Эрих Мария Ремарк Черный обелиск по одноименному роману
жүктеу/скачать 419.5 Kb.
|
|
Вацек. А ты думал! Бодмер. Ах, Генрих, Генрих! Вацек. Завтра пойду в баню. Куплю пару новых рубашек. Закажу мундир штурмовика… их шьют в Мюнхене... Я верну себе Лизу!
Вацек. Что? У фашистского мундира нету будущего? Бодмер. Никакого! Вацек. Ты, что, коммунист? Бодмер. Нет. Вацек. Еврей? Бодмер. Нет. Вацек. Негр? Бодмер. Пожалуй. Вацек. Белый негр? Чудно! Хотя лучше, чем черный еврей. Тебе надо смываться из этого города, приятель. Наши ребята точат на тебя зуб. Бодмер. За что? Вацек. Ты - не наш. Бодмер. А чем отличаются ваши от наших? Вацек. Наши - это не ваши, а ваши - не наши. Бодмер. Не понял, но это неважно. Скажи своим расистам, это мой родной город и никуда я отсюда не уеду. Пусть сами катятся. Вацек. Пожалеешь, камрад. Мое дело предупредить по-соседски. (Уходит). Подходит толстая нарумяненная женщина, в ней сразу угадывается профессия. Она безутешно рыдает. Это Мадам. Мадам. Ты тот самый малыш, который пугал нас лягушками и медянками? Людвиг? А ты меня узнал? Бодмер. Конечно. Вы мадам заведения, где верой и правдой служит Железная Лошадь. Мадам. Служила... Рыдания становятся еще громче. Железная Лошадь умерла. Вчера вечером. Во время работы. Она слишком отдалась своему делу. Увлеклась - вдруг упала навзничь, и хлыст в руке. Бодмер. Легкая смерть. Примите мои самые искренние... Мадам. Для тебя она была ведь чем-то вроде мачехи? Бодмер. Скажем прямо, вроде матери, родная скончалась очень рано. Не будь Железной Лошади, я, вероятно, стал бы биологом. Но она так любила стихи, просила, чтобы я приносил ей все новые, и я, в конце концов, охладел к биологии. Мадам. Вы ведь торгуете памятниками? И как у вас идут дела? Бодмер. Никак. У покойников нет денег. Мадам. У наших клиентов тоже. Лучшие времена заведения позади.
Хочу что-нибудь ей подобрать… Это... какой материал? Бодмер. Песчаник. Мадам. У вас есть памятники побогаче? Бодмер. Взгляните на этот. Оригинален и не очень дорогой. Мадам. Гипс? Бодмер. Да. Мадам. Железная Лошадь оставила заведению кое-какое наследство. Один коммерсант-голландец, очень изысканный господин; годами ходил к ней каждую субботу; платил гульденами за массаж... А если что-нибудь получше гипса? Бодмер. Мрамор подходит?
Мадам. Триста гульденов? По рукам. Она отсчитывать банкноты. Утром мы ее похороним. Вечером заведение должно опять работать, как часы. Они выпивают по стаканчику. Мадам. За помин ее души... Бодмер. Прекрасной души! Что написать на памятнике? Мадам. Мы с девочками уже сочинили. "Железной Лошади от благодарных всадников. Скачи прямо в рай". Годится текст? Бодмер. Вы переплюнули всех местных поэтов.
Георг, спустись с небес на землю! Георг. В чем дело? Бодмер. Пару слов для прессы… Подходит Георг. Бодмер молча, извлекает из кармана гульдены и победно раскладывает их на пьедестале. Георг. Что это? Бодмер. Гульдены. Триста. Георг. Ого! А что ты продал? Бодмер. Никогда не угадаешь. Черный обелиск. Георг. Ни за что не поверю. Слышен велосипедный звонок. Бодмер. Подожди минутку! (Прячет деньги). Подъезжает Генрих Кроль. Ну, Генрих, а что вы нынче продали? Или только свою бренную душу нацистам? Генрих. Ничего. Ни у кого нет денег! Бодмер. А я кое-что продал. Генрих. И что же? Бодмер. Черный обелиск. Генрих. Вранье! А доказательства? Бодмер. Вот они! (Веером выбрасывает банкноты на пьедестал). У Генриха глаза лезут на лоб. Он хватает банкноты, рассматривает, не фальшивые ли, даже пробует языком на вкус. Генрих. Повезло, дурацки повезло тебе, Бодмер! И все-таки жаль, что мясник тебя не достал. Но за ним не заржавеет. Скоро одним красным в городе будет меньше. Георг. Это ты о ком? Генрих. Узнаешь. (Гордо уезжает.) Бодмер. Увы, это обо мне. Георг. Что?! Бодмер. Авель, могу тебя обрадовать: твой братец Каин - местный нацистский вождь. Георг. Сволочь! Впрочем, я догадывался… Черт с ним! Я не сторож брату своему. Пошли в ресторан, обмоем такую сделку. Кстати, нас там уже ждет гранитный король.
Георг. Господин Ризенфельд, наш молодой пессимист Людвиг из-за вас дрался на дуэли. Американская дуэль; нож против кусочка мрамора. Муж Лизы, которую вы преследуете букетами и конфетами, решил, что эти подношения идут от Людвига, и подстерег его с длинным ножом. Ризенфельд. Ранены? Бодмер. Только подошва. Защищаясь, я поднял ногу, а он ударил ножом в подошву новых туфель. Рана почти смертельная. Георг. Вдвойне опасно: мясник еще и нацист. Втройне опасно: мой брат Генрих, заделался городским фюрером и считает, что Людвиг плохой патриот. Ризенфельд. Бегите из этого города, Людвиг! Срочно! Бодмер. Я? А почему не вы, Ризенфельд? Или вы оба? Ризенфельд. Вацек будет на вас охотиться. Вы - молоды и красивы. На нас он не подумает. Мы уже лысые. Значит, бежать надо вам. Понятно? Бодмер. Куда прикажете? Ризенфельд. Хоть на край света. Бодмер. Даром и там не кормят. Ризенфельд. Я подкину вам на дорогу. Георг, скажите, как на духу, вы сможете отказаться от Лизы? Георг. Честно? Увы, нет. Ризенфельд. И я нет. Значит, Людвиг, вы обречены. Что вам терять в этом городе, кроме своих цепей? Вы молоды, легки на подъем, перекати поле…
Ризенфельд. Двести марок. Георг. Двести марок! Разве такая смехотворная сумма еще существует? Ризенфельд. На днях марка воскреснет. Бодмер. Где? В Новой Зеландии?
Бодмер. Еду. Но это не побег от мясника Вацека или от нацистов. Это бегство от самого себя. Моя небесная любовь умерла... А вместе с ней и этот город. К ним подходит Кноблох. Кноблох. Мне необходимо с вами выпить. Валентин Буш умер. Бодмер. Валентин умер? Что с ним случилось? Кноблох. Паралич сердца. Георг. И ты, скотина, хочешь на радостях выпить? Отделался от него? Кноблох. Как вам не стыдно! Ведь он спас мне жизнь. (Вытирает платком глаза). Бодмер. Я тебе не верю. Сколько раз ты экономил проклятое вино и желал ему смерти. Кноблох. Мало ли что иной раз сболтнешь. Но ведь не всерьез. Выпьем в память Валентина. Георг. Если уж хочешь помянуть, так принеси бутылку его любимого.
Ризенфельд. Все мы прожили больше и одновременно меньше… За помин наших душ! Вили. Царствие им небесное!
Георг, Вилли, Кноблох, Рене, Лиза, Бодмер, еще кое-кто из ветеранов возвращаются с поминок Валентина Буш. Георг. Обратите внимание, они стоят. Вилли. Это черные рубашки. Георг (Лизе). Беги в хор ветеранов, зови помощь.
Господин Ризенфельд, лучше сделайте вид, что не имеете никакого отношения к нам. Ризенфельд. С какой стати? У меня в портфеле куски гранита. Образцы. Кому-то не поздоровится. Бодмер. Нас пятеро, их вдвое больше. Лотц. Вернее, нас четверо с половинкой. У меня левая рука ампутирована по самое плечо.
Георг. Прикрыть тыл! Вилли. Правильный приказ. Прикрытием сзади будет Черный обелиск. Георг. Держимся кучкой! Молодчики бросаются в драку. Вилли дает одному такой удар по голове, что тот валится с ног. Второй вооружен резиновой дубинкой и бьет Бодмера по руке. Вилли это видит, делает скачок и выкручивает парню кисть. Резиновая дубинка падает наземь. Вилли хочет ее поднять, но его опережает другой молодчик. Боевой порядок ветеранов прорван. Юнец хватает Бодмера за горло. Юнец. Попался? Давно на тебя охотимся. Прощайся с жизнью… Бодмер. Что же от тебя так несет селедкой и пивом?! К тому же у тебя прыщи. С тобой даже драться противно. (Бьет его снизу головой в подбородок)
Лотц (кричит). Помогите мне стащить рукав! Бодмер тянет за левый рукав его куртки. Блестит протез. Это никелевый остов, на конце которого прикреплена искусственная рука в черной перчатке. Лотц быстро отстегивает протез от плеча, берет целой рукой и размахивает вокруг себя протезом, точно цепом. Атакующие отступают, видя, что на них со свистом, словно сатана, несется черная искусственная рука. Ризенфельд тяжеленным портфелем лупит всех подряд, а Рене де ла Тур, стащив с ноги ботинок на высоком остром каблуке, дерется каблуком, как кинжалом. Мчится Лиза, словно богиня победы Ника, а за нею весь певческий союз. Бодмер (в водосточную трубу). Смирно, негодяи! Агрессоры невольно делают руки по швам. Потом бегут, унося с собою раненых. Герман Лотц пристегивает протез. Георг. Наш урон не очень велик. У меня на спине порез от ножа. Бодмер. У меня на голове шишка с добрую грушу. Лотц. У меня ощущение, что сломана рука. Но она не сломана. Ее просто нет. Вилли. А меня тошнит. Я слишком много выпил на поминках Валентина.
Лиза. Вацек, ты?! (Бьет мужа), Пьяница проклятый! В нацисты подался вместо того, чтобы заботиться о жене… Бодмер (Ризенфельду). Это вы его так отделали портфелем? Ризенфельд. Бывают такие встречи! А почему он держится за задницу? Рене. Его ужалила оса. (Показывает свой острый каблук.) Георг. Рене, девочка, не убирайте каблук... Вацек, я хочу знать, кто собрал вас всех в одну стаю? Кто ваш фюрер? Неужто и в самом деле мой единоутробный брат? Вацек. Да, господин Генрих Кроль. Георг. А сам в погромах, конечно, не участвует? Вацек. Никогда. Георг. Узнаю братишку. Любит чужими руками жар загребать. Я, конечно, не сторож своему брату, но боюсь, что у меня теперь нет брата, только компаньон. Впрочем, на днях увезут Черный обелиск, и наша фирма прикажет долго жить. Слышна полицейская трель. Крики. «Разойдись, это приказ!» Бодо. Полиция! У нас спевка. Никакой драки не было… Все становятся в круг, поют: «Вольга, Вольга, муттер Вольга..» Полицейский. Прекратить петь! Нарушение тишины и порядка в ночное время! Лиза. Эй вы! Оставьте певцов в покое! Где крадут и убивают, там вас нет!
Полицейский. Антифашизм тоже. Бодо. А если бы мы пели «Германия, Германия превыше всего»? Вы бы тоже запретили?
Бодо. И даже антифашистские песни? Полицейский. Молча, хоть «Рот-фронт».
29
Бодмер (в смокинге, в петлице роза, на голове шляпа, новые лакированные туфли, в одной руке роскошный чемодан, в другой бутылка, во рту сигара, подмышкой трость.) Последние минуты в родном городе. Я сажусь на нашу любимую скамейку, прощаюсь с Изабеллой и с самим собой. (Делает глоток). Что, родная? Ты меня не узнала? Не удивительно, я сам себя не узнаю. Смокинг с иголочки, роза в петлице, на голове модная шляпа, чемодан из крокодиловой, кожи, лакированные туфли сверкают, как юпитеры в ресторане «Валгалла». Я курю сигару. Настоящую, бразильскую. Это я, Рудольф… нет, Ральф…нет, Рауль… Не похож? Да, да, я - Людвиг, но мой карман полон денег. (Делает глоток). Я богат, как царь Крез. Я продал Черный обелиск, за что получил хорошие комиссионные. Гранитный король Ризенфельд подкинул мне в дорогу пару сотен марок, инфляция кончилась и теперь это приличные деньги. И это еще не все чудеса - одна швейцарская газета, которую я два года бомбардировал своими стихами, наконец, прислала чек на тридцать полноценных швейцарских франков. Для меня это целое состояние, Изабелла! (Делает глоток). Но я все спустил в самых дорогих магазинах на этот роскошный прикид. Еле осталось на железнодорожный билет. Я опять нищ, наг и сир. А мне не жалко. Я принарядился, чтобы проститься с тобой. Ты меня никогда не видела красивым. Мне всегда было стыдно за потрепанные обшлага моего пиджака, я, как цапля, прятал одну ногу за другую, чтобы скрыть от тебя свои башмаки. (Делает глоток). Да, чудеса начались с большим опозданием. Если бы деньги пришли чуть раньше, я успел бы стать франтом до твоего отъезда. И предстать перед дамами Терговен этаким денди. И мне, может быть, улыбнулось бы счастье. Хотя вряд ли. Жизнь всегда приходит с опозданием на жизнь. Изабелла, я уезжаю. Куда? И сам не знаю! В никуда. Посвистывает ветер, поскрипывают новые башмаки, от меня разит французскими духами так, что самому противно! (Делает глоток из бутылки.) Что бы отбить этот запах, я пью из горла настоящий шотландский виски. Пью и смотрю на высокие серые стены, за которыми ты была в плену, Изабелла. Пью и смотрю влево: там родильный дом, где я некогда появился на белый свет. Меня изумляет, как близко стоит родильный дом от лечебницы для душевнобольных. Приветствую архитектора, который с таким глубокомыслием построил родильный дом рядом с домом скорби! Вероятно, в этом не было никакой иронии. (Делает глоток). Бутылка пуста, Изабелла. (Встает, берет чемодан, надевает шляпу.) Прощай, моя нежная. Нежная и дикая, мимоза и хлыст! Как безумен я был, желая владеть тобой! Прощай! Целую тебя моими пустыми губами, сжимаю в объятиях, которые не смогли тебя удержать, прощай, прощай моя последняя мечта.
Бодмер. Женевьева, ты? Изабелла. Какая Женевьева? Бодмер. Терговен... Изабелла. Я - Изабелла. Просто Изабелла. Бодмер. А я Ральф, Рудольф и прочие. Изабелла. Нет, ты Людвиг. Я услышала, как ты меня зовешь. Какая сегодня луна! Прохладная, ясная, чистая... Ее можно пить. Бодмер. А как можно пить луну, Изабелла? Изабелла. Я научу тебя. Вот так. (Вытягивает руку со стаканом). А теперь молчи... жди... не спугни... тсс... (Шепотом). Видишь, стакан стал светлым? Значит, луна там. Когда выпьешь, она в тебе начнет светиться и поблескивать. Свет польется из твоих глаз. Бодмер. Я хочу выпить луну с тобой на брудершафт... Изабелла. Не получится, Людвиг. У нас только один стакан. Бодмер. Будем пить по очереди. Если пить луну из одного стакана, то выйдет, как поцелуй, правда? Изабелла. Правда. Пей первым. И закрой глаза, так вкуснее. Бодмер (делает глоток). Очень вкусно. У луны вкус опала. Теперь ты. Изабелла (пьет). Вот мы и поцеловались, Людвиг. Бодмер. Наш прощальный поцелуй. Она исчезает. Бодмер осторожно ставит стакан на скамейку, берет чемодан, уходит. Стакан продолжает светиться. Чуть позже слышен гудок и грохот уходящего поезда. 30
Эпилог
Генрих Кроль. Я прожил эти годы неплохо и очень этим горд, ибо вижу в этом несокрушимость правового и патриотического сознания подлинного немца. Вернике. Я прятал евреев в доме для умалишенных. Обрил наголо, научил изображать из себя сумасшедших. В наказание за то, что я не стал делать пациентам смертельные уколы, меня послали на фронт, и я был убит в 1944 году в России. Вилли. Я погиб в 42-м под Сталинградом. Бриль. А я погиб в 44-м в Нормандии, так и не разобравшись, зачем человек обитает на этой земле: есть, чтобы жить или жить, чтобы есть... Кноблох. А истина проста: человек есть то, что он ест. В войну я уцелел; ибо с одинаковой предупредительностью обслуживал в своем ресторане и правых, и виновных. Мой ресторан был разрушен бомбежкой, но потом отстроен заново. Лиза. А я погибла во время одной из бомбежек. Плакса. В России я вторично стал комендантом того самого кладбища, что и в первую мировую. Могила, где я захоронил водку, как ни странно, уцелела. Была ухоженной, ровный холмик, крест, оградка, венки. Я разрыл ее, бутылки были на месте, но пустые. Я плакал над могилой всю ночь. Да, Россия непредсказуемая страна! Кнопф. Я умер от переполнения мочевого пузыря, поскольку не осмелился нарушить запрет кайзера на отправление малой нужды. Через год моя вдова вышла за столяра Вильке. Их брак был счастливым. Бодмер. Я больше не видел никогда никого из этих людей. Германия погрузилась в нацистский мрак, я покинул ее окончательно, а когда вернулся - она лежала в развалинах от второй мировой войны. Наш родной город я посетил проездом через год после войны и пробыл в нем всего несколько часов. Искал знакомые улицы, но кругом были одни развалины, прежних знакомых и друзей не нашел. Лишь два здания, как ни странно, сохранились в полной неприкосновенности - дом для умалишенных и родильный дом. И еще уцелел, как талисман, наш Черный обелиск. Конец
Котенко Владимир Михайлович член Союза писателей России г. Воронеж, ул. Ломоносова, 114 - 6 - 128 т. (4732)53-88-54, 89102820189 элект. адрес: avoskavm@rambler.ru жүктеу/скачать 419.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|