Элдерсон Дуг Хранители откровений. Странствия во имя коренных американцев и Земли

Глава 7

Подготовка

— Поинт Рейес был первым местом, куда ранние индейцы пришли в поисках исцеления, — говорил Уилл Фьюдман, организатор нашего пешего путешествия. — Считается, что пользоваться силой этого места нужно с осторожностью. Если задержишься там надолго, можешь сойти с ума. Именно это и произошло с некоторыми!

Поинт Рейес, расположенный в Калифорнии, сразу бросился в глаза как самое подходящее для начала путешествия место, когда мы с братом взяли в руки карту. Раньше, разведывая новые места, мы со Стивом обычно не заходили дальше Сионского национального парка в Юте. В последние часы перед началом шествия я, совершенно плененный, любовался плавными изгибами рельефа зеленых холмов, лесами красного дерева и волнами, разбивающимися о мыс Поинт Рейес. Трудно было найти лучшее место для начала пути.

Двигаясь на юг, чтобы подготовить к «Маршу за Землю» индейцев некоторых племен, я оказался за кирпично-каменной стеной, окруженной колючей проволокой. В моих планах было встретиться примерно с тридцатью индейцами, пребывающими в исправительной колонии города Ломпок. Прочитав о пешем марше в индейской газете, заключенные решили начать долгий марафон и каждый день в течение семи месяцев пробегать по восемнадцать миль, как бы все время следуя вместе с нами по маршруту. Инициатором стал мускулистый, весь в татуировках, индеец по имени Тэд. В колонии он был кем-то вроде священника. Как ни странно, но в ясных, глубоких черных глазах отсиживающего свой срок в неволе человека отражался богатый внутренний мир и бескрайняя свобода.

Мне оказали честь, пригласив приять участие в ритуальном омовении в парной — это, кстати, была одна из недавно отвоеванных ими свобод. Администрация разрешила мне взять с собой трубку. Тэд благоговейно положил ее на алтарь перед накрытым полотенцем ложем. На виду стрелков в смотровых башнях, возвышающихся над колонией, и под чутким надзором тюремного капеллана, я на четвереньках прополз под свод, находившийся за шеренгой из коричневых тел. Мы сели плотным кольцом, а из огня, тем временем, выгребли горсть кроваво-огненных углей и положили в центральное углубление. Дверь была закрыта. В темноте нельзя было разглядеть ничего, кроме поблескивающих глаз. На «каменный народ» плеснули воды. Мощная струя раскаленного пара ошпарила мое тело, в какой-то момент даже показалось, что у меня сходит кожа — таким горячим был пар.

— Иногда мы должны истязать себя изнутри, — тихим голосом сказал ведущий церемонии, — чтобы избавиться от страданий внешних. Мы приходим сюда, чтобы Прадед забрал у нас враждебность и предубеждения по отношению к другим людям. Ты молишься здесь, в темноте, и рядом с тобой может молиться кто-то еще, и ты не видишь, краснокожий он, бледнолицый или желтый — это не имеет значения.

Мы по очереди произносили молитвы громко, вслух, пока тела наши ломились от жара, а дух обретал свободу. Когда пар закончился, мы быстро сполоснулись из шланга, и снова вернулись в парную. Мне объяснили, что заключенным разрешено париться не больше двух раз в месяц и не дольше двух часов. Поэтому каждая минута была здесь на вес золота.

Во второй раз зайдя в парную, мы достали все оставшиеся в костре камни и бросили в основной очаг — всего их было шестьдесят четыре. Чтобы пар не обжигал горло и легкие, люди дышали сквозь ветви шалфея — это помогало. Опустив головы, мы пели индейскую песню свободы. Кто-то читал молитвы, не скупясь при этом на слезы. В этот раз взяли мою трубку, раскурили и пустили по кругу. Когда весь табак закончился, все выползли из тьмы на свет, и тела наши дышали густым паром. Мы разлеглись на траве и смотрели, как ястреб облетает кругом одну из смотровых вышек. Тэд наклонился ко мне и с блеском в глазах произнес:

— Там, внутри, я видел дух твоей трубки. Он очень силен.

Перед самым моим уходом братья пробежали круг, держа перед собой два жезла, украшенные бисером и перьями, примерно полтора фута каждый. Затем они вручили мне один из них. Тэд объяснил, что эти жезлы, ленточки и табак символизируют все мировые расы и четыре основные стихии — Огонь, Воду, Землю и Воздух — от которых все мы зависим.

— Этот жезл, как и трубка, священен, — сказал он. — Жезл был создан с молитвой, и целитель благословил его. Идущий впереди всегда должен держать его в руке и открывать дорогу для тех, кто идет за ним.

Тэд сказал, что жезл будет связывать духовно тех, кто отправится в пеший поход, с узниками колонии — они же, в свою очередь, будут каждый день пробегать от нашего лица по восемнадцать миль со вторым жезлом. Меня поразило то, как по-братски они отнеслись к людям, которых никогда еще не встречали.

Когда во время подготовительной встречи в Поинт Рейес я показал жезл и рассказал его историю всем участникам шествия, они были тронуты не меньше моего. И это помогло нам обрести спокойствие. Более двадцати человек были готовы пройти весь путь от начала до конца, и около сорока собирались примкнуть к нам по пути. Мы долго обсуждали, кто и что чувствует по поводу предстоящего похода, а также проясняли некоторые моменты логистики и уточняли конечные цели.

Пеший поход обещал стать колоссальным опытом для каждого участника, но мы старались думать и о мирских делах. Важной составляющей этого предприятия была организация встреч с местными культурными сообществами, а также со средствами массовой информации — мы хотели рассказать о своих миролюбивых намерениях и идеях представителям телевидения, газет и радио.

Меня беспокоили некоторые участники. Например, Джо Шеттер, юноша из Сен-Мари, городка в Огайо, казался слишком худощавым и бледным. Он был застенчив от природы, и когда только пришел к нам, робко рассказал о своем желании пройти с нами пешком каждую из почти четырех тысяч миль. Расписание марша было довольно жестким, и я сразу решил, что многим придется преодолевать часть пути на специально привлеченных машинах сопровождения. Продолжительные остановки не планировались, и потому на некоторых людей была возложена обязанность заезжать немного вперед, чтобы готовить места для стоянок и договариваться с местными племенами и локальными СМИ. Несмотря на серьезные намерения Джо, я сомневался, что он продержится больше недели.

Настораживало и то, что многие практически не имели опыта жизни в походных условиях, а ведь нам предстояло провести в походе больше двухсот ночей! В группе был человек из Флориды, который ни разу в жизни не видел снега! А мы тогда опасались, что многие перевалы в горах Сьерра могут закрыть из-за сильных снегопадов.

Меня беспокоило и то, как люди будут ладить друг с другом, сумеют ли найти общий язык. В группе был бывший военный пехотинец и участник байкерской группировки «Ангелы Ада» — в суровый поход он решил отправиться, чтобы обуздать своих «внутренних драконов» и стать «воином мира и света». Была среди нас женщина, девять лет посвятившая себя служению в монастыре. Один человек работал на Билла Грэма, музыкального продюсера. Другой был отставным инженером, решившим заново открыть для себя жизнь — ради этого он стал кочевником и ездил всюду на небольшом фургоне с прицепом. С ним он и собирался в этот поход.

Человек с седой бородой, в шутку называвший себя «Свами Хухоу Мага Мага», смотрел на это путешествие как на «духовно-психологический проект». Были среди нас спокойный фермер из Новой Англии, несколько пылких миротворцев и человек, скрывавшийся от налогового управления: он не желал платить налоги по некоторым соображениям морального порядка.

Решила идти с нами и моя жена Джули — мы поженились за пять месяцев до описываемых событий. Она казалась прекрасным человеком и занималась защитой прав детей. Но у нас уже тогда было немало разногласий, и в напряженной атмосфере долгого аскетичного шествия они могли стать еще острее.

Вопрос питания тоже обещал стать для всех серьезным испытанием. В группе были убежденные вегетарианцы, «плотоядные» и безнадежные фанаты фаст-фуда. Один диабетик постоянно ел сладкое, чтобы уравновесить содержание инсулина, который он регулярно колол себе. Обнаружив это, мы решили разбиться на четыре группы по, так сказать, кулинарным интересам. Приходилось ли нашим древним предкам сталкиваться с подобными проблемами?

Конфессиональный состав группы был не менее пестрым. Среди нас были христиане, евреи, атеисты, последователи восточных индийских учений и те, кто придерживался индейских традиций, основанных на почитании Земли. Одна часть людей требовала принимать решения только при полном консенсусе, другая же была согласна и на «подавляющее большинство». Небольшая группа людей хотела, чтобы я вообще стал благоразумным диктатором. В конце концов договорились, что решения будем принимать тремя четвертями голосов, если полный консенсус невозможен. То есть, если три четверти «населения» была не согласна с каким-то предложением, мы отбрасывали его как вносящего смуту в наши ряды.

Что касается меня, я продолжал играть роль координатора движения, следил за выполнением временны$х границ нашего плана, занимался корреспонденцией. Я уже определил некоторые ключевые моменты и воплощал их в жизнь. Много людей собиралось присоединиться к нам по пути, и я должен был следить за сохранением целостности группы, не позволяя ей произвольно изменить направление. В остальном я совсем не стремился к тотальному лидерству и оставлял на усмотрение других решение важных вопросов: когда и зачем устраивать собрания, общаться со СМИ, определять места для стоянки... и миллионы других вопросов. Каждый участник ощущал свою значимость, и это было залогом успеха всеобщей затеи.

Полутора годами ранее я понял кое-что о важности создания сплоченного коллектива. Тогда мне довелось вместе с Медвежьим Сердцем организовать двухдневную сходку прихожан Американской индейской церкви в милом пригороде Таллахасси. Три индейца навахо приехали из Нью-Мехико, а Медвежье Сердце с помощницей прибыли из Альбукерке и Техаса, соответственно. Церемонии эти развивались плавно, и мне, и участникам было легко и комфортно.

Но до и после самих церемоний все складывалось совсем не так радостно. С самого начала человек, которого отправили в аэропорт встретить Медвежье Сердце с помощницей, заблудился и опоздал. Когда они, наконец, самостоятельно добрались до места, его ассистентка долго еще пилила меня за то, что я невнятно дал им дорожные ориентиры...

Тогда все начиналось крайне угловато. Между полуночными собраниями я весьма неумело пытался организовать питание. Среди присутствующих были женщины, но они демонстративно отказались готовить, не желая играть традиционные роли. Так что готовить мне пришлось самому! Тогда я сильно затосковал по давно забытому ощущению сплоченности, когда люди знают и умеют работать вместе.

Из-за того, что я «одной рукой пытался координировать ход событий, а другой готовить», питались мы весьма беспорядочно. Нет, тогда из меня не получилось хорошего хозяина. Вдобавок ко всему мне пришлось несколько раз с отцовской карточки оплачивать непредвиденные расходы, так как сумма денежных сборов от участников и рядом не стояла с той, которую нужно было покрыть. Но когда проблема с нехваткой денег была доведена до всеобщего сведения, никто даже не предложил скинуться. Однако уговор есть уговор. И если бы не отец, мне пришлось бы расплачиваться за всех в течение нескольких месяцев.

Медвежье Сердце почуял тогда мое растущее беспокойство. За день до его отъезда меня посетили странные видения — будто меня выталкивают из гнезда. Означало ли это, что пришло время учиться летать самостоятельно? Холодное молчание Медвежьего Сердца по пути в аэропорт было красноречивым ответом. Мне было тяжело. Я не знал, что сказать. Самостоятельность приходила слишком быстро. Я проводил его на самолет, и мы расстались на многие годы (не считая встреч в моих снах).

Отбросить мучительные переживания и отпустить все, как есть, — тогда это оказалось самым трудным испытанием для меня.

Наверняка все пошло бы совсем иначе, если бы я смог с самого начала собрать прочную команду людей, разделяющих мою приверженность поставленной цели. Впрочем, если бы все действительно было иначе, я мог бы и не обрести понимания значимости этого шествия, пришедшего ко мне в видении несколько позже. Вероятно, я бы растратил почти все свои силы на организацию всевозможных духовных сообществ в Таллахасси. Как бы то ни было, умом я понимал, что в тот момент действовал именно так, как было необходимо, но сердце не всегда следует логическим доводам...

...Еще на собрании перед выдвижением руководящего состава «Марша за Землю» стало ясно, что внутри группы действуют две противоположные силы — сплоченность вокруг общей идеи, с одной стороны, и многообразие интересов участников, угрожающее разорвать на части нашу неустойчивую целостность. Эти люди должны были стать моей семьей на следующие семь месяцев. Вначале я пытался классифицировать собравшихся, одних относил к «фермерам», других — к «бывшим монашкам», но со временем эти категории размылись, и за созданными мною же масками я стал различать людей такими, какими они были на самом деле. В конце концов, эти люди открылись мне в видении еще за год до нашего фактического знакомства! В сущности, я собрал их всех, ведомый высшей силой.

Некоторые участники марша делились тем, как в них внезапно загоралось нечто, когда они брали листовку или читали статью, в которой сообщалось о пешем походе. Они просто-напросто уже заранее знали, что идут. «Эти листовки сильно цепляли их», — сказала Рози Уайт, бывшая монашка. Нас всех тянуло друг другу не просто так.

В рамках подготовки к походу в марте 1984 года часть группы отправилась в Сан-Франциско, чтобы встретиться с престарелой женщиной, живущей в районе Больших Гор в Аризоне, на территории, которую индейцы навахо и хопи используют совместно. Считается, что там живет самое многочисленное — и наиболее самодостаточное — индейское сообщество (по крайней мере, в южных штатах). Правительство отреагировало на жалобы индейцев хопи по поводу того, что слишком много навахо живут на их землях, и стало переселять последних в отдаленные города. Однако раздосадованные таким решением индейцы навахо сразу заподозрили, что истинной причиной для их переселения были планы правительства по разработке каменноугольных и урановых месторождений.

— Для нас покинуть эти священные земли — все равно, что умереть, — сказала в слезах одна женщина. Переселенцам было не так-то просто приспособиться к новым условиям. Скотоводам от природы, им нелегко давались новые отношения с землевладельцами, да и городская культура — например, городок Флагстафф — была им чужда. Они обвиняли правительство в том, что оно не сдержало своего обещания помогать переселенцам в новых условиях. Многие чувствовали себя обманутыми. Навахо настаивали на том, что конфликта с хопи у них не было — был лишь конфликт с федеральным правительством.

Вскоре часть навахо, оставшаяся в районе Больших Гор, решила восстановить справедливость. Они начали разбирать ограждения, устраивали пикеты, требуя перераспределить земли для скотоводства, искали поддержки у представителей общественности, гражданских групп, обращались в средства массовой информации и даже в суды.

Женщины-навахо заявляли, что готовы выйти за рамки ненасильственной борьбы. Они жаждали войны. Во всяком случае, уже был вооруженный прецедент: одна из женщин племени навахо открыла стрельбу по рабочим, устанавливавшим ограждения, чтобы оттеснить скотоводов и разделить навахо и хопи. На обветренных лицах этих женщин явно отражалось отчаяние, дополненное железной решимостью. В их взгляде было что-то, от чего веяло стариной. Интересно, оказалось бы это красочное индейское полотно, сотканное из множества племен, таким же прочным, если бы они сопротивлялись европейскому вмешательству в течение пяти веков пассивно? Наверное, тогда не осталось бы ни одного краснокожего.

Среди навахо был человек в возрасте по имени Ворон — чистокровный индеец, активист Американского индейского движения, или АИД. Женщины обратились к АИДу за помощью, и Ворон пообещал, что они будут сражаться за Большие Горы, и если потребуется, прольют кровь. В его голосе звучал решительный вызов. Станут ли Большие Горы очередным Вундед-Ни? Решат ли активисты АИДа оккупировать Большие Горы так же, как в 1973 году они заняли городок Вундед-Ни? Решимость Ворона заставила меня подставить под сомнение многие мои ценности. Стал бы я сражаться за свой дом? Хватило бы мне смелости отстаивать свою землю и многовековые традиции?

За пару лет до этого Медвежье Сердце вручил мне трубку целителя. Она использовалась в молитвах за исцеление и мир. Как эти идеалы сочетались с перспективой войны, которую я, однако, оправдывал?

Меня интересовало, способно ли решительное вмешательство общественности — не такое вялое, как в ходе всех предыдущих индейских войн — предотвратить кровопролитие и разрешить конфликт мирно?

Моя группа предлагала помочь распространить информацию о конфликте, связанном с переселением и последующей разработкой ресурсов, и подавать петиции соответствующим лицам. Кроме того, этот район был на пути нашего шествия. Еще накануне, рассматривая карту, я интуитивно почувствовал притяжение к этим местам.

В конце общего собрания ко мне подошел Ворон и настоял на проведении парно$й церемонии днем позже. В 1978 году он принял участие в самом продолжительном походе индейцев через всю страну, и поэтому сейчас принимал нас как близких по духу людей.

— В первый день, — рассказал он, — мы прошли пятьдесят миль под руководством Дэниса Бенкса, пока не нашли место для стоянки. У нас не было никакого планирования, никто не шел впереди, и перед выходом никто не предлагал нам зайти в парную. Я хочу, чтобы у вас с самого начала все было лучше.

На следующее утро Ворон сдержал свое обещание: мы собрались в его парной, расположенной на вершине скалы, с которой открывался неземной вид на Тихий океан. Он сказал, что эту парную использовали во время ритуала Солнечного танца. Дверь выходила на запад. Несколько сиреневых шрамов на распаренной груди хозяина были подтверждением его участия в восьми солнечных церемониях племени лакота.

Стоя снаружи у костра, Ворон, с собранными в косу длинными черными волосами, почти рычал на русого хранителя огня, давая ему указания.

— С этой стороны положи больше дров. Ничего не получится, пока камни не раскалятся докрасна!

Однако уже внутри, когда двери закрыли и пошел пар, Ворон стал самим спокойствием, приняв роль духовного проводника.

— Орлы присмотрят за вами, — сказал он. — Во время Солнечных танцев и церемоний пейота люди будут молиться за вас. Четырехногие, двуногие и крылатые — все они будут присматривать за вами. Я прилечу к вам в образе черного ворона. Подносите табак и утверждайте свою цель каждое утро. Вам помогут целители...

Одна фраза Ворона особенно обратила на себя внимание, и я сразу вспомнил о Джо, молодом худосочном пареньке, страстно желавшим пойти с нами:

— И самые слабые среди вас окажутся самыми сильными...

Во время пауз, когда двери открывались и вносили воду, Ворон обнажал свою истинную страсть к шуткам. В один из таких моментов он спросил пятидесятишестилетнего Ральфа Кобба, откуда тот родом.

— Из Оклахомы.

— Э-э, так ты колхозник...

— Нет.

— Ну, в таком случае я очень сочувствующий колхозник.

В парной послышались смешки.

Все, связанное с парными процедурами, было испытанием для нас — тесная хижина, жара и пар, спуск к воде по каменистой тропе, проходящей возле ядовитого дуба. В индейском быту не было ничего лишнего, и каждая деталь очень символична. Я спросил, означают ли все эти трудности то, что в ближайшие месяцы нам придется непросто?

Парная церемония проходила дольше, чем мы ожидали, и поэтому на турбазу в Поинт Рейс мы прибыли значительно позже намеченного. Ворон ехал на собственном пикапе. На входе нас встретил куратор. Он сопроводил нашу автоколонну до места стоянки. Почему-то Ворон с его рекомендациями не соглашался.

— Сэр, не могли бы вы поставить свою машину здесь, на стоянке? — во второй раз, и уже более строго попросил его куратор. Ворон заглушил мотор и распахнул дверь.

— Ты меня учить собрался? — закричал он, оказавшись нос к носу с испуганным куратором. Я почти машинально встал между ними, чтобы не допустить насилия. Ворон начал проклинать противника. В отместку куратор попросил его покинуть площадку, тот согласился. Я не стал вмешиваться и спорить с ним... И тогда он накинулся на меня!

— Тебе нужно многое понять о нас — о приверженцах Американского индейского движения, — сказал он. — Ты не сможешь нас осадить. Мы крепко держимся друг за друга, что бы ни случилось. Нас слишком долго притесняли!

— Мы же договорились о ненасильственных действиях, Ворон, — парировал я. — Мы не собираемся ни с кем драться, и я не вижу причин, чтобы нападать на этого человека.

— Я кое-что просек, парень. Знаешь, я хотел понять, что вы за люди. У вас будут проблемы, я обещаю. Я соберу своих братьев по всей стране, и мы достанем вас, и заберем твою трубку, Дуг. Я интересовался тобой и этой трубкой.

— Да что за муха укусила тебя, Ворон! Зачем все это? — кровь моя начинала закипать.

Ворон подошел ко мне вплотную.

— А что ты сделаешь сейчас, если я ударю тебя?

— Если начнешь распускать руки, мне придется защищаться, — сказал я. — Но сам я драться с тобой не начну.

Я инстинктивно присел на землю, став уязвимым, и надеясь, что так Ворон не заметит во мне никакой угрозы для себя. Я стал думать о мире и любви, но какая-то часть меня все еще хотела врезать ему за то, что он такой придурок. Но, как только я осознавал в себе насильственные намерения, я пытался выбросить эти мысли из головы. Ворон смотрел на меня свирепо. Адреналин переполнял меня.

— Да ладно тебе, Ворон, — сказал я, поднявшись. — Пойдем с нами, приготовим ужин.

Свое приглашение мне пришлось повторить, пока, наконец, буян не смягчился:

— Ладно, пошли... — он явно немного остывал.

Мы вошли в трапезную, где другие участники группы уже выставляли на столы еду. Они слышали, что происходило на улице, и смолкли, когда мы вошли внутрь. Я увидел на их лицах беспокойство, и тут меня посетила вполне резонная, как показалось, мысль: а не сократить ли маршрут и не пойти ли прямо на Вашингтон, округ Колумбия, минуя все индейские поселения?.. Вдруг я понял, что затея наша была опасной. Над ней нависла мрачная туча. Вместо посланцев мира, наводящих дружеские мосты с коренным населением, наша группа превращалась в первопроходцев, с опаской пробирающихся через неизведанные земли, где за каждым кустом могла ожидать вражья засада. Я помнил о событиях в Вундед-Ни и хорошо понимал, что с ребятами из АИДа шутки плохи. Тем более что мы находились на их территории.

Тишину нарушил глубокий, громоподобный голос Ворона.

— У нас принято очищать пространство наших эмоций перед трапезой. Там, снаружи, кое-что произошло, и я усомнился в ненасильственном подходе вашей группы. Я хочу услышать, что значит ненасилие для вас. — Теперь он испытывал всех нас. Нужно признать, что смелости в нем было предостаточно.

После продолжительной паузы, в повисшей в тишине некоторые стали отвечать ему. Мы еще плохо знали друг друга, да и мне самому было интересно ответить на этот вызов.

— Если мы намерены идти с миром, — начал один из нас, — то обязаны отказаться от насилия. Поступки наши не должны расходиться с нашими словами и проповедями.

Еще несколько человек высказались в подобном духе. Ворон глубоко вздохнул, с укором посмотрев на нас.

— У вас есть выбор — вы можете отказаться от насилия, — начал он, и в голосе его звучали нотки гнева. — Большинство из вас — белые американцы из среднего класса. У многих из нас нет такого выбора. Нас били, сажали в тюрьмы безо всякой причины, унижали. В конце концов, мы сказали: «Хватит! Пора дать отпор!» Так родилось Американское индейское движение. Да, иногда нам приходится прибегать к насилию, чтобы предотвратить насилие в отношении самих себя. Но большую часть времени мы просто обороняемся — защищаем себя и Мать-Землю. Нас часто спрашивают: «Почему вы так агрессивны? Этот ваш АИД — он слишком агрессивен». Только тот, кто так говорит, при этом не понимает, откуда мы пришли. Большая часть нашей деятельности все-таки не связана с насилием. К насилию мы прибегаем только в крайнем случае...

Затем он спросил, что думаю о ненасилии я. В комнате повисло напряженное молчание. Я старался взвесить каждое свое слово.

— Да, часто наш выбор опосредован условиями жизни, — начал я. — Но достигнуть позитивных изменений можно только тогда, когда обращаешься к человеческим сердцам не с насилием, а с любовью. Мы все должны поступать так. Я понимаю тебя, Ворон, и в некоторых ситуациях я бы тоже стал защищать и себя, и близких. Но я никогда не стал бы прибегать к насилию или провоцировать его. Если мне приходится защищаться, то я опускаю руки сразу же, как только угроза исчезает.

Собравшиеся в трапезной зашумели, и раздалось много голосов в поддержку этой мысли. Люди говорили Ворону, что мы могли бы ненасильственными методами добиваться целей, поставленных АИДом.

— Может, тогда лучше назвать ваш кодекс Кодексом мира, а не Кодексом ненасилия, раз уж вы готовы защищать себя, применяя силу, — сказал Ворон твердо. Он посмотрел на меня. — Если на вашем пути кто-то из АИДа начнет доставлять вам неприятности, Дуг, передай им: Ворон сказал, что ты и твоя трубка в порядке.

Атмосфера разрядилась. Ворон благословил уже остывшую еду.

Во время ужина ко мне подошел один из участников похода.

— Я слышал, о чем говорил сейчас за столом Ворон. Он сказал, что ты прошел некое испытание. И придерживаешься своих принципов. А еще он сказал, что ты первый бледнолицый, кто не позволил отобрать свою трубку.

В согласии с традициями равнин, у целебной трубки может быть только один хозяин, и получить ее можно только из рук признанного духовного лидера. Это большая честь, и большая ответственность, которую не следует принимать легкомысленно. Раскуривая эту трубку, ее хозяин молится за благополучие других. Если человек в беде, он может поднести владельцу трубки табака, чтобы тот покурил за него. В более поздние времена возник спор относительно купленных или проданных трубок, или трубок, подаренных кем-то, чей племенной статус был неясным. Разумеется, споры возникали и о том, может ли обладать такой трубкой человек, у которого мало или совсем нет индейской крови. Особенно это волновало активистов АИДа.

Стоит ли говорить, что для Ворона и ему подобных я не был индейцем. Даже если у меня и были какие-то индейские предки, для них это ничего не значило. В общем, меня радовало уже то, что Ворон уважал Медвежье Сердце и, возможно, меня — по крайней мере настолько, чтобы оставить в покое мою трубку. Меня все еще интересовало, сколь часто будут возникать подобные проблемы в ходе нашего шествия.