Эрих Мария Ремарк Черный обелиск по одноименному роману

16
Черный обелиск.

Бодмер. Штраус. «Венский вальс».

Бриль. А как вы насчет марша? А обувь я починю вам бесплатно. По рукам? Когда дойдет до дела, сыграйте что-нибудь бурное, с подъемом. Это всегда ее вдохновляет, Клара, как истинная немка, до безумия любит марши… Прошу досточтимую публику осмотреть гвоздь.

Генрих рассматривают огромный гвоздь, пытается согнуть его руками, взвешивает на ладони, пробует на зуб.

Голоса. Никакой подделки! Все чисто.

Бриль. Засел глубоко и крепко. Прошу проверить.

Генрих. Обман народа! (Берет молоток и, поплевав на ладони, сильно забивает гвоздь в крышку).

Бриль. Да ты рехнулся, Генрих. Его теперь и клещами не выдерешь. Под шляпку залез.

Генрих. Либо так, либо отменим пари. Меня не надуешь.

Бриль. В таком случае условия меняются в мою пользу... Шестьдесят против тридцати.

Генрих. Сорок!

Бриль. Тридцать пять и ни пфеннига меньше. И Кларе даем три попытки. Три!
Голоса. Согласны! Начинайте! Чего тянуть резину?

Генрих. По рукам!

Бриль. Маэстро, музыку!

Бодмер колотит по клавишам. Фрау Бекман появляется, шурша свободным ярко-красным китайским кимоно. Тело у нее мощное. Каменно-твердые груди выступают, точно бастион, а с другой стороны - огромный зад, играющий в данном случае решающую роль. Фрау Бекман садится на гвоздь, обвив гроб кимано, поднимает руки, мол, все чисто, застывает на месте, очень серьезная, как и полагается перед большим спортивным достижением. Марш звучат как в цирке во время смертельного номера. Ее тело напрягается и расслабляется. Она встает. ходит, приседает, пьет пиво, готовясь к еще одной попытке.

Бриль (огорченно.) Увы, первая попытка не удалась… Клара, милочка, что с тобой? Ты сегодня не в форме? Уж постарайся ради меня.

Генрих (радостно). И вторая попытка не удалась!

Клара. Сегодня не могу. Нет вдохновения.

Бриль (испускает стон). Клара! Я разорен! Я поставил на кон всю свою сапожную мастерскую, включая американскую машину для скоростного пришивания подметок.

Клара. А почему не он?

Бодмер. Не смог.

Клара. Не смешите меня, Людвиг. Этот ходок не смог?

Бодмер. Он предан вам.

Клара. Вы хотите меня уверить, будто такой интересный молодой человек, как вы, польстился на эту развалину кассиршу?

Клара. Бодмер, и как у вас получилось с этой дохлой козой, с кассиршей?

Бриль (вопит). Клара, в тебе вся моя жизнь! Последняя попытка.

Бриль (важно). Если Генрих имеет в виду чисто спортивный интерес, ему за какие-то несчастные два миллиона разрешат ущипнуть фрау Бекман сзади. Но без задних мыслей. Прошу!

Генрих (протягивает руку, сразу отдергивает). Ее зад подобен камню. Я чуть не сломал себе палец. Ее не смог бы ущипнуть даже кузнец.

Карл. Плати за удовольствие!

Бриль. С фрау Бекман шутки плохи. Как-то она застигла ночью в моей сапожной мастерской двух взломщиков. Они потом пролежали долгое время в больнице, а один от удара по голове так и оглох на оба уха.

Бодмер. За кобелизм?

Бриль. Будь он проклят. И сейчас из ревности чуть не сорвала номер. Вы меня спасли. За это вам подарок. (Достает новые туфли из коробки). Башмаки высшего качества - лакированные, сам их делал… Носите, на здоровье, камрад!

Крышка гроба откидывается, из него, протирая глаза, вылазит гробовщик Вильке.

Фрау Бекман (в ужасе). Покойник! Покойник!

Вильке. Боже, я проспал самое интересное...

Генрих. Пить надо меньше.

17
Бодмер. Я выхожу на Гроссештрассе. Медленно движется колонна демонстрантов. Это шествие инвалидов войны, которые протестуют против своих убогих пенсий. Впереди едет человеческий обрубок. Голова у него есть, а рук и ног нет. Сейчас уже невозможно определить, был ли этот обрубок человеком высокого или низкого роста. Даже по плечам не скажешь, ибо руки ампутированы так высоко, что протезы не к чему прикрепить. Голова у обрубка круглая, глаза карие, живые, он носит усы. Его коляску, в сущности, просто доску на роликах, везет однорукий. За ним следуют коляски безногих с высокими колесами на резиновом ходу. Они приводят их в движение руками. Кожаные фартуки, обычно прикрывающие те места, где должны быть ноги, сегодня отстегнуты. Видны культи. Брюки тщательно подвернуты вокруг них. Затем идут инвалиды на костылях. Прямые линии костылей и между ними чуть косо висящее тело. Потом слепые и кривые. Слышишь, как они ощупывают мостовую белыми посохами. Слепые несут плакаты, хотя сами уже никогда не смогут их прочесть. «И это благодарность отечества!» - написано на одном. «Мы умираем с голоду!» - на другом. Между двумя колясками растяжка: «У наших детей нет молока, нет мяса, нет масла. Разве мы за это сражались?» Рабочие получают теперь заработную плату два раза в день - утром и под вечер, - и каждый раз им дают получасовой перерыв, чтобы они успели сбегать в магазины и поскорее сделать покупки - ведь если они подождут до вечера, то потеряют столько, что их дети останутся голодными. Да и быть сытым - совсем не значит хорошо питаться. Быть сытым - значит просто набить желудок всем, что попадется, а вовсе не тем, что идет на пользу. Шествие движется медленно. За ним - сбившиеся в кучу машины воскресных экскурсантов. Странный контраст - серая, почти безликая масса жертв войны, молча, тащится по улице, а позади едва ползут машины тех, кто разбогател на войне. Они ворчат, вздрагивают, фыркают, сигналят. А в машинах пестреют роскошные туалеты - бархат и шелк тех, кто развалился на сиденьях, полные щеки, округлые плечи и лица, смущенные тем, что пришлось попасть в столь неприятную пробку. Солнце стоит высоко и жжет немилосердно, раненые потеют; по их бескровным лицам течет нездоровый кислый пот. Вдруг раздается рев клаксонов. Один из владельцев машин не выдержал; пытается обогнать колонну по тротуару. Все инвалиды оборачиваются. Ряды демонстрантов преграждают ему путь. Теперь, чтобы проехать, машине пришлось бы давить их. В ней сидят молодой человек в светлом костюме, шляпе и красивая девушка. Он закуривает сигарету. Каждый из увечных воинов, проходя мимо машины, смотрит на него. Не с упреком, нет, - инвалиды смотрят на сигарету. Это очень дорогая сигарета, а никто из демонстрантов уже не может позволить себе курить слишком часто. Поэтому они стараются изо всех сил нанюхаться табачного запаха. Я следую за колонной до церкви Девы Марии, где стоят два нациста в мундирах со свастикой и держат большой плакат: «Адольф Гитлер вас накормит сосисками с пивом".

Бодмер. Господин фельдфебель, неужели вы, в самом деле, не можете справить нужду у себя дома?

Кнопф. Черт, все потекло в штаны... Разве под руку говорят?

Бодмер. Ну, уж заканчивайте, коль начали.

Кнопф. Поздно.
Кнопф, спотыкаясь, бредет к своей двери. Появляется разъездной агент конкурентов по прозвищу Плакса.
Бодмер. Сливайте информацию, Плакса. Как дела у нашего конкурента? Сколько у него заказов?

Плакса. Два случая на мази: надгробие - красный гранит, два цоколя с рельефами - метр пятьдесят высотой. Цены хорошие. Если вы возьмете с заказчиков на сто тысяч дешевле, вы их получите. Мне за комиссию двадцать процентов.

Георг. Пятнадцать.

Плакса. Двадцать. Пятнадцать я получаю у вашего конкурента. Ради чего же тогда измена?

Плакса. В таком случае я предавал бы вас, а не ваших конкурентов.

Бодмер. Логично.

Генрих. Говорят, вы, перед тем как войти в дом усопшего, натираете себе глаза сырым луком, чтобы вызвать слезы сочувствия.

Плакса. Клевета! Лук в прошлом. Теперь я могу вызывать на своих глазах слезы, как великие актеры. Продемонстрировать? (Плакса смотрит на Генриха неподвижным взглядом).

Генрих. Что с вами? Вам нехорошо?

Генрих. Меня?!

Плакса. Будто вы лежите с перебитыми руками и ногами, а стая крыс медленно обгрызает ваше лицо…

Генрих. Какой ужас!

Плакса. Но вы еще живы, пытаетесь переломанными руками отогнать грызунов…

Генрих. Умерьте вашу фантазию, черт побери!

Плакса. Простите, Генрих, но для столь быстрых результатов мне нужна очень сильная картина.
Генрих (проводит рукой по лицу). Слава Богу, лицо еще цело. Теперь мне всюду будут мерещиться крысы.

Георг (уплачивает деньги Плаксе). Это комиссионные за последние два предательства.

Плакса (отдает листок). А это адреса клиентов, желающих приобрести надгробия. Постарайтесь перехватить заказы.

Генрих (презрительно берет листок). Раньше, при покойном папочке, нам не нужно было прибегать к услугам предателей. Это все ваше дурное влияние, Бодмер. Но вам это аукнется. (Сует листок в карман, уезжает).

Бодмер. Георг, видишь вон тот кусок водосточной трубы? Отлетел во время последнего ливня. (Измеряет шагами). Десять метров длины, в конце труба согнута под прямым углом. Сдается, он на что-то может сгодиться…

Георг. На что?

Бодмер дует в трубу: "Ууу". Эхо многократно усиливает голос.

Георг. Огромный рупор! Вот бы нацистам на митинг.

Бодмер. Именно рупор! С его помощью мы отобьем у фельдфебеля Кнопфа охоту поганить наш Черный обелиск. Один конец спрячем за памятник, чтобы труба была незаметной, другой подведем - к нашему окну. А эффект сам увидишь.

Они проделывают с трубой эту операцию. Сидят у «рупора».

Будем ждать, когда он выйдет из трактира.

Георг. А пока почитаем свежую газету. (Читает). "Государственные служащие, наконец, добились некоторого повышения ставок, но тем временем деньги настолько упали, что люди теперь на эту прибавку едва могут купить литр молока. А на следующей неделе, вероятно, только коробок спичек.»… А вот еще веселенькая заметка… (Читает). «Пожилую супружескую чету нашли сегодня утром в шкафу, они повесилась на обрывках простыней. Кроме них в шкафу ничего не нашлось, все было заложено и распродано, даже сам шкаф. Когда покупатель вознамерился вывезти шкаф, он и обнаружил в нем супругов. Они висели, обняв друг друга и как бы показывая один другому распухшие, посиневшие языки. Оба были тщательно вымыты, волосы приглажены, платье аккуратно залатано и вычищено. Они оставили письмо, в котором сообщили, что хотели отравиться газом, но компания выключила его за неуплату.»

Бодмер. Тсс… кажется, идет.

Бодмер (гаркнул в дождевую трубу). Кнопф!

Кнопф (испуганно озирается.) Голос из могилы!

Бодмер. Кнопф! Негодяй! Неужели я для того тебя создал, чтобы ты пьянствовал и мочился на могильные памятники, свинья ты этакая!

Бодмер. И ты еще спрашиваешь? Разве начальству задают вопросы? Смирно, когда я говорю с тобой!

Ты - негодяй, фельдфебель! Разве я для того дал тебе петлицы на воротник и длинную саблю, чтобы ты осквернял могильные камни павшим на поле боя? Будешь разжалован в солдаты!

Бодмер. Да, бери выше.

Кнопф. Кайзер, вы?!

Бодмер. А ты сомневаешься?

Кнопф. Виноват, ваше величество!
Из горла Кнопфа вырывается хриплый лай.
Бодмер. Пропала твоя длинная сабля, фуражка с козырьком, нашивки! Пропал шикарный мундир! Отныне ты солдат второго разряда...
Кнопф. Нет! Только не это! 

Бодмер. Хорошо, прощаю, но в последний раз. Застегни штаны и больше не мочись никогда и нигде!

Кнопф. А дома?

Бодмер. Даже дома. Терпи! Пшел отсюда, шагом марш! Левой! Левой!

19
Звучит орган.

Бодмер. Вечер опять накрыл нас своим звездным флагом.

Изабелла. Почему свет угасает каждый вечер?

Бодмер. Но свет всегда возвращается.

Изабелла. А мы? Мы тоже?
Бодмер. Мы тоже. Всегда.

Изабелла. Ты веришь в это?

Бодмер. Нам ничего не остается, как верить.
Изабелла. Иначе мы исчезнем, Рудольф? Если не верить.
Бодмер. Да. Но я - Людвиг. 

Изабелла. Ни ты, ни я - никто не уцелеет.

Бодмер. Этот побег я вижу не первый раз. Беглеца не ловит стража.

Изабелла. Он сам вернется. Он всегда бежит до ресторана. Выпивает там несколько кружек пива. И возвращается, кроток, как овца.

Бодмер. Побег ради двух-трех кружек?

Изабелла. Заметь, пьет всегда только черное.

Бодмер. Представить себе, что у человека это может быть единственной целью жизни!

Изабелла. Нет никакой причины, чтобы бежать, и никакой - чтобы возвращаться. Все двери одинаковы. А за ними другие двери. Всюду только двери…

Бодмер. Изабелла, почему ты не пришла сегодня в церковь?

Изабелла. Я больше не хочу видеть окровавленного Бога. Он тоже хочет пива, но они пригвоздили его к кресту. Кровь из ран у него течет и течет, а они его не отпускают. Возносят к нему молитвы и курят ладаном, но не выпускают. Ты знаешь почему?
Бодмер. Нет.

Изабелла. Потому что он очень богат. А они захватили его богатство. Если бы он вышел из их тюрьмы, он получил бы богатство обратно, и тогда они стали бы нищими.

Бодмер. Да, он очень богат. Истиной.

Изабелла. Меня тоже увезли сюда, так как они хотят удержать в своих руках мое состояние. Если бы я отсюда вышла, им пришлось бы его возвратить. Надо притворяться больной, иначе и меня распнут. Не ходи больше в церковь, Рудольф, пусть они освободят его. Того, распятого. Ему, наверно, тоже хочется посмеяться, поспать, потанцевать. Но они его не выпустят, он для них слишком опасен. Он не такой, как они. Он самый опасный из всех, потому что самый добрый. Они опять распнут его, если он оживет. Они снова убьют его во имя его самого.

Бодмер. Ты сейчас похожа на ведьму, на молодую и красивую ведьму.

Бодмер. Тебе надо одеться... вдруг увидят?

Изабелла (хохочет). Неужели надо, Ральф? 

Она медленно приближается и срывает с него пиджак. Расстегивает ему ворот рубашки. Он пытается оторвать от себя ее пальцы, озирается по сторонам.

Изабелла. Боишься. Ты всегда боишься.

Изабелла. Убирайся, жалкая тряпка! Евнух! Импотент! 

Бодмер. Я люблю тебя.

Бодмер. Все желают присутствовать при том, как поэт Отто Бамбус станет великим поэтом. Пришли ветераны войны. Даже хор во главе с Бодо Леддерхозе явился в полном составе и, не теряя времени, проводит репетицию.

Вилли. Отто, почему ты сам не пошел в бордель?

Бамбус. Боюсь огласки. Ведь я школьный учитель, вдруг напорюсь там на кого-нибудь из своих учеников?

Бамбус. У меня от страха стучат зубы. Вспотели ладони. Я боюсь. Это впервые в жизни. Но мне нужна… муза, иначе, я никогда не завершу поэму о Казанове.

Валентин (иронизирует). На моей памяти одна представительница древнейшей профессии в порыве страсти откусила клиенту...

Отто. Что?

Валентин. Что, что... конечно ухо. А ты подумал?

Отто (хватается за уши). Поэзия требует жертв, но ухо - слишком серьезная жертва.

Георг. Насколько мне известно, это гм… ухо ему опять пришили... бесплатно. Оно было застраховано на крупную сумму. А ты застраховал?

Отто. У меня нет денег.

Вилли. Повезло и французскому художнику Ван-Гогу. Он стал знаменитым именно благодаря откушенному уху.

Отто натянул шляпу на уши.
Бодмер. Я тебя выручу. Вот тебе пилка для ногтей. Спрячь в карман. Если тебе будет грозить серьезная опасность, уколи куртизанку в зад. Она на миг выпустит тебя, а ты смоешься.

Отто (крестится). Мне дали слишком религиозное воспитание. Меня все время пугали адом и сифилисом. Кстати, как в борделе насчет венерических заболеваний?

Вилли. Год назад они прошли врачебный осмотр. Никакой опасности.

Бамбус. Год назад! Боже! За это время они могли заразиться 365 раз.

Бодо. А вот и она. Наконец-то дождались!

Вилли. О, Железная Лошадь! Отто, тебе крупно повезло. Несколько поколений молодых поэтов и редакторов в ее объятиях сдали экзамен на большую славу.

Железная Лошадь (стегает Бамбуса в бок.) Ты вызывал?

Бамбус (дрожащим голосом). Я-я…

Железная Лошадь. Малыш, угости даму коньяком.

Бамбус. У меня только пиво.

Железная Лошадь. Так и знала. Я принесла из заведения. (Достает из-за пазухи бутылку).

Железная Лошадь. Пятьдесят тысяч!

Валентин. Железная Лошадь, побойся Бога! Еще вчера у вас эта бутылка стоила сорок тысяч. Я своими глазами видел.

Железная Лошадь. Это было вчера. Курс доллара неотвратим, как смерть.

Бамбус. Будьте добры, скажите, пожалуйста, а какая сегодня такса за любовь? Вчера мы поладили на двух миллионах. С раздеванием и получасовым разговором. Этот разговор очень важен для вдохновения.

Бамбус. Уже три?!

Железная Лошадь. Спеши. После обеда будет четыре.
Бамбус (вопит). Мне разврат не по карману! Я бедный поэт.
Железная Лошадь. А ты знаешь, сколько теперь стоят вот эти высокие ботинки, чуть не до самой задницы? А эти кружевные чулки? А это прозрачное белье?

Бамбус. Простите, но вчера был договор - два миллиона. Ваш бордель заражен национал-социализмом! Вы тоже нарушаете все договоры. По-вашему, договоры - просто клочки бумаги?

Бамбус. Сколько?

Железная Лошадь. В двойном размере!

Бамбус. И снять вас и отказаться мне не по карману. Господи, что делать?

Вилли. Дискуссия достигла мертвой точки. Придется мне оплатить разницу. Я заработал нынче на бирже двадцать пять миллионов. Я угощаю тебя, Отто!

Бамбус. Спасибо, Вилли, ты подлинный друг. Но от коньяка я отказываюсь принципиально! Только женщина.

Железная Лошадь. Или все, или ничего. 

Вилли. Я угощаю и коньяком! А теперь в добрый путь, мальчик Отто. И возвращайся к нам мужчиной.

Бамбус (делает несколько глотков.) Для храбрости.

Они с музой скрываются за Черным обелиском. Еще одна бутылка идет по кругу. Зрители делают ставки.

Георг. Сто против десяти, что Отто станет великим поэтом в пять минут. (Выкладывает деньги).

Бодо. Десять против ста, что ей понадобится полчаса, слишком уж Отто бездарен.

Генрих. Как поэт?

Бодо. Не только. (Кладет деньги).

Вилли. За полчаса она сделает великими всех современных поэтов Германии и еще пяток прозаиков. Я, пожалуй, выберу золотую середину - пятнадцать минут. (Кладет деньги).

Железная Лошадь (из-за памятника). Мальчики, я тоже участвую в пари.