Е. П. Блаватская разоблаченная изида том II

Что Парацельс узнал некоторые тайные и полезные вещи из “Откровения” и других библейских книг, также как из “Каббалы”, — было доказано им на практике, и даже настолько, что многие называют его “отцом магии и основоположником оккультной физики Каббалы и магнетизма”.⁵⁸²

Настолько крепким было распространенное верование в сверхъестественные силы Парацельса, что до нашего времени в умах простых эльзасцев живет легенда, что он не умер, а “спит в своей могиле” в Страсбурге [617, с. 32]. И они часто шепчут между собой, что зеленый дерн поднимается и опускается при каждом дыхании этой усталой груди, и что слышны глубокие стоны, когда великий философ огня воскрешает в памяти те жестокие обиды, которые он потерпел от своих жестоких клеветников во имя великой истины!

Из этих пространных иллюстраций станет понятным, что Сатана Ветхого Завета, Диаболос или Дьявол Евангелий и Посланий Апостолов были только антагонистическим принципом в материи, неизбежно ей присущим, а не злобным в нравственном смысле этого слова. Евреи, приходя из страны персов, принесли с собою учение о двух принципах. Они не могли принести “Авесту”, так как она не была написана. Но они — мы подразумеваем ассидийцев и парсов — дали Ормазду тайное имя, а Ахриману — имя богов этой страны, Сатана хеттов и Диаболос или, вернее, Диоболос греков. Ранняя церковь, по меньшей мере, последователи Павла, гностики и их преемники усовершенствовали их идеи; а католическая церковь приняла и приспособила их, в то же время предавая казни их провозгласителей.

Протестантство — это реакция на римско-католическую церковь. Он естественно не согласован в своих частях, но представляет собою удивительное сборище обломков, пробивающих себе дорогу вокруг общего центра, притягивающих и отталкивающих один другого. Некоторые части центростремительно тяготеют к старому Риму или к той системе, которая давала возможность старому Риму существовать; другая часть все еще отскакивает под центробежным импульсом и стремится прорваться в обширную эфирную область за пределы римского или даже христианского влияния.

Современный Дьявол является их главным наследием от римской Кибелы, “Вавилона, Великой Матери идолопоклонствующих и отвратительных религий на земле”.

Но могут возразить, быть может, что индусская теология, как брахманская, так и буддийская, так же сильно пропитана верой в объективных дьяволов, как и само христианство. Тут имеется небольшое различие. Уже сама тонкость индусского ума служит достаточной гарантией, что образованные люди, по крайней мере, ученая часть брахманского и буддийского духовенства рассматривают Дьявола по-другому. У них Дьявол — метафизическая абстракция, аллегория необходимого зла; тогда как у христиан этот миф стал историческим существом, камнем основания, на котором христианство, со своей догмой искупления, построено. Он настолько же необходим церкви — как показал де Мюссе — как Зверь из семнадцатой главы “Апокалипсиса” был необходим его всаднику. Англоязычные протестанты, не находя исчерпывающих сведений в Библии, переняли “дьявологию” знаменитой поэмы Мильтона “Потерянный Рай”, разукрасив ее кое-чем из знаменитой драмы Гёте “Фауст”. Джон Мильтон, сперва пуританин, а под конец квиетист и унитариец, никогда не выставлял свое великое произведение иначе, как в качестве выдумки, но он тщательно согласовывал различные части Священного Писания. Ильда-Баоф офитов был переделан в ангела света и в утреннюю звезду, и превращен в Дьявола в первом действии “Дьявольской Драмы”. Для второго действия использовано содержание двенадцатой главы “Апокалипсиса”. Великий красный Дракон был приспособлен в качестве блестящего персонажа Люцифера, и последней сценой является его падение, подобное падению Вулкана-Гефеста с Неба на остров Лемнос; беглые сонмы и их вождь “падают на жесткое дно” в Пандемониуме. Третье действие разыгрывается в саду Эдема. Сатана совещается в зале, воздвигнутом им для его новой империи и решает отправиться на исследование доставшегося ему нового мира. В следующем действии рассказывается о падении человека, о его жизни на земле, о приходе Логоса или Сына Божия, и о его искуплении человечества или его избранной части, смотря по обстоятельствам.

Эта драма “Потерянный Рай” вмещает в себя несформулированное верование англоязычных “евангельских протестантских христиан”. Не верить в главные ее черты равносильно, по их мнению, “отверганию Христа” и “кощунству против Святого Духа”. Если бы Джон Мильтон мог предполагать, что его поэма, вместо того, чтобы быть рассматриваемой в качестве пары Дантовской “Божественной комедии”, будет принята как другой “Апокалипсис”, дополняющий Библию и завершающий ее демонологию, то более чем вероятно, что он решительнее переносил бы свою бедность и воздержался бы от ее печатания. Более поздний поэт Роберт Поллок, беря пример с его труда, написал в таком же духе “Течение Времени”, которое, как казалось некоторое время, должно было возвыситься до ранга нового Священного Писания; но к счастью, девятнадцатый век получил иное вдохновение, и шотландский поэт уходит в забвение.

Нам, пожалуй, следует вкратце описать европейского Дьявола. Он тот гений, который имеет дело с колдовством, чародейством и другими неладными делами. Христианские отцы, взяв эту идею от еврейских фарисеев, делали дьяволов из языческих богов: Митры, Сераписа и других. Римско-католическая церковь продолжила это дело, объявив поклонение этим богам сделкою с силами тьмы. Таким образом, колдуньи и ведьмы средних веков были просто приверженцами запрещенного культа. Во все древние времена магия считалась божественной наукой, мудростью и знанием Бога. Целительное искусство в храмах Эскулапа и святилищах Египта и Востока всегда было магическим. Даже Дарий Гистасп, истребивший мидийских магов и даже прогнавший халдейских теургов из Вавилона в Малую Азию, — сам слушал наставления брахманов Верхней Азии и в конце концов, после установления культа Ормазда, сам назвался учредителем магизма. Теперь же все переменилось. Невежество воцарилось как мать благочестия. Ученость подверглась поношениям, и ученые занимались науками в угрозу своим жизням. Они были вынуждены применять жаргон, чтобы скрыть свои идеи от всех, кроме своих адептов, и переносить посрамление, клевету и нищету.

Приверженцы древних культов преследовались и предавались казни по обвинению в чародействе. Альбигойцы, потомки гностиков, вальденцы, предтечи протестантов, преследовались и подвергались резне под тем же предлогом. Мартина Лютера самого обвинили в товариществе с самим Сатаной. Над всем протестантским миром до сих пор тяготеет то же самое обвинение. Церковь в своих суждениях не различает между расколом, ересью и чародейством. За исключением тех мест, где гражданские законы защищают человека, все они считаются уголовными преступлениями. Свободу вероисповеданий церковь считает нетерпимой.

Но реформаторы были выкормлены на молоке своей матери. Лютер был такой же кровожадный, как папа римский; Кальвин — еще более веронетерпим, чем Лев или Урбан. Тридцать лет войны обезлюдили целые округа Германии: протестанты и католики были одинаково жестоки. Новая вера также повернула свои пушки против чародейства. Книги законов стали красными от кровавого законодательства в Швеции, Дании, Германии, Голландии, Великобритании и Северо-Американских Штатов. Кто бы ни был либеральнее, умнее, откровеннее чем другие, — мог быть арестован и предан смерти. Костры, погасшие в Смитфилде, — снова были зажжены для магов; безопаснее было восставать против трона, чем стремиться постичь глубокую науку, находящуюся за пределами ортодоксальной запретной черты.

В семнадцатом веке Сатана совершил набег на Новую Англию, Нью-Джерси, Нью-Йорк и несколько южных колоний Северной Америки, и мать Коттон предоставляет нам перечень основных его деяний. Спустя несколько лет он посетил приход Мора в Швеции, и жизнь в Далекарлии получила разнообразие от сожжения живьем малых детей, и от плача других у церковных дверей по субботам. Однако, скептицизм современности сильно потеснил веру в чародейства в Германии; а Дьявол в персональной антропоморфической форме с вакховыми козлиными копытами, и козлиными рогами наподобие бога Пана удерживает свое место только в папских “Энциклических письмах” и в других изданиях римско-католической церкви. Протестантская респектабельность не допускает даже, чтобы его имя произносилось иначе, как с затаенным дыханием у амвона.

Изложив биографию Дьявола с первого его прихода в Индии и Персии, его продвижение через еврейскую, а впоследствии как через раннюю, так и позднейшую христианскую теологию, вплоть до самых последних фаз ее проявлений, — мы теперь вернемся назад к некоторым мнениям, присущим ранним векам христианства.

Аватары или инкарнации были общераспространенным верованием в древних религиях. Индия привела их в систему. Персы ожидали Сошиоша, и еврейские писатели искали Спасителя, Тацит и Светоний рассказывают, что во времена Октавия Восток был полон ожиданий прихода Великой Личности.

“Доктрины, доставшиеся христианам, были высочайшей тайной язычества”.⁵⁸³

Манерос Плутарха был детищем Палестины [333, с. 17], его посредник Митра, Спаситель; Озирис есть Мессия. В наших нынешних “канонических писаниях” можно проследить остатки этого древнего поклонения; и в обрядах и церемониях римско-католической церкви мы находим формы буддийского богослужения, его церемонии и иерархию. Первое Евангелие, когда-то такое же каноническое, как любое из нынешних четырех, содержит страницы, почти целиком взятые из буддийских сказаний, что мы готовы доказать. После свидетельств, предоставленных Бюрнофом, Асомой, Короси, Бэйлом, Харди, Шмидтом, и переводов из “Трипитаки”, невозможно сомневаться, что вся христианская схема эманировала из другой схемы. Чудеса “Беспорочного Зачатия” и другие события мы находим полностью в книге Харди “Руководство по буддизму”. Мы легко можем понять, почему римско-католическая церковь так заинтересована в том, чтобы удерживать простой народ в полном неведении о еврейской Библии и греческой литературе. Филология и сравнительная теология являются ее смертельнейшими врагами. Умышленные фальсификации Иринея, Епифания, Евсевия и Тертуллиана стали для нее необходимостью.

“Сивиллины книги”, кажется, в то время пользовались чрезмерной популярностью. Легко представить, что они были вдохновлены тем же самым источником, что и книги нееврейских народов.

Перед нами листок Галлея:

“Новый Свет возник:

Приходя с Небес, он принял форму смертного...

Дева, прими Бога в твое чистое чрево —

И Слово влетело в ее чрево:

Став воплощенным во Времени, и оживленным ее телом,

Оно было найдено в образе смертного, и сотворен был Мальчик

Девою... И поклонились волхвы новой Богопосланной Звезде,

И запеленатый ребенок был показан на сене...

И назвали Вифлеем “Богом посещенной страной Слова”^*.

На первый взгляд это кажется пророчеством об Иисусе. Но не могло ли это также означать какого-либо другого творящего Бога? Мы обладаем такими же высказываниями по поводу Вакха и Митры.

“Я, сын Бога, пришел в страну фивийцев — Вакх, которого вначале Семела (дева), дочь Кадма (человека с Востока) рождает — принесенный молниеносным пламенем; и принявший форму смертного вместо формы Бога, Я пришел” [620].

“Дионисики”, написанные в пятом веке, помогают внести ясность в это дело и даже указывают на его тесную связь с христианской легендой о рождении Иисуса:

“Кора-Персефона⁵⁸⁴... тебя взяли в жены, как супругу Дракона,

Когда Зевс, весь свернувшись, форму и лицо изменил,

Дракон-Жених, свернувшись в любовь-внушающее кольцо...

Взошел на девичье ложе темной Коры...

Так, союзом с Драконом Эфира,

Чрево Персефоны оплодотворилось,

Забеременев Загреем,⁵⁸⁵ Рогатым Дитятей” [621].

Здесь перед нами тайна офитского культа, и происхождение христианского, впоследствии пересмотренного, мифа о беспорочном зачатии. Гностики были самыми ранними христианами со всеми признаками регулярной теологической системы, и слишком уж очевидно, что именно Иисуса подогнала к их теологии в качестве Христа, а не теологию разработали на основе его высказываний и деяний. Их предки до христианской эры утверждали, что Великий Змий — Юпитер, Дракон Жизни, отец и “доброе божество”, сошел на ложе Семелы, а теперь гностики послехристианской эры с очень пустяковым изменением применили тот же самый миф к человеку Иисусу и утверждали, что то же самое “доброе божество”, Сатурн (Ильда-Баоф), в виде Дракона Жизни пронесся над колыбелью маленькой Марии.⁵⁸⁶ В их глазах Змий был Логосом-Христосом, воплощением божественной мудрости через своего Отца Эннойю и Мать Софию.

“И моя Мать, Дух Святой, взяла меня”, — вложено в уста Иисуса в “Евангелии евреев” [623, т. I, с. 341], вводя его таким образом в его роль Христа — сына Софии, Святого Духа.⁵⁸⁷

“Дух Святый найдет на тебя, и сила Всевышнего осенит тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим”, — говорит ангел [Лука, I, 35].

“Бог... в последние дни сии говорил нам в Сыне, Которого поставил наследником всего, через Которого и эоны [веки] сотворил” [Евреям, I].⁵⁸⁸

Все такие выражения являются многочисленными христианскими цитатами из стихов Нонна “... через эфирного драконобога”, так как эфир есть Святой Дух или третье лицо Троицы — Змий с ястребиной головой, египетский Кнеф, эмблема божественного разума,⁵⁸⁹ и “мировая душа” Платона.

“Я, Мудрость, вышедшая из уст Всевышнего и покрывшая землю, как облако”.

Пэмандр, Логос, исходит из Бесконечной Тьмы и покрывает землю облаками, которые змееподобно распространяются по всей земле (см. [392]). Логос является старейшим образом Бога, и он есть активный Логос, говорит Филон.⁵⁹⁰ Отец есть Латентная Мысль.

Так как эта идея является всемирной, то для выражения ее мы находим одинаковую фразеологию среди язычников, евреев и ранних христиан. Халдео-персидский Логос является Единородным Отца в вавилонской космогонии Евдема. “Восславим же ЭЛИ теперь, дитя Бога”, — начинается гомеровский гимн Солнцу.⁵⁹¹ Сол-Митра есть “образ Отца”, так же как каббалистический Сеир-Анпин.

Едва ли можно поверить, что изо всех различных народов древности никогда не было другого, верившего в личного Дьявола больше, чем свободомыслящие христиане девятнадцатого века, — и все же таков печальный факт. Ни египтяне, которых Порфирий называет “наиболее ученой нацией в мире” [211], ни греки, их верные подражатели, никогда не были виноваты в такой дикой нелепости. Мы можем сразу добавить, что ни один из них, даже древние евреи, не верил в ад или в вечное мучение больше, чем в Дьявола, хотя наши христианские церкви так щедро отводят это место для язычников. Где бы ни попадалось в переводах еврейских священных писаний слово “ад”, это промах переводчика. Евреи не знали такого понятия; все же Евангелии содержат частые примеры этого же недоразумения. Так, когда в уста Иисуса вкладываются слова [Матфей, XVI, 18]: “... и врата Гадеса не одолеют ее”, — то в подлиннике там стоит — “врата смерти”. Слово “ад” — в смысле состояния мучения, вечного или временного — никогда не употреблялось в текстах Ветхого Завета, наперекор всем адистам. “Тофет”, или “Долина Хинном” [Исаия, LXVI, 24] не имеет такого толкования. Греческий термин “Геенна” также имеет совсем другое значение, так как более чем одним компетентным писателем было исчерпывающе доказано, что “Геенна” тождественна с гомеровским Тартаром.

В сущности этом мы имеем самого Петра в качестве авторитета. В его втором “Послании” [II, 2], в первоначальном тексте, Апостол говорит о согрешивших ангелах, что Бог “низвергнул их в Тартар”. Это выражение слишком неудобно напоминающее войну Юпитера с Титаном, было переделано, и теперь, в варианте короля Иакова, там стоит: “низвергнул их в ад”.

В Ветхом Завете выражения “врата смерти” и “покои смерти” просто указывают на “врата могильные”, которые особо упомянуты в “Псалмах” и в “Притчах”. Ад и его владыка оба являются изобретениями христианства, современными его приходу к власти и обращению к тирании. Они были галлюцинациями, порожденными кошмарами святых Антониев в пустыне. До нашей эры древние мудрецы знали “Отца Зла” и относились к нему не лучше, чем к ослу, избранному символом Тифона, “Дьявола”.⁵⁹² Печальное вырождение человеческих мозгов!

Как Тифон был темной тенью своего брата Озириса, так Пифон есть злая сторона Аполлона, светлого бога видений, провидца и предсказателя. Пифон убивает его, но он, в свою очередь, убивает Пифона, избавляя таким образом человечество от греха. Именно, в память об этом подвиге жрецы солнечного бога закутывались в змеиную кожу, характерную для этого мифического чудовища. Под ее возбуждающим влиянием — змеиная кожа считалась магической — жрецы впадали в магнетический транс и, “получая свой голос от Аполлона”, становились пророчицами и произносили пророчества.

Опять-таки, Аполлон и Пифон суть одно и в нравственном отношении андрогинны. Представления о солнечном боге всегда двойственны, без исключения. Благодетельное тепло солнца пробуждает семя к жизни, но чрезмерная жара убивает растение. Играя на своей семиструнной планетной лире, Аполлон создает гармонию, но подобно другим солнечным богам, в своем темном аспекте он становится разрушителем, Пифоном.

Известно, что Св. Иоанн путешествовал по Азии, стране, управляемой магами, и насыщенной зороастрийскими идеями, и в те дни полной буддийскими миссионерами. Если бы он никогда не посетил тех мест и не соприкоснулся бы с буддистами, то сомнительно, было бы “Откровение” когда-либо написано. Кроме его идей о Драконе, он дает пророческие повествования, совершенно неизвестные другим апостолам, которые, рассказывая о втором пришествии, делают из Христа верную копию Вишну.

Таким образом, Офитс и Офиоморфос, Аполлон и Пифон, Озирис и Тифон, Христос и Змий — все являются обратимыми терминами. Они все — Логосы, и ни один из них немыслим без другого, как не знали бы дня, если бы не было ночи. Все они возродители и спасители, один в духовном, другой в физическом значении. Один обеспечивает бессмертие божественного духа, другой дает его через возрождение семени. Спаситель человечества должен умереть, потому что он раскрывает человечеству великую тайну бессмертного эго; змий “Книги Бытия” проклят, потому что он сказал материи: “Ты не умрешь”. В мире язычества двойником “змия” является второй Гермес, воплощение Гермеса Трисмегиста.

Гермес — постоянный товарищ и наставник Озириса и Изиды. Он — олицетворенная мудрость; то же и Каин, сын “Господа”. Оба строят города, цивилизуют и обучают человечество искусствам.

Христианские миссионеры в Цейлоне и в Индии неоднократно уверяли, что эти люди погрязли в демонолатрии, что они поклонники Дьявола в полном смысле этого слова. Безо всякого преувеличения мы заявляем, что они не более являются такими, чем массы необразованных христиан. Но даже если бы они были поклонниками (что больше, чем быть верящими в) Дьявола, то все же существует огромная разница между учениями их духовенства о личном Дьяволе и догмами католических проповедников, а также многих протестантских священников. Христианские священники обязаны проповедовать и запечатлевать в умах своей паствы существование Дьявола, и первые страницы настоящей главы показывают причину, почему это так. Но не только сингалезский оэпэсампала, который принадлежит к высшему классу жрецов, не верит в какого-либо личного демона, но даже саменаира, кандидаты и послушники, будут хохотать над этой идеей. Все во внешнем культе буддистов — аллегорично, и образованные “пунги” (пандиты) этого никогда иначе не воспринимают и иначе не учат. Обвинение, что они позволяют и молчаливо соглашаются оставлять бедный народ погрязшим в наиболее пагубных суевериях, — не без некоторого основания; но что они насаждают эти суеверия, это мы наиболее решительно отрицаем. И в этом их преимущество перед нашим христианским духовенством, которое (по крайней мере те из них, кому фанатизм не замутил мозги), сами не веря ни одному слову из этого, все же проповедуют существование Дьявола, как личного врага личного Бога, и злого гения человечества.

Дракон святого Георгия, который так заметно фигурирует в величайших соборах христиан, ничуть не привлекательнее Царя Змей, буддийского Наммаданам-нарайа, великого Дракона. Если в распространенном суеверном веровании сингалезцев планетный демон Раухо пытается уничтожить Луну проглатыванием; и если в Китае и в Татарии во время лунных затмений черни позволено, без упреков, бить в гонги и производить страшные шумы, чтобы отогнать чудовище от его добычи, то почему католическое духовенство придирается к этому или называет это суеверием? Разве провинциальное духовенство Южной Франции не делает того же, время от времени, при появлении комет, затмений и других небесных феноменов? В 1456 г., когда появилась комета Галлея,

“столь ужасающе было это явление”, — пишет Дрейпер, — “что понадобилось вмешательство самого Папы. Он заклинал и прогнал ее с неба. Охваченная ужасом от проклятии Калликста III, она поползла обратно в бездны космоса и не рискнула снова появляться в течение целых семидесяти пяти лет!” [48, с. 269]

Мы никогда не слыхали, чтобы какое-либо христианское духовное лицо или Папа пытались бы вывести невежественные умы из заблуждения, что Дьявол не имеет никакого отношения к затмениям и кометам; но мы действительно находим буддийского высшего жреца, сказавшего сановнику, упрекавшему его этим суеверием:

“Наши сингалезские религиозные книги учат, что солнечные и лунные затмения означают падение Раху⁵⁹³ (одна из девяти планет), но не дьявола”.⁵⁹⁴

Происхождение мифа о “Драконе”, играющего такую выдающуюся роль в “Апокалипсисе” и в “Золотой Легенде”, а также в повествовании о Симоне Пустыннике, обращающем Дракона в христианскую веру, — несомненно буддийское или даже добуддийское. Именно, чистые доктрины Гаутамы привели к буддизму кашмирцев, первоначальным культом которых был культ Офита, или Змия. Ладан и цветы заменили человеческие жертвоприношения и веру в личных демонов. Настала очередь христианства унаследовать пагубное суеверие о дьяволах, наделенных тлетворными и смертоносными силами. В “Махавансе”, старейшей из Цейлонских книг, изложено повествование о царе Коверкапале (cobra-de-capello), змеином боге, который был обращен в буддизм святым Рахатом;⁵⁹⁵ и оно более раннее, несомненно, нежели “Золотая Легенда”, которая рассказывает то же самое о Симеоне Пустыннике и его Драконе.

Логос еще раз торжествует над великим Драконом; Михаил, блестящий архангел, глава эонов, побеждает Сатану.⁵⁹⁶

Этот факт, заслуживающий упоминания, что до тех пор, пока посвященный молчал о том, “что он знал”, он был в совершенной безопасности. Так было в старину, и так это теперь. Как только христианский Бог, эманирующий из Безмолвия, проявляется как Слово или Логос, последнее становится причиной его смерти. Змий есть символ мудрости и красноречия, но он также является символом разрушения. “Дерзать, знать, хотеть и молчать” — являются основными аксиомами каббалиста. Подобно Аполлону и другим богам, Иисуса убивает его Логос;⁵⁹⁷ он встает опять, в свою очередь убивает его и становится его господином. Может ли быть, что этот древний символ, подобно остальным философским концепциям древности, имеет более, чем одно аллегорическое и никогда неподозреваемое значение? Эти совпадения слишком странны, чтобы быть результатом чистой случайности.

И теперь, когда мы доказали эту тождественность между Михаилом и Сатаной, Спасителями и Драконами других народов, что может быть более ясным, нежели то, что все эти философские мифы родились в Индии, в этом всемирном рассаднике метафизического мистицизма?

“Мир”, — говорит Раматсариар в своих комментариях к Ведам, — “начался с соперничества между Духом Добра и Духом Зла, и так же должен кончиться. После уничтожения материи зло не сможет больше существовать, оно должно возвратиться в ничто”.⁵⁹⁸

В “Апологии” Тертуллиан явно ощутимо фальсифицирует каждую доктрину и верование язычников, касающиеся пророчеств и богов. Он называет их, без различия демонами и дьяволами, обвиняя последних, что они подвергают одержанию даже птиц небесных! Какой христианин теперь осмелится сомневаться в таком авторитете? Разве Псалмопевец не воскликнул: “Все боги народов — идолы”; и разве ангел школы, Фома Аквинский, пользуясь своим каббалистическим авторитетом, не разъясняет слово идолы как дьяволы?

“Они приходят к людям”, — говорит он, — “и заставляют людей поклоняться им, совершая перед ними определенные деяния, которые кажутся чудом” [625, II, § 94].

Отцы были предусмотрительны, так же как и мудры в своих выдумках. Чтобы сохранить беспристрастность, они, после создания Дьявола, взялись за создание апокрифических святых. Мы уже назвали нескольких из них в предыдущих главах, но мы не должны забыть Барония, который, прочтя в одном труде Хризостома о священной Ксенорис, это слово означает пара — принял это за имя святого и тотчас приступил к созданию из него мученика из Антиохии, причем дал подробную и подлинную биографию “благословенного мученика”. Другие теологи сделали из Аполлиона или, вернее, из Apolouфn — анти-Христа. Apolouфn есть платоновский “мойщик”, бог, который очищает, кто отмывает и освобождает нас от греха, но он был таким образом переделан в того, “чье имя на еврейском языке — Абаддон, а на греческом языке его имя Аполлион” — Дьявол!

Макс Мюллер говорит, что Змий в Раю представляет собою концепцию, которая могла возникнуть среди евреев, и “кажется едва ли предлагающей сравнение с гораздо более величественными концепциями страшной власти Вритра и Ахримана в Веде и в “Авесте””. У каббалистов Дьявол всегда был мифом — обратной стороной Бога или добра. Современный маг Элифас Леви называет Дьявола l'ivresse astrale. Это слепая сила, подобная электричеству, — он говорит; и, говоря аллегорически, как он всегда это делал, Иисус сказал, что он “видел, как Сатана подобно молнии падал с неба”.

Духовенство упорствует, что Бог послал Дьявола искушать человечество, — что было бы довольно странным способом проявления его беспредельной любви к человечеству! Если Всевышний в самом деле виновен в таком чуждом отцовству предательстве, то он, действительно, достоин поклонения только со стороны церкви, способной петь “Те Deum” над резней Варфоломеевской ночи и благословляющей сабли мусульман, обнаженные для убиения греческих христиан!

Это и здоровая логика и хороший разумный закон, ибо не является ли это девизом юриспруденции: “Qui facit per alium, facit per se”?

Огромное расхождение существующее между различными концепциями о Дьяволе, часто и в самом деле кажется смешным. В то время как фанатики неизменно наделяют его рогами, хвостом и всевозможными отталкивающими чертами, включая туда даже отвратительное человеческое зловоние,⁵⁹⁹ Мильтон, Байрон, Гете, Лермонтов и целый сонм французских романистов воспели ему хвалу в плавных стихах и в волнующей прозе. Мильтоновский Сатана и даже Гетевский Мефистофель определенно являются гораздо более впечатляющими фигурами, чем некоторые ангелы, изображенные в прозе восторженных фанатиков. Нам нужно лишь сопоставить два описания. Давайте сперва предоставим слово несравненно сенсационному де Мюссе. Он дает нам сногсшибательное описание одного инкуба словами самой кающейся грешницы:

“Однажды”, — рассказывает она, — “в течение целых полчаса она видела ясно около себя личность с черным, страшным, безобразным телом: на огромных по величине руках выделялись когтистые пальцы странной крючкообразной формы. Чувства зрения, осязания и обоняния были подтверждены чувством слуха!!” [100, c. 379]

И все же, в течение нескольких лет эта девица терпела, что такой герой сбивал ее с пути! Насколько же выше этого пахучего кавалера представляется нам величественная фигура Мильтоновского Сатаны!

Пусть тогда читатель попытается представить себе, если он может, эту превосходную химеру, этот идеальный образ восставшего ангела, воплощения Гордости — вползающим в кожу наиболее отвратительного из всех животных. Тем не менее, христианский катехизис учит нас, что Сатана в propria persona соблазнял нашу праматерь Еву в реальном Раю, и притом именно в виде змия, который был наиболее вкрадчивым и обворожительным изо всех животных! В наказание Бог приказывает ему вечно ползать на животе и пресмыкаться в прахе. “Это приговор”, — замечает Леви, — “который ничем не напоминал о традиционном пламени ада”. Тем более, что действительный зоологический змей, который был создан до Адама и Евы, уже ползал на своем животе и пресмыкался точно также в прахе, когда еще не было никакого первоначального греха.

Не говоря уже об этом, разве Офиона Даймона или Дьявола подобно Богу не называли Dominus? [88, с. 109] Слово Бог (божество) произведено от санскритского Дэва, а Дьявол — от персидского даэва, каковые слова, по существу, одинаковы. Геркулес, сын Юпитера и Алкмены, один из высочайших солнечных богов и также проявленный Логос, тем не менее представлен как обладающий двойственной натурой, как и все другие.⁶⁰⁰

Агафодемон, благодетельный демон,⁶⁰¹ тот же самый, которого мы позднее находим у офитов под названием Логоса, или божественной мудрости, изображался в виде змия, вертикально стоящего на столбе в вакхических мистериях. Змий с ястребиной головой числится среди старейших египетских эмблем и представляет собою божественный разум, говорит Дин [622, с. 145].

Азазель есть Молох и Самаэль, говорит Моверс,⁶⁰² и мы обнаруживаем, что Аарон, брат великого законодателя Моисея, делал равные жертвоприношения и Иегове и Азазелю.

И Аарон должен бросить жребий на двух козлов: один жребий для Господа (в подлиннике — Ихох) и один жребий для козла отпущения” (Азазеля).

В Ветхом Завете Иегова проявляет все атрибуты старого Сатурна,⁶⁰³ несмотря на всю метаморфозу из Адони в Элои и Бога Богов, Господа Господ.⁶⁰⁴

Иисуса искушает на горе Дьявол, который сулит ему царства и славу, если он только падет и будет поклоняться ему [Матфей, IV, 8, 9]. Будду искушает Демон Васавартхи Мара, который говорит ему, когда тот уходит из отцовского дворца: “Умоляю тебя остаться, чтобы ты мог получить все почести, достижимые для тебя; не уходи, не уходи!” После отказа Гаутамы принять его предложения он скрипит зубами от ярости и грозит ему местью. Подобно Христу, Будда торжествует над Дьяволом [276, с. 60].

В вакхических мистериях освященная чаша передавалась вокруг после ужина — называемая чашей агафодемона [626, т. I, с. 404]. Офический обряд такого же описания, очевидно, заимствован из этих мистерий. Причастие хлебом и вином фигурировало в культах почти всех сколько-нибудь значительных божеств.⁶⁰⁵

В связи с полумитраическим таинством, воспринятым маркузианами, другой гностической сектой, совершенно каббалистической и теургической, существует странное повествование, приводимое Епифанием в качестве иллюстрации искусности Дьявола. При совершении их обряда причастия, в братство приносили три вазы из тончайшего и прозрачнейшего хрусталя, которые наполняли белым вином. Пока церемония продолжалась, на виду у всех присутствующих это вино мгновенно превращалось в кроваво-красное, пурпурное, и затем в небесно-голубое.

“Затем маг”, — говорит Епифаний, — передает одну из ваз женщине из братства и просит ее благословить ее. Когда это сделано, маг переливает содержимое этой вазы в другую вазу гораздо большего объема с молитвою: “Пусть милость Бога, который выше всего, непостижим и необъясним, наполнит твоего внутреннего человека и возрастит познание Его внутри тебя, посеяв горчичное семя в добрую землю”.⁶⁰⁶ После этого жидкость в большей вазе поднимается, пока не начинает переливаться через край”.⁶⁰⁷

В связи с некоторыми языческими божествами, которые представлены после смерти и перед их воскресением сходящими в Ад, полезно будет сопоставить дохристианские повествования с послехристианскими. Орфей проделал это путешествие;⁶⁰⁸ и Христос был последним из этих подземных путешественников. В “Символе веры” Апостолов, которое разделено на 12 параграфов или догматов, — по данным Св. Августина, каждый апостол вписывал свой особый догмат [627, 8, с. 26], — слова: “Он сошел в Ад и на третий день воскрес из мертвых”, — приписаны Фоме; возможно — в искупление его неверия. Как бы то ни было, этот параграф объявлен подделкой, и не существует никаких доказательств, “что этот символ веры был сформулирован апостолами, или даже, что он существовал в качестве такового в их время” [628, с. 9].

Это — наиболее значительное добавление в Апостольском Символе веры, и ведет свое начало от 600 года христианской эры.⁶⁰⁹ Оно не было известно в дни Евсевия. Епископ Парсонс говорит, что его не было в древних символах или правилах веры [629, с. 225]. Ириней, Ориген и Тертуллиан являют полное неведение в отношении этого предложения.⁶¹⁰ Оно не упоминается ни одним Собором до седьмого века. Теодорет, Епифаний и Сократ молчат о нем. Оно расходится с “символом веры” у Св. Августина [630]. Руффин подтверждает, что в его время его не было ни в римском, ни в восточном символах веры (Изложено в Апостольском Символе веры, § 10). Но проблема разрешается, когда мы узнаем, что века тому назад Гермес Прометею, прикованному к сухим скалам Кавказской горы, сказал следующее:

“Таким страданиям не ищи конца ДО ТЕХ ПОР, ПОКА НЕКИЙ БОГ НЕ ПОЯВИТСЯ В КАЧЕСТВЕ ЗАМЕСТИТЕЛЯ В ТВОИХ МУКАХ И НЕ ЗАХОЧЕТ ПОЙТИ И ВО МРАЧНЫЙ ГАДЕС, И В ТЕМНЫЕ ГЛУБИНЫ ВОКРУГ ТАРТАРА”! (Эсхил, “Прометей”, [631, строфа 1027]).

Этим богом был Геракл, “Единородный” и Спаситель. Именно его изобретательные отцы избрали в качестве модели. Геркулес, прозванный Алексикакос, так как он переубеждал безнравственных и обращал их на путь добродетели; Сотер, или Спаситель, его также называли Neulos Eumelos — пастырь добрый, Астрохитон, облаченный в звезды, и Господь Огня.

“Он не стремился подчинять народы силою, но божественной мудростью и убеждением”, — говорит Лукиан. — “Геракл распространял земледелие и кроткую религию: и разрушил доктрину вечного мучения путем изгнания Цербера (языческого Дьявола) из преисподней”.

И, как мы видим, это был опять Геракл, кто освободил Прометея (Адама язычников), положив конец страданиям, навлеченным на него его нарушениями закона, спустившись в Гадес и обойдя Тартар. Подобно Христу, он явился, как заместитель в муках человечества, принося себя в жертву на погребальном костре.

“Его добровольное самопожертвование”, — говорит Барт, — “означало эфирное новое рождение людей... Через освобождение Прометея и воздвижение алтарей мы видим в нем посредника между старым и новым вероисповеданиями... Он упразднял человеческие жертвоприношения, где бы только он их ни находил. Он сошел в мрачное царство Плутона, как тень... он поднялся как дух к своему отцу Зевсу на Олимп”.

Настолько древние находились под впечатлением легенды о Геракле, что даже монотеистические (?) евреи того времени, чтобы не отставать от своих современников, использовали ее при создании своих первоначальных сказаний. Геракла в его мифобиографии обвиняют в попытке похищения Дельфийского оракула. В “Сефер Толдос Иешу” раввины обвиняют Иисуса в похищении из их Храма Несказуемого Имени!

Поэтому вполне естественно найти его многочисленные похождения, светские и религиозные, так верно отображенными в “Сошествии в Ад”. По своей непревзойденной лживости и некраснеющему от стыда плагиатизму “Евангелие от Никодима”, только теперь объявленное апокрифическим, превосходит все, что мы читали. Пусть читатель судит сам.

В начале главы XVI Сатана и “Князь Ада” описываются, как мирно собеседующие. Вдруг оба испуганы “голосом как бы грома” и завыванием ветров, требующим от них, чтобы они открыли свои врата, так как “Царь Славы войдет”. После этого Князь Ада, услышав такое, “начинает ссориться с Сатаной, что тот исполняет свои обязанности настолько плохо, что не принял необходимых предосторожностей против такого посещения”. Ссора кончается тем, что Князь выбрасывает Сатану “из своего ада”, в то же самое время приказывая своим нечестивым офицерам “запереть медные врата жестокости, укрепить их железными брусьями и храбро сражаться, чтобы нас не взяли в плен”.

Но “когда все сборище святых... (в Аду?) услышало это, они громким и сердитым голосом закричали Князю Тьмы: “Открой свои ворота, чтоб Царь Славы мог войти”, тем доказывая, что Князь нуждался в делегатах.

“И божественный (?) пророк Давид воскликнул, говоря: “Разве я не правильно пророчествовал, когда был на земле?”” После этого другой пророк, а именно, святой Исаия, заговорил подобным же образом: “Разве я неправильно пророчествовал?” и т. д. Затем компания святых и пророков, после того как на протяжении целой главы хвастались и сравнивали знаки своих пророчеств, — начинает буйствовать, что заставляет Князя Тьмы обронить замечание, что “никогда еще мертвые не осмеливались так нагло вести себя по отношению к нам” (чертям, XVIII, 6); в то же время притворяясь, что он не знает, кто требует войти. Затем он с невинным видом опять спрашивает: “А кто это такой Царь Славы?” Тогда Давид говорит ему, что он хорошо знает этот голос и вполне понимает его слова, “потому”, он добавляет, “что я произносил их его Духом”. Наконец, догадываясь, что Князь Тьмы так и не откроет свои “медные врата беззакония”, несмотря на ручательство за посетителя, даваемое царем-псалмопевцем, Давид приходит к решению обращаться с врагом, “как с филистимлянином, и начинает кричать: “Ах ты, грязный и вонючий князь ада, открой свои ворота... Я тебе говорю, что Царь Славы идет... впусти его!””

Пока он еще перебранивается, “всемогущий Господь появляется в виде человека” (?), после чего “Нечестивая Смерть и ее жестокие офицеры охвачены страхом”. Затем они, трепеща, начинают обращаться к Христу с различной лестью и комплиментами в виде вопросов, причем каждый из них представляет собою догмат веры. Например: “И кто ты такой, настолько могучий и великий, что освобождаешь пленников, которые были в цепях первородного греха?” — спрашивает один дьявол. “Вероятно, ты тот Иисус”, — покорно говорит другой, — “про которого только что говорил Сатана, что своей смертью на Кресте ты получишь власть над смертью?” и т. д. Вместо ответа Царь Славы “растаптывает Смерть, схватывает Князя Ада и лишает его власти”.

Затем в аду начинается суматоха, которая была изобразительно описана Гомером, Гесиодом и их переводчиком Преллером в его изложении Астрономического Геркулеса Invictus, и его празднеств в Тире, Тарсусе и Сардисе. После посвящения в аттических Элевзиниях, языческий бог спускается в Гадес и — “войдя в преисподнюю, он посеял такой ужас среди мертвых, что все они разбежались!” Те же самые слова повторены в “Никодиме”. Следует сцена суматохи, ужаса и сожалений. Чувствуя, что битва проиграна. Князь Ада бежит и благоразумно присоединяется к сильнейшей стороне. Тот, против кого, согласно Иуде и Петру, даже архангел Михаил “не осмелился выставлять бранных обвинений перед Господом”, подвергается теперь позорному обращению со стороны своего бывшего союзника и друга “Князя Ада”. Бедного Сатану оскорбляют и поносят за все его преступления и черти и святые, тогда как Князь открыто получает награду за свое предательство. Обращаясь к нему Царь Славы говорит так: “Вельзевул, Князь Ада! теперь Сатана, князь, отдается в твое подчинение навсегда вместо Адама и его праведных сынов, которые мои... Придите ко мне вы, все мои святые, которые были созданы по моему образу, которые были осуждены древом запретного плода, и Дьяволом и смертью. Живите теперь древом моего креста; Дьявол, князь мира сего, повержен (?), и Смерть побеждена”. Затем Господь берет Адама за правую руку, Давида за левую, и “поднимается из Ада в сопровождении всех святых”, Еноха и Илии, и “святого разбойника”.⁶¹¹

Благочестивый автор, вероятно, по недоглядению забыл дополнить эту кавалькаду, завершив ее хвост раскаявшимся драконом Симона Пустынника и новообращенным волком Св. Франциска, виляющими своими хвостами и проливающими слезы радости!

В “Кодексе назареев” Тобо является “освободителем души Адама”; он выносит ее из Оркуса (Гадеса) к месту ЖИЗНИ. Тобо — это Тоб-Адониях, один из двенадцати учеников (левитов), посланных Иехосафатом проповедовать в городах Иудеи “Книгу Закона” [2 Летопись, XVII]. В каббалистических книгах они названы “мудрецами”, магами. Они привлекли с неба лучи солнца, чтобы осветить шеол (Гадес) Оркус, и таким образом показать выход из Тенебры, тьмы невежества, душе Адама, представляющей коллективно “все души человечества”. Адам (Атхамас) есть Тамуз или Адонис, и Адонис есть солнце Гелиос. В “Книге Мертвых” [VI, 231] Озирис представлен говорящим:

“Я сияю как солнце в звездном доме в праздник солнца”.

Христа называют “Солнцем Праведности”, “Гелиосом Справедливости” [633, V, 29], просто поправляя древние языческие аллегории; и все же, заставить его служить для такой роли не менее кощунственно со стороны людей, которые претендуют на описания подлинного эпизода земного странствия своего Бога!

“Геракл, который ушел из палат земли,

Оставив нижний дом Плутона!” [634, 807]

“Пред ТОБОЮ Стигийские озера трепетали; тебя пес Орка

Боялся... Ты не боялся даже Тифона...

Привет тебе, истинный СЫН ЮПИТЕРА, СЛАВА богов умножилась!” [168, VIII, строфа 274]

Более чем за четверть века до рождения Иисуса Аристофан уже написал свою бессмертную пародию на “Сошествие в Ад” Геракла.⁶¹² Хор “благословенных посвященных, Елисейские поля, прибытие Вакха (который есть Иакхос — Иахо — и Саваоф) с Гераклом, прием их с зажженными факелами, эмблемами новой жизни и ВОСКРЕСЕНИЯ из тьмы, вечную ЖИЗНЬ — ничто из того, что мы находим в “Евангелии от Никодима” не отсутствует в этой поэме:

“Смотри, горящие факелы... ибо ты приходишь,

Потрясая ими в твоей руке, Иакхе,

Светящаяся звезда ночного обряда!”

Но христиане принимают эти посмертные приключения своего бога, состряпанные по приключениям его языческих предшественников и высмеянные Аристофаном за четыре века до нашей эры, — буквально! Нелепости Никодима читались в церквях, так же как и нелепости “Пастыря Гермия”. Ириней цитирует последнее, именуя его “Священным Писанием” и боговдохновенным “откровением”; Иероним и Евсевий оба настаивают, чтобы он читался публично в церквях, а Афанасий говорит, что отцы “постановили читать его для утверждения веры и набожности”. Но затем появляется обратная сторона блестящей медали, чтобы еще раз доказать, сколь устойчивы и достоверны суждения прочнейших столпов непогрешимой церкви. Иероним, одобряющий эту книгу в своем каталоге церковных писателей, в своих более поздних комментариях называет ее “апокрифической и глупой”! Тертуллиан, не находя достаточной похвалы для “Пастыря Гермия” пока был католиком, — “стал поносить его, когда стал монтанистом”.⁶¹³

Глава XIII начинается с повествования, рассказываемого двумя воскресшими из мертвых духами Харином и Лентием, сыновьями того Симеона, который в “Евангелии от Луки” [II, 25-32] берет младенца Иисуса на руки и славит Бога, говоря:

“Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твое”.⁶¹⁴

Эти два духа поднялись со своих холодных могил с целью оповестить “тайны”, увиденные ими после смерти в аду. Они получили возможность совершить это только в силу настойчивой молитвы Анна и Каиафы, Никодима (автора), Иосифа (Аримафейского) и Гамалиила, которые умоляли их раскрыть им эти великие тайны. Однако, Анна и Каиафа, которые приводят этих духов в синагогу в Иерусалиме, прибегают к предосторожности и заставляют этих двух воскрешенных мужей, которые были мертвы и похоронены годами, поклясться на “Книге Закона” “Богом Адонаем и Богом Израиля”, что они будут говорить только правду. Поэтому, совершив крестное знамение над своими языками,⁶¹⁵ они требуют бумаги, чтобы записать свои показания [XII, 21-25]. Они свидетельствуют, как “находясь в глубине ада, в черноте тьмы”, они вдруг увидели “сильный пурпуровый свет, освещающий это место”. После этого Адам вместе с патриархами и пророками начали радоваться, а Исаия немедленно хвастанул, что он все это предсказал. Пока все это происходило, пришел Симеон, их отец, и объявил, что “ребенок, которого он держал на руках в храме, теперь идет сюда, чтобы освободить их”.

После того как Симеон передал свое сообщение этой отборной компании в аду, “появился некто наподобие маленького отшельника (?), оказавшийся Иоанном Крестителем”. Идея поучительная и показывает, что даже “Предтеча” и “Пророк Всевышнего” не избежал просушки в аду до очень маленьких размеров, что, конечно, не могло не отразиться на его мозгах и памяти. Забывая, что [Матфей, XI] он проявил самые явные сомнения по поводу мессианства Иисуса, Иоанн Креститель тоже претендует на право быть признанным в качестве пророка.

“И я, Иоанн”, — говорит он, — “когда увидел идущего ко мне Иисуса, движимый Святым Духом, я сказал: “Узри Агнца Божьего, который уносит грехи мира”... И я крестил его... и видел, как Святой Дух спустился на него и сказал: “Се Сын мой возлюбленный”, и т. д.”

И подумать только, что его потомки и последователи подобно мандеянам Басры, совершенно отвергают эти слова!

Затем Адам, действуя как будто бы его правдивость в этой “нечестивой компании” может быть подвергнута сомнению, зовет своего сына Сифа и хочет, чтобы тот объявил его сыновьям, патриархам и пророкам то, что архангел Михаил сказал ему у ворот Рая, когда он, Адам, послал Сифа “упросить Бога, чтобы он помазал” его голову, когда Адам был болен [XIV, 2]. И Сиф, рассказывает им, что когда он молился у ворот Рая, Михаил не советовал ему просить у Бога

“масла древа милосердия, чем мазать отца Адама от его головной боли. так как ты никак не можешь его достать до ПОСЛЕДНЕГО ДНЯ и времен, а именно, до тех пор, пока не пройдет 5500 лет”.

Этот небольшой отрывок частной болтовни между Михаилом и Сетом, очевидно, был вставлен в интересах патриотической хронологии; и с целью еще теснее увязать мессианство с Иисусом, опираясь на авторитет признанного и боговдохновенного Евангелия. Отцы первых веков совершили непоправимую ошибку, уничтожая хрупкие изображения и смертных язычников в предпочтение памятникам египетской древности. Они тем более стали дороги для археологии и современной науки, поскольку обнаружилось, что они доказывают, что царь Менес и его зодчие процветали между четырьмя и пятью тысячами лет до того, как “Отец Адам” и вселенная, согласно библейской хронологии, были созданы “из ничего”.⁶¹⁶

“В то время как все святые возрадовались, Сатана, князь и руководитель смерти”, говорит Князю Ада: “Приготовься к приему самого Иисуса из Назарета, который хвастался, что он Сын Бога, и все же был человеком, испугавшимся смерти и сказавшим: “Душа моя полна печали, даже до смерти”” [XV, 1, 2].

Среди писателей греческого духовенства существует предание, что “еретики” (возможно Цельс) едко насмехались над христианами по поводу этого щекотливого пункта. Они утверждали, что если Иисус не был бы простым смертным, которого часто покидал Дух Христоса, то он не жаловался бы в таких выражениях, какие ему приписываются; также он не воскликнул бы громким голосом: “Мой бог, Мой бог! Почему ты покинул меня?” На это возражение в “Евангелии от Никодима” дан очень искусный ответ, и именно “Князь Ада” улаживает это затруднение.

Он начинает спорить с Сатаной как истинный метафизик.

“Кто тот могущественный князь”, — насмешливо осведомляется он, — “кто такой могущественный и все же человек, боящийся смерти?.. Я подтверждаю тебе, что когда он сказал, что он боится смерти, он замыслил обмануть тебя, и это было бы твоим несчастьем на веки вечные”.

Ободрительно увидеть, как тесно автор этого Евангелия примыкает к тексту своего Нового Завета и в особенности к четвертому евангелисту. Как ловко он подготавливает путь для на вид “невинных” вопросов и отвечает, подкрепляя наиболее сомнительные места четырех Евангелий — места, подвергавшиеся сомнению и перекрестным допросам в те дни тонкой софистики ученых гностиков больше, чем теперь; это веская причина, почему церковным отцам следовало бы гораздо больше позаботиться о сожжении документов своих противников, чем уничтожении самой их ереси. Последующее дает хороший пример. Диалог между Сатаной и полуобращенным Князем-метафизиком подземного мира продолжается.

“Кто же тогда этот Иисус из Назарета”, — наивно спрашивает князь, — “если своим словом, без молитвы Богу, отнял у меня умершего?” (XV, 16).

“Возможно”, — отвечает Сатана с невинностью иезуита, — “что это тот же самый, который отнял у меня ЛАЗАРЯ, после того как он уже четыре дня был мертв, и вонял и гнил?.. Это та же самая личность — Иисус из Назарета... Я заклинаю тебя, силами, которые принадлежат тебе и мне, не приводи его ко мне!” — восклицает князь. — “Ибо когда я услышал о силе его слова, я задрожал от страха, и вся моя нечестивая компания встревожилась. И мы не были в состоянии удержать Лазаря, а он встряхнулся и со всеми признаками злобы ушел от нас; и сама земля, где мертвое тело Лазаря было заключено, сразу же вернула ему жизнь”. “Да”, — задумчиво добавляет Князь Ада, — “я знаю теперь, что он есть Всемогущий Бог, который могущественен в своем царстве и могущественен в своей человеческой природе, и который есть Спаситель человечества. Не приводи эту личность сюда, так как он освободит всех тех, кого я держу в плену неверия и... поведет их к вечной жизни” [XV, 20].

На этом заканчивается посмертное показание этих двух духов. Харин (дух № 1) отдает то, что написал, Анна, Каиафе и Гамалиилу, а Лентий (дух № 2) свое — Иосифу и Никодиму; покончив с этим делом, оба превращаются в “фигуры чрезвычайной белизны и больше их не было видно”.

Чтобы показать в дальнейшем, что эти “духи” все время находились в строжайших “условиях проверки”, как сказали бы современные спиритуалисты, — автор этого Евангелия добавляет:

“Но что они написали, было найдено совершенно совпадающим; у одного не было ни буквы больше или меньше, чем у другого”.

Эта новость распространилась по всем синагогам — Евангелие продолжает свое повествование — и по совету Никодима Пилат пошел в храм и собрал евреев вместе. На этой исторической встрече, Каиафа и Анна представлены объявляющими, что их Священные Писания свидетельствуют, “что Он (Иисус) есть Сын Бога и Господь и Царь Израиля” (!), и заканчивающими это признание следующими памятными словами:

“И таким образом явствует, что Иисус, которого мы распяли, есть Иисус Христос, Сын Бога, и истинный и Всемогущий Бог. Аминь”. (!)

Несмотря на такое сокрушительное для них самих признание, и признание Иисуса самим Всемогущим Богом “Господом Богом Израиля”, ни верховный первосвященник, ни его тесть, ни кто-либо из старейшин, ни Пилат, который записывал эти заявления, ни один сколько-нибудь выдающийся еврей Иерусалима не стали христианами.

Комментарии излишни. Это Евангелие заканчивается словами:

“Во имя Святой Троицы [о которой Никодим в то время еще ничего не мог знать] так заканчиваются Деяния нашего Спасителя Иисуса Христа, которые император Феодосий Великий нашел в Иерусалиме в приемной Понтия Пилата среди материалов государственного архива”; каковую историю якобы написал по-еврейски Никодим, “и события эти произошли в девятнадцатом году царствования Тиберия Цезаря, римского императора, и в семнадцатом году правления Ирода, сына Ирода, царя Галилейского, восьмого числа до календ апреля, и т. д. и т. д.”.

Это является наиболее неприкрытым мошенничеством, какое было совершено после эры набожных подделок, начатой первым епископом Рима, кто бы он ни был. Кажется, что этот неуклюжий подделыватель не знал и не слыхал, что догмат о Троице был провозглашен не раньше чем 325 лет спустя после этой предполагаемой даты. Ни Ветхий, ни Новый Завет не содержат в себе слова “троица”, так же как ни малейшего намека на эту доктрину (см. ранее в этом томе, “Сошествие Христа в ад”). Никакое объяснение не может оправдать пускания в ход подложного Евангелия в качестве божественного откровения, ибо с самого начала оно было известно как преднамеренное мошенничество. Если теперь само это Евангелие и объявлено апокрифическим, то тем не менее каждая содержащаяся в нем догма как навязывалась, так по-прежнему и навязывается христианскому миру. И даже тот факт, что оно теперь отвергнуто, не заслуга, ибо церковь была пристыжена и вынуждена к этому.

Итак, мы вполне вправе повторить исправленный “Символ веры” Роберта Тэйлора, который, по существу, является христианским “Символом веры”.

Я верю в Зевса, в Отца Всемогущего,

И в его сына Иасиоса Христа, нашего Господа,

Который был зачат Святым Духом,

Рожден от Девы Электры,

Убит молнией,

Умер и был похоронен,

Он сошел в Ад,

Снова поднялся и вознесся высоко,

И вернется судить живых и мертвых,

Я верю в Святой Ноус,

В святой круг великих богов,

В общину божеств,

В искупление грехов,

В бессмертие Души

И в Жизнь Вечную.

Доказано, что израильтяне поклонялись Ваалу, сирийскому Вакху, воскуривали фимиам сабазианскому или эскулапскому Змию, и совершали Дионисийские мистерии. И как это могло быть иначе, если Тифона называли Тифоном Сетом,⁶¹⁷ а Сиф, сын Адама, тождественен с Сатаной Сатаном; и Сифу поклонялись хетты? Менее чем за два века до Р. X., мы находим, что евреи или почитали, или, просто, поклонялись “золотой голове осла” в своем храме; согласно Апиону, Антиохий Епифан увез ее с собой. И Захария был ошеломлен появлением в храме божества в виде осла!⁶¹⁸

Эл, Солнечный Бог сирийцев, египтян и семитов, по заявлению Плейта, был никто другой как Сет или Сиф, а Эл — это первоначальный Сатурн-Израиль [638, с. 74]. Шива — эфиопский бог, то же самое, что и халдейский Ваал — Бэл, таким образом он также Сатурн. Сатурн, Эл, Сиф и Киюн или библейский Чиун Амоса — все представляют одно и то же божество, и все они в своем худшем аспекте могут быть рассматриваемы как Тифон Разрушитель. Когда религиозный пантеон принял более четкий облик, Тифон был отделен от своего андрогина — доброго божества, и деградировал в грубую неразумную силу.

Такие реакции в религиозных чувствах народа были нередки. Евреи поклонялись Ваалу или Молоху, Солнечному Богу Геркулесу⁶¹⁹ в дни своего раннего существования — если они, вообще, существовали ранее персов или маккавеев — а затем заставили своих пророков осудить их. С другой стороны, характерные черты Моисеевого Иеговы являют больше от нравственного облика Шивы, чем от облика благосклонного “долготерпеливого” Бога. Кроме того, отождествление с Шивой является немалым комплиментом, так как последний — Бог мудрости. Уилкинсон рисует его, как наиболее разумного из индусских богов. Он трехглазый и подобно Иегове ужасен в своей беспрестанной мести и гневе. И хотя он Разрушитель — “все же он воссоздатель всего в совершенной мудрости” [638, с. 75]. Он прообраз Бога Св. Августина, который “готовит ад для тех, кто стремятся проникнуть в его тайны”, и настаивает на испытании человеческого разума, так же как и здравого рассудка, принуждая человечество с одинаковой почтительностью взирать на его добрые и злые деяния.

Несмотря на многочисленные доказательства, что израильтяне поклонялись различным богам и даже приносили человеческие жертвы в более поздний период, чем их языческие соседи, они ухитрились ослепить потомство в отношении истины. Еще в 169 г. до Р. X. они приносили человеческие жертвы,⁶²⁰ и Библия содержит ряд таких записей. В то время, когда язычники давно уже отказались от этого отвратительного обычая и заменили человеческие жертвы животными,⁶²¹ Иефтах представлен приносящим в жертву “Господу” на сжигание собственную дочь.

Обличения со стороны их собственных пророков — лучшие доказательства против них. Их поклонение в высоких местах то же самое, что и поклонение “идололатров”. Их пророчицы — копии пифий и вакханок. Павсаний говорит о женских училищах, которые заведовали поклонением Вакху, и о шестнадцати матронах Элисы (Павсаний, 5, 16). В Библии говорится, что “В то время была судьею Израиля Девора пророчица” [Судей, IV, 4]; и повествуется о Хулде, другой пророчице, которая обитала в Иерусалиме, в училище [2 Царей, XXII, 14]; в [2 Самуила, XIV, 2; XX, 16, 17] несколько раз упоминаются “умные женщины”, несмотря на приказ Моисея не пользоваться ни гаданием, ни предсказыванием. Что касается окончательного и решительного отождествления “Господа Бога” Израиля с Молохом, то по этому делу мы находим очень подозрительное доказательство в последней главе “Левита”, где говорится о вещах принесенных в заклятие, не подлежащих выкупу...

“Отдает человек Господу из своей собственности, — человека ли, скотину ли... все заклятое ... не выкупается: оно должно быть предано смерти... это святыня Господня” [XXVII, 28, 29].

Двойственность, если не множественность богов Израиля может быть выведена из самого факта таких горьких обличений. Их пророки никогда не одобряли поклонения с жертвоприношениями. Самуил отрицал, что Господу доставляют радость какие-либо сжигания и жертвы [1 Самуила, XV, 22]. Иеремия утверждает, недвусмысленно, что Господь, Иавва Саваоф Элохе Израиль, никогда не приказывал делать что-либо подобное, и был против этого [VII, 21-24].

Но те пророки, которые восставали против человеческих жертвоприношений, всегда были назарами и посвященными. Эти пророки возглавляли партию в народе против священнослужителей, как впоследствии гностики боролись против христианских отцов. Вследствие этого, когда монархия была разделена, священнослужители очутились в Иерусалиме, а пророки в стране Израиля. Даже Ахав и его сыновья, которые ввели в Израиль тирийское поклонение Ваалу-Геркулесу и сирийской богине, — получали помощь и поддержку от Илии и Элиша. До Исайи мало пророков появлялись в Иудее, после того, как северная монархия была свержена. Элиша помазал Иеху с той целью, чтобы тот уничтожил царские семьи обеих стран и объединил народ в единое гражданское государство. К Храму Соломона, оскверненному священнослужителями, ни один еврейский пророк или посвященный не проявлял ни малейшего интереса. Илия никогда туда не ходил, а также Элиша, Иона, Наум, Амос или какой-нибудь другой израильтянин. В то время как посвященные придерживались “тайной доктрины” Моисея, народ, водимый своими священнослужителями, погряз в идолопоклонстве точно так же, как язычники. И именно эти народные воззрения и толкования Иеговы восприняли христиане.

Можно поставить такой вопрос: “При наличии стольких доказательств, показывающих, что христианская теология есть только pot-pourri языческих мифологий, — как может она быть увязана с религией Моисея”? Первые христиане, Павел и его ученики, гностики и их последователи в целом, рассматривали христианство и иудаизм, как существенно различные вещи. На их взгляд, последний представлял собою антагонистическую систему, и более низкого происхождения. “Вы получили закон”, — говорил Стефан, — “через посредство ангелов или эонов”, а не от Самого Всевышнего. Гностики, как мы видели, учили, что Иегова, божество евреев, был Ильда-Баоф, сын древнего Боху, или Хаоса, противника божественной мудрости.

На поставленный вопрос можно ответить более чем легко. Моисеев закон и так называемый монотеизм евреев едва ли можно считать старше христианства на два или три века. Мы в состоянии доказать, что само Пятикнижие было написано и переработано после этой “новой исходной точки” в период, последовавший за колонизацией Иудеи под властью царей Персии. Христианские отцы в своем рвении всячески увязать свою новую систему с иудаизмом, и таким образом избегнуть язычества, сами того не сознавая, уклонились от Сциллы только для того, чтобы быть затянутыми в водоворот Харибды. Под монотеистической наружной штукатуркой иудаизма была раскопана та же самая знакомая мифология язычества. Но мы не должны смотреть на израильтян с меньшей благосклонностью за то, что у них был Молох и что они вели себя как туземцы. Также нам не следует заставлять евреев каяться за деяния их отцов. Они имели своих пророков и свой закон, и были довольны ими. С какой верностью и благородством они отстаивали веру своих предков при самых дьявольских преследованиях, об этом свидетельствуют нынешние остатки когда-то покрытого славой народа. Христианский мир был в конвульсиях от первого до нынешнего века; он раскололся на тысячу сект; но евреи остаются основательно объединенными. Даже их расхождения во мнениях не нарушают их единения.

Христианские добродетели, к которым призывал Иисус в Нагорной Проповеди, нигде не проявились в христианском мире. Буддийские аскеты и индийские факиры, кажется, являются почти единственными, кто внедряют и применяют их. Между тем пороки, которые грубые клеветники приписывали Язычеству, везде общераспространены среди христианских отцов и христианских церквей.

Расхваленное широкое расхождение между христианством и иудаизмом, о котором заявляют, основываясь на авторитете Павла, существует только в воображении набожных. Мы ничто другое, как наследники нетерпимых израильтян древности; не евреев времен Ирода и римского владычества, которые, со всеми своими недостатками, крепко держались за ортодоксальность и монотеизм; но тех жидов, которые под именем Иеговы-Ниссы поклонялись Вакху-Озирису, Дио-Нисосу, многообразному Юпитеру из Ниссы, Синая Моисея. Каббалистические демоны — аллегории глубочайшего значения — были приняты как объективные сущности, и ортодоксальные демонологи тщательно разработали Сатаническую иерархию.

Мотто розенкрейцеров “Igne natura renovatur Integra”, которое алхимики истолковывают, как природа обновляется огнем, или материя духом, — до сегодняшнего дня заставляют принимать за Iesus Nazarenus rex ludaeorum. Издевательская сатира Пилата принимается буквально, и евреи заставлены невольно признать этим царственность Христа; тогда как, если это не есть подделка Константиновского периода, это все же деяние Пилата, против которого евреи первыми бурно протестовали. I. H. S. истолковывается как Iesus Hominum Salvator и In hoc signo, тогда как IHS является одним из наиболее древних имен Вакха. И более чем когда-либо мы начинаем понимать, при помощи ясного света сравнительной теологии, что великой целью Иисуса, посвященного внутреннего святилища, было открыть глаза фанатическим массам на различие между высшим божеством — таинственным и никогда неупоминаемым ИАО древних халдейских и позднее неоплатонических посвященных — и еврейским Иахух или Иахо (Иеговой). Современные розенкрейцеры, столь яростно поносимые католиками, теперь обнаруживают, что против них выдвигают, в качестве наиболее важного обвинения, факт, что они обвиняют Христа в уничтожении поклонения Иегове. О, если бы Небо предоставило ему время для совершения этого, ибо тогда мир не обнаружил бы себя по-прежнему в смятении, после девятнадцати веков взаимной резни, среди 300 ссорящихся между собой сект, и с личным Дьяволом, царствующим над запуганным христианским миром.

Как бы во исполнение восклицания Давида, перефразированного в версии короля Иакова как “все боги народов — идолы”, т. е. дьяволы. Вакх или “перворожденный” орфической теогонии, моногенный, или “единородный” отца Зевса и Кор, был преображен, вместе с остальными древними мифами, в дьявола. Посредством такой деградации отцы, чье религиозное рвение могло быть превзойдено только их невежеством, невольно доставили нам свидетельство против самих себя. Они своими собственными руками вымостили путь ко многим решениям в будущем, и очень помогли современным исследователям науки о религиях.

Именно в мифе о Вакхе в течение долгих и мрачных веков пролежали сокрытыми как будущая реабилитация поруганных “богов народов”, так и последний ключ к загадке Иеговы. Странная дуальность божественных и смертных свойств, столь бросающаяся в глаза в синайском Боге, начинает раскрывать свою тайну перед неутомимыми исследователями этого века. Один из последних вкладов в эти исследования мы находим в короткой, но очень важной статье, напечатанной в “Эволюции”, периодическом нью-йоркском издании, заключительная часть которой проливает поток света на Вакха, Юпитера из Ниссы, которому израильтяне поклонялись как Иегове Синая.

“Таков был Юпитер из Ниссы для своих поклонников”, — заключает автор. — “Он для них одинаково представлял мир природы и мир мысли. Он был “Солнцем праведности с исцелением на своих крыльях”, и он не только приносил смертным радость, но и открывал для них надежду на бессмертную жизнь за гробом. Рожденный от человеческой матери, он возвысил ее из мира смерти в божественную сферу, чтобы ее почитали и поклонялись ей. Одновременно будучи господом всех миров, он был во всех них одинаково Спасителем.

Таков был Вакх, бог пророков. Перемена культа по декрету императорского убийцы, императора Феодосия, по требованию его духовника отца Амвросия из Милана, изменила его титул на Отца Лжи. Поклонение ему, бывшее до того общим, было названо языческим и местным, а его обряды заклеймлены как колдовство. Его оргии получили название “шабаша ведьм”; его излюбленная символическая форма с бычьими ногами превратилась в современное изображение Дьявола с рассеченным копытом. Так как хозяина дома звали Вельзевулом, то всех его домочадцев обвинили в общении с темными силами. Предпринимались крестовые походы; вырезывались целые народы. Знание и высшая ученость были объявлены магией и колдовством. Невежество стало матерью набожности — такой, какую тогда культивировали. Галилей долгие годы томился в тюрьме за учение, что Солнце находится в центре Солнечной вселенной. Бруно живым сожгли в Риме в 1600 году за то, что он оживил древнюю философию: все же, довольно-таки странно, либералии стали празднеством церкви;⁶²² Вакх — это святой, имя которого четыре раза повторяется в календаре, и кого во многих местах поклонения можно увидеть покоящимся на руках своей обожествленной матери. Имена переменились; идеи остались прежними”.⁶²³

А теперь, доказав, что нам действительно следует “навсегда распрощаться со всеми восставшими ангелами”, мы, естественно, перейдем к рассмотрению Бога Иисуса, произведенного от человека Иисуса, чтобы спасти нас от этих же самых мифических дьяволов, как нас уверяет отец Вентура. Этот труд, разумеется, создает необходимость еще раз прибегнуть к сравнительным исследованиям истории Гаутамы Будды, его учений и его “чудес”, а также чудес Иисуса и предшественника их обоих — Кришны.