«Прекратите танцы! Сталинград пал!»

23. «Прекратите танцы! Сталинград пал!»

В полдень 2 февраля самолеты Люфтваффе совершили над Сталинградом разведывательный полет, после чего фельдмаршалу Мильху была отправлена радиограмма: «В городе тихо. Признаков боев не обнаружено».

После первого разговора с Паулюсом капитан Дятленко приступил к допросам остальных пленных. Вопреки ожиданиям, вели они себя по разному. Генерал Шлемер, который в свое время принял от Хубе командование 14 м танковым корпусом, явился на допрос, опираясь на трость. Держался он очень любезно, то и дело отпуская в адрес Гитлера критические замечания, называя его «тупым ефрейтором, не разбирающимся в военном деле», и всем своим видом выражал готовность сотрудничать. Генерал Вальтер Зейдлиц тоже ругал фюрера, но держался гораздо сдержаннее.

Для Сталина девяносто тысяч пленных, среди которых оказалось двадцать два генерала, были важнее трофейных флагов и пушек. Паулюс, все еще пребывающий в состоянии шока, поначалу отказался встретиться с журналистами, специально прибывшими из Москвы, но после того как полковник Якимович заявил ему: «У нас свои правила. Вы должны делать то, что вам говорят», – согласился на пресс конференцию. Интервью преследовали одну единственную цель – опровергнуть слухи о самоубийстве фельдмаршала. Паулюсу, собственно, даже не обязательно было отвечать на вопросы корреспондентов, достаточно было того, что они видели его живым.

Иностранных журналистов поразил внешний вид немецких генералов. Александр Верт писал: «Выглядят они вполне здоровыми, по крайней мере, не заметно, чтобы эти люди недоедали. Очевидно, что, пока их солдаты умирали от голода, „доблестные военачальники“ получали регулярное питание и ни в чем себе не отказывали. Только Паулюс выглядит действительно неважно – лицо бледное и безжизненное, левая щека дергается от нервного тика».

Пресс конференция не совсем удалась. Вот мнение британского журналиста: «Обстановка очень напоминала зоопарк, когда некоторые животные проявляют к посетителям интерес, а другие сидят надувшись в углу клетки». Генерал Дебой явно хотел понравиться. Он сразу заявил журналистам о своем австрийском происхождении, как будто хотел, чтобы его не боялись. Генерал Шлемер вел себя очень раскованно. Во время интервью он вдруг повернулся к одному из конвойных офицеров и, похлопав его по плечу, спросил: «Что, снова?» (по приказу Сталина в Красной Армии вновь были введены погоны). Генерал фон Арним был озабочен только судьбой своих личных вещей и поведал журналистам, что он в связи с этим думает о честности русских солдат. Арним заявил: «Офицеры ведут себя весьма корректно, но солдаты – это просто наглые грабители!»

В Заварыкине пленным генералам были отведены две крестьянские избы. Психологическое напряжение, порожденное пленом, толкало немцев на непредсказуемые поступки. Однажды утром полковник Адам приветствовал Богомолова нацистским салютом и возгласом: «Хайль Гитлер!» Но больше всего русским доставалось от генерала Шмидта. Однажды Богомолов даже заставил распоясавшегося генерала извиняться перед девушкой из обслуживающего персонала. Своими бесконечными придирками Шмидт довел бедняжку до слез. Несколько дней спустя в другой избе произошел следующий инцидент. Пленные подрались. Богомолов так описывал этот случай: «Я открыл дверь и увидел, что немецкий генерал держит за запястья румынского генерала. Заметив меня, немец разжал руки, румын воспользовался этим и ударил его по лицу». Выяснилось, что ссора произошла из за ножа, вилки и ложки румынского генерала. По словам последнего, немец хотел присвоить их себе.

Скрытое соперничество и взаимная неприязнь между генералами теперь вышли наружу. Гейтц и Зейдлиц всегда ненавидели друг друга. К тому же Гейтц приказал своим солдатам сражаться до последнего патрона, а сам сдался в плен добровольно, в то время как Зейдлиц, разрешив офицерам своей дивизий самостоятельно принимать решение, был захвачен русским во время сражения. Неудивительно, что отношения двух генералов были накалены до предела. Гейтц был у русских, как говорится, «на хорошем счету» и однажды отобедал с генералом Шумиловым. К тому же в Заварыкин Гейтц прибыл с тремя чемоданами, как будто заранее готовился к сдаче в плен. На вопрос, как же он распорядился последним патроном, генерал с притворным сожалением отвечал, что хотел покончить жизнь самоубийством, но начальник штаба ему не позволил.

Для вермахта настала пора подсчитывать потери. Выяснилось, что утрачено пятьсот транспортных самолетов, погибла тысяча летчиков, все наземные службы уничтожены, а 9 я зенитная дивизия вообще стерта с лица земли. Точная цифра потерь немцев в личном составе до сих пор не определена. Известно лишь, что за время проведения операции «Уран» немцы потеряли шестьдесят тысяч солдат убитыми и около ста тридцати тысяч пленными. К этому следует добавить потери, которые немцы понесли в самом Сталинграде. Данные историков во многом разнятся, но большинство сходится во мнении, что Германия в Сталинградской битве потеряла около полумиллиона человек. А Геббельс тем временем ломал голову над проблемой, как бы поделикатнее преподнести немецкому народу весть о поражении 6 й армии. Задача оказалась не из легких, и министру пришлось изрядно потрудиться над ее решением. Прежде всего Геббельс спешно мобилизовал средства массовой информации. Редакторам газет было дано строгое указание при описании трагедии использовать только слово «большевики», но никак не русские. На радио нагнеталась атмосфера всенародной скорби. В целом же германская пропаганда должна была создать очередной миф о героях Сталинграда, чьи имена будут навечно вписаны в трагическую страницу истории.

Официальное сообщение о капитуляции 6 й армии было сделано через сутки после того, как Штрекер сдался в плен. Обращение зачитал сам Геббельс: «Из ставки фюрера, 3 февраля 1943 года. Высшее командование вермахта заявляет, что битва за Сталинград закончена. Верная своему долгу 6 я армия фельдмаршала Паулюса полностью уничтожена превосходящими силами противника. Но эта жертва не напрасна. Армия погибла, чтобы Германия могла жить».

Заявляя о том, что вся 6 я армия уничтожена, нацисты сознательно шли на обман. Нигде не упоминалось о том, что девяносто тысяч солдат Паулюса во главе со своим командующим попали в плен. Однако эта цифра не раз звучала в сообщениях советского правительства, и ее повторили средства массовой информации всего мира. Неудивительно, что вскоре правда просочилась и в Германию. Все большее число немцев настраивало свои приемники на волну иностранных радиостанций.

В Германии был объявлен трехдневный траур. Увеселительные заведения не работали, все программы транслировали печальную музыку. Однако флаги не были приспущены, и газетчики не использовали черных рамок.

В гестапо явно недооценили того потрясения, которое испытал немецкий народ, узнав о гибели 6 й армии. К тому же фронтовые письма явно противоречили тону официальных заявлений. Так, например, в одном из сообщений говорилось: «Прощальные письма сражавшихся в Сталинграде солдат способствуют распространению упаднических настроений, и не только среди родственников погибших. Новости быстро распространяются в кругах мирного населения. Описание страданий, пережитых за последние недели боев, больно ранят родных и близких наших воинов, заставляя их переживать день и ночь». Геббельс, однако, предвидел возникновение такой проблемы и распорядился изымать письма, идущие из 6 й армии, 17 декабря он записал в своем дневнике: «Необходимо и в дальнейшем конфисковать эти письма, поскольку они служат интересам большевистской пропаганды в Германии».

Советская сторона тоже предпринимала шаги в этом направлении. Немецкие военнопленные, содержащиеся в лагерях НКВД, имели право писать письма домой, но сам текст подвергался жесткой цензуре.

Паулюс понимал, что нацистские власти постараются превратить сталинградскую катастрофу в героический миф. Может быть, именно это заставило его 9 января отклонить предложение Рокоссовского о капитуляции. На сей раз «козлами отпущения» стали не коммунисты и евреи, как в 1918 году, а генералитет и аристократия. Доктор Геббельс свободно мог обрушить целый шквал обвинений на любого неугодного ему генерала или аристократа.

Князь Отто фон Бисмарк, немецкий посол в Риме, вечером 31 января отдыхал с женой в отеле «Палас» в Сент Морице. Неожиданно раздался телефонный звонок. Звонили из немецкого посольства в Берне: «Прекратите танцы! Сталинград пал!» – прокричал в трубку возмущенный голос. Дипломаты знали, что Сент Мориц – любимое место отдыха высших чинов СС. Намека оказалось достаточно.

От рассказов о солдатах и офицерах, сражавшихся плечом к плечу, министерство пропаганды перешло к новым уловкам. 14 февраля Геббельс организовал в берлинском Дворце спорта массовое собрание под девизом: «Тотальная война – самая короткая война!» На огромном планшете красовался лозунг времен 1812 года: «Наш боевой клич: народ поднимается, и его напор неотвратим, как буря!»

Подобный призыв в данных исторических условиях был по меньшей мере неуместен, но фанатичные приверженцы режима упорно отказывались это понимать.

«Вы требуете тотальной войны? – кричал Геббельс с трибуны, и зал отвечал ему одобрительным гулом. – Вы готовы идти за фюрером и добиться победы любой ценой?» – и вновь истерический вопль одобрения сотрясал стены Дворца спорта в Берлине.

Узнав о капитуляции 6 й армии, Геббельс тут же развил бурную деятельность. Он требовал покончить с полумерами и немедленно приступить к массовой мобилизации, правда, зачастую доктор Геббельс увлекался лишь внешней стороной дела. Так, с Бранденбургских ворот сняли и отправили на военные заводы медные барельефы. По непонятным причинам были запрещены профессиональные спортивные соревнования. Все модные магазины, в том числе и ювелирные лавки, закрылись, прекратив свою работу на неопределенный срок. Перестали выходить дорогие журналы. Геббельс развернул против роскоши целую кампанию. Мотивировал он это тем, что «женщине, встречающей вернувшегося с фронта солдата, необязательно надевать дорогое платье». Поговаривали о запрещении химических завивок, но до этого так и не дошло. Гитлер, убежденный в том, что немецкая женщина должна быть красивой во все времена, категорически возражал против крайностей. Геббельс вынужден был пойти на попятный.

Ночные клубы и рестораны также были закрыты. Когда же они вновь заработали, посетителям предлагались лишь блюда полевой кухни в знак солидарности с солдатами, воюющими в России. Как прежде, продолжал функционировать только любимый ресторан Геринга «Хорьхер», да и тот пришлось превратить в клуб для офицеров Люфтваффе.

Любые сообщения о жизни представителей высших классов и генералитета расценивались как предательство идеалов нацизма. Чуть позже всех членов королевской династии, служащих в вооруженных силах, обязали сообщать о своих доходах. Даже поездки в Таргартен были запрещены.

На улицах появлялось все больше плакатов с нацистской пропагандой, но берлинцы предпочитали циничные лозунги, гласящие: «Наслаждайся войной! Мир будет гораздо хуже». Основным в лексиконе немцев стало слово «держаться». Страх перед будущим возрастал. Люди боялись мести большевиков. Хозяин гостиницы «У черного леса», побывавший на Восточном фронте, не раз говорил: «Если с нас потребуют плату хотя бы за одну четверть того, что мы натворили в России и Польше, нам придется страдать всю жизнь и страдать мы будем заслуженно».

Немцы, не испытывавшие восхищения фюрером, понимали всю гротескность и парадоксальность сложившейся ситуации. Но как нападение на Советский Союз заставило русских защищать сталинизм, так немцы теперь были вынуждены защищать гитлеровский режим. Разница состояла лишь в том, что Россия имела в своем распоряжении огромные просторы, по которым можно было отступать, в то время как Германии угрожала война на два фронта, массированные бомбардировки и блокада. В довершение всех бед Рузвельт и Черчилль пришли в Касабланке к единому соглашению – сражаться до тех пор, пока не состоится безоговорочная капитуляция стран гитлеровской коалиции. Хотя, с другой стороны, это играло на руку геббельсовской пропаганде. Оппозиционные силы, имевшиеся в Германии в тот момент, еще не были едины. Некоторые группы ограничивались несогласием с режимом, другие лишь говорили о необходимости принять меры во избежание худшего. Ядро оппозиции было представлено кучкой высших офицеров, опасающихся поражения. Эти люди надеялись, что сталинградская катастрофа создаст оптимальные условия для переворота, но ни один из представителей генералитета не был готов к решительным действиям. Офицеры среднего звена, настроенные более решительно, согласны были пойти на риск, но все их попытки, как правило, терпели неудачу. Гитлер, обладавший поразительным чутьем, имел отличную охрану и всегда менял маршруты передвижения в последний момент.

Единственными, кто решился открыто проявить свое недовольство режимом, были мюнхенские студенты. Вскоре их движение подхватили учащиеся Гамбурга, Берлина, Штутгарта и Вены. 18 февраля активисты студенческой группы «Красная роза» разбросали по Мюнхену листовки с призывом покончить с нацизмом. В тот же день нескольких студентов арестовали за распространение прокламаций в университете Людвига Максимилиана. Их пытали в гестапо, а затем на специальном заседании суда судья Роланд Фрайслер приговорил заговорщиков к смертной казни. Молодые люди были обезглавлены. Впоследствии многие, в том числе и профессор философии Курт Хубер, разделили их участь.

* * *

После окружения 6 й армии под Сталинградом Гитлер встретился с фельдмаршалом фон Манштейном. Манштейн в общих чертах обрисовал ситуацию и предложил меры, необходимые для избежания разгрома немецких войск на юге России. Гитлер пытался навязать фельдмаршалу приказ, запрещающий армии отступать, но Манштейн, который прекрасно понимал, что в данной ситуации может диктовать свои условия, потребовал для себя полной свободы действий.

Примерно в это время у фюрера появилась привычка во время разговора наклоняться вперед, опираясь руками на стол. После поражения вермахта под Сталинградом он предпочитал есть в одиночестве. Гудериан замечал в нем все большие изменения. «Левая рука Гитлера стала трястись. Он начал сильно сутулиться, но глаза его по прежнему горят безумным огнем, а щеки покрывает неестественный румянец», – записал он в своем дневнике. Даже когда Гитлер принимал у себя Мильхома, то не высказал ни малейшего сожаления по поводу огромных потерь под Сталинградом. Он думал только о том, как бы повысить ставки и бросить на весы судьбы еще большее количество жизней. «Мы закончим войну в этом году, – обещал фюрер своим приближенным. – Я окончательно решился на тотальную мобилизацию всего населения Германии».

* * *

В России победа в Сталинградской битве вызвала огромный подъем, который старательно подогревался советской пропагандой. Кремлевские колокола разнесли весть об окружении армии Паулюса по всей стране. На первых страницах газет печатались сообщения с фронтов, по радио непрерывно передавали военные марши. В статьях, как правило, говорилось о «суровом уроке истории, который получили авантюристы из немецкого генерального штаба». Победу Красной Армии над немецко фашистскими захватчиками сравнивали с победой Ганнибала у Канн.

Из уст в уста передавались свежие новости о ходе боев на Волге. Когда же кровопролитное сражение окончилось наконец победой русских, люди стали говорить друг другу: «Армию, которая устроила немцам Сталинград, нельзя остановить». В тылу открыто смеялись над поверженным врагом. «Интересно, как чувствует себя фельдмаршал, которого поймали в подвале?» Один офицер, воевавший в Сталинграде, заметил: «Теперь у солдат нет ни малейшего сомнения насчет того, как закончится эта война». Армии других фронтов просили прислать к ним сталинградские дивизии для поднятия боевого духа. Впрочем, эти просьбы были совершенно излишни. Боевой дух советской армии в те дни был высок как никогда.

Некоторое время спустя Президиум Верховного Совета СССР присвоил Сталину звание Маршала Советского Союза. Тут Сталин, по крайней мере, оказался скромнее Наполеона, который сам себя короновал. Историческое значение всех предыдущих военных событий было незамедлительно пересмотрено. Поражения 1941 года вдруг оказались частью хитроумного плана, разработанного Сталиным. В тяжелые для советского народа дни имя вождя нечасто появлялось на страницах газет, но теперь «великий кормчий» и «гениальный организатор наших побед» вновь оказался впереди. Все беды и промахи были приписаны нерадивым генералам. Так до революции винили во всех напастях царедворцев. Илья Эренбург с поразительным цинизмом писал: «В то время людям необходима была вера в вождя». Даже узники ГУЛАГа обращались к «отцу народов» в надежде, что тот исправит страшную ошибку следствия и справедливость наконец восторжествует. Народ искренне верил в коммунизм и за его победу готов был бороться до последней капли крови.

В Красной Армии произошли существенные изменения. Прежде всего, были вновь введены погоны, те самые знаки отличия, за которые большевики в 1917 году вешали белогвардейских офицеров. Причем золотая тесьма для погон была заказана британскому правительству, чему англичане несказанно удивились. Один солдат из гвардейской дивизии узнал поразительную новость от старого чистильщика обуви на железнодорожной станции. Старик ворчал: «Опять вводят золотые погоны... Совсем как у белогвардейцев». Когда боец вернулся в вагон и рассказал это своим товарищам, те сначала не поверили. «Зачем эта показуха Красной Армии?» – недоумевала они. Однако власти на сдержанный ропот бойцов не обратили никакого внимания.

Слухи об успехах Красной Армии распространились далеко за границы Советского Союза. Рассказы о героизме русских солдат и офицеров произвели на людей во всем мире, а особенно в оккупированной немцами Европе, огромное впечатление. Триумф Красной Армии резко повысил авторитет членов партии; количество желающих вступить в ВКП(б) увеличивалось с каждым днем. Смелость и отвагу советских бойцов признали даже чопорные англичане. Король Великобритании Георг VI приказал изготовить Меч Сталинграда, который надлежало вручить в дар героическому городу.

Все европейские народы понимали, что русские взвалили на свои плечи основную тяжесть в борьбе в фашистской Германией и Восточный фронт скорее сломает хребет вермахту, чем все остальные вместе взятые. Не зря один русский офицер крикнул вдогонку плененным немцам: «Мы пойдем вперед, и скоро ваш Берлин будет выглядеть так же, как разрушенный Сталинград».