов». «Преди» обозначает не «первая», как во всех имеющихся объяснениях, а «раньше», «прежде». В летописной повести о походе Игоря имеется фраза, относящаяся к описанию заключительной части первого, победного для русских боя: «Остаток их Половець (тоже в род. п. мн. ч.) бежаша своим, ко преди пославшим, и поведаша им гибель», — т.е. «к тем, кто их, половцев, прежде послал». Так же переводится это слово и во фразе: «Ты переди (прежде) до мене добр был еси». Далее следует учесть, что форма «пояше» отнюдь не всегда происходит от «пети», но и — что чаще — от «пояти» (взять, схватить). Трудно не заподозрить здесь Автора в намеренном использовании литературного приема «двусмыслицы». Принимая вторую версию, мы предполагаем, что «пояше» переводится как «хватал, ловил, брал». Остается словечко «та», которое мнимой прозрачностью вот уже два века оказывает исследователям дурную услугу. Оно воспринимается ими как указательное местоимение, и эта начальная предопределенность мешает увидеть его в иной роли, а именно — в роли соединительного союза да, и. А ведь в нашей литературе употребление такого союза не редкость.
«И так братоубийством скончалось братоубийственное государствование Ярополка». Начало «первых времен усобицы» великий ученый, подобно Автору, усматривает все в том же самом случае на охоте: «Сын Свенельда, именем Лют, оскорблял многих своим злым самовольством... был главною виною плачевного братоубийства» (курсив мой. — В. Т.). Из всего отрывка осталась необъясненной лишь концовка. Чтобы и тут достичь определенности, необходимо в тексте поставить точку сразу же после слова «иояше». И сразу исчезнет нелепица, и не придется избитой лебеди петь хвалебную песнь Ярославу, Мстиславу и Роману. Перечислением их имен начинается новое предложение, показывающее, что песнь об этих князьях пел сам Боян. Любой из них являлся если не поджигателем, то непременно участником какой-нибудь очередной вспышки усобицы, начатой «первыми князьями» в «первую годину». Понятно, что запевка несла в себе назидательно-нравственный заряд в форме притчи, где изрядно доставалось «старому Владимиру». И лишь когда Боян пел «замышления» о Ярославе, Мстиславе и Романе, он почему-то не поминал соколов и лебедей, сыгравших свою роль в первой усобице. Быть может, он считал, что эти князья не столь уж сильно были подвержены всеобщему сословному греху или же искупили вину образцовой последующей жизнью на склоне лет, собственной смертью?.. Для такого предположения есть основания, поскольку братья Ярослав и Мстислав, слывшие смертельными врагами, в конце концов помирились и, разделив Русь между собой по Днепру, управляли ею хорошо отлаженным дуумвиратом: «И начаста жити мирно и в братолюбстве: и уста усобица и мятеж и бысть тишина велика в земли». Может быть, это и был тот идеализированный образец единства, к которому Боян призывал своих слушателей? Как бы то ни было, Боян, похоже, особо симпатизировал этим князьям, а в особенности «старому Ярославу», наиболее подходящему на роль действительно мудрого правителя. Прежде чем завершить главу переводом, позволю себе уточнить значение рокотаху — говорить (от реку-рекоша). Итак, читаем отрывок целиком: Боянъ бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, о растекашется мыслию по древу, серымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы. Помняшеть бо рече, първыхъ временъ усобице. Тогда пущашеть i соколовь на стадо лебедей; который дотечаше, та преди песнь пояше. Cтарому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зареза Редедю предъ пълкы касожьскыми, красному Романови Святъславличю. Боянъ же, братие, не i соколовь на стадо лебедей пущаше, нъ своя вещиа пръсты на живая струны въскладаше; они же сами княземъ славу рокотаху. Ведь вещий Боян, если о ком воспевал, то охотою разносился по гону-ловищу, серым волком по земле, сизым орлом под облака — потому что поминал, говорит, первые времена усобицы, — и напускал тогда на стаю лебединую соколов десяток, который долетал, да прежде псов перехватывал. О старом же Ярославе, о храбром Мстиславе, что зарезал Редедю перед полками касожскими, о прекрасном Романе Святославиче — <здесь уж> Боян, братья, не соколов десяток на лебединую стаю напускал, но персты свои искусные на живые струны возлагал, а они уж сами князьями славу говорили. О ТОМ, КАК БОЯН «СВИВАЛ СЛАВУ ОБЕИХ ПОЛОВИН СЕГО ВРЕМЕНИ» «О Бояне, соловiю стараго времени! Абы ты cia плъкы ущекоталъ, скача, славно но мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени...» Мы уже выяснили, что речь здесь идет не о птице, перескакивающей с ветки на ветку, а о поэте-всаднике, скачущем с охотою по территории гона. Однако и последующая строка: «свивая славы оба полы сего времени» — тоже доставила изрядные трудности переводчикам и комментаторам. Что же делал Боян? Все посчитали, что речь идет о процессе его сочинительства. При этом одни представили этот процесс образно — в нем, как девичья коса, сплетались не менее чем две «славы» («свивая все славы сего времени», «с древней славой новую свивая», «нашу славу с дедовской славой сочетал на долгие века»). Другие сообразили, что имеют дело только с одной «славой («оповив вiном слави подвиг нашоi години»), но оказались весьма озадачены сочетанием «оба полы сего времени», из-за чего возникли «свивая славу по обе стороны сего времени», «свивая в славе обе стороны этого времени» и «свивая славу обеих половин сего времени». По возможно ли без явных натяжек вразумить и неискушенного читателя, ответив ему на наивный вопрос: что такое «обе стороны» или «обе половины», причем не какого-то, а именно «сего времени», и как же их можно «свивать»? Как у С. К. Шамбинаго: «на события настоящего времени набрасывая параллели из прошлого»? Но ведь тогда получается, что речь идет не о «сем времени», а опять же о двух разных временах! Тем не менее объяснение все же имеется. Исследователям, привыкшим к выспренним интерпретациям «стараго» и «сего» времени, трудно спуститься с небес к весьма примитивной, но вполне здравой мысли. А состоит она в том, что Боян, воспевавший «старое время», т.е. минувшее, воспел бы теперь и «обаполы сего времени» — т.е. попросту день сегодняшний или время нынешнее. Вот ведь и А.А. Потебня еще в 1878 году подсказывал: «Свивание словес вокруг (обаполы, нареч. как в Лавр, и Ипат. лет. «воевати обаполъ Волъгы») сего времени есть как бы тканье песни о событиях нынешних». И.А. Новиков, ссылаясь в 1938 году на народное слово обаполы — «вокруг», тоже указывал, что это «избавляет от необходимости гадать, какого же времени эти «полы»: в тексте точно сказано: «вокруг сего времени». И уже совершенно точно понял это место В.А. Яковлев, написавший еще в 1891 году: «а смысл этого места: «свивая славу вокруг сего времени», т.е. попросту говоря: «прославляя сие время». Но, увы, споткнувшись однажды на мнимом «оба», переводчики еще и сегодня отбиваются от подлинного словечка обаполы, популярного в Средневековье и до сих пор хорошо известного всем русским говорам. Если и прибегают они к древним примерам, то опять же только для того, чтобы вновь подчеркнуть в них желанные «два, оба» («на поле обаполы рекы Буга», «град Москва обаполы Москвы-реки») при полном игнорировании других, весьма красноречивых примеров. «(Враги князя) въкруг оступиша, акы вода обаполы»; «свеща... необычьным светом обаполы светяше»; «разжег труд положить обаполъ жерелы (т.е. вокруг нарывов)» — ну можно ли усмотреть «две половины» у воды, разлившейся вокруг кого-то, или же у света вокруг свечи? Случайно ли в народных говорах сохраняются слова обаполить — «обступить» и обапола — «округа»: «Вся обапола знает его»? А у В.И. Даля: «Обаполье... обаполь, обаполы — в зн. окрестность, околица, окружность, соседство»? В зоне видимости здесь только «вокруг», и если в массе примеров обаполы — это еще и «около», то ведь и само слово около означает «в округе», «в окрестности», «вокруг круга» — т.е. все то же «вокруг» (коло — у всех славян «круг», а приставка «о-» и «об-» указывает на прилегание, облегание). А что из этого следует? Имея в нашем случае дело со «старыми словесы», учтем, что во многих европейских языках слова со значением «вокруг» и «около» издревле и до сих пор исполняют функцию нашего предлога «о»: нем. um Moskau — не только «около Москвы, вокруг Москвы», но и «о Москве»; англ. about Moscow — не только «вокруг Москвы», но и «о Москве»; швед, от dig — не только «вокруг тебя», но и «о тебе», и т.д. И если англ. round about передается фразой «вокруг да около», то и у нашего слова еще в прошлом веке сохранялось такое же значение: «Он все говорит обаполъ». То же можно сказать и относительно др.-греч. — «около», «вокруг», «о», «об». Об изначальной универсальности и взаимозаменяемости «о» и «вокруг» в качестве предлогов можно судить хотя бы из того, что в свою очередь русское «о» тоже выступало со значением «вокруг»: «Бе же Иоанн оболчен власы вельбужды, и пояс усмен о чреслех его» (Марк 1:6); «видев же Исус мног народ о себе» (Матф. 8:18); «а Ростиславу... полама буря о нем шатер его» (1159). Неслучайно вышецитированное «(князя) оступиша (акы вода) обаполы» полностью совпадает с примером из Хроники Малалы: «и устремишася на нь с вой своими, съступишася о немь».
Но как мог Боян что-то «свивать» о каком-нибудь времени? Не так ли, как это делал великий Низами, современник «Слова о полку Игореве»: «Когда я находил лад, соответствующий истине, я завивал кончик локона слова»? Или же как у М. Максимовича и В. Щурата: «свивая славы венец сему времени»; «i оповив вiн слави подвиг нашoi години»? К сожалению, именно так — фигурально — все и поняли, и уже со времени первой публикации «Слова» вошло в нашу речь это украшение, якобы обозначающее процесс сочинительства. И мы с пониманием встречаем его в таком качестве, например, у В.В. Розанова, призывавшего «живою же душою отозваться на ту жизнь, которая таинственно завита в нем (в старинном произведении) его давно умершим творцом». Увы, представление об «образности» этого свивая столь же неверно, сколь и его мнимый синоним сплетая в одном из переводов: «Сплетая оба славных похода сего времени». А как же правильно? Проанализируем еще две выдержки из «Слова» («Боян... аще кому хотяше неснь творити», «Боян... песнотворца стараго времени») и поразмыслим. Итак, в соответствии с терминологией Автора «Слова» Боян был песнотворца — судя по тексту, он песнь творил и свивал славу. Творить и вить — имеется ли между ними что-либо общее? Как будто бы нет. Но утверждал ведь Кирилл Туровский, современник Автора «Слова» по какой-то причине, что песнотворцам вития — суть одно и то же (!): «Историци и вития, рекше летописци и песнотворци...» Неужели общий корень для «свивати» и «вития» исследователями «Слова» остался незамеченным? Сравним с молитвой, обращенной к Богородице: «Витийствующий не может язык, владычице, песнословити тя, паче бо серафимов возвысилася еси, рождши царя Христа». Разве «слава», которую Боян «свивал», не есть та же «хвалебная песнь», которую он же и «творил»? Смею утверждать, что и славу свивати есть не более чем все то же «воспевать, славить песнью». Но значит ли это, что вити, извити, свивати в лексиконе «старых словес» нашего Автора означает именно «петь»? Конечно же, именно так! И это вполне доказуемо. Вития Боян «песнословил», т.е. пел хвалебную песнь-славу,«свивая» ее точно так же, как это делали и те русские девушки (певшие, а не сочинявшие!), чья «свиваемая» хвалебно-праздничная песнь доносилась до Киева с противоположного берега Днепра. Вот соответствующее место в тексте: «Девици поют на дунаи, вьются голосы чрез море до Киева». Что такое «вьются голосы»? Словом голосы (ст.-слав, гласы) когда-то передавались не только (и не столько) настоящие «голоса», сколько такие понятия, как «звуки», «пение», «мелодия», «музыка», и совершенно неважно было, извлекались ли они инструментом или же действительно голосом.
Становится понятно, что «исторгнуть» звук и «извить», из груди — одно и то же. Для подтверждения сошлюсь на П.Я. Черных: «Голос — звук, звучание, возникающее вследствие колебания голосовых связок при выдыхании воздуха из легких». Сравним словен. «извилось из уст» с фразой Даниила Заточника (по списку XII в.): «Бысть язык мой трость книжнаго скорописца, и увитлива уста аки речная быстрость». Не потому ли и «уста увитливы», что за ними скрывается «витийствующий язык» (т.е. они «сладкоречивы»), а из них самих с-виваются (или «из-виваются») песенные слова?
Можно привести и другие аргументы, например, касающиеся хорошо известного сочетания «извитие словес», которое обычно тоже воспринимается всего лишь как процесс сочинительства. Но ведь даже если поставить под сомнение, что фраза «извитием словес и лютостию слух украдая» (1284) означает «яростным пением оглушая», то уже во фразе «реченья молитвы моляше... не изветием словес, яко язычници творять» (1296) смысл становится вполне прозрачным. «Извитие словес творити» означает здесь опять же то же самое «пение» или, в данном случае, «пение слов молитвы»: православному рекомендовалось молиться «речитативом» (говорением) — в отличие от «язычника» (в конце XIII века таковым считался мусульманин). Добавим сюда и такое понятие, как кондак, определяемое как «короткое православное песнопение на тему праздника», но по-старославянски называемое «пение съвитъчьное» (не путать со «святочное» — праздничное). Сюда же, вероятно, можно отнести и латышское svinet — «праздновать». Характерно, что сочетание «свивания» со «словесами» встречается в текстах в двух вариантах — «извитие словес» и «извътие словес», — то есть по корню в тех же самых вариациях, что в «вития» и «вътия»! Случайность? «ИзвЪтие» в вышеприведенных примерах подается мной как «извЕтие» — поскольку давно уж нет в нашей азбуке старинной буквы «ять». Такая же потеря произошла и в написании слов ответь, наветъ, съветъ. Эти слова, в такой же степени связанные с говорением («творением словес»), как и слова веща/пи и вития, вече и ветити (вътити «говорить»), тоже имеют с ними один и тот же корень. «Говорить», но не «петь»! — возразит скептик. Однако в том, что «говорить» и «петь» — понятия одного порядка, легко убедиться хотя бы из сравнения с латышским runaju — «говорю», исходно значившим «пою». Хвалебная речь поэта есть воспевание им кого-то. «Не пой высоких стихов» — поговорка, включенная В.И. Далем в сборник русских пословиц. Исходя из всего этого, смею утверждать, что Боян, «свивая славы обаполы сего времени», не только не свивал никаких «половин», но и вообще ничего не «свивал» в современном смысле этого слова. Боян свивает песни («славы») = девицы выот песни («голосы»), В обоих случаях на обычном разговорном языке это просто означает «поют, воспевают». Поэтому знаменитое сочетание «свивая славы обаполы сего времени» соответственно переводится: «воспевая день сегодняшний». Увы, мы вынуждены прибегнуть к словесному повтору с дальнейшим «воспел бы ты песнь», которого мастерски избежал Автор... В выделенном фрагменте мы переводим «тропа трояня» как протяженный или долгий путь. Обоснование этому дается в главе «Троян, Дажьбог и Ярослав». И, конечно же, понимать текстуальное «рыща» из привычного для нас значения рыскать: сновать, бросаться в разные стороны — применительно к тропе никак нельзя. Даже если представить ее невероятно извилистой. Первоначальный смысл слова, отложившийся и в рысить, — это бежать, спешить. Автор явно использует смысловую пару: скача — рыща. Стремительная скачка по ловчему гону сменяется более спокойным аллюром — рысью, которым пускается Боян в долгий путь через поля, в горы, в рассказе о князе Игоре. О Бояне, соловiю стараго времени, абы ты cia плъкы ущекоталъ! Скача, славно, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы! Свивая славы обаполы сего времени, рища въ тропу трояню чресъ поля на горы, пети было песнь Игореви, того (Олга) внуку. О Боян, соловей стародавнего, уж воспел бы ты трелями этот поход! Вития, скачущий по гону ловчему, взмывающий помыслом в поднебесье! Воспевая славы о времени нашем, пускаясь рысью в долгий путь через поля на горы, воспел бы ты песнь и об Игоре, < Ольговом> внуке. |