Эдвард Эдингер «Эго и Архетип» часть I индивидуация и стадии психологического развития

Переживание индивидуальности составляет тайну бытия, которая выхо­дит за пределы дескриптивных возможностей. Каждый человек обладает уникальным переживанием индивидуальности, которое (как таковое) невоз­можно передать другим. Тем не менее, форма такого переживания имеет всеобщий характер и может быть опознана всеми людьми. Действительно, иногда создается такое впечатление, что цель психического развития инди­вида состоит в постоянном приближении к осознанию идентичности своей личностной, уникальной индивидуальности и вечного, архетипического индивидуального. Уникальность и всеобщность сливаются воедино, как только индивид решает быть индивидом.

При рассмотрении феномена жизни во всех его наблюдаемых проявле­ниях мы отмечаем не континуум, а почти бесконечное множество дискрет­ных элементов жизни, которые находятся в состоянии постоянных столк­новений и конкуренции друг с другом за пищу, воспроизводство потомства и выживание. Везде—от сложных молекулярных частиц (вирусов) до выс­ших позвоночных—мы обнаруживаем, что носителями жизни служат неде­лимые элементы, каждый из которых имеет свой, независимый, центр бы­тия. Это утверждение справедливо и для психической жизни; психика также проявляется через множество уникальных отдельных центров бытия, каж­дый из которых является микрокосмом..."абсолютно самобытным цент­ром, в котором само мироздание отражается единственным и неподража­емым образом".

Юнг ставит в центр своей психологии процесс осознания человеком себя как индивида, процесс индивидуации. В "Психологических типах" он определяет индивидуацию следующим образом:

В том же месте он дает определение термину "индивид":

Представление о том, что идентичность человека имеет априорное существование, нашла отражение в древней идее, что каждый человек имеет свою индивидуальную звезду, нашего небесного двойника, олицетворя­ющего его космический аспект и судьбу. У Иисуса была Вифлеемская звезда, яркость которой была сопоставима с величием его судьбы. Вордсворт вы­ражает аналогичный образ в следующих строках:

Образ звезды как сверхличностного центра идентичности фигуриро­вал в сновидении женщины. Этот сон приснился ей после важного осозна­ния того, что она принадлежит себе, а не мужу:

"Одеяние Славы", упомянутое в гностическом "Гимне Жемчужине", слу­жит еще одним символом трансцендентального центра индивидуальности. Спаситель оставляет дома Одеяние Славы, когда нисходит во мрак египет­ский. Но когда он возвращается в свой небесный дом после выполнения за­дания, его встречает Одеяние Славы. В тексте говорится следующее: "С тех пор как я, будучи ребенком в доме Отца Моего, оставил одеяние славы, я забыл о его великолепии. Теперь, когда я созерцал одеяние, мне неожиданно показалось, что оно превратилось в зеркальный образ меня самого: я видел в нем всего себя, и всего его я видел в себе так, что мы составляли два в отдельности и, в то же время, одно в сходстве наших форм...".

В замечательном комментарии к этому образу Джонас говорит: "Он символизирует небесную или алчущую сущность человека, его первона­чальную идею, двойника или второе я, оставшееся в высшем мире, когда он отправился вниз".

Необходимо отметить еще один важный момент, а именно, ясное разли­чие, которое Юнг проводит в своем определении между сознательной ин­дивидуальностью и бессознательной индивидуальностью. Процесс дости­жения сознательной индивидуальности—это процесс индивидуации, который приводит человека к осознанию, что его имя записано на небе­сах. Бессознательная индивидуальность проявляется в компульсивных вле­чениях к наслаждению и власти и в защитных реакциях эго. Описание этих феноменов обычно осуществляется с помощью таких негативно окрашен­ных слов, как эгоистичный, эгоцентричный и автоэротичный. Употребле­ние негативных терминов имеет под собой основание, поскольку такое по­ведение производит неприятное впечатление на других людей. И, тем не менее, отношение, передаваемое с помощью негативных слов, способно оказывать травмирующее воздействие на индивида, когда он употребляет их по отношению к себе. При употреблении уничижительных слов тера­певтом они способны лишь подкрепить уничижительное отношение па­циента к бессознательному и своей потенциальной целостности. Дело в том, что в проявлениях бессознательной индивидуальности скрывается высшая ценность, которая ожидает спасения от сознания. Мы никогда не по­лучим философский камень, отказавшись от первичной материи.

Эта идея несколько иначе выражена в следующем отрывке: "...символизм мандалы имеет ясно выраженную тенденцию к сосредо­точению всех архетипов в общем центре; она сопоставима с отноше­ниями всех сознательных содержаний к эго... Мандалу, вероятно, можно рассматривать как отражение эгоцентрической природы сознания, хотя эта точка зрения будет иметь под собой основание только тогда, когда удастся доказать, что бессознательное составляет вторичный феномен. Но бессознательное, несомненно, имеет более древнее про­исхождение, чем сознание, и поэтому эгоцентризм сознания вполне можно назвать отражением или имитацией "самостной центрирован­ности бессознательного".

К этой формулировке мы могли бы добавить, что если эгоцентризм заклю­чается в подражании эго Самости, тогда с помощью сознательного прими­рения с этой тенденцией эго осознает предмет своего подражания, а именно, сверхличностный центр и единство индивидуальности, Самость.

По моему мнению, в основе почти всех психологических проблем лежит неудовлетворительное отношение человека к своему влечению к индивидуальности. Процесс исцеления предполагает признание право­мерности существования того, что обычно называют эгоистическим, тщеславным или автоэротическим. Во время психотерапевтических за­нятий большинству пациентов необходимо научиться более эффективно использовать свой эгоизм и личную власть; им следует брать на себя ответ­ственность за то, что они являются средоточием власти и эффективной дея­тельности. Так называемое эгоистическое или эгоцентричное поведение, выражающееся в предъявлении требований к другим людям, не имеет ни­чего общего с эффективной самостной центрированностью или сознатель­ной индивидуальностью. Мы требуем от других только то, что мы не даем себе. При отсутствии достаточного себялюбия или чувства достоинства наша потребность бессознательно проявляется в тактике принуждения по отношению к другим. Принуждение нередко скрывается за маской до­бродетели, любви и альтруизма. Такое себялюбие характеризуется бес­плодностью и деструктивностью по отношению к себе и другим. Себялю­бие не достигает своей цели, потому что слепо и не сознает себя. Себялюбие необходимо не искоренять, что невозможно, а сочетать его с сознатель­ностью, обеспечивая, таким образом, его эффективность. Все факты би­ологии и психологии свидетельствуют о том, что каждый отдельный элемент жизни проникнуг себялюбием до своих глубин. Единственным переменным фактором является лишь степень сознательности, которая сопутствует этому явлению.

Широко распространенное употребление фрейдистского термина "нарциссизм" служит прекрасным примером неправильного понимания себялюбия. Миф о Нарциссе предполагает нечто совершенно отличное от избытка себялюбия. Нарцисс был юношей, который отверг всех, домогавшихся его любви. В отместку Немезида устроила так, что он влюбился в свое отражение в воде пруда и умер в отчаянии от невозможности обладать предметом своей любви.

Нарцисс олицетворяет отчужденное эго, которое не способно любить т.е. проявить интерес к жизни и направить поток либидо на нее, поскольку оно еще не установило связь с собой. Любовь к своему отраженному образом может означать только одно, а именно: индивид еще не владеет собой. Нарцисс стремится соединиться с собой именно потому, что он отчужден от своего бытия. С замечательной ясностью эту мысль выразил Платон в "Диалогах": мы любим и тоскуем о том, чего нам не хватает. Таким образом, в своем первоначальном мифологическом значении нарциссизм предполагал не бесполезный избыток себялюбия, а нечто противоположное. Решение проблемы Нарцисса состоит в осуществлении любви к себе, а не и отречении от нее. Здесь имеет место общая ошибка морализирующего эго, которое старается создать любящую личность посредством искоренения себялюбия. Эта глубокая психологическая ошибка способна лишь вызвать расщепление в психике. Осуществление себялюбия составляет предвари тельное условие возникновения подлинной любви к любому объекту и формирования потока психической энергии вообще.

В случае Нарцисса осуществление себялюбия или соединения с глу­бинным образом требует нисхождения в сферу бессознательного, nekyia, или символической смерти. Существуют другие детали, которые указывают на более глубокий смысл мифа о Нарциссе. После смерти Нарцисс пре­вратился в цветок под названием нарцисс. Название цветка означает "цве­ток смерти" и происходит от слова narkao, т.е. оцепеневший или мертвый. Нарцисс был священным цветком Гадеса и открывал двери в его подземное царство. Стоило Персефоне сорвать нарцисс, как тотчас разверзлась земля и появился Гадес, чтобы похитить ее. Эти рассуждения неизбежно приво­дят к заключению, что нарциссизм, по крайней мере, в его первоначальном мифологическом значении, означает путь в сферу бессознательного, куда человек должен отправиться в поисках индивидуальности.

Иной смысл мифа о Нарциссе и темы любви к своему отражению поз­воляет выявить аналогичный образ, который можно обнаружить в орфи­ческом толковании легенды о Дионисе. В ней говорится о том, что когда младенец Дионис был разорван на части титанами, он играл с различны­ми предметами, к числу которых относилось и зеркало. Согласно Проклу, зеркало истолковывалось в том смысле, что Дионис увидел свой образ в ма­терии и устремился к нему. Он (подобно Нарциссу) устремился к само­реализации. Таким образом, он оказался во власти материи (воплотился) и был расчленен титанами. С психологической точки зрения эта мифологема соотносится с начальной стадией развития, когда первозданное но, сохраняя свою идентифицированность с первоначальной бессознательной всеобщностью, начинает действовать в пространственно-времен­ной реальности (соблазняется материей). Но реальность враждебно относится к инфляционному состоянию бессознательной всеобщности (идентичности эго и Самости) и расчленяет ее. Дальнейшие стадии развития приводят к воспоминанию.

Субъективное переживание индивидуальности составляет глубокую тайну, которую невозможно постигнуть на рациональном уровне. Тем не менее, некоторые из ее смысловых значений можно исследовать с помо­щью символических образов, которые имеют непосредственное отноше­ние к этому переживанию. Начнем с рассмотрения этимологических данных. Этимология составляет бессознательную часть языка, поэтому ее можно использовать в психологических исследованиях. Слово индивидуальное происходит от двух латинских корней: in=не, и dividere=делить. Отсюда ос­новное значение слова "индивидуальное"—нечто неделимое. Это значе­ние соответствует первичности переживания индивидуальности, которую невозможно проанализировать или свести к более простым элементам.

Интересно отметить, что такое фундаментальное понятие, как "инди­видуальное", необходимо выражать с помощью отрицания того, чем оно не является, т.е. с помощью неделимого. Так же обстоит дело и со словом atom, обозначающим основной элемент материи (это слово происходит от греческого а = не, и torn от слова temnein = разрезать, разделять). Этот феномен наблюдается и в словах integer и integrate (от латинского in = не, и tag, составляющего основу слова tangere - касаться). При попытке опи­сать такую реальность, как индивидуальность, нам, по-видимому, необ­ходимо прибегнуть к той методике, которая применяется для описания божества. Поскольку эта реальность выходит за пределы наших катего­рий сознательного понимания, нам остается лишь описывать ее с помо­щью того, чем она не является, т.е. путем отрицания (via negativa).

Слово индивидуальное этимологически связано со словом widow (вдова). По мнению Скита, слово вдова (widow, латинское vidua) происходит от ут­раченного глагола indere, расставаться. Юнг показал, что образы вдовы и си­роты составляют неотъемлемую часть процесса индивидуации. В этой связи он приводит слова блаженного Августина: "Вся церковь—это вдова, покинутая всеми в этом мире". К этим словам Юнг добавляет: "Так и наша душа "покинута всеми в этом мире". Далее блаженный Августин говорит: "Но ты не сирота, ты не считаешься вдовой... У тебя есть друг. Ты Божий си­рота, Божия вдова".В одном из манихейских трактатов Иисус назван сыном вдовы". Вдова обозначает ту, с которой расстались. Следовательно, до наступления вдовства человек еще не является индивидом, неделимым, ему предстоит пройти процесс расставания. Символизм говорит нам о том, что вдовство составляет некоторое переживание на пути к реализации индиви­дуальности, которая проистекает из этого переживания. Это может означать только одно: человек должен расстаться с тем, от чего он зависит, но чем он не является, прежде чем он осознает то, чем он является - уникальным и неделимым. Необходимо разрушить проекцию зависимости. Аналогичные выводы можно применить и к образу сироты, который для алхимиков слу­жил синонимом "философского камня". Осиротеть означает утрату ро­дительской поддержки и разрушение родительских проекций; она также составляет предварительное условие сознательного переживания индиви­дуальности. Как отмечает блаженный Августин, вдовство или сиротство позволяют человеку установить связь с Богом (Самостью).

В философских рассуждениях древних философов о Едином или Монаде можно обнаружить немало материалов, которые имеют непосредственное отношение к переживанию индивидуальности. Древние философы усма­тривали тайну индивидуальности в философских, космологических про­екциях. Действительно, их размышления о Монаде или Едином, которые лежат в основе всех феноменов, составляют проекцию внутреннего пси­хологического состояния, при котором человек ощущает себя индивидом. Например, в рассуждениях пифагорейцев Монада как образ занимала зна­чительное место. По мнению пифагорейцев, Монада олицетворяет твор­ческий принцип, который упорядочивает бесконечное, налагая на него определенные ограничения. В таких случаях пифагорейцы говорили, что "когда Монада возникла, она ограничила ближайшую часть безгранич­ного". Кроме того, Монада отождествлялась с центральным Творческим Огнем, который был источником творения и управления. Этот цент­ральный огонь имеет несколько интересных названий. Его называют "Башней Зевса", "Краеугольным Помещением Зевса", "Очагом Мира", "Алта­рем, связью и мерой природы".

Этот отрывок говорит нам о том, что принцип индивидуальности есть сам творческий принцип, и что из него проистекает весь порядок, кото­рый греки называли космосом. Кроме того, Монада отождествлялась с ог­нем. Такое отождествление напоминает нам алхимический символизм, в котором точка (вариант Монады) отождествлялась с искрой, частицей (иста и огня.20 Отсюда можно заключить, что принцип индивидуальности i лужит источником как сознания (света), так и энергии (огня).

Монада занимает видное место в гностической теории. Говоря о гно-i гиках, Ипполит пишет:

"Для них начало всех вещей есть Монада, нерожденная, неуничтожимая, непостижимая, создательница и причина всех создаваемых вещей. Эту Монаду они называют Отцом".

В старинной Рукописи Брюса содержится следующее описание Монады: "Она ...есть Истина, которая охватывает их всех (двенадцать Глубин) ...она есть Истина Всего; она есть Мать всех Эонов; она есть то, что охватывает все Глубины. Она есть Монада, непостижимая и непознаваемая; она есть то, что не имеет Печати ...в чем содержатся все Печати; она есть вечная бла­годать. Она есть вечный Отец; невообразимый, немыслимый, непости­жимый, непревзойденный Отец..."

Образ гностической Монады подчеркивает непостижимую тайну ин­дивидуальности. Он не допускает рационального толкования, но в яркой форме передает ощущение того, что индивид является носителем трудной для понимания тайны. В настоящее время ощущается острый дефицит таких образов, поскольку наша современная культура располагает весьма ограниченными возможностями для оправдания и обоснования индиви­дуального как такового.

Этот же образ используется и в работах Платона. В "Пармениде" при­водится пространное обсуждение природы Единого. Этот диалог представ­ляет значительные трудности для рационального понимания; придти к каким-либо заключениям относительно Единого можно только через па­радоксы. Приведем некоторые из этих заключений: "...единое не находится ни в покое, ни в движении", "...единое ...всегда должно находиться как в движении, так и в покое" .

"...единое не имеет отношения к времени и не занимает никакого от­резка времени" "...если единое существует, оно существует во времени", "...единое осязает и не осязает как себя, так и других". "...единое существует и становится старше и моложе себя самого". "...единое не существует и не становится старше или моложе себя са­мого".

"...если существует единое, тогда оно есть все вещи и никакие вещи...".

Перечень противоречий можно было бы продолжить, но и приведен­ных здесь противоречий достаточно для наших задач. Даже философам трудно разобраться в этом диалоге. Я отношусь к нему как к сложному фи­лософскому коану, который ставит в тупик рациональные способности, чтобы открыть путь к непосредственному субъективному переживанию со­стояния, при котором человек воспринимает себя как индивида. Платон показывает, что Единое невозможно постигнуть с помощью логики или со­знательных категорий времени, пространства и причинности. Единое не­возможно постигнуть с помощью логики потому, что логика приводит к противоречиям. Единое причастно и не причастно времени, простран­ству и причинности. Такие заключения, разумеется, не имеют смысла для философа с рациональной ориентацией. Тем не менее, мы можем рас­сматривать их как довольно точное описание некоторой эмпирической, психологической реальности, реальности индивидуальности. Если считать, что переживание индивидуальности имеет два центра, эго и Самость, тогда упомянутые противоречия займут свое место. Эго олицетворяет некото­рое воплощение, сущность, которая участвует в событиях изменчивого мира времени, пространства и причинности. Самость, как центр архетипической психики, пребывает в ином мире, который находится за пре­делами сознания и конкретизирующих форм его восприятия. Эго состав­ляет центр субъективной идентичности, а Самость—центр объективной идентичности. Эго живет на земле, но имя Самости написано на небесах. Эта же психологическая реальность нашла отражение в мифе о братьях Диоскурах; один сын Зевса Кастор смертен, а другой, Поллукс, бессмертен, неподвластен пространству и времени.

Образу Монады достаточно много внимания уделяет Плотин, неопла­тоник, живший в III веке н. э. В "Эннеадах"24 он высказывает немало пре­красных и глубоких мыслей о Едином, которые, несомненно, проистекают из его внутренних переживаний:

"Все существа являются существами только благодаря Единому ...ибо, что могло бы существовать, если бы не было единого? Если нет единого, то нет и вещи. Ни армия, ни хор, ни толпа не могли бы существовать, если бы не были едиными... Так же обстоит дело и с телами животных и рас­тений; каждый из них составляет единство... Здоровье зависит от коор­динации тела в единстве; красота зависит от того, насколько Единое уп­равляет частями; добродетель души зависит от объединения в одну единственную согласованность".

Трудно найти более удачное выражение, чем это, для первостепенной важности принципа индивидуальности. Если понимать этот отрывок в строго философском смысле, тогда он показывает, что подлинное бытие имеет место тогда, когда мы живем и говорим, исходя из единой, уникальной индивидуальности. Разумеется, об этом легко говорить, но чрезвычайно трудно пережить в действительности. Приведем еще одну цитату из "Эннеад":

Приведем еще одну цитату из "Эннеад" Плотина: "Должно существовать нечто вполне самодостаточное. Таким вполне самодостаточным является Единый; он один не испытывает нужды ни во внешнем, ни во внутреннем. Он не нуждается ни в чем за своими пределами ни для существования, ни для достижения благополучия, ни для поддержки существования".

Этот отрывок напоминает нам приведенное в работе Нойманна опи­сание уробороса, образа змея, пожирающего свой хвост. Его исследо­вание имеет непосредственное отношение к нашему предмету, хотя Ной-манн ограничивается рассмотрением инфантильных проявлений уробороса. Но этот образ активно действует и обеспечивает поддержку на всех стадиях психического развития. Психическая реальность, на ко­торую указывает этот образ, служит противоядием от всех фрустраций, по­рождаемых зависимостью от внешних объектов и людей. Осознание ин­дивидуальности предполагает понимание того, что индивид имеет все, что ему нужно. Кроме того, такое осознание предполагает, что индивиду нужно все то, что он имеет, а это означает, что каждое психическое со­держание и событие имеют смысл. Эта мысль содержится в следующей цитате из работы Плотина:

"Те, кто считает, что миром бытия правит судьба или случай, и что он за­висит от материальных причин, весьма далеки от божества и понятия о Едином".

Установление связи с индивидуальностью предполагает признание того, что все внутреннее составляет значительные и значимые аспекты единого целого. И, тем не менее, мы так легко и так часто прибегаем к ле­нивой тактике уклонения от реальной встречи с какой-либо из наших особенностей, говоря: "Но я не это имел в виду", "Я просто забыл", "Это была всего лишь оговорка". Тот, кто был инициирован в индивидуаль­ность, не способен расстаться с ней. Инициированные в индивидуаль­ность знают, что ни одно психическое событие не бывает случайным. В зна­чимом мире психического нет места для случая.

Плотин резюмирует сказанное в следующем фрагменте: "Поскольку Единый не содержит различий, он всегда присутствует, и мы существуем для него, когда освобождаемся от различий. Единый не стремится к нам, чтобы двигаться вокруг нас; мы стремимся к нему, чтобы двигаться вокруг него. В действительности мы всегда движемся вокруг него; но мы не всегда бросаем взгляд на него. Мы подобны певцам хора, которые расположились вокруг дирижера и позволяют слушателям от­влекать их внимание от него. Если бы они обратили внимание на дири­жера, тогда они пели бы так, как они должны петь, и действительно на­ходились бы с ним в согласии. Мы всегда находимся рядом с Единым. Если бы это было не так, мы распались бы на части и прекратили бы свое существование. И, тем не менее, наш взор не покоится на Едином. Когда мы смотрим на него, мы достигаем цели наших желаний и обре­таем покой. Тогда исчезают все разногласия, и мы с вдохновением тан­цуем вокруг него.

При таком танце душа взирает на источник жизни, разума, бытия, добра, сущность души.

Все эти сущности эманируют из Единого без убыли для него, ибо он не есть материальная масса. Если бы это было так, тогда все эманации были бы смертны. Но они вечны, потому что принцип их рождения всегда остается неизменным; не разваливаясь на части при их порождении, он остается целым. Поэтому и они продолжают существовать, подобно тому, как свет продолжает существовать, пока сияет солнце".

Прежде чем расстаться с Плотиной, я хотел бы упомянуть еще одну его теорию, которая имеет непосредственное отношение к теме данной главы. Она содержится в седьмом трактате пятой "Эннеады" под заголов­ком "Существует ли Идеальный Архетип Отдельных Существ?" Другими словами, имеет ли индивид вечную форму (или платоновскую идею) в ка­честве трансцендентальной основы своей личной идентичности? Пло­тин дал на этот вопрос утвердительный ответ и таким образом, наряду с другими мистическими и спекулятивными философами, предсказал сде­ланное Юнгом эмпирическое открытие Самости.

Мы завершим наше исследование образа Монады, обратившись к со­временности и "Монадологии" Лейбница. Рассуждая о беззаконных мо­надах, он говорит: "Монады не имеют окон, через которые что-либо могло бы входить в них или выходить" (Монадология, 7). В наше время эту мысль выражает Ф. Бредли. Он пишет: "Мои ощущения имеют для меня не менее личный характер, чем мои чувства или мысли. В каждом из этих случаев мое переживание не выходит за пределы моей сферы, закрытой для внешнего; каждая сфера имеет одинаковые элементы и, несмотря на это, остается не­проницаемой для других окружающих ее сфер... Короче говоря, если рассма­тривать весь мир, существующий для каждого, как некое живое существо, появляющееся в душе, тогда данная душа воспринимает его как нечто лич­ное и особенное".

Эта идея передает одну из истин о жизни как переживании индивидов. Каждый из нас обитает в своем отдельном мире и не имеет возможности уз­нать, как он соотносится с мирами других людей. Разумеется, у нас есть язык, но даже язык, как мне кажется, в большей мере относится к сфере личного и личностного опыта, чем мы сознаем. Это утверждение справед­ливо для искусства, музыки и внешнего мира объектов. Я знаю, как я воспри­нимаю эти вещи, но как я могу узнать, соответствует ли мое восприятие восприятию другого человека? Например, я составил определенное пред­ставление о комнате и предметах, которые в ней находятся. Как я могу уз­нать, что каждый человек имеет такое же представление? Разумеется, все мы можем договориться о словесном описании комнаты и предметов, которые находятся в ней. Но для каждого из нас слова имеют различные субъектив­ные соотнесенности. Поэтому мы не можем заглянуть в мир другого че­ловека, чтобы сделать сопоставления.

Мир не существует, пока существует сознание, способное его воспри­нимать. Отсюда следует, что существует столько миров, сколько сущест­вует центров сознания, причем каждый из них отделен, полон и герме­тически закрыт от всех остальных. Быть может, такая точка зрения представляется крайней, но я убежден, что реальность станет очевидной, как только исчезнут некоторые бессознательные допущения и идентифи­кации. Но как же быть с бесспорными переживаниями человеческой соли­дарности, эмпатии, понимания и любви? Как нам быть с самим психотера­певтическим процессом, который требует, чтобы аналитик и его пациент оказывали воздействие друг на друга? Если у нас действительно нет окон, тогда как могут иметь место такие явления? Во-первых, мы должны отка­заться от всех поверхностных отношений, которые в действительности опираются на проекцию и бессознательную идентификацию. В таких слу­чаях индивид заблуждается относительно знания другого человека и сво­его отношения к нему. Отказавшись от проективных феноменов, составля­ющих подавляющее большинство того, что принято называть любовью или родственными отношениями, мы сохраняем только одно переживание, которое мы, несомненно, разделяем со всеми другими людьми; это пере­живание позволяет нам обладать пониманием и испытывать объективную любовь. При таком переживании человек ощущает себя "беззаконной Мо­надой", одиноким обитателем герметически закрытого мира. В этом от­ношении все мы находимся в одной лодке. Поскольку это переживание составляет основную, существенную особенность человеческого сущест­вования, то чем мы делимся друг с другом, имеет первостепенное значение и создает достаточно прочную основу для всей заключенной в нас любви и для всего понимания. Следовательно, мы беззаконны только по отноше­нию к особенностям нашей личной жизни, наших суждений и восприя­тий. Но мы вступаем в объективные отношения сочувствия к другим в той мере, в какой мы устанавливаем существенную связь с индивидуальнос­тью в целом. Вкратце эту мысль можно выразить следующим образом: ес­ли эго не имеет окон, то Самость представляет собой окно, которое выхо­дит на другие миры бытия.

Существует еще один образ, имеющий непосредственное отношение к предмету нашего исследования. Он тесно связан с образом Монады, хотя и имеет свои отличительные особенности. Я имею в виду Моногенез. Если Монада есть нерожденное, то Моногенез есть единородное. Наиболее изве­стное упоминание об этом образе содержится в символе веры, где Христос назван единородным. Этот термин употребляет Платон, описывая космо­гонию в "Тимее".

Согласно космогонической теории святого .Валентина, вначале был Непостижимый, Отец Всего, называемый Бифосом; из него эманировал Мировой Разум (Нус), который также называется Моногенезом, и он, "как говорят, "равен и подобен" тому, из кого он эманировал..."

Здесь представлены три варианта одного, основного образа: христиан­ский, платонический и гностический. В каждом случае единородный созда­ется, рождается или эманируется из первоначального, нерожденного Еди­ного. Если эти образы рассматривать в качестве проецируемой психологии, тогда единородный, эманирующий из нерожденного, соотносится с эмпи­рическим эго, которое возникает из первоначальной, априорной Самости. Эго единородно; существует только одно эго, и оно не имеет род­ных братьев, кроме как в патологических случаях расщепления личности. Таким образом, быть индивидом значит испытывать то, что испытывает единственный ребенок. Это переживание имеет два аспекта: позитивный и отрицательный. Позитивный аспект отражает состояние любимца, у кото­рого нет соперников, с которыми необходимо соперничать за проявление по отношению к себе внимания, интереса и любви. Негативный аспект со­стояния единственного ребенка состоит в его одиночестве.

Приведенные соображения относятся к переживанию индивидуаль­ности. Быть индивидом значит быть особенным, быть любимым, и в то же время быть одиноким. Первым на психологию единственного ребенка об­ратил внимание Альфред Адлер, особо подчеркнув ожидания и притяза­ния единственного ребенка на роль центра всех вещей, особенного суще­ства. Это и есть эгоцентризм, или центрированность на себе, на которых мы уже останавливались в предыдущем разделе. Единственный ребенок особенно уязвим для идентификации с Моногенезом, поскольку его ран­ние восприятия жизни конкретизируют этот образ; он действительно еди­нородный. Для дальнейшего психологического развития он должен пройти болезненный этап познания, что он вовсе не представляет собой нечто особенное по отношению к внешнему миру. И, тем не менее, с внутрен­ней, психологической точки зрения, переживание особенности сохраня­ет значимость, поскольку оно отражает природу индивидуальности как таковой.

Другой аспект состояния единственного ребенка составляет одиноче­ство, и оно также составляет критический этап процесса осознания индиви­дуальности. Одиночество является предвестником позитивного восприя­тия уединенности. Можно утверждать, что уединенность отражает реальность индивидуального существования, тогда как переживание одиночества пред­ставляет для эго, которое не желает или не способно смириться с ним, пер­вое болезненное вторжение этой реальности в сфере сознания. Одиночество ищет отвлечения или духовной близости, чтобы забыть тревожную реаль­ность индивидуальности. Быть индивидом значит быть не только особен­ным любимцем, но и одиноким. Если вместо предания забвению обратиться к рассмотрению одиночества, такое рассмотрение может привести к творческому признанию реальности уединенности.

Уединенность индивидуальности олицетворяет отшельник, монах, пус­тынник Недавно было найдено гностическое Евангелие под названием Еван­гелие от Фомы, в котором содержится несколько замечательных высказыва­ний Иисуса, который говорит об "одиноких" или "отшельниках". В греческом тексте употребляется слово monachoi, которое также можно было бы перевести как "единых":

Иисус говорит: "Блаженны одинокие и избранные, ибо вы найдете Царство! Поскольку вы вышли из него, то и вновь возвратитесь к нему".34 65. "...Я (Иисус) говорю так: "Когда (человек) узнает, что он одинок, он наполнится светом; но когда он узнает, что он разделился в себе, он наполнится тьмой".

Иисус говорит: "Многие стоят снаружи, у двери, но только одинокие войдут в брачный покой".

3. ЕДИНСТВО И МНОЖЕСТВЕННОСТЬ

Если единство, неделимость и одиночество являются признаками индиви­дуальности, то множественность и рассеяние составляют ее противополож­ности. Примером такого противопоставления служит традиционная фило­софская проблема единого и множественного. Мы уже убедились, что миф о Нарциссе можно рассматривать как отражение процесса, который разру­шает первоначальное бессознательное единство и подвергает его расчле­нению и рассеянию. Эту стадию можно было бы назвать аналитической ста­дией развивающегося сознания. Но после состояния психической фрагментированности наступает стадия объединения или синтеза. В гнос­тической литературе существует немало примеров образа объединения того, что было разбросано или рассеяно "Например, в Евангелии от Фомы, цита­ты из которого приводит Епифаний, содержится следующий отрывок

Огромный человек и карлик относятся к теме "большего, чем боль­ший, и меньшего, чем меньший", характеризующей состояние, в котором человек ощущает себя индивидом. Индивид есть ничто с коллективной, статистической точки зрения, но он есть все с внутренней точки зрения. Огромный человек одновременно и велик и мал. Он—Антропос, Первона­чальная Монада, которая подверглась рассеянию в процессе воплощения эго. Адаптация к реальному миру множественности требует вниматель­ного отношения к частностям, которые подвергают первоначальное со­стояние единства фрагментированию. В нашем тексте рекомендуется со­брать воедино разбросанные фрагменты.

Епифаний приводит отрывок из Евангелия от Филиппа, в котором душа оправдывается, восходя к небесному миру:

"Я распознала себя и собрала себя воедино со всех сторон. Я не оставила детей Правителю (Господину мира сего), но вырвала его корни; я собра­ла воедино свои члены, которые были далеко разбросаны, и теперь я знаю, кто ты есть"

Теологический вариант этого образа можно найти у Блаженного Августина:

Внутренний и внешний аспекты составляют лишь две точки зрения на одну и ту же реальность. С любой точки зрения необходим процесс соби­рания. Этот процесс занимает большую часть личностного анализа. Ана­лизируемый должен непрестанно говорить и определять ("я есть это"), с чем он имеет дело—с образом сновидения или с аффективно окрашенной про­екцией. Процесс собирания своего существа или, лучше сказать, самовос­становления предполагает признание правомерности существования всех аспектов своей сущности, оставшихся без внимания в процессе развития эго. В процессе реализации постепенно пробуждается сознание, что за ви­димой множественностью существует единство и что именно это, пред-существующее единство мотивировало постановку трудной задачи соби­рания своего существа.

Теперь мы обратимся к современному сновидению, которое послужит иллюстрацией к предметам нашего исследования. Фактически всю эту главу можно рассматривать как комментарий к значениям данного сновидения. Оно очень короткое:

"Сновидец увидел одноклеточный организм, небольшую массу пульсиру­ющей протоплазмы, похожей на амебу. В центре организма, где обычно находится ядро, располагалось отверстие. Через это отверстие он увидел другой мир, ландшафт, простирающийся до горизонта". Сновидение вызвало у сновидца ряд ассоциаций. Приведем некоторые из них. Одноклеточный организм напомнил сновидцу, что носителями жизни являются разрозненные, отдельные элементы, клетки. Здесь просле­живается несомненная связь с символизмом Монады. Протоплазма была охарактеризована как первичный материал для жизни, источник всех би­ологических влечений к выживанию. Ее можно было бы считать местона­хождением различных вожделений и желаний. Пульсация вызывала ассо­циацию с приливом и отливом, систолой и диастолой, чередованием дня и ночи. Отверстие в центре клетки напомнило сновидцу нору кролика, ко­торая в "Алисе в стране чудес" служила входом в другой мир. Пустота в цен­тре клетки напомнила сновидцу одно место, прочитанное в работе Юнга, в котором говорилось, что в центре традиционных религиозных монад помещается изображение божества, но центр современных индивидуальных монад обычно пустует. В целом, отверстие производило впечатление окна, выходящего в другой мир.

Таким образом, сновидение отображает Монаду в ее биологической форме, т.е. как клетку. Эта клетка состоит из пульсирующей протоплазмы, олицетворяющей основные желания, вожделения и влечения психики к жизни. В самом центре этой трепещущей массы вожделений и желаний по­мещается окно или вход в другой мир, в архетипическую психику. Это озна­чает, что индивид может увидеть мельком другой мир, проникнув в центр протоплазматических влечений и отвергая протоплазму. Другими слова­ми, познание индивидуальности как сверхличностной реальности нахо­дится в самом центре наших личных, эгоистических стремлений к власти, вожделений и самовосхвалений.

Это сновидение имеет сходство со сновидением, о котором сообщил Юнг:

Как показал Юнг, мандата, в сущности, символически выражает состо­яние, при котором человек ощущает себя индивидом. Такой образ спонтанно возникает из недр бессознательного в те моменты, когда индивид начинает сознавать грандиозность и ужас того, что значит быть единст­венной, неделимой и одинокой монадой. Сознательно-теоретическое знание символизма мандалы играет незначительную роль. Опасность этого знания состоит в том, что такие образы могут быть умышленно использо­ваны в качестве суррогата реального опыта. Как говорит Юнг:

Оставим пока в стороне такие помрачения ума. Все данные говорят о том, что переживание, символизируемое мандалой, составляет центральную, фундаментальную реальность человеческого существования. Я постарался охарактеризовать состояние, при котором человек ощущает себя индиви­дом, со всеми вытекающими отсюда последствиями и смысловыми значе­ниями. Эта смутно осознаваемая реальность служит источником наших са­мых возвышенных устремлений и опасений. Мы и любим ее, и ненавидим. В одно и то же время ее императивы ввергают нас в бездну страдания, вызван­ного разлукой и расчленением, и доставляют нам ощущение безопасности и глубокого смысла. Однако, при всех превратностях жизни, она неизменно остается конечной реальностью нашего бытия.

Вначале я отметил, что внешнее наблюдение указывает на то, что жизнь не является континуумом, но состоит из дискретных элементов. Тем не ме­нее, при рассмотрении безоконной природы Монады, мы установили сле­дующее: Монада все-таки имеет окно; в центре переживания индивидуаль­ности находится осознание того, что все другие индивиды, как и мы, живут в единственном, герметически закрытом мире, и это сознание позволяет нам устанавливать значимую связь со всеми другими элементами жизни. В результате этого мы чувствуем свою причастность континууму. Следова­тельно, на достаточно глубоком уровне внутреннее наблюдение вступает в противоречие с внешним наблюдением. В этой связи я вспомнил физиче­скую проблему природы света: состоит свет из частиц или из волн, т.е. состо­ит свет из отдельных элементов или составляет континуум? Современные данные требуют, чтобы свет рассматривался с парадоксальной точки зре­ния, т.е. как состоящий из частиц и волн одновременно.46 Также обстоит де­ло и с психикой: мы одновременно составляем единственные, неделимые элементы бытия и входим в состав континуума, который является всеоб­щей волной жизни.